Плененная королева Уэйр Элисон

Глава 25

Замок Мальборо, 1164–1165 годы

Еще одно Рождество. Они проводили его в большой башне замка Мальборо, высоко вознесшегося на кургане на краю леса Сейвернейка, где Генрих надеялся хорошо поохотиться. Бастард Джеффри, которому теперь исполнилось четырнадцать, только что нашел боб в своем куске традиционного пирога, а потому был провозглашен на этот вечер Владыкой Буянов. Свое правление он начал с наложения крайне дерзких штрафов и теперь требовал, чтобы каждый красивый мужчина в зале поцеловал в щечку королеву.

– Это сужает число претендентов! – рассмеялась Алиенора, любившая проказы рождественской поры.

– Господом клянусь, я им всем яйца поотрываю, если они проявят хоть малейшее неуважение, – добродушно пошутил Генрих.

Жаль, что французские послы прибыли как раз в то время, когда двор веселился вовсю. Вошел паж и прошептал что-то в королевское ухо, улыбка сразу сошла с лица Генриха.

– Я скоро вернусь, – сказал он жене.

Она проводила его взглядом. Король прошел среди веселящихся, по пути рассеянно потрепав темные кудри своей хихикающей дочери Алиеноры. Тщетно прождав его целый час, королева решила, что больше не может выносить неизвестность, а потому, пробормотав извинения, поспешила по винтовой лестнице в солар короля. Чем выше она поднималась, тем глуше становились звуки веселья внизу. Из-под деревянной двери пробивался свет. Как она и предполагала, король был у себя. Она повернула железное кольцо и, войдя в комнату, увидела его поникшее лицо.

– Что случилось? – спросила она, не решаясь подойти к нему и с ужасом осознавая, какая пропасть пролегла между ними.

– Людовик! – воскликнул Генрих. – Он предложил Томасу помощь и попросил его святейшество не слушать никаких несправедливых обвинений против него. – Он встал и принялся тяжелыми шагами мерить комнату, доводя себя до состояния белого каления. – Но Томас первым добрался до Папы, и знаешь, что он сделал? Пожаловался, будто я преследую его!

– Но, Генри, ведь Папа на твоей стороне, и всегда был на твоей стороне, – попыталась успокоить его Алиенора.

– В прошлом! – Губы Генриха скривила уродливая, мучительная гримаса. – Он грозит мне отлучением! – прорычал он. – Муки Господни, этот священник – настоящая чума для меня! Больше я не собираюсь его терпеть! Пусть что хотят, то и делают. Я ложусь спать.

Утешить короля было невозможно, настолько он распалился от гнева и боли. Лицо его покраснело от ярости, он сорвал с головы шапку и бросил ее на пол, потом расстегнул пояс и зашвырнул в дальний угол комнаты. Чуть не рыдая от злости, он снял плащ и длинную килту из превосходной ткани, украшенную к Рождеству, стянул с себя штаны, после чего, голый и дрожащий, сорвал шелковое покрывало с кровати и тяжело сел, его руки и лицо действовали словно независимо от него. В отчаянии сорвав простыню, король выхватил из матраса клок соломы, сунул себе в рот и принялся жадно жевать.

– Генри… – начала было Алиенора, но тот выкинул перед собой руку, точно затыкая ей рот, челюсть его продолжала жевать, а на лице застыло мучительное выражение. Потом он встал, подошел к огню и выплюнул солому.

– Уходи, – сказал он.

Все остальные дни праздников король пребывал в дурном настроении, ненависть к Бекету и Людовику безжалостно грызла его. В день святого Стефана Алиенора попыталась снова поговорить с мужем, но тот смерил ее таким взглядом, что она сразу замолчала. Никто не смел подойти к королю – так глубоко он погрузился в гнев и страдание. В тот вечер, волнуясь за мужа, Алиенора решила попробовать еще раз. На сей раз он был спокойнее. Поставил печать на документ, потом протянул его одному из своих чиновников.

– Это моя месть! – сообщил он жене.

– Что это? – спросила она, недоумевая и опасаясь, как бы действия Генриха не привели к еще бульшим неприятностям.

– Приказ на изгнание из Англии всех родственников Томаса, – с мрачным удовлетворением сообщил Генрих.

– Но они не сделали ничего плохого! – пришла в ужас Алиенора. – И их много – женщины, дети, старики.

– Я думаю, их около четырехсот, – довольно сказал Генрих. – Они будут лишены всей собственности и высланы. Пусть побираются!

– Генри, умоляю тебя, отмени этот приказ! – падая на колени, взмолилась королева. – Это жестоко, мстительно, это необдуманный поступок, неподобающий такому мудрому королю, как ты.

– Встань, Алиенора. – Генрих смерил ее холодным взглядом. – Твои мольбы бесполезны. Такая тактика необходима. Томас в Риме, и мне до него не дотянуться, но мой приказ заставит его спешно вернуться. Пусть увидит последствия своего неповиновения, почувствует силу моего гнева и пусть узнает, что такое быть моим врагом!

Алиенора поднялась на ноги, посмотрела на мужа презрительным взглядом и уже собиралась было уйти, но Генрих схватил ее за руку.

– Я придумал способ вынудить Папу и Людовика отказаться от Бекета, – сказал он. – Тебе лучше узнать об этом, поскольку мое решение касается наших дочерей.

