Плененная королева Уэйр Элисон

Вестминстер, 1163 год

Генрих встал, и мгновенно воцарилась тишина. Бароны и епископы, собравшиеся в зале Большого совета, заполнили это величественное сводчатое помещение до отказа и теперь выгибали шеи, чтобы увидеть короля, услышать, что он говорит. Прошел слух, что король собирается заявить о чем-то важном и противоречивом.

– Милорды, – начал король, – я намерен поговорить об изъяне в законах моего королевства. Речь пойдет о преступных священниках – тех, кто был снисходительно осужден церковными судами, потому что обладал неподсудностью как духовное лицо. Мне представляется, добрые сэры, что эти люди, принадлежа к духовным орденам, в ряде случаев в буквальном смысле уходят от наказаний за убийство. И я больше не собираюсь терпеть подобное!

При этих словах по залу пронесся шумок. Несколько баронов выкрикнули: «Верно!» Архиепископ Бекет и его прелаты сидели с каменным лицом.

– Я решил потребовать от церковных судов передачи преступников, которые нарушили мои законы, в королевские суды для предания их надлежащему наказанию! – твердо сказал Генрих. – Это не нечто новое, милорды, а лишь возвращение к обычаю, существовавшему при Генрихе, которого все вы почитаете как Льва Справедливости.

На некоторых лицах появилось озадаченное выражение: люди пытались – и не могли – вспомнить о проведении первым Генрихом подобных законов. Король мрачно улыбнулся самому себе. На самом деле он выдумал этот закон своего предшественника, но надеялся, что никто не посмеет обвинить его во лжи.

Король сидел на троне, глядя на своих советников и словно бросая им вызов: ну-ка возрази!

– Так что, милорды? Что скажете? – гаркнул он.

Бекет поднялся на ноги. Лицо его было мрачнее тучи.

– Ваше величество, как и все остальные здесь присутствующие, я хорошо знаю о тех обвинениях, что можно предъявить церковным судам. Но как ваш архиепископ и примас Англии, я не могу санкционировать ущемление власти и свобод Церкви.

Генрих смотрел на Бекета с каменным лицом, неподвижно сидя на троне и держась за деревянные подлокотники.

– Вы отказываетесь повиноваться мне, лорд Кентерберийский? – спросил он устрашающим голосом.

Но Бекет не отступил:

– Ваше величество, возвысив меня до архиепископа, вы оказали мне высочайшее доверие. Я бы предал ваше доверие, если бы не стал защищать независимость Церкви от посягательств светских властей.

– Ты поднаторел в предательствах, поп, – пробормотал Генрих.

Некоторые из присутствующих услышали его слова и многозначительно переглянулись. Судя по выражению лица Бекета, он тоже слышал, что сказал Генрих. Сглотнув, он сделал некоторое усилие, чтобы вернуть себе самообладание.

– Я категорически возражаю против предлагаемой вами реформы, ваше величество, – заявил Бекет, потом сурово посмотрел на епископов, призывая их поддержать его.

Некоторые смотрели в пол, другие, казалось, вдруг обнаружили что-то доселе им неизвестное в своих епископских перстнях.

Со своего места поднялся епископ Жильбер Фолио.

– Я с вами, мой король! – с вызовом заявил он. – Главное – дух закона, а не его буква, будь это закон Божеский или человеческий.

– Благодарю вас, милорд Херефорд, – с благодарностью сказал Генрих. – Хотя бы у одного из моих клириков есть здравый смысл. Что скажут остальные? Кто из вас за меня?

Все бароны до одного подняли руки, к ним боязливо присоединились несколько епископов.

– Кому вы служите в первую очередь – Богу или королю?! – напустился на них Бекет.

Он пересекся взглядом с Генрихом. Лица обоих горели ненавистью, правда, на лице короля была еще и боль. Но для Бекета не существовало ничего, кроме его миссии. Он знал, что прав. Земная дружба должна отойти в сторону перед честью Господа и Его Церкви.

– Я требую, чтобы вы воспротивились этой так называемой реформе, – обратился он к своим епископам.

– Осторожнее, Томас! – прорычал Генрих, но Бекет проигнорировал его.

– Те, кто против, встаньте! – потребовал Бекет. – Здесь вопрос идет о большем, чем о простой покорности королю. Вы должны помнить о ваших бессмертных душах.

Несколько мгновений все оставались неподвижны, потом встал один епископ, за ним другой, еще один, наконец встали все, кроме епископа Фолио, который вставать решительно не собирался.

– Милорд епископ Херефорда, я надеюсь, вы думаете о Господе и о своей совести? – спросил Бекет.

– Моя совесть в полном согласии с Господом, – ответил Фолио, сложив руки на внушительном животе.

– Прекрасно! – недовольным голосом произнес Бекет.

– Хватит этих разговоров! – прорычал Генрих. – Вы, мои епископы, принесете присягу верности древним традициям королевства. Я этого требую!

– Но это будет означать, что мы поддерживаем тот самый закон, который, по вашим словам, был издан королем Генрихом, – сказал Бекет.

– Мое право требовать от вас такой клятвы, – твердо ответил ему Генрих. – Мои законы должны поддерживаться, а если мои епископы не подают в том примера моим подданным, то чего, черт побери, можно ожидать от остальных.

Поморщившись при упоминании королем черта, Бекет обратился к своим епископам:

– Вы должны принести клятву, как того требует ваш долг перед королем. Но вы должны добавить слова: «исключая наш орден». Вам это ясно?

– Проклятье! – бушевал Генрих. – Я не хочу слышать ничего про ваш орден. Я требую ясно выраженного и абсолютного подчинения моим законам.

– Тогда, мой король, находясь в здравом уме, я не могу требовать, чтобы епископы приняли эту присягу, – не отступал Бекет.

Генрих пришел в ярость. Его трясло от гнева. Он встал и быстрым шагом вышел из зала.

Внезапно из двора в зал донеслись звуки бешеной деятельности, взволнованные крики людей, ржание лошадей, грохот телег.

– Пусть твои женщины поскорее собираются, – ворвавшись в ее покои, сказал Генрих Алиеноре.

– Что случилось? – спросила она, поднимаясь, и ее вышивка упала на пол.

Маленькая Матильда и Алиенора оставили свои кегли и с опаской посмотрели на отца. Его гнев приводил их в ужас. Мамилла, увидев встревоженные детские лица, поставила кубок, опустилась на колени и покатила шар, надеясь отвлечь их.

– Это все Бекет! – прошипел Генрих. – Он снова не подчинился мне! На Совете, перед моими лордами, властями телесными и духовными. Он занял сторону своих преступных клириков, восстал против моих реформ. И в конце концов запретил епископам приносить присягу в поддержку моих законов. Такое неподчинение – предательство чистой воды!

Алиенора налила вина и протянула мужу кубок. Он проглотил вино и возобновил свою тираду:

– Я не собираюсь это терпеть! Он за все заплатит мне.

– И что ты собираешься делать? – спросила Алиенора.

Она приняла решение никогда больше не критиковать Бекета, только поддерживать Генриха, когда ему требуется поддержка. Так она собиралась поправить их отношения, которым нанесла такой ущерб в ту жуткую июльскую ночь.

Генрих тяжело опустился на пустой стул и уставился на огонь. Он свирепо дышал, а когда наконец заговорил, голос его зазвучал спокойнее, решительнее:

– Для начала я конфискую все богатые земли и замки, которыми наделил его, когда он был канцлером. Пусть узнает, что такое потеря моей благосклонности.

Король встал и начал расхаживать по комнате. Девочки по кивку матери убрались подальше, чтобы не мешать, и устроились на сиденье у окна, откуда со страхом наблюдали за отцом. Алиенора успокаивающе улыбнулась им, потом обратилась к Генриху:

– Справедливо ли это после всего, что он сделал? Наш сын и наследник до сих пор остается на попечении Томаса. Ты не забыл?

– Нет, конечно, это несправедливо! – бушевал Генрих. – Я немедленно прикажу забрать у него мальчишку.

– Пусть он вернется ко мне, – попросила Алиенора, но муж посмотрел на нее так, будто она сошла с ума.

– Генри уже восемь лет – слишком много, чтобы им командовали женщины, – сказал он голосом, не допускающим возражений. – У него будет собственный дом и свои слуги.

Алиенора подавила разочарование и сказала, что это более подобает королевскому сыну.

– Но я хочу видеть его хотя бы изредка, – с надеждой проговорила она.

– Конечно, – ответил Генрих.

Но мысли его были заняты другим: короля не отпускало предательство Бекета. Он был словно одержимый. Алиеноре хотелось утешить мужа, но она прекрасно знала, что он не примет ее утешения.

– Так мне собираться? – спросила она. – Мы уезжаем?

Генрих вздохнул. Королевский гнев стихал понемногу, по мере того как в его голове созревал план мести.

– Нет, не надо. Я поторопился. Завтра я поеду на охоту, после чего мне наверняка станет лучше. И тогда я смогу спокойно обдумать и решить, что делать дальше.

– Тогда тебе лучше спуститься и сказать, чтобы они разгрузили телеги и вьючных мулов, – улыбнулась Алиенора.

– Это им понравится! – с усталой улыбкой ответил Генрих, покидая ее.

Вся знать королевства собралась под бочкообразными сводами Вестминстерского аббатства. В высоких канделябрах мерцали свечи, освещавшие лица сильных мира сего, желавших присутствовать при важном событии. Недавно прибыли известия из Рима – высказался сам Папа Римский. Спустя сто лет после смерти король Эдуард Исповедник был официально объявлен святым, и в честь его канонизации Генрих построил великолепную гробницу. Сегодня останки святого предполагалось перенести в новую пышную усыпальницу, шедевр из пурбекского мрамора[47] и мозаики, с деревянным пологом изящной резьбы.

Двор и все лорды Англии, духовные и светские, набились в склеп, кто не поместился, пристроился рядом. Алиенора стояла на почетном переднем месте с королем и детьми, радуясь тому, что рядом ее старший сын. Рост и достоинство Молодого Генриха за последние годы подросли, и теперь он носил свой высокий титул, как мантию. Она должна была признать, что этим они обязаны Бекету.

Бекет присутствовал на церемонии, поэтому атмосфера в аббатстве была такой напряженной. Он стоял лицом к лицу с Генрихом, и разделяла их лишь полоска пола, выложенного декоративными плитками, а воздух вокруг, казалось, насыщен враждебностью. Но внешне все выглядело благопристойно. Король и архиепископ обменялись поцелуями, и Бекет с мрачной сосредоточенностью приступил к проведению длительной церемонии, его умное лицо, точеные черты приняли величественное, отстраненное выражение.

Рядом с Алиенорой переминался с ноги на ногу Ричард. Он вообще не умел стоять спокойно, любил скакать на своем коне, сражаться на деревянных мечах – мальчик уже стал искусным фехтовальщиком. Но рука матери на плече утихомиривала его. Ричард – точная копия отца, думала Алиенора. Она обвела взглядом детей, которые поклялись, что будут вести себя подобающе. Они с торжественным видом стояли перед столь величественным собранием, исполненные ощущения важности происходящего события.

Генрих наблюдал за церемонией прищуренными стальными глазами. Он с нетерпением ждал этого дня, чувствуя: сколько бы он ни сделал, все будет мало, чтобы достойно почтить память того святого, чью канонизацию он отстаивал с такой страстью… А теперь все испорчено присутствием Томаса Бекета. Черт его побери! – думал Генрих, и гнев бушевал в его душе. Что же такое случилось с Томасом? Он, казалось, делал все возможное, чтобы спровоцировать короля. Взять хотя бы дело Уильяма Эйнсфорда – одного из вассалов Генриха[48]. Вопрос гроша ломаного не стоил: речь шла о каком-то клочке земли, но лорду архиепископу нужно было оскорбиться и отлучить этого человека. Что хотел этим доказать Томас? Что он сильнее короля?

Алиенора незаметно толкнула мужа локтем, и Генрих понял, что забыл, где находится и по какому поводу. Он взял себя в руки – он просто одержим этим чертовым Бекетом! «Перетяни на свою сторону общественное мнение», – написала ему мать-императрица. Ну хорошо, он сделает это. Но сначала должен сосредоточиться на происходящем.

Теперь открывали склеп. За шестьдесят лет до этого монахи Вестминстера подняли крышку гроба и обнаружили, что тело Исповедника не разложилось. Генрих был рад, что приказал аббату тайно заглянуть в саркофаг, дабы убедиться, что тело до сих пор сохраняется. Хотя бы ради дочерей, у которых глаза расширились от ужаса. Матильда прижала руку ко рту. Маленький Жоффруа, как видел теперь Генрих, смотрел на происходящее с интересом и любопытством. Жоффруа – умный мальчик, бесстрашный и хитрый, он далеко пойдет, с гордостью думал отец.

По толпе прошел почтительный шепоток, когда из могилы появилось тело святого в золотой одежде. Кожа его съежилась и потемнела, глаза впали, но нос оставался на месте. Король, королева и пэры получили возможность посмотреть на тело, потом его завернули в драгоценный шелк, с почетом положили в ослепительный золотой гроб, инкрустированный драгоценными камнями. Генрих и его главные бароны подняли гроб на плечи и торжественной процессией прошли по клуатру аббатства, прежде чем положить его в новую гробницу. Потом торжественно спели «Te Deum Laudamus»[49].

Когда церемония закончилась, король низко поклонился святилищу Святого Эдуарда, проскользнул незамеченный мимо архиепископа Бекета и вышел из церкви. Это великое событие должно было бы наполнить Генриха радостью, но сейчас его одолевало одно желание: расплакаться.

Глава 22

Беркхамстед, 1163 год

Был канун Рождества, и несколько здоровенных серфов приволокли в большой зал рождественское бревно, а слуги замка тем временем выбирали лучшие ветки из лежащей на полу груды. Эти ветки предназначались для украшения большого зала. Младшие королевские дети в предвкушении праздника как сумасшедшие носились вокруг них, боясь пропустить и самую малую кроху праздника. Их уже выставили из кухни, где в котлах варилось рождественское кушанье, а на вертелах жарились огромные куски мяса.

С обычным своим небрежением к правилам хорошего тона король ворвался в покои королевы. На лице его было выражение торжества.

– Он подчинился мне! – без всяких вступлений сообщил Генрих. – Поклялся без всяких «но» поддерживать древние обычаи Англии!

Алиенора встала и, положив розовый шелковый блио, который украшала вышивкой в подарок Матильде, улыбнулась:

– Я думаю, за это мы должны благодарить епископа Фолио.

Генрих не без дальнего прицела перевел Фолио в важное Лондонское епископство, чтобы тот был под рукой и мог давать советы королю и возглавлять оппозицию Бекету. Епископы, убежденные красноречием Фолио, один за другим переходили на сторону Генриха.

– И Папу! – с торжеством воскликнул король. – Не забывай, что Александру нужна моя поддержка. Он приказал Томасу подчиниться и сообщил, что ему не стоит надеяться на помощь Рима, если он питает такие надежды. Бекет потерпел поражение на всех фронтах!

Алиенора обвила руками шею мужа. В последнее время они, в отличие от прежних дней, не слишком часто демонстрировали чувства по отношению друг к другу, но она была так рада увидеть, что лицо мужа загорелось светом победы, а потому не сдержалась. Алиенора знала, что Генри не любит выставлять напоказ свои чувства, но не возражал против того, чтобы она разделила с ним его торжество. И хотя на краткое время он тоже сжал ее в объятиях, через несколько мгновений, освободившись, принялся греть руки у огня. Ладони Генри стали грубее, чем прежде, процарапанные и мозолистые после многих часов, проведенных в седле, когда ему приходилось держать потертые кожаные поводья.

Генрих стоял спиной к жене, и Алиенора – слава богу! – не могла знать, что он пришел к ней прямо из объятий Рогезы и посланник от Томаса встретил его у дверей ее спальни. Генрих только что истратил себя, а потому не мог ответить на объятия Алиеноры, к тому же его в первую очередь занимала сейчас уступчивость Томаса.

Он повернулся к ней.

– Томас проявил хороший вкус, прислав это послание сюда, – медленно проговорил он, глядя на сочные цвета дорогих занавесей, расписные плитки пола, разукрашенную и позолоченную мебель, изящную ковку решеток на окнах и у камина.

Алиенора согласилась с ним. Она тоже ощущала довлеющее, невидимое присутствие Бекета в этом замке, когда-то подаренном с такой щедростью, а теперь отобранном у Бекета Генрихом. Неужели ему никуда не деться от этого человека? Алиенора боялась, что закричит, если еще раз услышит имя Томаса Бекета. Он занимал слишком много места в их жизни. Если бы только Генри не был все еще опьянен, не был одержим им! Она не стала выражать свои мысли словами.

Генрих смотрел на нее, как ей казалось, чуть подозрительно. Неужели его тоже смущала собственная одержимость Бекетом? Приходило ли в голову Генри, что он должен подвести черту под его закончившейся дружбой с Бекетом? И с его стороны было несправедливо по отношению к Алиеноре и дальше продолжать эту агонию? Судя по тому, чту он сказал, ему это явно не приходило в голову. Ведь Генри мог сосредоточиться только на одном… вернее, на одной персоне.

– Конечно, у меня есть только частное письменное обещание Томаса, – проговорил Генрих. – Он должен публично высказать свою покорность мне.

– Разумно ли это? – спросила Алиенора, снова берясь за вышивку. – Он и без того считает себя сильно униженным.

– Это необходимо, – холодно ответил Генрих. – Он должен публично признать свою вину, тогда мои епископы будут точно знать, кому они починяются.

– Ты наверняка разбираешься в этом лучше меня, – сказала Алиенора, не в силах сдержать горечь. «Пусть так оно и будет! Пусть так оно и будет!» – безмолвно плакала ее душа.

Генрих подошел и встал перед женой, иронически глядя на нее сверху вниз:

– Конечно лучше. И надеюсь, ты своими глазами это увидишь.

– Можешь не сомневаться, – живо ответила она. – А теперь поговорим о наших детях и о наших гостях и с достоинством отметим великий праздник рождения Христа.

«И выкинь уже из головы Бекета» – эти невысказанные слова повисли между ними, словно меч.

Глава 23

Кларендон, 1164 год

Алиенора села подле Генриха, устроившись среди тяжелых складок отороченной золотой тесьмой мантии, легшей на полу вокруг ее ног. Одной рукой в перчатке она поправила ленту, удерживавшую ее головное покрывало. Они сидели на тронах в просторном зале Кларендона, великолепного охотничьего дома короля близ Солсбери. Лорды и священники кутались в меха – стоял ноябрь с его холодами, и как только король сел, они, шурша шелками, расположились на своих скамьях. Архиепископ Бекет сидел чуть в стороне, его лицо под усыпанной драгоценными камнями митрой было мрачно, белая рука крепко держала епископский посох.

– Все должно пройти гладко, – наклонившись к Алиеноре, пробормотал Генрих. – Я уже переговорил с моими юристами по гражданскому и церковному праву. Они утверждают, что у милорда Кентерберийского нет ни малейшего повода для возражений.

– Молюсь Господу, чтобы он смотрел на это так же и мы смогли положить конец этой ссоре, – вполголоса сказала Алиенора, рассеянно перебирая пальцами складки своего блио из роскошной парчи.

– Милорды, – звенящим голосом начал король, – я созвал вас сегодня, чтобы просить одобрения нового кодекса из шестнадцати законов, которые закрепляют древние обычаи нашего королевства. Я рад сообщить вам всем, что наш добрый друг, присутствующий здесь архиепископ Кентерберийский, уже поклялся поддержать эти обычаи, так что вы можете не волноваться относительно их одобрения.

Лицо Бекета оставалось непроницаемым. Он, казалось, изо всех сил пытался держать себя в узде. Еще бы не держал, подумала Алиенора, ведь все, что он делал, было продумано, Бекет никогда не поступал под влиянием момента. Она не верила, что архиепископ согласится так легко, как предполагал Генрих. Будет искать увертки. Без борьбы не сдастся.

Архидьякон Кентерберийский, действовавший в качестве неофициального советника Генриха, поскольку не находилось никого, имевшего положение и способности Бекета, чтобы заменить его, встал и развернул свиток, на котором были записаны новые законы. Пока читались две первые статьи, внимательно слушавшие лорды изредка кивали и говорили «да-да», и Бекет, казалось, немного расслабился. Пока все это, как и говорил Генрих, было повторением старых и известных обычаев.

Генрих тоже смотрел на Бекета, озорные искорки плясали в глазах короля. Алиенора не могла понять, какую игру он затеял. У него почти наверняка было что-то заготовлено.

Долго ждать, чтобы узнать это, ей не пришлось. Архидьякон – человек вовсе не глупый, прекрасно понимавший, что сейчас он вызовет бурю, – откашлялся и прочел третью статью. Генрих сидел, невинно улыбаясь.

– «Король постановил, что с этого дня клирики, совершившие преступление, будут судимы королевским судом».

Бекет вскочил на ноги.

– Ваше величество, в этом королевстве нет и никогда не было такого закона! – возразил он.

Епископы с несчастными лицами посмотрели друг на друга.

– Было или не было, а сейчас есть, – тихо, угрожающим голосом произнес Генрих.

– В Святом Писании сказано: «Отдайте Богу Богову, а кесарю кесарево», – возразил Бекет.

Теперь епископы вертелись как ужи на сковородке.

– Вы поклялись подчиняться мне! – прорычал Генрих.

– Я поклялся поддерживать старинные законы этой земли, – ответил Бекет. – Вы меня обманули, ваше величество. Меня и всех нас.

– Как ты смеешь! – взревел Генрих. Он поднялся на ноги, его трясло от ярости. – Приноси присягу, священник. Ты принесешь мне присягу!

Проигнорировав его, Бекет обратился к собравшимся клирикам:

– Собратья, вы прекрасно знаете, что эти новые законы включают не только законы покойного короля Генриха, но еще и этот драгоценный закон нынешнего короля, зачитанный вам сейчас, закон, противный чести Господа и Его Церкви. А потому я требую, чтобы вы в духе повиновения мне и нашему Божественному Отцу не одобряли эти несправедливые требования.

– А как быть с повиновением мне, вашему королю! – прокричал Генрих, когда по рядам епископов прошел согласный шепоток. Алиенора опасалась, как бы ее муж с воем не упал на пол от охватившего его гнева. – Клянусь Господом, – рычал он, хватаясь руками за меч, – если нужно, то я получу ваше согласие на острие меча!

– Ваше величество, епископы служат Господу, – ответил ему Бекет, разводя руки в защитительном жесте, словно пастух, оберегающий свое стадо. Глаза его с вызовом, без страха смотрели в налитые кровью глаза Генриха.

Первым отвел взгляд Генрих. Но случилось это после того, как Бекет заметил слезу, скатившуюся по королевской щеке. Генрих быстро вытер ее рукавом, делая вид, что сморкается. Король не заметил сожалеющего, сострадательного взгляда, который на мгновение смягчил непримиримое выражение архиепископа.

– Томас, ты и дальше будешь стоять у меня на пути? – хриплым голосом спросил Генрих.

– Нет, мой король, – ответил Бекет. – Если вы попросите, я нарушу клятву.

– В этом не будет нужды! – отрезал Генрих. Настроение его слегка улучшилось, когда он почуял победу. – Ты только скажи, что принесешь присягу на моих законах. Больше от тебя ничего не требуется. Все очень просто.

– Чтобы избавить вас от необходимости продолжать, я в здравом уме клянусь поддерживать эти законы и прикажу моим епископам сделать то же самое. Но я глубоко сожалею, что не могу приложить мою печать к этому документу.

– Ты поклянись – это все, о чем я прошу, – согласился Генрих.

Он считает, что победил, подумала Алиенора, что перехитрил друга Бекета. Но похоже, это только начало. Королева склонила голову, потому что слезы наполнили и ее глаза. Она вдруг увидела собственное будущее: долгие мучительные годы, ожидающие ее и омраченные этим непримиримым, вздорным, заносчивым священником, когда она потеряет своего Генри, а Генри потеряет собственную душу, а потом могила поглотит их обоих. Это будущее казалось невыносимым.

Бекет поклялся, а вместе с ним – и его епископы. Но из дворца он вышел мрачный, с опущенным лицом. Как-то раз, направляясь в часовню со своими дамами, Алиенора в ужасе увидела мужчину, обнаженного по пояс, – он сидел на ступенях часовни. Его обнаженная спина была окровавлена и исполосована. Королева не могла оторвать глаз от этого мрачного зрелища: колючая плеть снова и снова хлещет по спине через плечо, бичуя и разрывая белую кожу. Услышав ее крик, мужчина бросил плеть на пол и рывком повернул голову. Алиенора узнала Бекета, лицо которого превратилось в маску скорби. Мгновение она смотрела на него, а потом поспешила прочь, подгоняя своих неторопливых дам, чтобы они не вторглись в приватный ад архиепископа.

Скоро пошли разговоры о том, что Бекет сожалеет о содеянном и накладывает на себя тяжелые наказания. Он даже пытался бежать из королевства, но на берегу его остановили чиновники короля.

– Мы не можем позволить примасу Англии бежать во Францию, – усмехнулся Генрих, хотя его лицо потемнело от гнева.

– Я бы отпустил его, – сказал епископ Фолио, его кустистые брови нахмурились. – Папа Римский не одобрил бы его за то, что он оставил паству, и, я уверен, не стал бы возражать, замени вы Бекета кем-нибудь другим.

– Целиком согласна с вами, милорд епископ, – отозвалась Алиенора. – Этот священник всем уже надоел!

– Вы правильно сказали, Фолио. Томас должен уйти, – согласился Генрих.

Алиенора удивленно посмотрела на него.

– Все ваши епископы поддержат вас, – заверил его Фолио. – Бекет слишком неуравновешенный для высокой церковной должности. Он дискредитирует ее!

– Томас перешел все границы, когда стал противодействовать новым законам! – вскипел Генрих. – Что ж, я воспользуюсь этими законами, чтобы избавиться от него. Я решил привлечь его к суду за злоупотребление деньгами, вверенными ему, когда он занимал должность канцлера. Посмотрим, как это изменит его позицию.

– Имело место злоупотребление деньгами? – спросил Фолио.

– Нет. Но это послужит нашей цели! – мрачно ответил Генрих.

Король искал способ, горел желанием отомстить бывшему другу. Ненавидеть с такой силой мог только человек, чья любовь была так же безгранична. И все же… Она была уверена, что у мужа все еще болит сердце, страдает душа, и никакое лекарство, будь это месть или примирение, не способно залечить глубокую рану предательства Бекета.

Глава 24

Нортгемптон, 1164 год

– Будучи архиепископом Кентерберийским, я нахожусь вне юрисдикции короля! – Обычно сдержанное лицо Бекета горело яростью.

Генрих подался вперед на троне.

– Томас, вы обвиняетесь не как архиепископ, а как мой бывший канцлер, – любезным голосом сообщил он. – А теперь, если вы снизойдете и объясните мне и этому суду, как расходовались деньги, которые проходили через ваши руки, мы покончим с этим делом.

Бекет с ненавистью посмотрел на него.

– Я полагаю, ваше величество, что вы намерены уничтожить меня! – выдохнул он.

– Я? – удивился Генрих. – А мне показалось, что меч не в моей руке.

Бекет вытянул губы, потом повернулся к священникам, рассевшимся за его спиной по церковному рангу.

– Собратья! – воскликнул он. – Умоляю вас дать мне совет и помочь. Я прошу вашей поддержки.

Последовало смущенное шевеление, клирики заерзали на скамьях, глядя вниз и в целом стараясь избегать взгляда молящих глаз архиепископа. Только епископ Фолио смотрел на него сверлящим взглядом.

– Вы собственным упрямством довели себя до этого! – обвинил он Бекета. – Но если вы покоритесь королю в его законных требованиях, то мы со своей стороны будем целиком и полностью лояльны вам.

Бекет был потрясен.

– Ваше величество, – сказал он, снова обращаясь к Генриху, который смотрел на него неумолимым взглядом, – есть у меня время, чтобы обдумать мое положение и приготовить ответ на ваш вопрос?

– Конечно, – ответил Генрих. – Я же не чудовище. Я разумный человек. Но только выкиньте из головы всякую мысль о том, чтобы покинуть королевство. Вы даете слово?

– Да, ваше величество, – со смирением ответил Бекет. – Даю слово.

Алиенора стояла на коленях в своей часовне. Теплые лучи свечей играли на расписанных статуях Девы Марии с Младенцем, и Богородица, казалось, улыбается печально, с легким упреком.

На аналое перед королевой лежало письмо, которое она получила сегодня, – официальное извещение от Людовика о браке ее дочерей: Мария выходила замуж за графа Шампанского, а Алиса – за графа Блуаского. Первое, о чем подумала Алиенора: неужели ее маленькие девочки стали молодыми женщинами девятнадцати и четырнадцати лет, да еще к тому же теперь и женами? В это невозможно поверить!

В последнее время Алиенора редко вспоминала о дочерях, даже лиц теперь не могла вспомнить, хотя они, конечно, сильно изменились за те годы, что она их не видела… И все же Алиенора здорово расстроилась из-за того, что ее не пригласили на свадьбы. Причина, конечно, на поверхности: Людовик считает ее плохой, равнодушной матерью, которая не задумываясь бросила дочек, чтобы выйти замуж за любовника. Что ж, она докажет ему, что он не прав. Она напишет письма дочерям, выразит свою радость, поздравит их с браком, пошлет теплые пожелания. Молчанию нужно положить конец. Алиенора и в самом деле обделила дочек любовью – все чувства достались другим ее детям, которых ей позволили растить с младенчества. Она напишет письма сегодня же. И даже если не получит ответа, совесть ее будет чиста.

Когда Бекета снова вызвали ко двору, Алиенора сидела на своем почетном месте рядом с королем. Она услышала резкое дыхание архиепископа, когда тот, демонстративно облаченный в богатые одеяния с епископальным крестом в руке, вошел в зал, хотя обычно этот крест нес перед ним один из монахов.

– Почему он это делает? – прошептала она, потрясенная вызывающим видом Бекета, который, казалось бы, должен был искать расположения Генриха.

– Я думаю, Томас пытается найти у Церкви защиту от моей воли, – зло сказал Генрих.

Епископ Фолио, сидевший на ближайшей скамье, поднял голову и довольно громко произнес:

– Он всегда был глупым, таким и останется!

Бекет кинул на него взгляд, полный ненависти.

– Ну, Томас, что ты можешь сказать в свою защиту? – спросил Генрих, вперившись своими серыми глазами в прежнего друга.

– Ваше величество, я пришел напомнить вам, что вы сами давно освободили меня от всех моих обязанностей канцлера, – заявил Бекет, с вызовом глядя на короля.

– Кровь Господня! Ты что, каждый раз будешь отказывать мне в моем праве вершить суд?! – взорвался Генрих.

– Я думаю, ваше величество, здесь больше злого умысла, чем правосудия, – ответил Бекет, а когда Генрих принялся осыпать его проклятиями, архиепископ набросился на своих священников: – Я запрещаю вам присутствовать на судилище надо мной!

Генрих вскочил на ноги. Алиенора поймала себя на том, что крепко вцепилась в подлокотники трона. Она готова была голыми руками убить Бекета. Как он смеет так провоцировать Генри?! Генри, который столько сделал для него, который так его любил.

Генрих сошел с возвышения, приблизился к Бекету и стал к нему лицом к лицу.

– На сей раз ты зашел слишком далеко, Томас! – прорычал он. – Теперь, милорды и епископы, вы собственными глазами видите его злобу. Он бросает вызов не только королю, но и самому Папе. Теперь слушайте меня. Вы все напишете его святейшеству о том, что этот священник нарушил не только принесенную клятву поддерживать законы Англии, но и попросите Папу лишить этого человека его должности.

Пока Бекет собирался с мыслями, в зале воцарилось испуганное молчание.

– Вы все это подстроили, верно? – бросил он королю, отступая.

Генрих вернулся на возвышение и сел на трон. Его трясло от гнева.

– Ты… – Король брызгал слюной и едва мог говорить. – Ты змея! Милорды, мы немедленно приступаем к суду. Этот священник сам признаётся в своих преступлениях.

– Я не стану присутствовать на вашем суде! – загремел в ответ Бекет. – Вы не имеете права. Один Господь может меня судить!

Держа перед собою большой золотой крест, он вышел из зала под яростные крики: «Предатель! Предатель!»

Алиенора не могла уснуть. Памятные события этого дня снова и снова возникали перед ее мысленным взором. Наконец она поднялась с кровати, закуталась в отороченный мехом халат, пошуровала пылающие угли в жаровне, потом села на кресло рядом с окном, через которое были видны звезды, мерцавшие над спящим городом. Окно выходило на куртину замка и во внутренний двор, где стражники грели у костра руки, постукивая ногами о влажную землю. Один из стражников ходил по стене. Королева увидела, как он кинул взгляд куда-то вдаль, а потом исчез в дверях, которые вели к противоположной башне и идущей от нее стене.

В этот момент она заметила две темные фигуры в капюшонах, появившиеся на внешней стороне замка. Видимо, они вышли через неохраняемую теперь тайную дверь, которая находилась почти точно под ней. Алиенора с интересом вгляделась в них, потом поняла, что это монахи. Ей оставалось только догадываться о том, чту они могли делать там после запретного часа, – может быть, их вызывали из ближайшего монастыря к кому-то заболевшему, и теперь они возвращались домой. А может, это были монахи из свиты Бекета, сбежавшие на часок-другой, чтобы провести время в таверне или борделе Нортгемптона. Фигуры исчезли в ночи, и Алиенора забыла о них. Она задула свечу и забралась под одеяло. Теперь, дай Бог, удастся заснуть.

– Бекет бежал, – сообщил Генри неделю спустя, ложась в кровать к Алиеноре.

Неожиданно разбуженная, она попыталась осознать смысл его слов, а кроме того, была удивлена появлением мужа в своей спальне. Теперь он приходил к ней не так часто, как ей хотелось бы. К тому же за обедом Генри сильно напился, и Алиенора даже опасалась, что он упадет без памяти со стула. Но вскоре она поняла, что муж не ищет с ней телесных радостей – он пришел поговорить о последних преступлениях Бекета.

– Так он бежал? – переспросила она.

Неудивительно. Теперь никакой поступок Бекета не удивил бы ее.

– Да. Оделся как монах и перебрался на другую сторону Канала. Он думает, что теперь в безопасности. Но я с ним еще не покончил! – Эти слова Генри не проговорил – прошипел.

– Но ты, слава богу, избавился от него, – язвительно сказала она.

– Может, и так, но освободилась ли Англия от архиепископа? – возразил Генри.

Алиенора согласилась с ним – в словах мужа есть резон.

Она вздохнула. Видеть Генри было для нее радостью. Она тосковала по его теплу, по взрывам страсти, которые бросали их в объятия друг к другу, по сонному ощущению умиротворенности и довольства, которое наступало потом, когда страсть стихала. Ведь старость не за горами, и ничего с этим не поделать. Обворожительная красота ее молодости начинает увядать, а Генри еще мужчина в самом соку. Он легко возбудим. Уж она-то это знала и нередко спрашивала себя, не ищет ли муж сексуального отдохновения на стороне. Доказательств у нее не было, но здравый смысл и недвусмысленные, неосторожно сказанные кем-нибудь слова, не предназначенные для ее ушей, но все же ею услышанные, подсказывали, что это более чем вероятно. И тем не менее Алиеноре была невыносима мысль том, что Генри неверен ей. Но, горько думала она, это ведь о многом говорит, когда муж приходит к тебе в постель только для того, чтобы поговорить о друге, который стал теперь злейшим врагом.

Нет уж, в спальне Бекет не сможет одержать над ней победу. Алиенора была опытной женщиной, и в ее распоряжении имелось соответствующее оружие. С соблазнительной улыбкой она оперлась на локоть так, чтобы сорочка на ней раскрылась, обнажив пышные груди.

– Так ты хочешь поговорить? – пробормотала Алиенора, но встревоженные глаза мужа, горевшие серым пламенем, внезапно ярко зажглись, и он потянулся к ней, уткнулся лицом в ее шею, принялся жадно целовать, а руки начали обшаривать ее тело.

Генри был из тех мужчин, которые быстро переходят к делу, и несколько мгновений спустя они уже переплелись телами, как делали это в прежние времена, воспламенились страстью, как воспламенялись бессчетное число раз. В это мгновение Алиенора хотела лишь одного: почувствовать его в себе и никогда не выпускать.