Плененная королева Уэйр Элисон
– Нет, – солгал Генрих, зная, что, возможно, в один прекрасный день придется вносить уточнение в число бастардов, которых он бездумно породил. В одном король был уверен: если возникнет в том необходимость, он что-нибудь изобретет.
Генрих поднялся и подошел к Алиеноре. Он по-прежнему считал ее очень красивой: медные распущенные волосы, глубоко посаженные зеленые глаза, соблазняюще – как ему показалось – смотревшие на него, полные губы, созревшие для любви. Он наклонился и поцеловал ее.
– Ты моя жена, – хрипловато прошептал он. – Тебе принадлежит мое сердце. Никто не смеет прикоснуться к тебе.
Так оно и было, и в этом смысле Генрих был настроен категорически. То, что он, обуянный похотью, с неистовством отымел Авису де Стаффорд в гардеробной, ничуть не умаляло его любви к жене. Он обнял Алиенору, исполнившись вдруг желанием.
– Отошли своих женщин, – прошептал он ей в ухо. – Я слышу, они возятся в твоей спальне. Хочу остаться с тобой наедине и сделать еще одного наследника Англии!
Час спустя, когда они в изнеможении лежали в объятиях друг друга, Генрих посмотрел на свою красавицу-жену и провел своим жестким пальцем по ее телу от груди до бедра.
– Ах, если бы все мои иные королевские обязанности были так же сладостны! – усмехнулся он.
– И мои тоже, – улыбнулась она ему в ответ.
Король глянул на песочные часы, стоявшие на столе, и нахмурился:
– Боже мой, мне нужно идти. Я уже опоздал на встречу с моими баронами из казначейства. Мы должны обсудить, как улучшить чеканку монет.
Он встал, потянулся. Солнечный свет из окна заливал его мускулистое обнаженное тело. Алиенора сладострастно посмотрела на мужа, восхищаясь совершенством его широких плеч и упругих ягодиц.
– Ты присоединишься ко мне за обедом, миледи? – спросил он, натягивая на себя одежду.
Теперь настала очередь Алиеноры скривиться.
– Если еда будет вкусная, – ответила она.
В последнее время Генрих был постоянно занят и почти не обращал внимания на то, чту ему подают, обычно проглатывал все в один присест и пять минут спустя уже покидал трапезную. Потому королевская еда была неважной, и Алиенора стала есть отдельно, ей готовил собственный повар, за столом с ней обычно сидели Петронилла и самые знатные дамы. Если у Генриха выдавалось свободное время, он присоединялся к жене, но, как он сказал когда-то, короля должны видеть при дворе, а потому важно, чтобы он обедал в большом зале вместе с придворными. В светские и церковные праздники Алиенора всегда занимала место рядом с мужем и мирилась с ужасной едой. Сегодня никакого праздника не было, но она почувствовала: после страстного часа в постели король хочет, чтобы его королева была рядом. Она не должна упускать эту возможность.
– Я прикажу моим поварам приготовить что-нибудь по твоему вкусу, – пообещал он, натягивая сапоги. – А для твоего удовольствия будет играть музыка.
– Ты мое удовольствие, – отозвалась она, вставая во всей своей обнаженной красоте и обнимая его за шею.
– Колдунья! – прорычал Генрих, целуя ее. – Собираешься задержать меня своими приворотами? А как быть с чеканкой монет? Мои бароны ждут меня.
– Подождут еще немного, – промурлыкала Алиенора и принялась искусно действовать языком, что тут же возымело эффект: Генрих снова уложил ее в постель.
За столом казначейства лорды поглядывали друг на друга и барабанили нетерпеливыми пальцами по столешнице, песок в песочных часах неторопливо пересыпался из одной колбы в другую, а лорды недоумевали: что могло случиться с королем?
Бекет сидел на своем месте за столом на возвышении и смотрел, как прибывают к обеду уже слегка пьяные необузданные бароны Генриха. Бекет думал о том, что его друг Иоанн Солсберийский был прав, сравнивая английский двор с древним Вавилоном. Каких только скандалов, драк и распутства здесь не случалось под чувственную музыку, непристойные пантомимы и драмы. Он слышал, что сегодня вечером ожидалось какое-то развлечение, наверняка очередное бесстыдство. Однако в том были и свои плюсы, поскольку король сядет за стол и станет есть не торопясь, так что и все остальные тоже успеют доесть то, что будет подано. Хотя, с отвращением подумал Бекет, это и не бог весть какое благодеяние.
Томас не одобрял те излишества, которые видел при дворе, и сожалел, что Генрих не делает ничего, чтобы их пресечь. Но король, конечно же, и не собирался ничего предпринимать, потому что эти излишества были частью его жизни: он бранился, напивался до беспамятства и распутствовал. Такое поведение недостойно короля! Вот почему Бекет с большим удовольствием развлекал Генриха в собственном доме, где мог обеспечить изящество, роскошь и утонченность, прискорбно отсутствующие при дворе. Но он чувствовал, что Генриха все эти вопросы волнуют гораздо меньше, чем его самого, и наибольшее удовольствие от застолий в его доме получал лишь он сам, Томас Бекет. Однако его тщеславию льстило, что он может проявлять такую щедрость в отношении короля и демонстрировать ему, как оно должно быть.
Теперь все собрание встало, вернее, старалось удержаться на ногах, когда Генрих вошел в зал, держа за руку королеву. Они сегодня должны постараться вести себя наилучшим образом, подумал Бекет, зная, что Алиенора придерживается строгих правил в том, что касается дворцового этикета. Кто-то громко рыгнул, и она смерила этого невезучего недовольным взглядом, а тот, проникшись непривычным ему чувством вины, опустил голову.
Генрих проводил королеву до ее места по правую руку от себя, Бекет стоял по левую от него, пока королева не села. Он услышал, как она пробормотала мужу:
– Твои бароны могли бы по меньшей мере причесываться, перед тем как садиться за стол. Это позорище.
Бекет подавил улыбку, Генрих недоуменно оглянулся.
