Тропы песен Чатвин Брюс

— «Военный марш» Шуберта.

За это — вернее, за приверженность «западной культуре», — он получил двадцать один год тюремного заключения.

Он поднял свои руки и поглядел на них с грустью, будто на осиротевших деток. Его пальцы были искривлены, а запястья исполосованы шрамами: они напоминали о том дне, когда гвардейцы подвесили его к потолочным балкам — в позе Христа на кресте… или человека, дирижирующего оркестром.

Одно из распространенных заблуждений — это что мужчины странники, а женщины — хранительницы дома и очага. Конечно, может, оно и так, но женщины — прежде всего хранительницы преемственности: если очаг переезжает, они переезжают вместе с ним.

У цыган именно женщины побуждают мужчин выходить на дорогу. Точно так же на архипелаге у мыса Горн среди бурных вод именно женщины индейцев-яганов не давали потухнуть уголькам, тлевшим в их лодках-каноэ. Миссионер отец Мартин Гусинде сравнивал их с «весталками античности» или с «неугомонными перелетными птицами, которые делаются счастливыми и обретают душевный покой лишь тогда, когда находятся в пути».

В Центральной Австралии движущей силой, которая ратует за возвращение прежнего образа жизни, являются женщины. Как сказала одна женщина моему приятелю: «Женщины — вот кто стоит за землю».

В двух днях пути от Чингуэтти нам нужно было пересечь унылое серое ущелье, где не росло ничего живого. На дне долины лежало несколько дохлых верблюдов, их высохшие шкуры колотились о ребра скелетов: тра-та-та…

К тому времени, как мы взобрались на противоположный утес, уже почти стемнело. Назревала песчаная буря. Верблюды забеспокоились. Тогда один из проводников показал в сторону шатров, раскинутых на расстоянии около километра среди песчаных дюн: три шатра из козьих шкур и одна — из белого хлопка.

Мы стали медленно приближаться к ним. Проводники щурились, пытаясь понять, чьи это шатры — дружественного ли племени. Наконец один из них улыбнулся, воскликнул: «Лалахлаль!» и пустил своего верблюда рысью.

Высокий молодой человек откинул полу палатки и знаком пригласил нас. Мы спешились. На нем были синие одеяния и желтые тапочки.

Старуха принесла нам фиников и козьего молока, а шейх уже отдавал распоряжение заколоть козленка.

— Со времен Авраама и Сарры ничего не изменилось, — сказал я сам себе.

Шейх Сиди Ахмед эль Бешир Хаммади безукоризненно говорил по-французски. После ужина, когда он угощал нас мятным чаем, я простодушно спросил его, отчего жизнь в шатрах, при всех ее тяготах, так притягательна.

— Ну! — он пожал плечами. — Лично я бы предпочел жить в городском доме. Здесь, в пустыне, даже не вымыться по-человечески. Здесь нельзя принять душ! Это женщины заставляют нас жить в пустыне. Они говорят, что пустыня дарит им здоровье и счастье — им и детям.

Дома построены из серой глины. Многие стены покрыты граффити. Мелом, аккуратнейшим ученическим почерком выведены слова:

Les noms de сеих qui voyagent dans la nuits sont Sidi et Yeye.

He las! Les Anges de I'Enfer.

Beaute… Beau…

La poussiere en Decembre… [40].

Бесполезно спрашивать у скитальца

Совета, как построить дом.

Работа никогда не будет закончена.

Прочтя эти строки из китайской «Книги Песен», я осознал нелепость любых попыток написать книгу о кочевниках.

Психиатры, политики, тираны не устают уверять нас в том, что бродячая жизнь — это разновидность извращенного поведения; невроз; вытеснение неудовлетворенного сексуального желания; болезнь, которую в интересах цивилизации надлежит всячески подавлять.

Нацистские пропагандисты утверждали, что цыганам и евреям — народам, у которых в крови «гены скитальчества», — не место в незыблемом Рейхе.

Между тем на Востоке по сей день бытует расхожее представление: странствия помогают заново обрести первоначальную гармонию, которая некогда существовала между человеком и Вселенной.

Нет счастья человеку, который не странствует. Живя в обществе людей, даже лучший человек становится грешником. Ибо Индра — друг путника. Итак, странствуй!

«Айтарейя Брахмана»

Невозможно пуститься в странствие, пока сам не сделаешься Путем.

Гаутама Будда

Ступайте дальше!

Его последнее напутствие ученикам

В исламе, и особенно в суфийских орденах, сийахат, или «странствование» — действие, или ритм, движения — применялось как особая техника, помогавшая расторгнуть узы, привязывающие человека к миру, и приближавшая его к Богу.

Цель дервиша заключалась в том, чтобы стать «ходячим мертвецом» — человеком, чье тело остается живым на земле, но чья душа уже переносится в Рай. В суфистском трактате «Кагиф-аль-Махджуб» говорится, что к концу странствия дервиш из путника превращается в Путь, то есть из человека, следующего собственной свободной воле, в то место, по которому проходит нечто.

Аркадий, когда я упомянул об этом в разговоре с ним, заметил, что это очень похоже на представления аборигенов: «Многие люди потом становятся землей, Предками того места».

Проведя целую жизнь, расхаживая с песнями туда-сюда вдоль Песенной тропы Предка, человек в конце концов сам превращается в эту дорогу, в Предка и в Песню.

Беспутный Путь, где Сыны Божьи теряются и в то же время находят сами себя.

Майстер Экхарт

Очень краткое жизнеописание Диогена:

Жил он в бочке. Питался сырыми осьминогами и люпинами. Про себя говорил: Kosmopolites eimi — «Я — гражданин мира» и сравнивал свои скитания по Греции с перелетами аистов: летом — на север, зимой — на юг, прочь от холодов.

Мы, лопари, схожи с северными оленями: весной нас тянет и горы, а зимой влечет в лес.

Тури, «Книга о Лапландии»

В Древней Индии в сезон муссонов путешествовать было невозможно. А так как Будда не хотел, чтобы его последователи брели по шею в воде, Он позволил им удаляться в Вассы.

— «Приюты от дождя». И в эту пору года бездомные путники забирались в высокогорные места и жили в мазанках.

Именно в таких местах возникли впоследствии великие буддийские монастыри.

Ранняя христианская Церковь знала два вида паломничества: «скитания ради Бога» (ambulare pro Deo) в подражание Христу или Праотцу Аврааму, который покинул город Ур ради жизни в шатрах. Второй разновидностью было «покаянное паломничество»: преступники, повинные в «страшных грехах» (peccata enormia), должны были, в соответствии с четко установленными расценками, сделаться на время бродягами-попрошайками со шляпой, мошной, посохом и опознавательным значком — и отрабатывать свое искупление на дороге.

Само представление о том, что странствия способны искупать тяжкие преступления, восходит к упоминанию о Каине, вынужденном скитаться, чтобы снять с себя грех братоубийства.

На шеях у погонщиков верблюдов вместо четок болтались ножи для сдиранья шкур; прежде они служили во вспомогательных войсках при Иностранном Легионе. На закате они отвели меня к дому на окраине города, чтобы послушать бхаги.

Этот бхаги был святым странником, который бродил от оазиса к оазису со своим беззубым стариком отцом. Вместо глаз у него были две затуманенные голубые миндалины. Он был слеп от рождения, и отцу приходилось всюду водить его.

Он знал наизусть весь Коран. Когда мы пришли, он сидел на земле, прислонившись к стене из сырцового кирпича, и с блаженной улыбкой распевал суры, а отец листал перед ним страницы Книги. Слова сыпались все быстрее и быстрее, пока наконец не превратились в непрерывно льющуюся дробь, наподобие барабанного соло. Его отец перелистывал страницы, а собравшаяся толпа принялась раскачиваться с «отрешенным» видом, словно оказавшись на грани транса.

Неожиданно бхаги умолк. Наступил миг абсолютной тишины. Следующий стих он начал произносить очень, очень медленно, тщательно выговаривая гортанные звуки, кидая слова, одно за другим, слушателям, которые жадно ловили их, будто послания «извне».

Отец склонил голову на плечо сына и испустил глубокий вздох.

Жизнь — это мост. Перейди ее, но не строй на ней дома.

Индийская пословица

Между Фирузабадом и Ширазом полным ходом идет переселение кашкаитов: на многие километры растянулись овцы и козы, издалека, с холмов, напоминающие муравьев. Кругом — ни травинки: лишь горы слегка зеленеют, но вдоль дороги — только цветущий белый ракитник да артемисия с серыми листьями. Скотина тощая и хилая — кожа да кости. То и дело какое-нибудь животное выбивается из ряда, как солдат, хлопающийся в обморок на параде, спотыкается и падает, и тут уже соревнуются в скорости стервятники и собаки.

Слюноточивые мастифы! Красноголовые стервятники! Но отчего у них красные головы — от природы или от крови? И то, и другое! Они и красные, и окровавленные. А когда глядишь туда, откуда они слетелись, то замечаешь, как в вышине спиралями кружат стаи других стервятников.

Мужчины у кашкаитов были худые, обветренные, с поджатыми губами; на головах у них были цилиндрические шапочки из белого сукна. Женщины были наряжены в лучшие одежды — яркие платья из ситца, купленные специально для весеннего путешествия. Некоторые ехали верхом на лошадях и ослах; другие — на верблюдах, вместе с поклажей — шатрами и шестами для шатров. Их тела мерно колыхались и покачивались в седлах. Глаза были устремлены на дорогу, расстилавшуюся впереди.

На черном коне ехала женщина в шафранно-зеленом платье. Позади нее, в куче тряпья, сложенного в седло, ребенок играл с осиротевшим ягненком; позвякивали медные кувшины, а рядом сидел привязанный веревкой петух.

Эта женщина кормила грудью младенца. Ее груди были украшены ожерельями из золотых монеток и амулетов. Как и большинство женщин кочевых народов, она носила свои богатства на себе. Каковы же должны быть первые впечатления от мира у младенца-кочевника? Покачивающийся сосок и золотой ливень.

Гуннов сжигает ненасытная жажда золота.

Аммиан Марцеллин

Ибо у них много было золотых серег, потому что они были измаильтяне.

Книга Судей, 8:24

Добрый конь — что родня.

Кашкаитская поговорка

Старик склонился над своей умирающей гнедой кобылой: в долгих переходах лошади первыми не выдерживают тягот. Он нашел ей пучок свежей травы. Он упрашивал ее поесть, пытался просунуть ей в зубы траву. Но было слишком поздно. Она лежала на боку, высунув язык, и в ее потускневших глазах уже видно было приближение смерти.

Старик закусил губу и скупо пролил по одной или по две слезинки на каждую щеку. Потом взвалил седло на плечо и, больше не оборачиваясь, вместе со мной пошел на дорогу.

Когда мы шли так вдоль дороги, нас подобрал один из ханов, ехавший на своем «лендровере».

Это был пожилой мужчина с прямой спиной, в монокле, имевший некоторое представление о Европе. Он владел домом и плодовыми садами в Ширазе; но каждую весну он объезжал своих родичей и помогал им.

Он отвез меня в шатер, где его собратья-ханы собирались для того, чтобы обсудить дальнейшие действия. Один из них оказался модным щеголем в стеганой желтой горнолыжной куртке. На его коже был явно горнолыжный загар. Я заподозрил, что он явился сюда прямо из Сент-Морица, а он с первого взгляда стал коситься на меня с недоверием.

Хан, к голосу которого все они прислушивались, был жилистым мужчиной с крючковатым носом и порослью седой щетины на подбородке. Он сидел на килиме и выслушивал доводы остальных, не поводя бровью. Затем он взял клочок бумаги и шариковой ручкой нарисовал на нем какие-то волнистые линии.

Они обозначали порядок, в котором родственные кланы должны перемещаться по следующему отрезку территории.

Та же сцена описана в Книге Бытия (13:9): бедуинский шейх Авраам выказывает обеспокоенность тем, что его пастухи начнут ссориться с пастухами Лота: «Не вся ли земля пред тобою? отделись же от меня. Если ты налево, то я направо; а если ты направо, то я налево».

Любое переселение кочевников должно быть организовано четко и гибко, как военный поход. Позади — иссохшая трава. Впереди проходы могут быть засыпаны снегом.

Большинство номадов называют себя «хозяевами» пути переселения (по-арабски Иль-Pax, «Путь»), но на самом деле они всего лишь заявляют о своих сезонных правах на выпас скота. Так время и пространство растворяются друг в друге: месяц и часть дороги делаются синонимами.

Однако передвижение кочевника — в отличие от охотника — не зависит от его собственных хотений. Скорее, это организованное сопровождение скота, в которой инстинктивное чувство сторон света давно приглушено одомашниванием. Это занятие требует навыков и сопряжено с риском. Подобно Иову, кочевник может разориться за один сезон: такая участь постигла номадов в Сахеле, или животноводческие компании в Вайоминге в «великую белую зиму» 1886–1887.

В неблагоприятную пору искушение кочевника отбиться ж сторону от выбранного пути непреодолимо; однако там его уже поджидает армия с автоматами.

— Армия, — говорил старый хан, мой друг, — пришла теперь на смену льву и волку.

Nomos по-гречески означает «пастбище», и «номадом» звался вождь, или глава рода, отвечавший за распределение пастбищ. Поэтому слово nomos также стало означать «закон», «справедливое распределение», «то, что установлено обычаем» — а тем самым и основу всего западного законодательства.

Глагол nemein — «пастись», «выпасать», «бродить», «распространяться» — уже у Гомера употребляется во втором значении: «раздавать», «делить» или «распределять» — особенно когда речь идет о земле, почестях, мясе или вине. Nemesis — это «раздача справедливости», а также «божественной справедливости». Nomisma означает «мелкую монетку» — отсюда «нумизматика».

Кочевниками, известными Гомеру, были гиппомолги («доящие кобылиц») — скифы, которые скитались в повозках по степям нынешней Южной России. Этот народ хоронил своих вождей под земляными курганами, вместе с лошадьми и золотыми сокровищами.

Однако истоки кочевой жизни установить очень трудно.

Мадам Дитерлен, старая африканистка, угощала меня кофе в своем караване у края скалы догонов. Я спросил у нее, какие следы жизни бороро пёль — сахельских скотоводов — увидел бы археолог после того, как они снимут свой лагерь.

Она на минуту задумалась, а потом ответила:

— Они разбрасывают пепел от своих костров. Впрочем, нет ваш археолог их не нашел бы. А вот женщины плетут из стеблей травы маленькие веночки и подвешивают к веткам дерева, под которым отдыхают.

Макс Вебер прослеживает происхождение современного капитализма, возводя его к тем кальвинистам, которые, вопреки притче о верблюде и игольном ушке, провозглашали доктрину справедливого вознаграждения за труд. Однако само представление о перемещении и о возрастании «живого богатства» имеет историю столь же давнюю, что и само скотоводство. Одомашненные животные, как и деньги, имели свободное «обращение», и английское слово currency («валюта») буквально означает «то, что бежит», от французского courir «бежать». По сути, все наши слова, имеющие отношение к деньгам, — capital, stock, pecuniary, chattel, cattle, — a возможно, и само понятие «роста» — восходят еще к древнему пастушьему быту. [42].

Мы подходили к Персеполю в дождь. Кашкаиты промокли насквозь и казались счастливыми, животные тоже промокли; когда дождь прекратился, кочевники стряхнули воду с накидок и зашагали дальше танцующей походкой. Мы прошли мимо плодового сада, обнесенного глиняной стеной. После дождя в воздухе сильно пахло цветами апельсина.

Рядом со мной шагал юноша. Он обменялся быстрым взглядом с девушкой, ехавшей позади матери на верблюде, но верблюд шел быстрее нас.

