Неприступный герцог Грей Джулиана

Уоллингфорд повернул голову, в то время как его сердце билось в унисон с сердцем жены.

— А ты, наоборот, поправилась. Стала круглее и очаровательнее. — Он пошевелился и положил руку на грудь жены.

— Ты не возражаешь?

— Возражаю? — Уоллингфорд поднял голову и заметил, что в больших глазах Абигайль плескалось беспокойство. — Возражаю? Только посмотри на себя: я оставил тебя девушкой, а теперь ты стала женщиной! Налилась и превратилась в совершенство. Ты мать моего ребенка. — Голос Уоллингфорда сорвался на последнем слове. Он осторожно вышел из жены и крепко прижал ее к себе.

Абигайль уткнулась головой в его грудь. Как же восхитительно, как роскошно было ощущать ее шелковистые волосы на своей обнаженной коже!

— Как жаль, что тебя не было здесь, когда он родился, — прошептала Абигайль. — Финн хотел уже сесть на коня и поехать разыскивать тебе в степи. Но я сказала ему… сказала ему…

— Что, любимая?

— Что у нас с тобой будет еще много времени, когда ты вернешься. Новорожденные только едят и спят. А потом, Бог даст, у нас будут еще дети.

Уоллингфорд погладил волосы жены, посеребренные лунным светом, чувствуя себя бесконечно счастливым.

— Ты в меня поверила.

— Поверила. Я знаю, какой ты сильный и настоящий. Но в те ужасные часы… — Абигайль замолчала, и Уоллингфорд стал гладить ее по спине. Шум вечеринки начал утихать. Музыканты зачехлили свои инструменты, а гости разбились на парочки и отправились в сад. Спина Абигайль поднялась, а потом опустилась под рукой Уоллингфорда. — В те ужасные часы, когда я чувствовала себя невероятно одинокой и ощущала, как толкается у меня в животе наш ребенок, я так нуждалась в тебе, что было трудно дышать… — Она вновь замолчала.

Слезы катились по щекам Уоллингфорда и терялись в волосах Абигайль. Он хотел что-нибудь сказать, как-то ее утешить, но не мог произнести ни слова.

— Я вспоминала твое лицо, твои глаза, слова твоей клятвы там, в Сиене, — прошептала она. — И сказала себе, что Уоллингфорд никогда не нарушит данного им слова.

Уоллингфорд поцеловал волосы жены в том месте, где на них падали его слезы, и наконец сказал:

— Я никогда не нарушу слова.

— Мм… — Абигайль собственнически закинула на него ногу.

— Знаешь, я страшно уставал, — сказал Уоллингфорд уже более беззаботно. — Выяснилось, что зарабатывать на хлеб чертовски тяжело. Например, убирать урожай от зари до захода солнца. А еще я дубил кожу в течение целого месяца. Это было в Польше. Не знаю, о чем я думал, ведь едва не лишился собственной кожи.

Абигайль улыбнулась:

— Оно того стоило?

— Да. Я привез тебе пару отличных перчаток. Они где-то в саквояже.

— Займись со мной любовью снова, — попросила Абигайль и обняла его за шею.

Уоллингфорд засмеялся:

— Опять? Я тебя не удовлетворил?

— Вообще-то через несколько часов Артур вновь захочет есть, а мне нужно будет перед этим немного поспать. Так что либо сейчас, либо уже утром.

— Тогда отдыхай, дорогая. Поспи. А я принесу его тебе, когда он проснется.

— Но я хочу тебя.

Уоллингфорд снова засмеялся:

— И я тебя хочу. У нас впереди целая жизнь. А сейчас тебе необходимо отдохнуть.

— Тебе тоже. — Абигайль уютно устроилась на груди у мужа.

— Мне тоже. — Уоллингфорд потянулся за одеялом и укрыл их обоих. Влажная кожа Абигайль прилипла к его коже, а ее пот смешался с его потом. — Следующей у нас родится дочь, — мечтательно произнес герцог.

Абигайль фыркнула:

— Ты не знаешь, что делать с дочерью.

— Конечно, знаю. Запереть ее на ключ и принимать посетителей только под строгим надзором. И никаких герцогов — это основное требование.

— Совершенно с тобой согласна. Эти герцоги — ужасные люди.

Уоллингфорд почувствовал, что вновь готов к соитию, но его сознание уже охватила сладостная дрема. Запах Абигайль окутывал его точно пелена, а ее нежное тело прижималось к нему под одеялом. Кожу Уоллингфорда до сих пор покалывало от полученного удовольствия.

— Возможно, если мы будет воспитывать ее здесь, в Италии…

— Мм…

За окном раздался взрыв смеха и растворился в ночи. Скорее всего вся долина слышала их с Абигайль сладострастные крики несколько минут назад, но Уоллингфорд решил не озвучивать своих мыслей.

В комнате воцарилась наполненная умиротворением тишина. Господи, как же чудесно засыпать в постели рядом с женой, когда грохот омнибусов за окнами остался в другой, лондонской, жизни. Возможно, они останутся жить здесь, будут воспитывать детей…

Внезапно Абигайль села на кровати.

— Очень долгий!

— Что такое? — сонно пробормотал Уоллингфорд, поднял загрубевшую от работы руку и потянул Абигайль к себе, но она вырвалась.

— Ты сказал, очень долгий!

— В самом деле?

Абигайль схватила мужа за плечи.

— Там, в детской, ты сказал — очень долгий! Ты в самом деле это сказал!

— Абигайль, ложись спать.

— Когда Леонора сказала, что она заберет ребенка и что ты устал после долгого пути. Ты услышал ее, ты ей ответил!

Уоллингфорд приподнялся на локтях и недовольно сдвинул брови.

— Кто, черт возьми, такая Леонора? Та женщина в детской? Которая присматривает за… — Слова застряли у него в горле.

— Да, — кивнула Абигайль. — Леонора. Синьора Монтеверди.

Уоллингфорд упал на подушку, устремил взгляд на древние балки потолка и вновь представил себе красивую даму неопределенного возраста, окруженную мягким свечением, благоговейно забирающую ребенка из рук Абигайль.

Такие же темные, как у него, глаза дамы светились любовью.

— Будь я проклят, — прошептал он.

Абигайль опустилась к нему на грудь, поцеловала в губы и прижалась своей щекой к его щеке.

— Вообще-то как раз наоборот.