Проклятие замка Комрек Херберт Джеймс

Глава 47

Выйдя из ресторана на темную и узкую лондонскую улочку, Кейт Маккаррик и Глория Стэндуэлл подняли воротники своих пальто. Моросило, но ресторан предусмотрительно предоставлял своим завсегдатаям зонтики. Защищенные таким образом от мелкой дождевой дымки, они отправились искать такси.

Кейт размышляла обо всем, что открылось ей в тот вечер за ужином, и, страстно желая узнать о Внутреннем дворе побольше, заговорила первой.

– Я понимаю, насколько мощной должна быть эта организация, но принимают ли они участие в политике непосредственно?

Этот вопрос заставил Глорию улыбнуться.

– Ах, можешь не сомневаться.

– Например?

Глория снова поколебалась, затем пожала плечами.

– Ты помнишь семидесятые, Кейт, когда мы с тобой были совсем детьми?

– Ну коне-ечно, – протянула Кейт. – Прекрасно помню, Гло, только, по-моему, политика нас тогда не особо волновала.

– Само собой. Но ты помнишь Гарольда Вильсона[46], бывшего премьер-министра?

– Да, смутно. Хотя больше из того, что я с тех пор прочитала. Он утверждал, что МИ5 прослушивает его телефон, да?

– Да, и он был прав.

Хотя обе женщины ютились под зонтом, они по-прежнему говорили тихо.

– Неужели они действительно думали, что он работал на КГБ? – спросила Кейт.

Они сошли с тротуара, чтобы перейти на другую сторону улицы. Кейт заметила в лужах отражение сияющей белой луны, окруженной облаками с серебристыми краями. Она подумала, так же ли сейчас ясно в Шотландии, чтобы Дэвид мог смотреть на ту же луну. Когда они достигли другой стороны, морось начала ослабевать, Глория продолжила:

– Если помнишь, страну постоянно сотрясали забастовки. Силы, стоящие за власть имущими…

– Вроде Внутреннего двора?

– Точно. Им было стыдно и неловко, что Великобританию называли «больным человеком Европы». Нас медленно удушали профсоюзы. Куда бы вы ни посмотрели, рабочие бастовали. Некоторые профсоюзные боссы, несомненно, работали на русских, и когда забастовка горняков скинула Теда Хита[47], вся страна оказалась, что называется, на мели. Люди не могли попасть на работу, потому что бастовали железнодорожники, рабочую неделю сократили до трех дней, потому что у нас не хватало сил, чтобы сохранить работу промышленности в полном объеме – ужас, мы были в полном дерьме.

– Вильсон выиграл выборы в 1974 году, но тогда начали действовать другие силы. Имя Вильсона было запятнано правой прессой и теми, кто за ней стоял. Писали о его психическом здоровье – подразумевается, что он вот-вот спятит, – утверждали, что у него роман с его личным секретарем Марсией Фолкендер, и так далее и так далее.

– Пресса, однако, не знала о том, что готовились планы военного переворота. Его должен был возглавить лорд Луи Маунтбеттен[48]. Должны были быть захвачены все основные порты и аэропорты, а также студии Би-би-си. Королева призвала бы общественность поддержать вооруженные силы, потому что правительство больше не в состоянии поддерживать порядок.

Кейт остановилась как вкопанная и повернулась к Глории лицом.

– Ушам своим не верю! Военный переворот в Британии?

– Кажется невозможным, верно? Но могу тебя заверить, Кейт, все это было невероятно серьезно. Те, кто обладал подлинной властью, чувствовали, что стране нельзя позволить увянуть и умереть. И Внутренний двор был в гуще событий, но, слава Богу, на стороне Британии. Если бы население в то время действительно знало, что происходит, ну, я думаю, вполне вероятно, что началась бы гражданская война. Однако все это держалось под спудом, хотя ходили неизбежные слухи.

Они снова пошли, постукивая каблуками по мокрому асфальту. Глория посмотрела на Кейт.

– Я не думаю, что это когда-нибудь случилось бы, – успокаивающим тоном сказала она. – Британцы не созданы для мятежей.

Кейт порылась у себя в памяти.

– Что случилось с Вильсоном?

– Был выдворен из кабинета и заменен Джеймсом Каллагэном[49]. Обычная причина: «плохое здоровье», что на самом деле материализовалось позже. Он ушел в отставку на той же неделе, когда принцесса Маргарет объявила о разводе с лордом Сноудоном. Ирония вот в чем: многие подозревали, что отставка Вильсона была приурочена к этому, чтобы отвлечь внимание от смущения в королевской семье. На самом деле все было в точности наоборот: объявление принцессы Маргарет должно было отвлечь внимание от опасной ситуации в стране.

Они дошли до конца узкой улочки и, когда им предстала оживленная магистраль, Глория сказала:

– Дело в том, что этот эпизод помог Внутреннему двору получить еще больше власти в политической системе, потому что позволил спровоцировать идеальную кампанию против социализма и профсоюзного движения.

– А я думала, что спасение страны от профсоюзов – заслуга Маргарет Тэтчер.

– Но кто, по-твоему, за ней стоял?

– Я в это не верю. Тэтчер никогда не стала бы работать с такой организацией, как Внутренний двор.

– Ты должна помнить: все это было проделано очень тонко. Но ВэДэ совершил серьезную ошибку, сначала – поддержал Эдварда Хита, который был премьер-министром недолгое время перед Вильсоном.

Кейт могла только еще раз улыбнуться в смятении и покачать головой.

Но Глорию было не удержать; рассказ подруге о махинациях правительства и столпов промышленности был для нее своего рода очищением. Она так долго держала при себе эти тайны.

Она продолжала:

– Во Внутреннем дворе знали об идее Европейского сообщества, которая тогда серьезно обсуждалась. Собственно, они ее поощряли.

Кейт рассмеялась.

– Понимаешь, они хотели связать Великобританию с Европой, потому что это было бы очень выгодно для их бизнеса, особенно в торговле оружием. Союз европейских стран превосходно подходил для их организации. Поэтому они сначала помогли Хиту стать премьер-министром в 1970 году. Он был шутом, но очень полезным шутом. Единственное, чего они не могли заставить его сделать, так это жениться. В те времена гомосексуализм все еще был совершенно неприемлемым, особенно в среде политиков. Но он был упрям. Таким образом, поползли слухи, что он асексуален, хотя кое-кто из молодых мужчин и парней из экипажа его яхты могли бы много рассказать.

Мимо проезжало такси с горящим маячком «свободен», но они не стали его останавливать. Разговор был слишком хорош, чтобы завершать его прямо сейчас.

– Итак, – продолжала Глория, – он был убежденным сторонником идеи единой Европы, но нуждался во лжи, что это будет всего лишь торговая организация, а не политическая. Именно ВД посоветовал ему всегда использовать термин «общий рынок», хотя европейцы предпочитали термин «сообщество», потому что тогда общественность не будет рассматривать это как угрозу суверенитету страны. Позже, будучи в отставке, Хит напыщенно заявил, что люди были глупы, полагая, будто альянс не был политически мотивированным. Во всяком случае, он утратил руководство консервативной партией, уступив его Маргарет Тэтчер, которая, как представлялось, говорила прямо и честно.

Убедившись, что дождь окончательно прекратился, Кейт сложила зонтик.

– А Тэтчер? Что, Внутренний двор обвел вокруг пальца и ее?

– Боже мой, нет! – Теперь уже улыбалась Глория. – Очевидно, она знала о существовании этой организации и презирала ее. Она не желала иметь ничего общего с членами ВД и была глубоко возмущена нашим вступлением в ЕС. ВД был ошеломлен – оказалось, здесь кто-то слишком силен, чтобы подчиниться. Она стала помехой, и они почти сразу начали плести заговор против нее.

– А Хит?

– Тот злился, вплоть до самой своей смерти в 2005 году, что Тэтчер возглавляла партию всю оставшуюся часть его карьеры в политике. Но в конце концов, после преобразования этой нашей больной страны, Тэтчер получила нож в спину от своей собственной партии, в частности, от Майкла Хезелтайна, который хотел премьерства для себя и нанес первый удар.

– Значит, это Внутренний двор организовал ее поражение от Джона Мейджора?[50]

– Не совсем так. Они были слишком заняты, заполучая в кабинет Тони Блэра[51]. Он, конечно, знал об этом не больше, чем в свое время Тэтчер, но он был для них идеальным кандидатом: настолько справа от центра, что с тем же успехом мог быть и тори, хороший работник – и сетевик – с большой выносливостью. Единственной проблемой была его жена, Шери, которую кое-кто сильно невзлюбил, особенно средства массовой информации. И, конечно, он был очень популярен у публики. Чего Внутренний двор действительно хотел бы, так это чтобы он стал президентом, сначала Великобритании, а затем и Европы.

– Но как же королева? – спросила Кейт. – Нельзя же, чтобы был и президент, и монархия, верно?

– Смена власти осуществилась бы тонким образом и заняла бы длительное время, чтобы британская общественность не могла разобраться, что происходит. В конце концов, большинство из тех, кто голосовали за вхождение в Общий рынок, на самом деле не понимали, за что они голосуют.

– Но ведь должен же существовать какой-то способ контролировать влияние Внутреннего двора? – Кейт была ошеломлена.

– Ну, один из их планов не сработал – пока. Тони Блэр не стал президентом Европейской комиссии. Однако он еще относительно молод, так что кто знает?

– Даже при его послужном списке: три войны – в Боснии, Ираке и Афганистане? Конечно, несмотря на успех в Боснии, слишком много людей чувствуют, что он повел себя нечестно, отправляя наши войска в Ирак и Афганистан.