Не доходя пяти километров до Персеполя, мы поравнялись с какими-то огромными куполообразными шатрами, которые как раз возводили рабочие: сюда Шах-ин-Шах позвал всякий царственный сброд на свою июньскую коронацию. Шатры для него были разработаны фирмой французских декораторов «Янсен».

Кто-то что-то кричал по-французски.

Я пытался разговорить юношу-кашкаита, чтобы он что-то сказал про эти шатры или хотя бы поглядел на них. Но он только пожал плечами и отвернулся — и мы продолжали идти к Персеполю.

Проходя по Персеполю, я смотрел на желобчатые колонны, на портики, на львов, быков и грифонов; на гладкую, почти металлическую отделку камня, на бесконечные строки надписей, кричащих о мании величия: «Я… я… я… Царь… Царь… сжег… убил… пленил…»

Мои симпатии были на стороне Александра, который сжег этот город.

Я снова попытался уговорить юношу-кашкаита поглядеть на эти руины. Он снова пожал плечами. Ему было все равно, что Персеполь, что рухнувший спичечный домик, — и мы продолжали идти дальше, в горы.

Пирамиды, арки, обелиски были всего лишь вопиющими знаками тщеславия, преступной дикостью громад древнего великодушия.

Сэр Томас Браун, «Гидриотафия»

Франко С., вернувшись из Ирана в первый раз после падения шаха, говорит, что, среди прочих побочных эффектов переворота Хомейни, кашкаиты снова обрели силу и подвижность.

Традиция бивачных костров противостоит традиции пирамид.

Мартин Бубер, «Моисей»

Прежде чем выступать перед толпами на нюрнберских сходках, фюрер вначале собеседовал сам с собою в подземном бункере, устроенном по образцу Большой Пирамиды.

— Гляди! Я нарисовал череп на вершине пирамиды.

— А почему ты это нарисовал, Седиг?

— Мне нравится рисовать страшилки.

— А что этот череп делает на пирамиде?

— Там похоронен великан, а это его череп торчит.

— Тебе нравится этот великан?

— Нет.

— Почему?

— Потому что он ест людей.

Из разговора с восьмилетним Седигом эль Фадилем эль Махди

Ужас Яхве перед тесаными сооружениями: «Если же будешь делать Мне жертвенник из камней, то не сооружай его из тесаных. Ибо, как скоро наложишь на них тесло свое, то осквернишь их».

Исход, 20:25

«…и никто не знает места погребения его даже до сего дня» [44].

Второзаконие, 34:6

Перед заходом луны в последний раз воет собака, потом настает тишина. Пламя костра трепещет, и стражник зевает. Очень дряхлый человек тихо проходит мимо шатров, ощупывая землю перед собой посохом, чтобы нечаянно не споткнуться об веревки от шатров. Он уходит вдаль. Его народ совершает переход к землям с более сочной травой. А у Моисея назначено свидание с шакалами и грифами.

Помпей в Иерусалиме, войдя в Храм, повелел, чтобы ему показали Святая Святых, и был очень удивлен, оказавшись в пустой комнате.

Геродот рассказывает о том, как греки, приплывшие в Египет и увидевшие рукотворные горы из известняка, назвали их пирамидами — из-за сходства с пшеничными пирожками похожей формы, какие продавались на уличных лотках. Еще он замечает, что среди местных жителей сохранилась память о времени их сооружения как о чем-то ужасном, и потому они даже не в силах заставить себя выговорить имена царей-строителей, Хеопса и Хефрена, и называют их «пирамидами пастуха Филитиса, который в те времена пас свои стада в этих местах» [45].

Каменная кладка: да человеческих ли то рук дело?… я содрогаюсь при мысли о египетских фараонах.

Герман Мелвилл, «Дневник путешествия в Европу и Левант»

Ряды унылых глиняных арок. Помет летучих мышей. На стропилах — осиные гнезда. Лучи солнечного света падают на тростниковые подстилки, как лучи от увеличительного стекла.

Марабут оторвался от своих молитв, чтобы задать мне пару вопросов.

— Правда, что есть такой народ — «американцы»? — спросил он.

— Правда.

— Говорят, они побывали на Луне.

— Это так.

— Они — богохульники.

Очень краткая История Небоскреба:

Все знают, что Вавилонская башня замышлялась как выпад против Небес. Чиновники, отвечавшие за ее возведение, были малочисленны; рабочая сила была неисчислима: и вот, для того, чтобы команды не понимались превратно, от всех работников требовали говорить на одном языке.

Мало-помалу, по мере того, как ряды кладки ложились одна на другую, Высшие Власти начали тревожиться, не бессмысленна ли сама мысль о войне против Небес: а вдруг никакого Бога на Небесах вовсе нет? На чрезвычайной сессии Центрального Комитета было решено запустить в небо исследовательскую ракету. Одновременным запуском ввысь взлетело сразу несколько реактивных снарядов; а когда они возвратились на Землю, обагренные кровью, то послужили доказательством того, что Бог все-таки существует, и что Он все-таки смертен. И власти постановили продолжить строительство Башни.

Он же, со Своей стороны, разгневался на то, что его укололи в зад. Однажды утром, с недовольным пыхтеньем, он толкнул под руку одного из каменщиков, стоявшего на верхнем уступе и тот уронил кирпич на голову другого каменщика, стоявшего ниже. Это была случайная оплошность. Все понимали, что это случайная оплошность, но тот каменщик, внизу, принялся выкрикивать угрозы и оскорбления. Товарищи тщетно пытались успокоить его. Потом все строители начали становиться на сторону одного из тех двоих, даже не зная, из-за чего разгорелась ссора. И каждый в своем праведном гневе отказывался слушать соседа и переходил на свой язык, так что все перестали друг друга понимать. Центральный Комитет оказался бессилен, и артели строителей, каждая из которых, говорила отныне на своем языке, разбрелись прочь друг от друга, по разным уголкам Земли.

По «Иудейским древностям» Иосифа Флавия, I, IV

Без Принуждения не могло быть основано ни одно поселение. Над рабочими не было бы надсмотрщика. Реки не разливались бы.

Шумерский текст

У вавилонян «баб-иль» означало «Врата Бога». У евреев то же самое слово означало «беспорядок», «столпотворение», возможно, «бессмысленную какофонию». Зиккураты Месопотамии были «Вратами Бога», выкрашенными в семь цветов радуги и посвященными Ану и Энлилю — божествам, олицетворявшим Порядок и Принуждение.

Поистине, это было чудесное прозрение со стороны древних евреев — при том, что они оказались зажатыми между двумя воинственными империями, — которые мыслили себе Государство как Бегемота или Левиафана — чудовище, угрожающее человеческой жизни. Пожалуй, они были первым народом, осознавшим, что Башня — это хаос, что порядок — это хаос, и что язык — дар языков, который Яхве вдохнул в уста Адама, — это мятежная, непокорная и могучая сила, по сравнению с которой устои пирамид — ничтожный прах.

Он ехал повидаться со стариком-отцом, венским рабби. Он был низеньким и толстым, с бледной белой кожей и светло-рыжими пейсами. На нем был длинный саржевый лапсердак и бобровая шапка. Он был очень застенчив — он стеснялся раздеваться, когда в купе есть кто-то еще. Проводник заверил его, что он будет ехать один.

Я сказал, что выйду в коридор. Поезд проезжал сквозь лес. Я открыл окно и вдохнул сосновый воздух. Через десять минут, когда я вернулся в купе, он уже лежал на верхней полке, раскрепостившийся и словоохотливый.

Он шестнадцать лет проучился в талмудической академии в Бруклине и за эти годы ни разу не виделся с отцом. Утром они должны были встретиться вновь.

До войны его семья жила в Сибиу, в Румынии, а когда началась война, они надеялись, что беда обойдет их стороной. Но мотом, в 1942 году, нацисты нарисовали звезду на их доме.

Рабби сбрил бороду и обрезал пейсы. Служанка-гойка раздобыла ему крестьянскую одежду — войлочную шляпу, блузу с поясом, овчинный тулуп и сапоги. Он обнял жену, двух дочерей и сына-младенца: всем четверым было суждено погибнуть в Березине. Он взял на руки сына-первенца и подался в леса.

Рабби вместе с сыном перешли через Карпаты с их буковыми лесами. Пастухи давали им приют и угощали мясом: то, как пастухи резали овец, не противоречило правилам кашруга. Наконец, они пересекли турецкую границу и перебрались в Америку.

В Америке рабби никогда не чувствовал себя в своей тарелке. Пускай он сочувствовал сионизму, сам он никогда не стал бы присоединяться к этому движению: Израиль — не страна, а идея. Где Тора, там и Царство. Отчаявшись, он уехал в Европу.

А теперь отец с сыном возвращались в Румынию, потому что несколько недель тому назад рабби получил знамение. Однажды поздней ночью кто-то позвонил в его венскую квартиру, и он неохотно открыл дверь. На лестничной площадке стояла старуха с корзинкой в руках. У нее были сизые губы и редкие седые волосы. Он с трудом узнал свою бывшую служанку-гойку.

— Наконец я разыскала вас, — сказала она. — Ваш дом цел. Ваши книги в целости и сохранности, даже ваша одежда цела. Годами я убеждала соседей, что это гойский дом. А теперь я умираю. Вот ключ.

Таджики утверждают, что раньше всех поселились на этой землё. Они выращивают пшеницу, лен и арбузы. У них продолговатые смиренные лица, они в поте лица трудятся над сооружением оросительных каналов. Они держат бойцовых куропаток и не умеют ухаживать за лошадьми.

В долине над таджикской деревней мы подошли к лагерю аймаков фирузкухи. Крыши их юрт представляли собой белые конусы, а сами юрты были изукрашены снаружи ромбами, завитками и клеточками всех мыслимых цветов, будто геральдическое поле. На васильковом лугу паслись лошади, а вдоль ручья росли ивы с белесыми листьями. Мы увидели толстохвостую овцу с таким здоровенным хвостом, что его привязали к телеге. Рядом с юртами женщины в фиолетовых одеждах чесали шерсть.

Была та пора года, когда земледельцы и кочевники, после периода прохладного равнодушия, неожиданно делаются лучшими друзьями. Поспел урожай. Кочевники закупают зерно на зиму. Жители деревни покупают сыр, шкуры и мясо. Они зазывают овец на свои поля — разрыхлить стерню и унавозить землю перед осенним севом.

Кочевник и сеятель — вот два плеча рычага так называемой «неолитической революции», которая, в ее классической форме, произошла приблизительно в 8500 г. до н. э. на склонах хорошо орошаемой «земли холмов и долин» — «плодородного полумесяца», который пролег дугой от Палестины до юго-восточного Ирана. Здесь, на высоте около 900 м, дикие предки наших коз и овец щипали дикую пшеницу и дикий ячмень.

Постепенно, по мере того как одомашнивались и окультуривались все эти четыре вида, крестьяне расселялись внизу, в пойме рек, приносящих плодородный ил; из этих поселений и возникли позже первые города. Скотоводы же уходили на высокогорные летние пастбища и постепенно создали свой, конкурирующий, уклад жизни.

Амориты, которые не знают зерна… Народ, чьи набеги подобны урагану… Народ, который никогда не жил в городах…

Шумерский текст

Сад был круглым. Почва — черной. По периметру его окружала изгородь из колючих кустарников — чтобы не забредали верблюды и козы. Посреди сада, по обеим сторонам от колодезя и водоема, возвышались две древние финиковые пальмы.

Четыре оросительные канавы делили сад на четверти. Каждая из этих четвертей, в свой черед, распадалась на лабиринт грядок-островков, засаженных горохом, бобами, луком, морковью, салатом, кабачками и помидорами.

Садовником был негр-невольник. Он расхаживал голым, если не считать набедренной повязки. Он был поглощен своей работой. Он вытаскивал из шахты колодца кожаное ведро с водой, а потом следил за тем, как вода разбегается по лабиринту канавок. Когда очередной овощ орошался надлежащим количеством воды, он запруживал канаву мотыгой и направлял поток в другую сторону, к соседним грядкам.

В долине неподалеку виднелись другие круговые частоколы из колючек: туда туареги загоняли на ночь своих коз.

Тот негр, заботившийся о саженцах, поступал так же, как поступали первые диктаторы на земле. В шумерских и египетских архивах можно найти записи о том, что древнейшие цари называли себя «владыками орошающих вод»: они или дарили жизнь своим увядающим подданным, или попросту перекрывали краны.

Авель, в чьей гибели Отцы Церкви усматривали указание на грядущее мученичество Христа, был овцеводом. Каин же был оседлым земледельцем. Авель был любимцем Бога, потому что сам Яхве был «Богом Пути», чья неугомонность препятствовала поклонению другим богам. Однако Каину — будущему строителю первого города на земле — было обещано владычество над братом.

В одном стихе из Мидраша, где толкуется эта ссора, говорится, что сыновья Адама поровну унаследовали мир: Каину во владение досталась вся земля, а Авелю — все живущее на ней; и Каин обвинил Авеля в нарушении границ.

Сами имена двух братьев — уже пара противоположностей. Имя «Авель» происходит от древнееврейского «hebel», что означает «дыхание» или «пар» — все, что живет и движется и является преходящим, как и его собственная жизнь. А корень имени «Каин», видимо, тот же, что и в глаголе «kanah» — «покупать», «приобретать», «владеть собственностью», и, следовательно, «править» или «подчинять».

«Каин» значит также «ковач». А поскольку в некоторых языках — даже в китайском — слова, обозначающие «насилие» и «подчинение», тесно связаны с открытием металлов, то, возможно, Каину и его потомкам было суждено заниматься черными кузнечными ремеслами.

Гипотетическое изложение истории Первого Убийства:

Каин — трудолюбивый малый, он изо всех сил вскапывает землю. День жаркий и безоблачный. В голубой вышине кружат орлы. Последние снега еще сползают с гор в долину, но земля уже бурая и сухая. Мухи лезут ему в глаза. Он отирает пот со лба и снова берется за работу. Его мотыгой служит каменное лезвие, к которому прибита деревянная рукоятка.

А где-то там, наверху, на склоне горы, Авель отдыхает в тени скалы. Он играет на дудочке — выводит, трель за трелью, один и тот же назойливый мотив. Каин прислушивается. Распрямляет затекшую спину. А потом, прикрыв глаза ладонью от слепящего солнца, всматривается в поля у реки. Овцы испортили все его утренние труды. Не дав себе времени на раздумья, он пускается бежать…

Согласно другому, менее простительному объяснению, Каин устроил Авелю засаду и свалил камень ему на голову. В таком случае, братоубийство стало плодом долго вынашиваемой злобы и зависти — зависти узника к свободе бескрайних просторов.

Яхве позволяет Каину совершить отмщение, но требует и расплаты за грех. Он навсегда лишает его «плодов земли» и прогоняет его «изгнанником и скитальцем» в землю Нод: «Нод» означает «пустошь» или «пустыню», где некогда, до него, скитался Авель.

«Travel», «путешествие», — это то же слово, что и «travail», «тяжкий телесный или умственный труд», «работа, особенно мучительная или принудительная», «напряжение», «лишения», «страдания». «Странствие».

Град Каина построен на Человечьей Крови, а не на Крови Быков или Коз.

Уильям Блейк, «Призрак Авеля»

«Одинокие и среди народов», искусные в набегах, жадные до богатств, но питавшие отвращение к имуществу, одержимые мечтой всех странников об обретении надежного дома: пожалуй, ни один другой народ не чувствовал острее евреев нравственной двусмысленности оседлой жизни. Даже их Бог — это проекция их вечных сомнений. Их Книгу — Ветхий Завет, да и Новый тоже, — вполне можно истолковать, по крайней мере на одном уровне, как монументальный диалог между Ним и Его Народом о плюсах и минусах жизни на Земле.

