Поднимите мне веки Елманов Валерий

Правда, я и тут не добился особого успеха – Готард без остановки махал руками, при этом продолжая дышать достаточно ровно. И что мне делать с этим верзилой, который габаритами весьма схож с бывшим калифорнийским губернатором, разве что мышцы не так рельефны из-за большего количества жирка?

К тому же я постеснялся и перед началом боя не снял с себя помимо кафтана еще и нижнюю рубаху. Постыдился демонстрировать свои повязки, чтоб не подумали о том, будто я таким образом пытаюсь давить на жалость.

Теперь приходилось расхлебывать – Готард то и дело норовил ухватить меня за рубаху. Очень уж ему хотелось нежно приобнять меня, а там и к гадалке не ходи – хана ребрам.

Плотно облепивший две стороны нашего огороженного веревками ринга московский народ продолжал бурно болеть за меня, поскольку слух о том, что князь Федор Константиныч, присланный царевичем, дерется за всю Русь, сразу после согласия на «божий суд», данного Дмитрием, облетел всю столицу.

Ну да, бродячий спецназ поработал на славу – про рекламу престолоблюстителя, раз уж так складывается, забывать ни к чему.

Кстати, накануне вечером ко мне в гости на подворье приперся даже мясник Микола, попросив Багульника провести его к князю. Дескать, есть у него до меня тайный и очень важный разговор.

Оказавшись в моем кабинете, Микола, заговорщически подмигнув, извлек из своей корзины подарок – здоровенную черную… гадюку.

Я опасливо уставился на нее – змей боюсь с детства, – но мясник тут же мне все растолковал.

Оказывается, есть в народе такое поверье. Как пояснил Микола, мне надо ее убить и вынуть язык, сунув в какую-то тафту, причем непременно зеленого или черного цвета, а эту тафту положить в левый сапог, обув его на том же месте, а затем, дойдя до ворот, закопать змею под ними.

А завтра в тот же сапог положить три зубчика чеснока, да под правую пазуху привязать себе утиральник, взяв его с собой, когда пойду биться на поле.

– Можно было б с ветлы али березы взять зеленый кустец, – заметил он, пояснив: – Ну, по-нашему, вихорево гнездо. Его ежели в сапог сунуть – оно тоже славно.

– Что-то больно много ты мне собрался в него напихать, – со вздохом заметил я, решив перевести все в шутку. – Не влезет оно.

– А вихорево гнездо надобно в правый сапог, – принялся втолковывать он мне. – Да и что о нем речь вести, коль я его не сыскал.

Отбояриться удалось с трудом, поскольку на мои заявления, что я князь, а потому мне нельзя прибегать к таким нечестным ухищрениям, мясник не реагировал, простодушно считая, что в жульничестве в отношении иноземца нет ничего предосудительного, а напротив – достоинство. Он так и заметил мне:

– Он же латин.

Пришлось прибегнуть к резервному аргументу. Мол, суд-то «божий», а значит, господь и без того увидит, кто из нас прав. Или бородач не верит, что всевышний придет мне на выручку, если что?

От моего сурового взгляда Микола смешался, невнятно забормотав, что бог-то бог, да и сам не будь плох, и вообще, он куда лучше бережет береженого, то есть такого, который и сам о себе проявляет заботу.

– Я и без всяких змеючих языков управлюсь, – строго заметил я, – ибо бью только два раза – первый по голове, а второй по крышке гроба. – И напомнил про Липского.

Лишь тогда он сконфузился – получается, что принес ножичек человеку, который и без него вооружен длиннющей саблей, – и с сокрушенным вздохом тут же ловко свернул голову извивающейся гадюке, небрежно запихав ее обратно в корзину.

Сейчас мясник стоял в первых рядах и, думается, изрядно сомневался в истинности сказанного мною накануне – ударов-то я нанес много, а толку…

Да и перед своими гвардейцами становилось неудобно.

Вон они, тоже в первых рядах. Пришли посмотреть на своего воеводу и Багульник, и Дубец, и четверка тех, кого не было с нами на Никольской. Собрались и все бродячие спецназовцы, включая бригады Лохмотыша, Афоньки Наяна, стоящего чуть поодаль Семки Обетника, Вихлюя и Лисогона.

А помимо них приплелись, бережно поддерживаемые товарищами, и Зольник с Курносом и Кочетком. Единственный, кто не смог прийти, Зимник, хотя и он порывался встать с постели, но уж тут я был неумолим.

И что мне теперь – осрамиться на глазах собственных гвардейцев?! Ну уж дудки.

А тут как раз Готард, переоценив свои силы, сам ринулся в решительную атаку. Не иначе как углядел, зараза, что к этому времени раны на моих руках вскрылись – боль чувствовалась все сильнее, и намокли не только повязки – красные пятна показались и на рубахе.

Болельщики-поляки, столпившиеся на третьей стороне нашего ристалища, одобрительно взревели, поддерживая своего земляка.

Мой беглый взгляд в сторону своих ратников хоть и прибавил сил, но в то же время оказал и дурную услугу. Подбадриваемый криками шляхтич столь стремительно кинулся вперед, что я не успел оглянуться, как он все-таки ухитрился уцепиться за рубаху и рывком подтянул меня к себе, мгновенно наложив на меня и свою вторую лапу.

Теперь уже мне не оставалось ничего иного, как прибегнуть к одному из приемов, и самым лучшим в такой ситуации была «мельница». Рискованно, правда. Может не хватить сил для придания противнику нужного ускорения, но тут уж деваться было некуда – пан или пропал.

Для надежности я вначале попытался оттолкнуть его от себя, дабы он еще больше уперся и навалился на меня, что Готард, зарычав по-медвежьи, тут же и сделал. После этого я, подпрыгнув, уперся в него коленом и резко, что есть мочи рванул поляка на себя, подаваясь назад.

Вообще-то я был прав в своих опасениях – сил хватило едва-едва. На какой-то миг, когда его тело уже взлетело над моим, мы вообще застыли в шатком равновесии, и было неясно, то ли его туша вернется, припечатав меня к земле, то ли…

Получилось второе, хотя даже тогда я навряд ли смог бы добиться красивой победы, будь на его месте обычный спарринг-партнер по десантному взводу. Пускай он подо мной, но руки-то по-прежнему на моих плечах. Бить по морде лежачего как-то некрасиво, а касание лопатками земли тут не в зачет – не те правила.

Однако он на пару секунд растерялся, ошеломленный таким полетом, и потому я успел высвободиться из захвата и выкрутить одну его руку, взяв ее на излом и заставляя Готарда перевернуться на живот.

Дальнейшее было делом техники. Одна моя рука по-прежнему с силой пригибала его ладонь к запястью, чтоб в случае чего только поднажать, и все, а другая точно так же, до упора, запрокинула его подбородок вверх…

Дворжицкий поначалу то ли не понял, что его бойцу аллес капут, то ли надеялся, что Готард еще сумеет вырваться, и потому хоть и привстал со своего места справа от государя – Дмитрий усадил его рядом с собой, – тем не менее продолжал помалкивать.

Пришлось поторопить, поскольку боль в руках, особенно в левой, ощущалась все сильнее. Я громко крикнул, что если ясновельможный пан немедленно не признает свое обвинение против меня ложным, то мне останется в качестве доказательства немедленно сломать этому шляхтичу шею.

Народ на двух сторонах ристалища меж тем неистовствовал. Москвичи явно вошли во вкус и, подобно древним римлянам, громко выражали свою точку зрения относительно дальнейшей судьбы Готарда. Гнуть большой палец книзу их никто не научил, зато они вместо этого на все лады рекомендовали мне ничего не ждать и не церемониться.

И Дворжицкий сдался:

– Признаю неправоту своих слов! – морщась, крикнул он зычным голосом.

Толпа недовольно заулюлюкала, но, когда я, отпустив шляхтича, бодро вскочил, поставил ему ногу пониже спины и, подняв руки вверх, громко заорал: «Русь!», вновь ликующе взревела, в едином порыве подавшись вперед.

Хорошо хоть, что стрельцы, которых опять-таки именно я посоветовал Дмитрию выставить в оцепление, не только отделив поляков от остальных, но и по всему периметру, вовремя спохватились.

К тому же дело для них было привычным. На самом опасном направлении, то есть близ русских болельщиков, я порекомендовал Басманову разместить сотню Чекана, успешно справлявшуюся со своими задачами и ранее, во время судебных заседаний престолоблюстителя, так что они и тут оказались на высоте.

Думаю, если бы не они, мне от радостных объятий горожан досталось бы похлеще, чем от Готарда, которому чуть позже я великодушно подал руку, помогая подняться с земли, после чего уверенно зашагал к помосту, на котором меня ждал улыбающийся Дмитрий.

Сконфуженный шляхтич, низко опустив голову, плелся следом.

Еще раз ткнув пальцем на кровавые пятна, выступившие на рубахе, указывая на них Дворжицкому, Дмитрий торжествующе объявил во всеуслышание:

– Бог правду видит.

«Но это еще не значит, что сам за нее вступается», – устало подумал я.

– Ну уж теперь такому богатырю непременно придется остаться на мое венчание на царство, – шепнул Дмитрий мне на ухо, вытанцовывая подле и покровительственно похлопывая меня по плечу.

Ну да, сейчас-то, стоя на последней ступеньке помоста, ему не надо вставать на цыпочки и обнимать меня куда сподручнее. Правда, устроители помоста хоть и состряпали ступени крутыми, но Дмитрий все равно был на несколько сантиметров ниже меня.

– Надо ли? – поморщился я, не считая это наградой.

Но возражал вяло, понимая, что на сей раз Дмитрий будет непременно настаивать на своем, не слушая никаких отговорок, чтобы приобщиться к моей славе.

Так оно и вышло.

– И не просто остаться, но быть подле и златом осыпать, – строгим тоном продолжил Дмитрий.

– То подобает токмо окольничим, – поправил его Басманов и виновато посмотрел на меня – мол, ничего личного, только о царской чести радею, так что не серчай, будущий зятек.

– Окольничим?.. – протянул Дмитрий. – Что ж, яко слугу свово верного… – Он откашлялся и, пытаясь перекричать толпу, продолжающую по-прежнему неистово бушевать, заорал: – Ныне жалую князя Мак-Альпина саном окольничего!

Народ сразу же довольно взревел, на сей раз славя своего государя.

Дмитрий, довольный полученным эффектом, очертя голову пошел еще дальше. Повернувшись к дьякам, он повелительно приказал:

– Да в том же указе повелеваю ввести его в свой сенат. – И, с вызовом поглядев на своих бояр, которые вытаращили на него глаза, задорно заметил: – Сам зрю, что честь велика, но коль ныне князь за всю Русь стоял, хошь и весь в ранах был, мыслю, заслужил ее сполна.

Правда, стоило ему оказаться в своих палатах, как промолчавшие близ ристалища бояре разом навалились на него. Государь вначале огрызался, но те наседали.

Особенно усердствовали братья Голицыны – Иван и недавно вставший с постели Василий, а также еще один Иван – Воротынский, с пеной у рта втолковывавшие Дмитрию, что им невместно со мной сидеть, даже если я и буду находиться на самом краю, ибо…

Ну дальше все как обычно, с тем лишь отличием, что речь шла даже не о потерьке отечества, а о порухе, ибо они пришли со своих уделов, а тут царь хочет урядиться с князем, совсем ничем не владевшим, да еще никого не спросясь.

– Я государь, а потому по примеру своего отца и деда… – начал было Дмитрий, но Василий Голицын – и впрямь краснобай – тут же нашелся, бесцеремонно оборвав государя и радостно заявив:

– Коль по примеру, так тут и вовсе. Помнится, сказывал мне мой батюшка Василий Юрьич, что когда наш пращур Юрий Патрикеевич приехал на Русь, хошь и был он внуком самого Гедемина, но посадили его выше многих прежних московских бояр токмо потому, что великий князь упросил ему место у них. Да и то причина изрядная – свою сестру замуж за него выдавал.

– А не много ли чести будет, ежели я о том вас просить стану? – зло осведомился Дмитрий. – К тому ж мой прапрадед был таким же князем, как и все прочие, разве что именовался великим, а я…

– Мыслю, коль оное было не в зазор сыну великого святого воителя Дмитрия Иоанновича Донского князю Василию, и тебе в зазор не станет, – нашелся Голицын, – а я, в ком помимо великого Гедемина тоже кровь святого Дмитрия Иоанновича течет, с ентим… – И негодующий жест в мою сторону.

Ах так?! Ну, пес поганый, погоди у меня!

И я, воспользовавшись наступившей короткой паузой, поскольку Голицын от злости не сразу сумел подыскать достойное продолжение, торопливо встрял в разговор, тем более что моя точка зрения в кои веки совпадала с боярской.

Хитрость Дмитрия – зачем он на самом деле включил меня в Думу, – была изначально шита белыми нитками. Дураку понятно, что лишь для того, дабы оставить в Москве, а это никак не входило в мои планы.

Только Кострома!

– Коль ты ныне осыпал меня своими милостями, государь, – негромко произнес я, – то яви и еще одну. Не вели мне быть в твоем сенате, ибо я не то что вблизи убийцы детей, а и в одной палате с ним сидеть не желаю, пускай и вдали.

Дмитрий прикусил губу – хитроумный план оставить меня в Москве рассыпался на глазах, но делать нечего. Опять-таки я предлагал весьма приемлемый вариант достойно выйти из затруднительной ситуации, и государь твердо сказал:

– Ныне, князь, ни в чем тебе отказу нет, потому просьбишку твою я выполню и вписывать в сенат не велю.

– Ты что же, государь, – как ни странно, но Голицын разъярился пуще прежнего, – его просьбишке потакаешь, а нашим боярским…

– Так ведь совпали они, – резонно возразил Дмитрий. – Тебе, Василий Васильевич, не все едино? Оно ж хошь топором по горшку, хошь горшком об топор, одинаково станется. – И насмешливо улыбнулся, словно говоря, что как вы все ни кричите, а вышло по моему царскому слову.

Даже я хотя и находился метрах в пяти от Голицына, но отчетливо услышал, как боярин зло скрипнул зубами. Вот это злоба! Так еще пару раз его довести, и этому козлу вообще жевать будет нечем.

Но внешне боярин ничем не выдал своего бешенства, сдержался. Лишь многозначительно заметил:

– Ан и впрямь ты истину поведал, государь. Что топором по горшку, что горшком по топору. – И с явной угрозой в голосе продолжил: – Все едино, худо будет горшку. Одни черепья от него останутся. – И, небрежно поклонившись, вышел, а следом за ним потянулись и прочие.

– Слыхал?! – возмущенно завопил Дмитрий, суматошно меряя палату из конца в конец и мельтеша передо мной туда-сюда.

К тому времени мы остались одни – вслед за боярами он тут же удалил и прочих, оставив лишь своего надворного подскарбия Власьева, так что уже не стеснялся в изъявлении своих чувств.

– Вона как отдуваться приходится! А все из-за тебя! – И уставился на меня.

Ха! Можно подумать, что это я тебя просил включить меня в свой задрипанный сенат. Сам во всем виноват – вначале надо думать, а уж потом лепить…

А впрочем, ладно. Хочется тебе отыскать крайнего – пусть так. От меня не убудет. Потому я лишь машинально кивал головой, желая только одного – быстрее попасть на свое подворье и срочно сменить окровавленные повязки.

«Хотя зачем дожидаться? – промелькнуло в голове. – Мазь моей ключницы я почти извел, и осталось там сегодня на раз ребятам, да и то впритык, может не хватить, так что коли я тут…»

Дмитрий, услышав мою просьбу, немедленно развил бурную активность, пригнав ко мне сразу трех своих лекарей, имеющихся под рукой – они перед обеденной трапезой всегда дежурили в его покоях, но сам не уходил, терпеливо дожидаясь, пока они закончат, и продолжая задумчиво вышагивать подле.

Чувствовалось, что ему очень хочется спросить меня о чем-то, но он почему-то не решается. Однако когда мрачный старый Христофор Рейблингер неспешно приступил к перевязке моей левой руки, терпение государя иссякло, и он все-таки решился:

– Тамо, под конец самый… он… тебя научил?.. – спросил Дмитрий, запинаясь чуть ли не на каждом слове, и с любопытством уставился на меня.

– Кто? – сделал я изумленное лицо.

– Ну-у-у, – протянул он, не зная, как лучше намекнуть, но и не решаясь сказать в открытую. – Нешто сам не ведаешь, о ком я вопрошаю?

– Не ведаю, – равнодушно пожал плечами я. – Так как-то само собой вышло.

– И ты что ж, и ранее таковское умел? – уточнил он.

– Да нет, – все так же простодушно ответил я. – Впервые в жизни. А где научился – не спрашивай, государь, ибо и сам ответа не ведаю. Веришь нет ли, будто кто-то изнутри подсказал. – И сразу сменил тему: – Ты лучше расскажи мне, что надлежит делать, а то я как-то теряюсь. Где блюдо взять, когда посыпать тебя, где до этого быть, и вообще.

– Вона дьяк тебе все поведает, – буркнул Дмитрий и кивнул в сторону безмолвно стоящего Власьева. – Поначалу-то ему надлежало с блюдом, так что он все знает доподлинно.

Он на секунду о чем-то задумался, затем удовлетворенно мотнул головой, еще раз ткнул в сторону дьяка, терпеливо ожидающего, когда ему дозволят приступить к рассказу о моих завтрашних обязанностях, и куда-то выбежал, наказав непременно дождаться его.

Мазь, которую наложил Христофор, хоть и не была изготовлена травницей, то бишь не фирменная, «от Петровны», но тоже хорошая, да и повязка была наложена как надо – и в меру туго, и в то же время не чувствовалось, чтобы она сильно давила.

Словом, Рейблингер знал свое дело на совесть. Неслучайно Дмитрий не стал его менять, приняв по наследству от Бориса Федоровича.

Как следствие, боль вскоре хоть и не прошла совсем, но почти утихла, и я чуть не уснул под монотонное повествование «великого секретаря и надворного подскарбия» о том, что и как надлежит мне делать.

– Перепутать сложно, – успокаивающе журчал голос Власьева. – Златом токмо государя посыпают, а прочие окольничие, коим надлежит серебро народу сыпать, вовсе в иных местах стоять станут, потому спутать блюда никак не выйдет. Да и в прочем тож все просто…

– Угу, – кивнул я. – А если что не так, то ты подскажешь.

Афанасий Иванович замялся.

– Поначалу-то оно мне доверено было, потому не ведаю, буду ли там. Иное прочее тож все распределено, потому не мыслю, что ради меня государь сызнова все переиначит.

Я насторожился и внимательно посмотрел на дьяка. Голос ровный, бесстрастный, но глаза выдавали. Не иначе как расстроился Власьев, что забрали у него блюдо, и расстроился не на шутку – уж больно унылый взгляд, хотя виду он старался не подавать.

А что, если?..

Деликатничать я не стал – схватка далась непросто, и я слишком устал, а потому спросил его в лоб, хотелось бы ему все переиначить.

Правды он мне и тут не сказал, но и врать не стал, уклончиво заявив, что на все воля государя, а нам, как его верным слугам, надлежит исполнять его повеления, не ропща и не жалуясь, ибо…

– Значит, не ропща и не жалуясь… – протянул я, не обращая внимания на его дальнейшие пояснения, и… подмигнул опешившему дьяку, который осекся на полуслове, уставившись на меня. – А мы не станем ни роптать, ни жаловаться. Только для начала расскажи-ка мне обо всем поподробнее, как и что.

Власьев недоуменно посмотрел на меня, но после небольшой паузы приступил к рассказу обо всей процедуре венчания на царство. Я кивал, прикидывая, куда бы мне вклиниться и как получше обыграть и свой отказ от блюда со златом, и новое альтернативное предложение в качестве замены.

Когда Дмитрий вошел, я уже был готов и сразу приступил…

Для начала я заметил, что на все его царская воля и любое его поручение – великая честь для меня. Что уж там говорить про роль богатыря, который вдобавок, горделиво возвышаясь над государем, щедро обсыпает его златом. Такое мне и самому по душе…

Словом, расписал в стихах и красках свою будущую обязанность так ярко, что… Дмитрию это явно не понравилось.

Еще бы! Кому придется по душе, как кто-то здоровенный, сильный и вдобавок достаточно симпатичный – во всяком случае, лицо чистое, и бородавки на нем, да еще такие здоровенные, где ни попадя не растут – нахально расписывает, как он станет, образно говоря, перетягивать одеяло на себя, напрочь затмевая царскую особу.

А в конце своего рассказа я невинно добавил, что немного боюсь лишь одного – снова разболятся руки, и не получится ли конфуз, если я…

Мой намек изрядно помрачневший к тому времени Дмитрий понял влет, тут же просияв, и охотно поддержал меня. Дескать, руки и впрямь надо бы поберечь, а уж коли они болят, то…

Тут он призадумался, явно не желая совсем отказываться от моего участия, но я сразу, пока его не осенило, причем не тем, что нужно мне, выдал, вскользь заметив, как повеселел Власьев, свой загодя продуманный вариант. Мол, есть у него должность великого мечника, которую он же сам и ввел.

Государь открыл было рот, чтоб возразить, но я, опережая его, торопливо замахал руками, заявив, что на нее тем более не гожусь, ведь на следующий день после венчания убываю в Кострому, да и ни к чему обижать юного Михаила Скопина-Шуйского. Опять же и сам меч изрядно тяжел – разве мне с ним выстоять на протяжении всей церемонии?

Но можно сделать иначе. Я возьму его у Михаила в самом конце и, припав на одно колено, торжественно протяну Дмитрию, который, как подобает непобедимому цесарю, величественно примет его у меня, поклявшись одолеть всех врагов святой Руси, ну и так далее…

Идея ему понравилась. Он сразу оживился, весь загорелся, но и тут не просто подхватил ее, а попытался внести нечто свое. Дескать, припасть надо на оба колена, ибо так получится куда красивее.

Ну да, сейчас я и разбежался. Понял я про твою красоту. Не получилось в темнице, вот ты и решил публично, при всем честном народе хоть эдак, но осадить меня, указав тем самым место.

Как собаке.

Только я в дворовых псах не ходил и не собираюсь.

Нет, на мгновение мелькнула мыслишка согласиться с его вводной – в самом-то деле, пусть хоть разок потешит свое самолюбие, а от меня не убудет. Но тут я вспомнил, сколько гадостей он настряпал мне, и остался непреклонным.

Правда, в открытую дерзить не стал – ни к чему оно. Опять же мешало присутствие Власьева… Лучше найти более благовидный предлог, поэтому я, поморщившись, заметил, что на оба будет выглядеть как нечто униженно-холопье, а отсюда, дескать, потеряется и величие самой процедуры.

К тому же я буду вроде как представлять особу престолоблюстителя, а ему брякаться на колени, как прочим, сан не тот.

Если же сделать так, как предлагаю я, то все будет смотреться совсем иначе, что я сразу продемонстрировал на практике и, опустившись на одно колено, протянул воображаемый меч Дмитрию.

– Получается, что младший брат вручает меч старшему брату, – прокомментировал я, добавив: – Царевич – императору, рыцарь – рыцарю.

Он призадумался, глядя на меня и колеблясь в принятии окончательного решения. Вообще-то все выглядело неплохо, и главное – я был в этом положении куда ниже его, но его явно смущала моя горделиво вскинутая голова, что он не преминул заметить.

– Так и должно быть, – не полез я за словом в карман. – И почему бы мне не гордиться тем доверием, которое мне оказано? Тем более что ты и сам недавно назвал меня богатырем, так что пусть все видят, как этот богатырь вручает тебе меч не по принуждению, словно какой-то побежденный, потупив глаза, а с радостью, то есть по доброй воле.

– Лучше все-таки на оба, – вынес Дмитрий свой вердикт и, испытующе глядя на меня, предложил: – Вот давай-ка опробуем прямо сейчас и поглядим, как оно.

Он отошел в сторону, надменно задрал нос кверху и скрестил руки на груди в ожидании сладостного мига.

Ну да, так вот я сразу и разогнался. Вначале выиграй у меня, а потом уж кайф лови. И вообще, незаслуженные поощрения развращают людей, как нас учили в университете, а ты и без того развращен дальше некуда.

Нет, иное дело, если бы здесь стоял Борис Федорович Годунов. Перед ним, всенародно избранным царем, умнейшим мужиком, пусть даже он и не был бы отцом моей любимой, я бы встал не колеблясь, ибо не зазорно.

Но он – Личность, а ты так себе, просто в счастливый час погулять вышел да с удачей повстречался. Пока тебя бог Авось по головке гладит, а богиня Фортуна на пару с Тихе ласковые песенки в ушки напевают – ты на коне. А если отвернутся, что тогда делать станешь?

Словом, он добился обратного эффекта, и я, уже наплевав на присутствие Власьева, встал, небрежно передернул плечами, и сухо произнес:

– Еще раз поясняю, государь. Князю Мак-Альпину, как потомку древних шкоцких королей, зазорно вставать на колени перед кем бы то ни было. – И с усмешкой добавил: – Разве что это будет избранница моего сердца, которую я попрошу стать своей женой. Но ты, насколько я понимаю, мужчина, а перед ними… – И резко рубанул правой рукой, словно саблей, отсекая любую возможность компромисса. – Никогда!

Дмитрий опешил и отпрянул – не иначе как испугался. Кажется, я перебрал с металлом в голосе – слишком уж сурово прозвучало. Пожалуй, даже угрожающе. Опять же в присутствии дьяка, что тоже не совсем хорошо. Вон он как обалдел – не привык, что с царями можно вести себя столь нахально.

Ладно, исправимся.

– Ты, конечно, великий государь и все в твоих силах, – я смягчил голос до предела, – посему я просто прошу ныне: не принуждай к позору. Прошу не как князь царя, но как рыцарь рыцаря. Думается, я ничем не заслужил такое унижение. – И вежливо склонил голову.

Вроде подействовало. Нахлынувший гнев ушел, побагровевшее лицо вновь возвращается к прежнему естественному цвету, и злость, полыхнувшая в глазах, тоже улетучивается.

Дмитрий надменно вскинул подбородок, будто пародируя меня недавнего, и важно изрек:

– Что ж, коли ты так просишь, то настаивать не стану и свое повеление отменяю. Пущай будет на одном…