Показания Шерон Стоун Гареев Зуфар

Амфитамин, Темик и Семик опускают головы.

– Прекрасно! Тогда еще раз снова весь эпизод!

Очередная репетиция закончена.

Актеры удаляются в уборные, осветители убирают свет и т. д. Многие закуривают. Ава с оператором – чуть поодаль. Рядом с Авой – Амфитамин в костюме Флавия, с Амфитамином две дамы – личная помощница и личный психолог.

Ава негромко говорит на камеру.

– Жизнь русских деловых кругов по вечерам в Москве вертится вокруг салона очаровательной Марины Трегубовой. К ее домашним театрализованным представлениям привлечены лучшие режиссеры и музыканты, а сама госпожа Трегубова считает, что возрождает русские культурные традиции середины семнадцатого века – традиции графов Шереметовых, графа Воронцова, князя Юсупова…

Помощница тычет в бок Амфитамина.

Амфитамин подхватывает:

– И не только семнадцатого века, кстати. В советские времена при каждом заводе, при каждой фабрике существовали театры… А почему они не могут существовать при домах современных деловых людей?

В гримерной Марины прохладно. Две гримерши удаляют с лица Трегубовой макияж. Режиссер стоит в дверях, задумчиво глядя на отражение Трегубовой в зеркале.

Трегубова дотягивается до пачки сигарет.

– Спасибо, девочки, остальное я сама.

Она закуривает, вытягивает ноги, расслабившись.

– Странно, почему это нужно было Клеопатре? Почему Пушкину? Зачем нужен секс на границе с запредельной опасностью?

Режиссер молчит.

– Роман, скажите Вере, чтобы она принесла нам наверх чего-нибудь выпить…

Девушка Вера неспешно ввозит в большую комнату на втором этаже столик с напитками. Режиссер разливает в два бокала.

В окно Марине виден внутренний двор. Асфальт после дождя. Розовые вечерние лужи, разъезжаются последние машины. По краю одной ходит ворона, забавно пытаясь почесать лапой ухо…

– Ой, ты моя матушка… – нежно говорит Марина.

Она подражает вороне, как бы помогая ей почесться.

– Степанида сердешная… Письмо, что ли, мне принесла?

Степанида молчит.

«А меня ранили, Степанида, помнишь?»

«С чего бы это?» – откликается Степанида и сердце ее чуть теплеет.

«Какие-то мальчишки на газонах охотились за птицами. Вот и пробили мне в черепе дырку пневматической винтовкой. Некому было перевязать голову. С тех пор и хожу с дыркой в голове».

«Вижу, – говорит Степанида. – Вон ты лежишь…»

«Где?»

«Да на газоне лежишь… Ишь, как парит-то после дождя…»

…Зарывальщики-мужички лопатами работают быстро. Откуда-то принесло пластиковый пакет «Доброном. Всегда низкие цены», забросило ветром в яму. Зарывальщик вроде как хочет подцепить лопатой, чтобы вытащить, второй дает знак, не суетись:

– Брось, нафиг нужно…

Подъезжает черная статусная машина, из нее выходит отец Марины Трегубовой – Сергей Юрьевич. Следом – небольшой яркий дамский автомобиль. Это Валентина Михайловна – мать, она с цветами.

Пара приближаются к собравшимся. Их почтительно пропускают вперед.

«Отец вон твой приехал… – говорит Степанида и повторяет. – А вон ты сама лежишь…»

Марина поднимает голову с парящего газона, потом снова опускается на траву – щеку ее холодит влажная земля.

Сергей Юрьевич весело подмигивает Чепелю в овале фотографии на заготовленном памятнике. Один раз, еще раз…

Потом он тихонько кружит в вальсе с воображаемой дочерью.

– Чего уж людей смешить, старый… – устало говорит Валентина Михайловна. – Хранил бы реноме…

Да-да, ее отец, без сомнения, был (и до сих пор остается) посвящен в чудеса превращения людей в птиц, животных, в деревья, – ну и наоборот. Мать, конечно, нет. С мамой все понятно. А вот отец…

По крайней мере, его нисколько не удивляет струйка пара, которая бьет из продырявленного черепа Марины.

…Кружа, Сергей Юрьевич медленно отдаляется от могилы Чепеля в сторону машины, его сопровождают удивленные взгляды. Аккомпанируя, он разговаривает за дочь и за себя.

За дочь:

– Тра-та-та-та… Папа, у тебя есть есть реноме?

За себя:

– Тра-та-та-та… Ну какое у меня реноме? Я практически пенсионер, то есть, вольная птица. Нафига мне реноме?

За дочь:

– Ну и я вольная птица… Тра-та-та… Полетим вместе?

За себя:

– Ты полетай, а я на земле твои пожитки покараулю, хорошо?

За дочь:

– Хорошо.

За себя:

– Только будь осторожна, доча… Опасно это. Береги себя. Тра-та-та-та…

Кружа, он постепенно перемещается на парящий газон, садится рядом, гладит дочь по волосам, струйка пара бьется и бьется под его пальцами.

– Больно? – спрашивает отец.

– Это мысли бьются в голове продырявленной моей, папа… – говорит Марина.

Она поворачивается и другой щекой ложится на старую пожившую ладонь отца. Ласково потерлась.

– Так-то вот, папа…

Режиссер протянул бокал.

– Я не могу понять логику Клеопатры. Почему она должна убить этого юношу?

Она читает:

Улыбнувшись, добавляет:

– Но это влечет… Бесспорно, это влечет.

– Возможно… Мы не знаем до конца природу базовых инстинктов, роднящих человека со зверем.

Ворона наконец почесалась, сделала два глотка из розовой лужи и довольно сурово посмотрела в сторону Трегубовой.

– Также я не могу понять, из чего вытекает желание героини Шерон Стоун сеять смерть… Почему она должна убить следователя, Роман?

Режиссер пожимает плечами.

– Секс и убийство – древние базовые инстинкты. На каком-то темном подсознательном уровне они, возможно, связаны тайной нитью…

Трегубова потушила сигарету.

– Почему в животном мире некоторые самки убивают самца после соития?

– Возможно, это месть. Но за что?

– Наверно за все хорошее… Ну, что осмотрим трон царицы?

Они спускаются в театральный зал, который расположен на первом этаже дома. Это Зимний театр г-жи Трегубовой.

Знакомая большая полутемная комната, похожая на казематы сороковых. Скоро в ее полумраке развернутся жаркие запретные страсти. В центре – металлический трон Клеопатры.

Трегубова трогает мрачные стены, прислушивается к звуку капель, которые падают с потолка.

«По замыслу моего романа следователь Чепчиков должен умереть, – размышляет Трегубова. – Умереть и стать счастливым. Троекурова прилетит к нему на могилу, сядет на ель и будет рассказывать ему, как шумит ветер, который летает по земле… Чепчиков будет смиренно слушать… И они будут просто сущностями…»

– Четыре капли в минуту… – докладывает режиссер. – Таких капалок установлено 18 штук… Марина, подойдите к этой стене, посмотрите. Здесь – настоящие потеки… И здесь… В общем, водоворот налажен хорошо…

– Спасибо.

«Они все боятся смерти. А я? Я, кажется, не боюсь. Страх смерти – это, интересно, от Бога или дьявола?»

Она остановилась у трона, надела на шею металлический ошейник, на запястья – браслеты-держатели. У ее ног валяется второй комплект.

– Ну-ка, Роман…

Режиссер надевает комплект.

– Вот такая игра – связанные одной цепью…

Она пристегивает соединяющую цепь, садится в кресло.

– Встаньте на колени, Роман…

Трегубова задумчиво берет в руки цепи.

– Вы не думаете что цепи в этой игре все-таки лишние? Не слишком ли театрально это все?

– Цепи визуализируют мысль: убийца и жертва в этой смертельной игре уже связаны навсегда. Клеопатра и юноша не могут поменять свое решение.

Трегубова подтягивает цепь, которая на шее режиссера.

«Я не боюсь заглянуть по ту сторону Добра и Зла. А почему я должна бояться, собственно?»

– Она слишком короткая, надо сделать длиннее.

«Да, я не добрая… Но и не злая… Я – никакая. Но ведь и ветер никакой. Ни злой, ни добрый. Он просто летает и все. И все-таки: зачем мне все это надо? Не знаю. Так получилось. Я – больная?»

Когда-то она хорошо владела пистолетом, потом забросила, теперь надо бы наверстать упущенное…

…В машине с ней – пара дюжих ребят, телохранители. Во второй машине – охрана. Машины выруливают из ворот ее дома.

«Убить – это просто. Ведь это всего лишь реинкарнация… Или я не права?»

Рассеянно она прислушивается к разговору телохранителя с охраной.

– Серж, потесни Тойоту… Вот эту 188 РК…

Трегубова тупо смотрит в затылок первого телохранителя. Потом пальцем целится в этот череп и нажимает воображаемый курок. Встречает в зеркале понимающую (или непонимающую, но почтительную в любом случае) улыбку второго парня.

Трегубова улыбнулась в ответ:

– Давно не стреляла… Пальцы скучают…

Узкое длинное помещение тира, прохладно.

Инструктор – за монитором, в руках у Марины лазерный пистолет.

Марина делает очередную серию выстрелов. Инструктор поднимается:

– Прошу за монитор, Марина Сергеевна… Так, где у нас статистика… Есть шероховатости, есть…

Сколько осталось Чепелю до смерти? Минут пять-семь?

«Самец, он, конечно, самец…» – думает Трегубова.

С распахнутых губ Чепеля, которые обжигают частым горячим дыханием ее ухо, натекло много горячей животной слюны, но Марина пытается не обращать внимания.

«Не забыть ввести деталь… Чепель – маленький сексуальный зверек. Следователь Чепель хочет быть героем, но у него, к сожалению, все время эрегирован член…И это создает определенные неудобства…»

Марина улыбнулась удачной находке.

«Однако он долбит, как сумасшедший… Интересно, есть у него какая-нибудь девушка для сексуальных упражнений?»

– Тебе не говорила мама, Чепель?

– Что?

– Что ты не должен затеряться в огромном и опасном мире женщин, мой мальчик… Мой маленький сексуальный зверек…

– А что в них опасного?

– Они громко писают. Ты знаешь это? Они писают как кобылицы. Ты слышал, как писают кобылицы?

– Мужчины тоже громко.

– Не имеет никакого значения, как писают мужчины, Чепель. А вот как писают женщины, имеет.

– Никогда не думал.

– Нам снова надо отдохнуть… Заодно ты послушаешь, как громко писают кобылицы… Ну и… Тебе еще надо немножко пожить, Чепель…

Она довольно грубо отстраняет его от себя и они, позвякивая цепями, отправляются в туалет – «скованные одной цепью». Чепель остается за неплотно прикрытой дверью.

– Этого еще не видел никто, Виктор. И не слышал. Только ты. Я тебе доверила перед смертью звуки испражняющихся кобылиц.

Девять дней Бормана отметили как положено, в кругу родственников. Марина Трегубова сидела-молчала, выпила полстакана воды…

Ну, а назавтра мужики ближе к вечеру все съехались к Кадровику, чтобы проводить в последний путь товарища куда душевнее.

Правда, предбанник у него маловат, но как-то все свыклись уже.

Стол завален пищей, много водки. Перед прощанием, заглядывают «девочки»:

– Мальчики, пока-пока!

Друзья сидят полукругом, положив руки на плечи друг друга, поют… Мужское братство, довольно стройный хор, по крайней мере, душевный точно.

Прервались, вразнобой долдонят:

– Ну ладно, давай за товарища Бормана!

После стопки Кадровик мечтательно произносит:

– Да, круто я взлетел. ФСБ теперь у меня в правом кармане, сам Трегубов – в левом… Бля буду, жизнь удалась!

– Ну, как было, расскажи… – в который раз любопытствует Амфитамин.

Воняло, понятно, дешево завидует (он такой всегда – горбатого только могила исправит):

– Перспективы, сцуко! Как в сказке! Нефтянку подгребешь, судостроение…

– Так, когда это было? Борман еще дней пять был как жив… – ударяется в незатейливые воспоминания Кадровик. – Она бестия, настоящая бестия – Мариночка Сергеевна! Посадила меня за компьютер и сказала: Алексей, ты должен почитать вот это место из моего нового романа.

– Писательница!

– Ну, я читаю… – Он понижает голос. – У нее там написано, значит… Ребята в Кремле хотят опереться на надежного человека в бизнес-кругах. Мол, заварушка предстоит крупная. Очень крупная. И для этого одной красотке надо выйти замуж за крупного солидного человека… Из наших, значит, кругов.

Семик не понял:

– А Бормана куда?

Амфитамин наполняется желчью:

– Он ведь женился на ней – и здороваться перестал.

– Ну, да! – подхватывает Темик. – Мол, один буду дела с Трегубовой вертеть.

Семик вторит:

– А мы ему простили такой анекдот…

Кадровик, помолчав, вносит ясность:

– Нет, Семик, не простили. Не все прощает Кадровик. Мариночка Сергеевна сказала: ты, Алексей, должен подумать, красиво это написано или некрасиво. Ну, чтобы я мнение свое высказал…

Кадровик нехорошо хихикнул:

– … о художественных достоинствах, о слоге… Сказала, подумай до завтра.

Воняло тупит как ребенок:

– Ну, ты и высказал! Мнение свое… Художественное…

– А чего там было написано? – спрашивает Темик.

– Было написано, что перед тем, как выйти замуж, красотка очень мечтает остаться вдовой.

Все в хохот.

– Вдовой? Вдовой, значит? Хитро!

Воняла тупо уссывается больше всех:

– Вот и осталась! Туда и дорога ему, любимому товарищу партайгеноссе! Оторвался от коллектива.

Кадровик поднимает руку для тишины.

– В конце июня, значит, свадьба намечена. А пока помянем партайгеноссе… Давно этот женишок мне не нравился. Пидар был, короче…

Гул одобрения за столом:

– Пидар еще тот…

Разливают, пьют. Опять обнявшись по-братски, раскачиваясь, поют: ворон, мол, ворон…

Кадровик наполняется какими-то своими мыслями, – похоже, нехорошими. То ли водка играет, то ли, в самом деле, тараканы какие-то – предчувствия…

Сомнения его должна развеять ясновидящая старушка, к которой Кадровика привозит сестра Валерия. Сама осталась внизу, в машине, а Кадровик, значит, поперся в одиночестве к старушенции.

– Супруга Ваша не по своей воле в землице сырой лежит, – рассказывает всю подноготную жизни зыркоглазая. – Вот полгода уже… Умерла, проклиная Вас, Алексей Николаевич…

Кадровик нервничает:

– Бывает. В последние дни не в себе она была. То есть, на голову тронулась. С дуры-то чего взять?

Зыркоглазая дает знак замолчать.

– Слышу я, говорит она: «Сплю я, а рядом твоя рука лежит, Алеша. Черная рука…»

Кадровик молчит; смолкла и зыркоглазая.

«Умная больно… – с раздражением думает Кадровик. – Мы в свое время таких умных в асфальт закатывали…»

– Отравили вы ее, что ли? Не своей ведь смертью померла…

Кадровик реально в обиде.

– А вот уже не Ваше дело, бабушка…

Торопливо крестится:

– Да такое сегодня про любого человека можно сказать – отравили… – Готов еще покрестится. – Где иконка у Вас тут? Смотреть-то куда?

– Нету у меня иконки, в душе ее надо носить, иконку… Ну а что касается Вашего вопроса…

– Вот именно, что касается моего вопроса! Я спрашивал: правильно ли сделал, что рассказал друзьям, мол, жениться хочу. Не будет ли мне через это опасности…

Поясняет:

– Черной какой-нибудь руки…

Смущенно кашляет:

– Метки какой-нибудь нехорошей… Ну чего молчите, бабушка? Когда не надо, Вы больно разговорчивая. А когда надо…

– Не будет. Наоборот – счастье будет. Бог все устроит, как ему надо. А разве это не счастье?

Помолчала и добавила:

– Понимать надо: все что Бог не делает – к лучшему…

– Ну чего? – суетливо спрашивает Валерия в машине. Это плотная дама с грубым лицом.

Кадровик рассказывает чего-то там через пень-колоду.

– Вот видишь, Алексей, счастье будет! А ты боялся идти.

Кадровик опять занервничал:

– Про Люську спросила, зараза. Знает она, что мы ее… В землю закопали…

– А вот это не докажешь!

– Сказала, что Богу ничего не надо доказывать.

Валерия раздраженно машет рукой на брата: поехали, умный больно!

Между тем Вика и будущая глубокообожаемая теща искали выход неожиданно открывшейся гиперсексуальности Виктора Чепеля. Они готовились перебросить его с позорной разоблаченной куклы на вагину, которую совершенно официально приобрели сегодня в соответствующем магазине. Решено было рассмотреть в деталях это конфузливое изделие под названием вагина-анус реалистик «Шалунья». Поистине оно являлось чудом китайской эротической мысли.

– «Изготовлено дружба Китай для возрождения России Жен Жен Лтд» – читает Вика. – Мама, это может быть заменителем мерзкой куклы?

– Лтд… А дальше что?

– «Это устройство взрослая бритая киска и прекрасная напряженная задница для извращенной похоти, вибратор и включенное машинное масло»… Так… «Анальная шалость для возрождения России в море»…

– В море… – размышляет мама. – Дальше!

– «Для старт-апа прекрасной анальной шалость поверните взрослую напряженную задницу лицом к ширинку…»

– Ну-ка, повтори про задницу…

– «Напряженная задница для мореплавания»… Для моряков дальнего плавания, значит?

– А-а… Поняла.