Быть ли ей землей для полей и домов? Или землей хлеба и вина? Или землей с городами, которых они не строили, и виноградниками, которых они не насаждали? Или ей суждено оставаться страной черных шатров и козьих троп? Страной кочевников, текущей молоком и диким медом? Или Царством, где народ «будет спокойно жить на месте своем»? (2-я Царств, 7:10) Или же то было, как подозревал Гейне, «переносное царство», которое может существовать лишь в людских сердцах?

Яхве по своему происхождению — Бог Пути. Его святилище — передвижной ковчег, Его жилище — скиния, Его жертвенник — нагромождение грубых камней. И хотя он обещает Своим Детям хорошо орошаемую землю (ведь любимые цвета бедуинов — это зеленый и голубой), втайне Он желает, чтобы они жили в пустыне.

Он выводит их из Египта, подальше от сытных котлов и от бича надсмотрщика, откуда три дня пути до сурового чистого воздуха Синая. Там Он дает им Праздник опресноков Пасху: эта трапеза состоит из испеченного на огне ягненка, горьких трав и пресного хлеба, приготовленного не в печи, а на раскаленном камне. А еще Он дает им заповедь есть «с поспешностью», с обувью на ногах и посохом в руках: это должно служить вечным напоминанием о том, что спасение народа — в движении.

Он дает им «круговой танец», hag — танец, который подражает прыжкам козлов во время весенних миграций, «вроде того, как ходит кто с дудочкой по горам Господним» Он является им в Неопалимой Купине и в Столпе Огненном. Он является всем тем, чем не является Египет. Однако Он позволит себе и сомнительную почесть иметь Храм — и еще пожалеет об этом: «Поставили мерзости свои в доме, над которым наречено имя Мое, чтоб осквернить его» (Иеремия 7:30).

Гетто Восточной Европы стали теми клочками пустыни, «где не росло никакой зелени». Христиане, помыкавшие евреями, запрещали им владеть землей или домами, выращивать овощи или заниматься каким-нибудь ремеслом, кроме ростовщичества. И хотя им позволялось собирать хворост, пилить доски они уже не могли, чтобы это не привело к строительству.

Гои, которые устанавливали все эти запреты, думали, что тем самым наказывают евреев за преступление — убийство Христа, — как Яхве некогда покарал Каина. А правоверные евреи верили, что, мирясь с этими запретами, они заново проживают переход через Синай, где народ избранный некогда обрел благоволение в глазах Господа.

Пророки Исайя, Иеремия, Амос и Осия ратовали за возрождение кочевнического уклада и поносили разврат и порчу, порожденные городской цивилизацией. Пустив корни в землю, «заложив дом к дому и поле к полю», превратив Храм в скульптурную галерею, народ отвратился от своего Бога.

Надолго ли, Господи?… «Доколе не опустеют города…» [46] Пророки ждали «дня восстановления», когда евреи наконец вернутся к скудному аскетизму кочевой жизни. В Видении Исаии им обещается приход Спасителя, которого будут звать Эммануил и который будет пастухом.

Когда Навуходоносор, царь Вавилона, загнал евреев за стены Иерусалима, Иеремия напомнил им о Рехавитах — единственном доме, который все еще продолжал противиться обольщениям оседлой жизни:

Мы вина не пьем, потому что Ионадав, сын Рехава, отец наш, дал нам заповедь, сказав: «не пейте вина ни вы, ни дети ваши во веки; и домов не стройте и семян не сейте, и виноградников не разводите и не имейте их, но живите в шатрах во все дни жизни вашей, чтобы вам долгое время прожить на той земле, где вы странниками».

Иеремия 35:6-7

Одним лишь Рехавитам, сохранявшим тактическую мобильность, оставались неведомы ужасы военной осады.

В сочинении «Мукаддима» (введении к трактату «Большая история») Ибн-Халдун [47] — философ, который размышлял о человеческом положении с точки зрения кочевников, — писал:

Народ Пустыни ближе к доброму началу, чем оседлые народы, ибо он стоит ближе к Первичному Состоянию, и более удален от всех злых привычек, которыми заражены сердца оседлых жителей.

Под «народом пустыни» Ибн-Халдун понимает бедуинов, вроде тех, кого он некогда, во дни своей воинственной юности, набирал себе в наемники из глубины Сахары.

Годы спустя, когда он уже успел заглянуть в раскосые глаза Тамерлана и увидеть горы черепов и пепел сожженных городов, он, вслед за ветхозаветными пророками, осознал пагубные опасности цивилизации и стал с тоской смотреть на жизнь в шатрах.

Ибн-Халдун основывал свои рассуждения на догадке о том, что люди разлагаются, морально и физически, по мере того как тяготеют к городам.

Тяготы жизни в пустыне, полагал он, предшествовали городской изнеженности. Таким образом, пустыня явилась источником цивилизации, а народы пустыни сохранили превосходство над оседлыми народами, потому что остались более воздержанными, свободными, здоровыми, менее надменными и трусливыми, менее склонными повиноваться порочным законам и в целом более склонными к исцелению.

Молодой венгр, устав от восхождения на Святую Гору, уселся на балконе и стал глядеть на бушевавшее внизу море. Он учился на эпидемиолога, но потом бросил эту работу и стал подниматься на все священные горы мира. Он надеялся взойти на гору Арарат и пройти по хребту Кайлас в Тибете.

— Человек, — сказал он вдруг, безо всякого предисловия, — не должен был вести оседлый образ жизни.

К такому выводу он пришел, изучая механизм эпидемий. История заразных болезней — это история людей, живущих в собственной грязи. Еще он заметил, что ящик Пандоры, где заключались все беды и болезни, был не чем иным, как неолитической погребальной урной.

— Поверьте моему слову, — сказал он. — По сравнению с эпидемиями ядерное оружие еще покажется безобидной игрушкой.

Это была никудышная летняя Прогрессия. Было так холодно, как редко бывает в эту пору года; стояла худшая погода, и какую только можно совершать путешествие, и особенно длительное путешествие.

Ланселот Эндрюз, 1622

В среднеанглийском языке слово «progress» означало «странствие», в частности, «сезонное путешествие», «объезд».

Словом «progress» называли путешествие, в ходе которого король объезжал замки своих баронов; епископ объезжал свои епархии; кочевник — свои пастбища; паломник — одно за другим святые места. «Моральные» или «материальные» формы прогресса были неизвестны вплоть до XVII столетия.

В тибетском языке «человек» определяется выражением a Gro-ba — «тот, кто ходит», «тот, кто переселяется». Точно гак же слово араб (или бедуин), «житель шатров», противопоставляется хазару — «тому, кто живет в доме». И все же временами даже бедуин вынужден вести оседлую жизнь: в жаркий засушливый август — месяц, давший название Рамадану (от rams — «жечь»), — он оказывается привязан к колодцу посреди пустыни.

При всех прочих различиях, в мире есть только два типа людей: те, кому сидится дома, и те, кому не сидится.

Киплинг

Однако и здесь, быть может, дело в сезонных изменениях…

Редко какой климат лишен «тощего» сезона — поры мучений и вынужденной бездеятельности, когда люди слабее, а хищники — голоднее обычного. (Рамадан — это тоже «пора зверей»). В своем очерке о сезонной неустойчивости эскимосских сообществ Марсель Мосс противопоставляет изобильную, «безбожную» летнюю жизнь в шатрах голодной, «духовной» и эмоционально богатой деятельности, происходящей в зимних поселениях в иглу. С другой стороны, Колин Тёрнбулл рассказывает, что пигмеи мбути из Экваториальной Гвинеи проводят большую часть года, скитаясь по дождевым лесам в условиях гарантированного благополучия: однако и они короткое время живут оседло, возводя в «ритуал» стадию скудости (и оседлости) там, где настоящей нужды не существует.

Иногда мне казалось возможным выдвинуть теорию о том, что оседлость — а следовательно, и цивилизация, — это «тощий сезон, обозначенный прописными буквами».

Падди Буз рассказывает о том, как встретился на улицах провинциального китайского городка с великим учителем-даосом. На нем были синие одеяния великого учителя и высокая шапка. Вместе со своим молодым учеником он исходил вдоль и поперек весь Китай.

— Но что же вы делали в годы «культурной революции»? — спросил его Падди.

— Гулял по горам Кунь-Лунь.

Как-то раз, пока мы с Аркадием ехали куда-то в машине, я вспомнил то место из «Древней Руси» Вернадского, где описывается, как во время набегов кочевников крестьяне-славяне залезали в болото и дышали через тростинки, дожидаясь, когда затихнет топот копыт.

— Приезжай познакомиться с моим отцом, — сказал мне Аркадий. — Они с товарищами делали то же самое, когда по их деревне проезжали немецкие танки.

Quadrupedante putrem sonitu quatit ungula campum. [48].

Хрестоматийная строка Вергилия, описывающая топот коней, скачущих по равнине, имеет свое персидское соответствие в высказывании человека, пережившего нашествие монголов, разграбивших Бухару: Amdand и khandand и sokhtand и ku— shtand и burdand и raftand. — «Пришли, подкопали, сожгли, схватили добычу и ушли».

В своей «Истории Завоевателя Мира» Джувайни говорит, что все написанное им и весь ужас того времени заключены в этой единственной строчке.

Из «Книги Марко Поло» Генри Юла, I, 233

Пеший человек — и не человек вовсе.

Техасский ковбой

В Новгородской летописи за 1233 год есть запись о том, как из Татарии явилась ворожея и с нею двое мужчин, которые потребовали десятину со всего: «людей, князей, коней, сокровищ, всего десятину».

Русские князья отказались платить — и началось монгольское нашествие.

Пикник в кабинете профессора археологии: икра, черный хлеб, ломти копченой осетрины, лук, редиска и бутылка «Столичной» — на двоих.

Почти все утро я обсуждал с ним его взгляды на механизм кочевнических нашествий. Тойнби придерживался теории, что период засухи, наступивший где-нибудь в степях Центральной Азии, заставлял какое-нибудь племя сняться с привычных пастбищ и тем самым вызывал эффект «карточного домика», так что волны переселений докатывались и до Европы, и до Китая.

Однако меня поражало, что кочевники, по всей видимости, совершали набеги не в пору нужды, а в пору изобилия; в пору максимального роста, когда трава была всего зеленее и скотоводы позволяли своим стадам умножаться сверх необходимого.

Что касается профессора, то его кочевники, похоже, перемещались аккуратными, стройными, послушными кругами, не беспокоя соседей и не нарушая нынешних границ Социалистических Республик.