Неукротимая Анжелика Голон Анн
Есть вещь, которую женщина, бывшая матерью, не может выносить, в ней пробуждается слепой первородный инстинкт защиты: это зов ребенка, находящегося в опасности. Анжелика почувствовала, что волосы у нее встают дыбом от этого жалобного, дрожащего от страха голоска, доносящегося откуда-то сверху.
Она сделала несколько нерешительных шагов. Ей показалось, что с детскими рыданиями смешивается злой смех мужчины, и она бросилась вперед, взбежала по лестнице в рубку, откуда слышался плач.
Понадобилась секунда, чтобы понять, что там творится. У поручней стоял матрос, держа над морем вопящего ребенка лет трех-четырех. Стоило ему выпустить из рук воротник рубашонки, и ребенок полетел бы вниз с высоты восьми туазов
. Маркиз д'Эскренвиль, улыбаясь, любовался этим зрелищем вместе с несколькими членами экипажа, которых оно тоже чрезвычайно забавляло.
Неподалеку двое матросов держали отчаянно вырывавшуюся женщину с безумными глазами. Д'Эскренвиль что-то сказал ей на языке, которого Анжелика не понимала, должно быть, по-гречески. Женщина поползла к нему на коленях. У ног корсара она склонила голову, медля с дальнейшим выражением покорности. Маркиз скомандовал: матрос выпустил малыша и тут же схватил его другой рукой; тот отчаянно звал мать.
Женщину передернуло. Она подползла ближе и лизнула сапоги пирата. Стоявшие рядом разразились довольным хохотом. Матрос швырнул ребенка на пол, словно полено. Мать бросилась и прижала его к себе, а д'Эскренвиль засмеялся.
— Вот что мне больше всего нравится! Чтобы женщина лизала мне сапоги. Ха-ха-ха!..
Вся гордость Анжелики, все ее чувство женского достоинства возмутились. Она взбежала по ступенькам и изо всех сил ударила маркиза по щеке.
— Что?! — он приложил руку к лицу и, не веря своим глазам, увидел неведомо откуда взявшуюся Анжелику с горящими глазами.
— Вы самый подлый, самый гнусный, самый омерзительный человек, которого мне довелось видеть, — прошипела Анжелика сквозь зубы.
Лицо корсара налилось кровью. Он поднял хлыст с короткой ручкой, с которым не расставался, и замахнулся на дерзкую женщину. Анжелика заслонилась обеими руками, откинула голову и плюнула в пирата. Плевок попал прямо в лицо.
Матросы умолкли, не смея двигаться. Они были и возмущены, и напуганы унижением своего предводителя. Позволить рабыне так обращаться с собой — и перед всей командой!..
Маркиз д'Эскренвиль медленно вытащил платок и вытер щеку. Он побледнел.
На щеке явно проступали следы и от удара Анжелики, и от ее вчерашнего укуса.
— Ага! Госпожа маркиза подымает голову, — приглушенным от гнева голосом проговорил корсар. — Вчерашняя маленькая взбучка не утихомирила ее воинственного нрава? Ну, у меня, к счастью, есть в запасе другие средства.
И, повернувшись к своим людям, он рявкнул:
— Чего вы ждете? Схватить ее и посадить в трюм! Анжелику потащили по деревянной лестнице в глубину трюма. Маркиз шел сзади. Где-то в темном углу матросы остановились перед запертой дверью.
— Отвори! — приказал капитан матросу, стоявшему там на страже с огарком свечи, едва заметным в глухом мраке.
Тот вынул из кармана связку ключей, выбрал ключ и несколько раз повернул его. В низком пространстве трюма, куда едва пробивался слабый свет из небольшого люка, были видны опоры главной мачты. В них были вделаны железные кольца с цепями. Прикованные к ним люди, лежавшие на полу, зашевелились.
— Отцепить их, — приказал маркиз сторожу.
— Всех?
— Да.
— Но ведь они опасны.
— Это мне и нужно!.. Делай, что я велел. И пусть все станут ко мне лицом.
Тюремщик стал отпирать ключом железные оковы, охватывавшие лодыжку каждого узника. Они вставали. Их пустой взгляд, заросшие лица, низкие лбы под шерстяными шапками или по-разбойничьи повязанными платками не позволяли надеяться ни на что доброе. Там были французы, итальянцы, арабы и еще один негр огромного роста с грудью, покрытой непонятной татуировкой.
Маркиз д'Эскренвиль разглядывал их не спеша, потом, растянув губы в жестокой улыбке, повернулся к Анжелике.
— Один мужчина тебя, видно, не устраивает? Может быть, несколько понравятся больше? Посмотри на них хорошенько! До чего милы, не правда ли? Это самые своенравные люди на моем корабле. Приходится время от времени сажать их на цепь, чтобы напомнить о дисциплине. Большинство тех, кто находятся здесь, уже много месяцев не имели удовольствия сойти на берег. Они будут в восторге от твоего появления, я не сомневаюсь.
Он подтолкнул ее к узникам, и в вонючем полумраке трюма ее белокурая голова показалась привидением.
— Мадонна! — воскликнул один из заключенных.
— Это для вас!
— Женщина?
— Да. Делайте с ней, что хотите.
Он захлопнул за собой дверь, и Анжелика услышала скрип ключа в замке.
Мужчины смотрели на нее, не двигаясь.
— Неужели это женщина?
— Да.
Вдруг пара огромных рук обхватила молодую женщину.
Это негр неслышно, по-волчьи, подкрался сзади и взял ее за груди. Она закричала, в ужасе отбиваясь от черных лап. Глухой смех негра был похож на гудение трубы. Другие подтянулись ближе.
— Это на самом деле женщина. Сомнения нет.
Анжелика выгнулась, вырываясь из мерзких объятий, и взмахнула ногой. Концом башмака она задела чье-то волосатое лицо. Человек взревел и схватился за нос.
И ее обхватили со всех сторон, так что она не могла шевельнуться. Руки растянули крестом, пальцы связали, в рот запихнули кляп из грязной тряпки.
Вдруг, словно по мановению волшебной палочки, эта страшная возня прекратилась, и в трюме раздались звонкие, как выстрелы, удары бича.
Перед Анжеликой, растрепанной и помятой, но нетронутой, стоял помощник капитана, одноглазый Корьяно, размахивавший плетью и приказывавший насильникам отойти.
— Прицепи их снова, да живее! — рявкнул он на тюремщика, подгоняя его сильным пинком. Так как узники не проявляли покорства и что-то ворчали, он выхватил длинный пистолет и выстрелил в них. Один из заключенных упал, громко взвыв.
На пороге возник маркиз д'Эскренвиль.
— Ты зачем вмешиваешься, Корьяно? Я сам приказал спустить их с цепи.
Помощник повернулся на каблуках с быстротой, невероятной для этого толстяка.
— Вы что, с ума сошли? Вы им отдали эту женщину?
— Я один вправе налагать наказания на непокорных рабынь.
Корьяно, словно черный бык, выставивший рога, напустился на своего начальника.
— Вы что, с ума сошли? — повторил он. — Женщину, которая ценится на вес золота, отдать этим мерзавцам, этим свиньям, этим… Вам что, мало того, что мальтийские рыцари захватили под Тунисом нашу вторую бригантину?.. Мало того, что мы потеряли весь груз, да на шесть тысяч пиастров оружия, да еще всякие товары?.. Вы что, не знаете, что весь экипаж уже полгода не получал своей доли добычи?.. Что мы действуем набегами, обшаривая паршивые островки да нищие африканские берега, словно совсем обессилели?.. Этого всего вам мало? И вы еще хотите упустить фортуну, пославшую нам в сети эту женщину… Такую женщину! Блондинку, белокожую, с глазами цвета морской воды, хорошо сложенную, не слишком рослую и не слишком маленькую… Не слишком юную и не перезрелую… Самое, что требуется… У которой было кому научить ее любви, не покалечив… Вы что, не знаете, что в Константинополе девственницы упали в цене?.. На рынке требуют именно таких, как она… И вы решили бросить такое сокровище этим дикарям?.. Вы что, не посмотрели на их рожи!.. Там ведь и мавры есть… Раскованные, они так держатся за добычу, что их не оторвешь, разве что застрелив!.. Вы что, забыли, что стало с маленькой итальянкой, которую отдали «в трюм» в прошлом году? Ничего потом не оставалось сделать, как выбросить ее за борт!..
Корьяно остановился передохнуть.
— Послушайте меня, хозяин! — заговорил он потом спокойнее. — На рынке в Кандии этот товар из рук будут рвать. За такими женщинами три раза вокруг света объехать стоит. — И он стал отсчитывать по пальцам:
— Во-первых, француженка. Товар редкий, за которым гоняются. Во-вторых, воспитанная; видно по тому, как она держится. В-третьих, с характером, не похожа на восточных медуз. В-четвертых, блондинка…
— Ты уже это говорил, — раздраженно прервал его д'Эскренвиль.
— И ведь нам, нам она попала в руки!.. С такой фортуной нечего дурить… Говорю вам, за нее можно выручить десять тысяч пиастров, а то и двенадцать. Будет на что купить новое судно!..
Предводитель корсаров на минуту задумался. Потом повернулся и ушел.
Корьяно вывел Анжелику из вонючего логова. Поднялся с ней наверх и отвел в каюту, бдительно сторожа ее.
Она все не могла избавиться от дрожи и с трудом проговорила:
— Благодарю вас, сударь.
— Не за что, — пробурчал свирепый циклоп. — Это не ради вас, а ради денег. Не выношу, когда товар губят.
Глава 11
— Госпожа! Красивая госпожа!.. Хочешь пить?..
Тихий голос был настойчив. Анжелика приподнялась на локте. Голова у нее страшно болела, лоб казался свинцовым.
— Попей! Ты ведь хочешь пить.
Молодая женщина протянула губы к подставленной чашке. От свежей воды ей стало легче. Да, ей хотелось пить, ужасно хотелось.
— Эллида…
Ее затуманенный взор едва различал маленькое большеглазое личико.
— Ты знаешь французский?
— Хозяин научил меня.
— А откуда ты?
— Я гречанка.
— А как ты оказалась на этом корабле?
— Потому что я рабыня. Хозяин купил меня вот уже двенадцать лун назад. Но теперь я ему надоела… И он позволяет матросам мучить меня… В тот раз, если бы не ты…
— Где мы теперь?
— Возле Сицилии. Вечером виден огонь вулкана. Он дымится, проклятый…
— Сицилия… — механически повторила Анжелика. Протянув руку, она погладила темные кудри. Ей стало легче от того, что рядом была эта девушка, от ее сочувствия. — Приляг возле меня.
Гречанка испуганно оглянулась.
— Я не смею задерживаться здесь… Но я скоро приду опять. Я буду тебе служить, потому что ты была добра ко мне… Хочешь еще пить?
— Да, очень хочу. Помоги мне раздеться. Костюм жжет меня… это ты вчера его высушила и выгладила?
— Да.
Очень осторожно, легкими движениями, Эллида помогла Анжелике снять обувь, камзол, кюлоты и рубашку. Анжелика завернулась в простыню и тяжело упала на кушетку.
— Мне было очень жарко. Теперь легче.
Она не слышала, как рабыня тихонько вышла. Корабль шел быстро, его ритмичное покачивание успокаивало. Изредка слышалось хлопанье раздуваемых ветром парусов. Ощущая бег судна, Анжелика подумала, что отправилась на море искать свою судьбу. Она всегда мечтала об этом, с того самого дня, когда ее брат Жослен крикнул ей: «Я уезжаю на море…»
Корабль везет ее к ее любви… Но ее любовь скрывается где-то за горизонтом… «А помнит ли еще Жоффрей де Пейрак обо мне, желает ли он меня?
— внезапно спросила она сама себя. — Ведь я отказалась от его имени, а он мог отказаться от памяти обо мне… Пепел вулкана разлетается повсюду. Он покрывает дороги, по которым давно никто не ходил… И следы тех, кто когда-то прошел, уже не найти… А я умру под этим пеплом, — думала Анжелика. — Я задыхаюсь, мне жарко, этот пепел жжет меня, я поняла, что никто мне теперь не поможет…»
Дверь приоткрылась, и свет ручного фонаря проник во тьму каюты. В неясном свете обрисовалось глинистое лицо нагнувшегося над ней маркиза.
— Ну, прекрасная фурия, подумала о своем поведении? Решила, наконец, покориться?
Она лежала на животе, охватив голову руками. Ее прекрасные бледные плечи белели, как мраморные, а рассыпанные волосы придавали ей вид статуи. Она была странно неподвижна. Это был не сон. Д'Эскренвиль нахмурил брови, поставил фонарь на столик и нагнулся, приподнимая Анжелику. Ее тело не сопротивлялось, тяжелая голова опустилась на плечо пирата.
Покрывало соскользнуло, и обнажился прекрасный торс, золотисто-белый, с нежными тенями. Это тело было горячим, обжигало ему руки. Пират выпустил его и попытался поднять голову Анжелики, чтобы разглядеть ее лицо. Голова откачнулась назад, увлекаемая тяжестью густых волос, а с раздвинутых едва заметной улыбкой губ слетели еле слышные слова: «Любимый мой! Любимый мой!». Глаза под полуоткрытыми веками ничего не видели.
Маркиз д'Эскренвиль переводил взгляд с этого лица, исполненного боли и нежности, на нагое тело, упругую тяжесть которого он ощущал. Наконец он поднялся, осторожно положил ее на кушетку и укрыл. Снаружи мелькнула мгновенно спрятавшаяся фигура. Он окликнул:
— Эллида!
Девушка подошла, прикрывая покрывалом свои темные глаза. Маркиз показал рукой на каюту.
— Эта женщина больна. Ухаживай за ней.
Анжелике казалось, что ее душит кошмар. Она была одна на судне, мчавшемся темной ночью неизвестно куда. Слышались свист ветра в снастях, хлопанье парусов и тяжелые удары волн по корпусу корабля. Потом ее охватило сквозняком. Дверь каюты раскрылась. Ночь была безлунная, но откуда-то в каюту проникали слабенькие лучи света и время от времени доносились звуки странных приглушенных песнопений.
Анжелика поднялась. Она была очень слаба. С невероятным усилием добралась до двери и, уцепившись за косяк, машинально запахнула концы накинутой на нее шали. Стало чуть светлее, она увидела перед собой мостик и пошла к нему. Приятно было ступать босыми ногами по доскам, еще теплым от дневного солнца. Впереди мелькнули две тени, сверкнуло лезвие мавританской сабли, блеснуло дуло мушкета, и она подумала: «Это часовые». Она пыталась понять, что кругом, но мысли скользили, как струйки песка в песочных часах. Опять все кругом потемнело, она почувствовала, что теряет сознание, но все-таки оставалась на месте и видела свет фонаря у часовых. Потом как будто сдвинулась ставня, из глубины появился красный свет, отверстие расширилось, за ним стал виден трюм, слабо освещенный лампами, в отверстии показались бледные и темные пятна лиц, тянувшихся вверх. Из отверстия тянуло зловонием скопища человеческих тел.
«Так же пахло во Дворе Чудес, — подумала Анжелика. — И на галере, от мест для гребцов. Это рабы. Бедные рабы…» Она пошла вперед, миновав часовых, которые испуганно вскочили и стали шептаться. Может быть, им показалось, что они видели призрак?
Навстречу Анжелике метнулась белая фигурка, и мягкая рука обхватила ее плечи.
— Где ты была? Я тебя повсюду искала… Ох, как ты меня напугала. Пойдем, ляжем скорее! Здесь нельзя оставаться, тебе будет плохо. Пойдем, подруга! Пойдем, сестра моя!..
Корабль стоял на якоре. Анжелика поняла это по легкому покачиванию и редким толчкам. Она поднялась, опираясь спиной о стенку. Яркие лучи солнца с силой пробивались в каюту. Они и разбудили ее. Она подвинулась, уходя в тень от их обжигающей жары. Ночная тишина сменилась шумом и стуком. Сверху доносился топот босых ног, крики, свистки — суета растревоженного муравейника.
— Где я?
Она провела руками по лицу, чтобы сбросить завесу, мешавшую осознать окружающее. Пальцы были совсем тонкие, прямо прозрачные, она их не узнавала. Рассыпавшиеся по плечам волосы были легкими, шелковистыми, даже душистыми, словно заботливые руки долго и бережно расчесывали их. Она поискала глазами свою одежду и увидела, что она аккуратно сложена на сундуке. «Это все Эллида сделала. Эллида, эта ласковая рабыня, которая назвала меня сестрой».
Она принялась одеваться и удивилась тому, что корсаж свободно болтается на талии. Башмаков она не нашла и надела бабуши. Потом долго искала пояс и, наконец, вспомнила: «Да ведь это пират забрал его».
Понемногу к ней возвращалась память. Она встала. Ноги еще плохо держали ее. Все же, цепляясь за перегородки, она выбралась из каюты и сумела дойти до мостика, где никого не было. Шум доносился спереди. Она попробовала сделать еще несколько шагов, от свежего воздуха голова у нее закружилась, и она чуть не упала. А потом вскрикнула от восторга. Впереди был остров; там на фоне неба выступали чистые, белые очертания маленького античного храма. Он одиноко стоял на вершине небольшой горы, полузеленой, полусерой, скалистой и украшенной пышной растительностью, венчая ее, как дорогая жемчужина венчает корону. В наполненном солнечным светом воздухе храм как бы плыл и казался призрачным кораблем, идущим через мирные Елисейские поля. А вокруг виднелись колонны, много колонн, остатков исчезнувших храмов былых времен. Они поднимались белыми лилиями среди густой травы. Развалины, руины!..
Взгляд Анжелики скользнул вниз, по склону горы. На берегу виднелась деревня из нескладных квадратных домишек, скучившихся вокруг часовни в восточном стиле. Мужчины и женщины в черной одежде толпились на берегу, глядя на вставшую на рейде бригантину. На ней, на «Гермесе», и разыгрывалось привлекшее их внимание зрелище.
Поблизости от Анжелики хлопнула дверь, и быстро вышел человек. Она узнала его красный, немного полинявший редингот с полустертой вышивкой, а главное, загоревшее лицо в мелких морщинках, с выражением безумной злобы. Маркиз д'Эскренвиль. Она видела это лицо над собой, когда отчаянно сопротивлялась удушью. Эта жестокая гримаса напомнила часы мучительной борьбы. Она сжалась, стараясь стать незаметной. Неожиданный оклик заставил ее подскочить.
— Ах! Значит, тебе правда лучше!.. Ты поправилась? — спрашивала Эллида. — Вот почему ты вставала ночью… Как ты себя чувствуешь?
— Уже почти хорошо. Но что это за суматоха?
Молодая гречанка помрачнела.
— Сегодня ночью сбежал один из рабов, тот старичок, твой друг.
— Савари? — вскричала Анжелика, проваливаясь в пустоту отчаяния.
— Да. И хозяин в ярости, потому что ценил его за ученость.
Анжелика хотела пойти на нос, откуда доносился шум. Эллида удержала ее.
— Не показывайся… Хозяин в бешенстве!
— Мне надо знать, что там.
Эллида уступила, они осторожно подошли поближе и спрятались за канатами, наблюдая за происходящим.
У мостика собралась вся команда и еще какие-то люди, должно быть, рабы, мелькнувшие тогда в люке трюма. Там были женщины и дети, мужчины в расцвете лет, молодые и старики, самые разные люди, белые, смуглые, коричневые и черные, в самой разнообразной одежде, — от ярко расшитых плотных безрукавок жителей Адриатического побережья до арабских бурнусов и темных покрывал гречанок.
Д'Эскренвиль обвел всех тяжелым неподвижным взглядом и набросился на Корьяно, неторопливо и тяжело подымавшегося на мостик.
— Вот к чему приводит слабость! Я поддался лести этого старого ворона аптекаришки. И знаешь, что он сделал? Сбежал! Это второй раб, бежавший с моего корабля в течение месяца. Прежде со мной никогда такого не бывало. Ведь я — Ужас Средиземноморья! Меня так прозвали недаром! И надо же, чтобы я позволил обдурить себя какой-то жалкой мокрице, за которую в Ливорно не получить и полсотни пиастров… Он заморочил мне голову своей болтовней и увлек на эти несчастные острова, уверив, что я неслыханно разбогатею, потому что тут имеется какое-то чудесное вещество. И я ему поверил! Мне следовало помнить, что я захватил его вместе с тем проклятым провансальцем, который ухитрился удрать со своей баркой. А я еще починил эту скорлупку, чтобы побольше выручить за нее. Никто еще надо мной так не издевался. А теперь этот аптекарь!
— У него, конечно, были сообщники. То ли среди часовых, то ли среди команды, а может быть, среди рабов.
— Это я сейчас выясню. Корьяно, тут все собрались?
— Да, ваша светлость.
— Так, сейчас позабавимся. Ха-ха-ха! Над маркизом д'Эскренвилем никто еще долго не смеялся. А этого проклятого аптекаря я раздавлю, как клопа, когда поймаю. Мне следовало помнить, что этот старый дьявол потопил наш каик. Ну, пошли. Все сюда!
Так как все уже стояли на месте, никто не шевельнулся. Все молчали, тревожно поглядывая на мостик.
— Сегодня ночью с борта спустили каик, он исчез, а на нем был один из рабов. Кто нес стражу сегодня ночью? На страже были шесть человек, сменявших друг друга. Пусть они выйдут вперед. Скажите, кто виновен. Кто покажет на виновного, тот сохранит себе жизнь. Если сам виновный или виновные признаются, я их только выгоню из своей команды и высажу на этом острове. Признайтесь, прежде чем я успею перевести свое распоряжение на итальянский, греческий и турецкий.
Он повторил сказанное на трех языках. Капитан Матье перевел его слова на арабский.
Затем воцарилась тишина, прерывавшаяся только всхлипами детей, которых испуганные матери быстро заставляли умолкнуть. Наконец поднялся один из надзирателей и что-то прокричал.
Д'Эскренвиль и Корьяно переглянулись.
— Они ничего не знают. Дело обычное. Ну что ж, господа, хотите прикинуться дурачками, так прибегнем к обычному наказанию. Пусть стражники бросят жребий. Повесим того, на кого укажет судьба. Начнем! Вон ты и ты, идите сюда!
Двое, на кого он указал, вышли из ряда и поднялись на мостик. Один был красивый негр, другой — уроженец Средиземноморья, корсиканец или сардинец, со светлыми волосами и темной от загара кожей. Они не дрожали от страха. Среди флибустьеров было привычным делом, что жребий решал, кому расплачиваться за всех. И никто не пытался уклониться от судьбы.
— Вот эта раковина определит Божий суд, — сказал д'Эскренвиль. — Решка — это спинкой кверху, орел — ямкой кверху. Решка — это смерть. Ну, Мустафа, начинай.
Губы негра шевельнулись:
— Инч Алла!
Он взял раковину и подбросил ее.
— Орел.
— Теперь ты, Сантарио.
Сардинец перекрестился и бросил раковину.
— Решка!
На лице негра выразилось неописуемое облегчение. Сардинец опустил голову. Д'Эскренвиль усмехнулся.
— Судьба выбрала тебя, Сантарио. Но ты, быть может, не виноват? Если бы ты заговорил, то спас бы свою жизнь. Теперь уже поздно. На рею его!
Два матроса вышли вперед и схватили приговоренного.
— Обождите, — велел пират. — Мало вздернуть одного. Возьмемся за рабов. Они, разумеется, не видели побега, ничего не слышали, и никто из них ничего не скажет. Но расплачиваться им все равно придется, и судьба укажет кому. Так как предыдущий жребий выпал против христианина, пусть сейчас бросают только мусульмане.
Едва перевели это распоряжение, как среди мавров и турок поднялся крик негодования. Пожилой человек с красивым арабским лицом и выкрашенной хной бородой вышел вперед, отчаянно протестуя. Корьяно перевел:
— Он говорит, что справедливость Господня сама сделает выбор между верными и неверными.
Д'Эскренвиль опять усмехнулся.
— Вижу, дети мои, что плен и рабство не останавливают споров из-за веры. Ну что ж, пусть этот старый муэдзин и бросит ракушку. Если выпадет орел, значит, он сам указывает на жертву среди своих единоверцев.
Старик повернулся к подымающемуся солнцу, три раза простерся ниц и произнес несколько слов.
— Он говорит, что если Бог выберет для расплаты мусульманина, то он сам примет смерть, потому что он мулла, то есть алжирский священник.
— Ладно! Но хватит кривляний. Бросай ракушку, ты, старая обезьяна!
Мулла подбросил легкую раковину.
— Орел! — д'Эскренвиль разразился истерическим смехом. — Ах ты, старый притворщик! Повезло тебе, сумел выиграть. Теперь пусть христиане выбирают своего священника. Что? Давайте, давайте, где тот, кто вас благословляет? Ни одного священника? Так-таки нет священника?.. Нет священника? — кричал д'Эскренвиль с безумным смехом. — Тогда устроим другую потеху. Пусть судьба выбирает между самым старым и самым молодым из рабов-христиан. Ну, не моложе десяти лет. Я все-таки не Минотавр.
Воцарилась мертвая тишина, потом раздались женские вопли, матери старались укрыть своим телом прижимавшихся к ним мальчишек-подростков.
— Поторапливайтесь! — рявкнул д'Эскренвиль. — На корабле правосудие совершается быстро. Выходите сюда, а то я…
Эту исступленную речь прервал сильный глухой взрыв, раздавшийся в глубине корабля. Все были ошеломлены. Потом раздался крик:
— Пожар!
Над кормой поднялось облако белого дыма, вырывавшегося из вентиляционных отверстий. Рабы заметались в панике, но бичи сторожей быстро навели среди них порядок.
Д'Эскренвиль со своим помощником бросились на корму.
— Чья первая вахта? — проревел он.
Несколько испуганных матросов вышли вперед.
— Четверо к люку — поднять его, еще четверо спуститесь вниз и посмотрите, что там творится! Дым идет из отсека, где лежат припасы, возле камбуза.
Никто, однако, не шевельнулся. Все словно окаменели.
— Это дьявольский огонь, ваша светлость, — пролепетал один из матросов. — Посмотрите, какой дым, это не наш, не христианский дым…
Действительно, вырывавшиеся из люка струи дыма тяжело тянулись над самой палубой, они были то густобелые, то расплывались, словно туман над болотом. Д'Эскренвиль сделал шаг вперед и протянул руку ладонью вверх, согнув ее горсточкой, потом поднес к носу.
— Странно пахнет…
Опомнившись, он выхватил пистолет из-за пояса Корьяно и заорал:
— Сейчас пущу вам всем пули в зад, если не спуститесь вниз, как приказано.
В эту минуту среди клубов пара люк приоткрылся. Все закричали, и сам д'Эскренвиль отступил на шаг.
— Призрак!..
— Выходец с того света!
Из самого густого клуба дыма вышла фигура, закутанная во что-то белое и влажное, и глухой голос произнес:
— Прошу вас, господин д'Эскренвиль, не беспокойтесь. Это ничего, вовсе ничего… Не стоит вашего внимания…
— Что… Что это значит? — прорычал растерявшийся пират. — Ах ты, проклятый алхимик! Мало того, что все утро мы тебя проискали, ты еще пожары устраиваешь у меня на борту!
Фигура медленно выпутывалась из белого кокона. Сначала появилась голова и бороденка Савари, потом он чихнул, закашлялся, снова укрылся своим саваном, протянул руки, жестикулируя, и наконец скрылся в люке, захлопнув его за собой.
Анжелике, как и всем присутствующим, казалось, что совершается какое-то колдовство. Но вскоре Савари появился опять, поднявшись по лестнице, ведущей на второй мостик. Он был спокоен и как будто очень доволен, хотя лицо его было в саже, а от порванной и запачканной одежды исходил странный сладковато-тошнотворный запах. Он объяснил, что пожара нет, а пары и взрыв вызваны проделанным им «опытом, обещающим чрезвычайно много для науки вообще и для плавания по морю, в частности».
Предводитель пиратов оглядел его и крикнул яростно:
— Ты что же, не сбежал?
— Я? Зачем мне бежать? Мне очень хорошо у вас на корабле, ваша светлость.
— А каик? Кто спустил его в море?
Над поручнями показалось курносое румяное лицо молодого матроса, поднимавшегося по спущенной с борта веревочной лестнице. Он остановился, растерявшись.
— Каик, хозяин?.. Это я взял его и поехал утром на остров за вином.
Д'Эскренвиль успокоился, а Корьяно позволил себе рассмеяться.
— Ох, хозяин. С тех пор как сбежал этот проклятый марселец, вам только и мерещатся побеги. Это ведь я приказал Пьеррику отправиться с утра пораньше за вином.
— Идиот! — Раздосадованный пират пожал плечами и отвернулся. И тут он увидел Анжелику.
Хмурое лицо его расправилось. Он сделал усилие, чтобы показаться любезным.
— А, вот и наша прекрасная маркиза. Вы, значит, поправились? Как вы себя чувствуете?
Она все еще держалась за стенку и смотрела на него с ужасом и непониманием. Наконец она прошептала:
— Извините меня, я не понимаю, что со мной было. Разве я была больна?
— Больше месяца, — усмехнулся пират.
— Месяц? Боже мой! Где же я теперь?
Маркиз взмахнул рукой, указывая на остров, увенчанный руинами.
— Перед вами, сударыня, остров Хиос, он находится в середине Киклад, греческого архипелага.
Глава 12
Анжелика помнила, что корабль был где-то в водах Сицилии, когда она заснула, и вот теперь, спустя месяц, она проснулась на краю света, среди забытых богом греческих островов, в руках пирата-работорговца.
Спрятавшись в своей узенькой каюте, она напрасно пыталась вспомнить, что с ней было. Усевшаяся у ее ног Эллида рассказывала, как они с Савари ухаживали за ней день и ночь, борясь с пожиравшей ее лихорадкой. Иногда к ним заглядывал маркиз д'Эскренвиль, равнодушно смотрел на метавшуюся без сознания женщину и, уходя, цедил сквозь зубы, что живым сдерет с них кожу, если они дадут умереть «такому добру».
— Я за тобой хорошо ухаживала, подруга, ты сама знаешь… Когда у тебя голова стала меньше болеть, я протерла тебе волосы ароматным порошком. Теперь твои волосы очень красивые. И ты сама скоро похорошеешь.
— Дай мне зеркало, — с тревогой попросила Анжелика.
Она посмотрела и поморщилась: бледные впавшие щеки, огромные глаза. Может быть, пират откажется теперь от мысли продать ее.
— А тебе не стыдно ходить одетой по-мужски? — спросила Эллида.
— Нет. Я считаю, что так удобнее.
— Жаль. А ты, наверно, так была бы хороша во французских платьях, о которых столько говорят.
Читать бесплатно другие книги:
