Начальник Нового года Осис Наталья
Иди.
И мальчик пошел.
А Макс зашагал вдоль берега лужи, похлопывая сам себя по плечам, чтобы быстрее согреться, и предвкушая горячий кофе вперемешку с горячим чаем. Кругов через десять он с раздражением подумал, что этот мальчишка удивительно медленно ходит. Через двадцать кругов он выдумал дюжину объяснений тому, что мальчик задерживался. Через тридцать – ругательски ругал мальчишку, задавшего ему миллион вопросов и отправившегося прямиком домой (или куда он там шел) с его деньгами. Через сорок кругов Максу уже было все равно.
Крупные мохнатые снежинки ложились на плечи и не таяли. Пространство между домами уже заполнилось нежными сиреневыми сумерками, снег шел все гуще. Максу стало казаться, что он стоит в огромном лесу, сделанном не из деревьев, а из машин и людей. Машины тихо пробирались в этом лесу, ощупывая фарами снег перед собой. Люди продвигались осторожно и казались странниками, идущими издалека неведомо куда. И главное – кругом была немыслимая мягкая тишина. Макс даже и не знал, что в этом суматошном городе такая тишина в принципе возможна. И снег все падал и падал, и Макс стал думать, что вот движутся машины и пешеходы, но им только кажется, что они куда-то идут, а на самом деле прав поэт: идет снег, идет время… и сходит наземь небосвод.
«Только чудо, – продолжал рассуждать он, – может помочь встретиться двум людям, бредущим под снегопадом. Надо верить в чудо и твердо знать, чего ты хочешь».
Макс потопал совершенно бесчувственными ногами, в последний раз посмотрел вокруг и широкими шагами пошел к метро.
«Надо же, какая лужа. Вставляет, как медитация в индийском ашраме, – подумал он, входя в теплое, шумное, душное, яркое метро, – завтра опять пойду».
Странным образом, он совершенно не отчаялся, прождав свою Золушку целый день под снегопадом, а даже наоборот – твердо поверил, что он ее обязательно встретит. Терпение и труд… а точнее, кто хочет, тот добьется – Макс знал, чего он хотел. Он хотел девушку с глазами цвета корицы и нежной улыбкой.
Она ехала ему навстречу вверх по эскалатору. Макс сразу заметил ее. Она смотрела на проезжающие мимо шары ламп и шевелила губами – репетировала какую-то речь. Макс сам так делал. На ней опять были навешаны крест-накрест какие-то сумки и сумочки – маленькая кожаная и большая холщовая. И еще черный тубус. (Неужели она архитектор? – удивился Макс. Почему-то он был уверен, что у нее обязательно должна быть какая-нибудь очень особенная профессия.)
Макс весь подался вперед и вверх, чтобы попасть в поле ее зрения. И попал! Поравнявшись с ним, она мазнула по нему взглядом и вдруг перестала шевелить губами, тряхнув головой. Дальше Максу показалось, что из ее глаз брызнул ослепительный свет – это потому что она смотрела именно на него и ему улыбалась. Поняв, что она рада его видеть, Макс испытал нечто совершенно необъяснимое. Его распирало изнутри ликование, и это ликование было больше него самого.
– Эй! – сказала она ему, думая, что он ее не видит. – Эй, привет!
И махнула рукой.
А дальше эскалатор повез их в разные стороны: ее – наверх, а его – вниз.
Макс понял, что он снова стоял истуканом, пока она пыталась как-то с ним наладить контакт. А главное – понял, что его Золушка от него уезжает и что второй такой чудесной встречи может и не быть.
«Третьей! Что же я говорю, не второго, а третьего раза точно не будет!»
И Макс гигантскими скачками побежал вверх по эскалатору. Некоторое время ему даже удавалось бежать вверх быстрее, чем эскалатор ехал вниз, но уже у самого верха эскалатор оказался так плотно забит народом, что Максу пришлось остановиться. Ближайшие к нему люди и рады были бы подвинуться, но двигаться было решительно некуда. Они смотрели на него с сочувствием. Совершенно уничтоженный, Макс опустил голову и остался стоять, зажатый толпой, до тех пор, пока эскалатор не привез его вниз. Тут он обрел наконец свободу передвижения, но больше не знал, что с ней делать. Макс стоял под белой светящейся доской с перечислением станций, и толпа обтекала его, а он продолжал стоять без единой мысли в голове.
