Похищение Европы Гольман Иосиф
Вот и ступеньки. Джейран обернулась: любимый остановился метрах в семидесяти позади, достал сотовый телефон. Правильно, он и не должен подходить ближе, иначе ему не удастся выполнить свою роль.
Горло ее перехватил спазм. Как же ей хочется в его объятия! И – тут до нее дошло окончательно – ей совсем не хочется умирать.
Но теперь назад дороги нет. Да и таблетки действуют, которые дал ей выпить третий из их группы, пожилой седой мужчина – он сейчас тоже должен быть где-то неподалеку.
Девушка, тяжело опираясь на палки, прошла последние ступени. Все. Теперь точно все.
Здесь еще кипела жизнь, но многие из присутствующих были обречены. Джейран категорически отказалась надеть пакетики с железными шариками, но и без них убойная сила ее бомбы была огромной. Сейчас она будет убивать этих людей.
Может, вот этот спящий на скамейке мужчина тоже умрет. Его не жалко, он скорее всего военный. И те старики тоже, наверное, немало убили ее соплеменников в последних войнах.
Женщины… Вот это нехорошо. Она не хотела убивать женщин.
И тут взгляд Джейран упал на пацана с матерью и малыша в коляске. Нет, этих она точно не хочет убивать! Надо отойти от них хоть на несколько шагов!
И тут зазвонил сотовый.
– Да! – ответила Джейран. Если это мама, она вообще не станет никого взрывать. Уйдет домой, и будь что будет!
Но это была не мама.
– Ну что же ты! – Голос Файада осип от волнения. – Давай! Аллах смотрит на тебя!
– Сейчас, – сказала Джейран и бросила сотовый в урну. Он ей больше не понадобится. Только отойдет от ребенка. Последние десять шагов.
…Когда капитан Кацнель открыл глаза – мгновенно насторожился. Сначала даже не понял – почему. Потом понял и насторожился еще больше.
Очень красивая девушка-арабка – а в этом он тоже научился разбираться четко – в черном брючном костюме и легкой темной накидке, опираясь сразу на две палки, поднялась по лестнице, ведущей со стороны каньона, на плоскую вершину купола.
Вряд ли бы кто-то нашел в ней что-либо особо примечательное. Ну не повезло девчонке с ногами.
Однако Моше видел гораздо больше, недаром к его врожденной наблюдательности много чего добавили специально подготовленные психологи. Он видел, например, то, что девушка очень взволнована. И что она не хотела сюда идти. И даже то, что она уже дважды почти машинально оглянулась назад, как бы ища у кого-то душевной поддержки.
И еще – больные ноги девчонки даже под брюками казались тоненькими. Руки и лицо тоже не были полными, щеки чуть не ввалившиеся. А вот тело было совсем не худое.
Все это пронеслось в мозгу Моше буквально за две секунды, пересказывать гораздо дольше. Он вскочил, выхватывая из кармана пистолет. Девушка, увидев его движение, вдруг – даже как-то обрадованно, с облегчением! – качнула головой. Моше буквально нутром понял смысл ее жеста.
Да, она террористка. Да, у нее бомба. Но не нужно стрелять, она ее не взорвет. Даже, выпустив палки, руки в локтях согнула и пальцы сцепила – нет в них спусковой кнопки.
Поэтому Моше не выстрелил. Не опуская пистолета, сделал шаг в ее сторону. И увидел метрах в пятидесяти от нее – внизу, на улице Дизенгоф – ее напарника, молодого араба в легкой курточке. Почему догадался – неизвестно, в этом и кроется секрет профессиональной интуиции, основанной на годах потогонных тренировок.
У напарника явно не было взрывчатки: куртка расстегнута, под ней ничего не спрячешь, а сумки в руках или рюкзачка за спиной нет.
Еще секунда ушла на обдумывание ситуации.
А то, что он увидел в следующий миг, тоже никогда уже не покинет его память.
Тело девушки-инвалида вдруг мгновенно вспухло, прорезалось огнем и черным дымом, одновременно ушей достиг гром, а лиц и тел – взрывная волна.
Что-то ударило Моше прямо по лицу, больно, но он уже понял, что это не железо. Упал, сбитый ударной волной, пацан, рядом заголосила его мама, закричали другие, находившиеся на куполе.
Мгновенно умершего малыша из коляски выкинуло, а сама она, отброшенная невидимым ударом, громыхая и набирая скорость, покатила вниз по каменным ступенькам противоположной лестницы.
«Я видел это в кино», – пронеслось в мозгу ошеломленного капитана. Но он не был бы профессионалом, если бы ошеломленность длилась более пары секунд. Убедившись, что цел, смахнул со щеки волокна чьей-то вырванной плоти – скорее всего той самой несчастной девчонки-террористки – и рванул за ее напарником, огромными скачками убегавшим вниз по Дизенгоф.
Догнать парня подготовленному двухметроворостому Моше не составило никаких проблем. Правда, уже не на Дизенгоф, а на перпендикулярной, темной и тихой, улочке.
Гораздо труднее оказалось сдержаться и не раздавить, как гнилой орех, его паскудную башку. А этот пидор, убедившись, что капитан справился с эмоциями, вызывающе заулыбался.
И в самом деле, улик – никаких. Ну и что, что побежал? Взрыв же был, вот и побежал. Пульт дистанционного управления наверняка уже валялся в кустах, и даже когда его найдут, следствию это вряд ли поможет: отпечатков с него не снять. Пороховые смывы и пробы на взрывчатку тоже скорее всего мало что дадут.
Так что Файад, имевший уже опыт трех задержаний, не зря повеселел. В израильской тюрьме не так уж плохо, тем более что все равно потом отпустят.
И тогда Моше под влиянием эмоций сделал то, чего в демократическом государстве делать ни в коем случае не следовало: если бы информация о его поступке дошла до начальства или, не дай Бог, прессы – в лучшем случае закончилась бы карьера. Но о карьере Моше сейчас не очень думалось: в глазах все еще мелькала скатывающаяся по ступеням пустая коляска.
Поэтому капитан, не дожидаясь приезда своих коллег, схватил пойманного в охапку, посадил его в свою личную машину и повез на службу.
Правда, с одной промежуточной остановкой.
И на этот раз Абу-Файад понял все. Выбора ему эта русская сволочь вовсе не оставила. Либо Абу колется – немедленно и до донышка, – либо остается навсегда на заброшенной, очень уж подешевели цитрусовые, апельсиновой плантации.
А в том, что его смерть будет потяжелее, чем у этой чертовой ублюдочной инвалидки, Файад не сомневался: достаточно было взглянуть на сумасшедшие глаза огромного капитана.
– Ну вот, – почему-то по-русски сказал капитан. – У тебя две минуты.
При этом Моше смотрел не в глаза парню, а на его шею.
Абу по-русски не понимал ни слова. Зато очень четко понял, что теперь его жизнь зависит только от темпа его речи.
И если б не диктофон, Моше и половины бы не успел запомнить. Файад сдал всех, кого знал, раскололся дочиста, до капли. Оно и понятно, своя жизнь – не чужая. Теперь не на одну неделю хватит разборов и арестов.
И еще он сказал одну вещь, которая заставила призадуматься не одного Моше, но и гораздо более высокопоставленных офицеров. «В Газу идет корабль с оружием», – сказал Файад. Откуда, когда и с каким оружием – сам не знает.
И, похоже, не врет.
Очень сложно врать, будучи до такой степени напуганным.
А значит, ведомству Моше еще предстоят веселые деньки.
21. Пятнадцатый день плавания теплохода «Океанская звезда»
Измайлово, Москва
… Сверху пригревало ласковое июньское солнце. Снизу – мягкая зеленая травка приятно холодила и щекотала пятки.
А впереди – на большой белой ромашке – сидела, плавно шевеля огромными шоколадными крыльями, бабочка. Такая красивая, что даже дух захватывало.
До нее было-то всего пять шагов, но Семен боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть редкостное чудо.
И надо же было выскочить из дома без сачка! Хотя, с другой стороны, кто же ходит утром в туалет с сачком…
Наконец он решился и бросился вперед. Но бабочка, как в замедленном кино, вяловато пошевелила крылышками и… оказалась высоко над головой маленького Семена! Стало так обидно, что даже плакать захотелось! Теперь никто не поверит. Упустил!
Да, обидно. Но – одновременно – и радостно от того, что бабочка улетела, а не украсила собой обтянутый зеленой бархатной бумагой лист его маленькой коллекции…
– Семочка, – ласково проговорил мамин голос. – Все будет хорошо, Семочка. – И ее рука легла Семену на лоб.
– Что, мам? – вскинулся, просыпаясь, Мильштейн, с сожалением покидая разноцветный мир детства.
– Пора вставать, мой мальчик, – сказала пожилая женщина и, тяжело развернувшись, пошла на кухню.
Семен неохотно встал с постели и, умывшись, тоже пришел на крохотную кухоньку родительской «хрущобы». «Четверка» платила своему охранителю совсем не малые деньги, и он не раз предлагал – еще отец был жив – купить своим более удобное жилье. Но пожилые родители очень долго раскачивались с решением, а после того, как мама осталась одна, вопрос о переезде отпал как-то сам собой.
Может, это и к лучшему. Изредка появляясь у мамы – звонил-то он ей ежедневно и продукты всегда привозил, сам или водителя посылал, – Семен оказывался в мирке, где ему был ведом не то что всякий уголок, но даже каждая полоска на давно не обновляемых обоях или трещинка на невысоком – два пятьдесят – потолке.
А когда оставался ночевать, то нередко видел сны из своего тихого – а как мечталось о бурях! – и, лишь теперь ясно, счастливого детства. Без катаклизмов и приключений, будь они все неладны.
Может, потому и любил здесь спать…
На кухне все было как обычно. Тот же маленький, торцом приставленный к стенке стол, за которым еле-еле умещались три человека, – теперь, к несчастью, стало не так тесно, как прежде. Та же газовая плита, выпущенная трестом «Росгазпром» во времена, когда Сенечку еще даже бабочки не интересовали. Мама и ее отказалась менять: объяснила, что любая хозяйка привыкает к своей духовке. Смени духовку – и сменишь пироги.
А вот этого Семен вовсе бы не хотел: мамины пирожки смены явно не заслуживали, и сейчас он, едва поднявшись, уже учуял их оптимистичный запах.
Пирожки и впрямь стоили отдельного описания. Такие маленькие, что даже «детка Сенечка» съедал их за два-три укуса. Взрослому они вообще были на один зуб. Корочка из чуть подслащенного теста – тоненькая-тоненькая. А внутри всего-то ничего – яичко с зеленым луком.
Откуда же появляется это божественное ощущение? Никто не знает. Разве можно сказать, откуда появляется поэзия? Взяли тридцать три буквы, перемешали между собой, а дальше – одно из двух: либо – очень редко – Поэзия, либо – почти всегда – тридцать три перемешанные буквы.
Семен со вздохом уселся за столик. Даже ему, человеку откровенно небольшому, пришлось для этого подогнуть ноги.
– Ну, сыночка, как дела? – повернулась от плиты мама.
– Неплохо, – откровенно солгал сынок. Дела как раз были вопиюще неприятны. Но какой смысл пугать маму?
– Я тебе цибелэ приготовила.
– Замечательно! – честно обрадовался Семен. Цибелэ-мит-шмалце – была такая простая и вкусная еда, которой когда-то он мог съесть сколько угодно. Но сколько угодно не давали, потому как для нее требовались яйцо, свежая нефабричная курица, из которой можно было доморощенным образом вытопить жир, и лук, желательно – не горький. В эпоху тотального дефицита вдосталь было только последнего, и только лишь потому, что у Мильштейна-старшего был еще со студенческих времен друг-узбек. Он и присылал из далекой Ферганы связки огромного фиолетово-красного лука, от которого при желании можно было откусывать, как от яблока.
Мильштейн-младший это лакомство – цибелэ – и сейчас любил, особенно с вышеописанными пирожками, которые – может быть, в силу сходства ингредиентов – удивительно приятно дополняли его. Так тонкие колористы используют в своей картине множество нюансов одного и того же цвета, добиваясь гармоничности и в то же время – бесконечной вариативности изображаемого.
Семен принялся за еду, а мама приняла свою обычную «кухонную» позу: присела напротив, локтями опершись о стол и уткнув подбородок в сжатые кулаки. Ей всегда нравилось смотреть, как ее мужчины едят то, что она им наготовила.
Теперь мужчина остался один. А смотреть нравилось даже больше. Может, потому, что удовольствие это стало довольно редким.
– И когда же ты наконец… – начала мама, но продолжить не успела.
– Женишься? – закончил за нее Семен улыбаясь. Сначала сердился. По молодости злился даже. Сейчас – только улыбался. – Не нашел я еще, мама. Душа, видно, не готова.
– А к чему она у тебя готова, сынок? – неожиданно серьезно спросила пожилая женщина.
– Ты что имеешь в виду? – вопросом ответил сын.
– Сам знаешь, – печально поджала губы она. – Долго ты еще будешь… – мама запнулась, подбирая слово, – …мафией?
– Ну, мам, ты дала, – улыбнулся, невесело, впрочем, Семен. – Вот почитай, что на визитке написано. – Он и в самом деле протянул ей свою визитную карточку.
Мама взяла визитку – очки даже надела с тяжелыми выпуклыми стеклами.
– «Заместитель генерального директора по экономическим вопросам», – медленно прочитала она.
– Вот видишь, – укорил ее сын. – А ты говоришь – мафия!
– Ох, сыночек, – тяжело вздохнула мама. – Ох, мой сынуля…
– Мам, ну что ты все охаешь? – не выдержал Мильштейн. – Я же не тать ночной! Работаю в крупной фирме, со своими старыми друзьями. Мы делаем свое дело и не даем его разграбить. Ну и что здесь неправильного?
– Санечку Болховитинова убили, – как будто не слыша сына, горестно сказала мама. – Коля где-то прячется.
– Не прячется! – снова не выдержал Семен. – Он отдыхает в круизе. От-ды-ха-ет, понимаешь?
– Понимаю, сынок, – печально подытожила мама. – Мамы хоть и старые, а кое-что понимают. – И неожиданно, как под дых: – Сыночек, ты людей убивал?
– Ну, мам! – не сразу нашелся Семен. Подумав, ответил, тщательно подбирая слова: – Я воевал, мама. В разведвзводе. Ты же знаешь.
– Я не про войну, – сказала мама.
– А с чего такой вопрос?
– Ты такой худой стал, – пожаловалась она.
– Мам, я видел таких жирных убийц! – взорвался Мильштейн. Опомнившись, замолчал.
Протянул руку к лицу мамы. Пальцами снял слезы.
– Не волнуйся ты так, – тихо сказал он. – Просто надо немного потерпеть. Сейчас у нас тяжелый период. Потом станет легче.
– Для меня, сынок, «потом» – понятие абстрактное, – ответила она. – У меня его просто нет.
– Ну, так-то уж не надо! – преувеличенно бодро возразил сын. – Слава Богу, все живы-здоровы. Все и сейчас не слишком ужасно, а в будущем станет лучше.
– Я не вижу твоего будущего, сынуля, – почти спокойно сказала мать. – Всегда видела, а теперь нет. Мне не нужны ни твои «мерседесы», ни твои акции. Мне нужен мой сынок и его дети, понимаешь?
– Понимаю, мам, – опустив глаза, сказал Семен. – Но все уже крутится – не остановить. Понимаешь?
– Понимаю, – сказала мама.
Водитель приехал, как всегда, точно, минута в минуту. Вышел из машины, осмотрел улицу. Потом заглянул в подъезд. И только после этого набрал телефон Мильштейна.
Семен быстро вышел, обернувшись, помахал маме, смотревшей на него из окна. Затем сел на место шофера – а тот соответственно рядом – и медленно вырулил со двора.
Мама в машинах разбиралась не очень, это был вовсе не «мерседес», а «мицубиси-галант». Машина редкостная – ну где еще найдешь бронированный «мицубиси»? Это и прельстило Семена, его по случаю купившего. Если он о таком не слыхивал, то и другие, возможно, тоже.
И был, как всегда, прав.
Потому что на выезде из двора прямо на их машину полетел темно-красный мотоцикл «хонда» с двумя парнями в черных кожаных куртках и черных же шерстяных шапочках! Семен инстинктивно затормозил, «галант» развернуло на мокрой после дождя дорожке – пассажирским боком к «хонде».
«Два молодца из ларца» мгновенно соскочили с мотоцикла и, не тратя времени на предисловия, открыли стрельбу сразу из двух «ТТ» с глушителями. Видимо, у них не было сомнений в том, что остроносые 7,62-миллиметровые пули, покидая стволы со скоростью 420 метров в секунду – быстрее звука! – прошьют насквозь эту японскую таратайку вместе с ее человечьим содержимым.
В этом и был расчет предусмотрительного Мильштейна. Этой противопульной броне не страшен даже новый «калаш»!
Стрелки палили в пассажира, не видя лиц за затемненными бронестеклами. Выстрелов почти не было слышно, лишь отскакивали с отвратительным шварканьем смертоносные кусочки металла. Один из них рикошетом даже слегка зацепил стрелка, по щеке которого потекла заметная красная струйка.
Нападавшие с изумлением наблюдали свою огневую импотенцию. И хоть явно были профессионалами, не смогли сразу остановиться – выпалили-таки по обойме. Правда, последние пару выстрелов предусмотрительно – профессионалы, едренть! – сделали по колесам, обезопасив себя от возможной погони.
Впрочем, это не помешало Мильштейну, потерявшему на испуг не более двух секунд, мгновенно продернуть машину вперед и превратить дорогой мотоцикл злодеев в кучу железного хлама.
Киллеры, отстрелявшись и потеряв свою двухколесную тачанку, бросились назад, к дороге, где скорее всего их страховали сообщники. По повадкам было видно, что такая работа для молодых мужчин не в новинку. Видно, не раз они оставляли за собой бездыханное тело и бьющихся в истерике близких.
Но в этот день звезды явно были против. Потому что очередной жертвой оказался маленький сутулый человечек со старомодным именем Семен.
Он даже из машины не вылез. Открыл кнопкой окно с противоположной стороны и перед самым носом остолбеневшего водителя – («А в Афгане какой четкий парень был! – успел подумать Мильштейн. – Разлагает все же мирная житуха!») – тщательно выцелил убегавшие фигуры.
Дурная чоповская игрушка «Иж-71» в умелых руках вполне способна убивать. И Мильштейн, безусловно, мог завалить обоих уродов, если бы это входило в его планы. Однако трупы вряд ли бы чего ему рассказали, и он спокойно и точно выстрелил им по ногам. Это и был высший класс огневой подготовки: из курносого пистолета четырьмя выстрелами добиться двух попаданий в ноги бегущих людей.
Они свалились как подкошенные, а салон «галанта» заволокла вонючая пороховая гарь. Аллергик Мильштейн потерял еще пять секунд, чтобы пару раз чихнуть. Но теперь он уже не спешил – куда они, безногие, денутся?
И тем самым еще раз подтвердил старую народную мудрость: человек предполагает, а Бог – располагает.
Откуда взялся этот лихой экипаж патрульной машины, не понял никто. В милицию не звонили – просто потому, что не успели. Стрельбы сами милиционеры тоже не слышали. Просто заехали по своим делам во двор – у одного из сержантов здесь жила подружка – и увидели такое…
Едва ли не с криком «ура!» самый молодой, выхватив табельный «ПМ», рванул к раненым бандитам. Один из них – видимо, тоже инстинктивно – поднял неперезаряженный пистолет. В ответ сержант поступил совершенно по инструкции, мгновенно выпустив в несдавшихся злодеев все восемь жирненьких пээмовских пуль.
Мильштейн только выругаться успел матерно, как все закончилось. Киллеры лежали уже неживые, а отчаянный стрелок-сержант стоял рядом, с цветом лица хуже, чем у тех двоих.
Семен, кряхтя, вылез из машины, подошел к остолбенело стоявшему парню.
– Ладно, не переживай. Он бы тебя точно уложил, – из лучших побуждений соврал Мильштейн.
Парень благодарно кивнул головой и тихо спросил:
– А что теперь будет?
– Ничего, – коротко ответил Семен и протянул ему визитку. – Поможем, не дергайся. В конце концов, ты мне жизнь спас, – еще раз соврал он, так ему вдруг стало жалко несчастного сержанта, которому на вид и двадцати-то не исполнилось.
«Потому и полез», – с усмешкой подумал Семен. Многоопытный напарник юнца вылез из ободранного «уазика», только когда убедился, что все кончилось хорошо и все, кому надо, уже умерли.
По сотовому тут же был вызван старший юрист «Четверки» и сделаны все необходимые звонки друзьям из соответствующих ведомств. Если трупы что-то и скажут, то Мильштейну о том будет известно.
– Ладно, брат, – на прощание хлопнул маленький Семен рослого сержанта по плечу. – Сейчас подъедет Михаил Григорьевич, наш специалист, поговори с ним. И не ссы. Тебя скорее наградят, чем посадят.
– Вы думаете? – преданно глядя ему в глаза, спросил парнишка, полностью убитый собственным геройством.
– Уверен, – улыбнулся Мильштейн. – Если что – звони.
И, не обращая внимания на окрик второго патрульного, двинулся, бросив ментам на разбор своего ослабевшего телохранителя, к дороге, ловить попутку.
Вдруг – остановился. Посмотрел на свое окно.
В окне стояла мама. Правую руку держала у лица.
Семен чуть постоял, потом резко развернулся и быстрым шагом пошел прочь.
В кабинете заказал себе кофе с коньяком. Ни с кем из растревоженных сослуживцев общаться не стал. И звонок Николаю тоже отложил. Хотя было о чем сказать.
Ему вдруг захотелось посидеть в одиночестве и немного подумать.
А если честно, он просто не был готов сказать своему другу и начальнику, что его подставляют те, кто давно стал частью его жизни.
Итак, Вилька ведет переговоры с «Глобал», на которых конкретно обсуждает цену своей части акций. Зафиксированы и его неоднократные звонки княжне, которая сейчас реально решает самые напряженные проблемы «Четверки». (Мильштейн, кстати, был приятно удивлен ее хваткой и настойчивостью. Если бы не она, в отсутствие Агуреева все могло бы стать гораздо хуже.) Во время этих разговоров Нисаметдинов трижды пытался объяснить ей бесперспективность столь опасного бизнеса – у Семена «все ходы записаны».
Княжна каждый раз слушала внимательно, но, к счастью, давить на Николая насчет продажи акций категорически отказалась. Хотя Равиль ставил вопрос очень грамотно: что лучше, действительно хорошие деньги за акции – компания «Глобал» и в самом деле делала довольно щедрое предложение – или очередные стрельбы с очередными трупами? (Нисаметдинов уже успел кое-что вынюхать про инцидент в аэропорту.)
Это – насчет агуреевского друга детства Равиля.
Насчет боевой подруги Валерии – еще хуже. Хотя, казалось бы, куда уж хуже-то?
Боевая подруга Валерия тоже вела переговоры с «Глобал». Более того, она обсуждала проблемы компании со своим партийным боссом, который, разумеется, радея о партийной – а может, и собственной – мошне, всячески советовал ей соскочить с тонущего корабля, пока это еще возможно.
Лерка, наверное, опасаясь прослушки, делала всякие сочувственные заявления типа как же она бросит товарищей. Но переговоры с исполнительным директором «Глобал кэпитал» тем не менее не прекращала. И Еву дважды в гости к себе зазывала, тоже ведя при этом подрывные беседы.
И все это – Мильштейн тяжко вздохнул – были еще цветочки.
Настоящие ягодки шли дальше.
Вот она, эта чертова кассета! Семен, так и не привыкший к новым терминам, угрюмо посмотрел на мини-диск с записями слухачей, но ставить не стал. Сто раз уже слышал, в мозг въелось.
Два странных звонка. Один – перед взлетом злополучного рейса, на который этот толстяк рекламист едва не прихватил смертоносную посылочку. Звонил товарищ с ярко выраженным чеченским акцентом.
Второй – перед эпизодом в Ла-Корунье, о котором у Мильштейна имелась полнейшая информация. И – странное дело! – звонивший обратился к даме на русском, хотя звонок был оттуда – из Коруньи!
В обоих случаях милейшая Валерия объяснила звонившим, что они не туда попали и тех, кого звонившие спрашивали, по данному телефону нет и не было.
Может, совпадения? Вряд ли. Скорее, если Лерка не замешана, это подстава. Но кто будет подставлять безмозглую куклу? И зачем?
И еще один момент. Может быть, самый неприятный.
О том, что он едет к маме, он предупредил только Валерию Ивановну. Потому и в «галант» бронированный сел, и ствол взял, который, как правило, с собой не таскал.
Вот такие дела…
«Нет, так нельзя! – вдруг сжал виски сразу постаревший Семен. – Не может быть такого, потому что не может быть никогда!»
У нее для этого просто не хватило бы мозгов! В конце концов, установить, где он сегодня ночует, можно тысячью методами, безо всякой Леркиной помощи! Скорее подобное коварство ожидаемо от хитрожопого Вильки, но никак не от любвеобильной Валерии Ивановны.
А может, он так себя уговаривает, потому что член совета директоров Валерия Ивановна Сергеева ему все же не совсем безразлична? И тогда, в Афгане, да и сейчас, изредка. Когда становится уж слишком одиноко.
Становилось… Сейчас он бы к ней в постель не пошел. Не класть же под подушку «Иж-71», если она ночью вдруг решит его замочить…
– Ах как все плохо… – вслух простонал Мильштейн.
– А ты уже в курсе? – удивился неслышно вошедший Игорь Диваков, в отсутствие Мусы и Алехи – его правая рука. «О черт! Эти бывшие грушники ходят как кошки!» – встрепенулся Семен.
– В курсе – чего? – стараясь подавить сердцебиение, спросил он.
– Включи тэвэ, – не вдаваясь в детали, ответил тот. – Московский канал. Я потому и зашел.
– Что, мой сюжет уже в эфире? – усмехнулся Мильштейн и щелкнул пультом.
– Нет, – ответил Диваков.
Холодея от дурных предчувствий, маленький Мильштейн совсем вжался в мягкое кресло.
– …именно поэтому… – с полуфразы начал корреспондент криминальной программы – …и не удалось сразу опознать труп.
Мильштейн не слышал начала, но все и так было понятно. Труп не удалось опознать сразу, потому что его не было. Точнее, он был – но в очень разобранном состоянии.
На шикарном цветном экране престижного телевизора «Леве» тихо дымились останки некогда роскошного «мерседеса», деловито сновали люди в куртках с крупной надписью «ФСБ». Иногда в кадр попадали милиционеры и толпившиеся за лентой ограждения зеваки.
– Это и сейчас не вполне достоверные сведения, – продолжал рассказ корреспондент. – Предварительное опознание произведено лишь по сохранившимся в одежде убитого обрывкам документов и по регистрационной карте взорванного «мерседеса». Точный ответ дадут только судмедэксперты.
Последнее было неправдой. Точный ответ мог дать и Мильштейн. Причем – немедленно.
Похоже, Равиль Нисаметдинов не был предателем. Он просто был добрым и слабым человеком, не прошедшим в отличие от своих друзей суровую школу жизни. И он так не хотел рисковать, что для уменьшения риска готов был сыграть против этих самых друзей.
Умный был Вилька и хитрый. Может, самый умный и хитрый из всех них. Но, видно, чего-то все-таки недодумал…
– Прости меня, Вилька, – тихо прошептал Мильштейн.
Ему вдруг нестерпимо захотелось обратно, в свой утренний сон. Туда, где летают бабочки, утешает мама, а друзей сначала не подозревают в предательстве, а потом, терзаясь совестью, не провожают на элитарное кладбище в дорогом закрытом гробу…
22. Семнадцатый день плавания теплохода «Океанская звезда»
Порт Аликанте, Испания
Из дневника Даши Лесной
«… Итак, начнем очередное писательское упражнение – кстати, литературный босс Береславский называет это мое занятие фонетически созвучно, но гораздо более неприлично. Впрочем, если бы не он, я бы писала гораздо меньше. Или вообще не писала. А так, когда есть преданные читатели – пусть даже один и очень ехидный, – писать значительно интереснее.
Показываю ему, конечно, не все. Любовную лирику застенчиво прикрываю узкой девичьей ладошкой (черт, насчет узкой – это я конкретно преувеличиваю. Точнее – преуменьшаю). Зато строчки, посвященные лично литературному вождю и учителю, подчеркиваю и демонстрирую полностью, он только крякает в самых едреных местах. И грозится в отместку сделать меня лирической героиней нравоучительной басни. Или – когда особо зол – мультсериала из жизни блондинок. Намекает, что я типа безмозглая, если кто не понял.
А еще он отрывается, критикуя мной написанное. Язвит прямо в душу. Но за одно я ему уже благодарна: он (а не журфак, который закончила на «отлично») подвигнул меня на плетение словес, и очень похоже, что это занятие я уже никогда не брошу.
Ну ладно. Начнем с Лиссабона. Лиссабон – это столица Португалии, ежели кто не в курсе. Ефим ее не любит, так как в прошлый приезд его здесь дважды – и по-крупному – штрафовали дорожные менты. Я считаю эту реакцию неадекватной, потому что, насколько мне известно, нет такой страны в Европе, где дорожные менты его бы не штрафовали.
О Португалии.
Эта страна прилеплена к левому боку Европы, и от нее до России сильно далеко. Реактивный лайнер летит почти шесть часов. Мы обходим Европу вокруг – откуда и название круиза, – и получается довольно забавно: Франция, потом Испания, потом Португалия, а потом – опять Испания и Франция. Но это уже будут их теплые берега, чего я, вкупе с прочими теплолюбивыми туристами, с нетерпением ожидаю.
Лиссабон – город забавный. Он стоит на берегу реки с ужасным названием – то ли Тежа, то ли Тужа. А может, Жута. Рекой ее называют только люди, никогда эту «реку» не видевшие. Здоровенная, как море, и, как океан, дышащая приливами и отливами. Отличает ее от указанных водоемов только то, что над морями и океанами, как правило, не строят мостов. Здесь же их – целых два, и когда Ефим Аркадьевич провез нас по одному из них, я чуть не описалась, с ударением на втором слоге. Потому как боюсь высоты и глубины, а здесь оба моих страха были преподнесены мне в одном флаконе.
Еще в Лиссабоне куча музеев, театров и картинных галерей, а также античных и прочих развалин. Я страшно боялась длинных экскурсий и культурных мероприятий, поэтому уцепилась за Аркадьича, который их тоже не любит, но в отличие от меня не стесняется в том признаться.
«Я сам – создатель высоких культурных ценностей», – гордо объявил он, променяв в Амстердаме всемирно известный Музей живописи на экскурсию по каналам (а если уж совсем точно – на забег по кабакам и вдумчивое изучение обширной коллекции Музея эротики; знаю, потому что сама с ним ходила). В тот раз Людмила Петровна ласково назвала его юным придурком и изо всей нашей компании отправилась повышать свой интеллектуальной уровень одна.
Но вернемся к Лиссабону. С одной стороны его прямоугольник ограничен этой странной рекой-океаном, с другой, примыкающей – настоящим океаном. Ефим нас туда возил.
Мне там показалось – отвратительно, хотя ему, как обладателю извращенных вкусов, понравилось. Дело в том, что в океане в отличие от морей приливы настоящие: прильет – так прильет. Метров на триста гуляет вода, если не больше.
Мы же приехали с Ефимом и Людмилой Петровной днем, в отлив. И когда этим двум живчикам вздумалось купаться, то до воды нам пришлось добираться чуть не полчаса. Причем по сплошному ковру тихо тухших водорослей. (Отметим в скобках, что тухли-то они тихо, а вот воняли – на двести децибел.) Я шла, зажав нос и тщательно глядя под ноги: в этом мокро-зеленом болоте мне все время чудились какие-то морские гады, способные испортить красоты нижней части моего высокоэстетичного тела.
Когда же наконец дошли до воды, она оказалась такой холодной, что омовение по полной программе совершила только несгибаемая старушка Евстигнеева. Впрочем, что нам с ней равняться – она ссорилась с самим товарищем Сталиным, причем после ссоры сумела его пережить.
Кстати, именно в славном городе Лиссабоне я впервые увидела взбешенного Ефима Аркадьевича. Ему вообще там все не нравилось, пока не попали в океанариум. Но это – позже, ближе к вечеру. А сначала, когда я, мисс Марпл и Ефим Аркадьевич только вышли гулять, наш мужчина решил взять авто напрокат. И поскольку сильно развитое чувство пижонства не позволяло ему довольствоваться нормальным автомобилем, он взял длиннющий бирюзовый «пассат-универсал» с турбодизелем.
(Господи, до чего дошла! С кем поведешься – от того и наберешься. Я ведь знать не знаю, что такое «турбодизель», но Аркадьич так носится со всеми этими мужскими игрушками, что поневоле запомнила.)
«Пассатина» был огроменный, и я скромно заметила, что вряд ли это понравится водителю на узких и вертлявых лиссабонских улочках.
– Детка, не учи меня жить, – мягко поправил девушку наш лидер. – Лучше расслабься и получай удовольствие.
Что, собственно, мы с Людмилой Петровной и делали.
И чего никак нельзя было сказать о водителе нашего «пассата»! Улочки в центре португальской столицы не просто вертлявые, а супервертлявые. К тому же не очень похожие на обрыв или скальный подъем среди них попадаются очень редко (прости меня, Господи и Аркадьич, за два «очень» в одной фразе). Короче, наш вождь на очередном девяностоградусном повороте – да еще на почти вертикальном склоне – чуть не изгибался вместе со своим длинножопым (еще раз – пардон!) «пассатом», ожесточенно орудуя при этом рукояткой переключения передач.
(Про автомат я ему тоже говорила, но он и слушать не захотел: не любит, видите ли, когда бездушная железка думает за него, одушевленного гуманоида! Он, кстати, вообще подо все подводит капитальную идеологическую базу – именно это позволило ему все детство увиливать от мытья посуды, сам хвастался.)
И все бы ничего, но пристроился за нами один местный полудурок на старом «форде». И на каждом затруднении Ефима Аркадьевича начинал сзади дудеть в сигнал. Там на самом деле все такие, но Береславскому этот почему-то показался особенно неприятным.
В итоге, заглохнув на очередном подъемоповороте, наш водила получил в свой адрес еще порцию гудков.
Ефим Аркадьич изменился в лице, дернул за ручник и выскочил на улицу. За ним, элегантно приподняв длинную юбку, выпорхнула Людмила Петровна. Я, каюсь, осталась сидеть на месте, только стекло опустила и голову повернула. Может, это и неправильно – бросать своих в драке, но, во-первых, я – женщина, а во-вторых, наш предводитель сам во всем разберется и нигде не пропадет. Вот если бы Коленьку кто обидел – тут бы я, наверное, не усидела.
Ну ладно, вернемся к изложению событий. А они меж тем развивались драматически: Береславский трусцой – которая в экстремальных условиях заменяет ему бег – направился к «форду», чтобы – лично я так думала – дать в морду гудящему португалу. Однако Ефим Аркадьевич оказался гораздо более садистски настроенным. Остановившись перед открытым окошком водителя, он вежливо снял кепку, приложил толстую ладошку к сердцу и, нагнувшись к тому, учтиво спросил:
– Can I help you, my dear friend?
Это привело водителя «форда» – за которым на крутизне столпилось еще несколько машин – сначала в изумление, граничащее со ступором, а потом – когда он понял, что его «имеют», причем в максимально извращенной форме, – в дикое бешенство.
Португалец выскочил из машины и начал ругаться на своем противном свистяще-шипящем языке. Наш же Ефим, как закоренелый лингвист, не стал ограничивать себя рамками только романской языковой группы, выдав такие тирады, что даже у меня волосы встали дыбом.
Читать бесплатно другие книги:
