Похищение Европы Гольман Иосиф
– Я так и думал! – заржал доктор. – Значит, слушай сюда. Мы покупаем две бутылки водки и бутылку коньяка здесь, а продаем их там.
– Зачем? – не понял «невыездной» Береславский.
– А затем, неопытный ты наш, что здесь ты берешь бутылку за шесть рублей, пусть даже в очереди…
– Без очереди, у меня знакомый есть, – азартно перебил его почуявший вкус наживы журналист. – А сколько она там стоит?
– Десять долларов! – победно воскликнул хирург.
– Десять долларов?! – восхитился Ефим, не имевший оснований не верить своему многоопытному приятелю.
– Коньяк – дороже, – добавил волшебник скальпеля.
– Охренеть… – вымолвил журналист, задохнувшийся от приваливших возможностей.
– Итого, – подвел итог доктор, – эта операция принесет к моим ста долларам еще тридцать пять.
– А к моим – даже больше, – на первый взгляд нелогично добавил Ефим. Но друг-доктор все понял правильно: тридцать пять добавить к тридцати пяти будет круче, чем если их же добавлять к сотне. – А почему только три бутылки? – вдруг сообразил будущий бизнесмен. – Давай купим десять! Или пятьдесят! Я денег займу.
– Через границу можно только три, – остудил приятеля Илья. – Таможня не пропустит.
Вот так они оказались в чудном городе Стокгольме, с довольно небольшой производственной программой – освободились уже к середине второго дня – и с огромной шопинг-перспективой в виде шести непочатых бутылок отечественного алкоголя.
Уже в пути Ефим выяснил, что по три пол-литры было в багаже практически каждого российского туриста за исключением, может быть, первых, только что народившихся бизнесменов-кооператоров и представителей бессмертного племени воров-чиновников. Один из них, отвечающий за нашу бесплатную медицину, привез с собой даже красотку, с которой приключилась смешная история. На первом знакомстве все члены делегации представлялись и рассказывали о себе. Девушка же, услышав свою фамилию, встала, но сказать ничего так и не решилась. Пришлось безъязыкую выручать ее работодателю. «Она у меня для особых поручений», – объявил медицинский деятель, и в итоге все оставшиеся дни за девчонкой ходил местный спецслужбист: видно, в шведском аналоге КГБ так и не поняли «особенность» девчонкиных поручений.
«Все повторяется, – подумал Ефим. – Даже чиновник с «Патек Филиппом». Ничего не меняется. Разве что девчонку привез не с собой, а снял на месте».
Гидиха что-то вещала через микрофон, но Береславский ее не слушал. Он смотрел на те же, что и десять лет назад, зеркальные витрины, на чистенькие «немецкие» дома по берегам каналов и проток, на медные – желто-зеленые с белыми пятнами птичьего гуано – статуи по-прежнему неизвестных ему полководцев. (При мысли о птичьих атаках лицо Ефима Аркадьевича непроизвольно скривилось.)
Смотрел на то же, что и раньше, а чувствовал совсем другое. Точнее, не чувствовал.
Тогда его потрясало все. Буквально все: сразу десять сортов сыра в магазине, буйство неона, ночная жизнь на улицах, отсутствие обшарпанных домов, автомобили неведомых марок. А самое главное – никто вокруг не говорил по-русски. И все были иностранцами. Жуть просто какая-то!
А сейчас – никаких эмоций. Да, красиво. Но нынешняя Москва – в сто раз красивее. И сортов сыра в супермаркетах уж точно не меньше. «Утратилась острота восприятия», – поставил диагноз Береславский.
И тут его осенило.
Он достал сотовый телефон, порылся в электронной памяти и извлек номер Илюшки, которому не звонил уже довольно давно. Нажал на кнопку вызова. После пары длинных гудков раздался знакомый голос:
– Я слушаю!
– Здорово, спаситель человеческих задниц! – приветствовал приятеля Ефим.
– Здорово, Ефимище! – обрадовался тот. – Ты куда подевался?
– Да езжу вот тут, – скромно сказал Береславский. – По илюшкинским местам. Водкой торгую.
– Ты в Стокгольме? – ахнул доктор. – Чего ж меня не позвал?
– У нас тут круиз на четыре недели, – объяснил журналист.
– Вот ведь жалость! Я б тоже поехал. Только вчера вспоминал, как мы с тобой там «зажигали».
Гидиха включила микрофон громче, и Ефиму, чтобы быть услышанным, пришлось повысить голос.
– Мы сейчас на «Васу» едем! – сообщил он другу.
– Да хрен с ней, с «Васой»! – закричал в трубку доктор. – Слушай, прокатись там на автобусе от порта, помнишь?
– Еще бы не помнить, – ухмыльнулся Ефим. Каждый раз они с завистью смотрели на эти чертовы автобусы, отбиваясь от добрых английских старушек с соседнего турсудна, считающих, что эти русские из-за незнания языка просто не понимают, какой автобус им нужен. А им не был нужен никакой автобус, потому что билет до центра тоже стоил два доллара!
– И пожри в закусоне у причала, слышишь!
– Сделаю, – отметил в памяти Береславский. На судне и тогда кормили хорошо. Но так хотелось зайти в этот светящийся – даже после полуночи! – рай… Однако не зашли: без зеленого червонца там делать было нечего.
– Да, чуть не забыл! – орал в трубку доктор. – Поссы в платном сортире, слышишь? Обязательно!
– Что сделать? – не понял сначала Ефим.
– Пописай, пописай! За деньги, понял! За себя и за меня. Ты меня слышишь или нет?
– Слышу, слышу! – радуясь, что друг переживает те же чувства, ответил Ефим. – Обязательно пописаю. И за тебя, и за себя. Ну ладно. Поаккуратней там, в задницах, – попрощался он.
Выключив телефон, Береславский вдруг почувствовал, что вокруг него что-то не то. Не сразу сообразил, что микрофон отключен и гидиха молчит. А его обещание пописать – равно как и прощальное напутствие доктору – слышало по меньшей мере пол-автобуса.
Ефим поначалу засмущался, но, заметив веселый взгляд Дашки и поднятый ею вверх большой палец – мол, супер! – гордо выпрямился и улыбнулся взирающим на него согражданам.
Подумаешь, дела! Гораздо важнее то, что теперь он действительно в состоянии пописать в платном клозете. Причем и за себя, и за того парня.
А между тем автобус подкатил к «Васе». Огромный музей был построен специально для этого корабля-неудачника.
Ефим еще раз прогулялся по многочисленным палубам монстра, призванного устрашать всех морских врагов средневековой Швеции, но не сделавшего ни единого выстрела в их сторону.
Что ж, дело обычное. Строительство объекта курировал лично его высочество. А коли так, рядом вертелась огромная толпа подхалимов. Проектный древний НИИ предложил поставить полсотни пушек? А сколько у англичан? Столько же? Значит, на нашем будет вдвое больше! Какова у них высота борта? У нас должно быть круче! И так про все. Уже не говоря про украшения, которые делают «Васу» более похожей на плавучий бордель, нежели на флотскую боевую единицу. Сколько тонн лишнего веса заняли все эти бесчисленные украшения?
Короче, «Васа» глаз радовала, но плавать не умела: утонула в момент спуска на воду. Спустя века любопытные потомки осторожно извлекли ее из воды и несколько лет (!) промывали специальным консервирующим раствором. В противном случае корабль бы быстро рассыпался на кусочки. И вот теперь тысячи посетителей из всех стран света ходят полюбоваться на этот позор шведских корабелов.
Обогащенные впечатлениями туристы с «Океанской звезды» снова заняли свои места в автобусе. Два часа неспешной езды по действительно красивому городу – и вновь хорошо известная Ефиму дорога в порт.
Береславский честно выполнил обещание, данное Илюшке, поэтому появление заветного пустыря не вызвало у него никаких физиологических реакций. В отличие от парка, на скамеечках которого начинался, а также заканчивался его первый – и последний! – алкогольный бизнес.
В первый же день все российские туристы свои пол-литры продали, чтобы успеть без спешки сделать шопинг. Кое-кто уже затарился подержанными запчастями к «вольво», хрусталем или иными вещицами, которые можно было выгодно сбыть на родине. Самые состоятельные вместе с матросами «Ильича» закрепляли на грузовой палубе парома только что купленные автомобили: Ефим с завистью проходил мимо рядов стареньких и не очень машин, в основном – «вольвешек», которые здесь были несравнимо дешевле, чем в России. Но тут уже речь шла, конечно, не о тридцати пяти долларах.
Со своими пузырями остались только научно-популярный журналист и геморройный доктор. Нет, теоретически они все знали отлично. Соотечественники объяснили им, что алкоголь можно продать либо в парке частным лицам, за ту самую десятку, о которой мечталось еще в Москве, либо – оптом – практически в любом кафе, но уже по семь долларов за бутылку. Расчет, разумеется, велся не в долларах, а в шведских кронах: патриотичные шведы вообще не признавали заокеанскую валюту. Основным же условием правильного бизнеса было не попадаться местным ментам, которые не поощряли частную торговую практику российских туристов. В неудачном раскладе можно было лишиться бутылок, а то и визы.
Илюшка, исповедуя главный принцип медицины – «Не навреди!» – предлагал сдать все оптом. Ефим, как более голодный – и соответственно жадный, – не хотел терять по трояку или даже больше с каждого пузыря.
Поэтому пошли в парк. Пойти-то пошли, но с торговлей начались осложнения. Во-первых, было просто стыдно предлагать чужим людям купить бутылки: дома оба привыкли к определенному респекту и общественному положению. Во-вторых, оба боялись полицейских. Когда они все же преодолевали свои страхи и застенчивость, выяснялось, что предложение было сделано не тем, на кого оно рассчитано.
Первая, залихватского вида старушка, катившая по дорожке на… роликовых коньках, едва сама не вызвала полицию – так испугалась внезапно возникшего на ее пути с высоко поднятой бутылкой в руке Береславского.
– Откуда ж я знал, что она не пьет? – оправдывался Ефим. – Ты видал, какой у нее нос красный?
– Это просто сосуды расширенные, – осудил бестолкового товарища доктор. И резким шагом направился к двум мужчинам, спешащим в сторону порту. – Морячкам продам. Смотри на их шапки, точно – ирландцы.
Ефим с завистью смотрел на ловкого доктора, который вот-вот втюхает иностранным пьяницам свое алкогольное добро. А может, и Береславского тоже, если удача склонится на их сторону. Он встал на «атас», а доктор яростно сигнализировал ирландцам об ожидавшем их счастье.
Мужички остановились и, уяснив суть дела, дружно расхохотались. Оба оказались матросами с российского сухогруза, ошвартовавшегося у третьего причала.
– Ну его на хрен, этот бизнес, – заявил покрасневший от злости эскулап, вернувшись к Ефиму.
– Не фига было к ирландцам приставать, – резонно заметил Береславский.
Короче, они отложили решение неприятного вопроса на следующий день, потом – на следующий, потом на вечер перед отходом. Наконец «Ильич» пару раз гуднул и поплыл в сторону Родины.
– Ну и чего мы с ними будем делать? – произнес доктор, брезгливо глядя на издевательски сверкавшие под мощной каютной лампой шесть бутылок. – Домой повезем? Вся таможня оборжется. Все – оттуда, а мы – туда.
– Может, их выпить? – задумчиво предложил Ефим. – Мы четыре дня уже не пьем.
Это было правдой. Сама мысль о том, чтобы выпить водки за десять баксов, казалась кощунственной. Но вот эти стоявшие на столе бутылки снова стали по шесть рублей. Так что вполне можно себе позволить.
И Ефим с доктором выпили. Закуски было самая малость – остатки того, что прихватили из дома. Возможно, они вообще бы умерли – все-таки по три бутылки на брата, – но, на их счастье, в каюту постучались двое сибирячков, хороших ребят, знакомство с которыми завязалось здесь же, на пароме. Они помогли братьям по разуму, сильно уменьшив степень алкогольной интоксикации, доставшуюся инициаторам разгула.
Тот самый первый в жизни Ефима круиз закончился так же весело, как и начинался. Выйдя из морвокзала в апрельскую, насквозь мокрую петроградскую погодку, доктор широко развел руки и с чувством произнес:
– Здравствуй, Родина!
И тут же был по самые уши окачен талой водой из-под колеса не пожелавшего притормаживать грузовичка. А радостно смеявшийся Ефим уже ночью, в купе поезда Санкт-Петербург – Москва, стал жертвой поездных воров, укравших у него его единственные за тридцать с лишним лет жизни фирменные джинсы «Levis»…
Ефим вздохнул, вспоминая былые деньки. Денег было меньше. Но и лет было меньше, черт возьми! А лысины не было вовсе.
Впрочем, долго расстраиваться он не любил: ведь впереди еще столько интересного!
Автобус тормознул прямо возле трапа «Океанской звезды». Швед-таможенник залопотал по-своему.
– Если что-то надо задекларировать – пожалуйста! – перевела гидиха. – Деньги за покупки «такс-фри» можно получить на судне.
Ефиму декларировать было нечего, и он поднялся на борт.
Навстречу ему, как и утром, на ходу кивнув рекламисту, быстро прошел Семен Мильштейн. Его ничего не выражавшие глаза смотрели внутрь себя.
«Уезжает, значит», – подумал Ефим, не испытывая, впрочем, никакого сожаления. Надо быть Лесной Дашей, чтобы любить этого человека. А Ефим – вовсе не Лесная Даша.
Кстати, сама вышеупомянутая дева с Мильштейном едва разминулась, пройдя чуть раньше. Шла она быстро и целеустремленно, помогая крепкой рукой своему обессилевшему спутнику: когда Кефир успел так набраться, Береславский не заметил. По лицу Никифорова блуждала слабая идиотическая улыбка, а лицо Лесной Даши выражало отчетливую досаду. Впрочем, несмотря на это, она не возражала против того, чтоб безжизненная длань Кефира возлежала на ее упругих плечах. А может, ей так легче было его тащить?
8. Третий день плавания теплохода «Океанская звезда»
Стокгольм, Швеция
День и вечер
Поднявшись на борт теплохода, Семен сразу приступил к делу. Они заперлись в роскошной – двухкомнатной – каюте Агуреева, причем за дверью, в коридоре, остался Муса, а под открытым окном – на VIP-палубе в каютах были не круглые иллюминаторы, а настоящие, опускающиеся, как в вагонах, окна – прогуливался Алеха.
– Выяснил что-нибудь? – спросил Николай. Он, конечно, знал про попытку взорвать самолет по пути в Питер, но не знал о результатах поисков злоумышленника – даже по кодирующему телефону о таких вещах они старались не разговаривать.
– Пока немного, – ответил Мильштейн. – «Глобал кэпитал», похоже, ни при чем. Чечены – тоже, хотя пластит принес чечен.
– Последнее не понял.
– Он – одиночка. Индивидуальный подряд.
– Но хоть какие-то зацепки есть?
– Зацепки всегда есть. Правда, я сомневаюсь, что по ним можно будет выйти на заказчика.
…Мильштейн говорил меньше минуты, но, чтобы узнать это, ему и его многочисленным подчиненным пришлось двое с лишним суток носиться без сна и отдыха.
Первой была встреча с Юрием Анкудиновым – высоким ухоженным блондином в отутюженной трехтысячедолларовой тройке и белоснежной рубашке с бриллиантами в запонках. Выпускник привилегированной западной бизнес-школы, он долгое время работал в Штатах, а теперь, вернувшись на Родину, стал финансовым директором компании «Глобал кэпитал».
На саморекламу «GC» не тратила ни копейки, но все, кому надо, знали, что здесь работают большие специалисты по недружественным слияниям и поглощениям.
Иногда «GC» работала по собственным планам, способствуя банкротству предприятий с хорошими активами, но тяжелым текущим положением. После захвата такие компании, как правило, распродавались по частям.
Иногда «GC» трудилась под заказ, готовя почву для тихого – или не очень – свержения руководства той или иной фирмы. Разумеется, помимо денег и юридических знаний, «GC» в полной мере использовала то, что в газетах стыдливо именуют административным ресурсом.
Короче, «GC» был неприятным соперником «Четверки». Хотя – то ли западный стиль работы сказывался, то ли из-за того, что «GC» никогда не тянулась за слишком уж большим пирогом, – в прежних переделах решение бизнес-вопросов с помощью стрельбы за ней никогда не отмечалось.
– Здравствуйте, Семен Евсеевич! – тепло поприветствовал Мильштейна топ-менеджер компании, искренне желавшей скушать «Четверку». – Разобрались, что у вас там приключилось?
– Разбираемся, – сухо ответил Мильштейн. – Вы – в числе подозреваемых.
– А вы не меняетесь, – вновь улыбнулся Анкудинов, но видно было, что на этот раз – с усилием. Входить в число смертельных врагов давно и надолго спятившего Мильштейна ему явно не хотелось.
– Сашка был моим другом, – объяснил Семен, – так что это – личное.
– «Глобал» здесь ни при чем, – как можно тверже заявил Юрий. – Я никогда не делал этого раньше, но сейчас готов пойти на то, чтобы раскрыть нашего заказчика: санкцию от него мы уже получили. Это солидная западная фирма с хорошей репутацией, ей скандалы с кровью ни к чему. Более того, нами получены инструкции, что, если криминал, связанный с «Четверкой», не прекратится, они выйдут из игры.
Семен Евсеевич внимательно ознакомился с представленными документами и доказательствами непричастности «GC» к кровавому переделу. Да, похоже, Анкудинов говорит правду: мощная немецкая инвестиционная группа вряд ли пойдет на такие шаги. А может, менеджеры «GC» за немецкие деньги готовили почву под собственные интересы?
Будто читая мысли, встревоженный Анкудинов дополнил бумаги собственными соображениями:
– Немцы заказали устойчивую компанию среднего или выше среднего размера, не связанную с государством или бандитами. Они готовы были платить много за добротный билет в русский бизнес. Вы же видели нашу стратегию: мы не старались валить ваши предприятия, мы пытались перекупать обязательства вашим сторонним кредиторам. Если бы вы согласились на продажу или слияние, «Четверка» была бы продана по очень хорошей, чуть ли не европейской цене! Разве это похоже на криминальный захват?
Не проронивший за прошедший час ни слова Мильштейн встал:
– Вы предоставите мне копии материалов?
– Не хотелось бы, – замялся Анкудинов. – Вы же знаете, мы не обязаны даже показывать их вам.
– Как хотите, – сухо сказал Семен.
Анкудинов быстро нажал кнопку вызова и попросил мгновенно появившуюся помощницу сделать копии материалов со всей папки.
Мильштейн снова сел в кресло.
– Мы не боимся вас, – сказал Анкудинов. – Просто мы не хотим играть на чужом поле. И отвечать за то, к чему непричастны.
Потом он еще что-то убедительное говорил – о своих связях, бесстрашии и одновременном нежелании конфликтовать, – но Мильштейн видел, что этот лощеный отечественный иностранец действительно очень боится быть втянутым в жестокий конфликт. И еще: похоже, ни немецкий заказчик, ни сам Анкудинов непричастны к смерти Болховитинова. Хотя совсем вычеркивать «GC» из списка рано: может, в ней есть более мелкие и более отчаянные игроки, попытавшиеся чужими руками вытащить себе из огня каштаны.
Да и мягкий захват «Четверки» кем бы то ни было тоже не входил в планы начальника службы безопасности холдинга. Хотя здесь есть большая разница: на мягкий ход последует мягкий ответ.
А на кровь – только кровь.
Второй была встреча с Мусой Шамаевым, неформальным лидером крупнейшей из оставшихся в Москве чеченских ОПГ. Разумеется, он имел информацию о всех серьезных событиях, приключившихся с участием криминалитета этой этнической группы.
Лет пять назад Муса и встречаться не стал бы с Мильштейном: уж очень был тогда крут. И дело не только в действительно сильных и смелых боевиках, стоявших за ним, но и в оптовой скупке представителей силовых структур, призванных эту самую этническую преступность контролировать. Причем скупке, продолжавшейся долгие годы.
Кроме того, за спиной Шамаева тогда присутствовала совершенно независимая Чеченская республика, где в случае чего можно было надежно спрятать кого угодно: от засветившегося боевика до дорогого – в самом прямом смысле этого слова – заложника-иностранца.
Сейчас ситуация заметно изменилась, причем совершенно не в пользу Шамаева. Нет, конечно, взяточники стройной толпой не пошли на явку с повинной. И бандиты тоже в массе своей не стали перековывать мечи на орала. Но порядка стало больше. А главное – исчезла ситуация, как будто списанная со старых летописей, когда на границе Руси была древняя половецкая степь, откуда степняки совершали свои дерзкие набеги и куда уходили от ответных – как сегодня бы сказали, антитеррористических – мер русских князей.
И еще была причина, по которой Шамаев решил предоставить Мильштейну аудиенцию: потихоньку-полегоньку в этом яростном и жестоком мире Семен Евсеевич стал той фигурой, которую уже неправильно было бы игнорировать. Неправильно, потому что – опасно.
Вот почему ровно за десять минут до назначенного времени Семен подъезжал к кафе «Минутка», современной «стекляшке», что угнездилось на Кольцевой автодороге. Он знал, что Алеха и Муса прибыли на место встречи как минимум на пару часов раньше. И если бы что-то их насторожило, дали бы знать.
В кармане Семена Евсеевича лежал официально зарегистрированный «Иж-71», переделанный из «ПМ», предназначенный для чоповцев и гражданских лиц. Оснащенная ослабленным патроном, это была малополезная вещь в реальном бою. Но в городе, где если стреляют, то, как правило, в упор, его девятимиллиметровые пули могли оказаться серьезным средством для охлаждения разгоряченных мозгов.
Муса и Алеха были вооружены гораздо серьезнее, причем как бы в двух уровнях. На первом – то же так называемое гражданское оружие: «Иж-71» и гладкоствольные магазинные ружья «Сайга». С автоматикой от «калаша» и картечными зарядами это была достаточно убойная штука, если расстояния не превышали сотни метров. Тем более что ухаживали за оружием любовно: вечно заедающие магазины отполированы и отлажены, все, что должно быть смазано, было смазано, а гильзы использовались только металлические. Они были дороже бумажных, но есть вопросы, в которых слишком дорого экономить.
Второй уровень вооружения был, как бы это сказать, неофициальный. И здесь перечисление заняло бы гораздо больше места, потому что оружейный склад, коим ведал Муса, был немал и, кроме того, постоянно пополнялся всякими новомодными штучками, причем не только российского производства.
Шамаев встретил Мильштейна на пороге: высокий спокойный светловолосый мужик лет 45–50.
– Здравствуй, Семен, – с характерным акцентом поздоровался он.
– Здравствуй, – спокойно ответил Мильштейн, ростом едва достающий до плеча собеседника.
Они прошли внутрь и сели за столик. Семен легко определил в зале подчиненных Шамаева, но какого-то вооруженного конфликта не опасался: сейчас он был не нужен ни одной из сторон.
Официантка, тоже кавказская девчонка, принесла еду – мясо с овощами и легкое вино. Бокал был только один – для Мильштейна, но не потому, что Семена хотели отравить, – руководитель принимающей стороны вообще не употреблял спиртного.
Минут десять о деле не было сказано ни слова. Лишь утолив первый голод, Муса начал разговор:
– Что бы ты хотел знать, Семен?
– Кто убил Сашку Болховитинова? – не надеясь на успех, на всякий случай спросил Мильштейн.
– Ноль информации, – спокойно ответил Шамаев. – Из газеты узнал.
– Кто дал заказ Костоеву?
– Не знаю.
На этот раз Семен не удовлетворился ответом.
– Он из твоего тейпа, Муса, – вежливо, но настойчиво сказал Мильштейн.
– У нас очень большой тейп, – задумчиво отозвался Шамаев, теребя голый подбородок. «Привычка осталась с тех пор, когда бороду носил», – подумал Семен.
– Он хотел взорвать самолет, – произнес представитель «Четверки». – А в самолете тоже летел мой друг. Больше у меня друзей нет. Так что сам понимаешь…
– Понимаю, – согласился Шамаев. – Кроме твоего друга, в самолете было еще сто человек. Нам такие фейерверки ни к чему. С чеченским-то следом.
– Пока никакого следа нет, – равнодушно сказал Мильштейн. – Пока мы разбираемся сами.
– Это угроза? – осведомился Шамаев.
– Господи, – усмехнулся Семен, – нет, конечно. Это не угроза. Просто я должен убедиться, работают против нас чечены или нет.
– И если – да?
– Мы слишком маленькие воевать с вами, – улыбнулся Мильштейн. «Какая неприятная улыбка», – отметил про себя многое повидавший в этой жизни Шамаев. А вслух сказал:
– Понятно. Подключите государство?
– Оно само подключится, – перестал улыбаться Семен. – Если это единичный отморозок и если его цель – Агуреев, то это только наше частное дело. А если нет – сам понимаешь. К тому же взрывать самолеты идеологически неправильно. Все равно что дома.
– Еще неизвестно, кто взорвал дома! – оскалился Шамаев.
– Зато известно, кто хотел взорвать самолет, – спокойно сказал Мильштейн. – Твой родственник Костоев. И мне очень нужен заказчик. – Семен, перегнувшись через стол, передал Шамаеву бумажку с именами подельников, полученными от Костоева.
– Я не могу сдать чеченцев, – глухо сказал собеседник.
– Можно забыть про исполнителей, – не стал спорить Мильштейн. – Мне нужен заказчик.
– Послушай, они его сами не знают. Посредник был иностранец. Три недели назад. Треть суммы отдал авансом.
– Это сколько будет? – уточнил Семен.
– Всего – сто пятьдесят тысяч. Аванс – полтинник баксов, – быстро заговорил Шамаев, неправильно восприняв интерес Мильштейна. – Может, договоримся? В конце концов, никто, слава Аллаху, не погиб. Мы возвращаем вам «зелень», вы отдаете нам Асхата. Клянусь Аллахом, больше эти люди самолеты взрывать не будут, – пообещал он. – Я их вообще отсюда выставлю, чтоб не отсвечивали.
– А заказчик? – спросил Мильштейн.
– Его не найти! – убежденно ответил Шамаев. – Он же видел, что самолет долетел нормально. А может, сам в аэропорту контролировал.
– Может, – согласился Мильштейн.
– Ну так что – договоримся?
– Нет.
– Почему – нет? – на глазах терял терпение Шамаев (все-таки кто он, Шамаев, и кто этот недомерок напротив?). – Это не наша инициатива была. Это – отморозки. Мы с ними сами разберемся. Почему – нет? Ты мне – Асхата, я тебе – деньги.
– Нет у меня Асхата.
– А где он? – угрожающе нахмурился Шамаев.
– Умер.
– Почему умер?
– Не знаю, – равнодушно ответил Мильштейн. – Может, потому что я ему руку отпилил.
– Сволочь! – вскочил Шамаев. Одновременно вскочили еще двое, ожидая дальнейших приказаний.
– Остынь, Муса, – сказал Семен, закладывая в рот пучок свежей зелени. – Ты же на мушке!
Шамаев и сам уже видел – благо вокруг висели дешевые зеркала, – как по его лбу заплясала красная метка лазерного целеуказателя.
– Что с моими людьми на улице? – сдавленно спросил он. – Там мой брат.
– Думаю, жив твой брат, – равнодушно ответил Семен, дожевывая лист салата. – Если только сам не напросился.
– Сволочь! – прошипел чеченец. – У тебя что – две жизни?
– Ну хватит, – проглотил наконец последний кусок Мильштейн. – Ты сколько лет в Москве уже трудишься?
– Шесть, – машинально ответил Шамаев.
– Хорошая квартира на Каляевской, хорошая жена, хорошие дочки, в музыкалку ходят, – медленно перечислял Мильштейн. – Тебе нужны перемены? Помнишь своего тезку, Мусу? Он, правда, без языка, но в таком деле язык и не нужен.
Шамаев побелел как полотно. Минуту простоял молча. Потом спросил, с трудом сдерживая клокочущий внутри гнев и желание убивать сейчас же, немедленно:
– Ты способен тронуть детей?
Мильштейн тоже встал во весь свой негигантский рост и, повернув голову к рослому собеседнику, ответил вопросом на вопрос:
– А ты думал, только ты способен? Забыл Сенги-Чу?
Шамаев Сенги-Чу не забыл. Собственно, это и было главной причиной, по которой он согласился встретиться с настырным евреем.
– Хорошо, – переступил Шамаев через себя. – Эти придурки уже в бегах. Да хоть бы они и были здесь, заказчика действительно не найти. Что ты в итоге хочешь?
– Да в общем-то ничего, Муса, – спокойно сказал Мильштейн, выходя из-за стола. – Мне было важно понять, что с вашей стороны больше не будет враждебных действий. Я правильно понял, что их не будет?
– Правильно, – пытаясь говорить спокойно, ответил Шамаев.
– Вот, собственно, и все, – сказал Семен и, поблагодарив за еду, вышел из кафе.
А еще через несколько минут он уже сидел в джипе вместе с Мусой и Алехой.
– Теряют класс родственнички-то твои, – ухмыльнулся, обращаясь к Мусе, Алеха.
– Заткнись, придурь! – грубо оборвал его Мильштейн. Но Муса все равно обиделся, отвернулся к окну.
– Не злись, – пошел на мировую Алеха. – Ты ж мой напарник и лучший друган. К тому же – тихий.
– Зато ты – помело, – подвел итог Семен. – Все. Приедем домой, собираем вещи и – в аэропорт. Паспорта, визы уже есть. Вас я оставлю с Агуреевым, сам вернусь сюда.
Муса повернулся к начальнику, как бы желая высказать свое несогласие.
– Так надо, Муса, – мягко сказал Мильштейн. – Кольку лучше вас с Алехой никто не прикроет. А у меня тут будет больше аналитическая работа. Есть определенные мыслишки.
…Мильштейн докладывал Агурееву меньше минуты, а на большее фактов не хватило.
– Ну и что мы имеем с гуся? – размышлял Николай. – Похоже, ничего.
– Ну, не совсем так, – сказал Семен. – Во-первых, ты жив.
– Да, это немаловажно, – вынужден был согласиться Агуреев.
– Во-вторых, с чеченами не воюем. В-третьих, «Глобал кэпитал» почти оправдалась.
– В общем, все классно, – засмеялся Николай. – Тогда я – в Москву. Там без Сашки дел – куча. Может, вместе и полетим?
– Не дури, – сказал Мильштейн. – В Москве тебя быстро хлопнут. Ни одна охрана не поможет.
– Почему в Москве хлопнут, а здесь нет?
– Здесь мы все контролируем, список пассажиров полностью изучен, Муса с Алехой останутся до конца круиза. А там – полная непонятка.
– Может, ты и прав, – задумался новый президент «Четверки». – Но уж больно все противно. Да еще людям круиз портим, остановки меняем.
– Никто вроде не жалуется, – усмехнулся Семен. – Им же скидки какие дали!
– Это правда. Только четверо и отказались.
– Значит, пассажиров стало меньше?
– Почему? Столько же. В тот же день все четыре путевки купили.
Мильштейн аж подскочил:
– В какой – тот же?
– В последний. – До Агуреева тоже дошел допущенный прокол. – Да ладно тебе! Уже на воду дуем! Никто ж не знал, что я еду!
– Давай сюда список, – твердо сказал Семен. – Немедленно.
Читать бесплатно другие книги:
