Чарли Чаплин Акройд Питер

Другой юный актер, Рэймонд Ли, вспоминал, что потребовалось много дублей, чтобы снять сцену драки между ним и Джеки Куганом. «Знаете, – сказал Чаплин тоном школьного учителя, – мы снимали эту сцену ровно пятьдесят раз. Я считал!» Ли писал, что после этих слов Чаплин обошел их вокруг. «Потом остановился. Подумал. Широко улыбнулся, сверкнув зубами. Стараясь быть как можно проще, Чарли Чаплин приблизился к нам и заговорил дружеским и доверительным тоном. «Мальчики, – сказал он, – это очень простая сцена. Очень простая. Двое мальчишек дерутся. Все мальчишки дерутся… Но, ребята, вы не деретесь. Вы танцуете друг с другом». Ли приходит к выводу, что Чаплин всегда стремился к простоте – улыбка, наполненные слезами глаза или всего лишь взгляд. «Вы не замечали, что Чаплин всегда смотрит на вас с экрана – независимо от того, что там происходит – причем смотрит на вас, на зрителя, так, словно знаком с вами и собирается доверить какую-то тайну?» – спрашивает Рэймонд.

В начале апреля 1920 года, когда еще не закончились съемки фильма, Милдред Чаплин начала бракоразводный процесс с мужем. Ее страдания усиливали частые интрижки Чарли с другими женщинами. Так, например, в это время у него был роман с молодой актрисой Флоренс Дешон, которую затем сменила другая актриса. Чаплин отказывал жене в какой-либо независимости и даже теперь пытался расторгнуть ее контракт с Луисом Б. Майером на том основании, что она еще несовершеннолетняя. Он также не дал ей разрешения усыновить ребенка. Поначалу Милдред обвиняла его в том, что он оставил семью, но через несколько дней заговорила о жестокости. Она желала «рассказать все». «Пусть весь мир узнает, как он не смог обо мне заботиться, как прислал ко мне домой своего сотрудника и забрал документы. Он унижал меня перед слугами. Разве это не жестокость?» Три дня спустя Чаплин и Луис Б. Майер подрались в отеле Alexandria.

Во время бракоразводного процесса Милдред Чаплин дополнила свои обвинения в жестокости. Вот ее диалог с судьей:

Вопрос. И что произошло потом?

Ответ. На следующий день было Рождество, но рождественским утром он спал допоздна, и я спустилась на первый этаж и взяла его подарки, а он очень рассердился на меня за то, что я сделала это задолго до Рождества…

Вопрос. Что он говорил или как поступал в отношении ваших друзей, если видел их в своем доме? Как он себя с ними вел?

Ответ. Он был с ними груб; он не приходил домой, когда я принимала друзей. Вопрос. Когда у вас бывали друзья, он отказывался приходить домой, если узнавал об этом?

Ответ. Да, сэр.

Вопрос. Как часто это случалось, миссис Чаплин?

Ответ. Все время. Он никогда не говорил мне, когда будет дома. Он говорил, что должен иметь возможность жить своей жизнью и делать то, что пожелает…

Вопрос. Он объяснял вам причину своего отсутствия?

Ответ. Нет. Он говорил, что я опозорила его, когда посещала…

Вопрос. Теперь вы заявляете, что после того, как вы посещали… определенное место, мистер Чаплин нанял детективов, чтобы следить за вами?

Ответ. Да, сэр…

Вопрос. Расскажите суду, что происходило все это время.

Ответ. Я плакала и умоляла его вернуться домой, упала в обморок, а он сказал, что я веду себя глупо, что я опозорила его и он не видит причины возвращаться…

Вопрос. Как он с вами разговаривал? Ласково или как-то еще?

Ответ. Нет, не ласково…

Вопрос. Что он говорил?

Ответ. Ну, он говорил, что понял, что больше не хочет со мной жить, что он устал от попыток меня изменить, заставить жить по-другому, и что он увидел, что это невозможно, и что я плохая, и он не может мне доверять, и что я… виновата во всем.

Сам Чаплин полагал, что при подготовке условий развода Милдред и ее адвокаты предприняли попытку наложить арест на его активы, чтобы получить долю от будущих прибылей. Среди этих активов были уже отснятые материалы для фильма «Малыш». Он также не сомневался, что компания First National договорилась с юристами Милдред, чтобы законным образом получить фильм, который они так долго ждали. Впервые за всю творческую карьеру Чаплин в течение целого года не выпустил ни одной картины.

В начале августа оператора Ролли Тотеро в три часа утра разбудил Альфред Ривз и сказал, что нужно срочно вывезти пленки из города. Пленки упаковали в жестянки из-под кофе, а затем отправили по железной дороге в 12 деревянных ящиках. Чаплин отснял в 50 раз больше материала, чем вошло в окончательный вариант картины. В Санта-Фе Ривза и Тотеро встретили Чаплин и Харрингтон, и оттуда они все вместе поехали в Солт-Лейк-Сити, за пределы юрисдикции штата Калифорния.

Номер в одном из отелей Солт-Лейка переоборудовали под монтажную, и Чаплин принялся «склеивать» фильм. Затем он вместе с коллегами поездом поехал в Нью-Йорк, где они могли закончить работу. Чарли поселился в отеле Ritz, чтобы скрыться от судебных исполнителей, работавших на адвокатов Милдред.

Будучи в Нью-Йорке, Чаплин познакомился с группой так называемых социалистов-интеллектуалов, которые жили в меблированных комнатах Гринвич-Виллидж и не вылезали из его баров.

Отвергая славу и богатство как буржуазные ценности, они, вне всяких сомнений, втайне гордились знакомством с ним. Чарли, в свою очередь, наслаждался обществом интеллектуалов – по большей части потому, что сам к этой категории не относился. Чаплин беседовал с ними о политике, об искусстве и литературе. Однажды Ролли Тотеро заметил, что он мог рассуждать практически на любую тему, но если собеседники действительно разбирались в предмете разговора, то видели ошибки, которые он делал. Торики Коно вспоминал, как его работодатель пространно рассуждал о предмете, практически ничего не зная о нем, и оставлял слушателей в убеждении, что он удивительный интеллектуал. На самом деле это было просто перевоплощение.

Тем не менее Чаплину льстило внимание тех, кого он считал более образованными и интеллигентными, и он ценил их интерпретацию своего искусства не меньше, чем одобрение простых людей. Бродягу можно было рассматривать как представителя рабочего класса, который борется против богатых и имеющих привилегии по праву рождения. Это был не первый случай, когда Чаплин попадал под влияние восторженных почитателей, однако впоследствии знакомство с радикалами создаст серьезные проблемы для его карьеры.

В середине ноября было достигнуто соглашение между Чаплином и его женой, и состоялся развод. 18-летней Милдред Чаплин полагались 100 тысяч долларов и часть совместной собственности, но на пользу ей это не пошло. Актрисе Мэрион Дэвис приписывают такие слова: «Милдред Харрис не была святой, но и капризным ребенком ее не назовешь, а Чарли, храни его Господь, здорово ее испортил».

Роберт Флори, впоследствии ставший продюсером Милдред Чаплин, вспоминал, как она говорила ему: «Девочке очень трудно быть женой гения. Я не всегда его понимала, чувствовала себя ниже его. Он был вспыльчив, нетерпелив и обращался со мной как с идиоткой. Но я им по-прежнему восхищаюсь. Он мог бы очень многому меня научить».

Публичность бракоразводного процесса глубоко ранила Чаплина, который во многих отношениях был нелюдимым и скрытным человеком. Он стал еще более раздражительным и осторожным. В это время он начал седеть.

В одном из интервью того периода Чарли заметил: «Единственное утешение – это одиночество. Тогда мир грез становится великой реальностью, а реальный мир – иллюзией. Я иду в свою библиотеку и живу с великими мыслителями, гениями абстракции – Спинозой, Шопенгауэром, Ницше и Уолтером Патером». В этих словах есть элемент позы, а также чувствуется влияние интеллектуалов из Гринвич-Виллидж. Чаплин больше не хотел, чтобы его знали только как комика. В том же интервью он сказал, что желал бы удалиться на какое-нибудь итальянское озеро с любимой скрипкой, с Шелли и Китсом, и жить под вымышленным именем исключительно творческой и интеллектуальной жизнью. Его стремление к одиночеству вполне могло быть искренним. Интервьюер сделал следующее заключение: «Я никогда не встречал более несчастного и робкого человека, чем Чарльз Спенсер Чаплин».

Воспрянул духом Чарли на последних этапах съемок «Малыша», когда познакомился с 12-летней артисткой. Лиллиту Макмюрей (сценическое имя Лита Грей) пригласили играть бездомную девочку в одном из эпизодов, и она сразу привлекла внимание Чаплина. Он попросил студийного художника загримировать ее и, как впоследствии вспоминала Лиллита, сказал ей: «Я смотрел на тебя, моя дорогая, когда ты не видела. Меня все больше и больше притягивают твои удивительные глаза». Возможно, именно ради нее Чаплин добавил неоднозначную сцену сна в конце фильма «Малыш». Эта загадочная вставка изображает сон Чарли, которому снится, что он попал в рай. Здесь все так же, как и жизни, только трущобы увиты белыми цветами, а у бандитов и полицейских есть ангельские крылья. Девочке тоже дали роль ангела, но это пророчество не сбылось.

Премьера «Малыша» – первой полнометражной режиссерской работы Чаплина – состоялась в Нью-Йорке 6 февраля 1921 года. Фильм имел огромный успех. Он стал самым популярным из всех картин, снятых Чаплином. Это культовый американский немой семейный фильм. «Малыш» знаменовал собой новый этап в восприятии искусства Чаплина критикой и широкой публикой, и теперь его открыто сравнивали с Диккенсом. Чарли создал чисто городскую историю наподобие «Оливера Твиста». Говорили, что «Малыш» стал предвестником наступления эры кинематографа – в мире появилась новая форма искусства в виде фильма. Сам Чарли теперь был легендой. Он не вписывался в обычные рамки человеческой жизни. Появилось определение «чаплиновский». Английский критик Джеймс Эгейт писал: «Я не смеюсь над Чарли, пока не заплачу. Я смеюсь, чтобы не плакать, и это совсем разные вещи». Подобное ощущение упоминалось в письме Лоренса Стерна почти двумя столетиями раньше: «Я смеюсь до слез, а в некоторые чувствительные моменты плачу до смеха».

О сходстве Чарльза Чаплина и Чарльза Диккенса говорили довольно часто. У обоих было одинокое и тяжелое детство, и оба открыто или тайно обвиняли в этом матерей. Однако оба были многим обязаны им… По словам знавших ее людей, Элизабет Диккенс, подобно Ханне Чаплин, обладала исключительным чувством смешного, а ее способность к подражанию была просто удивительна. И Чаплин, и Диккенс вышли из низов среднего класса, были честолюбивы и энергичны. Оба пережили безответную первую любовь, которая на многие годы принесла им страдания и одиночество. Оба достигли невероятной славы в очень молодом возрасте – Диккенс в 24 года, после выхода «Посмертных записок Пиквикского клуба», а Чаплин в 25 лет, благодаря комедиям студии Keystone.

Диккенс черпал свою силу в театральных традициях Лондона – он часто посещал маленькие театры, или «балаганы», которые были непосредственными предшественниками мюзик-холлов, где выступал юный Чаплин. Оба любили пантомиму – соответствующей эпохи. Оба были пропитаны тем, что можно назвать лондонским духом, в котором смешались фарс и чувствительность, мелодрама и пантомима. Старший сын Чаплина вспоминал, что отец очень любил «Оливера Твиста» и постоянно перечитывал эту книгу. В романе он как будто находил ключ к собственному прошлому. Это, в свою очередь, привело к тому, что фильм Чаплина о несчастливом детстве, «Малыш», как и «Новые времена» (Modern Times), стал наследником «Тяжелых времен» Диккенса. «Огни большого города» (City Lights), история о слепой цветочнице, которую спасает Бродяга, тоже типично диккенсовская по чувствительности и выразительности. Диккенс укрыл Лондон покрывалом комедии, пафоса и поэзии, и то же самое с жестоким городом в своих фильмах делает Чаплин.

Подобно Диккенсу, Чаплин был энергичным, безжалостным, властным. Оба Чарльза испытывали потребность управлять миром, который их окружал. Они почти по-военному командовали родными, и их часто обвиняли в диктаторстве и деспотизме. В обществе оба слыли веселыми и общительными людьми, но были подвержены внезапным и необъяснимым страхам. Будучи очень богатыми, оба боялись, что могут лишиться своего богатства. Они были очень похожи. Чаплина с полным на то основанием можно назвать истинным наследником Диккенса.

Даже в таких обстоятельствах Чарли думал о новом фильме. «Праздный класс» (The Idle Class) получился не таким проникновенным, как «Малыш», но двойная роль Чаплина, Бродяги и мужа, является источником тонкого юмора. Миллионер Чаплин, играющий маленького человека, уже ни тот и ни другой. Это очень изобретательная, если не сказать изощренная комедия. Когда богатый аристократ получает письмо с сообщением, что его бросила жена, он отворачивается от камеры и вытягивает руки, дрожа всем телом. Кажется, он обезумел от горя, но вот оставленный муж поворачивается, и зрители видят, что он энергично трясет шейкер для коктейлей.

Через шесть недель после начала съемок фильма в Соединенные Штаты приехала Ханна Чаплин. Ее сопровождал Том Харрингтон, но ни один из сыновей не встретил мать на острове Эллис[13].

«Значит, вы мать знаменитого Чарли?» – спросил ее чиновник иммиграционной службы. «Да, – ответила она. – А вы Иисус Христос?»

Чаплин много лет не видел мать, но она сразу узнала его. Он купил Ханне бунгало в долине Сан-Фернандо, недалеко от моря, где она жила под присмотром опытной медсестры. Хозяйством занималась нанятая супружеская пара. Гости находили Ханну вполне нормальной. Она пела песенки, вспоминала о своей жизни в Лондоне… Подобно сыну, Ханна Чаплин умела очень похоже изображать знакомых людей, а также сохранила свои навыки в шитье. Ей нравилось, когда ее сажали в машину и возили по магазинам. В таких ситуациях она была способна на экстравагантные поступки. Однажды Ханна вернулась домой с огромным отрезом яркого шелка, купленным просто так, без определенной цели, и Чарли заметил: «Бедняжка мечтала о таких вещах всю жизнь».

Впрочем, иногда она бывала не совсем в своем уме. Дочь Альфреда Ривза вспоминает случай, когда сознание Ханны ненадолго погрузилось в сумрак. «Однажды я сидела рядом с ней во время ланча и заметила шрам у нее на руке. «Бабушка, что это?» – спросила я. Она отдернула и убрала руку, после чего стала раскладывать вокруг себя кусочки хлеба, а затем прятать их в карманы. «Пойдемте со мной, бабушка», – сказала медсестра, миссис Кэри, и увела ее в другую комнату. Вернувшись, миссис Кэри рассказала, что шрам – это напоминание о работном доме. Мой вопрос спровоцировал мысли о тех днях, когда семья недоедала, и Ханна стала прятать хлеб для Сидни и Чарли».

Двое сыновей Чаплина вспоминали многочисленные истории, которые отец и дядя рассказывали им о бабушке. Однажды в универмаге Лос-Анджелеса она попросила продавца показать коричневые перчатки, цвета дерьма. Когда ей принести пару перчаток, Ханна покачала головой: «Нет, нет, это не цвет дерьма». Это перекликается с одним эпизодом из детства Сидни и Чарли, когда она назвала молодую женщину «леди дерьмо». В тех редких случаях, когда Ханна приезжала в гости к сыну, очевидцы рассказывали, что она танцевала, высоко поднимая юбку, и все видели, что она не носит нижнего белья.

Как-то раз, как вспоминал ее младший сын, ее повели в местный зоопарк, где к удивлению собравшейся публики самка страуса снесла яйцо. Чаплин рассказывал Мэй Ривз, одной из своих тогдашних любовниц, что сиделка его старой матери как раз и привела Ханну к вольеру. Смотритель дал посетительнице подержать яйцо, но та, думая, что это какой-то трюк, швырнула драгоценность зоопарка на землю и воскликнула: «Не нужно мне ваше яйцо!» В результате зоопарк Лос-Анджелеса лишился одного юного страуса.

Сам Чаплин редко навещал мать и возвращался от нее подавленным. Она напоминала Чарли о прошлом, о жизни, с которой он расстался. Его старший сын рассказывал, что отец не мог видеть ее, не расстраиваясь, причем это чувство было таким же острым, как физическая боль, и могло сохраняться несколько дней подряд, мешая сосредоточиться на работе. Вне всяких сомнений, Чарли считал достаточным оплачивать счета матери и следить за тем, чтобы она ни в чем не нуждалась и наслаждалась жизнью. Люди, которые видели их вместе, отмечали поразительное сходство между матерью и сыном – глаза, улыбка, жесты. Казалось, Ханна не подозревает о его огромной славе. Когда она пришла на студию и увидела сына в образе Бродяги, то заметила: «Чарли, я должна купить тебе новый костюм». На одной из фотографий Чаплин стоит на почтительном отдалении от матери, скрестив руки на груди…

Летом 1921 года Чарли приступил к съемкам следующего фильма для компании First National, который в конечном счете был назван «День получки» (Pay Day). Речь в нем идет о стройке и строителях. После первой же сцены работа застопорилась. В своих надиктованных репортеру мемуарах «Мое путешествие за границу» (My Trip Abroad) Чаплин вспоминал: «Я чувствовал себя очень усталым, слабым и подавленным. Я только что выздоровел после гриппа и пребывал в «безразличном» настроении… и мне постоянно угрожал нервный срыв из-за переутомления». Затем Чарли получил известие, что в Лондоне на экраны должен выйти «Малыш». Это стало стимулом, в котором он так нуждался. Чаплин думал о Лондоне, и присутствие матери – это уж точно – пробуждало в нем воспоминания. Он начал переписываться с Гербертом Дж. Уэллсом и с нетерпением ждал встречи с известным писателем. Но больше всего, конечно, Чаплина манил город его детства.

Он приостановил работу над картиной и попросил своего пресс-секретаря Карлайла Робинсона купить билеты. Поспешный отъезд удивил друзей и коллег, не говоря уже о сотрудниках студии. Чаплин покинул Лос-Анджелес 27 августа, провожаемый толпой голливудских почитателей. В Нью-Йорке его встретили Дуглас Фэрбенкс и Мэри Пикфорд, приехавшие туда на премьеру «Трех мушкетеров» (The Three Musketeers) Фреда Нибло. Дуглас сыграл в этом фильме д’Артаньяна. Появившийся на торжественном мероприятии Чаплин был поражен своей популярностью. Впоследствии Чарли вспоминал: «Я чувствовал, что меня куда-то тянут. Я посмотрел вниз. Женщина с парой ножниц отрезала кусок от моих брюк. Другая схватила мой галстук… С меня стягивали рубашку. От жилета отрывали пуговицы. Мне истоптали ноги. Поцарапали лицо». Затем толпа подняла его на руки и понесла в фойе кинотеатра.

3 сентября Чарли, Том Харрингтон и Карлайл Робинсон сели на пароход Olympic и покинули Нью-Йорк. Лайнер направлялся в Шербур, а затем в Лондон. Если Чаплин надеялся на борту немного отдохнуть от внимания публики, то его надежды не оправдались. За перемещениями Чарли внимательно следил специально нанятый фотограф с камерой, а во время его прогулок по палубе собиралась толпа пассажиров. Чаплина даже попросили дать концерт в пользу фонда помощи морякам, однако, к величайшему неудовольствию организаторов, он отказался. Многие пассажиры приводили знакомиться своих детей, но без костюма Бродяги Чарли выглядел немного обманщиком – вроде Санта-Клауса без бороды. В любом случае при общении с детьми Чаплин нервничал, понимая, что они «чувствуют неискренность».

Olympic причалил в Шербуре вечером 9 сентября. На судно хлынули репортеры и фотографы. Засыпанный вопросами на французском языке, Чаплин произнес короткую импровизированную речь. Он сказал: «Это мой первый отпуск за много лет, и такой долгожданный отпуск можно провести только в одном месте, дома. Поэтому я направляюсь в Лондон. Я хочу пройти по улицам, увидеть все многочисленные изменения, снова почувствовать атмосферу старого доброго Лондона». Он возвращался к своим корням, к источнику своего вдохновения.

11. Снова дома

Чарльз Чаплин ехал на поезде из Саутгемптона в Лондон. Толпа, встречавшая его в порту, была меньше, чем он ожидал, и он страдал, по его же выражению, от привкуса разочарования. Тем не менее заголовок одной из газет гласил: «ВОЗВРАЩЕНИЕ КОМИКА – СОБЫТИЕ, КОТОРОЕ МОЖЕТ ПОСПОРИТЬ С ДНЕМ ОБЪЯВЛЕНИЯ ПЕРЕМИРИЯ». Так оно и оказалось.

На вокзале Ватерлоо его встречали тысячи лондонцев. Послышался крик: «Вот он!» Кинохроника тех дней показывает Чарли в окружении полицейских, репортеров и фотографов. Толпа хлынула ему навстречу. «Вот он!», «Он тут, вот он!!», «Это он!!!». В «Моем путешествии за границу» Чаплин вспоминал: «Я разволновался. Это превосходило все мои ожидания. Я втайне наслаждался». Когда он с трудом пробивался через толпу людей, которые приветствовали его и махали руками, со всех сторон раздавались крики: «Молодец, Чарли!», «Чарли! Чарли!», «Вот он!», «Удачи, Чарли!», «Храни тебя Бог, Чарли!». Это был стихийный всплеск энтузиазма жителей города, ошеломивший Чаплина.

Добравшись до выхода из вокзала, он услышал звон церковных колоколов и увидел мелькающие в воздухе носовые платки и шляпы. Его подхватили на руки и посадили в лимузин, на подножках которого с каждой стороны стояли три полисмена. Сохранилась фотография Чаплина, который стоит в окружении моря кепок, котелков, канотье и украшенных цветами шляпок. Он произнес перед собравшимися короткую речь, естественно встреченную бурными аплодисментами, и только после этого автомобиль смог проехать к отелю Ritz. Отель заперли, чтобы толпа не ворвалась в холл. Чаплина с трудом протолкнули внутрь и поспешно отвели в номер.

Толпа снаружи выкрикивала его имя, и Чарли пришлось подойти к окну, откуда он махал рукой и посылал воздушные поцелуи. Затем взял букет роз и стал бросать их, по одной, людям внизу. Тут к нему в номер вошел полицейский. «Пожалуйста, мистер Чаплин, – сказал он. – Это очень мило, но не нужно ничего бросать. Вы станете причиной несчастного случая. Возникнет давка, и они поубивают друг друга». Чаплин столкнулся с совершенно новым явлением – или, скорее, создал его. На похороны Дэна Лино и Мэри Ллойд приходили толпы людей, но слава, создаваемая кино – новым искусством, не знала себе равных. Ни один человек еще не удостаивался такого восхищения и поклонения, которые обрушились на Чаплина, и он не был к этому подготовлен. И Чарли справлялся, как мог, – всю оставшуюся жизнь.

Как бы то ни было, его тянуло на улицы Южного Лондона, где он когда-то играл и начал работать. Чарли под благовидным предлогом избавился от сопровождающих и выскользнул из отеля через черный ход. На улице он поймал такси и попросил водителя отвезти его в Кеннингтон. К счастью, шофер его не узнал. Проезжая мимо мюзик-холла Canterbury сразу за мостом на Вестминстер-бридж-роуд, Чаплин увидел картину, знакомую ему с детства. Слепой нищий просил подаяние у стены. Он почти не изменился с тех пор, как Чаплин видел его в последний раз. Старик был символом безжалостного Лондона, который никогда не меняется, и в то же время противовесом истерии, сопровождавшей приезд Чарли. И Чаплин снова почувствовал реальность этого города, который вдохновлял его искусство.

Затем машина углубилась в переулки Кеннингтона, которые теперь для него были «другим миром». Тем не менее Чарли что-то узнавал, словно во сне. Наверное, теперь все казалось ему меньше – такое изменение перспективы усиливалось пребыванием на казавшихся бескрайними просторах Америки. Чарли увидел каменное корыто рядом с пабом, в котором часто умывался. Потом проехал мимо парикмахерской, где работал мальчишкой – намыливал щеки клиентам. Чаплин решил выйти из такси и пройтись по переулкам и улицам района.

На Ламбет-уолк к нему подошла девушка и спросила: «Чарли, ты меня не узнаешь?» Девчонкой она была служанкой в одном из домов, где сдавались меблированные комнаты. Здесь когда-то жил Чаплин… Она так и осталась в этом районе и, по словам самого Чарли, продолжала сопротивляться всем трудностям. Вскоре за ним уже следовала толпа местных жителей. Правда, они держались на почтительном расстоянии… Чаплин слышал их шепот: «Это он. Точно он».

Чарли вовсе не нравилось, что столько людей шло за ним по пятам, и он подошел к полицейскому. «Будьте добры, – попросил Чаплин. – Я обнаружил, что мое инкогнито раскрыли. Я Чарли Чаплин. Вас не затруднит найти мне такси?»

«Все в порядке, Чарли, – ответил страж порядка. – Эти люди не причинят вам вреда. Это лучшие люди в мире. Я с ними уже пятнадцать лет».

Здешние обитатели не хотели мешать ему, но теперь, когда Чаплин был уже не один, они осмелели. «Привет, Чарли!», «Храни тебя Бог, Чарли!», «Удачи, парень!». Вне всяких сомнений, они гордились тем, что он выходец из их родного района. Потом Чаплин вспоминал: «Маленькие ребятишки окружили меня, чтобы рассмотреть со всех сторон». Полицейский остановил такси, и Чаплин сел в машину. На обратном пути к отелю Ritz автомобиль проехал мимо Кеннингтонского парка, куда мать однажды приводила его и Сидни… Тогда они жили в работном доме. Такси миновало Кеннингтонгейт, где он когда-то назначил свидание Хетти Келли. Чаплин загрустил, потому что, приехав в Англию, узнал о ее смерти. Он попросил водителя остановиться и вышел. Чарли заглянул в паб Horns, где в детстве наблюдал за артистами мюзик-холла. Теперь наблюдали за ним, пока он пил кружку имбирного пива.

«Это он. Говорю тебе, он!» – «Перестань! Что ему тут делать?» Машина повезла Чаплина по Кеннингтон-роуд, к мосту, и он увидел Кеннингтон-кросс, где когда-то услышал двух уличных музыкантов. «Жимолость и пчела». Для него это было особое место.

Через два или три дня Чарли вернулся в родной район вместе с друзьями, которые тоже жили в отеле Ritz. Он снова погрузился в воспоминания. Он словно пытался открыть источник своего бытия, своей личности. Он узнал продавца помидоров, которого впервые увидел лет двадцать назад – тот стоял на том же самом месте. Тогда Чарли слушал, как продавец расхваливает свой товар, но теперь он молчал.

Затем Чаплин повел друзей на Поунэлл-террас. Здесь его мать снимала комнату под крышей. В этой комнате у нее впервые случился приступ безумия, и отсюда ее увезли в психиатрическую лечебницу. Возможно, как уже отмечалось выше, именно эту комнату Чаплин воссоздал в виде чердака Бродяги в «Малыше». Миссис Рейнольдс, солдатская вдова, которая жила здесь теперь, очень удивилась, когда вечером раздался стук в дверь. Карлайл Робинсон назвал имя Чаплина, и женщина с опаской открыла. По словам Робинсона, он увидел маленькую комнатку, освещенную масляной лампой. Это было узкое и низкое помещение с наклонным потолком и темными углами. Сам Чаплин, похоже, очень смущался и не знал, что сказать. Чарли просто оглядел комнату, в которой, как он поведал друзьям, когда вышел на улицу, они с Сидом цеплялись за жизнь, вместе со своей матерью. Миссис Рейнольдс пригласила его заходить еще, однако Чаплин, естественно, не вернулся. Он все уже увидел.

Чарли не терпелось познакомиться со знаменитостями, жившими в Лондоне. С Дж. М. Барри, автором «Питера Пэна», Чаплин встретился за ланчем в Garrick Club, где, как он пишет в «Моем путешествии за границу», смеялся над всем и не осмеливался говорить. Затем они весело провели вечер в квартире Барри. Чаплин приехал в Англию с желанием встретиться с Г. Дж. Уэллсом, и вскоре они стали приятелями. Трудно сказать, что они находили друг в друге. Сам Чаплин, похоже, этого не понимал. Он не знал, то ли Уэллс хотел узнать его поближе, то ли он Уэллса. Знаменитый писатель познакомил его со своей любовницей Ребеккой Уэст. Бекки называла Чарли милашкой… очень серьезным маленьким кокни с серьезной маленькой душой. Впоследствии Чаплин хвастался, что соблазнил ее.

Он также хотел быть представленным Томасу Берку, чей сборник рассказов «Ночи Лаймхауса» (Limehouse Nights) точнее всего совпадал с его видением мрачных сторон родного города. Встретившись в одиннадцать вечера, они шесть часов вдвоем бродили по улицам Восточного Лондона. Два раза, на Майл-энд и в Хокстоне, Чаплина узнавали. Их окружала толпа, из которой доносились крики: «Наш Чарли!» Но Берку показалось, что такая популярность вызывает у Чаплина не столько радость, сколько страх и растерянность. Он был совсем не похож на Бродягу, в нем не было ни одной черты маленького человека.

Берк был тихим и замкнутым, но весьма наблюдательным человеком. Он свидетельствует: «Чаплина не очень интересовали люди, как отдельные, так и все человечество… Думаю, глубоко его ничего не волнует». Он отмечал необыкновенную живость и энергичность Чарли, но если застать его врасплох, то можно заметить устало опущенные уголки рта и стальной взгляд. Берк сравнил Чаплина с бриллиантом или другим драгоценным камнем. А может быть, это кристалл льда. Сидящий перед ним «железный человек» ничем не напоминал одинокого и несчастного Бродягу. Возможно, именно поэтому Чаплин всегда говорил о своем герое в третьем лице – он. Берк также заметил: «В первую очередь Чарли актер. Он живет только в роли, а без нее теряется. И, поскольку он не может найти внутреннего Чаплина, в грустные моменты ему некуда идти, негде укрыться». О Чаплине написаны миллионы слов, но точнее этих, наверное, не было.

Капризы Чарли удивляли некоторых светских людей и известных личностей, с которыми он познакомился в Лондоне. Один из его английских друзей, Эдвард Ноблок, который написал сценарий к «Трем мушкетерам» Фреда Нибло, впоследствии отмечал: «…в Англии вся общественная система построена на пунктуальности и чувстве долга по отношению к другим, и его пренебрежение всеми этими правилами воспринималось с обидой. Боюсь, он очень вредил себе в глазах многих почитателей, опаздывая на встречи или не приходя вовсе».

Чаплин пробыл в Лондоне 10 дней, после чего отплыл во Францию, в Париж. Образ Шарло, как его здесь называли, на родине мушкетеров почитали больше, чем где-либо еще, поскольку искусство пантомимы было там национальной традицией. Когда Чаплин пришел в цирк, зрители узнали о его присутствии, и, как вспоминал один его знакомый, многоликое человеческое чудовище тысячами глоток завопило: «Шарло!» Этот же свидетель продолжает: «Полиция образовала для Чаплина коридор, и его вывели на Пляс Пигаль. Но крик «Шарло!» успел раньше. Площадь и примыкающие к ней бульвары заполнились возбужденной толпой; тысячи людей давились, толкались и кричали. Мужчины хотели до него дотронуться, женщины пытались поцеловать». В конце концов Чаплину вместе с друзьями удалось скрыться на такси. «Все это ерунда! Все шутка, – говорил Чарли. – Уверяю вас, все это можно объяснить. Все это ничего не значит». Однако есть все основания полагать, что он наслаждался обожанием толпы, даже понимая его суетность, и раздражался, когда не встречал его.

Из Парижа Чаплин на поезде поехал в Берлин. Этот город произвел на него гнетущее впечатление. Возможно, одной из причин стал следующий факт, который сформулировал в «Моем путешествии за границу» сам Чарли: «Здесь меня не знали. Обо мне не слышали. Это было мне интересно и в то же время немного обидно».

В Берлине, в Palais Heinroth, он первый раз увидел Полу Негри – польскую актрису, игравшую (на экране и в жизни) роль роковой женщины. К сожалению, Пола не знала английского языка и могла сказать только: «Джазовый парень Чарли».

Негри очень хорошо запомнила этот момент. В своих «Мемуарах звезды» (Memoirs of a Star) она пишет: «Маленький мужчина с печальным подвижным лицом прокладывал себе дорогу к нашему столику. Если бы не его странное лицо, такое живое и такое трогательное, я бы его не заметила. У него была такая необычная внешность, крошечные ступни… и огромная голова, которая выглядела непропорциональной… Единственное, что было в нем физически привлекательного, – это руки, которые всегда держали сигарету».

В конце сентября Чаплин вернулся в Лондон, где еще раз встретился с Г. Дж. Уэллсом и другими известными людьми. Однако теперь все мысли Чарли были о Лос-Анджелесе и о своей студии. Чарли испытал, как он сам выразился, глубокое удовлетворение от приветствовавших его в Париже и Лондоне толп. Но главное место в его жизни по-прежнему занимала работа.

Чаплин вернулся в Нью-Йорк. Он встретился со старыми знакомыми и, вне всяких сомнений, красочно описал свой триумф в Европе. В последний день, проведенный в городе, он познакомился с английским издателем и журналистом Фрэнком Харрисом, которого сопровождал во время посещения тюрьмы Синг-Синг. Харрис приехал туда, чтобы встретиться с ирландским профсоюзным лидером и социалистическим активистом Джимом Ларкином, приговоренным к 10 годам тюрьмы за «криминальную анархию». Чаплин был потрясен и напуган условиями, в которых содержались заключенные, – старые бетонные блоки, маленькие и узкие каменные камеры. Все это бесчеловечно! Он посетил и комнату для приведения в исполнение смертных приговоров, где приговоренных казнили на электрическом стуле. Ему позволили заглянуть в небольшой дворик, в котором в это время гулял осужденный на смерть человек. «Видите его лицо?» – прошептал Чаплин Харрису. Когда кто-то из осужденных попросил поговорить с ним, Чарли ответил: «Как я могу с вами говорить? Что можно сказать, кроме того, что мы все братья в этой жизни, и если я могу вас рассмешить, то вы, клянусь всем святым, можете заставить меня плакать». Потом он добавил: «Если мы свободны, то лишь потому, что нас не поймали. Удачи, парни!» В Лос-Анджелес Чаплин поехал на поезде и по дороге диктовал журналисту воспоминания о своем путешествии.

В этот период у него была необычная подруга. Клэр Шеридан, английская художница и скульптор, после смерти мужа приехала в Соединенные Штаты вместе с маленьким сыном. Чаплин познакомился с ней на званом ужине сразу после возвращения, и они тут же договорились, что Клэр будет лепить его бюст. Кстати, она уже была известна как автор портретов и бюстов лидеров большевиков – Троцкого, Ленина, Зиновьева, Каменева и Дзержинского. Клэр приходилась родственницей Уинстону Черчиллю и драматургу Ричарду Бринсли Шеридану.

Чаплин позировал для нее в доме, который снимал на Бичвуд-драйв в Голливуде, но терпения у него не хватало. Он по настроению менял цвет пижам или халатов, играл на скрипке, включал граммофон и дирижировал воображаемым оркестром. Работа была закончена за три дня, и Чарли, разглядывая скульптуру, сказал, что эта голова могла бы принадлежать преступнику. Он отправился на пикник вместе с Клэр и ее сыном, захватив с собой шофера и повара, но после появления детей и репортеров отдых пришлось прервать. Связь с Клэр, если таковая была, продлилась еще несколько дней.

К концу ноября 1921 года Чаплин почувствовал, что готов возобновить съемки фильма «День получки», прерванные поездкой в Европу. «Я должен вернуться к работе, – говорил он Клэр, – но мне не нравится картина. Я не считаю ее смешной». Тем не менее он был обязан снять прописанное в контракте число лент для компании First National. Фильм стал восьмым из девяти – свобода была уже близка. Картина состояла из двух частей – это самый короткий и последний из снятых им фильмов в двух частях, но изобретательный и забавный. В «Дне получки» были ночные сцены, что стало возможным с появлением искусственного освещения. Трамваи, заполненные пассажирами, в этом фильме прорезают темноту ночи.

Действие начинается на строительной площадке. Чаплин играет сообразительного рабочего. Здесь он использует необычный для себя прием комбинированных съемок, чтобы показать, как ловко его герой ловит кирпичи. Дальше идут сцены ночного кутежа – работяга транжирит полученное жалованье, а заканчивается фильм его попытками избежать гнева мрачной некрасивой жены. Сюжет дает массу возможностей для привычных комедийных ситуаций, и этими возможностями Чаплин пользуется в полной мере. Как отмечал журнал Photoplay, «День получки» заставляет смеяться даже билетеров в кинотеатре, когда они его смотрят. Чем не комплимент?

За день до выхода на широкий экран «Дня получки» Чаплин начал работу над последним фильмом для студии First National. «Пилигрим» (The Pilgrim), похоже, стал первой картиной, для которой Чарли подготовил письменные наброски. Он был готов работать если не экономнее, то более внимательно, опасаясь – явно беспочвенно – угасания своей способности смешить. «Ты только подумай… подумай, что будет, – говорил он Клэр Шеридан, – если я больше никогда не смогу стать смешным…»

«Пилигрим» являлся последним фильмом, предусмотренным контрактом, поэтому вряд ли можно считать случайным, что в нем Чарли выступает в роли сбежавшего из тюрьмы заключенного. Затем беглец переодевается священником, украв одежду у невезучего святого отца, который решил поплавать в реке, остался без облачения и теперь должен убедить местную паству в своем благочестии. Конечно, у Чарли все идет наперекосяк, поскольку он воспринимает церковь как нечто среднее между баром и залом суда. Теи не менее Чаплин с необыкновенным актерским мастерством произносит перед верующими проповедь о Давиде и Голиафе, а затем кланяется и уходит. Это по-настоящему смешно, и роль фальшивого священника стала одним из самых запоминающихся образов, созданных Чаплином.

Работа работой, но о женщинах Чаплин никогда не забывал. Они всегда окружали Чарли. Их было много, и все не против того, чтобы иметь отношения с самым известным в мире мужчиной. Сам он с готовностью принимал многие предложения. Дом, который Чаплин снимал в Голливуде, вполне можно было оборудовать вращающейся дверью… Кстати, примерно в это время он стал пользоваться туалетной водой, основу которой составляли мускус и бензойная смола – особо ценный парфюмерный компонент.

Во время съемок «Пилигрима» у Чарли были, как он сам выражался, «странные» отношения с богатой дамой, сменившей множество мужей. Пегги Хопкинс Джойс можно назвать королевой алиментов. Она была замужем за пятью миллионерами, и говорят, что термин «охотница за деньгами» появился именно благодаря ей. Одного из мужей Пегги не пускала к себе в спальню, пока тот не подписал чек на 500 тысяч долларов. Однажды она ударила этого же своего супруга бутылкой шампанского по голове, и, как потом вспоминала, ему это, похоже, понравилось.

Сплетничали, что при первой встрече с Чаплином Пегги спросила: «Чарли, девушки не врут, рассказывая, что вы настоящий жеребец?» Она была грубой, вульгарной и энергичной – другими словами, немного утомительной. Но природа наделила ее чувством юмора. Пегги гонялась за мужчинами и в Америке, и в Европе. Во время двухнедельной интрижки с Чаплином она рассказала ему много историй о своих приключениях в Париже.

Следующей стала Пола Негри, актриса, с которой Чарли познакомился в Берлине годом раньше. Чаплин снова увидел Полу на благотворительном мероприятии в Голливуде, где, как он сам вспоминал, она сказала ему: «Чаарли! Почему я не получала от вас какой-нибудь весточки? Вы мне ни разу не позвонили! Разве вы не понимаете, что ради свидания с вами я приехала из самой Германии?» С момента их последней встречи английский Полы значительно улучшился. Она собиралась начать карьеру киноактрисы в Голливуде, и поэтому желание встретиться с Чаплином никак не могло быть единственной причиной для пересечения Атлантики.

На следующее утро Пола Негри проснулась от звуков музыки – нанятые Чарли музыканты-гавайцы пели для нее серенаду. Через несколько дней она пригласила Чаплина на роскошный прием, где и начались их, как он сам выражался, «экзотические отношения». В своих мемуарах Пола описывала Чарли как терпеливого слушателя, всегда готового дать совет относительно ее стремительной карьеры. Ей нисколько не мешали его частые приступы отчужденности, когда Чаплин становился немногословным и замкнутым. Как-никак, он был артистом. Возможно также, что ее привлекали слава и богатство Чарли, а также его многочисленные связи в мире кино – последние могли оказаться полезными. Чаплин подарил

Поле браслет с бриллиантами и ониксами, и ей сказали, что это явное свидетельство его серьезных намерений, поскольку он славился своей скупостью.

Чаплин купил два с половиной гектара земли в Беверли-Хиллс рядом с владениями Дугласа Фэрбенкса и Мэри Пикфорд. Там он стал строить двухэтажный особняк в испанском стиле, который спроектировал сам и называл «калифорнийской готикой». В доме было около 40 комнат, небольшой кинотеатр и сауна, без которой ни один дом в Голливуде не считался полноценным. Открытый бассейн имел форму шляпы-котелка, точно такого же, как у Бродяги, а в холле стоял большой орган, на котором Чаплин часто играл. Говорили, что на стройке были заняты работники студии, но они привыкли сооружать временные декорации, и в результате некоторые части дома получились непрочными, так что соседи прозвали его времянкой. Тем не менее Чаплин был счастлив и жил в доме номер 1085 на Саммит-драйв до конца своего пребывания в Голливуде.

С трех сторон особняк окружал лес, а с четвертой были зеленая лужайка, бассейн и теннисный корт. Весь дом прорезал двухэтажный холл, а на второй этаж вела винтовая лестница. Впоследствии старший сын Чаплина вспоминал, что в холле отец держал полный комплект вооружения восточного воина и бронзовый гонг. В гостиной имелся рояль Steinway. Там же на полках стояли тома словаря Уэбстера, в которые Чаплин часто заглядывал. У него была привычка запоминать значение трудных слов, которые он затем вставлял в разговор. Здесь же помещался огромный камин, который топили углем, а не дровами – на английский манер. В спальне на ночном столике у кровати Чаплин держал заряженный пистолет 38-го калибра. Его сын вспоминал и мощный телескоп на треноге, но Чарли обычно направлял его не в небо, а на дома соседей.

После окончания строительства Пола Негри давала советы Чаплину насчет интерьера и даже заплатила 7000 долларов за посадку дубов, чтобы слышать, как ветер шелестит их листьями. Безусловно, она представляла себя хозяйкой дома, надеялась, что их союз с Чаплином затмит союз Пикфорд и Фэрбенкса, королевы и короля Голливуда.

На Рождество 1922 года Чарли подарил Поле большой бриллиант, не успев вставить камень в кольцо. Тем не менее это стало символом их помолвки. Неделю спустя, на Новый год, Чаплин пригласил ее на ужин к себе домой. В этот вечер, как выразилась сама актриса, они дошли до конца в своих отношениях. Пола описывает это так: «Он стал приближаться ко мне походкой, пародирующей соблазнение <…> его страсть выражалась в забавной пантомиме, состоявшей из закатывания глаз и взмахов рук». Как бы то ни было, Чаплин добился своего. А после этого между ними возникли серьезные разногласия. Они ссорились. Чаплин обвинял Полу в неверности – стандартная для него жалоба на женщин, с которыми он был близок. Разумеется, сам он в то время ухаживал за другой.

Помолвка широко обсуждалась в прессе, как на первых полосах, так и в разделе сплетен. В марте 1923 года Чаплин заявил, что слишком беден, чтобы жениться. После этого Пола Негри объявила о разрыве помолвки. Газета Los Angeles Herald Examiner отреагировала на окончание их отношений заголовком: «ПОЛА НЕГРИ БРОСАЕТ ЧАПЛИНА». «С меня хватит! – якобы сказала она. – Точка! Я дошла до предела». В интервью Examiner Пола жаловалась: «…он очень темпераментный… переменчивый как ветер… все драматизирует… он экспериментирует в любви». Чарли уговаривал, Пола увиливала. Роман ни к чему не привел. Он начался и закончился иллюзией. Они жили в доме с зеркальными стенами.

Вскоре после встречи с Негри в летнем театре Голливуда Чаплин начал съемки своего первого фильма для студии United Artists, совместного предприятия Дугласа Фэрбенкса, Мэри Пикфорд, Дэвида Гриффита и его самого. Их дружба началась с турне займа свободы, но об официальной ассоциации они серьезно задумались в 1919 году, когда требования студии относительно гонораров и режима работы превратились в неустранимую помеху. Каждый из четверых стал владельцем 20 процентов акций компании. Оставшиеся 20 процентов достались юристу. Компаньоны решили, что выгоднее вложить собственные деньги, снимать свои фильмы и самим заниматься продажей готовой продукции. Так они обретут независимость от руководства киностудий. Эта независимость стала важной вехой в истории кино.

Товарищи Чаплина по United Artists, вне всяких сомнений, ожидали очередного комедийного шедевра наподобие «Пилигрима», который значительно укрепит финансы новой компании. Однако Чаплин никогда не следовал чьим-то пожеланиям или советам. Вскоре его деловые партнеры были проинформированы, что он снимает серьезную драму о содержанке и сам в фильме не появится. Не будет ни Чарли, ни милой маленькой комедии. Он устал от образа Бродяги, разочаровался в нем и решил на какое-то время от него отказаться.

Чаплин выбрал название «Судьба» и на протяжении нескольких недель в своей работе полагался лишь на вдохновение. Сюжет был у него в голове. Никаких письменных заметок не требовалось. «Парижанка» (A Woman of Paris), как в конечном счете был назван фильм, – это история о женщине, которую бросил молодой любовник. Она приезжает в Париж и становится содержанкой богатого аристократа. Молодой любовник на свою беду тоже приезжает в столицу и после череды несчастий стреляется, не в силах вынести разлуку. С точки зрения фабулы это обычная мелодрама, но Чаплин на ее основе создал запоминающийся и в некоторых отношениях изумительный фильм.

Он хотел, чтобы главную роль в картине сыграла Эдна Первиэнс. Ее карьера как комедийной актрисы, похоже, подходила к концу. Эдна сильно поправилась и, хуже того, пила, но Чаплин верил, что роль Мари Сен-Клер может превратить ее в серьезную актрису. Аристократа Пьера Ревеля сыграл Адольф Менжу. После этого фильма он стал специализироваться на амплуа богатых и чудаковатых французов. Впоследствии Адольф говорил, что Чаплин дал ему больше, чем любой другой режиссер. «Не переигрывай, – говорил Чарли. – Помни, что на тебя смотрят». Он не хотел, чтобы его актеры играли в привычном смысле этого слова. Чаплину требовалось, чтобы они оставались такими же непринужденными и естественными, как в реальной жизни. Зрители находятся очень близко, буквально вплотную, и любое преувеличение будет мгновенно распознано. В понимании этого факта Чаплин был впереди своих современников, многие из которых все еще предпочитали более театральную игру первых кинозвезд. «Вживитесь в сцену, – говорил Чарли Менжу. – Мне все равно, что вы делаете с вашими руками или ногами. Если вы вжились в сцену, все будет в порядке». Разумеется, это был его собственный метод. Больше всего Чаплин ценил в актере простоту и сдержанность. Сам немой фильм прекрасно передает упрощенные чувства с помощью взгляда, жеста или такого простого действия, как прикуривание сигареты. В одном эпизоде действие передается через выражение лица массажистки, которая мнет спину клиента… Чарли долго репетировал с актрисой точные движения – как она поднимает бровь и поджимает губы.

Иногда он заставлял исполнителя играть так, как нужно ему. В одной из сцен полицейский сообщает матери молодого человека о смерти сына. Чаплин хотел, чтобы она оставалась абсолютно невозмутимой, но актриса, Лидия Нотт, никак не могла выполнить его указания. Он снимал и переснимал короткую сцену 80 раз. Потом Лидия, по словам помощника режиссера, так разозлилась, что обругала их всех, а затем в таком настроении сыграла сцену, и все получилось. Другой короткий эпизод, когда Эдна швыряет сигарету и отказывается выходить, снимали два дня и сделали 90 дублей. Чаплин хотел достичь чистоты выражения чувств. Он проявлял большое терпение, объясняя свою точку зрения. «Не знаю, почему я прав по поводу той или иной сцены, – говорил Чарли во время съемок фильма. – Я просто знаю, что прав».

Естественность исполнителей в «Парижанке» вступала в противоречие с общей «экономией» движений и жестов. Чаплин заметил, что в самые драматические моменты в жизни мужчины и женщины скорее скрывают, чем открыто проявляют свои чувства. Это механизм самозащиты. Именно такой прием он использует в фильме, чтобы создать необыкновенно реалистичный стиль – бльшая часть действий была непринужденной и естественной. Это стало настоящим шоком для тогдашних зрителей, которые не знали, как реагировать. Впрочем, другие режиссеры сразу все поняли. Эрнст Любич и Майкл Пауэлл признались, что были потрясены, и начали подражать Чаплину, каждый на свой манер.

Пауэлл заметил, что внезапно появился зрелый фильм, в котором люди вели себя так, как в реальной жизни. Таким образом, можно утверждать, что Чаплин стал основоположником нового кино об общественных нравах, а также новой манеры игры. Сам Менжу говорил, что в Голливуде настороженно относятся к слову «гений», но если речь идет о Чаплине, это всегда говорится искренне. Если Голливуд когда-либо рождал гения, то это, несомненно, Чаплин.

Новизна фильма и отсутствие среди главных героев самого Чарли (он снялся в эпизоде) стали причиной того, что «Парижанка» не имела такого коммерческого успеха, как его первые комедии. Тонкость и оригинальность картины не нашли понимания у публики того времени. Чаплин расстроился из-за невысокой популярности фильма, как можно скорее изъял его из проката и хранил в личной коллекции. Эдна Первиэнс появилась еще в двух фильмах, после чего перестала сниматься в кино. В интервью, данном через неделю после выхода «Парижанки», Чаплин признался: «Если мои чувства серьезно не изменятся, я вернусь к комедии».

12. «Почему бы тебе не прыгнуть?»

Осенью 1923 года Фэрбенкс и Пикфорд пригласили Чаплина на завтрак, чтобы после относительной неудачи «Парижанки» обсудить его следующий фильм для United Artists. После кофе он стал просматривать стереографические снимки, на одном из которых была изображена длинная цепочка золотоискателей, бредущих по Чилкутской тропе на Клондайке во время золотой лихорадки 1898 года.

Эта картинка дала пищу его воображению, и вскоре Чаплин прочитал книгу о бедствиях иммигрантов в Америке в середине XIX века. Они оказались на занесенных снегом безлюдных просторах Сьерра-Невады и, прежде чем нашли здесь золото, пережили много страданий.

Так зарождался шедевр «Золотая лихорадка» (The Gold Rush). Чаплин работал над первым наброском сценария приблизительно два месяца. В начале декабря он заявил об авторских правах на пьесу в двух актах, действие которой разворачивается в Кордильерах, с рабочим названием «Неожиданная удача». Таким образом, это единственная немая комедия Чаплина, снятая по заранее написанному сценарию.

Сам Чарли, разумеется, вернулся к знакомой роли маленького человека. Опыт с «Парижанкой» был в этом смысле полезен – Чаплин понял, что не может отказаться от образа Бродяги, если хочет оставаться популярным. Впрочем, теперь его герой попадает совсем в другой мир. Он бродит не по улицам города, а среди снега и ледников горного хребта. Современники вспоминали, что Чаплин твердил себе: «Следующий фильм должен быть грандиозным! Величайшим!» Если маленький человек будет вынужден противостоять могучим силам природы, а также таким сильным человеческим чувствам, как алчность и отчаяние, то сможет развиваться в совершенно неожиданном направлении. Чарли хотел создать абсолютно новый тип комедии. Не исключено, что таким образом он желал превзойти своих современников, в первую очередь Бастера Китона и Гарольда Ллойда. Мрачное обаяние Китона и смелые гимнастические трюки Ллойда были такой же неотъемлемой составляющей немой комедии, как пантомима самого Чаплина. Тем не менее он хотел добиться превосходства.

Была проблема. Предстояло найти новую героиню – Эдна Первиэнс уже не подходила для этой роли. Чаплин начал съемки фильма 8 февраля 1924 года, и три недели спустя взял на главную роль Лиллиту Макмюрей – ту самую Литу Грей, которую четыре года назад снял в эпизоде сна в «Малыше». Его уже тогда, несмотря на юность Литы – или благодаря ей, – неудержимо влекло к девушке. Разница в возрасте делала ее еще более желанной. При подписании контракта Лита Грей сказала присутствующим журналистам: «Я была тверда в своем желании сниматься в кино, но чувствовала, что не хочу работать ни с кем, кроме мистера Чаплина. Мое терпение вознаграждено». Студия заявила, что девушке 19 лет, хотя на самом деле ей было всего 16.

Несчастливый отряд иммигрантов снежная буря застала в горах Сьерра-Невады в окрестностях города Траки, поэтому Чаплин выбрал для натурных съемок именно эту местность. Вместе с Литой Грей, которую сопровождала мать, и съемочной группой они поездом отправились на север. Лита вспоминала жуткий холод и тот факт, что Чаплин подхватил грипп и четыре дня пролежал в постели.

На съемках он начал оказывать девушке знаки внимания. Очень скоро они стали более чем понятными… По словам Литы, однажды Чаплин просто набросился на нее и остановился лишь тогда, когда ему показалось, что за дверями спальни раздались какие-то звуки. Он небрежно сказал, что, как только «позволят время и место», они займутся любовью. Это желание реализовалось несколько недель спустя в особняке в Беверли-Хиллс… Уместно ли здесь будет заметить, что бытует мнение, будто«Лолита» Владимира Набокова отчасти основана на истории Чарли и Литы Грей?

Одновременно Чаплин состоял в связи с Ребеккой Уэст, любовницей Г. Дж. Уэллса, которую он встретил и соблазнил в Англии. Уэст рассказывала сестре, что он захотел близости с ней потому, что внезапно испугался импотенции и пожелал убедиться, что все в порядке. В этом же году Чарли часто видели в обществе Мэрион Дэвис, возлюбленной медиамагната Уильяма Рэндольфа Херста. Ведущий раздела светской хроники в нью-йоркской газете Daily News писал: «Чарли Чаплин продолжает проявлять пристальное внимание к Мэрион Дэвис… В тот вечер выступал милый молодой танцовщик. Чарли аплодировал, но повернувшись к нему спиной. Он не отрывал глаз от белокурой красавицы Мэрион».

Съемочная группа «Золотой лихорадки» провела несколько дней в Траки и вернулась на студию. В апреле они снова отправились на снег и лед, чтобы начать съемки в тех местах, которые выбрал Чаплин. Были построены декорации лагеря золотоискателей. Профессиональные прыгуны с трамплина проложили тропу по снегу, для чего пришлось вырубать ступени на обледеневшем склоне горы Линкольн. Для первой сцены поезд привез из Сакраменто группу из 500 настоящих бродяг. Они выстроились цепочкой, карабкаясь вверх по засыпанному снегом склону. Впечатляющий эпизод, как в фильмах Демилля или Гриффита… Все натурные съемки Чаплин сделал в горах, но в законченном фильме решил оставить лишь несколько сцен. В том числе знаменитые первые кадры.

С мая по сентябрь 1924 года пейзажи для «Золотой лихорадки» были воссозданы в студии – горы и ледники сооружали с помощью тонн соли и штукатурки, а также сотен мешков муки. Здесь был построен поселок золотоискателей, где герой Чаплина влюбляется в певицу из салуна, но она его отвергает. Чарли и его компаньон голодают и едва не сходят с ума. В этих сценах глаза Бродяги обвели темными кругами, чтобы подчеркнуть его страдания и сделать еще больше похожим на персонаж commedia dell’arte. В самом знаменитом эпизоде фильма Чарли варит башмак, и они с товарищем, измученные голодом, съедают его, словно деликатес за ужином в отеле Ritz. Голод, от которого так страдал в детстве Чаплин, стал в фильме источником черного юмора. На съемках башмак изготавливали из лакрицы, и дублей с самыми разными башмаками было снято так много, что Чаплин и Мак Суэй, игравший его компаньона, несколько дней страдали от расстройства желудка.

В конце сентября, когда работа над этими сценами заканчивалась, Лита Грей объявила, что беременна от Чаплина. Ее родные, естественно, были возмущены. Чтобы избежать обвинений в связи с несовершеннолетней – это преступление каралось 13-летним тюремным заключением, Чаплин уступил их требованиям и женился на девушке. Повторялась история его отношений с предыдущей супругой, Милдред Харрис, однако строить какие-либо предположения об этом странном совпадении нет смысла. Страсть не признает логики. Не обращает внимания на мораль и закон. Иногда желание Чаплина ни в чем себе не отказывать соперничало с его непостоянством, а упорство с непредсказуемостью. Он знал, чего хотел, и добивался этого любой ценой. Желание брало верх над здравым смыслом.

По всей видимости, он предложил Лите сделать аборт. Этому воспротивилась мать девушки, набожная католичка. Затем Чарли сказал, что попробует найти молодого человека, который женится на Лите и получит 20 тысяч долларов. Этот вариант также был отвергнут. Впоследствии Чаплин вспоминал: «Я был потрясен и готов покончить с собой, когда [Лита] сказала, что не любит меня, но мы должны пожениться». И прибавил: «Ее мать намеренно и постоянно подсовывала мне Литу». Гораздо позже Чарли признался друзьям, что Лита Грей говорила ему: «Ты на мне женишься. Удовольствия с тобой я никогда не получала, но ты на мне женишься!»

Таков контекст этой странной истории, которая послужила основой нескольких книг и одного фильма. В ноябре Уильям Херст пригласил нескольких знакомых на свою яхту Oneida. Среди гостей были продюсер Томас Инс и сам Чаплин, который в то время сильно увлекся любовницей Херста Мэрион Дэвис. На следующий день в Сан-Диего Инса вынесли с яхты на носилках – сказали, что у него случился сердечный приступ. Вскоре он умер. Противоречивые рассказы о вечеринке на Oneida и отсутствие полицейского расследования породили в Голливуде, известном своим пристрастием к слухам, разного рода подозрения. Поговаривали, что Херст застрелил Инса, застав его с Мэрион. Затем появились предположения, что Инс стал жертвой ошибки – его перепутали с Чаплином. Со спины Инс действительно был похож на знаменитого комика. Правду мы уже никогда не узнаем, но, возможно, не случайно через неделю после происшествия на яхте Чаплин согласился жениться на Лите Грей. Что, если этот брак должен был убедить медиамагната – Чаплин больше не претендует на его возлюбленную.

Бракосочетание условились держать в глубокой тайне, и жених с невестой поехали на поезде в Мексику. Если кто-то спросит о цели путешествия, они должны были отвечать, что Чаплин ищет натуру для съемок «Золотой лихорадки». Несколько журналистов последовали за ними в город Гуаймас, но Чаплин сумел скрыться от них, прыгнув в машину и умчавшись в дом местного судьи. Церемония была короткой. Потом Лита вспоминала, что Чарли все время нервно курил. Когда все закончилось, он попрощался и отправился… на рыбалку.

Чаплин не скрывал своего презрения к невесте и ее семье. Он называл Литу маленькой шлюхой. В своей первой автобиографии она передает слова Чарли, сказанные вскоре после того, как судья назвал их мужем и женой. «Суть маленького человека состоит в том, что, независимо от того, сколько раз он шлепается на задницу, насколько успешно его рвут на части шакалы, он не теряет достоинства. Он все равно смотрит свысока на тебя и на твою проклятую шайку жадных до денег ничтожеств». Возможно, Лита не совсем точно вспомнила эти слова, но проступавшие в них горечь и обида очевидны.

На обратном пути в поезде Чаплин якобы сказал своим спутникам: «Все-таки лучше тюремного заключения… Но это ненадолго».

Когда они остались вдвоем в купе, Лита попросила принести воды. «А ты не боишься, – спросил ее муж, – что я могу тебя отравить?» Затем он предложил подышать ей воздухом на открытой платформе. Когда Лита стояла там, к ней подошел Чаплин. «Самое подходящее время положить конец твоим несчастьям, – сказал он. – Почему бы тебе не прыгнуть?» Здесь мы можем положиться только на память самой Литы, но этот эпизод явно поразил ее, если по прошествии стольких лет она его хорошо помнила. Рассказы Литы выглядят правдивыми и по большей части повторяются в ее второй автобиографии.

По возвращении в Беверли-Хиллс новобрачных встретили представители прессы. Чаплин сердито бросил: «Я пытался этого избежать! Это ужасно!»

16-летняя Лита Чаплин стала хозяйкой большого особняка и целого штата прислуги. Однако школьный совет Лос-Анджелеса обязал ее продолжить образование, поэтому Чаплин нанял жене преподавателя. Американский юморист Уилл Роджерс заметил, что этой девочке не нужна школа. Особа, у которой хватило ума выйти за Чарли Чаплина, должна читать лекции в престижном женском колледже Вассара на тему «как не упустить свой шанс».

Чаплин закончил малоприятные дела, связанные с женитьбой, и снова с головой погрузился в работу над «Золотой лихорадкой». Беременность Литы вскоре стала заметна, и ему пришлось искать новую актрису на главную роль. Они сделали заявление, что миссис Чаплин желает всецело посвятить себя семейным обязанностям и решила отказаться от карьеры актрисы. О том, что миссис Чаплин беременна, не упоминалось. К счастью, Чарли успел снять лишь несколько сцен с участием Литы. Его новая героиня, 19-летняя Джорджия Хейл, уже была опытной актрисой. Она вспоминала, как Чарли вел себя во время съемок: «…он сжимал губы, стискивал выпрямленные руки между коленей и раскачивался взад-вперед, издавая тихие звуки, как ребенок, одобрительные или насмешливые».

Впоследствии Хейл призналась, что влюбилась в Чарли, хотя один из самых близких его друзей, Генри Бергман, ее предупреждал: «Не вздумай втрескаться в Чаплина, Джорджия. Он разбивает сердца». Как-то раз во время съемок Чарли сказал ей: «Я о вас слишком много думал, даже за пределами студии. А вы обо мне думали?» Джорджия ответила, что думала, немного. «Это все, – сказал Чаплин, – что я хотел услышать». Тем не менее у Хейл хватило ума, чтобы держаться подальше от женатого мужчины.

Сложности в семейной жизни Чарли усиливались. Сидни пытался успокоить Литу, объяснял ей, что младший брат по природе своей хороший. Просто он сам себя плохо знает. Позже в своих мемуарах она написала, что ее муж был настоящей секс-машиной: он мог заниматься любовью по шесть раз за ночь, нисколько не уставая. Чаплин был страстным любовником, и его сексуальный аппетит заставлял Литу подозревать, что супруг изменяет ей при любой возможности.

В начале мая 1925 года у Чаплиных родился сын. После свадьбы прошло всего шесть месяцев, поэтому этот факт решили не афишировать. Молодую мать и ребенка спрятали от любопытных журналистов. Их отвезли в бунгало в горах Сан-Бернардино, а затем в дом в Редондо-Бич в округе Лос-Анджелес. Чарли ни разу не взял младенца на руки.

Врачу, принимавшему роды, заплатили за то, чтобы он подделал дату в свидетельстве о рождении, так что по официальным документам Чарльз Чаплин-младший появился на свет 28 июня. Таким образом, роды могли считаться преждевременными. Поначалу Чарли возражал против того, чтобы сына назвали Чарльзом, утверждая, что это ему будет мешать. Сам Чаплин-младший считал, что отец, будучи страшным эгоистом, не хотел, чтобы в семье были два Чарли Чаплина.

Монтаж «Золотой лихорадки» закончили в начале июля. Работа над фильмом заняла 17 месяцев, для него потребовалось 170 съемочных дней. Эта самая дорогая комедия эпохи немого кино обошлась почти в 1 миллион долларов, но оказалась необыкновенно успешной, принеся 6 миллионов прибыли.

В конце месяца Чаплин поехал на премьеру в Нью-Йорк. Незадолго до торжественного мероприятия он стал первым актером, портрет которого поместили на обложке журнала Time, но это было всего лишь начало. Премьера «Золотой лихорадки» состоялась 16 августа в театре Strand. В книге «Моя биография» Чарли вспоминал, что крики и аплодисменты зрителей раздались сразу же, как только он появился на экране: маленький человек непринужденной походкой идет по краю пропасти, а его преследует медведь. Это было идеальное сочетание смешного и страшного, воплощение одного из принципов чаплиновского юмора. Смех ослабляет внутреннее напряжение, которое мы испытываем, боясь за Чарли.

Образ Бродяги уже навечно отпечатался в воображении зрителей. Его желания теперь были так же материальны, как котелок и трость. Ему нужны еда, деньги и любовь – именно в таком порядке. В этом отношении его судьба неотделима от судьбы простого человека. В «Золотой лихорадке» и всех последующих фильмах в герое Чарли непостижимым образом соединяются униженность и достоинство и очень ярко видна непобедимая сила духа. Перед камерой он держится прямо, иногда даже с военной выправкой. Самая известная фотография Чаплина в образе Бродяги – голодный и дрожащий от холода, он сидит в засыпанной снегом хижине и смотрит прямо на зрителей. В его глазах печаль и… непреклонность. Когда Чаплин впоследствии озвучил фильм и сам читал текст за кадром, он называл своего героя в третьем лице – бедный паренек.

Успех фильма был мгновенным и долгим. «Золотая лихорадка» всегда оставалась самой популярной из всех картин Чаплина и считается самой цельной и продуманной. Чарли много раз говорил, что хотел бы, чтобы его запомнили по «Золотой лихорадке»… Кто-то из обозревателей заметил, что Чаплин в роли Бродяги обладал уникальной возможностью саморазвития. «Мы не видим конца. Когда мы знакомимся с ним, то отправляемся в путешествие, которое может быть долгим, но нисколько не утомительным и необыкновенно разнообразным. Такие люди – редкость».

После торжественной церемонии Чаплин вернулся в свой гостиничный номер, и ему стало плохо. По всей видимости, это было нервное истощение. Врач посоветовал ему немедленно уехать из

Нью-Йорка, и Чарли сел на поезд до Брайтон-Бич. Впоследствии он вспоминал, что плакал без всяких на то причин. Он поселился в отеле на берегу океана. В первый же день, когда Чаплин сидел у окна, глубоко вдыхая морской воздух, внизу начала собираться толпа, из которой доносились приветственные крики. Пришлось отступить в глубину комнаты. Вскоре Чарли вернулся в Нью-Йорк и пробыл там еще два месяца. О жене и новорожденном сыне он, похоже, не вспоминал.

Чаплин наслаждался своей славой, причем не только среди богемы и интеллектуалов, но и у светских львиц. Он снял номер в Ambassadors Hotel и завел интрижку с молодой актрисой Луизой Брукс, которая называла его самым загадочным и сложным мужчиной из всех, когда-либо живших на Земле. Он очень боялся венерических заболеваний, и Брукс сделала своему биографу пикантное признание: «Чаплин изучал эту проблему и был твердо убежден, что йод является надежным средством профилактики таких болезней. Обычно он ограничивался одним небольшим участком, но однажды вечером… решил намазать йодом все интимные части…»

И вновь началась нескончаемая череда обедов, вечеринок с коктейлями, званых приемов и посещений театров. Где бы ни появлялся Чаплин, его окружала толпа. «Это не любовь, – говорил он кому-то из сопровождавших его людей. – Это эгоизм. Всем им на меня наплевать. Но это меня не смущает. Они думают о себе и чувствуют себя значительнее, потому что видели меня и могут пойти и похвастаться этим».

В Нью-Йорке он развлекал друзей и знакомых бесконечными рассказами и пародиями. Луиза Брукс вспоминала, что Чарли все время кому-то подражал. Чаплин танцевал, как Айседора Дункан, но среди лент туалетной бумаги… Он пародировал Джона Берримора, который, будучи легендарным исполнителем шекспировских ролей на сцене и ярчайшей звездой немого кино, вошел в историю еще и как олицетворение формулы «гений и беспутство». Однажды вечером он обратился к Луизе: «Отгадай, кого я имитирую?» На сей раз это была сама Луиза…

За Чаплином было интересно наблюдать во время разговора. Английский режиссер Энтони Асквит как-то раз пошутил, что его лицо исполняло самопроизвольный, импровизированный танец. Другой знакомый Чаплина, Старк Янг, вспоминал: «Когда вы говорите с ним, то с самого начала чувствуете желание, чтобы между вами установилась непосредственная живая связь». Янг также очень точно подметил: «…он не подражает мне, но берет от меня то, что ему нужно, чтобы я его понял. Он говорит то, в чем желает меня убедить, и в то же время я вижу, что через меня он сам хочет в это поверить. Его прямота и убедительность искренни, но один из его секретов состоит в том, что это невозможно сделать без вас».

Немецкий философ, композитор и теоретик музыки Теодор Адорно был убежден, что своей мощной, взрывной и стремительной энергией Чаплин напоминает хищника, готового к прыжку. Наряду с этим Адорно отмечал: «Он непрерывно актерствует… Любое проведенное с ним время – это нескончаемый спектакль. Немногие осмеливаются с ним заговорить, причем не из смущения перед его славой… а скорее из страха разрушить магию спектакля».

Больше всего Чаплин любил пародию, причем она получалась у него ярче и живее поведения прототипа. Асквит пишет: «Дело не во внешнем сходстве или вербальных признаках – это был акт творения. Он сам исчезал, оставляя некую эктоплазму, из которой материализовались люди, обстановка, события». Чаплин мог превратиться в двух домохозяек, сплетничающих в трущобах Ламбета. Он мог стать популярным политиком или известным преступником. Один из его друзей, Роберт Пейн, заметил, что, если дать Чарли кружевную шаль, он может превратиться в старую вдову, сеньориту или русскую аристократку. Он становился вдовой и вместе с ней приносил атмосферу, в которой она жила, склад ее ума, ее подпрыгивающую походку и манеру кончиками пальцев осторожно дотрагиваться до мебели в комнате.

О темпераменте и логике Чаплина также свидетельствует случай, произошедший во время обсуждения сценария на съемках «Золотой лихорадки». Вокруг него летала муха. Насекомое жужжало, и Чарли попросил мухобойку. Он сделал несколько неудачных попыток убить муху. Через несколько секунд она села на стол прямо перед ним. Чаплин поднял мухобойку для последнего удара, а затем опустил свое оружие. На вопрос, почему он передумал, Чарли ответил: «Это другая муха».

«Радуйтесь любому Чарли Чаплину, с которым вы встретились благодаря удаче или случайности, – говорил один из его друзей, Макс Истмен. – Только не пытайтесь связать их с тем, что вы в состоянии понять. Их слишком много». Сэм Голдвин, хорошо знавший молодого Чаплина, пришел к выводу, что тот любил власть и ненавидел все, что мешало его личной свободе. Он мог принять предложение, а затем не прийти на прием или ужин, куда его пригласили. Он мог забыть о встрече или сильно опоздать, а однажды пообещал быть шафером на свадьбе друга, но так и не появился на церемонии. Чаплин сходился с людьми, а затем бросал их. Торики Коно говорил, что он не тот человек, на которого всегда можно рассчитывать… Он скрывает презрение к людям с помощью неотразимого шарма. Он прячет недоверие к большинству людей за обезоруживающей улыбкой.

Ошеломляющее впечатление производили отчужденность или безразличие Чаплина, вероятно связанные с его погруженностью в себя. В 1925 году он признался кинокритику Мордонту Холлу: «Мне всегда казалось, что я наблюдаю за собой в каком-то спектакле». Позже Чарли откровенничал: «Я очень высокого мнения о себе. Я сужу обо всем в сравнении с собой. Я стандарт совершенства». Даже старший сын считал его эгоцентристом. На экране важны только его персонаж и его действия. Чаплин всегда в центре кадра. Как утверждал он сам: «Я особенный, и мне не нужны никакие ракурсы».

Один из работников United Artists, Луис Берг, признавался, что считал Чаплина холодным, высокомерным и абсолютно безразличным к своим сотрудникам… «Улыбался он редко и кисло и казался полной противоположностью своего экранного персонажа. У него была репутация жесткого и неуступчивого руководителя. Люди явно его боялись. А его «нет» было самым холодным и резким, какое мне только приходилось слышать в жизни». Для Берга и многих других проблема была в том, что Чаплин не такой дружелюбный, не такой скромный, не такой сердечный, как маленький человек на экране.

Какими же были взаимоотношения Чарльза Чаплина и Бродяги? По мере того как в реальной жизни Чаплин приобретал все большее влияние, Бродяга терял уверенность в себе и становился все более зависимым. Чаплина осуждали за то, что он волочился за женщинами, а Бродяга становился все менее сексапильным. Чаплин стал миллионером, а Бродяга всегда оставался беден. Чаплин был преданным своему делу и высокопрофессиональным кинорежиссером, тогда как Бродяга перепробовал множество профессий, но не смог ни на чем остановиться.

И тем не менее Бродяга стал тенью Чаплина, его вторым я. Между артистом и его персонажем было много общего. Чаплин точно так же, как Бродяга, опирался на интуицию и импровизацию. Чаплин ненавидел бедность, и Бродяга всегда стремился найти еду и деньги. Чаплин был ярым индивидуалистом, не переносившим малейших попыток социальных ограничений, и Бродяга стал настоящим символом подобных взглядов.

Погруженность Чаплина в себя тоже нашла отражение в его герое, абстрагирующемся от мира и в то же время таком уязвимом. Бродягу отличают самодостаточность и эгоизм, настолько сильные, что их ничто не может поколебать. Он способен опереться локтем в колени мужчины или тростью подтащить к себе девушку, а во многих ранних фильмах люди зачастую выступают объектами его неудовольствия, а женщины еще и похоти. Ему нет дела до чужих чувств. Остальной мир должен приспосабливаться к его потребностям и желаниям. Он не желает участвовать в жизни других людей. Подобно самому Чаплину, Бродяга одновременно игрив и отстранен.

Однако герой Чаплина всегда окружен тайной. Откуда он пришел? Куда идет? Сам Чарли говорил: «Даже теперь я не знаю все, что нужно о нем знать».

13. На грани безумия

В октябре 1925 года после триумфа в Нью-Йорке Чаплин вернулся в Лос-Анджелес, где его ждала новость. Лита снова была беременна. Это вызвало скорее смятение, чем радость: он с самого начала видел их совместную жизнь непродолжительной, а теперь она грозила затянуться. Чаплин все больше отдалялся от жены. В это время в его поведении впервые появились странности. Впоследствии Лита Чаплин вспоминала, что ее муж принимал душ семь или восемь раз в день. Он страдал от бессонницы и по ночам мог обходить дом с пистолетом в руке. В его студии техники установили подслушивающее устройство, подключенное к диктофону в спальне жены. У Чарли была интрижка с лучшей подругой Литы, Мирной Кеннеди, которую он недавно пригласил на главную роль в новом, уже задуманном им фильме.

Весь день и бльшую часть ночи он проводил у себя на студии. Однажды вечером Чарли неожиданно рано вернулся домой и обнаружил, что жена устроила для своих друзей импровизированную вечеринку. Его реакция, как вспоминает Лита, оказалась предсказуемой. «Немедленно выгони из моего дома этих проклятых пьяниц! Немедленно! – крикнул он, а затем обратился к гостям: – Вы шайка шлюх и сутенеров, и я не позволю вам забираться друг на друга на моей мебели. Это не ее дом. Это мой дом! – Потом он снова повернулся к жене: – Вышвырни эти отбросы! И убирайся вместе с ними, если ты думаешь, что сможешь и дальше доить меня!»

Их второй ребенок, Сидни, родился 31 марта 1926 года, но Чаплин сомневался, что он на самом деле отец мальчика. Она говорила, что в этот период его угрозы и оскорбления усилились. Он жаловался, что Лита стала курить и пить. Он также утверждал, что она стала всем подряд рассказывать о нем клеветнические истории.

В конце ноября Лита Чаплин забрала с собой детей и покинула дом на Саммит-драйв.

В этот период семейных ссор Чаплин обдумывал следующий после «Золотой лихорадки» фильм. Он стал работать над картиной вскоре после возвращения из Нью-Йорка, однако подготовка к ней началась гораздо раньше. За четыре года до этого Чарли признался: «Мое самое большое желание – сделать фильм о клоуне». Этим фильмом стал «Цирк» (The Circus). Чаплин пригласил нового помощника, Гарри Крокера, и повез его на выходные в Дель-Монте, роскошный курорт к востоку от Монтерея, где они могли обсудить новый проект. Чаплин и Крокер проговорили 48 часов почти без перерыва.

Вне всяких сомнений, он обсуждал с молодым коллегой планы, которыми в этот период делился и с другими знакомыми. Ему хотелось сыграть… Иисуса Христа или Наполеона. Чаплин всю жизнь был буквально одержим Наполеоном – возможно, его завораживала мысль о маленьком человеке, покорившем мир. На многих фотографиях он изображен в характерной позе корсиканца, с рукой за отворотом пиджака. Тем не менее Чарли хотел показать французского генерала в непривычном виде – как молчаливого человека, почти угрюмого, которого постоянно обижали члены его семьи. Чаплин также хотел сыграть Христа, постоянно окруженного толпой. «Толпа скапливается вокруг него, чтобы почувствовать его магнетизм. Он не печальный, благочестивый и сдержанный человек, а одинокий, которого никто не понимает». Где тут кончается Христос и начинается Чаплин?

Когда Крокер впервые пришел на студию, ему сказали: «Если ты не дурак, то скоро поймешь, что Чаплин сукин сын. Он не всегда такой, но может им быть». Наряду с этим Гарри услышал, что у Чарли есть склонность к тому, чтобы унижать людей. По неизвестной причине – или причинам – Чаплин уже уволил ведущую актрису, Джорджию Хейл, и взял на ее место Мирну Кеннеди. Мирна не обладала актерским талантом, но она была близкой подругой Литы Чаплин. Возможно, это добавило «перцу» их последовавшему роману.

Как всегда, Чарли начал с короткого описания персонажей «Цирка» и сюжета, который должен был естественным путем развиваться в процессе съемок. Маленький человек волею случая становится клоуном, но терпит полную неудачу, когда от него требуют исполнения стандартных цирковых трюков. Возможно, это намек на карьеру самого Чаплина как комика в кино, когда он попытался выйти за рамки привычного репертуара. Бродяга никак не может примириться с правилами и жесткой регламентацией, он всегда должен иметь свободу выраения своей идеалистичной и непостоянной натуры. Затем герой влюбляется в дочь владельца цирка, однако девушка отдает предпочтение молодому красивому гимнасту, трюки которого пытается повторить клоун. Хозяин цирка изображен властным и безжалостным грубияном – его поведение, вполне возможно, походило на поведение самого Чаплина.

Фильм словно притягивал проблемы и несчастья… Перед самым началом съемок, в декабре 1925 года, сильная буря повалила цирковой шатер, установленный на съемочной площадке. Работу пришлось отложить. Чарли решил, что для центрального эпизода картины должен научиться ходить по канату. Ему приснился сон, что он идет по канату, и в это время на него нападают две обезьяны. Возможно, это был туманный образ его семейной жизни… Чаплин тренировался в добровольно выбранном и очень сложном искусстве канатоходца до тех пор, пока не овладел им в совершенстве. Через три недели сцена была снята, но затем выяснилось, что на всех дублях пленка испорчена царапинами. Материал оказался никуда не годным. Чаплин пришел в ярость и уволил всех техников лаборатории. Пришлось снимать еще раз, но часть первоначальной живости и энергии, естественно, исчезла.

Осенью 1926 года на съемочной площадке вспыхнул сильный пожар, уничтоживший шатер цирка и бльшую часть реквизита. Чарли был еще более мрачным и подавленным, чем обычно, еще и потому, что налоговое управление США начало расследование, подозревая его в недоплате и возможном мошенничестве. Он забросил работу и уединился в доме, построенном в северной части территории студии. Чарли отказывался принимать кого-либо, за исключением нескольких близких друзей. Говорили, что он парализован страхом и нерешительностью, боится ареста имущества и тюремного заключения.

9 января 1927 года Чаплин тайно сел на поезд и уехал в Нью-Йорк. На следующий день Лита подала на развод. Ее заявление занимало 52 страницы. Миссис Чаплин обвиняла мужа в том, что он называл ее охотницей за деньгами и шантажисткой. Он якобы говорил ей, что если бы она не была эгоисткой и любила его, то избавилась бы от ребенка – сначала одного, а потом второго, как поступали ради него другие женщины. В частности, Чаплин говорил ей, что одна актриса ради него сделала два аборта. Имя этой женщины не называлось, но все предполагали, что речь идет об Эдне Первиэнс. Лита Чаплин также обвинила мужа в том, что он наставлял на нее пистолет и угрожал ей, что в ее отсутствие он сменил замки в доме, а также настаивал, чтобы она сопровождала его во время визитов в дом некой киноактрисы. Возможно, речь шла о Мэрион Дэвис – Чаплин хотел вызвать ревность у молодой жены.

Но самые скандальные и опасные откровения были еще впереди. Лита заявляла, что на протяжении всей семейной жизни во время вышеупомянутых вечеринок, а также в других случаях, слишком многочисленных, чтобы их указывать конкретно, супруг просьбами, уговорами и требованиями добивался у нее согласия совершать действия и поступки для удовлетворения своих ненормальных, неестественных, извращенных и низменных сексуальных желаний, слишком отвратительных, недостойных и аморальных, чтобы подробно описывать их в данном исковом заявлении. Приводилась лишь ссылка на статью 288 Уголовного кодекса штата Калифорния, запрещавшую – даже супругам – содомию и оральный секс. Чаплин якобы говорил ей: «Все женатые люди этим занимаются. Ты моя жена и должна делать то, что я хочу».

Эти 52 страницы очень скоро стали известны падкой до «клубнички» и сенсаций публике: «Иск Литы» (The Complaint of Lita) продавался на всех перекрестках Лос-Анджелеса по 25 центов за экземпляр. По пути в Нью-Йорк Чаплин выступил с заявлением: «Я осознаю, что временно оказался в тяжелом положении, но те, кто меня знает и любит, не будут обращать внимания на обвинения, поскольку им известно, что это неправда».

16 января врач Чаплина объявил, что его пациент переживает серьезный нервный срыв. На кадрах кинохроники того времени Чарли не похож на себя, его лицо дергается. Шофер Чаплина Торики Коно рассказывал Ролли Тотеро, что хозяин пытался выпрыгнуть из окна спальни своего гостиничного номера в Нью-Йорке. После этого Коно четыре дня и четыре ночи не спускал с него глаз. Врач запретил доставлять пациенту газеты, но Чаплин настаивал, что должен видеть статьи, касающиеся его бракоразводного процесса. Коно считал, что хозяин получает своего рода своеобразное удовольствие от нападок на него. Пола Негри тоже заметила, что ему нравилась ее резкая критика. Чаплин всегда считал, что ему угрожают враги, замышляющие его уничтожить, но на самом деле главной причиной его несчастий был он сам.

Так или иначе, Чарли сумел преодолеть психологический кризис и стал ненадолго покидать свой номер в отеле. Через нанятых адвокатов он добился предварительного – временного – соглашения с налоговым управлением. Наконец было готово и соглашение о разводе. Миссис Чаплин угрожала обнародовать имена шести актрис, с которыми ее супруг имел близкие отношения, будучи женатым на ней. Одной из этих женщин являлась Мэрион Дэвис… Разумеется, подобное разоблачение было просто немыслимым, и Чарли прислушался к совету юриста – тот рекомендовал как можно скорее уладить дело. Таким образом, 22 августа Лите Чаплин присудили 625 тысяч долларов, а ее сыновья были защищены трастовым фондом, размер которого составил 200 тысяч долларов. На тот момент это была самая крупная сумма в истории Америки, выплаченная при разводе, но репутация Чаплина оказалась безнадежно испорчена.

Чарли вернулся к работе над «Цирком» в конце августа, после восьмимесячного перерыва. Сотрудники студии обратили внимание на то, что после всех своих семейных и налоговых неприятностей он совсем поседел. Тем не менее Чаплин был полон решимости закончить картину. Он верил в свою работоспособность и творческое воображение. Финальную сцену, в которой его герой один стоит на том месте, где раньше возвышался цирковой шатер, снимали в Сотеле – в те времена пригороде Лос-Анджелеса. Чарли снова и снова переснимал этот эпизод. 10 октября в три часа утра он просматривал дубли с самим собой. Комментарии были такие: «Он должен сделать это значительно лучше», «Он неубедителен», «Он слишком низко надвинул котелок на глаза», «Они сожгли его лицо этими серебряными отражателями». Нужно было все снимать еще раз. Чаплин всегда говорил, что его метод работы заключается в упорстве на грани безумия. Фильм вышел три месяца спустя.

Чаплин редко обсуждал «Цирк» – вне всяких сомнений, он не хотел вспоминать личные неприятности, которые сопровождали съемки этой картины. Тем не менее «Цирк» – одна из самых живых и увлекательных его работ… Первые кадры, в которых герой Чарли попадает в цирк и невольно веселит публику, не менее изобретательны, чем все его предыдущие трюки. Преследуемый полицейскими, он попадает в зеркальный лабиринт. Он случайно вмешивается в номер фокусника. Наконец, он заходит в клетку со львом и не может из нее выйти. Все эти сцены сами по себе являются триумфом комедийного искусства, шедеврами, доказывающими, что самая веселая комедия может произрастать из самых печальных обстоятельств.

В финальном эпизоде «Цирка» Чарли словно не принадлежит этому миру. Он отклоняет приглашение вернуться в цирковую труппу, держится отчужденно и безразлично. Его интересуют и иногда даже волнуют страсти других людей, но участвовать в них он отказывается. Сцену специально снимали ранним утром, чтобы морщины на лице Чаплина было лучше видны. Он остается один, а цирк едет дальше. Бродяге никто не нужен.

14. Красота молчания

Еще до премьеры «Цирка», в начале 1928 года, Чаплин приступил к работе над следующим фильмом. Ему так не терпелось начать «Огни большого города» (City Lights), чтобы наверстать время, потерянное в минувшем году! Однако кино в это время радикально изменилось. Осенью 1927 года фильм «Певец джаза» (The Jazz Singer) продемонстрировал возможности синхронизированного звука, а в следующем году «Огни Нью-Йорка» (Lights of New York) стали первой картиной с полноценной звуковой дорожкой. К концу 1929 года 8000 кинотеатров были оснащены оборудованием для воспроизведения звука, и зрительская аудитория нового звкового кино значительно расширилась.

Чаплин был категорически против внедрения звука. Он утверждал, что это означает смерть его искусства. В интервью, данном в начале 1929 года, Чарли жаловался: «…они портят самое древнее искусство в мире – искусство пантомимы. Они разрушают великую красоту молчания. Они уничтожают значение экрана. Что касается комедии, это будет смертельно». Чаплин был гением пантомимы, а мимы по определению не говорят.

Приход звука нанес Чарли двойной удар, поскольку теперь публика могла решить, что Чаплин вышел из моды, а его великое искусство – явление временное или преходящее. Но разве может его герой разговаривать? Какой голос ему дать? Бродяга стал воплощением простого человека, где бы он ни жил, символом человечества, поэтому у него не может быть родного языка. Если он заговорит по-английски, это помешает его восприятию зарубежными зрителями, которые лишатся прямого и непосредственного контакта с фигурой на экране. Чаплин объяснял: «Китайские дети, японские дети, индусы, готтентоты – все меня понимают. Я сомневаюсь, поймут ли они мой китайский или мой хинди».

Опасения Чарли имели не только эстетическую, но и финансовую компоненту. Продажа прав на его фильм в одной только Японии покрывала затраты на производство. Использование звукового оборудования на съемочной площадке в любом случае требовало полного изменения природы зрелища и производственного процесса. Чаплин в своем искусстве был традиционалистом и так и не привык к изменениям в кинематографическом искусстве и технических приемах.

В другом интервью он говорил: «Много лет я специализировался на одной разновидности комедии – исключительно пантомиме. Я препарировал ее, оценивал, изучал. Я мог установить точные правила, позволяющие управлять ее воздействием на зрителя. Это ритм и темп. Диалог, на мой взгляд, всегда замедляет действие, потому что действие должно ждать слов». Он действительно верил, что звуковые фильмы были временным явлением и кино вернется к красоте молчания.

Весной 1928 года главные актеры киностудии United Artists – Мэри Пикфорд, Дуглас Фэрбенкс и сам Чаплин, к которым теперь присоединились Джон Берримор и Норма Толмадж, – приняли участие в радиопередаче, чтобы публика могла услышать их голоса. Корреспондент журнала Variety, разговаривавший с Чарли сразу после ее окончания, сказал, что тот едва не умер от страха перед микрофоном и очень волновался, хорошо ли у него получилось. Чаплин также заявил режиссеру студии, что от переживаний во время трансляции похудел на 2 килограмма. Этот опыт не добавил ему симпатий к новому средству массовой информации.

Позже Чарли предложили больше 500 тысяч долларов за 26 радиопередач длительностью 15 минут каждая. Он отказался под надуманным предлогом: «Я должен оставаться немного далеким и загадочным. Они должны меня романтизировать. Я потеряю больше на кассовых сборах, если с помощью радио сделаю себя реальным и близким».

Как бы то ни было, Чаплин на несколько недель приостановил подготовительные работы к съемкам «Огней большого города», чтобы обдумать проблему со всех сторон. Он пытался представить, как можно улучшить сцены при помощи диалога, и пришел к выводу, что звук только все испортит. Он принял решение, и никакая сила не могла это изменить. Чаплин продолжал подготовку к съемкам своего последнего немого фильма, когда вокруг него говорили актеры и играли оркестры. Одному английскому журналисту он объяснил свой выбор так: «Почему я отказался разговаривать в «Огнях большого города»? Думаю, вопрос нужно сформулировать иначе. Зачем мне разговаривать?» Потом Чарли признался: «Я чувствовал себя как ребенок на горящей палубе, когда все уже убежали. Да, я волновался, но никогда не сомневался».

Чаплин начал делать заметки и прорабатывать сюжетные линии еще до премьеры «Цирка» в Нью-Йорке, но, прежде чем начались съемки «Огней большого города», прошел почти год. Главными персонажами фильма стали сам Чарли, слепая цветочница и миллионер. Пьяный миллионер относится к Чарли как к лучшему другу, а трезвый не узнает его. Бродяге становится известно, что операция в глазной клинике в Вене может вернуть девушке зрение. Чтобы заработать на это денег, он подметает улицы и боксирует на ринге, но потом снова случайно встречает миллионера, пьяного, а потому неслыханно щедрого. Бродяга отдает деньги слепой цветочнице, которая считает своего обходительного благодетеля не только добрым, но и красивым.

Комический потенциал возможных ситуаций был очевиден Чаплину с самого начала, а любовь маленького человека к несчастной девушке позволила ему в привычной для себя манере объединить жалость и комизм. При этом в «Огнях большого города» он добивается максимальной экспрессии. Чаплин хотел подчеркнуть тот факт, что в искусстве передачи человеческих чувств немой фильм не знает себе равных.

Летом 1928 года, во время подготовки к съемкам фильма, умерла Ханна Чаплин. У нее началось воспаление желчного пузыря. Ханну поместили в больницу Глендейл. Похоже, Чарли навещал мать каждый день и старался поддержать ее дух, но Ханна страдала от сильных болей. Во время его последнего визита она впала в кому. Получив известие о ее смерти, Чаплин тут же приехал в больницу. Мать все еще лежала в своей палате… В интервью журналисту он признался: «Я не мог… Я не мог к ней прикоснуться. Нет, я не мог до нее дотронуться». На похоронах все ждали, что Чарли подойдет и попрощается с ней, прежде чем закроют крышку гроба, но он сказал: «Нет, я не могу».

Работа над «Огнями большого города» продолжалась. На роль слепой цветочницы Чаплин выбрал Вирджинию Черрилл, молодую женщину, которую он увидел в первом ряду зрителей боксерского матча. У нее не было актерского опыта, но Чарли посчитал это преимуществом. Он мог лепить из нее все, что пожелает. Вирджиния Черрилл была светской девушкой, но, подчинившись внезапному порыву, согласилась сняться в кино. Еще одним преимуществом Вирджинии он посчитал плохое зрение. Чаплин советовал ей смотреть внутрь и не видеть его героя.

Съемки этого фильма продолжались около трех лет. Первую сцену героев вместе, когда Чарли покупает цветок и понимает, что девушка слепа, снимали 342 раза. Впоследствии Чаплин рассказывал: «Она вела себя как-то неправильно. Линия. Линия… Я сразу замечаю неправильный контур. Она говорила: «Цветок, сэр?» А я видел: «Посмотрите!» Никто так не произносит цветок. Она была новенькой… Я сразу же понимал, когда она отвлекалась, когда колебалась, когда поднимала взгляд слишком рано или слишком поздно… Или опаздывала на секунду. Я сразу это понимал». Когда Вирджиния спросила, почему в немом фильме так важно ее произношение, Чарли ответил, что он просит лишь одного – это было произнесено громко и медленно, как будто он обращался к человеку, который плохо слышит, а не плохо видит, – чтобы она делала то, что он говорит. Разве это так трудно? Чаплин также требовал довести до совершенства жест, которым героиня протягивает цветок Бродяге. «Когда ты предлагаешь цветы, согни руку; движение должно быть изящным, а не угрожающим». Был даже снят короткометражный фильм о том, как Чаплин режиссировал эту сцену. Напряженно выпрямившись, он сидит на парусиновом стуле и машет руками. Он резок и недоволен. Сама сцена снята в декорациях, необыкновенно похожих на улицу и ограду у церкви Святого Марка на Кеннингтон-Парк-роуд, и это сходство не случайно. Чарли в очередной раз обращается к образам своего детства, в которых черпает вдохновение.

Чаплин признавался Алистеру Куку, что в тот период был просто ужасен. Им внезапно овладевали сильные приступы ярости. Он отказывался от еды. Он среди ночи звонил помощникам и приказывал явиться к нему на совещание. Писатель и литературный критик Уолдо Фрэнк составил портрет Чарли того периода. Он писал: «Голубые глаза Чаплина настолько темные, что кажутся фиолетовыми. Это печальные глаза; из них на мир изливается жалость и горечь. Они скрытные; в то время как сам он непрерывно двигается с неотразимым очарованием, его глаза застывают в угрожающем одиночестве. Никому, кто видит глаза Чаплина, не хочется смеяться». Фрэнк приходит к выводу, что Чарли не желает отдавать себя какому-либо чувству, ситуации, любым проявлениям жизни.

Если знать о взвинченном состоянии Чаплина, становятся понятными споры и бурные сцены, то и дело возникавшие между ним и Вирджинией. Однажды она прервала работу – сказала, что ей нужно к парикмахеру. Чаплин так разозлился, что остановил съемки. Он несколько дней не вставал с постели. Потом он все-таки уволил Вирджинию, не понимая, что ее просто некем заменить. Они никогда не любили и не понимали друг друга, и после съемок «Огней большого города» их пути разошлись. Вероятно, 20-летняя девушка была слишком стара для него.

Вирджиния Черрилл вспоминала проведенные на студии дни так: «Чарли даже следил за тем, что мы ели. Иногда нам давали только овощи, а в другой раз он захотел, чтобы мы всю неделю жили на сыре и фруктах». По поводу его режиссерских методов

Вирджиния заметила: «Понимаете, Чарли показывал, как должна быть сыграна каждая роль – каждый взгляд, каждое движение. И начинало казаться, что он – это ты и что он тот человек, которым он тебя хочет видеть. Это было нелегко». Много лет спустя в телевизионном интервью она сказала, что Чарли всегда играл. Он всегда был «включен».

В конце февраля Чаплин заболел – сначала пищевое отравление, потом грипп – и пропустил весь март, восстанавливая здоровье. Тем не менее съемочная группа каждый день являлась в студию, на случай его внезапного появления. Возможно, физическое недомогание было одной из причин его чрезвычайной нервозности и раздражительности во время съемок фильма. Чарли вернулся в студию 1 апреля и настоял на дальнейшей работе над сценой, где герой и героиня впервые встречаются. Он снова работал по шесть, а то и семь дней в неделю, с утра до позднего вечера – снимал и снимался, редактировал и монтировал, вносил поправки в сценарий. «Я делал все сам, – говорил Чаплин в одном из интервью, – что редко происходит в наши дни. Понимаете, теперь никто не делает все… Вот почему я был так измучен».

Впрочем, крайняя усталость не мешала ему развлекать гостей. Съемочную площадку посетил Уинстон Черчилль. Частым гостем дома на Саммит-драйв был испанский режиссер Луис Бунюэль. Впоследствии он вспоминал, что хозяин студии пытался устроить для него настоящую оргию… У Чарли также гостил Сергей Эйзенштейн. Он писал одному из друзей: «Мы часто ездим домой к Чаплину играть в теннис. Он очень мил. И чрезвычайно несчастен (в личной жизни)». Более определенно Эйзенштейн отзывался о Чаплине как об актере, а не как о личности. Он сказал: «Настоящий, пробуждающий все лучшее, «богоизбранный человек», о котором мечтал Вагнер, – это не Парсифаль, склонившийся перед Граалем в Байройте, а Чарли Чаплин среди мусорных баков Ист-Сайда».

Англичанин Айвор Монтегю, который в то время был помощником продюсера на студии Paramount, вспоминал чаепитие в саду на Саммит-драйв: «…там все было невероятно живописно и напоминало английское графство». Чаплин играл в теннис с гостями на собственном корте, проявляя необыкновенный азарт и волю к победе. Монтегю говорил: «Чарли был очень хорошим теннисистом. Похоже, он мог научиться любому навыку, который ему нравился».

Съемки «Огней большого города» закончились осенью 1930 года, но это не означало окончание работы в целом. Чарли решил, что должен написать музыкальное сопровождение к картине. Возможно, эта музыка была навеяна песенкой «Жимолость и пчела», которую он однажды вечером услышал в Лондоне и потом помнил всю жизнь. Таким образом, музыкальный ряд включает мелодии викторианского театра, однако они отличаются изяществом и простотой, точно совпадая с настроением на экране. В целом музыка Чаплина временами веселая, а временами лиричная. В ней слышны и энергичные духовые инструменты, и пронзительные скрипки. Одни пассажи написаны в ритме вальса и танго, другие напоминают приятные мелодии оркестров, которые обычно играют на набережной. Музыка Чаплина может быть волнующей, милой, игривой и меланхоличной.

В интервью на радио Чаплин сказал, что первые пьесы Karno Company, в которых появились «комедийные бродяги», сопровождались красивой камерной музыкой, чем-то из XVIII века, очень «цветистой» и очень торжественной, а также чрезвычайно смешной в качестве контрапункта. «В этом смысле я многое позаимствовал у мистера Фреда Карно», – добавил Чарли. Его музыкальные сочинения еще более примечательны в свете того, что он никогда не учился музыке. Чаплин напевал мелодию, а кто-то из музыкантов записывал ноты. При этом музыка всегда жила в его душе. Во всех следующих фильмах Чарли много музыки его собственного сочинения.

Премьера «Огней большого города» состоялась в конце января 1931 года в Лос-Анджелесе. Чаплин очень волновался, не зная, как примут фильм. Он сказал Генри Бергману: «Я сомневаюсь насчет этой картины. Я не уверен». По пути в кинотеатр он бормотал: «Не думаю, что все пройдет хорошо. Им не понравится… Нет, я это чувствую». И действительно, это был большой риск – немой фильм в новую эру звукового кино.

После просмотра зрители устроили фильму овацию. Несколько дней спустя на премьере в Нью-Йорке «Огни большого города» были встречены с не меньшим воодушевлением и восторгом. На следующее утро заведующий рекламой Чаплина вошел к нему в спальню в номере гостинице со словами: «Все в порядке! Потрясающий успех! С десяти утра выстроилась очередь на весь квартал, даже машины не могут проехать. С десяток полицейских пытаются навести порядок. Люди рвутся в зал. И вы бы послушали, как они кричат!» По общему признанию это был шедевр старого искусства, напоминавший зрителям о том, что было утеряно при переходе к звуковому кино.

Фильм, снабженный подзаголовком «Комедийный роман в пантомиме», – это выдающееся произведение, ошеломляющее диапазоном и разнообразием эмоций. Чаплин высмеивает чувство жалости и одновременно поддается ему. Ни разу не жертвуя психологическим настроем повествования, он вводит в сюжет несколько комических сцен, например нелепый боксерский поединок.

Картина вышла на экраны в самом начале Великой депрессии, периода отчаяния и нищеты, когда фигура голодного и бездомного Бродяги стала еще более уместной. Чаплин не проводил никаких параллелей с национальным бедствием, но разразившийся в стране кризис стал контекстом для взаимоотношений между Бродягой и бедной цветочницей. И эмоции у зрителей были глубже, возникали быстрее.

Финальная сцена фильма, наверное, может считаться величайшим триумфом чаплиновского искусства. Слепая цветочница вылечилась и открыла свой магазин, но она еще не видела своего благодетеля. Бродяга, даже более жалкий, чем прежде, случайно оказывается около ее магазинчика. Девушка, протягивая ему монету, касается его руки и узнает его. «Теперь вы видите?» – спрашивает Бродяга. «Да, теперь я вижу», – отвечает цветочница. Этим и заканчивается фильм – на лице Бродяги выражение радости и ужаса. Критик Джеймс Эйджи писал: «От этой картины сжимается сердце. Это величайший образец актерской игры и наивысшее достижение в кинематографии». Сам Чаплин очень любил «Огни большого города».

Через день после премьеры Чарли уехал из Лос-Анджелеса, чтобы присутствовать на первом показе в Нью-Йорке, но эта поездка стала началом более длительного путешествия. Пробыв неделю в Нью-Йорке, он вместе с Торики Коно и своим пресс-секретарем Карлайлом Робинсоном поднялся на борт парохода Mauretania, направлявшегося в Лондон. Репортеру Чаплин сказал: «Мне не терпится еще раз увидеть места своего детства, проверить, есть ли еще там продавец горячих колбасок и лепешек со своим колокольчиком». Кроме того, Чарли хотел отдохнуть. Во время перехода в Европу он почти не выходил из каюты и не общался с другими пассажирами. После успеха «Огней большого города» Чаплин впал в депрессию. «Что я буду делать дальше?» – спрашивал он у друзей.

В Лондоне Чарли ждал еще более восторженный прием, чем десятью годами раньше. В Плимуте Большая западная железная дорога предоставила в его распоряжение экскурсионный вагон, который сразу окружили почитатели. Журналист The Times, описывавший прибытие Чарли на Паддингтонский вокзал, отмечал: «Диккенс кое-что знал о популярности, но если бы он мог увидеть, сколько людей собралось… ради мистера Чаплина, то в изумлении стал бы тереть глаза». По словам газетчика, Чарли был взволнован аплодисментами толпы. Он ловко взобрался на крышу автомобиля, размахивая шляпой и отвечая на приветственные крики, и медленно и торжественно отъехал от вокзала.

Премьера «Огней большого города» состоялась в театре Domi-nion на Тоттенхем-Кортроуд. Чаплину пришлось воспользоваться боковым входом из переулка за час до начала сеанса, чтобы скрыться от толпы. Впрочем, по окончании просмотра он появился в окне верхнего этажа, где его фигуру осветили прожекторы.

Сразу после прибытия Чарли в город началась череда визитов, продолжавшихся две недели. Он гостил у Уинстона Черчилля в Чартвелле и несколько раз виделся с Гербертом Уэллсом. Он ужинал в Чекерсе с премьер-министром Рамсеем Макдональдом и даже попытался обсудить с ним экономические проблемы. Макдональд при этом просто кивнул, сохраняя на лице загадочное выражение. Он заговорил с Дэвидом Ллойд Джорджем, 1-м графом Дуйвором и близким другом Черчилля, о безработице, но, по своему собственному признанию, не мог не заметить сдерживаемый зевок. У Чаплина была масса идей в области финансов – сократить численность правительства, контролировать цены, процентные ставки и прибыль, отказаться от золотого стандарта, однако экономические теории актера никого не интересовали.

В доме Нэнси Астор, первой женщины, ставшей депутатом палаты общин, Чаплин обсуждал вопросы политики с экономистом Джоном Кейнсом и писателем Бернардом Шоу. Переступив порог гостиной особняка леди Астор на Сент-Джеймс-сквер, он заметил, что словно оказался в зале славы у мадам Тюссо. И тем не менее Чаплин не мог поверить в реальность газетных заголовков, которые сообщали, что все по-прежнему любят Чарли.

Он также совершил одно глубоко личное путешествие, в одиночестве, – посетил приют для сирот и брошенных детей в Хэну-элле, куда его поместили в семилетнем возрасте. Чарли приехал туда без сопровождающих. Он никого не предупредил о своем визите, однако о его присутствии вскоре стало известно учителям, а также детям, которым велели собраться в столовой. Корреспондент газеты Daily Express, впоследствии беседовавший с теми, кто видел Чаплина, записал, что он вошел в столовую, где четыре сотни мальчиков и девочек громко закричали, увидев его, – и вошел эффектно. Он хотел приподнять шляпу, а она словно по волшебству подпрыгнула и повисла в воздухе. Он взмахнул тростью и ударил себя по ноге. Он вывернул ноги и прошелся своей неподражаемой походкой. Это был Чарли! Крики! Радостный визг! Снова крики!

Карлайл Робертсон вспоминал, что Чаплин плакал, когда вернулся в отель. Сам Чарли рассказывал писателю Томасу Берку, что это было самое сильное эмоциональное потрясение в его жизни. Он говорил: «…присутствие среди этих строений и соприкосновение со всем – страданием и чем-то другим… Это был шок. Понимаете, я до конца не верил, что это то самое место. Когда такси свернуло в переулок, я вдруг все узнал. О, это было то самое место – оно ничуть не изменилось с тех пор, как я его покинул. Такого момента я не переживал никогда в жизни. Мне в буквальном смысле слова стало плохо от переполнявших меня чувств». Когда Берк начал его укорять за необдуманное возвращение к прошлым страданиям, Чаплин ответил: «Мне нравится страдать. Мне это полезно, я извлекаю из этого выгоду». Инстинкт, подобный тому, что гонит лосося на нерест в родные места, заставил его посетить старые мюзик-холлы английской столицы, в том числе Star в Бермондси, Royal в Стратфорде, Paragon на Майл-Энд-роуд и Seebright на Хакни-роуд. Чарли остановился у барной стойки в Elephant and Castle, в нескольких ярдах от дома, где жил в детстве, и заказал тушеного угря.

Грустил Чаплин недолго. Он обещал детям из приюта, что вернется на следующей неделе и привезет в подарок кинопроектор. Однако в назначенный день Чаплин обедал с Нэнси Астор и пребывал в отнюдь не ностальгическом настроении. Чарли попросил доставить проектор в Хэнуэлл Робинсона и Карно – к огромному разочарованию детей, а также толпы, которая собралась, чтобы посмотреть на него. Это свидетельство, как минимум, переменчивого и непредсказуемого характера Чаплина. Позже он извинился, признавшись, что просто не отважился еще раз погрузиться в болезненные воспоминания.

Из Лондона Чарли отправился в Берлин, а оттуда в Вену, где его ждал, наверное, самый восторженный прием в жизни. Кадры кинохроники запечатлели, как его несут над головами толпы от железнодорожной станции в отель. С таким же восторгом Чаплина встречали в Париже и в Венеции. После всего этого он решил как следует отдохнуть и поехал на юг, на Французскую Ривьеру.

В Каннах Чаплин познакомился с чешкой Мицци Мюллер, известной также под именем Мэй Ривз, которая на какое-то время стала его любовницей. Это была обычная история страсти и веселья вперемешку с ревностью и холодностью. Мицци уже предупредили, что Чарли «душит» личность всех, кто к нему приближается. В своих мемуарах она вспоминала, что блистательного Чаплина заслонял другой Чаплин, который был его нервным двойником, раздражительным и угрюмым. По словам Мицци, он также бывал психически неуравновешенным и проявлял садистские наклонности. Она отметила, что его настроение могло мгновенно меняться, от радости до депрессии.

Любая ситуация могла стать для него причиной драмы. В разговоре Чаплин мог бесконечно повторять: «Если однажды я лишусь всех моих денег…» Этот страх бедности, возможно, был причиной его нежелания расставаться с наличными. Время от времени он отправлялся с Мицци по магазинам и возвращался, вообще ничего не купив. Похоже, Чаплин любил смотреть на свое отражение в зеркале и, как вспоминала Мицци, говорил: «Для своего возраста я еще хорошо сохранился» или «Тебе не кажется, что я в очень хорошей форме?» «Мне на все наплевать, – заявил он, отказавшись прийти на банкет в его честь. – Я мировая знаменитость». Возможно, он следовал примеру Сидни, который постоянно повторял эту фразу, только в третьем лице, чтобы оправдать странности в поведении своего брата.

В обществе Мицци Чаплин провел осень в Лондоне. Он очутился в центре скандала, отказавшись выйти на сцену во время ежегодного королевского эстрадного представления. Это расценили как оскорбление Георга V. Молодому партнеру по теннису Чаплин объяснял: «Говорят, что у меня есть долг перед Англией. Хотелось бы знать, в чем он состоит. Семнадцать лет назад я был никому не нужен в Англии, и всем было на меня наплевать. Мне пришлось уехать в Америку, чтобы получить шанс, и я его не упустил». Потом он прибавил, что патриотизм – величайшее безумие из всех, от которых страдал мир. К сожалению, партнер по теннису оказался журналистом, и актер с удивлением и раздражением прочел заголовок в газете: «Чарли Чаплин не патриот». Однако свои взгляды он никогда не менял.

Страницы: «« 12345 »»