Поднимите мне веки Елманов Валерий

Но Афанасий Иванович, как ни странно, согласился и на это, даже похвалив меня за изобретательность. Единственное, что он уточнил, так это скорость, с которой гонец будет добираться до Костромы.

– У нас на Руси сказывают, что ложка к обеду дорога. А ежели она найдется, когда щи остынут, что с нее проку.

– А ты сам об этом нищему скажешь, – посоветовал я. – Дескать, на-ка тебе, милый, новгородку. Это значит, что немедленно скакать надо. Или московку – тут поспешать, но не так чтоб уж коней загоняя. А коль полушку – езжай себе с богом.

Но под самый конец, наверное, чтобы я не возомнил лишнего, Власьев еще раз напомнил мне, что он был, есть и остается верным слугой государя, а мне с царевичем помочь желает только лишь из уважения лично к персоне князя Мак-Альпина, из почтения к памяти покойного Бориса Федоровича, ну и дабы на Руси сызнова не пролилась кровь.

В ответ я заметил, что тоже весьма обеспокоен последней из упомянутых им причин, а потому рад, что мы с ним думаем одинаково и наши заботы сходятся.

На том и порешили.

Вообще-то в идеале имелась у меня к нему и еще одна просьба. Именно его кандидатуру вместе с патриархом Игнатием я наметил в качестве главных представителей отсутствующего Федора Годунова, если боярский переворот произойдет, когда мы будем в Костроме.

Нужные грамотки от имени царевича я уже заготовил, а им в случае убийства Дмитрия предстояло зачитать их на Пожаре. Разумеется, выйти на Лобное место они должны были не в одиночку, а окруженные надежными стрелецкими полками.

Но о таком говорить сейчас с Власьевым я не мог – рано.

Да и ничего страшного. Если убийство Дмитрия случится в наше отсутствие, то есть не на свадьбе, то мои ребятки сработают шустро и быстро передадут заготовленные письма нужным адресатам, а чтоб те не колебались, стрельцы их поторопят.

Что же касается самого венчания на царство, то тут особо и рассказывать нечего. Патриарх Игнатий, «избранный» церковным собором всего за день до того, как я вышел из темницы, провел всю процедуру в лучшем виде, без сучка и задоринки.

Голос у него, если сравнивать с Иовом, малость послабее, не так могуч, но зато вид поприличнее. Во всяком случае, песок не сыплется, да и со зрением все в порядке, а то мне Иов, когда благословлял и крестил на прощанье, едва сослепу не заехал в глаз пальцами – хорошо, что я успел уклониться.

Реакция бояр на мой почет тоже оказалась стандартной, в диапазоне от зависти до ненависти. Ничего другого я от них и не ожидал.

Царь тоже был в своем репертуаре.

Вначале, приняв от патриарха скипетр с державой – кстати, новенькие, а не те, что Годунов передал ему по прибытии Дмитрия в Москву, то есть держава стала яблоком, а не пирамидкой, – он разразился длиннющей речугой, обращенной к людям.

В ней он заверил подданных, что как никто понимает русский народ, чем тот живет, дышит да как мается, поскольку и сам скитался немало, довелось испытать и нужду, и холод, и голод… Словом, зачем-то принялся в очередной раз рассказывать о своем чудесном спасении и дальнейших злоключениях.

Однако этого ему показалось мало, так что, когда я вручил ему меч, он вновь не преминул уверить собравшихся в Успенском соборе, что клянется не вкладывать его в ножны до тех пор, пока не изничтожит всех врагов Руси, как тайных, так и явных, ну и далее все в том же духе.

Правда, тут он был куда короче – наверное, и сам подустал.

Выходил он из Успенского собора важно, в кои веки сменив обычную прыть на величавое шествование. Ну и во всем остальном тоже старался соответствовать высокому титулу.

  • Гордый профиль, твердый шаг,
  • Со спины – дак чистый шах!
  • Только сдвинь корону набок,
  • Чтоб не висла на ушах!..[85]

В самую точку. Честно говоря, так и хотелось это посоветовать, поскольку шапку Мономаха он слишком глубоко нахлобучил – боялся, что свалится, не иначе поэтому смотрелась она на нем… не совсем хорошо.

Как там в народе говорится? Не по Сеньке шапка? Вот-вот.

И не по Митьке тоже.

И вообще, мой ученик был бы в ней куда краше.

В остальном же ничего из ряда вон выходящего, то есть ни происшествий, ни дурных предзнаменований – строго по плану.

Не стряслось со мной беды и на царском пиру. Правда, тут я и сам подстраховался: ел крайне умеренно, а уж пил и вовсе – только подносил кубок ко рту, слегка касаясь его губами.

Впрочем, соблюдать меры предосторожности мне помогали бояре.

Сидя на почетном месте подле Дмитрия, как человек, представляющий особу престолоблюстителя, я то и дело ловил на себе их хмурые, недовольные и откровенно злые взгляды, излучающие все в том же диапазоне, как и в Успенском соборе, поэтому забыться и расслабиться не мог при всем желании.

Кстати, первая практическая отдача за мою услугу Афанасию Ивановичу – я имею в виду отказ в пользу Власьева от почетной обязанности осыпания Дмитрия на выходе из собора золотыми монетами – была уже в этот день.

Дело в том, что неблагодарный дьяк Меньшой-Булгаков, несмотря на то что я осыпал его серебром с головы до ног, подарив гаду аж целых семьдесят рублей – остаток от изъятых ста тысяч, все равно не угомонился и поначалу подсунул блюдо с браком.

Нет, само оно было в порядке, но содержимое…

Не знаю, сам ли он додумался так меня подставить или кто-то подсказал, но сплошное золото было лишь сверху, а дальше вперемешку с серебром, причем, так сказать, не только отечественного производства, но и иностранного.

И ведь как подобрал, зараза эдакая! Все монетки по размеру весьма походили на золотые.

Разумеется, подлость его поначалу предназначалась для меня, поскольку это блюдо и принесли мне на подворье, а лишь потом оттащили Афанасию Ивановичу.

Но Власьев был человеком ушлым – должность дипломата налагает привычку все проверить и перепроверить, так что обнаружил все загодя.

Скандалить он не стал, поскольку перепуганный Булгаков, узнав о том, что сыпать монеты на государя будет не князь Мак-Альпин, а надворный подскарбий, успел прибежать к дьяку, бухнуться в ноги, во всем сознаться и тут же заменить.

Будь я на месте Власьева – навряд ли додумался бы заглянуть в блюдо, да еще поковыряться в содержимом. Представляю, что донесли бы Дмитрию. Дескать, богатырь-то твой нечист на руку, и мало ему твоей казны, государь, так он решил еще прикарманить и золотишко, подменив его на серебро.

Царь, конечно, не дурак, понял бы, что орлы мухами не питаются, и все равно бы не поверил, но ведь можно и добавить. Дескать, сделано это князем не для обогащения, поскольку он и без того украл у тебя изрядно, но из желания унизить тебя, «красное солнышко», и показать, что ты…

А в конце непременно добавили бы, что сотворил я это не сам, но по коварному наущению Федора Годунова. Мол, злобствует царевич на свое изгнание из Москвы и что его не оставили поприсутствовать на венчании на царство.

Словом, было бы желание, а уж правдоподобно звучащих версий к столь чудесному поводу можно подобрать сколько душе угодно.

Вдобавок помимо Дмитрия – больше чем уверен – запустили бы аналогичные слушки среди жителей, а это уже называется рекламная кампания наоборот, то есть черный пиар.

Не спорю, поверили бы далеко не все, но тут и десятой части за глаза, поскольку если опустить ложку дегтя в бочку с медом и тщательно перемешать, то вкус будет далеко не такой приятный.

Честно говоря, узнав об этом от Власьева, я ожидал, что бояре выдумают что-нибудь и про врученный Дмитрию меч, но промахнулся с догадками. Как донесли мои бродячие спецназовцы, тут царила полная тишина.

Даже странно. Мне кажется, если немного подумать, то запросто можно было бы изобрести нечто эдакое, чтоб мне пришлось долго-долго отмываться.

Видно, не хватило у бояр фантазии.

Как ни удивительно, не возникло у меня проблем и во всем остальном. Мир-кот явно давал мне передохнуть. Никаких тебе каверз, никаких пакостей, если не считать непривычно трезвого Микеланджело, хвостом увивавшегося за мной все эти дни.

Итальянец по секрету пояснил, что собирается писать картину «Самсон, избивающий филистимлян», а мое лицо ему требовалось для того, чтобы…

Ну да, в кино я еще не попал, а вот в библейские герои, кажется, угодил.

Обижать художника не хотелось, поэтому я попросту время от времени сбегал от него, изобретая один благовидный предлог за другим. Зато во всем остальном никаких проблем.

Благодаря этому затишью я сумел спокойно провернуть оставшиеся дела, которые наметил, включая самое важное – совещание со своими ребятками, касающееся их перераспределения.

В очередной раз улизнув от лихорадочно делавшего эскиз за эскизом Караваджо, я появился на Малой Бронной и ополовинил все свои тайные бригады, оставив лишь по паре человек, да и то без руководства, которое должно было налаживать то же самое в Костроме и… Прибалтике.

Тем, кто рядился здесь в нищих и монахов, предстояло своим ходом отправиться к Годунову. Им на севере делать было нечего. Остальные – «купцы» и «ремесленники» – подались к оставленному в укромном месте стругу с указанием, где и когда меня ждать на волжском берегу.

Их я предполагал отправить из Ольховки в Нарву и Ревель, сразу предупредив, что время ограничено, поэтому срок готовности «пятой колонны» – зима.

Вместе с ними поехали парни, которые не принимали участия в драке на Никольской улице. Хотел отрядить туда и раненых, но куда там. Просили, как о великой милости, взять с собой, и отказать я не смог, тем более что чувствовали они себя вполне – лекарства Петровны в очередной раз сотворили чудеса.

С Барухом тоже был полный порядок. Выплатил все-таки ему Дмитрий должок, прислушавшись к моим словам о том, что своевременный возврат взятого кредита – самая лучшая гарантия быстрого получения нового.

Единственная сложность возникла с Любавой.

По счастью, дело дошло только до кнута – дыба намечалась на следующий день после моего ночного визита, а там завертелось так, что стало не до сестры Виринеи, но Дмитрий очень уж озлился на ее упрямое запирательство.

Словом, в наказание за обман государя, хоть и не доказанный, он распорядился посадить ее на хлеб и воду в один из подвалов Вознесенского монастыря и выпускать не хотел ни в какую.

Жаль было терять такой солидный козырь, но не оставлять же бывшую послушницу в беде, поэтому я твердо пообещал царю в обмен на ее свободу в течение двух, от силы трех месяцев отыскать ему келаря Чудова монастыря отца Никодима.

Только тогда он согласился.

Всерьез, и даже больше, чем я, опасаясь мести бояр, Дмитрий дал мне в дорогу сопровождающих – целых две стрелецкие сотни, причем, дабы я не подумал чего плохого, распорядился, чтоб я выбрал их сам.

Я даже не удивился этому разрешению. Кот Том продолжал забавляться с мышонком, по-прежнему пряча свои острые коготки до поры до времени. Жаль только, что он вновь выпустит их, не предупредив заранее, и поди догадайся, когда это произойдет.

Ну и пускай.

Разумеется, мой выбор пал на Чекана, у которого одним из десятников был как раз Щур, а вторую я позаимствовал у Брянцева, взяв сотню Андрея Подлесова, где служил Снегирь. Выезд я назначил через день после венчания Дмитрия – торопился, чтобы успеть во время предоставленной мне миром паузы собрать своих подопечных в одном месте, а для этого предстояло заглянуть в Ольховку.

Впрочем, за Федора со дня гибели Квентина я беспокоился гораздо меньше, уверив себя, что с царевичем ничего не должно случиться, пока я жив. Может, на самом деле и не так, но я заставил себя в это поверить, чтобы лишний раз не беспокоиться попусту, ведь сделать-то я все равно ничего был не в силах.

Кстати, как ни удивительно, но не только «божий суд», но и два других события – вначале похороны Квентина и Пепла, а затем и мой отъезд – не остались без внимания народа.

Первое собрало чуть ли не десяток тысяч – погибших защитников православного люда сбежались проводить в последний путь и с Китай-города, и с Царева, и даже с самых отдаленных слобод, расположенных в Скородоме и Замоскворечье.

Основная «заслуга» в том была самих поляков, ухитрившихся всего за какую-то пару недель с небольшим своего пребывания в столице настроить против себя буквально все население.

Моим бродячим спецназовцам стоило немалых трудов хоть как-то угомонить особо буйных, которые то и дело порывались учинить разборки с погаными латинами сразу, то есть в этот же день. Не похороны, а какая-то большевистская маевка с соответствующими призывами.

Ребятам то и дело приходилось тыкать пальцем на гробы с телами, охлаждая пыл горожан соответствующими цитатами из Библии, включая Екклезиаста-проповедника. Мол, всему свое время, и тут же напоминание про день завтрашний и «божий суд», на котором князь Мак-Альпин по поручению царевича Федора встанет горой на защиту православной Руси.

Только это и успокаивало.

Что до моих проводов…

Нет, скрывать я свой отъезд не собирался, тем более при таком стрелецком сопровождении утаить при всем желании не получилось бы, но ведь и особо не распространялся, ан поди ж ты…

С самого утра на всей улочке от моего подворья и вплоть до Знаменских ворот было не протолкнуться. Да и потом, на протяжении всей Тверской, по которой мы ехали, все обочины были тоже густо забиты толпой.

Впрочем, мне и ранее, уже на совещании с бродячим спецназом, понарассказывали, что за слухи обо мне гуляют по столице среди горожан. Честно говоря, я даже не решаюсь их цитировать.

Скажу лишь, что деяния Егория-Победоносца отдыхают, ибо то, что якобы сотворил я, ему никогда и нипочем – мало каши ел. Вот два других богатыря – Илья-пророк и Михаил-архангел – тут еще куда ни шло.

Ну а я теперь получаюсь третий. Младшой, стало быть. Эдакий Алеша Попович.

А учитывая, что действовал я по повелению царевича, то Федор у нас выходит на уровень аж…

Впрочем, касаемо места Годунова на иерархической лестнице, это уже сугубо мои личные догадки, основанные на чистой логике, – разумеется, до откровенно кощунственных сравнений никто из москвичей не дошел.

Вот и провожал меня народ в строгом соответствии с этими слухами.

Цветов, правда, не кидали, поскольку это, наверное, тут не принято, но умиленно плакали, и не только женщины – сам видел, как мужики вытирали глаза.

Мелких детишек поднимали над головами, чтоб тоже увидели и запомнили чудо-богатыря, который сумел, истекая кровью из разрубленного тела, поднять над головой десятипудового латина и грянуть его с маху о землю.

Да-да, не удивляйтесь, это, оказывается, тоже я.

Вослед же крестили практически все, ну и кланялись тоже. А еще причитали в голос. Мол, на кого я их покидаю, где теперь им искать заступу, и прочее.

Обольщаться, конечно, не стоило – толпа, как дите, сам сколько раз говорил об этом Федору. Сегодня горит от любви, а завтра полыхает от ненависти, и все же, и все же…

Приятно, черт побери!..

Но и бдительности я не ослаблял.

Если бы опасность исходила только от одних озлобленных на меня бояр – куда ни шло. Но откуда мне знать, что придумает еще сильнее обиженный на меня кот Том и когда он кинется на бедного Джерри.

Сам-то я почему-то был уверен в том, что это произойдет вот-вот, пусть не сразу за Тверскими воротами Царева города, а чуть погодя, но на второй или третий день путешествия – непременно.

Я почти угадал со сроками – очередная атака началась даже раньше, чем я прогнозировал.

Глава 32

Перекур закончился

Разумеется, мир вознамерился вновь прыгнуть на меня не просто неожиданно, но и с той стороны, откуда ожидать опасности вроде бы не приходилось.

Не думалось мне, что ляхи не успокоились. Почему-то казалось, что раз я победил, причем почти без приемов, если не считать «мельницы» в финале, то есть честно, то вопросы ко мне должны быть исчерпаны, ан поди ж ты…

Они догнали нас после полудня уже в первый день. Если считать по количеству, то ничего страшного, от силы полторы сотни, да и то навряд ли.

Тем более во главе кавалькады приближающихся всадников были хорошо знакомые мне Огоньчик, Юрий Вербицкий и Анджей Сонецкий, и я поначалу вообще решил, будто парни, которые куда-то делись после пира у Хворостинина, захотели проститься со мной, но не тут-то было.

Первое, что сделал Михай, остановившись в пяти шагах от меня, так это стянул с руки перчатку и, когда я протянул ему руку, наивно полагая, что сейчас последует дружеское рукопожатие, швырнул ее мне в лицо.

Увернулся я машинально, перехватив перед самым носом, и непонимающе уставился на нее, но тут же к моим ногам полетели еще и еще.

– Если ты не трус, то ты их поднимешь, – заявил бледный Огоньчик.

– Все? – осведомился я.

– Все, – кивнул он и криво усмехнулся, тыча в них пальцем. – Пусть пан не волнуется. Здесь ровно четырнадцать. Моя пятнадцатая, так что все согласно количеству убитых московским людом шляхтичей. – И уточнил: – Подло убитых по твоему трусливому гнусному наущению. – Еще одна кривая ухмылка. – Но моя первая. На правах бывшей дружбы.

– А меня ты выслушать совсем не хочешь… на правах все той же бывшей дружбы? – осведомился я.

– Не хочу, – отрезал он. – Все, что мне надо, я уже знаю, а слушать, как лжет человек, некогда бывший мне другом, отвратно.

Вот так. И судя по категоричности ответа, кажется, мне не оставалось ничего иного, как вздохнуть и… начать поднимать перчатки.

Их действительно оказалось четырнадцать, плюс та, которая в руках.

Что тут можно предпринять, дабы уклониться от боя, но не теряя чести, я решительно не понимал. Была слабая надежда сделать намек, что Дмитрий не одобрит поведения своих людей, но и она рассыпалась в прах.

Оказывается, случившееся, а особенно увиденное произвело на ляхов столь яркое впечатление, что они пачками стали уходить со службы, так что весь отряд в полном составе был уже вольными птицами, а не ландскнехтами-наемниками, и направлялся обратно на родину.

Но вначале они хотели посчитаться со мной.

– Э-э-э, – раздался тягучий бас сзади. – А вот тут ты, лях, промашку дал. – И вперед вышел Чекан, встав сбоку от меня. – Мне государь повелел князя доставить живым и здоровым до Костромы, да чтоб ни один волосок с его главы не упал, и уж поверь, что я в лепешку расшибусь, а целехоньким его доставлю.

– Погоди, Чекан, – остановил я его. – Тут мне решать…

Но сотник и слушать не хотел.

– А тут и годить неча. Они, стало быть, подшутить измыслили, а я глядеть на вражье семя стану. Тоже мне лыцари сыскались – полтора десятка на одного, да еще болезного. И ты, Федор Константиныч, голицы[86] возверни народцу, а то удумали раскидывать где ни попадя. Им што – государь платит немало, а…

Договорить Огоньчик ему не дал. Судя по всему, он был готов к такому повороту событий и сразу повелительно поднял руку вверх. Поляки, выполняя команду, тут же наставили на нас пищали.

Стрельцы было дернулись, но Михай рявкнул:

– Не сметь! – И, уже понизив голос, добавил: – Все равно вам не поспеть – у нас уже фитили тлеют. Если этот, – он указал на меня пальцем, всем своим видом выказывая презрение, – отказывается драться, то сейчас число твоих людей, воевода, убавится наполовину, чтоб стало вровень с нашим, а уж там поглядим, кто кого.

Чекан угрожающе засопел. Но что он мог сделать? Огоньчик и впрямь не блефовал. Приглядевшись, я увидел, что фитили в руках шляхтичей действительно горят – вон он, легкий голубоватый дымок, вьющийся кое-где над их головами.

Я аккуратно отодвинул могучую фигуру сотника и, с улыбкой покачав на руках пятнадцать перчаток, заметил:

– Ноша изрядна, но я от нее и не думал отказываться. И как же ты намерен драться? Выставишь всех пятнадцать сразу или по одному?

– Разумеется, по одному, – пожал плечами Михай. – Перерыв на твое усмотрение, можно с двумя за день – до обедни и после, а можно один раз.

– Княже! – взмолился Чекан. – Меня ж государь…

– Посмотри на фитили, – оборвал я его. – Ты и глазом моргнуть не успеешь, как они и впрямь нас ополовинят – в упор ведь бить будут. Ну а потом, когда дело дойдет до сабель… – Я склонился к уху сотника – как Чекан ни был велик в плечах, но по росту немного уступал мне – и негромко продолжил: – Не хочу хаять, но если биться без строя, а нам так и придется, то в девяти поединках из десяти верх будет за ними, уж поверь мне. – Но тут же пояснил, чтоб звучало не слишком унизительно: – То не в упрек твоим людям. Просто стрельцы такому мало учились, а ляхи сызмальства руку набивали, вот и все.

– А как же повеление государя?! – завопил он. – Сказано же, чтоб ни один волосок…

Я улыбнулся и свободной рукой сорвал с себя шапку, водрузив ее поверх всех рукавиц, которые прижимал к груди, чтоб не выронить.

– Гляди! – И засунул руку в свою шевелюру.

Дергать специально не стал, уверенный, что и без того хоть пара-тройка волосков, но останутся в руке. Так и вышло, даже чуть побольше. Я показал их недоумевающему Чекану и разжал пальцы, запуская в свободный полет.

– Как видишь, за моими волосами ты уже не уследил, – заметил я сотнику. – А что до самой головы, то они, коли так решили, все равно до нее доберутся. К тому ж ты сам видел, что было на «божьем суде», так почему решил, что господь сейчас от меня отвернется? Я ведь ничего нечестного не сделал, значит, он снова будет стоять за моей спиной. – И, повернувшись к ожидавшему Огоньчику, коротко сказал: – Бой состоится. В том даю мое княжеское слово. Но вначале вели своим людям погасить фитили. Не ровен час…

– Боишься? – с прежней кривой ухмылкой осведомился он.

– За себя нет, а вот за них да, – кивнул я на стрельцов и скучившихся за моей спиной гвардейцев, которые тоже не пожелали остаться в стороне от намечающихся разборок.

Разумеется, первым встрял на правах самого ближнего ко мне человека Дубец. Таким обычно невозмутимого и хладнокровного гвардейца я еще не видел.

– Да что ж это такое-то?! – заорал он, даже не выскочив, а выпрыгнув передо мной, и, обращаясь к Огоньчику, истошно завопил: – Мало тебе смертей, что ли?! А ежели считаешь, что воевода бой не по вашим правилам вел али слукавил где, сподличал, дак он там не один на улочке супротив ваших бился, так пошто ныне всех собак на него одного вешать?! Я тоже там был, потому сделай милость, уважь, дозволь хошь с одним твоим лыцарем сабельку скрестить!

– И со мной. – Рядом с Дубцом вырос Курнос, успевший вынырнуть из возка и пробраться сюда.

– И без меня начинать негоже, – занял место по другую сторону Дубца Зольник.

– И я бился, – тоненько прозвенел голосок тихони Кочетка.

– И я. – Изот Зимник вообще вышел пошатываясь – не зря я больше остальных уговаривал его отправиться на струге, где он смог бы отлежаться.

Лекарства лекарствами, но рана на его правом боку была достаточно опасной. Если бы не слезы на его глазах, нипочем бы не взял.

Да уж. После такого я бы мало удивился и тому, что сейчас вдруг раздастся голос с небес: «И я тоже», а вслед за ним слетит на своих белых крылышках Пепел.

Или нет, ему, смуглому, больше подойдут потемнее, с отливом, чтобы в тон волосам, а вот Квентину, который тоже не упустит такого случая подраться и спустится следом, как положено, белоснежные…

Меж тем окончательно разбушевавшийся Дубец затребовал себе и второго поединщика. Дескать, он старшой, потому давай.

Это сколько же на мою долю остается? Пять плюс один итого шесть. Значит, их воеводе все равно в полтора раза больше – аж девять. М-да-а, многовато.

Но тут же спохватился – о чем это я? Какой там бой – на ногах стоят, и на том спасибо.

А Дубец уже нахально полез ко мне забирать «свои» две перчатки.

Ох и распустил я вас, мальчики. Ни дисциплины, ни субординации. Ничего, доедем до Ольховки – возьмусь. А для начала кросс километров эдак… Да чего гадать – прямиком до Костромы.

– А ну-ка, угомонились! – остановил я их, властно раздвинул и вновь вышел вперед, оказавшись уже вплотную лицом к лицу с Огоньчиком, слегка растерявшимся под безудержным натиском моих спецназовцев.

– Бой будет – обещаю, – еще раз заверил я его. – Но драться, само собой, буду я один. – И, повернувшись к своим гвардейцам, строго произнес: – Один. И точка! И все на этом!

– А как же я?.. – обиженно протянул Дубец.

– А ты… угомонишь остальных ратников, – кивнул я на прочих, – а то разгалделись, как вороны, а мне казалось, что вы орлы. – И напомнил Михаю: – Но вначале фитили.

Тот помедлил, пытливо глядя на меня, но затем согласно качнул головой и, повернувшись, что-то коротко крикнул, отдавая команду.

Ему ответили явным несогласием, причем со всех сторон.

– Они вопрошают меня – не обманешь ли? – повернувшись ко мне, насмешливо осведомился Огоньчик.

– Вроде бы раньше за мной такого не водилось, – ответил я.

– То ранее, – криво усмехнулся он, – а то теперь.

– Понимаю, одного обвинения в трусости тебе мало. – Пришла моя очередь усмехаться. – Теперь ты решил выставить меня еще и лжецом. Но зря стараешься. Все равно ничего не выйдет – я сдержу слово.

Кажется, чуть-чуть удалось устыдить. Во всяком случае, его вторая фраза, обращенная к своим, была вдвое длиннее и впятеро – особенно если судить по прозвучавшему «пся крев» – эмоциональнее.

Однако народ в его воинстве подобрался тоже не из послушных. Лишь после третьего окрика Огоньчика, да и то нехотя, с ленцой ляхи начали выполнять распоряжение.

Воспользовавшись паузой, я повнимательнее пригляделся к безмолвно стоящим позади него четырнадцати шляхтичам. Мои будущие поединщики все как на подбор оказались крепышами хоть куда. Да и рост у них – хоть в гренадеры записывай. Двое даже выше меня, еще трое вровень, остальные ниже, но от силы на полголовы.

Да и в плечах каждый второй пусть и не косая сажень, но весьма близко к ней.

Словом, невысокий пан Михай на их фоне смотрелся эдаким Володыевским. Помнится, именно такая фамилия была у одного из героев книг Сенкевича. Тот тоже вроде бы был рубака хоть куда, а с росточком оплошал. Кстати, и звали его, если я только не путаю, Михаем, как и Огоньчика.

Ну прямо изумительное сходство.

Когда почти все поляки погасили фитили, они вдруг разом возмущенно загомонили, наперебой показывая Огоньчику на стрельцов. Я оглянулся и с досадой сплюнул – те, оживившись, уже потянули сабли из ножен и бердыши из-за спины.

– Значит, не лжец? – ехидно осведомился Михай.

– Значит! – сердито отрезал я и приказал: – Чекан! Я этих угомонил, – и указал в сторону уныло стоящих гвардейцев, – а ты со своими разбирайся сам, только быстрее. – И возмущенно заорал: – Да ты что творишь-то?!

Было чем возмущаться. Сотник явно понял мое указание совершенно в противоположном смысле и начал торопливо отдавать распоряжения, свидетельствующие о перестроении в боевой порядок.

– Так теперь-то можно, – простодушно выдал он в ответ, нимало не смущаясь присутствием Огоньчика.

– С ума сошел?! – гаркнул я. – Ты что, не слыхал моего княжеского слова?!

Сотник застыл в нерешительности, недоуменно глядя на меня. Блин, он что же, решил, будто это у меня такая военная хитрость?!

Я понемногу начал накаляться, но надсаживать горло не стал, памятуя, что крик хорош, лишь когда хочешь, чтоб тебя услышали. А вот чтоб прислушались, иной раз полезно голос, наоборот, понизить.

– Чекан, – устало произнес я, – ну хоть ты-то меня перед ляхами не позорь. И что потом они скажут своим?! Что православный князь слова не держит, так, что ли? Это ж стыдобища!

Ну слава богу, дошло. Сотник резко метнулся к стрельцам. Разумеется, мат-перемат, но тут ничего не попишешь – у каждого своя метода убеждения.

Не забыл я и своих понурых гвардейцев. Подойдя вплотную – ни к чему полякам слышать, – я от души сказал:

– Спасибо, парни. Не забуду. Верьте, когда снова пойдем в бой, от вашей помощи не откажусь, но сейчас иное – поединок, а потому… – И понеслись распоряжения. Надо же как-то занять народ, чтоб не томился в тягостном ожидании. – Дубец, ну-ка ищи веревки и огораживай ристалище. Да местечко выбери поровнее и постарайся, чтобы оно было побольше.

Не оставил я без внимания и стрельцов, дав команду Чекану, чтобы он отправил ребятишек, и желательно самых буйных, в лесок у реки. Пусть срубят жердин для будущих столбиков по углам. Пока будут махать бердышами, глядишь, дурь слегка выветрится.

Сам же вновь устремился к Огоньчику.

– Значит! – вызывающе кивнул я ему, еще раз отвечая на последний вопрос, и тут же задал свой, который интересовал меня больше всего на протяжении последнего десятка минут: – А скажи-ка мне, Михай…

И вздрогнул от неожиданности, услышав суровое:

– Михай я только для друзей, потому…

– Вот как?

– Вот так, – подтвердил он.

Худо дело. Какая скотина про меня ему напела – понятия не имею, но то, что голос у нее был сладкозвучным и чертовски убедительным, точно. Нет, понятно, что основной заводила – мир, который кот Том, но чей язык он использовал, вот в чем вопрос.

Ладно, пусть будет по-твоему, но все равно спрошу, только со всем пиететом. И я вновь обратился к нему, но уже как к ясновельможному пану Огоньчику, с просьбой поведать причину вызова, так сказать, поподробнее. Очень уж хотелось знать, какая муха его укусила, да еще внезапно.

– Сам ведаешь! – отрезал он.

– Видишь? – Я указал на деловито возившегося Дубца, связывавшего разрозненные веревки, и заодно на стрельцов, вновь вложивших сабли в ножны. – Я свое слово сдержал. Так вот, даю тебе еще одно слово, что понятия не имею, с чем связан твой вызов. К тому же услышать обвинение мое законное право как ответчика.

И Михай выдал.

Уже после первых его фраз я понял, что мелькнувшая в голове пару минут назад догадка, что дело не обошлось без господ иезуитов, оказалась удивительно точной.

Но что обиднее всего, я попал в яблочко и со своей второй догадкой – Огоньчик поверил слухам, даже не удосужившись переспросить меня, правда ли то, что говорят.

Впрочем, у него имелось веское оправдание. Михай ведь слушал не просто сплетника, но родного дядю свидетельницы. Именно к нему иезуиты потащили Огоньчика, убедив Михая предварительно переодеться в нарядное русское платье. Дескать, ляхам владелец мясной лавки ничего не станет говорить, зато своим выложит как на духу.

– Он и поведал отцу Касперу как на духу, – хмуро подтвердил мой бывший друг.

Так-так. Теперь я даже знаю, кто именно сопровождал его, и тут же в душе поклялся поквитаться с вкрадчиво-келейным Савицким.

Ой не зря говорят, что в тихом омуте черти водятся, ой не зря! Ну ничего, я из этой библейской скотины живо катехизис сварганю – дай только срок. Их шеф Лойола, кажется, на одну ногу прихрамывал, а этому козлу я обе переломаю, да так, чтоб уже никогда не срослись.

Рассказывал Микола как и всегда, то есть красноречиво и бойко, а окончательно убедило Огоньчика то, что в подтверждение истинности своих слов бородач поминутно крестился на высоченные купола храма Василия Блаженного, напротив которого и стояла его мясная лавка.

– И то отец Каспер сомневался, – продолжал Михай, – но мясник тогда…

Я вздохнул. В принципе понятно – прием известный. Хочешь, чтобы человек распалился, – вырази недоверие к его словам, после чего он разойдется не на шутку, доказывая свою правоту.

Микола же в довершение к тому, что клялся богородицей, ангелами, а также всеми святыми и великомучениками, для вящей убедительности притащил за руку Ржануху и потребовал от племянницы немедля подтвердить то, что с нею учинили поганые ляхи и как ее спас князь Федор Константиныч – злейший ненавистник всех латин вообще, а шляхты в частности.

Девушка покорно закивала головой.

Ну а наговорил мясник Огоньчику не на один – на три поединка с лихвой, а кроме того, сразу напомнил, что когда ему довелось рассказывать это впервые при десятнике Щуре, то там стоял и сам князь, который ни единым словом не возразил супротив его, Миколиных, речей, потому как он рек правду, одну токмо правду и ничего, окромя правды.

Да, совсем забыл еще один нюанс. Та первоначальная, с позволения сказать, правда бородача, судя по короткому пересказу Огоньчика, всего за пару дней успела изрядно опухнуть, превратившись в ком кошмарной ахинеи.

Так, помимо всего прочего я успел сказать Ржанухе, что не просто не перевариваю латин, но не успокоюсь, пока всеми правдами и неправдами не истреблю их сучье племя, чтоб и духу их поганого в Москве не витало.

Перечислять остальные оскорбления, отпущенные мною в адрес мерзких поляков, ни к чему, но поверьте, что процитированного мне Огоньчиком достаточно, хотя он и сказал, что это лишь десятая часть.

Кроме того, бородач вспомнил ту черную гадюку, от языка которой я отказался, но только в его пересказе все было как раз наоборот.

Это я сам!

Пришел!

За советом!

Страницы: «« ... 2223242526272829 »»

Читать бесплатно другие книги:

Книга Леонида Фраймовича – это и исповедь доброго умного, истинно интеллигентного человека, отражени...
Правильный йогурт улучшает работу пищеварительного тракта, способствует выведению холестерина и насы...
Заговорить о чем-либо не только с другом, но и с малознакомым человеком? Без проблем! Быть среди дру...
Мужчина и женщина, с одной стороны, дополняют друг друга как две половины, с другой стороны, они пол...
Искусством жить овладел лишь тот, кто избавился от страха смерти. Такова позиция Ошо, и, согласитесь...
Грейс Келли: женщина-мечта, женщина-легенда, женщина-сказка.Грейс (Grace) на английском – это и «гра...