Вдруг кто-то аккуратно прикоснулся к его рукаву (до этого его только со вкусом толкали, но на это он не обращал внимания).
– Привет!
Перед ним стояла она, смотрела прямо ему в глаза и улыбалась.
И все-таки чудо!
Катя
– Привет! – сказала Катя.
Ее знакомый велосипедист был сегодня без велосипеда и был чист. Чистым он походил на кого-то из скандинавских богов. Или героев. Хорошо, что в первый раз она его видела грязным и очень смешным. Вокруг Кати и так было полно богов, полубогов и героев, и к нормальным людям они как-то… не относились.
В общем-то, он и сегодня был ужасно смешным, когда побежал вверх по эскалатору. Катя даже и не знала, что такие вот… скандинавские боги умеют совершать маленькие безумства. Что-то, наверное, важное он ее спросить хотел. «Или, может быть, подметку высушил и хочет ее теперь отдать», – посмеялась Катя, но пожалела его, когда он застрял в толпе на эскалаторе.
«Прекрасная метафора, – подумала Катя, переходя на эскалатор, едущий вниз, – ты можешь быть каким угодно богом или героем, можешь бороться с судьбой, обуздывать стихии и бегать вверх против движения эскалатора, но когда ты со всего разбегу уткнешься в народ (не желавший, между прочим, ничего плохого), то и придет конец всему твоему геройству». Катя посочувствовала непростой геройской судьбе.
Катин герой (или он был скандинавский бог?) стоял у всех на дороге, как большое дерево. Катя аккуратно обошла его и тронула за рукав.
Никогда еще Катя не видела, чтобы у человека так быстро менялось выражение лица. Только что он стоял с трагическим видом и не замечал, как его толкают, а теперь вдруг вздрогнул от прикосновения, удивился, обрадовался. И чем дольше смотрел на Катю, тем больше радовался. Катя неожиданно почувствовала себя кинодивой.
– Там никого нет за моей спиной? – на всякий случай спросила она. Оглядываться не стала, но пальцем за спину себе показала.
Его лицо на секунду застыло, а потом он расхохотался.
– Вы даже лучше, чем я думал, – сказал он, все еще смеясь.
– А вы обо мне думали? – удивилась она. – Впрочем, я тоже о вас думала – только что, пока ехала вниз на эскалаторе. Вы нашли мою подметку?
– Да! – Он обрадовался, как ребенок. – Вы видели, да?
– Эммм, – сказала Катя, – я, кажется, больше не понимаю, о чем мы говорим.
– Стоп, – решительно произнес вдруг он совсем другим голосом (кстати, вполне геройским). – Вам неудобно, вас толкают, и вообще здесь ничего не слышно. Вы поднимались, кажется, вверх, да? Пойдемте.
Он взял Катю под локоть и уверенно повел обратно к эскалатору, пропустил вперед и сам встал ступенькой ниже. Катя повернулась и увидела, что он стоит ужасно близко и опять пялится на нее так, как будто она телевизор, в котором показывают его любимый фильм. Потом он потряс головой и проговорил:
– Я не знаю, как вас зовут.
– Я тоже не знаю, как вас зовут, – ответила Катя. Все это было похоже на странный сон, и ей захотелось еще раз его потрогать.
– Вот так! – сказала она, пробежавшись пальцами по его плечу, как по клавиатуре. Он сглотнул и как-то странно повел шеей.
– Это было что? – спросил он совсем другим голосом – густым и тяжелым.
Катя отдернула руку.
– Гм… – прокашлялся он, – вы можете за меня держаться, если хотите.
– Нет, спасибо, я лучше за перила, – поспешно ответила Катя.
Катин герой наклонил голову и уставился себе под ноги.
– Жизнь меняется. Стремительно и неуловимо, – сказала Катя, обращаясь к золотистым кудрям, подрагивающим от движения эскалатора. – Я вот в последнее время вообще не понимаю, что вокруг меня происходит…
– Люди смотрят… странно, – оживился он.
– …Да, и говорят совершенно непонятные вещи, – закончила фразу Катя.
– Это колдовство. Магия. Злые чары. И их надо разрушить, – сказал он серьезно.
– Как?
– Есть способ, – без улыбки ответил он. – Подержитесь, пожалуйста, еще раз за меня. Вот так, как вы раньше сделали, только двумя руками. Мне придется взяться за вас – иначе нельзя, не получится. Теперь можно.
Он поцеловал ее прямо в середину рта, готового к улыбке. Перехватил ее покрепче и снова поцеловал. Поцелуй не кончился даже тогда, когда кончился эскалатор. Он просто приподнял ее вместе со всеми ее сумками и перенес куда-то в сторону. А когда он поставил ее и отпустил, то ей пришлось взяться рукой за колонну – чтобы не упасть.
Мир вокруг как будто бы дрогнул и качнулся.
«Как будто мир качнется вправо, качнувшись влево», – пронеслось в ее голове.
– Что это было? – удивилась вслух она, трогая кончиками пальцев свои губы.
– Чудо. Это было чудо.
Катя смотрела на своего героя и не знала, надо ли еще придерживать мир за колонну, чтобы он не качался, или уже можно отпустить.
– Макс. Меня зовут Макс, – сказал он, отступил на шаг и протянул руку для рукопожатия.
– Максим, очень приятно. Меня зовут Катя. – Она вложила в его огромную ладонь кончики пальцев. Только кончики. Больше не надо, хватит уже… качаться.
– Катя! Как же я не догадался! Конечно же, Катя. А день у меня как смешно начинался! С ответа на вопрос: один поцелуй или много секса? – Максим прислонился спиной к колонне и счастливо засмеялся.
– И вы сказали «много секса», а теперь вот подумали и решили, что один поцелуй – тоже ничего.
Катин мир быстро и непоправимо вернулся на место. Рядом с ней стоял светловолосый скандинавский бог и смеялся над чем-то своим, совершенно непонятным. А то, что было, наверное, называется – шутка богов. Они так шутят. Теперь совершенно понятно, что они так шутят. Им от этого смешно.
Целуются боги, конечно, здорово. Катя не помнила, чтобы раньше у нее от одного поцелуя начинал качаться весь мир вокруг. Но у них это шутки, а у нас тут жизнь, работа…
– Работа! – закричала Катя, хлопнула себя по лбу и быстро побежала: к страшноватому заказчику она опаздывала ровно на то время, которое длилась шутка. А сколько времени она длилась, Катя даже примерно сейчас не могла сообразить. Небольшой кусок вечности – это понятно. Но, переводя в привычные единицы, сколько же это будет? Хотя бы примерно?
– Работа была во сколько? Может, еще не так все страшно? А сумки не тяжелые? А то я могу их понести. Я тоже хорошо бегаю.
Макс мерно бежал рядом и не выглядел странно. Наверное, скандинавские боги все хорошо бегают и разговаривать привыкли на бегу. Катя на бегу разговаривать не умела.
– Это тот заказчик, к которому вы в прошлый раз шли? Да?
– Да! – Если вот так, по одному слогу, то и у Кати получалось быть как боги. А это значит, что у нее получалось божественно! Катя засмеялась, и у нее закололо в боку.
– Почему вы смеетесь?
Катя перестала профессионально дышать носом и начала дышать ртом.
– А мы так и будем с вами?
– Как?
– На «вы».
– Уф! Добежали!
Катя остановилась около подъезда. И согнулась пополам. Макс остановился рядом и тоже, кажется, переводил дыхание, хотя и не так явно, как Катя.
Входная дверь распахнулась, и из нее показался консьерж.
– Вечер добрый! – произнес он с интонацией то ли обвиняющей, то ли угрожающей.
Макс и Катерина как по команде подняли головы.
– Сергей Сергеич звонил, просил посмотреть, все ли в порядке. Вы тут, кажется, от кого-то убегали? Вон от него? – Консьерж ткнул толстым пальцем в Макса.
– Мы просто так бежали, – все еще задыхаясь, объяснила Катя. – Потому что я опаздывала.
– А он почему бежал? – Подозрения консьержа, кажется, усилились.
– Ему бегать нравится, – ответила Катя.
– Потому что я с ней, и мы вместе бежали, – одновременно с Катей сказал Макс.
