Неприступный герцог Грей Джулиана
— Маски? — рассеянно спросил Уоллингфорд, завороженный видом ягодиц, мелькающих у него перед глазами.
— Да, для сегодняшнего маскарада. У тебя ведь есть маска, правда?
— Конечно, есть.
Абигайль замерла и повернулась с фляжкой воды в руках.
— Ты напрочь забыл об этом, да?
— Не забыл. Моя маска… она… Словом, все готово. Действительно готово. С этим… — Уоллингфорд беспомощно покрутил пальцем, — с пером. С перьями. Если быть точным, это скорее не перья, а гусиный пух. Я очень полюбил его в последнее время. — Уоллингфорд с надеждой улыбнулся.
Абигайль опустила фляжку в корзину и захлопала в ладоши.
— Отлично сыграно. Я почти тебе поверила, если бы не упоминание о гусином пухе. — Она подняла с земли корзинку. — А теперь поможешь мне сложить одеяло?
Уоллингфорд взял из ее рук корзинку, поставил на траву, а потом принялся складывать одеяло. Сейчас, когда он пребывал в состоянии крайнего возбуждения, любое занятие и тем более физические упражнения были даже полезны. За последние несколько месяцев он научился укрощать постоянно одолевающее желание. Научился отвлекаться от этого состояния с помощью какого-нибудь дела. Например, с помощью плавания на озера, когда нужно просто продолжать грести, ибо ничего другого не остается. Он научился управлять желанием и получать удовольствие не от поспешного совокупления, а от предвкушения, прикосновений и взглядов, от самой Абигайль.
А от нее не было никакой помощи. Она просто не понимала, в чем дело.
— Не понимаю, Уоллингфорд, — сказала она, пробираясь рядом с ним между деревьями. Ведь они ушли очень далеко, на другой берег озера, как делали это каждый день, чтобы остаться наедине. — Мы не в Лондоне с его нормами морали. Я очень хочу оказаться с тобой в постели. И ты тоже. Так чего же, черт возьми, мы ждем?
Уоллингфорд улыбнулся:
— Ты никогда не слышала о добродетели самоограничения?
— Да что ты об этом знаешь? Я уверена, ты ни разу не пытался в чем-то себя ограничить.
— Кажется, ты сердишься, дорогая.
— Да, я сержусь. — Абигайль остановилась и повернулась к герцогу. — Ты спал с дюжинами женщин. Почему отказываешься со мной?
Ну и как ответить на это? Герцог повесил корзину на руку и коснулся волос Абигайль.
— Ты знаешь ответ на свой вопрос.
Она ударила его по руке.
— Ах да, этот скучный и смешной запрет на соблазнение девственниц. Или, вернее, девственниц благородного происхождения, ибо я считаю, что вы, джентльмены, не испытываете угрызений совести, когда речь идет о тех леди, которых некому защитить.
— Это неправда. Я никогда… — Уоллингфорд нахмурился. — В любом случае угрызения совести здесь ни при чем. Дело в…
Абигайль повернулась и пошла дальше.
— Традициях? Сомнениях?
— Господи, нет. В желании, чтобы все было по-другому… — Последние слова Уоллингфорд произнес еле слышно, как если бы разговаривал сам собой.
— В чем?
— В той сентиментальной чепухе, которую ты так презираешь. Расскажи-ка мне о солнцестоянии. — Уоллингфорд вновь взял корзину в руку.
— О, это будет чудесно! Ты обязательно должен прийти. Я серьезно. Будет костюмированный бал, танцы. Придут жители деревни. Лилибет, Александра и я будем одеты официантками…
— Официантками?
— По словам Морини, это традиция. Леди, проживающие в замке, в праздник летнего солнцестояния наряжаются служанками. Конечно же, нужно все организовать.
Абигайль продолжала болтать о пасте с соусом из анчоусов и о местном оркестре, но Уоллингфорд потерял способность воспринимать какую-либо иную информацию, услышав слово «официантка». Воображение его разыгралось не на шутку. Он сразу же представил Абигайль в платье с глубоким декольте, почти обнажающим полную грудь, и — о милостивый Боже! — в фартучке и с подносом изысканных кушаний в руках. До его слуха донеслись слова «оливки», «начинка» и «труба», но он мысленно стаскивал с Абигайль платье и поэтому совершенно забыл о том, где находится. Лишь удар тычок и сопровождающий его возмущенный голос вернули его к действительности.
— Я говорю, Уоллингфорд, ты пойдешь со мной?
— О да, оркестр, трубы. Ужасно весело.
Интересно, в какой момент праздника появится этот самый оркестр с его трубами? Успеет ли он увлечь Абигайль в укромный уголок и заставить потчевать оливками лишь его одного? Интересно, будет ли на ней маска? Герцог судорожно сглотнул.
— Трубы? Да ты совсем меня не слушаешь, Уоллингфорд. Я говорила о значимости такого события, как летнее солнцестояние.
— Солнцестояние, конечно. Самый долгий день в году. Я считаю, это причина для праздника.
— Для замка это действительно праздник. Это волшебная ночь. Ее называют ночью любовников. Мы с Морини так долго готовились. На этот раз все получится, я уверена.
Сочетание «ночь любовников» возымело на герцога точно такой же эффект, как слово «официантка», и его воображение хотело уже разыграться с новой силой, когда что-то в словах Абигайль привлекло внимание.
Покачав головой, он спросил:
— Что ты сказала?
— Я говорила о подготовке. Ты даже себе не представляешь…
— Ты сказала: «На этот раз». Словно были и другие.
— В самом деле? Ты же знаешь, что я постоянно несу чушь, Уоллингфорд. Так что не обращай внимания.
Абигайль пошла чуть быстрее, оставив его позади. Единственная нижняя юбка взлетала и обвивала ее стройные лодыжки, которые время от времени представали перед взглядом герцога.
Уоллингфорд вновь покачал головой:
— Нет, Абигайль Харвуд, в твоей болтовне зачастую кроется самая суть. — Уоллингфорд догнал ее и зашагал рядом. — Ну-ка рассказывай, что ты задумала?
— Вовсе ничего. Так, глупость. Как думаешь, Филиппу нужна маска? Не знаю, будет ли у меня время…
— Абигайль! — проревел Уоллингфорд, хватая ее за руку.
Она попыталась вывернуться, но герцог вовремя поймал ее, так что она оказалась между его руками, бросил корзину на землю. По щекам Абигайль разлился румянец, который вполне мог быть следствием ее попыток вырваться.
— Расскажи мне о празднике летнего солнцестояния, — сладко протянул Уоллингфорд.
Абигайль опустила глаза и посмотрела на расстилающуюся под их ногами траву. Несмотря на ранний час, было тепло, а начинавшее припекать солнце обещало жару во второй половине дня. На верхней губе Абигайль блестели крохотные капельки пота.
— Я уже тебе рассказывала. Это волшебная ночь, ночь любовников. Я надеялась… — Она подняла руку и коснулась ими сюртука Уоллингфорда. — Ты и я… Не заставляй меня умолять…
— Абигайль!
— Я знаю, ты не прикасался ко мне. Знаю, что ты пытаешься вести себя благородно, доказать, что способен сдержаться. Я уважаю эти твои стремления, но видишь ли… — Абигайль подняла наконец горящие страстным желанием глаза. — Тебе необязательно продолжать в том же духе. Я не дебютантка, не обычная девушка, мечтающая о замужестве. Я никогда этого не хотела, и тебе это известно. Я не жду никаких обещаний и уж тем более помолвки. Я обожаю тебя, ты об этом знаешь. И сейчас это чувство стало еще сильнее. Мне так хочется верить, что я тебе небезразлична. Я хочу узнать тебя, каждый дюйм твоего тела и души. И не нужно сдержанности и обещаний. Просто мужчина и женщина, которые… которые нравятся друг другу и которые… — Абигайль топнула ногой. — О, прошу, не заставляй меня продолжать, скажи же что-нибудь!
Уоллингфорд не в силах был говорить, лишь пробормотал что-то, какие-то нежности, и поцеловал Абигайль в лоб. По крайней мере так он мог избежать ее умоляющего взгляда.
— Ты знаешь, что я невинна, — прошептала Абигайль. — И я всем сердцем желаю, чтобы ты стал моим первым мужчиной. Неужели ты мне откажешь?
Когда Уоллингфорд обрел наконец способность говорить, голос его зазвучал хрипло.
— Не первый мужчина, Абигайль. — Он снова коснулся губами ее лба. — Единственный.
— Не говори так.
— Я буду говорить то, что мне, черт возьми, хочется, мисс Харвуд! Я не для того сдерживал себя все эти месяцы, чтобы потом наброситься на тебя в разгар деревенской вакханалии…
— В таком случае когда же?
— В нашу первую брачную ночь! — отрезал Уоллингфорд.
— В нашу — что? — Абигайль отскочила в сторону.
— Нашу брачную ночь! Не делай вид, будто удивлена. И не говори, что подобная мысль не приходила тебе в голову. — Уоллингфорд произносил эти слова, а самодовольный внутренний голос нашептывал ему, что он сделал самое ужасное предложение руки и сердца за всю историю романтической любви.
Уоллингфорд, конечно же, винил в этом Абигайль. Эта женщина смогла бы свести с ума самого Черного Принца [8].
— Эта мысль не приходила мне в голову! Ни на секунду! О чем ты только думаешь, Уоллингфорд? Из меня получится самая ужасная герцогиня на свете. Я постоянно буду ставить тебя в неловкое положение. И уже к Рождеству все проклятое аристократическое общество Лондона будет лежать в руинах!
— Ради всего святого, Абигайль! Я только что сделал тебе предложение.
— А я предложила тебе свою невинность.
— Эти две вещи неразрывно связаны.
— В отношении меня! Но ведь ты совсем другое дело, не так ли?
Уоллингфорд всплеснул руками:
— Я думал, истории о моем беспутном прошлом пойдут на пользу. Ведь ты сама сказала: чем больше опыта, тем лучше.
— Так и есть! Мне все равно, со сколькими женщинами ты спал. А вот тебе нужно непременно жениться на девственнице. И если бы не моя девственность, которая так чертовски важна для тебя, ты никогда не подумал бы о браке, давно уже переспал бы со мной и забыл об этом.
Ярость застила глаза Уоллингфорду, от чего раскрасневшееся от возмущения лицо напротив превратилось в размытое пятно.
— Да как же я могу забыть тебя, — процедил он сквозь зубы, — когда ты со своими проклятыми родственницами не собираешься уезжать из замка?
В воздухе разлилась тишина. Только в виноградниках прозвучал напевный голос какого-то итальянца. Ему ответили, а потом раздался смех.
— О! — вымолвила наконец Абигайль, топнула ногой и уже открыла рот, чтобы сказать какую-нибудь колкость в своей привычной манере, однако ничего не получилось. — О! — вновь разочарованно повторила она и решительно направилась в сторону замка.
Потом остановилась, вернулась, пнула ногой корзинку для пикника прямо на глазах у ошеломленного Уоллингфорда и пошла прочь, гордо вздернув маленький подбородок.
— Он осел, Морини! Самый большой осел из тех, что я знала. — Абигайль яростно воткнула в свою маску еще одно перо.
— Синьор герцог — осел? — Экономка ошеломленно посмотрела на молодую английскую леди.
— Я хотела сказать, что он ведет себя как настоящий осел, упрямый, — она мстительно воткнула в маску очередное перо, — глупый, — затем ударила по столу кулаком, — неучтивый осел!
— Он вас обидел?
— Да, он меня обидел! Он сделал мне предложение! — сказала Абигайль таким тоном, словно герцог предложил ей испорченный сыр.
Синьора Морини хлопнула в перепачканные мукой ладони, отчего стоящие рядом служанки сразу же начали чихать.
— Какая чудесная новость! Чудесная! Наконец-то проклятие будет снято!
Абигайль отложила готовую маску в сторону и взялась за другую. Она сидела за кухонным столом и пыталась совершить невозможное — украсить оставшиеся маски до того, как начнется праздник, — в то время как синьора Морини и ее помощницы готовили угощение.
— Проклятие не будет снято, — сказала Абигайль, рассматривая очередную маску. Она решила, что теперь их стоит украшать блестками, потому что от перьев она уже порядком устала. — Я каждый день говорила, что дружба между мной и герцогом не имеет никакого отношения к вашему проклятию. Это совершенно разные вещи. Мы должны сосредоточить внимание на других обитателях замка, которые, к счастью для вас, так безумно влюбились друг в друга, что с их помощью можно превратить в хороших людей целую тысячу неисправимых английских джентльменов. И я уверена, что сегодняшний праздник лишь поспособствует этому.
— Но вы и герцог, синьорина! Это так романтично! Он так вас любит. — Экономка перестала замешивать тесто и мечтательно закатила глаза.
— Уверяю вас, Морини, как уверяла и раньше: герцог Уоллингфорд не способен на всепоглощающую искреннюю любовь. Мне он ужасно нравится, и я всем сердцем желаю, чтобы он отказался от своего смехотворного обета целомудрия хотя бы на одну ночь…
С губ одной из молодых служанок сорвался вздох, и Абигайль бросила на нее настороженный взгляд. Очевидно, девушка стала понимать английский язык достаточно хорошо.
— А еще я верю, что в его душе очень много добра. Ну, или по крайней мере благих намерений. Только я…
Голос Абигайль сорвался. Блестки слились перед ее глазами в одно переливающееся пятно. И вновь в памяти возникла та волшебная ночь в персиковом саду, когда она наконец увидела настоящего Уоллингфорда и заглянула в его драгоценную душу. Они были так идеально близки в те несколько часов на берегу озера, закутанные в одеяло и освещенные луной. А потом, когда они ежедневно проводили вместе по несколько часов, читали и смеялись, она так и не смогла больше пережить этого ощущения физического единения, этого слияния в одно прекрасное целое. О Господи! Как же она хотела этого! Каждую ночь она лежала в постели без сна, сгорая от желания. Сила его была такова, что всякий раз слезы начинали струиться из глаз. Она жаждала не столько плотского единения, которое представлялось ей довольно смутным, сколько душевной близости и родства. Уоллингфорду никогда не стать ее преданным и верным любовником. Он просто не создан для этого, как и любой племенной жеребец. Но она могла, по крайней мере хотя бы один раз, насладиться безупречным актом единения с ним.
Если только Уоллингфорд ей это позволит.
— Он так вас любит, — вновь повторила Морини, разминая тесто.
Абигайль поднялась со стула.
— Масок слишком много для меня одной, — заявила она. — Наверное, нужно позвать кого-нибудь на помощь.
— Синьорина! — крикнула ей вдогонку синьора Морини. — Вы не забыли о планах на сегодняшний вечер?
— Не беспокойтесь, Морини, — ответила Абигайль, взявшись рукой за дверь. — Я останусь вашей преданной соратницей. Но только в отношении других.
— Конечно, синьорина. — Экономка вновь сосредоточила внимание на тесте. — Как скажете.
Глава 13
Какой же он глупец!
— Я осел, Люцифер, — произнес Уоллингфорд.
Мерин оказался настолько благороден, что не стал фыркать в ответ. Вместо этого в его больших глазах вспыхнуло настоящее мужское понимание, словно он хотел сказать: «Не переживай, старина, мы все ослы, когда дело касается женщин». А может, Уоллингфорд просто вообразил себе все это, ведь Люцифер был кастрирован еще в возрасте тринадцати месяцев.
На мгновение герцог даже позавидовал ему.
— Она отреагировала совершенно неадекватно. Я позвал ее замуж. Предложил стать герцогиней Уоллингфорд! Британской герцогиней, что более значимо, нежели все эти пустые европейские титулы и наследующие их безбожники, не имеющие никакого понятия о праве первородства, все эти принцессы и герцоги, наводняющие улицы, подобно обычным торговцам.
По дороге неторопливо шел крестьянин, ведущий на привязи козла. Каблуки его тихонько стучали по утоптанной пыли. Уоллингфорд распрямил плечи, как и подобало могущественному английскому герцогу, и величественно кивнул.
— Bon giorno, — произнес он снисходительно.
— Bon giorno, Signore Duca, — сказал крестьянин, приветственно приподнимая шляпу.
— М-е-е-е, — проблеял козел.
— Наверное, я должен перед ней извиниться, — продолжал размышлять вслух Уоллингфорд, когда крестьянин уже не мог его услышать. — Женщины ждут этого. По крайней мере мне так говорили. О господи! Знаешь, Люцифер, а я ведь никогда прежде не извинялся перед женщиной. Может, в этом моя проблема?
Конечно, герцог знал, что отсутствие умения извиняться лишь вершина айсберга. Ему предстояло расколоть целую гору высокомерия и гордости, прежде чем он добьется уважения Абигайль.
— Именно поэтому я не могу ее отпугнуть, — произнес Уоллингфорд. — Ведь она единственная, кто хочет вооружиться киркой и сделать всю грязную работу.
Дорога начала поворачивать вдоль подножия холма, и парочка кроликов стремглав бросилась в кусты, увидев Люцифера.
Под шляпой струйка пота скатилась к уху Уоллингфорда, а потом каплей повисла на подбородке.
— А еще, помимо всего прочего, мне необходимо научиться следить за собственной речью, — продолжал рассуждать герцог. — Не стоило говорить того, что я сказал. Одному Богу известно, что будет, если они вдруг уедут. Если я проснусь утром, зная, что ее нет рядом, я… я… я уже не буду прежним. Когда я ее вижу, у меня перехватывает дыхание, старина. И я ни капли не стесняюсь признаться тебе в этом. Перехватывает дыхание от ее невинности. Я говорю не о плотской невинности, а о ее видении мира. О том, каким она видит меня. — Уоллингфорд помолчал, а потом еле слышно добавил: — От ее безгрешности.
Слова Уоллингфорда растаяли в воздухе, и он с силой тряхнул головой. Какие банальные сентиментальности вылетают из его уст! Из уст герцога! Но что есть, то есть. Он сделал несчастными всех женщин, с которыми встречался, и теперь его постигло заслуженное наказание. Вот что это такое.
В деревне он сразу отправился к человеку, с которым вел дела, единственному, кому позволил последовать за собой в Италию. Сначала Уоллингфорд ездил в деревню почти каждый день. Все деловые письма, адресованные ему, переправлялись сюда. Даже находясь вдали от Англии, он хотел следить за тем, как идут дела в поместье, едва не разоренном его отцом. Сейчас же, переступив порог дома, он увидел на лице своего поверенного неподдельное удивление.
— Ваша светлость! — воскликнул тот, поспешно поднимаясь из-за стола.
— Не беспокойтесь, — остановил его герцог движением руки. — Я ненадолго. Есть что-то требующее моего немедленного вмешательства?
— Нет, ваша светлость. Все в порядке. Я получил вчера документы, которые вы прислали. Будут ли какие-то еще указания?
— Будут, Беверидж. — Уоллингфорд снял с головы шляпу и положил ее на край стола вместе с перчатками. — Я сделал предложение одной молодой леди, поэтому хочу заранее подготовить все документы, чтобы счастливое событие состоялось как можно быстрее. Если, конечно, мне повезет и вышеозначенная леди даст свое согласие на брак.
Подбородок поверенного качнулся над туго завязанным галстуком.
— Займусь этим немедленно, ваша светлость.
Спустя час, совершив экскурс в тонкости британского и итальянского брачного права и почувствовав огромное удовлетворение от того, что в порыве безграничной щедрости обеспечил своего непредусмотрительного эльфа всем необходимым, Уоллингфорд сел на коня и тут же чуть не столкнулся с лордом Роландом Пенхэллоу.
— Поберегись! — воскликнул его брат, поворачивая направо.
— Святые небеса! — отозвался Уоллингфорд, поворачивая налево.
Кони обладали лучшей интуицией, поэтому братьям удалось избежать столкновения. И все же Уоллингфорд рассердился.
— Ты должен был свернуть налево, — сказал он.
— Знаешь, старик, если ты забыл, напомню: мы на континенте.
— Но это вовсе не означает, что нужно привыкать к грубым обычаям лишь потому, что случайно оказался в далеком от цивилизации уголке земного шара.
— Наверное, ты прав. Однако происшествия на дороге никому не нужны, поэтому местные порядки необходимо принимать во внимание, — настаивал лорд Роланд.
— Только если случайно встречаешь на означенной дороге своего безрассудного брата. Так что сразу перейду к делу. Какого черта ты здесь делаешь? Какие-то дела в деревне?
Лорд Роланд запрокинул голову и посмотрел на небо, как если бы изучал погоду. Одной рукой он держал поводья, а вторая рука, затянутая в перчатку, покоилась на бедре, в то время как конь под ним беспокойно перебирал ногами.
— Ты, конечно, можешь мне не верить, старик, но я приехал за тобой.
— За мной? — В душе Уоллингфорда шевельнулось беспокойство. — Надеюсь, ничего не случилось?
— Случилось? В замке Святой Агаты? Ты, должно быть, ошибся веком, братец. — Роланд беззаботно рассмеялся и повернул коня. — Поеду с тобой, если не возражаешь.
— Не возражаю.
Солнце палило нещадно, и Уоллингфорду казалось, что его мозг вот-вот закипит. Вокруг не чувствовалось ни дуновения ветерка, словно вся обширная долина затаила дыхание и ждала чего-то.
Уоллингфорд тоже взглянул на небо и рассмеялся.
— Что тебя развеселило?
— Да так, просто подумал, — ответил Уоллингфорд.
— Ей-богу, старик, ты меня пугаешь. Мне показалось, ты сказал, что думаешь. — Роланд усмехнулся.
— Я вспомнил, как мы с тобой ехали в марте. С трудом пробирались по размытой дороге, промокшие насквозь, а впереди тащились эти несносные леди. А теперь… — Уоллингфорд кивнул, указывая на то, как разительно изменились окрестности. И их отношения с леди.
— Перемены к лучшему — это ты хочешь сказать?
Братья преодолели последний подъем, и впереди показался замок с его серыми стенами, выделяющимися на фоне голубого неба.
— Слава Богу, у тебя хватило разума забыть об этом дурацком пари, — сказал Роланд.
— Я не забыл, — возразил Уоллингфорд. — Просто… просто решил выждать.
Роланд рассмеялся:
— Выждать? Это так называется?
— Послушай, в отличие от тебя, распутника, я был безгрешен, точно монах.
— Всем нам известно, что происходило за стенами средневековых монастырей.
Уоллингфорд ощутил совершенно беспричинную вспышку гнева.
— По крайней мере я могу с уверенностью сказать, что мисс Харвуд осталась нетронутой и невинной. Можешь ли ты сказать то же самое о своей леди?
В знойном летнем воздухе повисла напряженная пауза.
Роланд присвистнул:
— Ну, знаешь…
— Послушай, извини меня за излишнюю…
— Не говори ничего. Я все понял. — Роланд немного помолчал. — Осталась нетронутой, говоришь? Благородно с твоей стороны.
Румянец совершенно иного происхождения залил лицо Уоллингфорда, который посмотрел на свои руки, сжимающие поводья, и смущенно пробормотал:
— Ты, похоже, ошеломлен.
— Ошеломлен? Нет, скорее испытываю какое-то благоговейное уважение. Я не знал тебя с такой стороны.
— Я вполне способен обуздать свои желания, когда… — Уоллингфорд осекся.
— Когда собираешься жениться на упомянутой выше леди? — мягко спросил Роланд.
Уоллингфорд попытался взять себя в руки.
— Не твое дело.
— Очень даже мое, если родной брат отбрасывает меня на несколько ступенек вниз в очереди на наследство. Я-то уж думал, титул у меня в кармане.
— Надежда умирает последней, старик.
Довольно долго тишину нарушал лишь мерный топот копыт по притоптанной дороге. Очертания замка становились все четче, как и раскинувшиеся перед ним виноградники. Уже можно было различить отдельные листики и тугие гроздья. Во дворе замка передвигались люди, расставлявшие столы и скамейки. Уоллингфорд взглянул на брата, задумчиво наблюдающего за происходящим. Золотистые волосы Роланда переливались на солнце под полями шляпы.
— Ты хотел мне что-то сказать, не так ли? — спросил Уоллингфорд.
Роланд повернул голову:
— Что? А, ну да. Не очень приятную вещь. Я все время думаю об этом. Решаю, что с этим делать.
— С чем именно?
— Сегодня после обеда я сидел в библиотеке и просматривал старые бухгалтерские книги…
— Бухгалтерские книги замка?
— Да. Просто было любопытно, — ответил Роланд, как-то уж слишком беззаботно отмахнувшись, и Уоллингфорд понял, что дело тут не обошлось без любознательного Филиппа. Поскольку вторую половину дня Абигайль проводила теперь с Уоллингфордом, Роланд решил проследить за обучением мальчика. Уоллингфорду оставалось только поаплодировать хитрости брата. Ведь какая мать устоит перед мужчиной, так интересующимся ее сыном?
— Продолжай, — попросил Уоллингфорд.
— Записи ужасно интересные, среди них много старинных, времен Медичи, как я и подозревал. А еще в замке велась двойная бухгалтерия. Я просто сражен наповал. Ты даже не представляешь, какие расходы…
— Роланд, давай ближе к делу!
— Так я к тому и веду, нетерпеливый ты негодник. Одна запись привела меня к другой, и таким образом я наткнулся на старый договор права собственности. Знаешь, что в нем было?
— Ну конечно, нет. Я ведь не копался в старых документах.
— Я обнаружил, — Роланд драматично выдержал паузу, — весьма любопытный факт: наш приятель Россети никогда не был владельцем этих развалин.
— В самом деле? — Уоллингфорд сразу же вспомнил тот ужасный момент, когда он стоял под холодным дождем на дороге, ведущей к замку, с двумя совершенно одинаковыми договорами аренды в руках. — Но ведь в договоре точно указано…
Роланд покачал головой:
— Владелец не он. Я сам видел документы.
— О Боже!
Они поднялись на вершину холма, откуда уже виднелись конюшни замка. Люцифер ускорил шаг, нетерпеливо дергая головой.
— Не хочешь узнать, кто же на самом деле владеет замком? — спросил Роланд.
— Это так важно? Полагаю, этот Россети может быть агентом, хотя не понимаю, как…
— О, это важно. Чертовски важно.
Сдвинув брови, Уоллингфорд посмотрел на брата:
— Почему?
— Потому. — Роланд выдержал паузу. — В 1591 году замок был передан во владение графу Коппербриджу.
Едва только эти слова слетели с губ брата, Уоллингфорд почувствовал себя так, словно по его жилам заструился жидкий лед, а вовсе не горячая кровь.
— Коппербридж! Но ведь…
— Да. Мы оба прекрасно знаем обладателя этого титула. — Роланд глубоко вздохнул и покачал головой. — Это ошеломляющее открытие. Владельцем замка Святой Агаты, братец, является…
Уоллингфорд ударил себя кулаком по бедру, а потом поднял глаза к небу и прокричал, словно обращаясь к солнцу:
— Чертов герцог Олимпия!
Абигайль Харвуд опустила взгляд и в последний раз поправила декольте, прежде чем присоединиться к Лилибет.
— Вот, — сказала она, потянув за платье кузины так, чтобы из-за низкого декольте показались кружева сорочки. — Само совершенство. Ты так похорошела от еды Морини, что я с трудом тебя узнаю.
Лилибет некоторое время смотрела на Абигайль, и только потом переключила внимание на собственную грудь, выпирающую из декольте, которая стала гораздо пышнее, чем три месяца назад, когда они только приехали в замок. Лилибет обеспокоенно схватилась за кружева, чтобы прикрыть слишком обнаженную грудь от посторонних взглядов.
— Тебе не кажется, что я сильно поправилась?
Читать бесплатно другие книги:
