Поднимите мне веки Елманов Валерий

Но помимо этого я на прощанье, опять-таки на случай провала, велел выставить близ монастыря целую бригаду «нищих», чтоб в случае чего Лохмотыш, возглавлявший их, послал экстренного гонца мне наперехват.

Причем даже указал населенные пункты, близ которых надлежало находиться посыльному, если разоблачение по тем или иным непредвиденным причинам произойдет ранее ожидаемого мною.

Так что первым, кто сообщил совету бродячих спецназовцев о нехороших делах, творящихся в Вознесенском монастыре, был как раз человек из бригады Лохмотыша, а уж Волча оказался вторым, отчасти дополнившим его сведения.

В связи с такими чрезвычайными обстоятельствами совет решил послать к князю Мак-Альпину не одного, а сразу пятерых гонцов в разные места, а то мало ли – вдруг и у него где-то произошла непредвиденная задержка.

Один из них как раз и был Волча, которому повезло больше остальных.

Дело в том, что непредвиденная задержка, как назло, действительно приключилась – направив вечером струг к берегу, Травень насадил его на топляк. Пробоина оказалась солидной – такую без специалиста залатать нечего и думать.

Получалось одно к одному – и там и тут не слава богу.

Правда, о том, что там не задалось, я еще не знал, так что воспринял вынужденную остановку хоть и с досадой, но в то же время не сильно расстроился – в конце концов, ничего страшного не произойдет, если ребята получат выходной, который заработали по праву. Я так и объявил, что завтра всех ждет честно заслуженный ими отдых.

Поутру я разослал во все стороны людей, чтоб дошли до ближайших деревень и разыскали специалиста по ремонту. Тогда-то в деревушке под веселым названием Шишки Волча и повстречался с моими посланцами, прибыв вместе с ними в наш лагерь.

Вернулись они без специалиста по ремонту, что удручало еще сильнее, поскольку разыскать нас посланным Дмитрием людям не столь и сложно – вопрос только времени, а учитывая, что государь пообещал внушительную награду за успешный розыск, добавлю, что весьма непродолжительного времени.

Ладно, я мог бы в очередной раз сам сунуть голову в пасть разъяренного тигра, но ведь Дмитрий, как удалось выведать моим бродячим спецназовцам, не забыл и о царевне, которую, дескать, похитил подлый князь Мак-Альпин, и посулил за ее вызволение из моих грязных лап вдвое большую сумму, чем за меня.

Получалось, что те, кто разыщет нас, невзирая на мое добровольное согласие проследовать с ними в Москву, все равно не отстанут, пока не прихватят с собой еще и Ксению.

Это означало, что... нужно срочно искать специалиста, тем самым развязав себе руки. Отправив струг в Кострому, я мог рассчитывать, что на реке его перехватить не получится, а что до остановок, то причаливать к берегу вовсе не обязательно, лишь бы имелось съестное.

Следовательно, задача номер два – накупить припасов.

С нею нам как раз удалось справиться, равно как и с поиском мастера по ремонту речных судов, а вот с самой починкой мы не уложились.

Я, признаться, особо и не надеялся, что получится обойтись без боя, поэтому кое-какие приготовления сделать успел.

Первым делом я вначале отправил всех свободных от ремонта в близлежащие деревни за смолой и... дровами, приказал платить не скупясь, лишь бы обеспечить срочную доставку.

Деревья росли и на берегу, совсем рядом, но они сырые, гореть будут плохо, к тому же чем валить – у нас на всех имелся только один топор и ни единой пилы, хотя и им успели завалить и стащить к берегу аж три штуки.

Затем, после того как озадачил почти всех, занялся последними двумя гвардейцами. Им поручил самое главное – обеспечить безопасность царевны и остальных женщин. С этой целью я сразу поставил их близ паузка – небольшой лодки при дощанике.

Признаться, еще в начале путешествия были у меня мысли вообще снять эту крохотную лодку и отправить гулять по течению – авось кому-нибудь сгодится. В конце концов, у нас не теплоход, да и плывем мы по рекам, а не по морю, так что ни к чему эта спасательная шлюпка, но потом, посмотрев на царевну, решил оставить – мало ли.

Теперь оставалось еще раз похвалить себя за предусмотрительность и проинструктировать парней, что, если дело начнет припахивать дракой, они должны сразу же загрузить в нее всех женщин вместе со священником и Архипушкой и немедленно отчаливать от берега.

Задача – грести к середине, но ни в коем случае не приставать к противоположному берегу, а держаться от него метрах в тридцати, не ближе, поскольку если какие-нибудь ухари задумают попытаться рвануть за ними вплавь, куда сподручнее, сидя в лодке, валить их, практически беспомощных, из арбалета, а на худой конец – глушить веслом.

Там-то им и предстояло дожидаться исхода схватки.

Чтоб загрузка происходила как можно быстрее – иной раз счет идет на секунды, – я заранее показал места, где кому усаживаться, проведя Ксению к скамье у самого носа. Знаете, случайные стрелы, пули и все такое, а тут, если что, ее будет закрывать гвардеец и сидящая следом за ним Акулька...

Конечно, охотнее всего и с превеликой радостью я бы сам стал ее щитом, но раз мое место на берегу, то я был готов использовать для этой цели кого угодно без малейшего зазрения совести, лишь бы царевна осталась жива.

Можете назвать это свинством с моей стороны, пусть так. Единственное оправдание, что если я и свинья, то не просто, а влюбленная, что, согласитесь, несколько меняет дело.

Досадно только, что паузок был слишком мал для восьми человек – шестерым и то впритык.

Но тут отец Антоний наотрез отказался куда-либо плыть, причем столь решительно, что сразу стало ясно – уговаривать бесполезно. Мол, во-первых, нападающие могут прислушаться к пастырскому слову и тогда удастся вовсе избежать кровопролития. Ну а коль оно приключится, то – это уже во-вторых – его долг отпустить грехи умирающим, чтобы...

Я призадумался.

Про отпущение грехов умирающим – можно обойтись и без них, но вот пастырское слово... Вообще-то как знать – вдруг и впрямь у него что-то получится. Авторитет духовенства на Руси пока еще на достаточной высоте – могут и прислушаться. К тому же у меня возникли кое-какие идеи относительно него, а потому пусть остается.

С Архипушкой решили проще – я предложил Акульке взять мальчишку на колени.

Проинструктировал я гвардейцев и обо всем дальнейшем, включая то, что им надлежит делать, если мы проиграем бой. Тут я не пожалел времени, разложив все до мельчайших подробностей – куда, как, когда и все прочее.

Едва закончил с ними, как стали подтягиваться остальные ратники – по большей части обескураженные и с пустыми руками, поскольку было ясно сказано, что времени у них на все про все до полудня, не больше, а потом надлежит в любом случае возвращаться.

Правда, пустые были не все – кое-кто прикатил радостный, сидя на полностью загруженной дровами телеге. Жаль только, что последних оказалось немного, всего трое, да и смолы тоже не ахти, но тут уж ничего не попишешь.

Так называемый пионерский костер – любимое выражение моего дядьки – с пламенем на три метра ввысь, развели быстро. Остальные дровишки раскидали полукружьем близ струга и, растопив смолу, вымазали ею поленья, чтоб, когда понадобится, головнями из основного можно было быстро запалить и все прочее.

Кроме того, я велел приготовить кучу жердин метра по три длиной, распорядившись один конец у каждой тоже густо обмазать смолой.

Ярко пылающий полукруг – замечательно, но стоит врагу чуть зайти в воду, и все. Вот тут-то они и пригодятся. Если жердины вовремя запалить, то и коню в морду – хорошо, да и врагу в рожу – мало не покажется.

Когда дозорные предупредили о приближении первой конной ватаги числом под сотню, а то и больше, основные приготовления к бою были завершены, чего не скажешь о починке струга.

Что обидно – не хватало какого-то часа, не больше, поскольку ремонт уже заканчивался.

Я еще не терял надежды договориться мирно или, по крайней мере, оттянуть время, что у меня отчасти получилось, вот только я не знал, почему они так легко пошли на эту затяжку.

А дело было в том, что, единодушно стремясь помочь государю в его благом намерении покарать злодея, выкравшего любимую сестру самого престолоблюстителя, семеро бояр – все те, что лежали распластанными и уткнувшими рожи в грязную пыль царского двора, – выслали свои собственные ватаги, состоящие из ратных холопов.

Вот как раз одной из них, где всем распоряжался Ванька – сын Петра Никитича Шереметева – и посчастливилось на нас выйти.

Более того, как честный человек, Ванька сразу же, согласно предварительному уговору, послал гонца в ватагу, рыскавшую по соседству, которой руководил еще один сынок – Никита Голицын, упросивший приятеля, если вдруг тому улыбнется удача, позвать его.

Деньги Никиту не интересовали – тут главным желанием было отомстить за отца.

Возможно, если бы не оптимистичная картина, представшая перед глазами Шереметева – струг не просто лежит на берегу, но еще и бесстыдно оттопырил в сторону реки свое брюхо, которое усиленно просмаливают, – он бы не стал медлить, но раз так удачно все складывается, отчего бы не подсобить приятелю.

Разумеется, мои дозорные предупредили заранее и врасплох они нас не застали, хотя посчитали иначе, поскольку я распорядился работу по ремонту не прекращать ни на секунду. Так что пятеро человек продолжали помогать старику-рыбаку и не остановились, даже когда вдали, на крутых пригорках – что слева, что справа, что перед нами – показался особо не таившийся враг.

Получалось, что нас обступили со всех сторон, прижав к реке, но пока медля с нападением.

Что такое белый флаг, если так можно назвать мою нательную рубаху, кое-как прикрученную к палке, которой я старательно махал в воздухе из стороны в сторону, они поняли, и через минуту я беседовал с троицей ратников, отделившихся от основной ватаги.

Один, в середине, сразу показался мне знакомым, но кто это – я сумел вспомнить лишь спустя минуту. Поначалу же меня удивляла лишь его молодость – на лицо совсем сопляк, причем не только по возрасту, судя по тому, как он часто шмыгал носом. Зато двое других, что по бокам, годились ему в отцы, хотя обращались к нему уважительно, как к командиру.

Что за черт?! И с кем из них мне разговаривать?

«А ни с кем», – решил я в следующий миг и выжидающе уставился на подъехавших – пусть сами начинают, а мы поглядим.

Те не молчали, мигом разложив передо мною ситуацию и грядущие перспективы. Радужного в них было мало – в основном преобладали черные тона, но жизнь обещали, если я прямо сейчас по доброй воле выдам похищенную царевну.

Что ж, раз они думают, что я ее украл, – так даже лучше. Есть повод и возможность поторговаться.

– А если она уже мертва, то жизнь мне все равно сохранят? – осведомился я.

– Ах ты, пес! – вскинулся сопляк и ухватился за рукоять сабли, силясь извлечь ее из ножен, но не тут-то было – один из усачей-бородачей, самый старший, сноровисто перехватил руку юнца, укоризненно протянув:

– Негоже так-то, Иван Петрович. Неужто не зришь – эвон она в лодке со своими девками отчалила от бережка. То пужает нас князь. – И мне: – А ты бы поосторожней с такими шуточками. Так и до греха недолго. Куды лучшее мирком обо всем уговориться.

– Мирком, конечно, лучшее, – охотно согласился я. – Вот только когда речь ведут о мире, то посланца на переговорах не оскорбляют. Я ведь не простого роду-племени, а потомок шкоцких королей. Мой пращур...

Они очнулись не сразу, так что несколько минут я выиграл, пока рассказывал о Малькольмах, Индульфах, Макбетах, Дунканах и прочих, кого мог только припомнить из давних рассказов Квентина.

– Да на что нам твои пращуры?! – наконец вышел из ступора сопливый Иван Петрович и вновь энергично шмыгнул носом. – Ты ныне на Руси и занялся подлой татьбой, а потому...

– А потому гостя тем более потребно уважать, – перебил я. – Вы же мне до сих пор даже не представились.

– Чего? – недоуменно протянул второй сопровождающий, который был с другого боку.

– Ну не назвали своих имен, – поправился я. – Почем мне знать, вдруг вы как раз и есть те, кто занимается татьбой? Со мной царевна хоть в безопасности, а вот с вами, почтеннейшие...

– Не назвались, сказываешь, – недобро усмехнулся сопляк. – Так ты и без того меня помнить должон.

Я виновато улыбнулся и развел руками, сконфуженно добавив:

– Охотно верю, что ты происходишь из весьма почтенного и многоуважаемого на Руси рода, однако в этой стране таковых изрядно, так что...

– А это помнишь?! – заорал Иван Петрович, и сорвал с себя шапку, поворачивая лицо ко мне левой стороной.

Я внимательно посмотрел на небольшой шрам, тянущийся от виска и уходящий к мочке уха, после чего поскреб в затылке и поинтересовался:

– Ты хочешь сказать, глубокоуважаемый Иван Петрович, что сей боевой шрам – моя работа?

На самом деле я уже вспомнил, где видел этого сопляка, да и не так много времени прошло со дня нашей последней встречи, состоявшейся во время торжественного въезда Дмитрия в Москву.

Правда, тогда я и впрямь не был уверен, который из стайки «золотой молодежи», то есть сыновей бояр и окольничих, Шереметев. Там было с десяток юнцов, и все они косились на меня одинаково враждебно. К тому же сопливый Иван Петрович за полтора года изрядно изменился – успел раздаться в плечах и даже обзавестись небольшой чахлой порослью на подбородке и верхней губе.

Бородой и усами эти жидкие побеги не назовешь, разве что их зачатками, но все равно – тогда на подворье у кузнеца Николы Хромого не было и этого.

Вспомнился мне и подручный инструмент, которым я его огрел. Как там в анекдоте: «Кто биль немецкий официр маленький палочка. Как это по-русски? Ах да, оглобля».

Вот этой самой «маленькой палочкой» я его и перетянул, причем неоднократно. Более того, кажется, именно об его спину я ее и сломал в итоге. Или не об его?

Впрочем, неважно. Надо тянуть время дальше, коль так здорово получается, а потому и тут следует запираться до последнего.

– В моей жизни мне доводилось сражаться со многими, а потому... – И вновь мои руки обескураженно разошлись в стороны. Но тут я счел нужным сразу влепить увесистый комплимент: – Скажу только, что, очевидно, Иван Петрович весьма искусный боец, потому что после поединка со мной перечесть тех, кто остался в живых, можно по пальцам, а тут всего-навсего шрам. И я не пойму, чем вызвана столь непонятная мне горячность, – неужто я вопреки обыкновению вел бой не по правилам?

Сопляк открыл было рот, но тут же закрыл его. Очевидно, моя версия его устраивала куда больше. Не сознаваться же при подчиненных, что я просто задал ему трепку, как нашкодившему щенку, да еще с применением оглобли.

– По правилам, – процедил он нехотя.

– Тогда отчего же такая злость в глазах, ненависть в голосе и...

– Да оттого, что ты кинул люду на растерзание батюшку мово дружка! – выпалил он.

– Речь идет о Богдане Яковлевиче Бельском? – невозмутимо уточнил я.

– Нет, о боярине Василии Васильевиче Голицыне, – пояснил он. – К тому ж еще и свой особливый счетец есть. Вот кто боярина Федора Иваныча Шереметева по царскому двору вывозил, да еще брадой по грязи?!

Я призадумался. Ну да, точно, был там какой-то Шереметев. Остается только восхититься собой – надо же ухитриться за столь короткий срок столь круто успеть насолить чуть ли не всем начальным боярам... хотя постой-ка. Вроде бы тот...

– Вообще-то молод он для твоего батюшки, – возразил я, силясь припомнить лицо молодого боярина и все больше приходя к выводу, что то ли того женили лет в пятнадцать и он сразу кинулся стругать детей, то ли...

– Ежели бы он батюшкой моим был бы, я б тут с тобой не рассусоливал и лясы не точил, – фыркнул он. – Стрый он мне двухродный, тока все одно – родич.

Я развел руками, всем своим видом давая понять, что двоюродный дядя по отцу это вообще-то не столь уж близкий родственник, но сопляк не унимался. Еще раз энергично шмыгнув носом – и когда только парень успел простудиться по такой жаре? – Иван Петрович задиристо заявил:

– И неча тут дланями водить. Все одно родич! Потому нам всем от того потерька рода, ежели смолчим.

У-у-у, какая знакомая песня, и как же мне надоело ее выслушивать. Впрочем, и она нам тут сгодится, если с умом за нее уцепиться. Глядишь, и еще пяток минут выиграю, пока они вновь не опомнятся.

– Это мне очень хорошо знакомо. У нас, шкоцких рыцарей, – неторопливо начал я, заходя издалека и чем дальше, тем лучше, – тоже есть такой нерушимый обычай, который так и называется «кровная месть», а потому мне вполне понятно твое желание поквитаться со мной. Но согласно неписаным правилам, если оскорбленный остался жив и не получил тяжких увечий, как то: потеря зрения либо слуха, а равно не утратил ни одной из своих четырех конечностей...

– Чего не утратил? – вытаращил на меня изумленные глаза сопляк.

– Ну рук или ног, – пояснил я. – Так вот, если он цел и невредим, то мстить за себя своему обидчику должен только он сам. Если же это сделает кто-то другой из его рода, пусть даже очень близкий человек, вроде брата, сына или внука, то тем самым он нанесет ему новое оскорбление, ибо...

Вообще-то дальше я собирался неспешно перейти к подробному истолкованию правил кровной мести вообще, которым должен следовать каждый знатный человек, после чего вновь вернуться к его частному случаю, остановившись на нем поподробнее, однако не получилось.

– Гля-кась, да они уже вроде бы просмолили все, – тронул сопляка за рукав тот, что постарше, и сразу сделал правильный вывод: – Выходит, он тут, дымком прикрывшись, нам попросту зубы заговаривал, а сам... – И, нахмурившись, легонько пришпорил коня, который послушно двинулся на меня.

– Ты бы поосторожнее. – Я прислонился к дереву, после которого стоял, и, подтверждая мои слова, арбалетная стрела тут же с сочным хлюпаньем вошла глубоко в ствол. – Это мои ратники не промахнулись, – счел я необходимым пояснить во избежание ненужных заблуждений. – Просто пока вас никто не собирается убивать, хотя могли это сделать в любой миг, а вот...

Но и тут потянуть резину не получилось. Второй усач вновь тронул за рукав сопляка и, не дожидаясь, пока тот раскачается, сам примирительно заметил мне:

– Справные у тебя вои, князь. Жалко, наверное, будет терять их. Может, все-таки мирком да ладком решим? Ты прямо сейчас крикнешь своим, чтоб плыли с царевной обратно к бережку, возвернешь ее нам, а уж мы довезем вас обоих в целости и сохранности в Москву.

– А дальше? – Я еще не терял надежды оттянуть время, потому что чувствовал – не хватает всего ничего, какого-то получаса.

– Далее, яко великий государь Дмитрий Иоаннович решит, так тому и быть, – благодушно пояснил второй бородач.

– Ну хорошо. – Я решил сделать неожиданный ход конем. – А если я отправлюсь с вами один, поскольку не желаю везти свою жену в столицу?

– Кого?! – выдали они разом все трое, а у сопляка даже рот раскрылся от такой ошеломительной новости.

– Жену, – отчеканил я.

– Так ты, тать смердячий... – начал было Иван Петрович, но я вновь прислонился к дереву, что сразу повлекло за собой прилет второй арбалетной стрелы, угодившей в ствол самую чуточку ниже первой – разве что «новгородку» между ними пропихнуть, и то с трудом.

– Полегче на поворотах, сын боярский, да поосторожнее в словах, – холодно произнес я. – Мои гвардейцы имеют обыкновение предупреждать только до двух раз, а на третий пеняй на себя. Для начала изволь попросить у меня прощения за непотребную речь и высказанные тобой оскорбления, которые я ничем не заслужил. – Но тут же решил, что с требованием прощения я того, слегка перебрал, так что лучше замять, поскольку унижать человека чревато, и без остановки продолжил: – Или я, по-твоему, похож на татя, который осмелился бы оскорбить ее ангельскую красоту хотя бы неосторожным взглядом, не говоря уж про слово или действие?

– Да нет, князь, Иван Петрович хотел сказать совсем иное, – примирительно улыбнулся мне самый старший из бородачей и осекся, когда я вскинул руку в его сторону, отрывисто и строго спросив:

– Как звать?

– Плетень, – побледнел он.

– А батюшку?

– Исайкой, – еле слышно выдохнул он и взмолился: – Да ты б убрал палец-то, Федор Константиныч, а то твои робяты, чего доброго, помыслят, будто и в меня болтом надобно, яко в то дерево.

Я, разумеется, знал, что не всадят, поскольку сигнал «вести огонь на поражение» был совершенно иной. Вот если бы я сдернул с головы свою шапку, тогда и впрямь мало бы не показалось, причем всем троим, а вытянутая рука говорит совсем об ином – пора запаливать жердины, готовя их к бою...

Я опустил руку и спокойно произнес:

– Совсем иное дело, Плетень Исаич, а то говорю с человеком, а как его звать-величать не ведаю. – И повернулся ко второму.

Тот сообразил сразу:

– Митрофан я, Акундины сын. – И попросил: – Тока пальцем в меня не тычь.

Я не стал тыкать, а вместо этого выдвинул предложение:

– Так вот, уважаемые Митрофан Акундинович, Плетень Исаевич и Иван Петрович, – мстительно поставил я сопляка на последнее место в своем перечне. – Мне думается, что вы нуждаетесь в подтверждении сказанного. Или вы все трое готовы поверить мне на слово?

Те переглянулись и нерешительно пожали плечами.

– Значит, нуждаетесь, – сделал вывод я. – Что ж, есть человек, который вполне сможет вас всех удовлетворить. – И, повернувшись к своим, громко закричал, чтоб показался отец Антоний.

Вид священника, полностью экипированного в свои богослужебные одежды, их немало удивил, но еще больше изумило то, что, когда я попросил подтвердить, что мы с Ксенией Борисовной обвенчаны, священник немедленно закивал головой.

Конечно же на самом деле отец Антоний никогда бы не пошел на такую нахальную ложь, но я еще перед переговорами попросил и его, и прочих, кого ни позову и о чем ни спрошу, сразу со всем соглашаться и все подтверждать.

– А ежели ты... – начал было священник, но я перебил его, спросив, помнит ли он, чтобы я хоть раз солгал, после чего тут же, не давая опомниться, осведомился, понимает ли отец Антоний, что если правда приведет к гибели множества людей, а ложь, напротив, сохранит им жизнь, то лучше сказать последнее.

Да, грех, причем сознательный, но разве ради спасения жизни десятков православных...

Однако священник продолжал молчать, колеблясь в своем решении, и тогда я пошел на компромисс, попросив лишь об одном – если мои слова прозвучат не совсем внятно и он их не расслышит до конца, то подтвердить хотя бы истинность того, что донесется до его уха.

Иначе если отец Антоний станет переспрашивать, то у тех, с кем я буду говорить, запросто может создасться впечатление, будто священник колеблется с ответом, и вывод последует самый печальный.

В смысле, для нас.

Тогда я еще не знал, что мне придется соврать, но все равно был уверен, что совсем без лжи не обойтись, потому и подстраховался, так сказать, заранее освятив свое вранье.

Полностью мой вопрос для отца Антония прозвучал так:

– Подтверди, отче, что Ксения Борисовна находится тут и по доброй воле со мной обвенчана! – Вот только последнее слово я произнес куда тише, чем все прочие, так что он его навряд ли расслышал.

Во всяком случае, кивал он весьма уверенно, а вдобавок еще и перекрестился, поэтому бородачи вновь переглянулись, не зная, как им теперь быть.

Думаю, в какой-то мере их смущал и огонь, полыхавший вокруг струга.

Получалось, что лезть к нам придется только по двум прибрежным водяным полоскам, а это означало, что должной скорости при налете не выйдет – вода затормозит.

Опять же и атаковать, вытянувшись в колонну по одному или по двое, совсем не то, что навалиться всей гурьбой, а больше чем по двое выйдет навряд ли. От силы по трое, да и то третий конь, который дальше всех от берега, уйдет уже по брюхо – я не поленился замерить глубину у берега, прикидывая предстоящий бой и стараясь предусмотреть все возможное.

Не исключено, что еще немного, и я сумел бы окончательно переломить ход беседы в свою пользу, тем самым выиграв спасительные полчаса, но в этот самый миг случилось непредвиденное.

Глава 16

А я с улыбкой загнанного зверя...

– Да чего ты с ним рассусоливаешь?! – еще издали истошно заорал во всю глотку неожиданно появившийся на крутом косогорье нарядный всадник.

Этого я узнал сразу же еще тогда, когда он вместе со мной сопровождал Дмитрия в Москву, – все-таки его мне доводилось лупить дважды, так что ошибки быть не могло – Никитка Голицын.

Всадник меж тем пришпорил коня и, не обращая внимания на крутизну, стал стремительно спускаться, продолжая все так же истошно вопить:

– Два раза ушел, на третий никуда не денешься!

Мне немедленно припомнилась палатка Бучинского и тупой, обессиленный скрежет арбалетной стрелы, чиркнувшей по металлической пластине подаренного Серьгой юшмана.

А еще теплый летний вечер у реки, костер и беспомощно заваливающийся набок Басманов.

Теперь понятно, чья работа.

Ладно, пацан, я тоже два раза лишь пожурил тебя, а теперь спуску не дам.

Однако сдергивать шапку с головы – условный знак для стрельбы в цель – медлил, еще надеясь, что стоящая передо мной троица образумит зарвавшегося щенка. К тому же и время-то работало на меня – только десять ратников, выставив пищали, стояли в полной боевой готовности, а остальное уже переворачивали струг.

Скорее же, скорее!

Словом, я упустил подходящий момент, а через секунду стало поздно – на берегу с правого бока неожиданно вынырнули из-за поворота всадники, которые с саблями наголо во весь опор неслись на моих ребят.

Я отчаянно закричал, указывая им на атакующих.

Те послушно повернулись и тут же открыли стрельбу, а на меня в это время сверху прыгнул один из бородачей, решивший, что арбалетчикам теперь уже не до них, и вознамерившийся под шумок разгорающегося боя геройски пленить меня.

Удержаться на ногах у меня не получилось, и мы покатились вместе с Плетнем вниз по косогору чуть ли не до самой реки.

Усачу-бородачу не повезло дважды. Во-первых, он переоценил свои силы, связавшись со мной, а во-вторых, когда мы оказались на относительно ровном месте, то я был наверху, правда, лежал на своем противнике спиной – так вышло, и тот продолжал держать меня, обхватив и не давая пошевелить руками.

Хватка у него была качественная, вырываться нечего и думать, да я и не пытался, вместо этого с силой ударив его несколько раз затылком в лицо, после чего он застонал и обмяк.

Второй, который Митрофан, тоже не успел. Он еще подъезжал ко мне, обнажив саблю, а я уже был на ногах, поэтому достать меня прямо с седла не получилось – я увернулся, но сделал вид, что оступился.

Он сразу замахнулся еще раз, уверенный в своей безнаказанности. Сабли-то у меня не имелось, ведь я шел на переговоры, а потому был почти без оружия – засапожник не в счет. Однако ударить Акундиныч не успел, взвыв от жгучей боли, – песок в глазах и впрямь штука неприятная.

Я даже не стал его убивать, благодарный за саблю, которую он столь любезно мне подарил, отбросив почти к моим ногам, но подобрать ее не удалось, ибо вмешался сопляк.

Последний из троицы переговорщиков почти достал меня своим клинком, но «почти» не считается, зато я сработал наверняка. Причем для надежности не стал колоть засапожником в корпус, еще во время беседы подметив у него поддетую под кафтаном кольчугу, а полоснул по ноге, но зато именно так, как в свое время, еще в Путивле, учил меня ясновельможный пан Михай Огоньчик, а также казак Гуляй, то есть почти у паха.

Бедро Шереметева сразу окрасилось темно-красным, и с него не закапало – тонким ручейком полилось на землю, а сам Иван Петрович, жалобно скривив лицо, неподвижно застыл, растерянно уставившись на свою рану – не иначе как еще не успел почувствовать боли.

Но разглядывать его мне было некогда. Там в нескольких десятках метров от меня вовсю дрались мои гвардейцы, и потому я, быстро подняв лежащую неподалеку саблю, поспешил к ним.

– И-и-и, – донесся до моего уха жалобный скулеж, когда я пробегал мимо сопляка, который успел кулем свалиться на землю, и как неисправимый гуманист счел своим долгом хоть как-то его утешить, бросив на ходу:

– Зато через час у тебя насморк пройдет... совсем. – И прибавил скорость, уже на бегу прикидывая, где именно встать, чтоб помочь ребятам удержать тоненькую цепочку строя.

Однако сразу присоединиться к своим гвардейцам у меня не получилось. Словно из-под земли вырос Никитка Голицын, про которого я совсем забыл. Зато он про меня помнил хорошо.

Рубанул он от души – если б я не увернулся, то, как знать, мой юшман мог и не выдержать, но я, выбросив обе руки вперед, кубарем прокатился под конским брюхом и несколько опешил – лошадь тут же, жалобно всхрапнув, осела на задние ноги.

Скорее всего, я в полете, сам о том не думая, достал одну из них или обе своей саблей, которую, чтобы не пораниться при прыжке, выставил в сторону.

Обалдевший Никитка, вместо того чтоб быстро соскочить, изо всех сил пытался удержаться в седле, туго натягивая поводья и от этого еще сильнее заваливаясь вместе с конем набок.

Не воспользоваться таким удобным случаем – дураком надо быть, и я постарался выжать из него по максимуму, подскочив к мальчишке и что есть мочи звезданув его по затылку.

Ага, так и есть, потерял сознание.

Ах ты моя спящая красавица!

Теперь осталось бесцеремонно вытащить обмякшее тело из седла и, ухватив за шиворот, быстренько взвалить себе на плечо.

Расчет был простой, как и на царском дворе. Если один сопляк возглавлял свору своих холопов, то и второй тоже должен быть командиром у своих.

Оружие они, конечно, не сложат – Русь не голливудское кино. Но хоть отойдут подальше из страха, что я перережу глотку сыну боярина, а то как бы и не первенцу, жизнь которого дороже вдвойне.

– Не замай, – рявкнул я на подлетевшего ко мне всадника, – а то убьешь княжича! – И, видя, что тот продолжает гарцевать подле, пригрозил, размахивая засапожником: – Только замахнись, и я его сам прирежу.

Кое-как перекинув тело в струг – борта-то из-за царевны специально наращивали, я залез следом и, прижав его к нашей куцей мачте, которой мы так и не воспользовались из-за отсутствия попутного ветра, заорал во всю глотку:

– Я убью его!

Теперь выдержать паузу и вновь повторить, но уже с добавкой:

– Назад, или я убью его!

Так, вроде бы утихомириваются. И сразу отлегло от сердца, потому что по логике, если бы и третий мой вопль не возымел должного эффекта, мне и впрямь надлежало его...

Конечно, как человек он дрянь – порядочный не станет подкрадываться из-за угла и стрелять в спину. Да и сейчас он спутал мне все карты, но...

И все же, и все же...

Кое-что за время пребывания здесь мною уже усвоено, и довольно-таки неплохо, так что убивать я научился и испытывать при этом угрызения совести давно перестал. Но вот искусством полоснуть по беззащитной глотке, да еще вдобавок пацана – ну пускай юношу, который по годам даже старше Федора Годунова, хотя и ненамного, – я пока не овладел.

Увы мне.

Однако получилось только перевести дух, да и то ненадолго, потому что там сбоку, откуда я прибежал, сейчас спешилось не меньше двух десятков всадников и эхом донеслось протяжно-унылое: «Уби-или-и!»

Получается, я поставил Ивану Петровичу точный диагноз – насморк у него прошел даже раньше указанного мною времени.

Совсем прошел.

Окончательно.

Вот только лучше бы мой прогноз оказался неправильным, потому что один из стоящих близ усопшего боярского сына уже взобрался в седло и повелительно указал всем прочим на струг.

Что ж, и тут все правильно – око за око, кровь за кровь... Хотя, блин, а почему мы, собственно говоря, еще здесь?

Я подскочил к Травню, которого, как наиболее опытного в речном судоходстве, еще до переговоров приказал в бой не пускать, а держать в последней линии, то есть на самом струге.

– Этого, – я небрежно ткнул носком сапога в валявшегося Никитку, – привязать к мачте и неотлучно стоять подле него с ножом. Если все-таки налетят – убивай. – И сразу же к остальным, что на берегу: – На первый-второй рассчитайсь!

А как иначе аккуратно, строго через одного проредить строй, чтоб сохранить тоненький ободок, готовый вот-вот порваться?

Мои гвардейцы обалдело переглянулись, но привычка – вещь великая, а потому выполнили хорошо знакомую им по учебе команду. Едва они закончили, как я скомандовал:

– Первые номера остаются, вторым выйти из строя и спустить струг на воду! – И поспешил к тем, кто остался держать оборону.

Вообще-то рыцарю полагается неотступно находиться возле дамы, но в такой заварушке не до галантерейного, черт возьми, обхождения, тем более что все женщины вместе с Архипушкой были уже далеко, чуть ли не на середине реки и как бы не ближе к противоположному берегу, изначально находясь под защитой двоих ратников.

– Огонь гаснет! – напомнил я, занимая место в строю и с досадой глядя на прогорающие дрова. – Надо бы подкинуть, Самоха!

– Кончились, – бросил он, даже не поворачиваясь и продолжая сноровисто орудовать бердышом, тыча острием древка в конские морды и не давая до себя дотянуться.

Та-ак, получается, придется забираться на струг, потому что весь полукруг нам не удержать. Самые бедовые и без того пытались его преодолеть уже сейчас, ухитряясь заставить лошадь прыгнуть через огонь, а что будет через несколько минут?

– Пошло! – радостно закричали сзади, и тут же раздался истошный мальчишеский крик.

У меня екнуло сердце. Вопль-то исходил от альбиноса, а он должен сидеть в лодке, значит...

Обернулся – так и есть, беда, но не в лодке.

Позже узнал, что, оказывается, Архипушка в самый последний момент при загрузке выскользнул из рук Акульки и пулей рванул к ратникам. Пробовали поймать, но куда там – проворен, бесенок. Пришлось махнуть рукой и отчаливать вшестером.

Кричал же он потому, что Травень не успел связать Голицына – княжич очнулся раньше и первым делом кинулся на ратника.

Высокий борт мешал разглядеть, что там происходит, поскольку они, сцепившись, тут же повалились на палубу, и сейчас, судя по тяжелым, глухим ударам, кто-то явно вколачивал чью-то голову в доски палубы, вот только кто и чью?

– Дубец! – рявкнул я и кивнул на струг, корма которого уже колыхалась, но нос так и не удавалось стащить с мягкого речного песка.

Тот неохотно кивнул, выскользнув из строя по направлению к стругу, и почти сразу же раздался новый истошный вопль:

Страницы: «« ... 910111213141516 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Книга Леонида Фраймовича – это и исповедь доброго умного, истинно интеллигентного человека, отражени...
Правильный йогурт улучшает работу пищеварительного тракта, способствует выведению холестерина и насы...
Заговорить о чем-либо не только с другом, но и с малознакомым человеком? Без проблем! Быть среди дру...
Мужчина и женщина, с одной стороны, дополняют друг друга как две половины, с другой стороны, они пол...
Искусством жить овладел лишь тот, кто избавился от страха смерти. Такова позиция Ошо, и, согласитесь...
Грейс Келли: женщина-мечта, женщина-легенда, женщина-сказка.Грейс (Grace) на английском – это и «гра...