– Иногда такие вещи забываются. Как я уже сказала, он пока сравнительно молод. Но ты заметила, что и Блэр и Браун[52] были проигнорированы, когда покинули кабинет – практически все предыдущие премьер-министры были награждены орденом Подвязки. Обычно он дается вместе с этой должностью, но уже после выхода в отставку. Ни Блэра, ни Брауна даже не пригласили на пышную свадьбу принца Уильяма и Кэтрин в Вестминстерском аббатстве, меж тем как там присутствовали высокопоставленные лица со всего мира.

Наконец Глория подняла руку, чтобы привлечь внимание проходящего такси. Пока оно подъезжало, она повернулась к подруге.

– Я доверяю тебе свою карьеру, слышишь, Кейт? Если то, что я тебе сказала, когда-нибудь выплывет…

– Обещаю. Этого можно не опасаться.

Глория обняла свою давнюю подругу, потом повернулась к такси, остановившемуся рядом с ними. Устроившись на заднем сиденье, она сказала:

– Спасибо за прекрасный ужин – нам надо встречаться почаще. Но в следующий раз – мой выбор и мое угощение.

С этими словами заместительница помощника комиссара Глория Стэндуэлл захлопнула дверцу, и такси влилось в транспортный поток, оставив Кейт наедине со многими мыслями.

Она до крайности переживала за Дэвида Эша и проклинала себя за то, что убедила его поехать в этот чертов замок Комрек.

Глава 48

– Дэвид! Дэвид, не свети на него!

Дельфина пронеслась мимо Эша, грубо оттолкнув его в сторону, когда вбежала в дверь, и упала на колени, обхватывая рукой спину существа в капюшоне, словно желая его защитить. Эшу показалось, что он услышал слабый всхлип, когда сгорбленная фигура на полу приютилась в объятиях женщины-психолога.

– Включи одну из ламп – их свет мягче, – обратилась Дельфина к потрясенному исследователю, и голос у нее теперь был спокойнее, но прозвучал твердо.

Эш оторопело пошарил лучом фонарика по полукруглой комнате и на шкафчике менее чем в двух футах от себя нашел ближайшую лампу. Он быстро сунул руку под абажур и включил лампу; комната мгновенно омылась мягким светом. Он посмотрел в сторону двух фигур, присевших рядом с маленькой, удобной на вид кроватью. Дельфина склонила голову к существу в накидке и издавала мягкие напевные звуки, обнимая его.

– Прости, Дельфина… – начал было Эш, выключив фонарик, но она заставила его замолчать, бросив беглый взгляд через плечо.

– Все в порядке, Дэвид, – все таким же тихим голосом произнесла Дельфина. – Ты же не мог об этом знать. Может, мне следовало заранее тебе объяснить, но сегодня не было времени.

– С… – он рискнул обозначить пол существа и угадал, – с ним все в порядке? Я не думал…

– Ты не виноват. Но ты напугал его сильнее, чем он тебя. – Дельфина осторожно помогла существу в капюшоне присесть на край кровати.

Она мягко погладила его по спине.

– Все в порядке, Льюис. Это Дэвид, мой друг. Он не причинит тебе никакого вреда.

Секунду согбенная фигура смотрела мимо Дельфины на Эша, который уловил только проблеск одного взирающего бледно-голубого глаза – более бледной голубизны он никогда не видел. Несмотря на бледность, в нем была молодая ясность, из чего следователь сделал вывод, что его первое впечатление насчет старости было неверным. Когда он за ним погнался, этот человек казался чуть ли не веретенообразным. Помимо яркости, в его глазу заметен был сильнейший наэлектризованный страх.

Дельфина нежно откинула капюшон, чтобы Эш мог лучше рассмотреть дрожащего, но послушного молодого человека. Теперь он видел всю голову и вынужден был подавлять тошноту, подступавшую к горлу.

Смотреть на него было все равно что смотреть на рентгеновский снимок, потому что туго натянутая кожа была прозрачной, почти неотличимой от черепа. Это вызывало и шок, и – в равной мере – жалость, и исследователю приходилось заставлять себя не отводить взгляд в сторону. Дельфина присела на кровать рядом со странным существом, которое вздрагивало каждые несколько секунд; одной рукой она обхватила его за плечи, а другую протянула через грудь к его локтю, так что он был охвачен, как ребенок.

– Что… – Эш остановился. – Кто он? – спросил он у Дельфины.

Психолог посмотрела на него, и выражение ее лица не выказывало жалости, только твердый прагматизм.

– Его зовут Льюис. Он был здесь, когда я только приехала в Комрек. Видимо, он оказался в медицинском блоке замка еще младенцем. Он чуть не умер, но здешнему персоналу удалось его спасти. Годы спустя к нему относились как к морской свинке своего рода. Ты видишь, кожа у него более или менее прозрачна. Представь себе возможность доступа к информации о внутренних органах и кровеносных сосудах или реального наблюдения в живом пациенте за воздействием, оказываемым лекарствами и химическими веществами. К счастью, доктор Причард положил конец таким экспериментам, когда приехал сюда. Потребовалось время, чтобы Льюис поверил мне – он получил мало сочувствия от кого-либо другого, – но теперь между нами установилось родственное понимание.

– Неужели он… Есть ли у него семья, фамилия?

– Если и есть, то я не в курсе. Я знаю его в течение трех лет. Большинство здесь называют его просто Малышом.

Она притянула голову Льюиса к себе на плечо, и он охотно на него склонился. Свободной рукой она нежно гладила его по голой коже головы.

– Он один из твоих пациентов? – спросил Эш.

– Льюис для меня больше, чем пациент. Мы с ним добрые друзья. Вообще-то я одна из немногих, с кем он вступает в контакт.

– Я видел вас раньше из окна, когда вы направлялись к садам.

– Это у Льюиса любимое время дня. Солнце светит не слишком ярко, людей вокруг не очень много.

– Ему все еще требуется лечение?

Ей удалось покачать головой, хотя ее подопечный крепко к ней прижимался.

– Просто увлажняющий крем, но он применяет его самостоятельно. Врачи осматривают его раз в год или около того, но он их пугается и поднимает шум.

– Что неудивительно, – сказал Эш.

– Как ты можешь себе представить, Льюис, с его заболеванием, очень застенчив. И все это сбивает его с толку.

– Что это за болезнь? Неужели причину так и не выяснили?

Дельфина немного помолчала, потом, казалось, приняла решение.

– Льюис, – мягко сказала она человеку в своих объятиях. – Я хочу, чтобы ты немножко побыл храбрым. Дэвид мой друг, и он тоже хочет с тобой дружить. Я знаю, что прошу многого, но ты должен мне доверять. Ты же знаешь, что я никогда никому не позволю причинить тебе вред?

Странный мужчина-мальчик – его возраст невозможно было угадать – поднял голову с плеча своей утешительницы, чтобы посмотреть ей в лицо. В его глазах была неопределенность (для Эша стало облегчением, что у того глаза, который он видел раньше, действительно есть напарник, пусть даже тонкие как папиросная бумага веки делали оба глаза неестественно большими), и Дельфина улыбнулась и поцеловала его в лоб.

– Все будет хорошо, Льюис, обещаю тебе. Теперь давай оба встанем, а потом я хочу, чтобы ты сбросил свою одежду.

Дельфина повернулась к Эшу, и в выражении ее лица он увидел боль и огорчение, которые может испытывать мать, когда страдает ее ребенок.

– Его накидка сшита из мягчайшего кашемира, потому что любой другой материал был бы слишком груб для его кожи. По ночам он надевает специальное шелковое платье.

– Собственно, – сказал Эш, – нет никакой необходимости, чтобы он… – но юноша уже развязывал узел пояса, который удерживал полы накидки вместе, хотя и не сводил глаз с женщины-психолога, словно ища ободрения.

Дельфина поощрительно улыбнулась и помогла ему скинуть накидку с узких, сутулых плеч. Затем, голый, не считая белых шелковых шорт, Льюис предстал перед Эшем.

Эш в безмолвном изумлении уставился на того, о ком мог думать только как о возникшем перед ним призраке, а тот, в свою очередь, нервно взирал на него в ответ. Конечности у него продолжали дрожать, но не от холода, потому что в комнате было очень тепло. Парапсихолог различал жилистые мышцы позади ясно видимых костей ребер и грудной клетки, камеры пульсирующего сердца, быстро перекачивающие кровь через главные артерии в легкие, которые представали как мешки, похожие на паутинки. Насытившись кислородом из легких, кровь выкачивалась в левую сторону сердца, где мышечные стенки были еще толще, темнее. Процесс наблюдения и завораживал, и тревожил, возможно, это было нечто такое, чего не мог оценить никто из непрофессионалов, – действия человеческого тела, которых никто никогда не должен был видеть.

– Потрясающе, правда? – сказала Дельфина. – Когда я начала работать в Комреке, меня проинформировали кое о чем из прошлого Льюиса и о его заболевании. Думаю, чтобы помочь мне установить с ним связь и стать своего рода доверенным лицом и компаньоном. Мне сказали, что он живет в Комреке более двадцати лет. Он родился недоношенным, восемнадцати недель, весом менее двух фунтов.

– Восемнадцати недель? И выжил? Такое возможно? – рассеянно спросил Эш, которому трудно было оторваться от созерцания той редкости, что предстала перед ним.

– Конечно, ожидали, что он умрет, – на этом этапе шансы на выживание не более двадцати пяти процентов, даже сегодня. Почти чудо, что ему удалось проскочить, учитывая аномалию его кожи. Мне говорили, что при его рождении присутствовали лучшие акушер и гинеколог в мире. Он был всего шести дюймов ростом, можешь себе представить?

Эш изумился еще сильнее. Кем бы ни был Льюис, его родители должны быть либо очень богатыми, либо очень важными – возможно, и то, и другое, – чтобы получить такую помощь, а затем содержать его в Комреке в течение почти тридцати лет.

Эш не в силах был отвести взгляд. Он никогда не встречал ничего подобного. Серая, но объемная костная структура, струны сухожилий и мышцы, как растянутая резина, сами живые органы – Боже, футы, футы и футы кишок. Он опять почувствовал подступающую тошноту, но быстро с ней совладал.

Эш вернулся взглядом к прозрачной голове мальчика-мужчины. Хотя сам мозг был частично скрыт за костьми черепа, Эш видел нервы, которые отправляли импульсы в различные секторы мозга, ушные каналы, надгортанник на задней стенке глотки и голосовые связки в гортани, мышцы, которые передвигали его глазные яблоки. Затем толстую мышцу самого языка, видимого, как только опускалась челюсть. Все это содержалось внутри гротескной, ухмыляющейся пляски смерти безжалостно выставленного напоказ черепа.

На мгновение Эш почувствовал, что может потерять сознание, но взял себя в руки, меж тем как Дельфина продолжала говорить.

– Что еще хуже, у Льюиса наличествует эпилептическое заболевание, известное как синдром Леннокса-Гасто, хотя мы можем контролировать припадки с помощью лекарств, а также гемофилия, которая крайне опасна, потому что малейший порез его тела означает кровотечение, остановить которое практически невозможно.

Дельфина сделала паузу, надеясь, что Эш сумеет совладать с собой.

– Есть определенные породы земноводных, имеющих полупрозрачную кожу, как у Льюиса, – объяснила она. – Например, ольмы, слепые южноафриканские саламандры. Японские ученые создали прозрачных лягушек для медицинских исследований, что позволяет им видеть детали внутренних органов и кровеносные сосуды. Органы лягушки можно исследовать на протяжении всей ее жизни и, например, изучать, как определенные химические вещества воздействуют на кости. И, конечно, в глубинах океана существует бесчисленное множество прозрачных видов, например, медузы, морские черви, морские улитки и осьминоги, которые эволюционировали к прозрачности как одной из форм камуфляжа. В очень глубоких областях океанов есть виды настолько легкие, что они практически невидимы, в чем и состоит их способ справиться с огромным давлением вокруг, которое сокрушило бы незащищенного человека или обычную рыбу.

Следующий вопрос исследователя удивил ее своей простотой.

– Как он спит? Его веки словно бы из тончайшей ткани. Есть ли какая-нибудь разница, когда он их закрывает?

– Практически нет, – ответила Дельфина. – Просто он спит в темной комнате. Яркий свет ему в любом случае неприятен – как видишь, все лампы в этой комнате низкой мощности. Даже когда я вожу его по вечерам на прогулку, он надевает темные очки. Естественно, из-за своей сверхчувствительной кожи он избегает яркого солнечного света.

– А другие гости о нем знают? Как они реагируют?

– Они редко его видят, но за столь долгое время большинство из них к нему привыкли.

Сочувствие к молодому человеку еще только начинало одолевать отвращение, когда Эш оглядел комнату. Он отметил ее избыточную мягкость; на этой площади вряд ли можно было разместить много мебели, но то, что имелось, было отмечено своего рода минималистской роскошью – кровать с шелковыми простынями, стенные шкафы, заставленные книжные полки, шифоньер (хотя Эш не мог вообразить в нем обилие одежды), маленький стол с изящной резьбой, резные стулья, а также красивое мягкое кресло с изогнутыми подлокотниками и ножками. Имелось дорогое с виду радио, но телевизор отсутствовал. И никаких зеркал.

Дельфина продолжала говорить:

– В коже Льюиса не хватает двух естественных слоев. Верхний слой, эпидермис, представляет собой щит из мертвых клеток кожи прямо на поверхности, а нижние слои постоянно производят новые клетки и выталкивают их к этой поверхности. Пробираясь наружу, новые клетки продолжают цикл, в котором старые клетки утрачиваются и обновляются за период от четырнадцати до двадцати восьми дней. Каждые сутки эпидермис теряет где-то в районе тридцати тысяч клеток кожи…

Эшу стало ясно, что Дельфина растягивает свое объяснение, чтобы он мог привыкнуть к представшему перед ним зрелищу. Он по-прежнему находил это трудным, но ее метод понемногу стал действовать. Он начинал видеть Льюиса не столько уродом, сколько ужасно несчастным человеком.

– Под эпидермисом должны быть два других слоя: дерма, которая в основном состоит из белковых волокон, известных как коллаген, и которая придает коже упругость, а под ней – подкожный слой, состоящий из мышц и жира, который защищает организм от сурового внешнего мира. У Льюиса последние два слоя почти полностью отсутствуют, и никто здесь до сих пор не понял почему.

– Но должны же быть и другие места, куда можно было бы направить Льюиса; специалисты, которые могли бы выяснить причину и, возможно, даже предложить лечение? – возразил Эш.

Дельфина чуть не улыбнулась. Ее усилия, направленные на очеловечивание своего пациента в глазах Эша, приносили плоды: Дэвид впервые назвал Льюиса по имени.

– Поверь мне, – мягко ответила она, – Комрек располагает средствами, чтобы привлечь лучших ученых-медиков откуда угодно, и доктор Причард прочесал весь мир в поисках того, кто мог бы вылечить Льюиса, но без успеха.

Эш медленно покачал головой. Чем больше он узнавал о Комреке, тем глубже становилась тайна.

– Как получилось, что Льюис может видеть? Разве не требуется наличие чего-то твердого позади зрачков, кроме костей, чтобы отражать световые лучи обратно на хрусталик?

– Если взять офтальмоскоп, можно увидеть, что в задней части каждого глаза у него есть сетчатка из более ста миллионов светочувствительных клеток, которые регистрируют изображение, проецируемое на них, и преобразуют его в структуру электрических импульсов, которые по зрительному нерву передаются в мозг.

– Поверю тебе на слово, – ответил Эш, не испытывая никакого желания проводить более тщательную проверку.

– На самом деле, – продолжала информировать его Дельфина, – у Льюиса идеальное зрение, хотя яркий свет, иногда даже умеренный солнечный свет причиняет ему боль. А мигающие огни часто приводят к эпилептическим припадкам.

Эш посмотрел прямо на Дельфину.

– Ты сказала, что знаешь Льюиса уже три года.

– По-моему, он послужил одной из причин того, что меня приняли на эту работу. Думаю, они хотели, чтобы у него был компаньон, а заодно и терапевт. Каждые шесть месяцев я должна представлять подробный отчет о нем. Полагаю, эти отчеты пересылают его покровителю, кем бы он ни был.

– Но за эти три года ты, должно быть, выяснила нечто большее о его прошлом.

– Как? Комрек и есть его прошлое. Ни ему, ни мне больше ничего не известно, хотя мы и говорим друг с другом часами.

Она ласково улыбнулась своему подопечному, и Эша не мог не отвратить вид голых зубов в ответной улыбке Льюиса; такие омерзительные гримасы, в которых участвуют длинные, выставленные напоказ зубы и их корни, редко можно увидеть за пределами кинотеатра ужасов или кабинета стоматолога. Эш внутренне содрогнулся, но в ее улыбке он заметил нежность.

– Значит, у него… у Льюиса, с мозгом у него все в порядке?

– Ну да. Он, конечно, не так хорошо образован, как мы с тобой, и, полагаю, другие могут счесть его умственно отсталым, но я знаю, что он таковым не является. Это замок Комрек заставляет его вести себя так, как он себя ведет.

Затем, как будто желая поднять настроение, Дельфина озорно сказала Эшу:

– Хочешь посмотреть, как он говорит? На самом деле увидеть, как работают его голосовые связки?

– Гм. Давай лучше в другой раз. Слишком много всего и слишком быстро, понимаешь?

Дельфина мягко похлопала Льюиса по руке.

– Теперь, молодой человек, – посерьезневшим голосом сказала она, – пора ложиться. Тебе надо поспать.

Льюис сразу же подошел к шифоньеру, натянул на себя длинную шелковую ночную рубашку и забрался в постель.

Дельфина еще больше удивила Эша, наклонившись и поцеловав Льюиса в щеку.

– Спокойной ночи, Льюис, – нежно, как мать пятилетнему ребенку, сказала она. – Спи крепко.

– Спокойной ночи, Дельфи. Увидимся завтра.

Эш не мог с уверенностью сказать, что его поразило больше: тот факт, что Льюис говорит, или по-девичьи высокий тон его голоса. Еще одно потрясение, приятное, он испытал, когда из-под шелковой простыни, покрывавшей голову Льюиса, донеслось:

– Спокойной ночи, мистер Эш.

Они с Дельфиной тихо вышли из комнаты, мягко закрыв за собой дверь.

Глава 49

Оставив Льюиса в его одиноком гнезде, Эш продолжил свое бдение. Но теперь все было иначе, теперь у него был компаньон.

И он, и Дельфина утомились донельзя – день выдался адски тяжелым, а замок, не говоря уже о его обитателях, просто ошеломлял. Но факт оставался фактом: Комрек претерпевал страшную экстрасенсорную бурю, опасную для всех, кто находился в замке, и он должен был каким-то образом убедить Хельстрема как можно скорее эвакуировать людей из здания. Парапсихолог был уверен, что худшее еще впереди. Когда оно произойдет, последствия могут оказаться фатальными для многих других гостей замка, особенно тех, у кого проблемы с сердцем или прочие недуги.

Вместе с Дельфиной, он еще раз обошел все свои площадки с оборудованием. Психолог выглядела усталой и физически и морально. Неудивительно, если учесть, через что ей довелось пройти в этот день самой, однако она отвергала все просьбы Эша пойти и поспать хотя бы остаток ночи. Удивительно, но лицо ее оставалось столь же миловидным, как и притягательная мягкость и доброжелательность влажно-темных глаз; он был вынужден признать, что очень рад ее обществу. Усталость не мешала ей интересоваться его методами охоты за призраками, а также аппаратурой, которую он принес, и она удивлялась тому, что большая часть ее была настолько проста. Он пояснил, что призраки редко скрываются, на самом деле быть обнаруженными или войти в контакт отчасти и составляло их цель, служило доказательством того, что они располагают духовными силами, чтобы проявить себя, иногда неожиданной материализацией, или путем перемещения физических предметов, или даже речью. Такие вещи давали духам знать, что они все еще могут входить в наше физическое измерение.

Интерес Дельфины и умные вопросы, которые она задавала, постепенно начали возвращать Эшу его энтузиазм, и он понял, что его энергия отчасти восстановилась.

Вскоре его мысли еще раз обратились к любопытной странности, которую он только что видел. Он подумал, что Льюис, возможно, привлекал злых духов. Не было никаких сомнений, что он чувствителен, как психологически, так и физически; но чувствителен ли он к потустороннему миру? Эш мог только гадать, что Льюису пришлось пережить за годы нахождения в Комреке. В чем же состояла его тайна? Дельфина отрицала какие-либо знания, хотя, будучи его психологом, она, по крайней мере, должна была располагать хотя бы минимальной информацией. Он решил, что расспросит ее позже: при таком их обоюдном изнеможении обвинять ее в утаивании сведений было не ко времени.

Через час проверки своих приборов, ни один из которых не показал никаких признаков нарушений, Эш решил считать ночь завершенной. Они с Дельфиной вернулись на четвертый этаж, где задержались у двери Дельфины, оба усталые, но и напряженные, почти наэлектризованные странной атмосферой замка, своеобразным настроением, которое лишь отчасти было связано с его холодной температурой. Патрулирующий охранник прошел мимо них, и на лице у него промелькнула понимающая ухмылка, когда он пожелал им спокойной ночи.

Дельфина стояла рядом с ним, снизу вверх глядя ему в глаза, как бы задавая сложный вопрос. Он чувствовал ее тепло, но сопротивлялся своим чувствам.

– Я думаю… – начал он, но всему остальному, что собирался сказать, предоставил повиснуть в воздухе. Он хотел предложить, чтобы они разошлись по своим комнатам и получили заслуженный отдых, но она, по-прежнему глядя ему в лицо, отыскала рукой дверную ручку и толкнула дверь у себя за спиной.

– Дельфина, я… – Хрипотца в его голосе была смесью усталости и желания. Протянув руку мимо нее, он распахнул дверь настежь. Он не мог найти слов, чтобы выразить все то, что думал – чувствовал – на протяжении целого дня.

Прежде чем они вошли внутрь, она ступила к нему в объятия и прильнула щекой к его груди.

Он закрыл за собой дверь и пожалел, что на ней нет замка, чтобы запереться от всего мира. Он крепко прижал ее к себе, и в его руках ее тело казалось маленьким и легким, так что он в полной мере ощущал ее хрупкость, и они поцеловались, сначала осторожно, потом сильнее, жадно, и ее мягкие губы открылись ему навстречу, а их языки отыскали друг друга.

Дельфина подвела его к постели, и они оба на нее упали. Он пробовал на вкус ее щеки, лоб, целовал изящно изогнутую шею. Она страстно вскрикнула, когда он отвел ее волосы в сторону и скользнул языком по ее нежно очерченному уху. Он вжимался в нее затвердевшим членом, и она, слегка раздвинув бедра, терлась о него, возбуждая его еще сильнее, и его поцелуи, под стать ее, становились еще неистовее. Вскоре они начали на ощупь исследовать тела друг друга.

Эш изо всех сил старался сдерживать свою страсть, но вскоре одной рукой обхватил ее грудь под мягким кардиганом, а затем скользнул за пазуху ее блузки.

Когда его пальцы коснулись миниатюрного лифчика, так что их кончики легли на мелко-кружевную отделку, ощущая мягкость кожи у верхней части ее маленькой груди, она ахнула. Он остановился, и она посмотрела на него в замешательстве.

– Пожалуйста, Дэвид… – прошептала она. – Пожалуйста, не останавливайся…

Откуда ей было знать о последних двух женщинах, которых он любил: о Кристине, которая была ненастоящей, но по-настоящему реальной для него, или о Грейс, за чьей агонией он наблюдал, как с ее тела незримые силы сдирали кожу? Не был ли он своего рода Ионой, смертельным для любой женщины, к которой подходил слишком близко?

– Что такое, Дэвид? – настойчиво спросила Дельфина, едва обуздывая свою страсть. – Почему ты остановился?

– Прости, Дельфина, – тихо сказал он с оттенком самоосуждения в голосе.

Следующие его слова прозвучали трезво.

– Дельфина, по-моему, я знал, что к тебе чувствую, как только ты села в самолет.

У нее блеснули глаза.

– Ты уверен? – спросила она. – Мы едва знаем друг друга.

– Я уверен, – сказал он. – Но мне просто надо, чтобы все происходило медленно. Надеюсь, ты понимаешь.

Поворачиваясь, чтобы лечь рядом с ней, Эш чувствовал, что она нуждается в помощи и утешении, сострадании и поддержке, и злился на себя за свой эгоизм. Каких только ужасов не была она свидетельницей в этом странном месте? Какие только ужасные эксперименты не обнаружила в пределах Комрека? Она явно была здесь несчастна, так почему же настолько боится уйти? Он чувствовал ее сомнения, ее недоумение, даже когда она пела хвалу медицинскому блоку. Он сам видел ее колебания, когда задавал ей трудные вопросы. Не угроза ли того, что случится с ней, покинь она замок? Или она остается, потому что больше некуда деться? Нет, нет, рассуждал он. Она сильнее этого.

Тогда не беспокойство ли это о том, что может случиться с Льюисом, если она его покинет?

Пока они лежали бок о бок, Дельфина стала описывать, как раньше вечером они с Льюисом гуляли по пустому саду и как Льюис выказывал странное нежелание возвращаться в замок. Потом, когда они услышали крики из обеденного зала, Льюис утащил ее подальше от здания в глубь мирного сада, ожидая там, чтобы все стихло. Много часов спустя, когда все легли спать, Льюис позволил ей привести его обратно. Пока он пробирался к своей комнате в башне, Дельфина заглянула к какому-то пациенту, а затем последовала за ним. Слишком поздно, увы, чтобы помешать Эшу за ним погнаться.

Они говорили о странных паранормальных событиях в Комреке и о страшном визге животных, который она тоже слышала откуда-то из глубины леса.

Эш рассказал ей о Луковиче, зная, что отметины у него на теле были бы очевидны, и о том, что произошло в отделении для буйных.

– Я боюсь, Дэвид, – сказала она. – Боюсь за тебя, за Льюиса и за себя. – Дельфина крепко прижалась к Эшу, и тот вдруг почувствовал, что колебания между ними улетучиваются.

Все страхи и опасения, бывшие его проблемами, оказались сметены; сметены, потому что, как ни смешно это могло бы показаться при таком коротком знакомстве, он знал, что действительно любит ее и будет ее защищать – как и Льюиса, если дело дойдет до этого – изо всех своих сил. Этого могло оказаться недостаточно, но в жизни он уже преодолел несколько довольно мрачных ситуаций. Это стоило ему очень дорого. Но он узнал, что нет ничего непреодолимого или способного оказать сопротивление, чтобы не вступить с этим в борьбу. Он дважды терял женщин, о которых заботился, ну и что? Он добьется, чтобы такого не случилось в третий раз.

Он снова осторожно притянул Дельфину к себе в объятия, и она с охотой отозвалась.

Медленно раздев друг друга, они лежали голые под простыней – предвкушение острых ощущений само есть важная их часть.

Пока они целовались, губами и языками усиливая страсть друг друга, Эш вел рукой по телу Дельфины от бедра, в углубление талии, потом выше, к грудям, слегка отодвинув от себя верхнюю часть ее тела, чтобы можно было не только ощущать, но и видеть эти твердые, но нежно очерченные груди с темными ореолами вокруг розовых сосков. На ощупь они были изысканны, на вид – прекрасны. Он легонько провел пальцами над ними, чувствуя поднявшийся сосок внутри своей ладони.

Она сделала быстрый вдох, затем выдохнула с удовольствием, и ожиданием. Его язык увлажнил один сосок, так что она выгнулась, прижимаясь к нему бедрами. Не поддаваясь бурлившему в нем желанию – он так затвердел, что чувствовал: вот-вот взорвется, – он тихо дышал на ее соски, иногда прерываясь, чтобы снова их увлажнить, так что выдыхаемый им воздух возбуждал ее еще сильнее.

Дельфина крепко прижала его голову к своей груди, так что его рот охватил большую ее часть, меж тем как язык по-прежнему дразняще двигался. Она передвинула его губы к другой груди, и теперь его движения стали дикими, еще более яростными. Теперь уже ее рука скользнула вниз по его стройному телу, по груди, по животу, а затем еще ниже. Ее нежные пальцы обхватили его член, и Эш негромко вскрикнул от восторга. Она непрерывно гладила его, все настойчивее, все сильнее, пока он не заставил себя остановить ее руку, прежде чем страсть совсем его переполнит.

Он усмехнулся в ответ на ее удивленный взгляд.

Она улыбнулась. «Прости», – сказала она, но он видел, что страсть по-прежнему горит в ней, как красное сияние, распростертое на манер нагрудника поверх ее светло-кофейного торса, чуть ниже горла и между грудей.