– Я как-то не замечал этого, – сказал он. – Пока они хорошо мне служат и делают то, что я им говорю, их внешний вид меня мало волнует. Но поскольку это волнует тебя… – Он встал и поднял руку. – Тишина! – прокричал король, перекрывая гвалт за столом, и пятьдесят голов повернулись в его сторону. – У меня для вас новый указ, – ухмыляясь, заявил он. – Согласно пожеланию королевы, с этого дня никто не может появляться в ее присутствии непричесанным. Это относится и к вам, милорд Арундел! – Генрих неодобрительно нахмурился, глядя на графа, который увлеченно выковыривал гнид из своих сальных кудрей. Брезгливого Бекета пробрала дрожь.
Все засмеялись, даже Алиенора. Потом она заметила, что на столе нет салфеток, и опять скривилась.
– Позови сюда стольника, – велела она слуге, когда король сел рядом с ней.
Он скорчил гримасу и ухмыльнулся при виде мгновенно появившихся относительно чистых салфеток, которые были тут же разложены по столу.
– Что тебе угодно еще, миледи? – полушутя спросил король.
– Больше ничего, спасибо. С нетерпением жду изысканных блюд, приготовленных для меня, – ответила Алиенора, вспоминая зеленое, дурно пахнущее мясо, что ей подали в прошлый раз, когда она обедала в дворцовом зале. Даже чесночный соус, призванный сгладить омерзительное впечатление от этой еды, не смог скрыть отвратительный вкус и запах. Но сегодня, заверил ее муж, она получит кушанья, достойные королевы.
Появились старший дворецкий и его подчиненные с большими графинами вина, в которых плескалась густая темная жидкость неопределенного цвета – ее-то и налили в кубок Алиеноры. Она осторожно попробовала. Жидкость была отвратительная, маслянистая и вонючая, с привкусом чего-то горелого. Чуть ли не грохнув кубком об стол, королева решила, что лучше выпьет хорошего вина из ее города Бордо, когда вернется в свои покои. Рядом с ней король жадно опустошил свой кубок, но она обратила внимание, что Бекет тоже не стал пить. Его тонкие губы чуть скривились в отвращении. Алиенора уже не в первый раз замечала, что они с Бекетом во многом родственные души.
Первое блюдо было приготовлено из дикого кабана, которого Генрих убил на охоте этим утром, так что мясо оказалось свежим и лишь слегка подгорело. Второе блюдо состояло из протухшей форели. Алиенора почувствовала душок и отпрянула в отвращении.
– Рыба не может лежать больше четырех дней! – воскликнула она.
– Кажется, она немного не того… – сказал Генрих, отправляя кусок в рот.
– Ваше величество, это не немного, такой форелью можно кормить только червей, – заметил Бекет. – Я диву даюсь, почему короля кормят так плохо.
У Алиеноры родилась озорная идея: пусть Бекет в дополнение ко всем прочим обязанностям возьмет на себя и руководство королевской кухней. Она знала, что ее предложение здраво и Бекет солидарен с ней, но чувствовала, что он не имеет права говорить такие слова, поскольку в них явно содержится критика его господина.
– Пусть принесут что-нибудь еще! – потребовал Генрих. – Или я сейчас приду на кухню.
Десять минут спустя принесли блюдо из тушеного кролика с каплунами в шафрановом соусе. Алиенора попробовала с опаской и то и другое, но оба блюда оказались великолепны. За этим последовала сочная куропатка.
– Удивительно, как угроза королевской инспекции может творить чудеса, – иронически заметил Генрих.
Аббат Винчестерский, который приехал в Лондон по делам и стал гостем короля благодаря своему положению, попробовал куропатку и поздравил сюзерена с хорошим поваром.
– Наш епископ позволяет нам только десять блюд на обед, – посетовал он, явно ожидая, что последует продолжение. Генрих уставился на него.
– Чтобы он пропал, ваш епископ! – воскликнул король. – При моем дворе мы довольствуемся тремя блюдами. Через несколько мгновений скатерть унесут, так что поторопитесь закончить, нас ждут менестрели. Они из Германии. Проделали немалый путь и готовы играть для нас.
Тучный аббат после этих слов с несчастным видом принялся доедать свою куропатку, словно боясь, что в любое мгновение ее могут отнять. Алиенора пыталась скрыть улыбку.
Когда Бекет, в качестве капеллана короля, поднялся, чтобы поблагодарить Господа за щедрость, в зал вошли менестрели.
– Их называют миннезингерами, Алиенора, – сказал король. – Это те же твои трубадуры, только по-немецки. Надеюсь, они более вежливы.
Алиенора предпочла сделать вид, что не услышала эту колкость.
Главный из певцов был красивый молодой человек с длинными рыжими волосами, полными губами и печальным взглядом. Распрямившись после изящного поклона, он смело вперился глазами в Алиенору.
– Это для вас, meine Kцnigin[39], – сообщил он.
По залу прокатился шепоток, когда менестрель начал петь. Голос его был таким же грустным, как и его глаза, а слова песни насыщены желанием и чувственным смыслом.
- Мысли мужчин королева
- К себе привлекает,
- Молодость и красота ее,
- Словно в море сирены зов,
- Манящий корабль на риф.
- Будь моим весь мир
- От Рейна до моря,
- Весь бы я отдал его
- За то, чтобы лежать
- В объятиях королевы Английской.
Певец закончил – и наступила ошеломленная пауза. Придворные короля, хотя и были пьяны, увидели, как помрачнело лицо их хозяина, и воздержались от аплодисментов, чтобы не вызвать вспышку гнева, которыми он был известен. Алиенора замерла на своем стуле, наслаждаясь комплиментами и улыбаясь дежурной улыбкой, но не без благодарности молодому певцу, как того требовали вежливость и лучшие традиции юга.
– Ты храбр, менестрель, – проговорил наконец Генрих. – Храбр через край, я бы так сказал.
– Ваше величество, я никого не хотел оскорбить, – возразил молодой человек, явно удивленный тем, что кто-то мог неправильно понять его песню. – О красоте королевы слагают песни даже в моей земле. Слава ее велика. Наши молодые люди были бы счастливы хоть краешком глаза взглянуть на нее.
– Да-да, похоже, что так, – раздраженно отозвался король. – Что ж, можешь перестать петь и сыграть нам что-нибудь более приличествующее. И помни, менестрель! – Генрих угрожающе подался вперед. – Единственные объятия, в которых когда-либо будет лежать королева, – мои!
По залу пронесся веселый гул, когда молодой человек, чьи планы теперь были спутаны, запел широко известную песню о героическом рыцаре Роланде, что в гораздо большей степени отвечало вкусу присутствующих баронов и рыцарей, которые одобрительно заорали и захлопали. Теперь Алиенора осмелилась взглянуть на мужа и, к своему удивлению, обнаружила, что он ей улыбается.
– У этого храброго парня хватило наглости петь такие песни, но он напомнил, как мне повезло с тобой! – Король взял ее руку и поцеловал. – Ты будешь сегодня лежать в моих объятиях, миледи?
И в этот момент Алиенора через плечо увидела выражение лица Бекета, заметила мимолетное мучительное выражение обнаженной тоски и боли, которое тут же сменилось привычным вежливым и холодным. Бекет перед этим смотрел на Генриха, а потому не мог не обратить внимания на вежливый жест короля и не услышать его слов.
«Вот, значит, как обстоят дела, – подумала королева. – Бекет страдает от неразделенной любви, от любви, о которой даже не смеет заикнуться, потому что она под запретом и никогда не будет ответной. А кроме того, он принес обет безбрачия. Но он ревнив. Знает, что не может оказывать влияние на эту часть жизни Генри и в конечном счете победительницей всегда буду я».
Но, как ни странно, Алиенора не чувствовала торжества – только сострадание к сопернику, который ведет такое бесплодное и пустое существование.
Король подался вперед и пощекотал губами ее шею. Алиенора увидела, как Бекет, пробормотав извинения, поклонился и покинул зал, его молодые секретари поспешили за ним.
Глава 15
Уоллингфорд, 1156 год
Алиенора иногда спрашивала себя, зачем она колесит по Англии на седьмом месяце беременности? Но она все равно ездила и издавала судебные постановления и хартии, дабы в отсутствие короля Генриха королевство управлялось должным образом. Он уехал в Нормандию, чтобы принести наконец оммаж Людовику за Аквитанию и укоротить амбиции своего младшего братца Жоффруа – даже грозная императрица не могла удержать того в узде.
Алиенору сопровождала подобающая свита, в которую входили ее сыновья, сестра Петронилла и единокровные братья Вильгельм и Жослен. Они теперь находились в Уоллингфорде, в неприступном замке, имевшем огромное стратегическое значение во время войн со Стефаном, но теперь подаренном королеве как вдовья доля[40].
Братья Алиеноры проявляли беспокойство. Они не скрывали, что Англия им не нравится. Здесь слишком холодно, а кормят ужасно. Вскоре после их отъезда из Лондона братья предупредили ее, что собираются уехать в более солнечную Аквитанию, и эта новость болью отозвалась в сердце королевы. Она всегда старалась гнать мысли о своей земле, зная, что пройдет немало месяцев, а то и лет, прежде чем она снова увидит ее. Понимая их тоску по дому, Алиенора сказала Вильгельму и Жослену, что с ее благословения они могут уехать в любое время, когда пожелают, – она не станет удерживать их здесь против воли. И Алиенора знала, что они не задержатся. Братья не были созданы для придворной жизни, к тому же их вотчины нуждались в присмотре. Было жалко расставаться с ними, но в то же время она радовалась за них.
Алиенора отдыхала в своей комнате, положив ноги на подушку и читая письма, когда постучала и вошла Петронилла, язык которой чуть заплетался, как это было почти все последние дни.
– Алиенора, я думаю, тебе нужно посмотреть маленького Вильгельма. У него час назад началась горячка, и няня немного волнуется.
Несмотря на усталость и тяжелый живот, Алиенора неуклюже поднялась, сердце ее наполнилось страхом. Дети часто умирали в младенчестве, и королева только вчера благодарила Господа за то, что Он благословил ее здоровыми мальчиками. Неужели она не заметила каких-то симптомов? В последний раз она видела Вильгельма после обеда. Тогда он выглядел вполне здоровым, съел все до последнего кусочка, как ей сказали. Может быть, няня зря волнуется? Алиенора взяла лучшую няньку, и если уж лучшая начала волноваться и даже вызвала хозяйку, хотя обычно сама справлялась с детскими недугами, то, значит, повод для беспокойства был.
Алиенора поспешила, насколько это позволяло ее состояние, вверх по винтовой лестнице башни в покои принцев, находившиеся на верхнем этаже, следом, пошатываясь, шла плачущая Петронилла. Алиенора вбежала в спальню мальчиков и обнаружила Вильгельма под теплыми одеялами. Он был в жару и обильно потел, у его кровати стояли две няньки, его и Генри, слуги детской. Все они расступились, пропуская Алиенору к кровати, и по выражению их лиц она увидела, что беспокойство оправдано. В дальнем углу стоял бастард Джеффри, и на его маленьком лице застыло выражение ужаса. Он успел полюбить своих единокровных братьев.
– Вильгельм, маленький, – прошептала Алиенора, опускаясь на колени и беря безжизненную ручку мальчика в свои.
Он никак не прореагировал. Горячка достигла пика, и мальчик был почти без сознания, он судорожно постанывал, не приходя в себя. Влажные от пота кудряшки разметались по подушке. Алиенора потрогала лоб сына. Он горел.
– Когда это случилось? – спросила она срывающимся от ужаса голосом.
– Час назад, леди, – ответила Алиса, нянька Вильгельма. В глазах ее стояли слезы отчаяния и страха. – Малыши быстро подхватывают болезнь, они как ветряные мельницы: то вверх, то вниз.
– Он такой горячий! – воскликнула Алиенора, проводя рукой по маленькому телу. Что она должна сделать, чтобы спасти своего ребенка? – Надо снять с него одеяла.
– Это опасно, – в ужасе нахмурилась Алиса. – Он простудится – и это убьет его.
– Тогда что нам делать? – Королева чуть ли не рыдала, прижимая свое дитя к груди и покачивая в руках. – Мой мальчик, мой маленький. Мамочка тебя просит, пожалуйста, поправляйся! – Она в отчаянии повернулась к слугам: – За докторами послали?
– Они все здесь, – дрожащим голосом сказала Петронилла. – И капеллан.
При упоминании капеллана Алиенору затрясло, и она еще сильнее прижала к себе горячее тельце Вильгельма. Его голова, влажная и взъерошенная, легла на ее плечо, глаза мальчика были закрыты. Каким образом болезнь могла так быстро сразить ее маленького, ее дорогого мальчика? Нет, это просто какой-то ночной кошмар: вот сейчас она проснется – и все будет хорошо.
Доктора собрались вокруг кровати. Они убрали одеяло и с мрачными лицами принялись разглядывать больного.
– У него разбалансированы телесные жидкости, миледи, – провозгласил один. – Мы можем попытаться пустить ему кровь, хотя, возможно, лучше дать ему хорошенько пропотеть и таким образом восстановить баланс.
– Я приготовлю лекарство из тмина, огурца и лакрицы, – сказал второй. – Они оказывают хорошее действие при горячке.
Вильгельма судорожно трясло. Алиенора снова потрогала его лоб – он горел. Она обшарила руками трясущееся маленькое тело, ощущая сухой жар. Мальчик горел и, казалось, больше не чувствовал близости матери. Королева внутренне молилась, отчаянно умоляя Бога, прося Его вернуть сына к жизни.
«Я обещаю что угодно, Господи, – клялась она, – что Ты скажешь, только пусть он будет здоров».
И в это мгновение тельце Вильгельма напряглось, его конечности окоченели. Голова дернулась назад, а ноги начали судорожно биться. Кожа словно лишилась крови и приобрела синюшный оттенок.
– Господи боже, сделайте что-нибудь! – в ужасе вскричала Алиенора, обращаясь к докторам.
– Это горячка, миледи, – беспомощно, со слезами в глазах сказали они ей. – Она достигла кризиса. Мы можем только ждать, когда он пройдет. Теперь лорд Вильгельм в руках Господа.
Ужасающее дерганье прекратилось почти так же неожиданно, как началось. Тело Вильгельма обмякло, и теперь он лежал спокойно, дышал неглубоко.
– Слава Богу! – зарыдала Алиенора, упав на колени у маленькой кровати и крепко прижав к себе мальчика, она принялась покачиваться с ним и, казалось, делала это целую вечность, боясь его отпустить.
За ее спиной, с безнадежным видом, стояли доктора. Они видели, как маленькая ручка безжизненно упала на кровать. И только осторожно положив наконец Вильгельма на подушку, Алиенора поняла, что сын ушел от нее навсегда.
Глава 16
Руан, 1160 год – четыре года спустя
Алиенора против воли улыбалась, глядя на маленькую светловолосую девочку, которая едва научилась ходить, но уже шла, держась за своего опекуна – главного юстициария Нормандии. Они поднимались к алтарному ограждению собора Нотр-Дам. Там ее ожидал жених, лорд Генрих, наследник трона Англии, Нормандии и Анжу, он нервничал в своей новой одежде с плащом, буйство его рыжих кудрей смиряла маленькая золотая ленточка. Его отец король Генрих тоже улыбался, довольный новым брачным союзом, и стоявшая рядом с ним императрица одобрительно кивала. Брак для ее внука вполне подходящий.
Невеста, которой еще не исполнилось и трех лет, по подсказке юстициария сделала неустойчивый реверанс в сторону короля и королевы, вложила свою ручку в руку лорда Генриха. Потом вперед вышел папский легат и начал брачную службу.
Младшие дети Алиеноры стояли рядом с ней. Матильда, родившаяся в то страшное время, когда они оплакивали Вильгельма, внешне была точной копией бабушки, в честь которой ее назвали, но характером гораздо мягче. Хорошенькое круглое личико обрамляли рыжие локоны. Она была доброй, послушной девочкой и в будущем обещала стать превосходной женой какого-нибудь везунчика-принца.
Жоффруа, которому исполнилось два года, черноволосый и упрямый, цеплялся за руку Алиеноры. Будучи третьим живым сыном короля и королевы, он постоянно чувствовал потребность утвердить себя перед братьями, уже сознавая, что он младший наследник. Мальчик обладал характером и умел отстаивать свою волю, заявлять о себе – так, по крайней мере, казалось Алиеноре. Никому не удастся одурачить моего сына, думала она.
За спиной у Алиеноры сидела нянька. Пухлая, заботливая Годерна крепко держала беспокойного среднего сына Алиеноры, трехлетнего Ричарда, здорового и непоседливого мальчика с ангельским личиком и типичными плантагенетовскими рыжими волосами и нравом. Если и можно было сказать, что кто-то из детей занял место ее драгоценного Вильгельма в сердце Алиеноры, то это Ричард. Когда его положили ей на руки, горланящего и всего в крови, только что появившегося из ее чрева и готового бросить вызов этому миру, королева посмотрела на него и сразу же влюбилась. Она понимала, что это неправильно, но Ричард был самым любимым из ее детей. Алиенора ничего не могла с этим поделать. Она любила сына с таким надрывом – чуть не до боли. И жила в постоянном страхе, что с ним может что-то случиться. Это необъяснимо, но ее страхи за Ричарда были гораздо сильнее, чем страхи за других детей. Она и не предполагала прежде, что мать может с такой силой любить свое дитя.
Согласно легенде, существовало старинное загадочное пророчество Мерлина[41], которым предсказывалось, что «орлица распавшегося союза» в третьем птенце обретет радость. После рождения Ричарда Алиенора часто спрашивала себя, не она ли та орлица, которую предсказал волшебник, орлица, чьи крылья распростерлись над двумя королевствами. И можно ли ее развод с Людовиком считать «распавшимся союзом»? Ричард третий ее сын, уже принесший ей радость, но, согласно пророчеству, она со временем возрадуется благодаря ему гораздо сильнее. Генрих согласился с тем, что Ричард должен унаследовать от Алиеноры Аквитанию. А ей и в голову не приходило ничего более подходящего, ничто другое не принесло бы большей радости.
В этот счастливый день Алиенора не позволяла себе думать о двух потерянных сыновьях. Маленький Вильгельм так и остался болью в ее сердце; когда она вспоминала о нем, слезы неизменно наполняли глаза. Королева снова и снова переживала кошмар его смерти, словно это случилось только вчера, – боль утраты никогда не стихала. И младенец Филип, который умер, когда у него еще не успела зарасти пуповина. Это был мучительный призрак, мимолетная радость жизни, тоже жестоко у нее отобранная.
Алиенора решительно отринула тяжелые воспоминания и стала смотреть на старшего сына, который приносил брачную клятву. Он обещал стать настоящим рыцарем. Но этому упрямцу и шалуну нужна твердая рука. Мать видела, что ему хочется поскорее вернуться ко двору, где он играл с королевской стражей. Они были его товарищами, сходились с ним на деревянных мечах, защищались деревянными щитами. Или шумно соревновались с миниатюрными луками и стрелами. Это бракосочетание никак не изменит его жизнь, потому что принцесса Маргарита будет воспитываться не при дворе, хотя Алиенора и возражала против этого, и еще долго обучаться тому, что подобает знать девушке, а также обязанностям будущей королевы.
Алиенору поразило, насколько девочка похожа на Людовика: те же светлые волосы, тонкие черты, мягкое обаяние. Дай Бог, у нее, в отличие от отца, будет характер, думала Алиенора. Маргарита была дочерью Людовика от его второго брака – с Констанцией Кастильской, и с самого рождения дочери французского короля Генрих вел переговоры о том, чтобы женить ее на своем наследнике. В случае смерти Людовика без наследника мужского пола Маргарита станет сонаследницей вместе с ее единокровными сестрами, дочерьми Алиеноры – Марией и Алисой. Их мужья смогут обзавестись богатым наследством этих принцесс. А то и всем королевством, если сила возьмет верх над правом. Таковы были долгосрочные планы и амбиции Генриха…
В Париж для переговоров о новом союзе ездил Бекет с его великолепной свитой и богатыми дарами, чтобы произвести впечатление на французов и смягчить их. Его принимали, как принца, приехавшего с визитом. Непосредственные выгоды от династического брака стали новым шагом к примирению между Людовиком и Генрихом, которые теперь были лучшими друзьями, забыв все прошлые обиды и разногласия. Английский король нанес официальный визит французскому королю в Париже, и они даже отправились в совместное паломничество на Мон-Сен-Мишель[42] в Нормандии. После этого мать малютки Маргариты передала дочь Генриху, и Людовик посетил ее в Ле-Нёбуре, где заявил, что более чем удовлетворен тем, как заботятся о его дочери.
Эти приготовления стали для Алиеноры единственным тревожным моментом в переговорах. Генрих, вероятно, уже давно забыл, но она помнила отчетливо. Людовик категорически потребовал, чтобы его дочь ни при каких обстоятельствах не воспитывала королева Алиенора. Именно по этой причине ребенка передали под опеку добрейшего юстициария Нормандии Робера де Нёбура.
Алиенора была в бешенстве.
– Значит, он считает, что я нравственно непригодна для этого и я плохая мать? – набросилась она на мужа, когда они остались вдвоем в своих покоях. – Он боится, что я развращу его дочь или буду плохо о ней заботиться?
– Оставь все как есть, Алиенора, – устало сказал Генрих. – Нам важен этот брак. Ни я, ни Томас не хотим поставить его под угрозу из-за каких-то разногласий. Маргарита – дочь Людовика, и он поступает так, как, по его мнению, будет для нее лучше.
– Он оскорбил меня! – бушевала Алиенора, – А ты с твоим любимым Томасом спускаешь ему это с рук!
Генрих со злостью посмотрел на нее:
– Твоя враждебность к Томасу превосходит все границы. Я не перестаю повторять тебе, что это просто глупо.
– Твоя мать так не думает, – ответила ему Алиенора. – Она так же горячо, как и я, не одобряет твою привязанность к Бекету. И особо не выбирает слов на сей счет, но ей ты не говоришь, что это глупо.
– В лицо не говорю, – пробормотал Генрих. – Я обязан выказывать матушке сыновнее почтение, но в некоторых случаях вполне обхожусь без ее советов. И твоих, миледи!
На том разговор и закончился. Алиеноре пришлось проглотить свою гордость и согласиться с запретом на участие в воспитании Маргариты. Кроме того, королева давно поняла: ей никогда не отвадить мужа от Бекета. Не потому, что она не предпринимала попыток. Бекет теперь был главным советником короля, человеком, к голосу которого Генрих прислушивался прежде всех остальных, и самым влиятельным из королевских подданных. Переубедить его было невозможно.
Людовик ничего не знал о свадьбе. Он предполагал, что до нее еще несколько лет, но Генрих со своей упрямой решимостью претворял в жизнь то, что задумал.
– Новости из Франции, – сказал он Алиеноре. – Королева Констанция умерла во время родов.
Алиенора уставилась на него.
– Пусть земля ей будет пухом, – сказала она наконец, искренне сочувствуя ее дочке, которая лишилась матери. – Бедняжка Маргарита!
– Да она и не помнит ее, – заявил Генрих, – так что для нее потеря невелика.
Алиенора подумала, что так оно, вероятно, и есть, но все же…
– А кого родила Людовику Констанция – мальчика или девочку? – спросила она.
– Еще одну девочку. Назвали ее, кажется, Аделаида. Так мне Томас сказал. Еще ему известно, что Людовик не очень-то оплакивал жену, только сетовал на пугающую плодовитость его жен на дочерей. Да что толку сетовать! Пришли известия, что он собирается жениться еще раз. И прямо в этом месяце.
– Господи, Людовик времени даром не теряет! – воскликнула Алиенора. – Констанция не успела остыть, а он уже думает, кем заменить ее в постели. Хотя, зная Людовика, могу сказать, что делает он это не по зову плоти. Ему необходимо обзавестись наследником. И кто же его новая невеста?
– Адель Шампанская, – ответил Генрих. – Она сестра графов Шампанских и Блуа, которые, как говорят, хотят жениться на твоих дочерях от Людовика. Так что Людовик собрался жениться на сестре своих будущих зятьев. Это почти кровосмешение! – наморщив лоб, зло проговорил он. – Я не одобряю этот брак. Если Адель родит сына, то мне придется проститься с моими надеждами на Францию. Но даже если и не родит, ее братья – мои враги, и они могут посеять рознь между мной и Людовиком. Ничто не порадует их сильнее, чем разрыв нашего союза. А если это случится, то Людовик оставит за собой Вексен.
Эта богатая земля на границе с Нормандией была приданым Маргариты. Несколько лет назад Генрих уступил Вексен Людовику, а теперь предвкушал возвращение этих земель.
– Мы не можем терять ни минуты! – воскликнул Генрих.
Он тут же приказал привезти Маргариту из Руана, быстро получил разрешение от Папы и начал спешно готовиться к свадьбе.
По окончании венчальной мессы король и королева во главе процессии с новобрачными детьми направились назад по нефу на холодный ноябрьский воздух. Перед собором стояли толпы, благословлявшие двух детей. Облаченные в великолепные одеяния, они являли собой весьма живописную картину. Дети держались за руки и робко улыбались. Из толпы послышались слезливые вздохи и ахи. Люди прекрасно понимали, что два этих маленьких человечка будут определять их будущее. Потом появились вооруженные воины и проложили проход в толпе: пора было возвращаться во дворец на свадебный пир.
Король сел за высокий стол, королева слева от него, а на почетном месте справа, рядом с императрицей, расположились Молодой Генрих[43] и Маргарита, тогда как принцесса Матильда, несколько ущемленная по случаю такого грандиозного торжества, мрачно уселась между Алиенорой и Бекетом. Маленькая французская принцесса явно наслаждалась происходящим: она то хлопала шутам императрицы, которые совершали немыслимые прыжки, то заталкивала в свой нежный, как розовые лепестки, ротик лакомые кусочки.
– Что, по-твоему, сын мой, скажет король Людовик, когда узнает о бракосочетании своей дочери? – спросила императрица, когда принесли первое блюдо.
– Ему не на что жаловаться, – самоуверенно сказал Генрих. – Контракт подписан, а там ясно выражено его согласие на этот брак.
– Людовик может с этим не согласиться, – вставила Алиенора, угощаясь свининой с золотого подноса. – Уже не в первый раз мы обманываем его, когда речь заходит о браке, милорд! – Она лукаво улыбнулась мужу.
– Да, но в данном случае он дал свое письменное разрешение. С этим не поспоришь.
– Людовик может решить, что его оскорбили, ваше величество, – наклонился над столом Бекет. – Сказать, что условия договора были нарушены. А потому отозвать приданое.
– Я так не думаю, – озорно улыбнулся Генрих. – Я уже отправил послание рыцарям-тамплиерам, которые блюдут порядок в Вексене, и они охотно согласились сдать Вексен мне. А теперь, когда Маргарита сочеталась законным браком с моим сыном, я решил взять ее в свой дом. Девочка будет заложницей на случай всех тех претензий, которые могут появиться у Людовика.
Услышав это, Алиенора только головой дернула.
– А кто будет отвечать за ее воспитание?
Генрих накрыл ее руку своей.
– Ты, конечно! – подмигнул он.
– Но это против ясно выраженной воли Людовика, – произнесла императрица, прежде чем успела возразить Алиенора.
– Я не позволю оскорблять мою жену, – заявил Генрих. – И кто может быть лучшей матерью для нашей новой дочери?
– Ты не говорил этого прежде! – кипела позднее Алиенора. Они лежали на кровати, и Генрих властно схватил жену и впихнул между ее ног колено. – Ты принял такое решение только потому, что оно устраивает тебя. Мои чувства протестуют против этого.
– Ну да, протестуют, – проговорил Генрих, взгромождаясь на нее. – Политически нам выгодно иметь Маргариту при себе, под твоей опекой. Я знал, что тебе это понравится.
Алиенора хотела было возразить: мол, Генрих не стал отвечать на самое главное в ее возражении, но тут губы мужа накрыли ее губы, и он с силой вошел в нее. Против ее воли волна наслаждения нахлынула на Алиенору, и у нее не осталось выбора – лишь полностью отдаться этому чувству. Как и много раз прежде, они занимались любовью с неистовством, перекатывались друг через друга по кровати, прижимались, целовались с такой жадностью, словно от этого зависели их жизни.
Потом Алиенора лежала, уставшая, в объятиях Генри, чувствуя такой прилив любви к этому сложному, трудному в общении человеку, как будто переживала некий эмоциональный оргазм, от которого у нее перехватывало дыхание, слезы наворачивались на глаза. Невольно прижимала она к себе Генри, словно могла никогда не отпускать его, и вдруг обнаружила, что всем существом желает, чтобы их отношения всегда оставались такими же идеальными.
Наконец Алиенора успокоилась. Они лежали, пресыщенные любовью, просто глядя друг на друга, а жесткая рука мужа лежала на ее груди. «Нам не нужно слов, – думала она. – Мы женаты вот уже шесть лет, и все равно полны страсти». Алиенора наслаждалась знанием того, что ее тело продолжает привлекать мужа и, невзирая на ее тридцать восемь, она остается красивой женщиной. И пусть Генрих постоянно нуждается в советах Бекета, она ему тоже нужна. Алиенора была рядом с королем во время долгого путешествия по Англии, которое они совершили три года назад, она видела дикие северные территории, была свидетельницей покорности скоттов, вместе с Генри в соборе Вустера сняла корону, присоединяясь к молитве смирения в честь распятого Христа. После этого путешествия Алиенора в течение восьми месяцев правила Англией – Генрих это время провел во Франции. Она разделяла радость и гордость мужа, когда увеличивалась их семья, горевала вместе с ним над ужасной утратой. Алиенора никогда не забудет скорбное лицо Генри, когда она встретилась с ним в Сомюре в графстве Анжу пять месяцев спустя после смерти Вильгельма. Позднее, вернувшись в Англию, она плакала вместе с мужем перед маленькой могилой в аббатстве Рединг, где в ногах у его прадедушки, короля Генриха I, упокоился их сын. Воспоминание об общих переживаниях и не иссякающая страсть стали фундаментом их брака.
Генри теперь спал, тихонько похрапывая у ее плеча. Алиенора прошлась взглядом по его телу, наслаждаясь видом сильных конечностей и мощных мускулов. Людовик во сне казался беззащитным. Не таким был Генрих, который напоминал ей спящего льва. Ей бы хотелось вернуться вместе с ним в Пуатье, как это было год назад. Там они ночь за ночью отвечали на зов страсти в увешанной богатыми гобеленами спальне башни Мобержон, они тогда искали новые способы любви и просыпались лишь поздно утром. В Руане Алиенора была постоянной гостьей императрицы и чувствовала, что там ее только терпят, а в Пуатье она герцогиня, и там, забывая свой королевский титул, она могла быть самой собой на своей земле. Как же тосковала теперь Алиенора по той дикой, осчастливленной летним солнцем красоте ее владений, откуда она родом. А эти холодные северные края оставались для нее чужими, края, в которых на вольности юга смотрели, нахмурив лоб.
Генрих же приехал в Пуатье не случайно. Напротив, именно она внушила ему мысль, что муж должен попытаться утвердить свои наследственные права на эту южную провинцию Тулузы. Алиеноре же не оставалось ничего иного, как предаваться тоске, пока король во главе большой армии объезжал юг. Она продолжала тосковать и месяцы спустя, когда муж вернулся в дурном настроении, не достигнув цели предпринятой кампании. Стоило ему начать осаду Тулузы, как на защиту города пришел Людовик, а Генрих не мог драться со своим сеньором, с которым к тому же недавно заключил такой выгодный союз. Поэтому его планы относительно Тулузы были расстроены, и ему пришлось ретироваться в Нормандию, где он злился, решая не требующие отлагательств дела. Алиенору отправили назад в Англию, где она снова оказалась правящим регентом, ездила по королевству, издавала судебные постановления и отправляла правосудие. Она оставалась в Англии до тех пор, пока Генри не вызвал ее на бракосочетание в Нормандию.
Она была уверена, что Людовик не будет особенно ставить им палки в колеса. Он, возможно, начнет грозиться и протестовать, недовольный тем, что его дочь венчали без его ведома. Но Алиенора знала, что Генрих Сын Императрицы не по зубам Людовику, а потому можно было, не рискуя ошибиться, предположить, что Генриху его дерзость сойдет с рук.
Глава 17
Домфрон, 1161 год
Алиенора закусила простыню и напряглась, прижав подбородок к груди. Боль стала невыносима, и крик готов был сорваться с ее губ, но даже в такой крайней ситуации она помнила, кто она: королева Англии, герцогиня Аквитании и Нормандии, а потому не должна ронять достоинства.
– Еще немного, леди, – успокоила ее повивальная бабка. – Еще немножко напрягитесь.
Алиенора каким-то образом нашла в себе силы напрячься в последний раз. Это были ее девятые роды, и никогда еще не испытывала она таких трудностей. Все предыдущие дети легко покидали ее чрево и почти никаких неприятностей ей не доставляли. Но эта беременность оказалась трудной, проблемы следовали одна за другой.
Алиенора напряглась – и в умелых руках повивальной бабки оказалась крохотная головка, за ней скользкое плечико, а потом и остальное тельце этого маленького незнакомца.
– Прекрасная принцесса, леди! – сияя, сообщила повивальная бабка, и ребенок тут же начал кричать.
Алиенора нашла в себе силы взять новорожденную на руки и обнаружила, что перед ней точная копия ее самой.
– О том, как назвать тебя, споров не будет, маленькая, – улыбнулась мать, целуя сморщенное личико. – Ты, как и я, будешь Алиенорой. Генри не станет возражать.
Расслабившись в постели после родов и радуясь счастливому разрешению такой хорошенькой дочерью, Алиенора не могла заснуть. Она вспоминала слова мужа о том, что он, в отличие от несчастного Людовика, плодовит на сыновей, а теперь был бы рад и девочке, потому что девочку можно выдать замуж ради политической или имущественной выгоды. Что верно то верно, но иногда ей хотелось, чтобы Генри перестал смотреть на своих детей как на пешек, которые можно передвигать по некой гигантской доске политических шахмат. Нет, он, конечно, любил их, но у Алиеноры болело сердце, когда муж без малейших сомнений говорил о том, что дочерей можно использовать к его выгоде. Выдать дочь замуж нередко означало отправить ее в далекую землю, а потом тосковать по ней в разлуке, которая может оказаться вечной.
Алиеноре не нравилась эта черта в муже. Она чувствовала, что его последним решениям не хватало политической мудрости. Все это началось, когда в Руан пришло известие о смерти архиепископа Теобальда. Привез эту новость Жильбер Фолио, епископ Херефорда. Генри безутешно скорбел.
– Теобальд был моим истинным другом, – сказал он. – Если бы не его поддержка, не стать бы мне королем.
– Мир праху его, хороший был человек, – перекрестившись, пробормотала Алиенора. – Он заслужил место на Небесах.
Императрица с трудом поднялась на ноги – она в последнее время страдала от боли в суставах – и положила руку на плечо сына.
– Ему нужно найти замену, – посоветовала она. – Англия не может долго существовать без архиепископа Кентерберийского.
– Я согласен, ваше величество, – присоединился к ней епископ Фолио.
Это был дородный, с кустистыми бровями церковник, консерватор, уважаемый за честность и ученость. Алиенора всегда восхищалась его прямотой и бесстрашной честностью. С ним все было ясно – никаких двойных смыслов или лукавства.
– Да, но кого поставить на место Теобальда? – спросил Генрих, которому явно не хотелось думать о замене старого друга.
Ответ очевиден, как казалось Алиеноре: никакой другой кандидатуры на эту должность, кроме самого Фолио, не было. Он, обладая всеми необходимыми качествами и опытом, являлся идеальным кандидатом.
То же самое явно думала и Матильда, потому что она с надеждой посмотрела на Фолио.
– Тебе и искать не нужно, сын мой, – проговорила она.
– И в самом деле, не нужно, – ответил Генрих, глаза его загорелись, но на предполагаемого кандидата-епископа он не смотрел. – Моим архиепископом будет Томас Бекет.
– Томас Бекет? – одновременно и нестройно прозвучали три голоса.
Только не это, подумала Алиенора. Бекет – это катастрофа. Он и без того невыносим, и его слишком уж занимают земные блага.
– Генри, ты с ума сошел?! – воскликнула императрица, забыв о своей обычной сдержанности и почтительности. – Он слишком светский человек для высокого церковного поста.
– Именно это и я хотел сказать, ваше величество, – поддержал императрицу Фолио. – Ведь Бекет даже не посвящен в сан.
– Тогда назовите мне кандидата лучше, – сказал Генрих.
– Я уже сказала, что тебе и искать не нужно, – ощетинилась императрица.
– Мне нужен архиепископ, который стоял бы на моей стороне и был бы готов действовать со мной заодно, а не против меня, – заявил Генрих.
– Ваше величество, все епископы на вашей стороне, как вы это назвали, – ровным голосом произнес Фолио, словно и не заметив скрытого оскорбления. – И если только я не ошибаюсь, ни один из них никогда не действовал против вас. Мы все до одного преданы вам, можете не сомневаться.
– Верно, очень верно, но до определенного момента! – набросился на него Генрих. – Но на поверку вы все в первую очередь преданы Церкви. Разве я не прав?
– В первую очередь мы преданы Господу, – твердым голосом сказал Фолио.
– Против этого я не могу возражать, – презрительно проговорил Генрих. – По крайней мере, пока Господь на моей стороне. Как бы то ни было, с этим придется подождать. Людовик грозит войной, хотя я сомневаюсь, что он будет сильно напрягаться. И тем не менее я должен усилить границу Нормандии, если он захочет отобрать Вексен. А потом мне надо отправиться на юг, в Аквитанию, потому что в Гаскони опять неспокойно.
– В Аквитанию? – радостно переспросила Алиенора. – Я еду с тобой, милорд. Я смогу остановиться в Бордо.
Как будет замечательно снова побывать на родной земле, опять почувствовать тепло южного солнца, услышать песни трубадуров и летний стрекот кузнечиков, попробовать сочное мясо утки и божественные трюфеля, увидеть величественные горы и сверкающие реки своей родины.
– Нет! – отрезал Генрих.
Именно этот непреклонный отказ и то, что за ним последовало, гораздо более важное, чем вопрос об архиепископе Кентерберийском, вбили клин между ними. Алиенора настаивала, упрашивала, умоляла, но Генрих был неумолим, говорил, что ее состояние не позволяет ей совершать столь дальние путешествия. Это чепуха, возражала Алиенора, ведь во время предыдущих беременностей она проезжала сотни миль по Англии, пока он отсутствовал, ездила до самого девятого месяца. Она здорова как бык, сказала она мужу, и никогда не чувствовала себя лучше. Но Генрих тем не менее отказал ей. А вскоре выяснилось и почему.
Алиенора осталась в Руане с императрицей, досадуя на свое вынужденное безделье и без всякой надежды желая оказаться в Пуатье и Гаскони с Генрихом. Он довольно часто присылал гонцов с новостями и заботливыми вопросами о ее здоровье, и первые вести о его кампании были хорошими. Генрих осадил и за одну неделю захватил хорошо укрепленный замок Кастийон-сюр-Ажан, и непокорные вассалы были так перепуганы – да они просто впали в ужас! – его действиями, что перестали оказывать какое-либо сопротивление.
Но от следующего сообщения краска ударила в лицо Алиеноры. Она оставила дядю Рауля де Фая управлять ее собственностью, но Генрих, встретившись с Раулем в Пуатье, дал понять ему, что он низкого мнения о способностях Рауля управлять собственностью герцогини, и отменил несколько его важных решений. Рауль, в свою очередь, написал Алиеноре, выражая протест и предупреждая, что ее подданные готовы взять в руки оружие, поскольку герцог урезает их свободы. Еще больше поводов для негодования появилось, когда на важные посты Генрих назначил своих людей из Нормандии.
Получив это послание, Алиенора в лихорадочной спешке написала мужу, требуя ответа о том, что он делает. Генрих ответил: для него желательно, чтобы Аквитания, как Нормандия и Англия, имели сильное, централизованное управление, и он непременно введет таковое, подчинив непокорных выродков-баронов, даже если это дорого будет ему стоить. Что вполне вероятно, мстительно подумала Алиенора.
В это же время она получила еще одно письмо от Рауля. «Народ отказывается подчиняться королю Англии, – писал он, намеренно не называя Генриха герцогом Аквитании, хотя этот титул и принадлежал королю по праву супружества. – Они жалуются, что Генрих лишил их исконных свобод. Они даже обратились к папским легатам, показывали им генеалогическое древо и просили расторгнуть твой брак с королем на том основании, что он является кровосмесительным».
Кровь застыла в жилах Алиеноры, когда она прочла это. В панике она показала письмо императрице:
– Смотрите, что сделал ваш сын!
Матильда, не проронив ни слова, прочла послание.
– Я бы на твоем месте не беспокоилась, Алиенора, – спокойно сказала она. – Легаты не посмеют оскорбить короля, поскольку приехали в Аквитанию с просьбой поддержать их хозяина Папу Александра.
– Мне это известно, – ответила Алиенора. – Меня выводит из себя то, что Генри снова, против моего желания, обижает моих подданных.
– Строгие меры никогда не бывают популярными, – заметила Матильда. – Но иногда они необходимы. От твоих аквитанских лордов всегда одни неприятности. Ты должна это признать.
– Я напишу Генри! – кипела Алиенора. – Я буду возражать против его вмешательства в дела моего герцогства. Как он смеет!
– У него есть на это все права, – ответила Матильда. – Он твой муж и их герцог.
– Он должен был посоветоваться со мной! – бушевала Алиенора.
– Ему нет нужды это делать, – сказала Матильда.
Алиенора почувствовала, что свекровь радуется, видя ее бешенство. Она выхватила полученное письмо и выскочила из комнаты, спеша сочинить послание Генри, обвинить его в глупости и в том, что он разжег ярость ее подданных.
Получив ответ, Алиенора чуть не завыла от ярости. Генрих даже внимания не обратил на все ее протесты! В его послании не было ни слова оправдания или извинения. Он писал только о легатах, которые изо всех сил старались ублажить его, сообщали, что Папа согласился канонизировать короля Эдуарда Исповедника. Сам же он, продолжал Генри, все еще остается в Пуатье, где инспектировал строительство собора, и теперь знает, что ведется оно удовлетворительно. Возможно, ей будет интересно узнать, что он приказал построить новую церковь, новые городские стены, новые мосты, рыночную площадь, лавки. И что он перестраивает главный зал ее дворца, увеличивая в нем окна.
Читать бесплатно другие книги:
