Письмо Софьи Девиль Александра

– Возможно, у барышни служит в артиллерии жених или родственник? – предположил Луговской. – Ну что ж, это неплохо. Пожалуй, у артиллериста больше шансов выжить, нежели у кавалериста или пехотинца.

Опасаясь дальнейших расспросов, а особенно не желая чувствовать на себе взгляд Призванова, Софья порывисто поднялась с места:

– Простите, господа, у меня что-то голова разболелась, выйду на свежий воздух.

– А как же ужин и чай, барышня? – спросил священник, хлопотавший у разогретого самовара.

Софья пробормотала что-то неопределенное и, взяв кусок хлеба с маслом, выскользнула из теплого помещения в холод осеннего вечера, который быстро остудил ее горящее лицо.

Занятая своими внутренними переживаниями, она не смотрела по сторонам и машинально прошла вперед, оказавшись за пределами двора. Здесь, прилепившись к церковной ограде, рос густой кустарник, остатки листвы на котором пожухли от холода и покрылись изморозью. Внезапно в этих зарослях послышался странный шорох, на который девушка не обратила внимания. Рассеянно жуя хлеб, она посмотрела вдаль – туда, где редко разбросанные по равнине деревья и кусты переходили в лес.

Однако шорох повторился, и не вдали, а совсем рядом, и Софья невольно вздрогнула, отвлекаясь от своих мыслей. И вдруг прямо перед ней, словно из-под земли, возникла причудливая фигура, которая в вечернем сумраке могла показаться чуть ли не привидением. На голове странного существа тускло поблескивала кирасирская каска с конским хвостом, на теле болтались остатки мундира, прикрытого сверху рогожей, сапоги были обвязаны тряпками. С первого взгляда Софья не поняла, кто это, но со второго догадалась, что перед ней – французский офицер, отставший от своего войска, либо удалившийся от большой дороги в поисках съестных припасов. Софья едва не подавилась, ошеломленная неожиданной встречей, и инстинктивно попятилась назад, но француз тут же устремился к ней и, протягивая руку, попросил:

– Клиеба, клиеба!..

Исполненная невольного сострадания, девушка бросила ему свой хлеб, и оборванец тут же сжевал половину, а другую спрятал себе за пазуху. Софья продолжала медленно отступать назад, не сводя глаз со странной фигуры, а незнакомец, приглядевшись к ней, вдруг понял, что перед ним – существо противоположного пола, хоть и в мужской одежде, и с радостным восклицанием: «La femme!» кинулся к девушке и схватил ее за руку. Увидев в его глазах какое-то безумное выражение, Софья не на шутку испугалась и даже попыталась закричать, но голос ее прозвучал сдавленно, глухо. А оборванец, хоть ослабел от голода и холода, однако не намерен был упускать свою добычу и хватал девушку все крепче. При этом он что-то крикнул, и Софье показалось, что позади него, между деревьями, мелькнуло еще одно такое же оборванное привидение.

В отчаянии девушка изо всех сил ударила противника коленом между ног; он зарычал от боли, но лишь слегка ослабил хватку, и во взгляде его вспыхнула дикая ярость. Однако уже через секунду он был отброшен назад мощным ударом и, откатившись на несколько шагов, забормотал проклятия.

Софья быстро оглянулась и, обнаружив, что ее защитником оказался Призванов, почувствовала невольную досаду. Наглый оборванец и его сообщник еще пытались выкрикивать угрозы, но как только Призванов обнажил саблю, тотчас присмирели и бегом устремились в лес.

– Видите, как обманчива бывает тишина, – обратился Даниил к Софье. – Мир еще не наступил, и вам следует быть осторожней. Не бродите по окрестностям в одиночку. Хорошо, что я догадался выйти вслед за вами. Ведь французским солдатам сейчас не хватает не только хлеба; они голодны также и на женщин. Наверное, вы могли это заметить и в Москве?

Он пытливо посмотрел ей в глаза. Призванов знал из разговора с Эжени об интендантском офицере Шарле Фулоне, который спас девушку от бандитов и потом опекал ее во время болезни. Однако ни Эжени, ни кому-либо другому не было известно о той ночи, когда Софья поневоле сблизилась с Шарлем. Но сейчас девушке показалось, что Призванов о чем-то догадывается. Во всяком случае его взгляд был таким пронзительным, прожигающим, словно хотел выпытать все до конца. «Какое ему дело до моих подробностей?» – подумала она с досадой, а вслух ответила:

– Знаете, в Москве я мало обращала внимания на французов, я старалась прятаться от них.

– Но все-таки один из них был вашим спасителем?

– Так получилось.

– Но при этом вы совсем не думаете о нем и не горюете? Что ж, оно и понятно. Ведь все ваши мысли занимает несравненный Юрий Горецкий.

– Только не надо говорить с насмешкой об этом благородном человеке, которого я все еще люблю! – Софья гордо вскинула голову и сама себе показалась героиней какой-то драмы.

– Вы считаете его благородным только потому, что он предложил вам руку и сердце, невзирая на ваше происхождение?

– А этого мало? Ведь только благородные люди способны на искренние чувства. Вам этого не понять, вы ведь любите одного себя, а с другими тешите свое тщеславие.

Софье показалось, что Призванов вздохнул. Во всяком случае он немного помедлил с ответом, и слова его прозвучали для нее неожиданно:

– Хочу отрезвить вашу наивность с позиции своего житейского опыта. Так вот. Скорей всего, Юрий Горецкий любил не столько вас, реальную девушку, сколько свою прекраснодушную мечту, свой благородный порыв. Он начитался модных книг и вообразил себя их героем. Поверьте мне, долго бы его чувство к вам не продержалось. Он даже не смог бы защитить вас от своего окружения: семьи, знакомых, родственников. Для того чтобы смотреть в глаза реальности, надо быть человеком зрелой души. А он еще даже не научился смотреть в глаза противнику. Вот когда научится тому и другому и при этом будет по-прежнему предлагать вам руку и сердце, – тогда можете быть уверенной в его чувствах.

Софье вдруг подумалось, что в словах Призванова есть резон, но именно это ее больше всего и раздосадовало.

– Никогда так не говорите о Юрии! – заявила она, сердито блеснув глазами. – Если сейчас я и выслушала ваши ядовитые слова, так лишь потому, что обязана вам, ведь вы только что меня спасли. Но в следующий раз даже слушать не стану.

– А вам досадно, что именно я сейчас оказался вашим спасителем? – спросил он с неопределенной улыбкой.

– Да, вы угадали. Я бы не хотела быть вам чем-то обязанной.

– Но вам придется с этим смириться. Боюсь, что на протяжении нашего неблизкого пути моя помощь вам не раз еще понадобится.

– А я очень надеюсь обойтись без вашей помощи.

– Но это не зависит от вас. Впрочем, как и от меня. Однако пойдемте в дом, чай остынет.

Уже через несколько дней девушке пришлось убедиться в правоте слов Призванова. Мало того, что он, как главный в отряде, заботился о безопасности, ночлеге и пропитании своих спутников, так еще и вновь стал спасителем Софьи, хотя она предпочла бы видеть в этой роли кого угодно другого.

Случилось это, когда путники были в районе Смоленска. Двигались они намного южнее города, однако и на этой дороге им то и дело попадались одинокие французские офицеры и солдаты, похожие скорее на тени, чем на живых людей. Уже ударили морозы, но эти несчастные брели полураздетые, накрытые тряпками и рогожей, часто обвивались соломой и надевали на голову ранцы вместо шапок. Иные убегали при виде русских офицеров, а другие, напротив, требовали, чтоб их взяли в плен. Софья отворачивалась, чувствуя невольное сострадание, а сидевший рядом корнет Чижов говорил:

– Наполеон расстреливал наших пленных, когда ему нечем было их кормить. А мы его отставших солдат не убиваем, просто не беремся их содержать, потому что сами не имеем средств.

Свернув еще более на юг, путники только к вечеру нашли место для ночлега. Это была маленькая деревушка, наполовину покинутая жителями, в которой лишь одна изба оказалась пригодной для того, чтобы в ней заночевать с относительным удобством. Здесь обитала супружеская пара пожилых крестьян, которые даже в столь смутное время старались содержать в порядке свое нехитрое хозяйство. Изба у них была чистая и протопленная, только весьма тесная, так что поместиться в ней, кроме хозяев, могло не более трех человек. Призванов сразу же решил, что здесь должны ночевать Софья, Чижов, а также денщик, который мог служить охраной и помощником для барышни и слабого еще корнета; остальным же путникам можно было устроиться и в менее удобном месте. Софье хозяева отвели самый теплый угол в избе, отгородив его от остального помещения занавеской.

Тем временем кучер, который отправился на гумно взять корма для лошадей, прибежал и сообщил, что, как только начал набирать солому, из нее выскочили двое оборванных французов и кинулись наутек. Это обстоятельство, показавшись офицерам и смешным и досадным, навело их, однако же, на мысль, что крестьянское гумно, представлявшее собой довольно обширный сарай, может послужить им подходящим местом для ночлега: и недалеко от избы, и не холодно благодаря наличию соломы. Туда все и отправились, оставив в избе лишь Софью и Чижова с денщиком.

Измученные трудной дорогой, путники уснули мгновенно, да и крестьянская пара в сенях скоро начала похрапывать. Темная безлунная ночь опустилась на тихую деревеньку, стирая очертания предметов и не предвещая никаких событий до самого утра.

Софья вначале спала крепко и даже безмятежно, но потом вдруг стал ей сниться московский пожар, и она снова ощущала недавно пережитые ужасы, и металась во сне, и ясно чувствовала удушающий запах гари. В какой-то момент она даже открыла глаза и увидела совсем близко огонь и дым, но тут же закашлялась и, теряя сознание, успела подумать, что кошмар видится ей наяву.

Очнулась девушка уже не в избе, а под открытым небом, ощущая холод зимней ночи и болезненную тяжесть в голове. Лишь через несколько минут, окончательно придя в себя, она смогла понять, что же на самом деле произошло.

А случился пожар, о причине которого и путники, и хозяева избы могли лишь догадываться. Все сходились во мнении, что, скорей всего, те два беглых француза, решив согреться, уселись с подветренной стороны избы и разожгли костер, потом уснули, а огонь охватил деревянный домишко как раз от той стены, возле которой спала Софья.

Невольные виновники поджога скрылись, а Софья и ее соседи по ночлегу от удушливого дыма лишились чувств; причем особенная опасность грозила девушке, оказавшейся ближе всех к огню. Но в этот момент проснулся Призванов, который первым кинулся в горящее строение и, накрывшись рогожей, вынес оттуда Софью. Хозяева в сенях тоже очнулись и растолкали Чижова и денщика, выбравшись вместе с ними на свежий воздух. Скоро все другие путешественники выбежали из амбара и общими усилиями пожар удалось потушить, хотя половина избы все-таки сгорела.

Среди всей этой суеты, криков и причитаний девушка поняла только одно: ее спасителем вновь оказался человек, которому она ничем не хотела быть обязанной.

– Это вы меня спасли, Призванов? – уточнила она с явным неудовольствием.

– Не мог же я допустить, чтобы барышня, пережившая московский пожар, так нелепо угорела в захолустной деревеньке, – ответил он своим обычным ироническим тоном.

После неприятного и опасного происшествия девушка еще два дня чувствовала себя плохо, угар давал себя знать тошнотой и головной болью. Но потом наступило улучшение, мысли постепенно прояснились, словно освеженные морозным воздухом, и Софья все чаще стала задумываться о конечной цели своего путешествия. Раньше ей казалось, что главное – выполнить данное тетушке обещание, добраться до Ольги Гавриловны, а уж дальнейшие действия подскажет сама жизнь. Но по мере приближения к Вильно ей все начинало казаться не столь определенным. До сих пор Софья сдерживалась, не позволяя себе обратиться к Призванову с расспросами об Ольге Гавриловне и всем семействе Жеромских, теперь же решила нарушить свое подчеркнутое молчание и первой заговорить об интересующем ее предмете. Может быть, ее подвигла к этому разговору невольная благодарность, которую она не хотела, но вынуждена была испытывать к Призванову, как своему спасителю.

Это случилось, когда путники подъехали к разоренному смоленскому имению Призвановых, в которое уже начали понемногу возвращаться слуги. Здесь было решено передохнуть и впрячь лошадей в сани, поскольку начались снегопады и путешествовать в повозке, да и верхом, стало затруднительно.

Оглядывая вконец разграбленную усадьбу, Призванов покачал головой и вздохнул:

– Хорошо, что отец жил не здесь, а в Курском имении.

Софья случайно оказалась рядом и, услышав его реплику, посчитала, что настал удобный момент для расспросов:

– А что нас ждет в Вильно, как вы думаете? В каком положении сейчас Жеромские? Будут ли рады гостям? Может, они огорчаются, что русская армия гонит французов? Ведь многие поляки воюют на стороне Наполеона.

Призванов оглянулся на девушку, немного удивленный тем, что она первая с ним заговорила, и после некоторой паузы ответил:

– Нет, Жеромские – из тех польско-литовских дворян, которые дали присягу российскому императору и не изменяют ей.

– Наверное, поэтому оба брата Жеромских женаты на русских дворянках, несмотря на разницу в вере?

– Ну, в этом нет особой странности. Екатерина Великая стремилась сблизить русских и поляков свадьбами, так что подобные браки при ней поощрялись. Да и император Александр Павлович в этом следует примеру своей бабушки. Он даже убедил изысканную модницу княгиню Радзивилл выйти замуж за нашего грубоватого вояку генерала Чернышова.

– Наверное, вы хорошо знакомы с Жеромскими? Какая семья у Ольги Гавриловны?

– Ваша виленская родственница недавно овдовела.

– А дети, внуки у нее есть? Расскажите о них.

– Внуков у Ольги Гавриловны нет, поскольку ее дети избрали духовную стезю. Сын Адам уже имеет сан епископа и сейчас живет в Риме. А дочь Каролина три года назад ушла в монастырь. Так что Ольга Гавриловна весьма одинока.

– А второй брат Жеромский, Лев, женатый на вашей тетушке, жив?

– Жив, но слаб здоровьем. У них с тетушкой Юлией две дочери. Старшая замужем и живет отдельно, а младшая, Калерия, – с родителями.

– Вы, наверное, в близких отношениях с этой семьей и хорошо их знаете?

– Да, когда наш полк стоял в Вильно, я бывал в доме тетушки чуть ли не каждый день. – Призванов слегка улыбнулся и добавил: – Но слишком сближаться с ними не хочу, чтобы на меня не стали смотреть как на жениха Калерии. Я против браков между двоюродными родственниками.

Софья нервно рассмеялась:

– Отчего же? В католических странах дворяне часто женятся на своих кузинах.

– Но я ведь не католик.

– Однако наши аристократы тоже переняли эту моду. Иным ведь нравится, чтобы муж и жена были из одного знатного рода.

– А я считаю, что, чем супруги дальше один от другого по рождению, тем здоровее будет их потомство.

Его слова отчего-то понравились Софье, но продолжить разговор она не смогла, так как в эту минуту к ним подошли Луговской с Киселевым.

Девушка невольно задумалась и о взглядах Юрия на брак: станет ли он возражать, если мать предложит ему в жены какую-нибудь двоюродную или троюродную родственницу, равную ему по происхождению и богатству?

Также и образ незнакомой ей покуда Калерии вызывал у Софьи напряженный интерес. Она представляла кузину Призванова высокомерной аристократкой и безотчетно опасалась встречи с этой виленской панной.

Через несколько дней дорога приготовила путешественникам новое испытание, оказавшееся особенно трудным для Софьи, поскольку привело к противоречивым изменениям в ее душе и судьбе.

Случилось это, когда, по всем расчетам, до Вильно оставалось дней пять пути. Отряд двигался по дремучему сосновому лесу, продуваемому холодным ветром, но Призванов обещал спутникам вполне уютный ночлег, поскольку за этим лесом находилось имение богатого помещика Ельского, сын которого служил в одном полку с Призвановым. По словам Даниила, в этом имении ему всегда будут рады и, если старый пан Витольд жив-здоров, то непременно окажет графу и его спутникам гостеприимство.

– Очень в этом сомневаюсь, – проворчал Киселев. – Эти польские шляхтичи нас не любят и вечно стараются обвести вокруг пальца. Вспомните хотя бы злополучный ночлег на мызе пана Бучиньского, где нас накормили водяным варевом и уложили спать на голых досках.

– Нет, Ельский так не поступит, он человек благородный, – заверил Призванов. – Я не раз спасал его сына в бою, и пан Витольд испытывает ко мне благодарность. К тому же он поляк лишь наполовину, у него мать была православная.

– Ну что ж, ротмистр, будем надеяться, что хоть сегодня заночуем в домашней обстановке, – вздохнул поручик.

Под вечер, когда отряд выехал из лесу на просеку, впереди заблестела в слабом сумеречном свете покрытая льдом река. Предстоящая переправа не пугала путешественников, лед казался крепким, а по другую сторону реки вдали приветливо мерцал огонек – возможно, то был почтовый двор или деревня, примыкавшая к усадьбе пана Ельского.

– Надо бы все-таки отыскать след старого пути, – сказал кучер, правивший первыми санями.

– Где ж его отыщешь в темноте, – откликнулся солдат, который сейчас был за извозчика на вторых санях. – Оно бы лучше огонь разжечь, поглядеть.

– Да что тут раздумывать, при таком морозе лед уже повсюду прочный, – заявил Киселев. – Поехали скорей, а то придется ночевать здесь, на снегу.

Первые сани двинулись прямо, но лед под ними вдруг затрещал, и они провалились. К счастью, это было недалеко от берега, в неглубоком месте, и их быстро вытащили. В санях ехали Чижов, Луговской и денщик, и все они, а также кучер, оказались по колено в воде. Призванов, сопровождавший обоз верхом, тут же приказал разжечь костер, чтобы пострадавшие могли отогреть ноги и хоть немного высушить обувь, поскольку запасной не было.

– Говорил же я, что опасно ехать наобум, – проворчал кучер, ни к кому не обращаясь.

Киселев, чувствуя свою вину за то, что отдал опрометчивое распоряжение, тут же объявил:

– Пусть сани пока остаются на берегу, а я пойду искать дорогу для переправы.

– Одному идти опасно, я с тобой, – решил Призванов.

Они взяли факелы и пошли пешком по льду, осторожно обследуя каждую пядь. Софья и все другие напряженно следили за двумя удалявшимися огоньками, один из которых через какое-то время погас.

Потом сидящим у костра показалось, что они услышали крик Киселева, но звуки человеческого голоса заглушались порывами ветра, который своим завыванием нагонял пугающие мысли о волках.

Наконец, после долгих минут ожидания, когда и огонек второго факела погас, к берегу вернулись Призванов с Киселевым. Оказалось, что поручик по пути провалился в полынью, и ротмистр спас его, протянув найденное поблизости небольшое бревно, которое каким-то чудом не вмерзло в лед. Отойдя в сторону от опасного места, офицеры обнаружили, что это бревно оторвалось от плавучего моста, сооруженного, видимо, русскими солдатами, переправлявшимися здесь несколько дней назад. Посреди реки находился остров, и связанные веревками бревна были проложены по льду от берега до острова. Осмотревшись, Призванов решил, что более удачного места для переправы не найти. После того, как побывавший в ледяной воде Киселев немного отогрелся у костра, отряд снова двинулся в путь.

Но в этот вечер злоключениям путников еще не суждено было кончиться.

Когда одни и вторые сани уже приблизились к противоположному берегу, небо окончательно затянулось облаками, скрывшими звезды, наступила полная темнота. Откуда-то издали послышалось завывание волков, лошади стали испуганно биться, шарахаясь из стороны в сторону. Пока зажигали факелы, коренная лошадь во вторых санях, где ехали Луговской и Софья, вдруг провалилась задними ногами под лед. Софья и Луговской соскочили с саней, но тут же сами оказались в ледяной воде. Девушка хотела позвать на помощь, но от обжигающего холода крик застыл у нее в горле. Однако уже в следующее мгновение чьи-то сильные руки вытащили Софью из парализующего ледяного плена, – и она тут же сообразила, что своим спасением опять обязана Призванову. Кто-то из солдат помог Луговскому, а потом общими усилиями удалось вытащить лошадей.

На берегу скоро был разожжен костер, возле которого, стуча зубами, грелись Софья и ее товарищи по несчастью. Дрова для костра солдаты носили от обломков ближайшего строения, разобранного на бревна еще во время одной из предшествующих переправ. Видимо, раньше это строение представляло собой корчму, в которой находили пристанище полуживые от холода и голода жертвы войны. Взглянув в сторону бывшей корчмы, Софья заметила несколько вмерзших в землю трупов и тотчас с содроганием отвела глаза.

Немного отогревшись у костра, путники заспешили далее, по дороге, ведущей к усадьбе Ельского. На Софью Призванов набросил чудом не промокшую медвежью шубу, и скоро девушка уже не чувствовала телесного холода, однако душу ей все сильнее охватывал холодок странного, тревожного предчувствия. Казалось, стихия судьбы подхватила Софью и несла все дальше, к неведомым испытаниям, в которых ни сердце, ни разум не могли послужить ей советчиками.

Повалил снег, и продвигаться стало все труднее, но усадьба была уже близко, и путники, одолев последние мытарства, наконец добрались до нее. Софья, как и остальные, не очень-то верила словам Призванова о гостеприимстве пана Витольда, ибо слишком редко их небольшому отряду удавалось найти более-менее приличный ночлег. Однако на этот раз действительно все было по-другому. Ельский, оказавшийся благообразным почтенным человеком лет 65, увидев Призванова, выказал искреннюю радость и принял нежданных гостей весьма приветливо. Его усадьба, находясь в стороне от главной дороги, не слишком пострадала за время войны, в погребах оставалось достаточно провизии, а обширный лес служил источником дров и строительного материала.

Путешественники, попав в жарко натопленное помещение, ощутили блаженство, и от усталости, казалось, готовы были уснуть прямо на полу. Особенно измучен был Луговской, у которого после ледяной купели открылись на ногах едва поджившие цинготные язвы и началось воспаление. Ельский позвал к больному своего домашнего лекаря, и тот, осмотрев страдальца, заявил, что офицеру надо бы отлежаться несколько дней.

Любезный хозяин распорядился, чтобы гостям была предоставлена горячая вода для мытья, сухое белье и приличный ужин с вином. Мужчины, выпив и насытившись, взбодрились, и скоро за столом потекла оживленная беседа о военных новостях, в которой не принимал участия лишь Луговской, тихо лежавший в углу после лекарств и растираний. Софья вначале прислушивалась к разговорам, особенно заинтересовавшись рассказом пана Витольда о том, как Наполеон бежал через Березину, бросив свою армию на произвол судьбы, но потом глаза девушки начали слипаться и она уже могла лишь с усталым удивлением наблюдать неистребимый мужской интерес к военным делам. Ельский, заметив ее состояние, всплеснул руками:

– Боже мой, ведь мы совсем замучили своими разговорами бедную девушку! Очаровательная племянница пани Ольги давно нуждается в отдыхе! – и тут же обратился к стоящей у стены служанке: – Яся, отведи панну в гостевую комнату и приготовь ей постель.

Софья мельком успела удивиться тому, что пан Витольд знает, чья она племянница, а еще успела заметить быстрый и внимательный взгляд Призванова, брошенный в ее сторону, когда она вставала из-за стола.

Комната, куда привела гостью молоденькая молчаливая служанка Яся, оказалась небольшой, но теплой и уютной. Софья с удовольствием взглянула на приготовленную постель: тонкое и чистое белье, взбитые подушки с оборками, мягкое одеяло – все манило к спокойному и приятному сну. В углу стояла лохань с подогретой водой, на стуле висело полотенце и ночная рубашка. Софья не привыкла раздеваться при служанках, а потому, прежде чем забраться в лохань, отпустила Ясю. Мытье в теплой воде разнежило усталую путешественницу, и она, почувствовав, что может уснуть прямо в лохани, поспешно встала. Вытершись и облачившись в ночную рубашку, Софья нырнула под одеяло и впервые за много дней ощутила, какое это блаженство – спать в уютной комнате, на свежих простынях. Те простые радости, которые не замечались в мирной жизни, становились недоступными и особо ценными в дни войны.

«Как порою мало надо человеку для счастья», – прошептала девушка, с умиротворенной улыбкой погружаясь в царство Морфея.

Но посреди крепкого и глубокого сна без сновидений вдруг какая-то неясная тревога заставила Софью беспокойно зашевелиться и открыть глаза. Уже через несколько мгновений девушка поняла, что причиной ее внезапного пробуждения явился устремленный на нее пристальный взгляд человека, присевшего возле кровати. И этим человеком был не кто иной, как Призванов. Он зажег свечу на прикроватном столике и в таинственном свете колеблющегося огонька разглядывал девушку, которая во сне разметалась и сдвинула одеяло.

– Что вы здесь делаете?… – спросила она громким шепотом, поднявшись с подушки и прижав руки к груди.

– Пришел спросить, удобно ли вы устроились, – ответил он, не отводя от нее своих блестящих фиалковых глаз.

– Я удобно устроилась, а вам не надо было заходить сюда и будить меня. Но, коль уж вы здесь, хочу вас спросить, откуда Ельский знает мою тетушку Ольгу? Вы ему что-то сказали?

– Я сказал, что вы ее племянница, дабы он еще приветливее к вам отнесся, хотя вы ему и так понравились. Дело в том, что пан Витольд в молодости был влюблен в Ольгу Гавриловну.

– Вот как… А вы не сообщили ему о моем… незаконном происхождении?

– Нет. Тем более что я уже не имею прежних предрассудков. Кажется, вы доказали мне, что благородство кроется в самом человеке, а не в его происхождении.

– Вот как? Трудно поверить, чтоб вы говорили это искренне. А сейчас уходите, сударь, пока вас здесь не увидели. – Софья с опаской покосилась на дверь.

– Не бойтесь, сюда никто не сможет войти, я запер дверь, – успокоил ее Даниил, хотя от его слов она только больше разволновалась.

– Уходите, Призванов! И не надо смотреть на меня таким раздевающим взглядом, мне это не нравится.

– А каким еще взглядом я должен смотреть на вас? Вы чертовски соблазнительны, особенно в этой тонкой рубашке, а я последние месяцы жил, как монах. Естественно, во мне накопилось желание, меня тянет к вам, и я не могу этого скрыть.

– И вы пришли сюда, чтобы со мной переспать?… – Девушка судорожно сглотнула, чувствуя, как ее все сильнее пробирает дрожь гнева и какого-то странного возбуждения. – Уходите, не то я подниму крик! Уж во второй раз вам не удастся меня запугать!

– Меньше всего я хочу запугать вас. – Призванов пересел на кровать и через одеяло погладил ноги девушки. – Напротив, я чувствую свою вину за то, что когда-то силой и обманом преподал вам первый любовный урок. Не прощу себе, если из-за меня такая красивая девушка почувствует страх или отвращение к телесной любви. Я бы хотел исправить эту ошибку и сделать вас настоящей женщиной, пробудить страсть в вашем существе. Сейчас для этого самый удобный случай. Ведь больше мы не сможем остаться наедине ни в дороге, ни в Вильно. А потом я уеду на войну, с которой могу и не вернуться.

Он придвинулся совсем близко к Софье, она чувствовала жар, исходивший от его тела. Расстегнутый ворот рубашки обнажал смуглую мускулистую грудь Призванова, и девушка невольно смутилась, вспомнив, как когда-то он прижимал ее к своей груди, а она сквозь сон едва ли не отвечала на его объятия и поцелуи. Пытаясь защититься от нового соблазна, она решительно тряхнула головой и заявила:

– Я не нуждаюсь в ваших постельных уроках, Призванов, уходите.

Его глаза внезапно сверкнули яростным огнем, и он, до боли сжав ей плечи, глухим голосом спросил:

– А может быть, ты уже получала эти уроки после меня? Признайся, тот француз, который тебя защищал… Шарль… он был с тобой? Был?

– Какое вам дело? Пустите, мне больно!..

Она, задыхаясь, пыталась высвободиться, а Даниил вдруг опрокинул ее на кровать и, глядя сверху в ее испуганно блестевшие глаза, требовательным тоном повторил свой вопрос:

– Так ты была с тем французом? Отвечай!

– Вы не имеете права допрашивать меня и судить! Но, если хотите знать, – да, была, но только один раз, после того, как он спас меня от убийц и насильников. А потом я, к счастью, заболела, и это оградило меня от его дальнейших посягательств.

– Значит, ты сблизилась с этим Шарлем из благодарности?

– Нет, просто у меня не было другого выхода! Можете считать меня падшей женщиной, но ведь это именно вы виноваты в том, что я уехала из имения в Москву, где и попала в такие ужасные обстоятельства. Да и вообще, почему я должна оправдываться перед вами?

– Скажи… тебе приятно было с тем французом? Лучше, чем со мной?

– Да как вы смеете?! – Она задохнулась от возмущения и хотела дать ему пощечину, но он перехватил ее руку.

– Прости… я, конечно, сказал глупость. Похоже, во мне взыграла обычная мужская ревность. Я вижу, что ты по-прежнему невинна и неопытна, в тебе еще не пробудилась страсть.

– Пусть это вас не заботит. Страсть во мне пробудит человек, которого я люблю.

– Юрий Горецкий? Но ведь этот глупец отказался от тебя. И если даже вы с ним и помиритесь, он все равно не сможет дать тебе то, что дам я.

– Вы считаете себя непревзойденным любовником? А для меня это не главное, для меня любовь – это чувство прежде всего духовное, а не телесное.

– Любовь – гармония духа и тела. Ты должна это познать, иначе никогда не станешь настоящей женщиной. Ну, чего ты боишься? Ведь однажды мы уже были близки.

– Я не хочу изменять Юрию… он меня любил, а вам просто нужна женщина.

– Просто нужна женщина? – Даниил тихонько рассмеялся. – Да если б это было так просто, я сейчас бы переспал с любой из служанок пана Витольда, он мне бы охотно их предоставил. Но мне нужна ты, я ждал этой минуты на протяжении всего нашего пути.

– Зачем я вам, ведь вы не любите меня… – пробормотала Софья, пытаясь высвободиться из его объятий.

– А кто доподлинно знает, что такое любовь? Ни я не знаю, ни ты…

– Вам просто хочется развлечься после ужасов войны…

– А жизнь – это вообще сплошное отвлечение от мыслей о смерти. Но зачем рассуждать об этом сейчас, когда опасность и гибель ходят рядом? Может, мы будем вспоминать эту ночь как самую яркую в нашей жизни. А теперь молчи и доверься мне…

Софья хотела возразить, но он закрыл ей рот поцелуем, а руки его в это время сдвигали с нее рубашку, гладили ей плечи, спину, внутреннюю поверхность бедер. Девушка ощутила, как горячая волна пронизывает ее тело, лишая воли к сопротивлению. Через минуту Призванов и Софья лежали уже совершенно нагие, и в слабом сиянии свечи их тела отливали таинственным светом.

– Богиня Венера… – прошептал Даниил, покрывая поцелуями ее грудь и живот.

Софья чувствовала себя пловцом, решившим отдаться на волю волн, а ласки Даниила становились все горячее, все прихотливее, и в какой-то момент девушка вдруг поняла, что уступает им добровольно, забыв и о ненависти к нему, и о любви к Юрию. Она лишь успела прошептать между поцелуями:

– Но ведь нельзя, я могу забеременеть…

Его хрипловатый голос прозвучал у самого ее уха:

– Не бойся, я достаточно опытен, чтобы этого не случилось…

Рухнули последние баррикады, которыми Софья пыталась защититься от его натиска, и, обвив шею Даниила обеими руками, она инстинктивно подалась навстречу властным движениям мужского тела.

Она даже стыдилась того, что больше не ощущает ни боли, ни страха, а лишь острое возбуждение, переходящее минутами в необъяснимый восторг. Потом, когда Даниил, утолив свою страсть, спросил ее низким бархатным голосом, было ли ей хорошо, девушка с неохотой ответила:

– Во всяком случае не так плохо, как в первый раз. Тогда это было подлое насилие, а сейчас я уступила вам сама… из благодарности, как своему спасителю. Но больше такого не повторится.

– Почему же? Я намерен прийти к тебе и завтра ночью.

– Завтра я запру дверь этой спальни и ни за что вас не пущу.

– Тогда послезавтра. Я буду ждать, когда ты меня снова примешь. Ведь ты уже начала чувствовать себя женщиной, не так ли? Надо закрепить этот пленительный урок. – Он прижал девушку к себе и спросил, проводя губами по ее шее: – Кстати, почему ты все еще обращаешься ко мне на «вы» и не зовешь меня по имени? Между возлюбленными не должно быть таких условностей.

– А я не собираюсь становиться вашей возлюбленной. Постель еще не означает истинной близости. Я буду звать вас на «вы», чтобы между нами оставалась хоть какая-то стена. И вам следует при посторонних обращаться ко мне только на «вы».

– Разумеется, я же не хочу испортить твоей репутации.

– Куда уж больше, вы давно ее испортили. А теперь уходите, мне надо побыть одной, прийти в себя после такого потрясения. Ну, чего вы ждете? Вы ведь уже получили то, что хотели!

Он посмотрел на нее с каким-то неопределенным выражением лица, потом рывком поднялся с кровати, натянул на себя одежду и, оглянувшись на Софью, небрежно бросил:

– Мне не так просто получить то, чего хочу.

После его ухода она долго лежала с открытыми глазами, следя за догорающим огоньком свечи. Мысли девушки сперва ворочались медленно, вяло, потом вдруг застучали ей в виски с лихорадочной частотой: «Что я делаю?… Какое безумие! Среди войны, в чужом доме… снова изменила Юрию… и на этот раз почти без сопротивления. А ведь я считала себя цельной натурой, у которой был принцип: кому душа – тому и тело. И что теперь? Могу ли я себя уважать? Как посмотрю в глаза Юрию? А Призванов? Кто он для меня? И как он сам ко мне должен относиться после всего?…»

Девушка металась до утра, и, хотя сон к ней все-таки пришел, но был таким отрывочным и тревожным, что не успокоил ее, а скорее утомил.

Наутро она стыдилась поднимать глаза: ей казалось, что все знают о прошедшей ночи. Но на самом деле никто ни о чем не догадывался: Призванов проявил достаточную осторожность, его спутники, измученные дорогой, спали крепко, а хозяин и слуги ночью не приближались к гостевым комнатам. Удостоверившись наконец, что тайна ее греха не раскрыта, Софья немного успокоилась, хотя по-прежнему старалась держаться подальше от Призванова.

Хлопоты дня, заполненного лечением ослабевших путешественников, особенно Луговского, ремонтом саней, уходом за лошадьми и починкой одежды, отвлекали и временных, и постоянных обитателей усадьбы от лишних разговоров, что вполне устраивало смущенную девушку.

Вечером она, как и заявляла Призванову, заперла дверь своей спальни и не откликнулась на его осторожный стук. Однако прошел еще день, и на третью ночь Софья – то ли по рассеянности, то ли из бессознательного любопытства – забыла запереть свою дверь. Когда вошел Даниил, она лежала с открытыми глазами и сильно бьющимся сердцем, словно ждала чего-то бурного, опасного и необычайного.

И это случилось. Случилось именно то, чего добивался Призванов: она почувствовала себя женщиной, ощутила силу страсти, заглушившую и раскаяние, и возвышенные мысли о любви к Юрию.

Но раскаяние к ней вернулось, едва лишь завершился неистовый чувственный поединок. Софья глубоко вздохнула, выравнивая сбившееся дыхание, и тут же мысленно сказала сама себе: «Я снова сошла с ума!.. Ведь этот циничный человек не любит меня, а только развращает ради своей забавы. Все, что я делаю, – грех…»

И, словно в ответ на укоры ее совести, рядом прозвучал завораживающе бархатный голос Призванова:

– Не надо, моя прелесть, ни в чем каяться. Весь твой грех я возьму на себя и постараюсь исправить… если смогу.

– Нет, вы ничего не сможете исправить… – прошептала она, испытывая внутреннюю опустошенность. – Уходите, мне опасно находиться рядом с вами. Я начинаю себя ненавидеть. Я хочу поскорее расстаться с вами и все забыть.

Он оперся на локоть и, заглядывая сверху в ее глаза, покачал головой:

– Нет, ты всегда будешь меня помнить. Даже в объятиях своего разлюбезного Юрия не сможешь забыть. Теперь-то я в этом уверен.

Перед уходом он поцеловал девушку так страстно и крепко, что у нее на глазах выступили слезы.

Оставшись одна, Софья долго успокаивала себя молитвой, пока наконец не уснула. Все ее надежды были теперь на скорый отъезд из имения, в котором так некстати подстерег девушку роковой соблазн.

На другой день, к ее облегчению, Луговской объявил, что чувствует себя достаточно здоровым для дальнейшей поездки и не хочет дольше задерживаться в имении. Как раз в это время погода немного потеплела, и путники решили, что надо поскорее отправляться в Вильно, пока морозы не усилились.