Похищение Европы Гольман Иосиф

36. Последний день плавания теплохода «Океанская звезда»

Порт-Саид, Египет

День

От раскаленной, несмотря на утро, бетонки небольшого порт-саидского аэродрома – в тени на термометре было 39 градусов – поднималось жаркое воздушное марево. Полупрозрачный воздух дрожал и двигался за панорамными стеклами почти пустого зала ожидания.

Кроме двух египтян – служащих аэропорта, здесь все были знакомые лица, преимущественно – бывшие: бывшая зэчка и бывшая учительница Людмила Петровна Евстигнеева, бывшая жена Николая Агуреева княжна Ева Бенкендорф, бывший журналист-«чернопиарщик» Игорь Никифоров. Из настоящих присутствовали: Ефим Аркадьевич Береславский с фотокамерой на пузе и девушка Катя со своим чиновником-культуристом, которого она, похоже, и в самом деле серьезно охмурила.

Еще была Даша Лесная, оформлявшая с аэропортовскими необходимые бумаги на группу, но, закончив свои дела, она мгновенно смоталась на «Океанскую звезду», так и маячившую на рейде, с протянутой к ней от берега чередой лодок-понтонов с настилами.

Собственно, эта маленькая группка вобрала в свои ряды всех энтузиастов, собравшихся на деньги «Четверки» продлить каникулы в Эмиратах, – так компания косвенно попросила прощения за безумно путаный маршрут лайнера. Несмотря на халяву, подавляющая часть туристов на Красное море не поехала: круиз и так получился длинным, всем уже хотелось домой, в прохладу, в прозрачную красоту среднерусского бабьего лета.

Бесплатной путевкой прельстились лишь двое: «культурист» – видно, не так уж он загружен на своей «государевой» службе – и старая учительница, для которой долгожданное счастье началось с путевки на «Океанскую звезду» и она жаждала его продолжения. Людмила Петровна слегка поколебалась из-за Хусейна, но Ефим дал ей страшную клятву, что довезет песика до Москвы в целости и сохранности.

Остальные поехали по другим причинам. Девушка Катя – в придачу к чиновнику, Кефир – потому что пока не видел будущего и предпочел еще немного проплыть по течению, а Ева – потому что ей было необходимо как можно быстрее уехать от бывшего мужа и всех его соратников. И – как можно дальше.

Самого Агуреева она не очень боялась. Зато четко понимала, что сделает с ней Мильштейн, если только дотянется. Она ни на миг не сомневалась, что ее не спасет ничье заступничество, даже – агуреевское. Своего Блоху Мойша не простит никому. А теперь еще и Лерку.

Агуреев так и сказал ей напоследок: «Останешься живой, если успеешь». Подразумевалось, что до приезда Семена Евсеевича. Раненый Алеха еще угрозы не представлял, а Муса был жестко связан приказом босса. Так что вопрос спасения шкуры встал перед Евой достаточно остро, и она не рискнула терять время, ожидая вылета в более подходящем – европейском – направлении. Ей важно было немедленно смотаться отсюда, и любой самолет в этом деле был попутным. А из Эмиратов она уже улетит в Испанию.

Непонятным только оставалось, на что сдались Эмираты Ефиму. Он уже откровенно скучал и по Москве, и по своей благоверной. Однако вместе с малочисленной группой поднялся ни свет ни заря, записанный, как и они, в авиапутешественники. На животе его лежал большой фотоаппарат, а на плече висел обтрепанный черный кофр с бесчисленными объективами, вспышками, пленками, протирками для линз и прочей только одному ему ведомой мишурой.

Он сидел рядом с Людмилой Петровной, аккуратно расчесывающей старомодным полукруглым гребнем свои ультрасовременные розовые кудри. Катя со своим суженым сидели неподалеку, через три лавки. Кефир и Ева стояли отдельно, поодаль. Но если Кефир не имел ничего, кроме спортивной сумки, то у княжны добра хватало: огромный зеленый, из ударопрочного пластика, чемодан на колесиках, большая черная сумка на «молнии», а на плече еще – модная маленькая дамская.

Ева нервничала: самолет снова на полчаса задержали, а зловещий неуправляемый Мойша дышал ей прямо в затылок. И вообще – провал ее плана обогащения организации за счет «Четверки» еще предстояло пережить. И выслушать – она криво усмехнулась – мнение товарищей по борьбе, которое могло быть весьма нелицеприятным.

«Вот сволота!» – неожиданно по-русски подумала про своих соратников княжна. Сами бы ложились под этого грубого толстого кретина, которому мама в детстве так ничего и не рассказала про дезодоранты. И сами бы толкали его за борт. Сами бы слали мэйлы от этой старой дуры Лерки, рискуя в любой момент быть застуканной. Наконец, сами бы отсчитывали секунды на своих «Картье», зная, что каждая из них наверняка приближает приезд маленького кривоногого мужчинки, которому лично она ничего плохого не сделала. Ну, может, разок подослала убийц, поправила она сама себя. Однако единственная цель этого мужчины – лишить ее жизни, причем максимально мучительным способом.

Ожидание и нервы усугубили простое человеческое желание – Еве захотелось в туалет. Она оглянулась по сторонам – кого бы попросить присмотреть за вещами? Кефир был физически противен – вроде уже почти забыла его потные объятия, а тут вдруг вспомнилось, да так тошнотворно! Катю Ева ненавидела: еще вчера та была проституткой, а Ева – почти княгиней. Сейчас же столь ясной определенности уже не было, и молодой шлюхе такое изменение диспозиции нравилось необычайно. Нет, их она просить не будет.

А может, оставить бебехи у стенки? Однако – уже страшно: в зал потихоньку начали входить местные, темнокожие и громкоговорящие, люди. Еве, как это ни стыдно для интернационалистки и антиглобалистки, совершенно не хотелось оставлять дорогостоящие вещи в их досягаемости.

Она решилась и направилась в сторону розововолосой бабуленции. Против нее она, в отличие от Береславского, ничего не имела. И песик у нее замечательный, не зря ныряла (Ева не знала, что именно Хусейн вынюхал взрывчатку в доставленных на борт «Океанской звезды» ящиках). К Береславскому теплых чувств княжна не питала: типичный толстокожий буржуа, на все готовый ради сохранения своей единоличной сытости и устроенности. При ближайшем рассмотрении он даже опасен.

Но – не сегодня. Через час, максимум – полтора, она улетит и больше никогда не увидит этого малосимпатичного ей человека.

– Людмила Петровна, – обратилась она к пожилой даме, почти демонстративно не замечая присевшего рядом Ефима, – можно мне оставить вещи рядом с вами?

– Пожалуйста, – усмехнулась та. – Я уголовников издалека вижу.

К кому относилась сделанная ремарка, осталось не вполне ясным, но Еве было не до филологических деталей.

– Спасибо, – сказала она, с помощью вскочившего Ефима поднесла чемодан и сумку и быстро пошла по направлению, указанному на синем информационном щите.

– Да ты никак джентльмен, Ефимчик? – уколола бабулька Береславского, ранее в хороших манерах не замеченного.

– Стараюсь, – скромно ответил тот, присаживаясь рядом с оставленными на сохранение вещами княжны.

– Ну-ну, – сказала Людмила Петровна, уселась поудобнее на мягком диванчике и смежила веки. «Настоящий зэк никогда не упустит возможности вздремнуть», – подумал Береславский. Поозиравшись, он, стараясь не производить лишнего шума, зашарил по боковым карманам сумки. На них висели крошечные кодовые замочки.

На главной «молнии», стопоря ее, тоже висел подобный, но – с более длинной дужкой. Ефим изловчился и, не снимая замка, приоткрыл молнию. Ненамного – максимум на полтора-два сантиметра. Этого хватило, чтобы одну за другой протолкнуть в образовавшуюся щелку две бумажные трубочки сантиметров в десять – двенадцать длиной.

Не издавая ни звука, Береславский ловко закрыл молнию. И вовремя: к лавочке стремительно приближалась княжна. Она решила потерпеть до самолета: приятный мужской голос в динамиках объявил регистрацию их рейса.

Подозрительно посмотрев на побледневшего рекламиста – Ефим Аркадьевич даже руки засунул в карманы, чтоб скрыть тряску, – Ева поблагодарила так и не успевшую поспать Людмилу Петровну, подхватила вещи и потащила их к стойке регистрации.

Формальности прошли моментально. Русскую группку просто провели на поле, к выделенному на короткий чартерный рейс крошечному одномоторному самолетику.

Ефим стоял на регистрацию последним, и когда он отходил от стойки, княжна уже прошла ненавязчивый спецконтроль.

К аэроплану, лихо подрулившему прямо к зданию и выпустившему свой собственный маленький трапчик – даже не трапчик, а лесенку алюминиевую с перильцами, – побрели по раскаленному мареву пешком – благо дистанция не была утомительной. Самолетик изнутри напоминал автобус, с той только разницей, что обычно автобусы бывают гораздо больших размеров.

– А… это, – подобрала наконец определение Евстигнеева, – и в самом деле полетит?

– Не сомневайтесь, – сказала Ева. – Я на таких летала в Африке. Очень даже могут.

– Ну, будем надеяться, – недоверчиво сказала Людмила Петровна.

– Все сели? – как таксист, спросил на ломаном английском смуглый улыбчивый пилот.

– Одного нет, – осмотревшись, сказала девушка Катя. – Береславский отстал.

– Не ждите, – ответила за опоздавшего Евстигнеева. – Он не придет.

– Это почему? – вскинулась княжна. Она не любила резких действий тех, кому не доверяла.

– Он разбирается в авиации, – усмехнулась веселая старушка. – И сделал вывод, что лучше не надо. Ефим поехал на теплоход. Сказал мне, чтоб не ждали.

– Водку пить с Агуреевым, – сделала успокоенный вывод Ева. – Вот ведь козлы!

– Все мужики одинаковы, – поддержала ее – редкий случай! – Катерина. И тут же спохватилась: – Только Михаил Иванович у меня другой! – погладила она его по толстой руке. – Вот он – ничего не боится! – Культурист, разомлев от похвалы, приобнял девушку.

– Короче – можно ехать! – решительно тряхнув розовыми кудельками, отдала указание Евстигнеева. – Шеф, заводи!

Катя перевела общее мнение на английский, пилот улыбнулся белейшими зубами и нажал кнопку стартера. Мотор загудел, потом зарычал, потом завыл.

– Он весь полет так будет? – спросила Евстигнеева.

– Это недолго, – пояснила Ева.

– В каком смысле? – насторожилась Людмила Петровна.

– Да нам лететь-то всего ничего, – успокоила ее княжна. – Здесь же рядом.

Рядом-то рядом, но отличия между Египтом и одним из княжеств ОАЭ были серьезными и начинались прямо в аэропорту. И дело не в том, что здешние авиаворота были и больше и несравнимо роскошнее, чем в Порт-Саиде: в качестве отделочного материала использовалось даже золото.

Гораздо заметнее было то, что вы из арабской светской страны попадали в арабскую религиозную. Женщин в аэропорту было мало, а те, что были, маскировались так, что без рентгена не узнаешь. У самых свободолюбивых оставались открытыми лишь глаза и нос. Все прочие были задрапированы в паранджу с головы до пят.

– Экзотика! – прошептала девушка Катя, пытаясь натянуть пониже свою ультраэкономную – по количеству израсходованной материи – юбчонку. И – не преуспела: юбка, послушно сползая вниз, не слишком много закрывала. Зато вверху открывала более чем достаточно.

– Тришкин кафтан, – прокомментировала Людмила Петровна. Катерина не обиделась: розовокудрая бывшая зэчка была единственной, кто ни на словах, ни в душе не презирал – и тем более не осуждал – ее стремление построить хорошую жизнь с помощью того, что Бог послал.

– Точно, – согласилась девчонка и оставила бесполезные попытки.

Так они прошли к стойкам паспортного контроля, сопровождаемые взглядами всей мужской половины временного населения аэропорта. Самые огненные взоры, конечно, устремлялись к голоногой Кате. Но и княжну не обделяли: хоть была она в достойном длинном платье, однако замечательные Евины пропорции проглядывали и сквозь него.

На контроле паспорта штампанули моментально: к туристам здесь привыкли. Разве что девушку Катю вежливо попросили переодеться, а когда она объяснила, что остальной ее гардероб принципиально от этого не отличается, сопроводили вместе со спутником в магазин «дьюти фри». Там вопрос был решен минут за двадцать. Из-за этих-то минут ни Катя, ни Михаил Иванович не увидели весьма драматических событий.

Таможенный пост первым беспрепятственно прошел Кефир. Второй шла Ева. Но остановилась, услышав странный тихий возглас теплоходной мисс Марпл.

– Бедняжка, – сказала старуха.

– Кто? – обернувшись, машинально спросила Ева.

– Ты, детка, – печально ответила Людмила Петровна. Ей действительно было чертовски грустно. – Не надо было тебе убивать людей. Нехорошо это.

– Что вы несете? – сразу потеряла бесстрастность княжна. Она лишь едва успела прочувствовать это сладчайшее чувство – наступающей безопасности.

– Ты знаешь, детка, что я несу, – спокойно сказала Евстигнеева и тяжело вздохнула.

Таможенник постучал карандашиком по поверхности стойки – мол, давайте, граждане, поторапливайтесь. Ева взяла себя в руки и пошла мимо офицера по «зеленому» коридору.

Тот остановил молодую женщину, и княжна, недоуменно качнув головой – ее почти никогда не досматривали на границах, – поставила чемодан на стойку. Но араб смотреть чемодан не стал. Принципиально не переходя на английский, который, конечно же, знал в совершенстве, он что-то гортанно выкрикнул и рукой показал на черную сумку.

– Хотите осмотреть сумку? – улыбнулась Ева. Ей стало спокойнее: в сумке лежали результаты порт-саидского шопинга, и никаких неприятностей принести их обладателю они не могли.

– Yes, mam, – вежливо согласился вышедший из дежурного офиса второй, с рацией у уха.

– Пожалуйста, – сказала княжна, кладя сумку на стойку. – Wait a moment. Сейчас дам ключик.

Вежливый офицер открыл Евиным ключиком блокирующий молнию замок и одним махом расстегнул сумку – аж застежка взвизгнула. Другой – видеокамерой, вынутой из-под стойки, – снимал каждый шаг процесса.

Мгновенно из сумки были извлечены две бумажные трубки, купленные Ефимом у папаши красивого мальчика Фуада.

– What is it? – спросил он у Евы.

– Я не знаю, – холодея, ответила та.

– Вы не знаете, что в вашей сумке? – улыбнулся теперь уже третий, понимающий и говорящий по-русски. Он вынырнул вообще из ниоткуда. – А сумка-то хоть ваша?

Перед бедной Евой, только-только выбравшейся из смертельной переделки, вновь замаячила плаха. И она, не в силах более сопротивляться, ухватилась за протянутый ей спасательный круг.

– Н-не знаю, – прошептала она. – Наверное, не моя. В моей этого не было.

– Чего – этого? – Третий был просто душка, с теплой улыбкой из-под щегольских черных усиков.

– Не знаю, – страдальчески скривилась княжна. – Трубочек этих. Я не знаю, что это может быть.

Врала княжна. Знала. Острым своим умом уже все сопоставила: и отлучку в туалет перед стартом, и отказ Ефима от полета, и жалость розоволосой старушки Евстигнеевой. Но тянула время, надеясь сама не зная на что.

А офицер доставал из сумки вещи. К некоторым из них были прикреплены товарные чеки, выписанные на Евино имя. Потом сверил багажную квитанцию на сумке с корешком, наклеенным в Евин авиабилет.

– Все-таки эта ваша сумка, мисс, – даже с сожалением сказал он. Мол – сочувствую, но долг превыше всего.

– Моя, – чуть слышно сказала княжна.

– А что в трубочках? – спросил таможенник.

– Я не знаю! – привлекая общее внимание, закричала бедная Ева. – Это Береславский подложил! Скотина! Сволочь! – Далее пошел набор идиом, которые не знал даже дипломированный офицер-переводчик.

На крик обернулся уже прошедший контроль Кефир. Почуяв жареное, быстро пошел прочь. Нельзя дружить с погибающими: все смертельные болезни – заразны.

– Вы нам про все подробно расскажете, – успокаивал Еву русскоговорящий араб. – Про… этого… Береславского, – все же сложные фамилии давались ему с трудом, – и про эти трубочки.

– Ну скажите же им! – в отчаянии обернулась Ева к Евстигнеевой. – Вы же наверняка видели, как он подкладывал эту дрянь! Скажите же им! – Она заплакала, размазывая тушь по щекам. У нее ломалась жизнь, собственная жизнь. Единственная жизнь! А это совсем другие ощущения по сравнению с теми, когда играешь чужими жизнями.

– Я спала, детка, – расстроенно сказала Людмила Петровна. – Да ты и сама все понимаешь!

– Меня же повесят! – умоляюще выдавила княжна. – Как вы можете!

Евстигнеевой стало плохо. Она знала, что все происходящее – даже не месть, а возмездие. Но это – с одной стороны. А с другой – красивая, умная и богатая женщина. И самая несчастная женщина в мире. Потому что в этой стране, куда она решила сбежать от друзей Блохи, не жестоких наказаний, связанных с наркотиками, не было.

А то, что в трубочках были наркотики, не вызывало сомнений ни у кого.

Ева полностью потеряла контроль над собой, забилась в истерике.

– Успокойтесь, – своеобразно утешал ее офицер. – Вы наверняка сможете оплатить отличного адвоката. Он спасет вас от смертной казни.

– А всю жизнь гнить в вашей тюрьме – лучше? – выкрикнула княжна.

– Лучше, – убежденно сказал офицер. – Когда вас поведут к виселице, а перед виселицей – помилуют, вы согласитесь со мной.

Ева потеряла сознание, безвольно повиснув на руках у офицеров. Подоспевший мужчина-врач потер ей виски нашатырем и теперь быстро набирал в шприц лекарство. Офицеры внимательно осматривали и протоколировали содержимое трубочек.

Через десять минут все было кончено.

Княжну уводили широким светлым коридором, руки в легких титановых наручниках – за спиной. Людмила Петровна неотрывно смотрела ей вслед.

Вдруг Ева резко остановилась, напугав конвоиров. Обернулась. Секунду молча стояла, безошибочно выбрав в толпе зевак старуху.

Потом вновь развернулась, выпрямила спину и, уже не останавливаясь, пошла прочь.

Людмила Петровна вытерла глаза и размашисто перекрестила удалявшуюся княжну.

– Прости, Господи, все ее грехи, – тихо попросила старая женщина. – И мои тоже, – помолчав, добавила она…

37. Четвертый день после окончания плавания теплохода «Океанская звезда»

Измайлово, Москва

Из дневника Даши Лесной

«Пишу ночью, в потемках, чтобы не разбудить Коленьку. Очень вдруг захотелось самовыразиться. Так захотелось, что встала из-под теплого одеяла, достала свою тетрадь и ручку и вот, согнувшись, строчу у иллюминатора в скудном свете палубного фонаря.

Этот текст не увидит никто, даже мой любимый, не говоря уже о моем литературном учителе Ефиме Аркадьевиче Береславском. Может, только сыночек прочтет, когда вырастет большой и когда меня самой уже не будет. Но, надеюсь, это случится еще очень не скоро.

Ну, хватит предисловий.

Я хочу сказать – себе, своему дневнику и Господу Богу, – что я счастлива. Я так счастлива, что боюсь, как бы чего не случилось, ведь нельзя же обычному земному человеку быть таким счастливым.

Или можно?

Я уже пятый день рядом с моим единственным. Днем и ночью. И даже не знаю, когда мне лучше. И днем хорошо. И ночью сладко.

Каждый вечер, когда мы закрываем шторку и дверь, я обнимаю его руками и ногами и сливаюсь с ним так, как только могут слиться два любимых человека. Я чувствую себя его женщиной, его мамой, его дочкой и его сиамским близнецом одновременно.

Это и есть резкое и острое ощущение счастья. Которое лишь усиливается от осознания того, что оно – надолго.

Когда мы поехали домой, у меня возникло такое ощущение, что едем мы уже втроем. Конечно, ни одно УЗИ еще ничего не покажет – на пятый-то день! – но материнское сердце работает лучше всякого УЗИ. А я чувствую Ванечку всем своим существом.

С Коленькой пока не все в порядке. Он убит произошедшим. Он тоскует по друзьям. Он – всегда такой большой и сильный – в последние дни часто плачет. Думает – я не вижу.

Он пока не готов к борьбе, он не такой, каким был всегда.

Но теперь у него есть я, и мы все это преодолеем.

Надо – стала женой. Надо – буду мамой. Надо – войду в их гребаный совет директоров и буду «решать вопросы» – выражение, вызывающее холодное бешенство у профессионального редактора Береславского. Но если надо решать вопросы – я буду их решать.

Это – не мое, я понимаю. Но для Коленьки и Вани – сработаю не хуже той холодной змеи из Оксфорда, или откуда там она. В любом смысле сработаю – меня не пугают ни чеченцы, ни маркетинг, ни налоговая полиция.

Так кто же я есть?

Ефим Аркадьич считает, что я – неплохая, хоть и ехидная девчонка.

Коленька считает, что я слабое, хоть и любящее существо.

Ева, если не дура – а женщины дурами в плане чутья не бывают, – наверняка считает меня опасной тварью.

А я – и то, и другое, и третье.

Я – русская баба, и этим все сказано.

Я буду любить до самой смерти. Давать своему Коленьке до самой смерти. И зубами рвать всех, кто захочет разрушить нашу жизнь, – тоже до самой смерти.

Надеюсь, что последнего не захочет никто.

Где сейчас Ева – не знаю. Но мысли по этому поводу есть. Я спросила о ней у Ефима. И его всегда добрые глаза так мутно захолодели, что он стал смертельно похож на дядю Семена.

Не лицом. А его опасным для жизни выражением.

Поэтому, ничего о Еве не зная, уверена – мы с Коленькой никогда ее больше не увидим.

И – слава Богу.

А сейчас я кончу чирикать ручкой и пойду к своему мужу. Обниму его за толстый живот, прижмусь к нему всем телом и засну, согретая его теплом. И снова испытаю чувство, за жалкое подобие которого несчастные героинщики готовы продавать свою душу.

А продавать-то ее как раз и не надо! Ее надо дарить! И только тому, без которого нельзя дышать.

И тогда все у вас получится.

Ну, я пошла…»

Шесть месяцев после окончания плавания теплохода «Океанская звезда»

Вместо эпилога

Полгода – срок достаточный для закрепления перемен. Или для подтверждения того, что перемен не было вовсе.

Девушка Катя почти оправилась от большого разочарования: у ее любимого чиновника в столице оказалась жена.

Трезво все взвесив, Катя согласилась и на любовницу. Но и здесь незадача – место любовницы тоже не было вакантным.

К счастью, при Кате остались ее красота и молодость. А значит, может быть, все еще будет хорошо…

Игорь Никифоров, наоборот, женился удачно. Дама – хозяйка крупной сети бистро, правда, немного старше его: ей пятьдесят три. Зато выглядит на семьдесят – тяжелая ноша бизнесмена старит любую женщину.

Собственно, на это Кефир и клюнул. Рассчитывал, что его любимая быстро одарит молодого мужа наследством. Каково же было его разочарование, когда она, ощутив наконец настоящую любовь, всерьез взялась за свое здоровье. А чтобы в доме был уют, но не было чужих глаз и ушей, супруга выписала из деревни маму. И бабушку. Бабушке – девяносто семь, выглядит неплохо и утверждает, что на погост не собирается: она, мол, из рода долгожителей…

Алеха уже залечил ногу. Ранение оказалось очень неприятным, хотя лечили его лучшие врачи, и не только в России. Уже ходит сам, немного пока прихрамывая…

Муса не захотел расставаться с Мильштейном, уехал с ним в Израиль, еще раз подтвердив условность некоторых предрассудков.

«Четверка» сохранила за Семеном должность и платит зарплату, невзирая на его присутствие или отсутствие. Но вернется ли Мойша в Москву – пока не известно никому. В том числе и самому Мойше…

Веселая старушка Евстигнеева еще жива. Более того, ее опухоль отступила, сильно уменьшившись в размере. Она даже приезжала к Ефиму повидаться с Хусейном. И получить в «Четверке» бесплатную путевку на круиз в следующем августе. Так что теперь точно скоро не умрет…

Хусейн немного скучал по Людмиле Петровне, однако шебутная семейка Береславских пришлась ему по нраву. Он дружит с береславской кошкой и подбивает клинья под догиню из квартиры № 24…

Догиня пока не воспринимает Хусейна всерьез. А зря: пес с таким образованием рано или поздно своего добьется. Занятно будет посмотреть на щенков…

Елена Феликсовна, несмотря на принятое в Порт-Саиде решение, все же дважды встречалась с Ефимом в Москве. Но оба понимали, что это уже не так здорово, как казалось.

Зато познакомилась с его приятелем. Не прошло и двух месяцев – как вышла замуж, спокойно и с удовольствием.

Странное дело – Ефим, который до этого искал повод деликатно расстаться, вдруг испытал некие муки ревности…

Моше Кацнель получил пулю в живот и сейчас проходит курс реабилитационного лечения на Мертвом море. Он очень торопится на работу, потому что не может спокойно читать про все новые и новые взрывы…

Даша стала толстой и красивой, ждет ребенка. Ванечка не получился, но когда Дуся внутри начинает толкаться, ее заливает чувство непомерного счастья. Несмотря на пузо, каждый день ходит на работу. Помогает мужу, и, надо сказать, неожиданно здорово. Ради него она готова на все, даже на занятие этим уродским, скучным, убивающим молодость бизнесом. Хотя потихоньку ей это начинает казаться забавным…

Ева Бенкендорф, после следствия и суда, стала заключенной небольшой женской тюрьмы. В своей жизни она ничего другого более не увидит, хотя проживет, по всей видимости, очень долго: условия содержания здесь терпимые.

Первое время искала пути к побегу или освобождению. Убедившись в тщетности попыток, ушла в себя. Она ни с кем не общается, и ей никто не пишет…

Николай Агуреев по просьбе Даши – ее просьбам в этой семье не отказывают – прошел курс восстановительного лечения в клинике неврозов. Кроме того, ему полностью обследовали желудок, кишечник, сердце, ротовую полость, позвоночник и предстательную железу. Все оказалось в приличном состоянии. Даже печень.

Агуреев в жизни не предполагал, что позволит с собой такое вытворить. Но Даша оказалась железной женщиной, жестко намеренной сохранить любимого мужа как можно дольше.

В итоге он чувствует себя прекрасно, похудел на двадцать восемь килограммов.

Не пьет, но жизнью доволен. Ему, наверное, всегда хотелось такого «гнета». Главное, чтобы угнетал любящий и любимый человек…

Наташа все-таки получила в подарок от мужа автомобиль. Не новый, но на неплохом ходу. Клиент уговорил взять за работу.

Ефиму было чертовски приятно быть щедрым… К тому же куда его было девать?..

Лайнера «Океанская звезда» больше нет. Вернее, лайнер есть, но называется он теперь «Александр Болховитинов». Всю жизнь Санька хотел бороздить моря. И хоть после смерти, но своего добился…

А Ефиму Береславскому снова стало немного скучновато на работе…