– Наших дочерей? – повторила Алиенора. – Что это за новая махинация?

– Я намерен заключить союз с германским императором Фридрихом Барбароссой, – самодовольно сообщил Генрих. – И тогда его святейшество и Людовик перестанут совать нос в чужие дела, уж ты поверь мне. Потому что наш друг император – враг Людовика. К тому же он поддерживал соперника Папы Александра – антипапу[50] Виктора. Я готов биться об заклад, что Людовик и Александр пойдут на все, чтобы не допустить моего союза с Фридрихом. Да они от одной только этой перспективы обделаются от страха и выбросят Бекета на помойку.

– Но при чем здесь наши дочери? – спросила Алиенора. Она вовсе не была уверена, что этот план и в самом деле такой действенный, как представляет себе ее муж.

– Я предложил скрепить наш союз двумя договорами о браке, – объяснил Генрих. – Я намерен выдать Матильду за Генриха Льва, герцога Саксонского, крупнейшего вассала и союзника императора, а Алиенору – за молодого сына императора Фридриха. Я пригласил послов императора в Руан для составления договоров. Надеюсь, что увижу их там в феврале.

– Твои планы зашли так далеко? – спросила Алиенора, совершенно пораженная этими новостями и перспективой потери еще двух дочерей – на этот раз горячо любимых – и взбешенная тем, что Генрих ни слова не сказал ей о делах, которые обдумывал уже на протяжении нескольких недель. – А ты не подумал о том, чтобы поговорить сначала со мной? Ведь они и мои дети?

– Я говорю с тобой об этом сейчас, – ответил Генрих. – Ты как никто другой знаешь, что короли выдают дочерей замуж из политических соображений. Эти браки выгодны, от них выиграем все мы.

– Ты используешь наших дочерей, чтобы отомстить Бекету! – воскликнула Алиенора.

– Это одна из выгод, которую мы получаем, – признал Генрих, – но будет и немало других.

– Очень надеюсь, – вздохнула Алиенора. – И когда ты собираешься отправить наших девочек в Германию? Генри, они еще такие маленькие! Алиеноре всего лишь три…

– Сроки еще нужно обговорить, так что какое-то время они побудут здесь, – ответил Генрих.

– Тогда я должна быть тебе благодарна за эту малую милость, – прошипела Алиенора и поспешила из комнаты, чтобы не расплакаться на его глазах.

Алиенора держалась с января по февраль. Она не собиралась ехать в Нормандию и присутствовать при продаже собственных дочерей. Она твердо стояла на своем. Генрих пожал плечами и не стал утруждать себя спорами с женой.

– Можешь остаться здесь, в Англии, – предложил он.

– Я поеду с детьми в Винчестер, – сказала Алиенора. – После этого, возможно, совершу небольшую поездку. Ты хочешь, чтобы я осталась регентом?

– Нет! – категорично ответил Генрих. – В мое отсутствие управлять королевством может мой юстициарий.

Алиенора не показала обиды и – уже не в первый раз – спросила себя, почему в последнее время Генрих все сильнее сокращает ее функции в государственных делах? Было время, когда он без колебания полагался на жену и она правила в его отсутствие, но это было до того, как между ними образовалась эта все расширяющаяся трещина. В последний раз королева подписала судебное постановление четыре года назад. Она думала, что во всем виноват Бекет. Бекет – единственная причина разногласий между ними.

– Когда договор будет подписан, я хочу, чтобы для его одобрения ты созвала в Вестминстере Большой совет, – напористым тоном проговорил Генрих. – После этого я отправлю послов императора, дабы они засвидетельствовали тебе свое почтение в Англии и увидели Матильду и Алиенору. Ты примешь их со всеми почестями. Надеюсь, ты меня не подведешь.

– Можешь на меня положиться, – холодно ответила Алиенора. – Я знаю, как делаются такие дела.

В последний вечер перед отъездом в Нормандию Генрих пришел в спальню жены и насладился ее телом, не заботясь о том, нужно ей это или нет. Алиенора лежала под ним, жалея, что не может дать мужу больше, но сердце ее было полно горечью. Тот человек, которым стал теперь Генрих, ей совсем не нравился – мстительный, мелочный, готовый использовать родных дочерей для сведения счетов с врагом. Алиенора скорбела, чувствуя, что сердце Генриха закрыто для нее. Муж относился к ней как к врагу и, что хуже всего, лишь как к имуществу, которым можно распоряжаться по усмотрению хозяина. Теперь, казалось, никто не мог противиться воле короля – он этого не позволял. Можно было либо быть за него, либо против.

Они простились прилюдно на следующее утро. Алиенора стояла у огромного боевого коня Генриха со стремянным кубком на прощание.

– Легкого тебе пути, мой господин, – произнесла она формальную фразу.

– Присоединяйся ко мне, как только сможешь, – ответил он, свешиваясь с седла и целуя ей руку. Потом Генрих развернул коня и, пришпорив его, поскакал прочь через ворота. Цокот копыт вскоре стих. Следом неторопливо двинулась его пестрая свита и громоздкий багаж.

Глава 26

Руан и Анжер, 1165 год

Алиенора воссоединилась с Генрихом только в мае. Случилось это в Руане, и к тому времени она уже знала, что снова беременна. Эта новость обрадовала короля, а королеву опечалила, потому что это был первый ее ребенок, зачатый без любви. Но Алиенора надеялась, что, появившись на свет, ребенок станет для нее так же дорог, как и все остальные дети.

По приезде Алиенора была потрясена изменениями, произошедшими в императрице. Матильда сильно постарела со времени их последней встречи, превратившись в хрупкую старушку с негнущимися коленями. Алиенора привезла с собой Ричарда и маленькую Матильду. Пришлось строго наказать детям вести себя тихо рядом с бабушкой.

Характер императрицы с годами стал мягче. Неприязни, которую она когда-то питала к невестке, почти не осталось. Алиенора вдруг обнаружила, что ей вовсе не претит сидеть рядом со старушкой, высказывать свое мнение о ссоре между Генри и Бекетом. Она даже была благодарна императрице за то, что та во многом поддержала ее взгляды.

– Бекет постоянно писал мне, заявляя, что Генри с дьявольским упорством преследует Церковь, – сообщила Матильда. – От меня он, конечно, не получил одобрения – я его письма игнорировала.

– Меня беспокоит не Бекет, а Генри, – призналась Алиенора.

– Генри совершил глупость, вознеся Бекета так высоко, – заявила императрица, изысканным жестом поднося к губам чашу вина.

– Он одержим этим Бекетом. Не хочет слышать доводов разума.

– Но Генри прав! – резко сказала его мать. – У него есть все основания гневаться. Бекет угрожает ему и, кажется, преднамеренно провоцирует Генри с того самого времени, как его посвятили в сан. – Императрица подалась вперед, ее выцветшие голубые глаза под тонкими веками смотрели стальным взглядом. – Вопрос о преступных клириках должен быть закрыт. Бекет ведет себя глупо, защищая эту привилегию.

– Да, но мне кажется, он отстаивал свою точку зрения по стольким вопросам, что мы уже забыли, из-за чего началась ссора, – вздохнула Алиенора. – Я как могла поддерживала Генри, но ему, похоже, не нужна моя поддержка. Теперь я тоже превратилась в его врага. Слишком часто попрекаю его в мстительности.

– Ты была права, – сказал Матильда. – Кто-то должен обуздывать порывы моего сына. Он слишком вспыльчив и упрям. – Императрица прислонила голову к спинке стула. – Увы, боюсь, это плохо кончится. К тому все идет.

– Да, наши отношения стали теперь невыносимыми, – подтвердила Алиенора. – Это дело испортило наш брак. Я молю Господа, чтобы оно побыстрее закончилось.

– Дай-то Бог, – пробормотала императрица. – Но думаю, до конца еще далеко.

Генрих провел с Алиенорой всего две недели – отправился в Уэльс, намереваясь проучить тамошних баронов, которые собирались свергнуть его с престола.

В эти последние несколько дней король пребывал в более благодушном, чем прежде, настроении. Алиенора подумала, что, может быть, мать уговорила Генриха быть с женой помягче. Он каждую ночь приходил к ней, и они часто занимались любовью – не так часто, как когда-то, но в их отношения вернулось что-то от прежней страсти и чувства близости. Алиенора даже надеялась, что если дела пойдут так и дальше, то со временем вернется и радость, которую они прежде черпали друг в друге.

Когда за два дня до отъезда Генрих сказал, что, пока он будет в Англии, управление Анжу и Меном он вверяет жене, Алиенора поняла, что отношения между ними выправляются.

– Я хочу, чтобы ты отправилась в Анжер, – сказал он. – Поселись там. Пусть мои вассалы видят тебя.

Слова эти обрадовали и ободрили Алиенору. Она с песней в сердце отправилась в Анжер. Обосновавшись в мощной крепости над городом, королева отправила в Пуатье гонца к верному дяде Раулю де Фаю с просьбой приехать и помочь в трудном деле. Генрих всегда был невысокого мнения о способностях Рауля, но Алиенора считала дядю преданным и верным помощником на протяжении всех последних лет. Он служил ей усердно и самозабвенно, пытаясь – пусть и не всегда успешно – держать в узде ее непокорных вассалов. Как бы то ни было, Генрих был далеко – сражался в Уэльсе. И она была вправе принять это решение.

Рауль приехал. Алиенора никогда прежде не замечала, насколько он изящен и привлекателен. Много лет для нее не существовало других мужчин, кроме мужа, а Рауль являл собой полную противоположность Генри. В свои сорок девять он был на шесть лет старше Алиеноры, давно женат на Елизавете, наследнице Фай-ла-Винёз, родившей ему двух детей. Рауль обладал обаянием и юмором, присущим семейству ее матери, сеньорам Шательро, и в его обществе Алиенора чувствовала себя превосходно. Дядя был галантен, готов служить ей в любом качестве, полон хороших советов, большинству из которых она внимала. Но самое главное, он разделял ее музыкальные и литературные вкусы и при этом был истинным сыном юга.

Долгие часы, что они провели вместе, обсуждая дела Анжу и Аквитании – как она была счастлива услышать известия о своей земле! – придали некоторую интимность их отношениям. Алиенора вдруг обнаружила, что с нетерпением ждет новых встреч с ним, что ее пленяет озорная улыбка Рауля, его острый ум. Он был способен говорить самые скандальные вещи – слухи, ходившие при дворе, являлись его специальностью, в особенности любовные похождения дам королевы, и Алиенора наслаждалась грубыми словами его речи. Она много смеялась, когда они были вместе, чего почти не случалось в последние годы с Генри. Все это чрезвычайно радовало ее.

Алиенора, конечно, осознавала, что между ними что-то происходит. Инстинктивно чувствовала: Раулю хотелось от нее большего, чем обычно дяде хочется от племянницы, но она не могла обвинять его в этом. Скандальное приключение Алиеноры с другим дядей, Раймундом Антиохийским, было широко известно, и слухи о нем ходили много лет. Рауль наверняка их слышал и, возможно, допускал, что племянница согласится на интрижку и с ним. Эта идея забавляла Алиенору, хотя она и не рассматривала ее всерьез. Она не возражала против легкого флирта с Раулем, не исключавшего старую знакомую игру галантной любви, что было частью их общей культуры. Ведь в том нет никакого вреда, верно?

Но обсуждали они и серьезные дела, например вопрос о Бекете.

– Я никогда не видел его, но знаю, что сразу же проникся бы к нему отвращением, – с преданным видом сказал Рауль. – Бекет – опасный человек, и слава богу, что твой муж-король избавился от него.

– В том-то и дело, что не избавился! – воскликнула Алиенора. – Как бы далеко Бекет ни находился, он постоянно присутствует в нашей жизни, постоянно сеет смуту.

– Будь я королем, я бы нашел способ заткнуть ему рот, – заявил Рауль.

– И представь, какой бы разразился скандал! – ответила Алиенора.

– Это можно сделать… тайным образом, – предложил он.

Она подумала, что это, наверное, игра с его стороны, вряд ли он говорит всерьез.

– На чужой роток не накинешь платок. Нет, мой дорогой дядюшка, ничего не получится. И Генри на это никогда бы не пошел. У него много недостатков, но он не убийца.

– Прости меня, я говорил это только исходя из его интересов, – поспешил заверить Рауль. – Если бы я мог, то избавил бы короля от этого сукина сына архиепископа.

Алиенора отчетливо услышала враждебность в его голосе.

– А ты-то почему так ненавидишь Бекета? – с любопытством спросила она.

– Потому что он причинил боль тебе, – ответил Рауль, взяв ее руки в свои.

Они сидели за столом в соларе королевы, между ними стояла коробка со свитками и бирками, лучи солнца проникали сквозь окна. Алиенора молча отдернула руки.

– Ты все еще очень красива, – тихо сказал Рауль. – У тебя тонкая кость, которая никогда не стареет. Ты бесподобна.

– Льстец! – улыбнулась она.

– Это правда. Я знаю, что такое красота, когда вижу ее.

– Ты полагаешь, я поверю – я, старая замужняя женщина, беременная десятым ребенком? – рассмеялась Алиенора. – Ты посмотри на меня, Рауль!

Рауль посмотрел, посмотрел внимательно. Глубоко посаженные темные глаза горели желанием, и внезапно смех прекратился.

– Именно теперь ты как никогда нуждаешься в заботе, – проговорил он. – Заботится ли о тебе король, моя прекрасная племянница?

– Генри ничего не может поделать – он должен подавлять восстание в Уэльсе, – беззаботно ответила Алиенора.

– Но, будь он здесь, заботился бы он о тебе так, как ты того заслуживаешь? – гнул свое Рауль.

– Конечно, – ответила Алиенора, хотя ее голос прозвучал не очень убедительно.

Недавно восстановленные связи между ней и Генри были такими хрупкими, что она боялась разрушить их. Генрих никогда не баловал жену во время беременности, но, с другой стороны, она и сама не поощряла это, предпочитая донашивать детей без ласк мужа. Рауль же – истинный сын юга, женолюб во всех смыслах этого слова, галантный и сумасбродно преданный. Он был не в силах понять, как Алиенора уживается с Генрихом. Тем более что Рауль не любил Генриха, никогда не любил. А теперь у него были и скрытые мотивы искать в нем недостатки.

Рауль нахмурился, продолжая внимательно смотреть на племянницу:

– Но ты ведь знаешь, что он тебе изменяет.

Эти слова стали для Алиеноры пощечиной, заставив внутренне содрогнуться. Прозвучавшие неожиданно, они вынудили ее взглянуть в лицо правде, от которой она столько лет отворачивалась. Тысячи раз королева спрашивала себя, не спал ли ее муж с кем попало, будучи в разлуке с ней. Но доказательств не было. Только слухи… Алиенора отмахивалась от них, как от обычных сплетен, но теперь поняла, что в этих слухах была изрядная доля правды. Конечно, Генри был неверен ей. Как она могла сомневаться?

– Объясни, что ты имеешь в виду, когда говоришь это! – воскликнула она.

Поднявшись, Алиенора подошла к окну и встала спиной к Раулю, чтобы он не видел, насколько его слова потрясли ее. Если он говорит правду, она не хочет выглядеть дурой – несчастной, ничего не ведающей женой, которая последней узнает о неверности мужа. Она и без того опасалась, что резким ответом выдала себя.

Рауль сглотнул. Он не ждал такой бурной реакции, хотел лишь обманом выудить из нее признание в том, что ей и самой уже известно, чтобы они могли тут же забыть о Генрихе и заняться любовью. Дядя явно просчитался. И все же произнес эти слова, хотя и знал, что доставит племяннице боль.

– В Пуатье у Генри были женщины, – сказал он. – Он этого и не скрывал. Шлюх приводили ему из города. Все были пьяны. Так повторялось каждый вечер.

Алиенора глубоко вздохнула. Она боялась услышать что-нибудь похуже. И удивилась, обнаружив, что случайные измены оскорбили ее не так сильно, как она предполагала. Больше всего она боялась того, что для нее было невыносимо эмоционально как для жены и королевы: увлечение мужа какой-то одной женщиной. Алиенора вздохнула с облегчением, услышав, что к Генри приводили шлюх.

– Что ж, он мужчина! – беззаботным тоном произнесла она и, нервно улыбнувшись, повернулась к Раулю. – Женщины привыкают закрывать глаза на такие дела.

Рауль понял, что Алиенора делает хорошую мину при плохой игре, и решил не повторять то, что в пьяном виде говорил Генрих о красивой любовнице по имени Рогеза…

Он встал, обнял племянницу, понимая, что непорядочно было бы воспользоваться моментом, когда она так уязвима, но не мог сдержать себя. Она все еще была мила, даже в своей зрелости, а он хотел ее. В какое-то мгновение Раулю показалось, что она готова сдаться, но Алиенора отстранилась от него.

– Рауль, моя жизнь и без того достаточно осложнена, но не столько другими женщинами, сколько другим мужчиной! – ответила она. – И пожалуйста, не делай таких удивленных глаз. Ничего такого нет, по крайней мере со стороны Генри.

– Ты имеешь в виду Бекета?.. – запинаясь, спросил Рауль.

– Могу поклясться. Если бы оно было так, я бы поняла. Но я не могу понять того, как Генри попал к нему в рабство. Он этого так и не объяснил мне, думаю, он и сам не понимает, почему Бекет крепко держит его.

– Бекет старше. Может быть, Генри почитает его как отца, – предположил Рауль. – Или же в Бекете есть что-то такое, чему Генри хочет подражать.

– А может быть, Генри находил в его обществе то, что не могла дать ему я, – горько добавила Алиенора.

– Не думаю, что это как-то связано с тобой, – утешил ее Рауль.

– Еще как связано! Как только появился Бекет, я для Генри отошла на второй план. До этого все между нами было прекрасно. Мы были великолепной парой. Но с появлением Бекета все закончилось. Случаются моменты, когда прошлое возвращается, вот оно – возьми рукой. Но ненадолго. Всегда в наши отношения вмешивается Бекет. И еще одно. Здесь находится епископ Пуатье, и я думаю, что вопрос, который он хочет со мной обсудить, касается Бекета. Рауль, я даю ему аудиенцию через несколько минут. И хочу, чтобы ты присутствовал, когда он появится.

– Ты же знаешь, что я буду, – ответил Рауль, нежно прикасаясь к ее щеке.

– Рауль! – укоризненно проговорила Алиенора. – Ты же знаешь, что между нами ничего быть не может.

– Да, но я могу жить надеждой, как истинный трубадур, – печально улыбаясь, проговорил он.

Алиенора приняла Жана о Белльмена, епископа Пуатье, в своем соларе. Она сидела на стуле с высокой спинкой, желтая парчовая юбка веером лежала вокруг ее ног, на белоснежном головном покрывале – золотой венец. За спиной королевы стоял Рауль, вцепившийся в резную верхушку ее стула.

Епископ с важным видом вошел в комнату. Алиенора помнила, что он работал с Бекетом в доме архиепископа Теобальда и они с Бекетом дружили, и хотя он был обязан своим епископством Генриху, Жан о Белльмен оставался преданным сторонником Бекета. Она почувствовала, что этот разговор не будет легким, но сидела, любезно улыбаясь. Спросила, чем может помочь епископу.

– Мадам герцогиня, я пришел по просьбе его милости архиепископа Кентерберийского, – произнес епископ так, словно бросал перчатку. – Он выражает вам, своей дочери во Христе, покорность и любовь и всем сердцем просит вас вмешаться от его имени в его ссору с вашим мужем королем Генрихом.

Алиенора услышала, как Рауль резко втянул воздух, и быстро собралась с мыслями. Меньше всего она ждала, что Бекет будет обращаться к ней с просьбой.

– Я польщена, что его милость полагает, будто я в состоянии ему помочь, – ответила она. – Но он не может не понимать того, что с тех пор, как они с моим мужем стали такими хорошими друзьями, мое влияние на мужа уменьшилось.

Прежде чем она успела добавить что-то еще, вставил слово Рауль:

– Архиепископ как никто другой должен знать, что первый долг жены – верность мужу, именно ему должна она подчиняться. Как же может она заступаться за человека, который бросил вызов ее мужу, став его врагом?

На лице Алиеноры мелькнула удивленная улыбка. Только что Рауль изо всех сил убеждал ее забыть о долге перед мужем!

Лицо епископа загорелось краской гнева.

– Никто не может сомневаться, что наш первый долг – перед Господом, сеньор де Фай.

– Давайте не будем вмешивать сюда Господа, – сказал Рауль. – Речь идет о тщеславии конкретного человека.

– Нет, речь идет о гораздо большем, и вы это знаете! – Жан о Белльмен обратился к Алиеноре: – Мадам, я пришел сюда, не особо обольщаясь надеждой. Но если бы вы согласились действовать в этом деле только как посланник…

– Нет! Как вы смеете просить ее об этом? – вмешался Рауль.

Епископ смерил его гневным взглядом:

– Не могли бы вы позволить госпоже герцогине самой отвечать за себя?

– Да, Рауль, позвольте уж мне, – сказала Алиенора. – Господин епископ, мое самое сильное желание видеть моего мужа в мире со всеми его подданными. Но, как сказал сеньор де Фай, мне не подобает вмешиваться в эту ссору. Я могу только каждый день молиться за счастливое разрешение конфликта.

Епископ стрельнул в нее уничижительным взглядом:

– Говоря откровенно, меня это ничуть не удивляет, мадам. Я и сам сказал его милости, что у него нет оснований надеяться ни на помощь, ни на совет с вашей стороны. То же самое говорил и Иоанн Солсберийский. Он, как вам известно, в ссылке вместе с Бекетом и делит его лишения. Но насколько я вижу, вы здесь доверяете только сеньору де Фаю, который настроен враждебно к его милости.

– Как вы смеете так говорить со мной! – вспыхнула Алиенора. – Вы дерзки, господин епископ. Будь здесь герцог, вы бы не посмели так разговаривать со мной или оскорблять его представителя.

Жан о Белльмен распалился от ярости, которая развязала ему язык:

– Может быть, вы не слышали, что говорят люди, мадам, и, может быть, я сделаю доброе дело, сообщив вам обоим об этом. Высказываются предположения – и их с каждым днем все больше – относительно влияния, которое сеньор де Фай, судя по всему, оказывает на вас. Некоторые говорят, что эти предположения заслуживают доверия. Я бы посоветовал вам больше заботиться о вашей репутации.

Алиенора встала. Ее трясло от гнева.

– За всю мою жизнь меня не оскорбляли подобным образом, – прошипела она. – Немедленно покиньте мои покои, господин епископ, и не смейте возвращаться, пока не смирите свою гордыню и не испросите прощения за ваши безосновательные обвинения. Не сомневайтесь, что я сообщу о случившемся мужу. Не думаю, что это порадует его. И будь я на вашем месте, я бы постаралась убраться из Пуатье к возвращению короля.

Епископ в ужасе уставился на нее.

– Мадам, я в своем разочаровании забылся, – пробормотал он. – Приношу свои самые искренние извинения. Тысячи извинений! Падаю перед вами на колени…

– В том нет нужды, – холодно произнесла Алиенора, хотя в глубине души она была и не прочь увидеть, как этот напыщенный дурак валяется перед ней на полу. – Я принимаю ваши извинения, но больше не желаю слышать никакой клеветы. Вы меня понимаете?

Когда епископ, пятясь, вышел из комнаты, заверяя ее в своей преданности, любви и верности, Алиенора повернулась к Раулю:

– Ну, дядюшка, ты слышал, что он сказал? А потому прошу тебя держаться на почтительном расстоянии. И больше не смей говорить за меня!

– Алиенора, я готов умереть, служа тебе, – возразил Рауль.

– Это вполне может случиться, если слухи дойдут до Генри! – ответила она с мрачной улыбкой.

Глава 27

Замок Бределэ на границе с Уэльсом, 1165 год

Генрих перешел на рысь. Он намного обогнал своих спутников, которые отстали с охотниками – везли дичь, добытую за день. Впереди высилась громада замка Бределэ – дома хозяина, сэра Уолтера де Клиффорда, оказавшего неоценимую помощь кампании, которая, впрочем, пока была неуспешной. Но теперь, слава богу, кажется, намечался поворот, и Генрих, ободренный успехом как на поле боя, так и на охоте, пребывал в праздничном настроении, ждал веселого ужина с участием щедрого хозяина и других лордов.

Сзади он слышал крики и хохот. Где-то неподалеку закричала кукушка. Был ранний вечер прекрасного летнего дня. Солнце закатывалось на запад в золотом и розовом ореоле. Но до чего же было жарко! Генрих давно стащил с себя котту и засунул в седельный мешок, на нем остались только рубаха и штаны. Он ехал рысцой, слыша голос кукушки и чувствуя себя так, будто у него нет никаких забот в этом мире. Король даже подумал, что неплохо бы приказать приготовить ему ванну по возвращению. Вот придется им побегать.

Генрих скакал по лесу, за стволами деревьев виднелся замок. Неожиданно он оказался на огромном лугу, который тянулся до самого збмкового рва. И посреди этого луга на коленях, спиной к королю, стояла девушка. Ее синее платье ярким пятном выделялось на фоне высокой зеленой травы. Длинные светлые волосы струились по ее плечам, свидетельствуя о том, что она незамужняя и непорочная, а элегантная одежда говорила о благородном происхождении. Девушка собирала цветы, и от этого зрелища у Генриха перехватило дыхание.

Обшаривая взглядом изящные линии ее тела, король испытал сильный прилив похоти. Давно уже женщины так не возбуждали его. С Рогезой он расстался несколько месяцев назад, устав от попыток удовлетворить ее слишком уж знакомые ему желания. Алиенора находилась в Анжере, засыпбла его письмами о помощи каким-то буйным вассалам и наверняка сплетничала о Бекете со всеми, кто желал ее слушать. Как бы Генрих ни хотел, но вернуть счастье, которое он когда-то пережил с женой, невозможно. Мимолетный его всплеск случился этой весной, но был короткий и блеклый, по крайней мере с его стороны. Король не мог простить враждебности Алиеноры по отношению к Томасу, ее въедливых вопросов, ее слабости. Он все еще любил жену и знал, что всегда будет любить, но не так сильно, как этого хочет она. Весьма прискорбно, но что поделать? То, что умерло, уже нельзя вернуть к жизни.

Генриху исполнилось тридцать два – мужчина в самом соку, пусть у него и стал появляться живот. И естественно, у него были женщины, много женщин, завоеванных, использованных и быстро забытых. Но, увидев эту изящную молодую девушку, король в мгновение ока понял, что ему требуется нечто гораздо большее, чем возня в стоге сена с очередной потаскушкой, и что давно исчезло из его жизни.

Сейчас перед ним была не какая-то деревенская девка, с которой можно тут же в траве удовлетворить насущное желание, а, вероятно, одна из дочерей его хозяина, чье большое семейство включало и пятерых дюжих сыновей. Генрих не мог понять, почему он не видел этой девушки прежде, когда леди Клиффорд представляла членов своей семьи королю.

Девушка услышала топот его коня, резко повернулась, и цветы упали с ее колен, рассыпались изящной радугой по платью и траве. Она была очаровательна: кожа белая, как сметана, губы полные и сочные, как темные вишни, глаза синие, как васильки, а щеки зарделись от удивления. Девушка поднялась, и Генрих заметил в глубоком вырезе ее платья маленькие высокие груди, подчеркнутые корсетом; усыпанный драгоценностями кушак на талии подчеркивал ее стройность. Король почувствовал, как восстает его плоть. Он должен обладать ею, о Боже, он непременно должен обладать ею!

Девушка, конечно, понятия не имеет, кто он такой, ведь она не видела его предыдущим вечером. Генрих остановил коня, а красавица, позабыв о цветах, уже метнулась прочь.

– Не бойтесь, прекрасная дама, – галантно начал Генрих. – Я ваш король и гость вашего отца, я не причиню вам вреда.

«Я хочу уложить тебя к себе в постель» – вот что на самом деле хотел сказать он.

Девушка пребывала в смятении.

– Ваше величество, я прошу прощения! – Голос у нее звучал низко, мелодично, с приятным уэльским акцентом. Услышав его, Генрих совсем потерял голову.

– Стойте! – крикнул он, стараясь обаять ее улыбкой, затем спрыгнул с седла и подошел к ней. – Давайте обойдемся без церемоний, прекрасная дама. Как вас зовут?

– Розамунда, – сказала она. – Розамунда де Клиффорд.

– Розамунда… – повторил Генрих. – Rosa mundi. Роза мира. Прекрасное имя. Как на английском, так и на латыни.

Девушка ничего не ответила, только покраснела еще сильнее. Генрих протянул ей руку и, ведя коня под уздцы, пошел вместе с ней к замку, где на своих местах в жару маялись стражники. Прикосновение маленькой ручки казалось божественным.

– Скажите, Розамунда, почему вас не было среди тех, кого мне представляли прошлым вечером? – начал Генрих.

– Ваше величество, я только сегодня вернулась от добрых монахинь Годстоу[51], с которыми провела последние три года.

– Должен ли я понять это так, что ваши родители намереваются сделать из вас монахиню? – спросил заинтересованный Генрих.

– Нет, ваше величество, они хотели, чтобы там я получила хорошее образование, которое послужило бы мне во благо, когда Господь сочтет возможным послать мне мужа.

– Очень мудро, очень мудро. Вы слишком красивы, чтобы провести жизнь в монастыре! – (Розамунда снова покраснела, как то подобало ситуации.) – Сколько вам лет, моя маленькая монахиня? – продолжал гнуть свое Генрих.

– Четырнадцать, ваше величество.

– И вы приехали домой, чтобы выйти замуж?

– Не знаю, ваше величество.

Генрих был пленен и… огорчен. Он и раньше вожделел к девственницам из знатных семей, и всегда это плохо кончалось: разгневанные отцы отправляли дочерей в монастырь или спешно выдавали замуж. Большинство женщин, с которыми он ложился в постель за последние годы, были либо шлюхами, либо замужними. Еще Генрих ложился в постель со своей женой. Розамунда для него фактически недосягаема, если только он не хочет показать себя чудовищем, хотя он всегда шутливо открещивался от такого сомнительного звания. Ни один порядочный человек, достойный звания рыцаря – или звания короля, – не обесчестил бы девушку благородного происхождения, поскольку это неизбежно уничтожило бы ее возможности найти себе достойного мужа и навсегда погубило ее репутацию. Менее благородные мужчины, конечно, вряд ли стали бы церемониться, но у Генриха теперь были собственные дочери, и уж он бы разобрался с любым негодяем, попытавшимся опорочить их честь. Поэтому король сказал себе, что не может так поступить с прекрасной Розамундой или с ее отцом, его преданным и симпатичным хозяином.

Но тут вдруг Генрих увидел, что Розамунда стыдливо поглядывает на него из-под длинных ресниц. Этот простодушный взгляд выдал ее. Нет сомнения: девушка нашла Генриха привлекательным. Она вполне может оказаться сговорчивой. А тогда он не станет чувствовать себя таким уж виноватым за то, что лишил ее девственности. Король, как он любил хвастаться, был простым человеком, неизменно честным с самим собой, и потому довольно скоро все его рыцарские принципы оказались отринуты. Виновата одна только Розамунда с этим ее стыдливо-простодушным взглядом. Девушка сама спровоцировала его. Господи, как же он хотел ее!

Конечно, Генриху пришлось отпустить ее руку, когда он привел Розамунду в замок отца, и ее мать, многословно благодарившая короля за то, что тот проводил ее дочь домой, увела Розамунду – помыться и переодеться к вечернему пиршеству. Генрих с неохотой позволил девушке уйти, пробормотав несколько любезных слов, после чего удалился сам, чтобы слуга тоже привел его в порядок.

Позднее, сидя на почетном месте за высоким столом, король выбрал с предложенного ему блюда куриную ножку, рассеянно вонзил в нее зубы, затем повернулся к сэру Уолтеру.

– Сегодня я познакомился с вашей дочерью Розамундой, – громко сказал он, стараясь перекричать болтовню и смех. – Мне показалось, что она добродетельнейшая молодая леди.

Сэр Уолтер посмотрел через стол туда, где сидели его сыновья и Розамунда с сестрами. Генрих проследил за направлением его взгляда. Весь вечер король косил в ту сторону. Глаза девушки были скромно опущены, ела она деликатно, ее золотые волосы ниспадали на плечи и грудь, словно роскошная накидка, а губы созрели для поцелуя. Розамунда являла собой образец красоты, и Генрих опять почувствовал, как желание сжигает его.

– Да, ваше величество, – рассеянно ответил сэр Уолтер. – Она милая девочка. Монахини хорошо воспитали ее. Скоро придется подыскивать ей мужа.

– Она еще не помолвлена?

Вряд ли это имело какое-то значение. Не помолвлена, так скоро будет. Любой мужчина, знающий толк в женщинах, в одно мгновение ухватится за нее.

– Нет, ваше величество. У меня много детей, судьбу которых нужно уладить.

– Мне все это прекрасно известно! – улыбнулся Генрих. – У меня своих детей куча. – Но воспоминание о них не охладило его пыл. Король замолчал на мгновение, ум его лихорадочно работал. – А что, если Розамунду взять ко двору в дамы королевы? За ней будет хороший присмотр, и я сам подыщу ей достойного жениха.

«Еще никогда не было сказано более правдивого слова», – подумал он.

– Ваше величество, для меня это будет огромная честь! – растекся в благодарностях сэр Уолтер. – И для моей дочери. Можете не сомневаться.

– Сейчас королева Алиенора находится в Анжу, – сказал Генрих. – Но некоторые из дам ждут ее возвращения в Вудстоке. Я сам направлюсь туда, когда уэльским бунтовщикам будет преподан урок. – Генрих лгал, но сэру Уолтеру не обязательно знать об этом. – И мои люди с удовольствием проводят вашу дочь в Вудсток. Или же вы можете снарядить для ее сопровождения своих воинов.

Как и предполагал Генрих, высокомерный, честолюбивый отец ухватился за его предложение, и было решено, что Розамунда отправится в Вудсток.

Все оказалось как нельзя просто.

В ту ночь Генрих лежал без сна, он отдавал себе отчет в том, что задуманное им – великий грех и большое зло. Но ничего не мог с собой поделать, не мог противиться притягательности Розамунды. Он должен обладать ею – он с ума сходил от желания. От одной только мысли о Розамунде плоть его восставала. А ни о чем другом Генрих думать не мог.

Слабый голос предупреждал короля, что за все придется заплатить, но ему было все равно. Дьявол, обитавший в нем, побуждал его взять то, что он хочет. Если потребуется, Генрих бросит вызов всему миру, но овладеет этой девочкой. Вот как далеко зашло дело.

Когда в начале сентября настало время отправляться в Вудсток, дома не было никаких слезливых прощаний, в отличие от того, что происходило три года назад, когда Розамунда отправлялась в Годстоу. Девушка уже привыкла жить вдали от семьи. Она, словно агнец, рожденный для заклания, покорно отправилась с Генрихом, доверчивая и уважительная. Если Розамунда и подозревала, что за всем этим стоит нечто большее, чем ее служба королеве, то ничем себя не выдала.

Глава 28

Вудстокский дворец, 1165 год

Розамунда с удовольствием оглядела выбеленные каменные покои, купающиеся в лучах солнца. Покои занимали верхний этаж башни, а внизу винтовой лестницы деревянная дверь выходила в миленький сад, где на зеленой траве в тени грабов, лесного ореха и ясеней росли яркие фиалки, колумбины и розы. Девушка с удивлением смотрела вокруг, а когда увидела приготовленную для нее комнату, ее васильковые глаза расширились еще больше. Такая башня под стать самой королеве! Здесь и в самом деле прежде было жилище королевы, хотя Розамунда и не знала об этом. Кровать с шелковым балдахином была застлана выбеленными хлопковыми простынями и накрыта ярким, в клетку покрывалом. В нише у окна была скамейка с подушками. В комнате стоял сундук с изящными большими канделябрами на нем, великолепное дубовое кресло, на плиточном полу – две табуретки, в стену вбиты резные колышки, чтобы вешать платья.

Генрих с удовольствием смотрел из дверей, как его вожделенная Розамунда радостно вскрикнула, видя такой счастливый поворот судьбы.