– Вместе пускать не велено. Мне велено только реставратора… реставраторшу… вот ее, – отодвинул Катю от Макса консьерж.
Пришлось Максу подвинуться, хоть он и был молодым богом.
– Кать, а нельзя?.. – через плечо консьержа спросил Макс.
Она покачала головой.
– А на сколько это? Час, два?
Катя успела только пожать плечами, и дверь за ней захлопнулась.
Валентина
– А какое нижнее белье ты носишь? – перегнувшись через стол, спрашивал Тину не по сезону загоревший Славик Скворцов.
– Не поверишь, полюбила в последнее время Intimissimi, все-таки пришлось признать, что Диор лучше платья шьет, чем Линжери.
– А сейчас на тебе что надето? – каким-то ненатуральным, театральным басом спросил он.
Тина непонимающе посмотрела на Славика. Глаза у него были подернуты маслянистой пленкой, рот приоткрыт, взгляд совершенно бессмысленный.
Тина привстала с низкого диванчика и ловко влепила в лоб Славику сочный щелбан. А потому что нечего.
– Славка, ты опупел? Ты что это меня спрашиваешь?
– А-а? – тряхнул головой тот.
– Ты – Славка Скворцов. В четвертом классе я тебе рассекла щеку застежкой от портфеля. И у тебя кровь не останавливалась. Мы все думали, что у тебя несворачиваемость крови, как у царевича Алексея, – нам про него только что на истории рассказывали. А в пятом классе тебя покусала кошка. Не собака, а именно кошка. И все ржали, а ты говорил: что вы ржете, больно же. А когда мы были в колхозе, ты утопил весло. Ау! Я тебя знаю столько лет, сколько… уже некоторые не живут. Ну? Сообразил теперь, где ты и с кем разговариваешь?
– Да… – лицо Славика уже расплылось в непосредственной улыбке, за которую его все любили, – а тебя мы на шкаф сажали, помнишь?
– Еще бы, – буркнула Тина, плюхаясь обратно на диван, и скрестила на груди руки.
– Мы туда портфель твой закинем и смотрим, как ты сначала парту придвинешь к шкафу, на парту – стул, на стул – ты сама. Дальше тебе надо влезть на шкаф, потому что мы портфель специально поглубже засовывали, к стене. Как только ты влезешь на шкаф, мы – раз! – и отодвинем парту. А ты на шкафу сидишь. Ножками болтаешь! – Лицо у него теперь было похоже… на лицо Славика. Милого, доброго Славика, которого любили все без исключения.
– Гм-м… Вовсе это было и не так весело, – ворчливо сказала Тина. Она все еще сердилась. – Не отвлекайся, скажи, у тебя что? Кризис среднего возраста? Любовница бросила? Или не было никакой любовницы, а просто жена не дает?
– Валя! – скандализированный Славик всплеснул руками. – Ты что говоришь?
– Ага! Дошло! – Тина, сдвинув брови, уперла Славику в грудь указательный палец. – Ты! Это ты начал. ТЫ спросил МЕНЯ про нижнее белье! Брр-р-р-р! – Она поежилась и потрясла головой. – Мне теперь что, на свалку все школьные воспоминания выкидывать? В мусорку? Из-за одного твоего дурацкого вопроса? Я не хочу. У меня было счастливое детство.
– И у меня. У меня тоже было счастливое детство. А теперь все как-то по-другому. – Сейчас Славик был похож на сморщенный воздушный шарик, оставшийся со вчерашнего праздника.
– Как будем исправлять ситуацию? Есть идеи? – поинтересовалась Тина.
– Будьте любезны! – гаркнул вдруг Славик куда-то в пространство. – Водки принесите!
– Понятно, – сказала Тина себе под нос. – Красиво ухаживать за мной никто не будет. Либо про белье, либо жаловаться.
– Что, Валечка? – устало потер глаза Славик. – Хотя, действительно, что это я?
– Вот именно! – обрадовалась Тина.
– Как я мог предложить даме водки? – удивлялся сам себе Славик. – Спасибо, водку унесите, а принесите коньячку… какого у вас там есть… лучше бы «Мартеля».
– Слав, ты же за рулем! – напомнила Тина.
– Это «Мартель»? «Мартель» – это хорошо, – говорил между тем Славик официанту.
– А? – переспросил он уже в который раз у Тины.
Та только закатила глаза. Славик моргнул.
– Ну, хорошо, унесите!
– Шутку новую знаешь? – наконец-то обратился он к Тине.
Тина покачала головой.
– Слово, обозначающее крах всех надежд, из шести букв. Вторая «и».
– Фиаско, – устало сказала Тина. Шутка была старая. А фиаско новое. Но оттого не менее неприятное. И ведь ничто не предвещало. Тина специально начала со Славика, он был такой… солнечный. Такой веселый. «Машина по производству хорошего настроения» – звал его брат Митя.
– Да-с, фиаско. И в жизни у меня последнее время полное фиаско, – говорил между тем Славик. – Устал. Ничто не радует. Засады. Кругом одни засады. Бизнес мой лихорадит. Рассказать? Но тебе, наверное, неинтересно. А ты говорила – «жена». Как жена, не знаю, мы живем в одном доме, но почти не видимся. Встречаемся только в отпуске с детьми. Изображаем счастливую семейную пару. Пятизвездочные отели с системой «все включено», вместе с тайским массажем и аниматорами очень таким парам, как мы, помогают. Я их прямо вижу, таких же, как мы. Нас много. Иногда я ночью просыпаюсь и думаю: а если все? А если не просто много, а все такие?
«И мы с моим бывшим были такими», – пронеслось в голове у Тины.
– Будьте любезны, коньячку принесите! – перебил сам себя Славик. – У вас там, кажется, «Мартель» есть….
– Славик!!!
– А, да, унесите. Спасибо.
– Что еще говорила? – обратился он снова к Тине. – А! Спать с женой? Не знаю, не пробовал. Давно. А что, надо?
– Не знаю, – совсем уже растерялась Тина.
Но Славик ее не слушал.
– Поумирали у меня все, Валька. Вот в чем дело. Сначала мама. Рак. Врачи, больницы, морфий по рецептам с печатями. Жена помогала. Очень. Похоронили маму – все плакали. Потом – отец. Опять рак. В больницу как на работу. Прийти, принести. Ну, отец – быстро. Уже не плакали. Говорили: «к счастью» и «отмучился». Потом мой дядя. Жена уехала на полгода. Говорит: не могу. Дети сами по себе. И я только деньги из кармана достаю. Участки, гробы, оградки. Я теперь все знаю уже… как это, блин… бюро ритуальных услуг.
– Будьте любезны! – Славик снова поднял палец.
– Подожди, Слав, – перебила его Тина. – Да, принесите нам, наконец, этого «Мартеля»! – сказала она официанту и добавила, обращаясь к Славику: – Я тебя отвезу потом.
– А ты? – не понял Славик.
– Я с тобой выпью, но совсем чуть-чуть. И меня не останавливают никогда. Ты не думай об этом, Слав, ты говори!
За окнами любимого Тининого кафе на Патриарших медленно сгущались сумерки.
– Я же все понимаю, Валь. Ведь так жизнь и должна идти: дети растут, родители умирают. Верно?
Тина кивнула. Она уже час только кивала. Ей было ужасно жалко Славика.
– А мне все равно плохо. Я, Валька, осиротел теперь, понимаешь? Во всех смыслах. Потому что никто меня теперь не пожалеет. Я думал, оно мне не надо. А что ж получается? Получается, что надо? Вот ты меня сейчас жалеешь, и мне хорошо. А разве это правильно?
Из кафе Тина выносила его, как медсестра раненого с поля боя. Славка тяжело опирался на ее плечи, а на его седеющую голову падал медленный снег.
– Зима-то какая снежная! – выдохнул он с восхищением. И прижал Тину к своему боку. Совсем уже не как раненый.
– Эй! – возмутилась Тина.
– А вот я тебя в сугроб сейчас отправлю! – Славик трезвел на глазах.
Тина, не глядя, сделала подножку, и он быстро и точно приземлился в небольшую кучку снега на углу Патриарших. Единственную, между прочим. Тина гордо отряхнула руки.
– Слав, ты мне скажи, какого черта ты глупости спрашивал, а? Откуда у тебя это? Зачем?
– А, это? – лучезарно улыбнулся Славик, поднимаясь из снежной кучки. – Это-то всегда было. Зачем бы мы, по-твоему, тебя на шкаф загоняли? А сейчас парты не было, шкафа тоже, рассмотреть, что ты носишь, никак нельзя – пришлось спрашивать.
На этот раз Тина не рассердилась. На дураков ведь нельзя сердиться.
Максим
Бронированная дверь тяжело закрылась – как будто лязгнула решетка замковых ворот. И куда повели его принцессу?
Макс задрал голову, чтобы посмотреть, в каком окне зажжется свет. Дом был узкий, высокий, темный. Макс хмыкнул: башня! Это страшная черная башня, и в ней теперь заточили его принцессу. Как в компьютерной игре! И он был готов карабкаться вверх по отвесной стене к светящемуся окну, сражаться с драконом и победить.
Только вот для героя он как-то плохо экипирован.
Прав был мальчик: достаточно взять телефон и позвонить. Макс потопал ногами и вытащил из кармана мобильный – мерзнуть ему оставалось теперь совсем недолго.
Через полчаса он уже сидел в своем Буцефале (так Макс звал свой автомобиль) и пил горячий кофе, не забывая при этом поглядывать на окна. Окна в доме-башне загорались нечасто, и Макс давно уже выбрал одно – то, в котором появился свет через несколько минут после того, как за Катей закрылась железная дверь. И чем больше он смотрел на это окно, тем более наглым ему казался яркий свет. И штора кремовая. Просто отвратительно.
Теперь, когда Максу не надо было заниматься физкультурой на берегу лужи, перед глазами его стали разворачиваться картинки одна другой неприятнее.
Вот потеющий толстяк склоняется над работающей Катенькой, трясет усами и блеет козлиным тенором: «Не угодно ли чашку чая?» Катеньке, конечно, не угодно, но она соглашается из вежливости, робко улыбается. Идет на кухню, аккуратно ставит свои ножки в ярких полосатых носочках. Толстяк трясет усами и блестит лысиной, открывает перед ней двери, указывает, слащаво улыбаясь, на угловой диван. У толстяка готов уже коварный план. Он хочет сесть рядом с Катей! Она не садится, конечно, на диван. Умница Катенька выбирает отдельно стоящую табуретку, чтобы никто не мог к ней поближе подсесть. Толстяк трясет своими усами: рухнул его коварный план, но у него есть другой. И вот уже, заслонив от Кати чашку своей толстой спиной, он сыплет туда порошок из белой бумажки. Снотворное! Теперь Катя в его власти! Нужно ее спасать!
Макс резко открыл дверцу машины, выпрыгнул наружу и подышал. «Мы же так не договаривались, – скомандовал себе он, – это же была компьютерная игра, а не черно-белое кино! Это, наверное, от темноты и духоты. Лучше уж на улице мерзнуть!»
Макс принялся ходить вокруг Буцефала. Подмораживало, и под ногами вкусно хрустели льдинки. Здорово, наверное, возвращаться из дальней прогулки на лыжах домой совсем уже под вечер. Когда голова легкая, кровь кипит и дышится легко!
Макс живо представил себе кудрявого прожигателя жизни со сноубордом, как он входит, отряхивая снег, к себе домой, глядь – а вдалеке, в глубине его квартиры, в теплом свете лампы, работает Катенька. Ого! – говорит себе прожигатель жизни. Сноуборд его больше не интересует. Катенька! Вот теперь цель его жизни! Он медленно идет к освещенному кабинету. Подходит и останавливается у Катеньки за спиной. Дышит ей прямо в макушку, негодяй! Катенька, умница, отстраняется. А он хвалит ее работу, она улыбается – о, как она улыбается! Робко и весело. Но, черт возьми, она улыбается ему! Прожигатель предлагает ей чаю, коварный злодей! Но Катя все знает, она отказывается. Тогда коварный злодей, негодяй, прожигатель жизни достает из кармана маленький пузыречек и дает Кате понюхать. Катя падает в обморок. Она теперь в его руках! Ее нужно спасать!
Макс осознал, что он медленно, но неуклонно, как бандерлог в пасть удаву Каа, идет к тяжелой подъездной двери, скрывшей от него его Катеньку. Ног своих он при этом уже не чувствовал. Быстрее! Обратно в машину!
Макс полез на заднее сиденье. Включил печку. Укрылся пледом. Вытянул ноги. Пусть еще будет радио. Вот теперь хорошо.
Из радио лилось танго. Бередил душу, томился, звал куда-то маленький оркестр Астора Пьяццолы. «Разве в нашем климате могло бы родиться такое танго? – думал Макс. – Ночь южная, небо звездное, цикады поют – вот почему такие звуки».
И вот уже знойный красавец с гитарой поправляет, завидев Катю, набриолиненный кок. Катенька его не видит, она умничка, делом занята! Красавец медленно идет к ней, бряцая струною! Он хочет увлечь ее под сень струй! Ах, Катя на него посмотрела. Будь осторожна, Катенька! Они все обманщики! Они под этой сенью знаешь что норовят выкинуть? Страшно даже подумать! А красавец уже поет. Что-то он поет, кстати, странное? «On this night of a thousand stars». А, это «Эвита», – хотел было тряхнуть головой Макс, но красавец уже откупоривал бутылку, вращал глазами. Катя качает головой! Молодец, Катя! «Один глоток, – воздевает руки к небу темпераментный красавец, – неужели это так страшно? Ах, да вы на севере пьете чай. Тогда чашку чая?» Катя растерянно пожимает плечами. А коварный злодей под полой черного плаща уже сыплет сонный порошок.
– Катя, я спешу к тебе на помощь! – крикнул Макс, проснулся, выключил радио («…песня из мюзикла «Эвита» – последней совместной работы великих Тима Райса и Ллойда Вебера…» – успело сказать радио, прежде чем замолкло).
Снежную вечернюю тишину прорезал звук сирены. Озарив тревожным мерцающим светом подножие темной башни, подъехала и остановилась «Скорая помощь». Макс насторожился. Сердце тяжело бухало в груди. Вот из подъезда вышли санитары и понесли кого-то на носилках. Кого? Макс выскочил и побежал туда, пытаясь протиснуться через невесть откуда взявшуюся толпу. Кто-то маленький и хрупкий на носилках. Неужели Катя? Черт, лица не видно.
– Ох, повезли нашу Катю, – сказал где-то старческий голос.
– Что? Катю? – взвыл Макс и даже подпрыгнул, чтобы разглядеть того, кто сказал.
«Скорая» уже отъезжала. Макс сломя голову помчался к верному Буцефалу. Ну, верный друг, не подведи! Макс давил на газ, и Буцефал мчал вперед, не отставая от «Скорой». Дома, фонари, витрины, машины – все неслось, качаясь у Макса перед глазами. Иногда они останавливались на светофоре или в узком переулке, и тогда Максу становилось совсем худо. Что делать? Бежать разгонять машины перед «Скорой»? Откатить вставших во втором ряду? Но «Скорая» как-то справлялась с ситуацией, и Макс ехал за ней дальше.
Вот и приехали к приемному отделению. Макс выпрыгнул из Буцефала и побежал к «Скорой». Из нее выносили и укладывали на каталку миниатюрную старушку. На низкой подушке лежала изящная головка с короткой стрижкой. Сморщенная маленькая ручка на казенном одеяле была покрыта кольцами.
– Сказали же «Катю повезли», – крикнул Макс, задыхаясь.
– Молодой человек, вы кто? Родственник?
– Я? – спросил Макс. – Нет. Да. Не знаю. Где Катя?
– Тогда не мешайте, – сказали медики, поворачиваясь к нему спинами.
Сморщенная ручка в кольцах похлопала по плечу санитара, взявшегося за ручки каталки. Всё остановилось. Макс одним прыжком подскочил поближе.
– Я Катя, – сказала старушка, не открывая глаз. – Екатерина Семеновна.
Каталка снова двинулась. Старушка хлопнула по руке санитара. Махнула рукой: «одну секунду!» Открыла глаза и внимательно посмотрела на Макса. Максу показалось, что глаза у нее смеялись.
– А ты, значит, за своей Катей ехал, да? Думал – это я? – Старуха как-то хрипло каркнула. – Тха!
Ну, точно, старуха смеялась над ним! Одной ногой в могиле, а туда же!
– Все у тебя будет хорошо с твоей Катей. Я тебе предсказываю, – проговорила она и закрыла глаза.
– Ну, что же мы стоим? Поехали! – закончила она совершенно сварливо. Рука с кольцами снова поднялась и махнула. И весь старухин кортеж тронулся с места и скрылся из глаз Макса.
Макс стоял, не замечая, что Буцефал остался брошенным с заведенным мотором и открытой дверцей, не замечая снега, который падал ему на брови и ресницы.
– И что это было? – наконец сказал он вслух. – И как это называется?
– Это называется, довезли и успели, – ответили ему из темноты. – И значит, есть шанс. Вы, кажется, совсем о другом думаете и не поверите мне, конечно, но на самом деле все просто: пока мы живы, есть шанс.
– Почему не поверю? Поверю. Есть шанс. Есть шанс! – повторил Макс со вкусом.
– Есть! – Сигарета в темноте на миг осветила ухмылку старого врача.
Макс махнул на прощанье рукой и побежал к машине. «Есть шанс, – повторял он себе. – И даже если его нет, то он все равно должен быть».
Катя
Склонившись над инкунабулой форматом ин-фолио, Катя думала совсем не о работе. Обычно окружающий мир переставал для нее существовать, отрезанный светом настольной лампы. Старые книги были Катиной машиной времени, они переносили ее из одной эпохи в другую, а она была путешественником, внимательным и благодарным.
– Прости. – Катя погладила книгу.
Как только Катя увидела эту шикарную, поражающую воображение инкунабулу, она сразу же решила сделать закладку к ней. То есть сразу решила, но не стала сразу делать, конечно. Сначала надо было выполнить основное, а работа с книгой – это работа очень кропотливая и совсем небыстрая. Но сегодня она будет делать закладку, потому что с книгой работать в таком настроении нельзя. О книге нужно думать во время работы, а Катя думала совершенно о другом. Катя отложила книгу и взялась за карандаш – она всегда что-нибудь рисовала, когда думала.
Прав был ее начальник. Абсурдно, нереально, невозможно, но правда: начальник был прав. Потому что непонятно, как? КАК ей удавалось быть такой идиоткой?
Как можно было целоваться на эскалаторе с незнакомым человеком, похожим на скандинавского бога? Это же опасно, это очень опасно, боги шутят, а у нас, смертных, качается мир, и его надо придерживать за колонну.
– Да, – оправдывалась Катя, – но раньше я не была знакома с богами и героями. Поэтому я не знала, как надо с ними обращаться.
– Ты и с этим не знакома, – возражала она самой себе, – и это тебя никак не смутило. Неважно, что ты знаешь о богах и героях, но о том, как обращаться с незнакомыми людьми, ты же знала? Им надо вежливо говорить «спасибо» и «извините», а не целоваться с ними!
– Да, но дело не в этом, – возвращалась к самому-самому важному Катя, – уже тысячу лет никто не пытался меня поцеловать – ни боги, ни герои, ни голодранцы. А почему тогда он? Почему меня?
На это Кате ответить было нечего, и она только задумчиво трогала кончиками пальцев свои губы. Мягкие.
– Не хотите ли чашку чая?… гм… Екатерина Александровна? – раздалось за ее спиной.
Катя вздрогнула и уронила карандаш, которым рисовала. На узкой полоске картона (видимо, она первая попалась ей под руку) стремилось вверх, соединяя три мира, дерево ясень, и в его ветвях проступали лица богов и героев.
– Оригинально. – Сергей Сергеевич указал подбородком на рисунок на картонной полоске. – Очень интересно.
– Эммм, это только эскиз, – сказала Катя, отклоняясь и подтягивая к себе картонку.
– Я не знал, что вы и такое умеете. – Сергей Сергеевич пришпилил твердым пальцем рисунок.
– Да, – ответила на это Катя. – О да!
И отодвинулась вместе со стулом.
Сергей Сергеевич с напряженным вниманием изучал рисунок. Кате было немножко не по себе. Ее работа оплачивалась не по часам, а по результату, но все же…
– Я понимаю, что рано спрашивать, но не могли бы вы сказать мне, что это должно… – Заказчик не смог подобрать термина и покрутил пальцами.
Читать бесплатно другие книги:
