Прости меня, Леонард Пикок Квик Мэтью
Адский огонь не входит в мои планы.
Рай не входит
в мои планы.
Холод и тьма не входят в мои планы.
Абсолютное небытие.
Вот что мне нужно.
Небытие[56].
26
Я наблюдаю за мамой объекта, которая как на ладони в кухонном эркере; благодаря падающему сверху мягкому свету кажется, что все происходящее – сцена из какого-то фильма, а эркер – просто киноэкран под открытым небом.
Я решаю назвать фильм «Миссис Бил готовит своему извращенцу-сыну его последний ужин».
Это довольно скучная картина в буквальном смысле слова, но она порождает в моей душе бурю эмоций по чисто личным причинам.
Я помню миссис Бил еще с того времени, когда мы были детьми: тупая как пробка[57], но в принципе очень милая.
Когда я приходил к ним в гости, миссис Бил непременно заказывала пиццу, даже если мы и не хотели есть. Всегда только пиццу. Вечную пиццу. Типа, в их доме было так заведено: если приходят гости, которым еще нет четырнадцати, их с ходу начинают угощать пиццей.
А еще она любила напевать мелодии из мюзикла «Кошки», и делала это так часто, что теперь я знаю наизусть большинство текстов, хотя никогда не видел самого шоу и ни разу не слушал его в записи[58].
Ее любимой песней была «Память».
Она также любила песню о «Мистере Мистофелисе», который был явно не дурак.
Даже странно, почему я вспоминаю об этом именно сейчас, когда сижу и подбираю эвфемизмы из военной лексики, причем на душе у меня жутко погано, поскольку миссис Бил и не подозревает, какую услугу, по версии Чарльза Дарвина, я окажу человечеству, убив ее сына, ведь она понятия не имеет, что он из себя представляет, что он натворил и что еще способен сделать?!
Даже через миллион лет она не поверит, через какой ад заставил меня пройти ее сынок.
Она не поверит, так как в противном случае сомневаюсь, что она смогла бы спокойно распевать песенки из дурацких мюзиклов, хлопоча по хозяйству, а это ее самое любимое занятие, по крайней мере, было таковым, когда я еще водился с Ашером в младших классах[59].
Я стараюсь не думать о том, как она услышит выстрелы, прибежит в комнату Ашера, начнет кричать, возможно, обхватит руками его окровавленную голову, пытаясь засунуть мозги обратно в простреленный череп[60], а затем будет бесконечно оплакивать вымышленного мальчика, которого в принципе и не существовало, сына, которого у нее никогда не было, потому что она искренне верит, будто ее Ашер – настоящий ангел.
Она так и не сумела заметить, насколько он изменился, а если и заметила, то предпочла закрыть глаза на очевидный факт: выходит, она тоже виновата в преступном небрежении.
Не поймите меня неправильно, но я хочу сказать, что у меня рука не поднимется пристрелить миссис Бил, так как она вечно распевает песенки из «Кошек» и лично мне ничего плохого не сделала.
Но если хорошенько подумать, она заслуживает порицания не меньше, чем Линда и мой папа, независимо от того, живет он сейчас в своей Венесуэле или уже давно помер.
Люди, которых мы называем Мама и Папа, дали нам жизнь, а затем пустили все на самотек и не попытались объяснить что к чему – типа, заботься о себе сам и отстаивай свое место под солнцем, – не учитывая, что ты, может, сделан из другого теста и не годишься для такой жизни.
От таких мыслей мне становится совсем паршиво и я начинаю дрожать.
– Ну давай же, Объект Ашер! Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать! Возвращайся домой, чтобы я мог покончить со всей этой бодягой раз и навсегда, – шепчу я, наблюдая за тем, как седовласая миссис Бил достает из духовки цыпленка.
Она отлично видна в широкой раме окна: вот она режет мясо и шевелит губами.
Она снова поет[61].
27
Где-то в глубине души я понимаю: именно в этом месте мне следует кое в чем признаться, тем более что, если я осуществлю свой план, у меня не будет возможности сделать какие бы то ни было заявления.
Через несколько месяцев после нашего похода на концерт «Грин дей» Ашер провел неделю со своим дядей Дэном, с которым рыбачил где-то в пенсильванской глубинке, кажется, в Поконосе. Ашер любил своего дядю Дэна – тот был и высоким, и уверенным в себе, и забавным, да к тому же водил крутой пикап и вечно брал Ашера с собой в разные интересные места: и в кино, и на автогонки, и даже на охоту. О таком дяде, как дядя Дэн, мечтает каждый ребенок. Помню, он тогда покорил меня буквально с первого взгляда. Он реально казался отличным парнем, что делало всю историю еще паскуднее[62].
Но когда Ашер вернулся после той самой рыбалки, я понял: с ним явно что-то не так.
У нас тогда был совместный школьный проект – насчет древних цивилизаций, – и мы выбрали инков. И вот после возвращения с рыбалки, на которую он ездил с дядей Дэном, одним воскресным вечером мы наносили последние штрихи на макет Мачу-Пикчу в доме у Ашера. Как сейчас помню, Ашер тогда почему-то прятал от меня глаза и упрямо твердил: «Ничего!» – на мой вопрос, что случилось. Наконец он сказал: «Если ты еще раз спросишь, что случилось, я тебя урою». И посмотрел на меня так, будто хотел убить меня, и в тот момент он был явно на это способен.
Я ничего не сказал, и мы молча закончили наш Мачу-Пикчу. Основу мы смастерили из «Лего», вместо травы использовали настоящий дерн, а маленький храм в форме куба, над которым мы провозились несколько недель, был из папье-маше. Насколько я помню, макет получился потрясающим – типа, ни до того, ни после нам не удавалось сделать настолько классную вещь. И еще буквально неделю назад Ашер реально им гордился, и не просто гордился, а был на седьмом небе от счастья. Но сейчас, не успел я нанести финальный слой краски, Ашер принялся молотить макет кулаками.
– Что ты творишь?! – завопил я, потому что мы неделями работали над проектом.
Но он продолжал тупо крушить макет кулаком, словно безжалостный маленький божок.
Жуткое зрелище, и не только потому, что он уничтожал плоды нашей кропотливой работы, а скорее потому, что я наконец увидел его истинную сущность.
Я попытался оттащить его, но он двинул мне кулаком в лицо, поставив мне под глазом самый настоящий фингал.
Затем он начал плакать, даже не плакать, а реально рыдать.
Вошла его мама и увидела, что происходит.
– Что случилось? – спросила она.
Я остался стоять с открытым ртом, а она попыталась обнять Ашера, но он оттолкнул ее и убежал в свою комнату.
Мне еще никогда не было так неловко.
Я даже не смог толком объяснить родителям, что, собственно, произошло, потому что и сам толком ничего не понимал.
Если вы думаете, будто они позвонили миссис Бил и засыпали ее вопросами, то сильно ошибаетесь. Линду больше волновал безобразный синяк у меня под глазом, чем то, почему у Ашера съехала крыша, а папа философски заметил:
– В этом возрасте мальчики всегда дерутся. Это значит, что они просто взрослеют.
Потом Ашер еще несколько дней не ходил в школу, но вот однажды вечером он объявился у меня дома и спросил:
– Мы можем поговорить?
– Конечно, – сказал я.
Папы и Линды дома не было. Мы прошли ко мне в комнату, и Ашер начал метаться, как зверь в клетке. Я еще никогда не видел его таким.
– Прости, что испортил наш макет, – сказал он.
– Все нормально. – Если честно, мне было глубоко наплевать на испорченный макет, но вот то, как он обошелся со мной, определенно не было нормальным, и я это знал.
Почему я ответил, что все нормально?
Мне следовало сказать: «Какого черта ты поставил мне фингал? Что с тобой не так?» Но я этого не сделал.
А жаль. Может, если бы я разозлился…
– Кое-что произошло во время рыбалки, – произнес Ашер.
И как-то странно посмотрел на меня.
В глазах его было отчаяние.
Но затем он отвел взгляд и добавил:
– Не обращай внимания. Мне надо идти. – И поспешно вышел из комнаты.
Я был настолько ошарашен, что не сказал Ашеру ни слова и позволил ему уйти просто так. Теперь-то я знаю, что мне следовало остановить Ашера, спросить, что случилось, предложить свою помощь или, по крайней мере, сообщить кому-нибудь о его странном поведении, но меня напугало застывшее в глазах Ашера отчаяние. Я не хотел, чтобы он снова мне врезал, и вообще, ведь тогда я был просто ребенком.
Откуда мне было знать, что нужно делать?
На следующий день Ашер вернулся в школу и, похоже, реально пришел в норму. Мало-помалу все утряслось. Наш учитель позволил нам воссоздать наш Мачу-Пикчу за три четверти баллов, и мы успешно справились с задачей, причем на восстановление макета у нас даже ушло в два раза меньше времени, чем на его создание.
Но затем Ашер начал привязываться к ребятам помладше и попокладистее.
А во время перерыва на ланч прикалывался надо мной, плел какую-то несусветную чушь типа того, что он видел, как я дрочил, глядя на фотку его мамы, или что в раздевалке я хватал его за член, и вообще, теперь он постоянно жал из меня масло в коридоре или старался притиснуть к шкафчикам.
Мне это вовсе не нравилось, но я молчал.
Почему?
Я должен был что-то сказать – и не просто с целью самозащиты, а скорее потому, что Ашер, как мне кажется, хотел, чтобы я спас его.
Типа, Ашер, похоже, хотел, чтобы я положил всему этому конец и на каком-то подсознательном уровне специально меня злил, явно рассчитывая на то, что в результате я все расскажу окружающим нас взрослым и они придут ему на помощь. И теперь я мысленно задаю себе вопрос: а не было ли все то, что произошло позже, – наезды, а затем и та гнусная история – просто попыткой наказать меня за неспособность защитить его?
И когда в конце концов я сумел постоять за себя, когда он наконец от меня отвязался, я понял, что будут другие.
А что, если бы у меня с самого начала хватило сил спасти нас обоих – нас всех?
И вот теперь мне предстоит взять на себя то, о чем я должен был позаботиться гораздо раньше.
Я должен положить этому конец.
28
Мой объект появляется в следующей сцене фильма «Миссис Бил готовит своему извращенцу-сыну его последний ужин» – я вижу его на экране под открытым небом, а именно в кухонном эркере.
Я начинаю обливаться потом.
Вспомогательный вражеский объект под кодовым названием «Мать Ашера» целует основной объект в щеку.
Основной объект что-то говорит и исчезает.
Основной объект похож на типичного американского мальчишку из хорошего кино, вроде парнишки, с которым можно запросто отпустить дочь на выпускной бал. При виде картинки с послушным сыном, застывающей на экране под открытым небом, я чувствую, как по жилам быстрее течет кровь, а когда я снимаю «вальтер» с предохранителя и кладу палец на спусковой крючок[63], сердце начинает биться короткими пулеметными очередями.
Каждый дюйм моего тела покрыт липким потом, хотя на улице не больше восьми градусов. Еще минуту назад я трясся от холода, но сейчас мне хочется снять футболку – настолько мне жарко.
Секундой позже зажигается свет в спальне основного объекта; это должно послужить мне сигналом, что пора наконец сдвинуться с места и реализовать мой план, но ноги будто приросли к земле.
Основной объект включает компьютер, лицо моей мишени начинает светиться, как у пришельца.
Убей пришельца, думаю я.
Вспомни, что он с тобой сделал.
У тебя есть на это все права.
Он не человек.
Он вещь.
Объект.
Не забудь использовать свои военные знания, по крупицам полученные из Интернета.
Я покидаю свое тело, и мой дух взмывает вверх примерно на пятнадцать футов, так что я взираю с высоты на плоть, и кости, и кровь – словом, на материю, из которой когда-то состоял.
Богартовская шляпа мешает разглядеть выражение моего лица, но моя правая рука вытянута и «вальтер» направлен на основной объект.
Ноги мои отказываются идти, однако я – легкий, как призрак, – начинаю планировать над задним двором, в кромешной тьме.
Я похож на застывшую строчную букву «r», распластанную на льду.
Что меня тянет? Я парю в плотном зимнем воздухе и неожиданно осознаю, что мой дух словно тоже кто-то тянет за собой – я, типа, следую за своей плотью, точно гелиевый шарик, привязанный к запястью малыша[64].
Я стою, прижавшись к окну объекта, и вспоминаю, чтo он делал со мной столько раз в этой самой спальне.
Как я был смущен.
Как хотел, чтобы это кончилось.
Как он запугивал меня.
Как он заманивал меня в психологическую ловушку.
Как он говорил, что, если я перестану делать то, что мы делаем, он растрезвонит на весь мир, чем мы тут занимаемся, вплоть до мельчайших подробностей, и тогда буквально каждый начнет дразнить меня педиком, а возможно, даже постарается сделать из меня отбивную. Люди непременно поверят ему, а не мне, когда он скажет, будто это я заставил его заниматься такими гадостями.
Как он грозился распространить наше видео, которое снял втайне от меня на камеру якобы выключенного компьютера, если я перестану делать то, что он хочет, чтобы я делал.
В первый раз он просто намекнул, что его дядя показал ему, как можно словить кайф таким способом, какого я даже представить себе не могу.
Я хотел словить кайф.
Какой дурак не захотел бы?
Нам было почти двенадцать.
Мы боролись, типа, по всем правилам Всемирной ассоциации реслинга.
Просто баловались.
На мне была моя лыжная маска, и я представлял, будто я Рей Мистерио.
Он всегда был Джоном Сина.
А потом мы уже не боролись.
Мы делали что-то, чего я не понимал, что-то волнующее, опасное.
Что-то, к чему я был не готов, что-то, чего я на самом деле не желал.
Мы прикидывались – или нет?
Затем Ашеру постоянно хотелось бороться.
Я начал задавать вопросы – пытался понять происходящее.
Ашер велел мне ни о чем не спрашивать, помалкивать о наших отношениях и вообще стараться поменьше думать, и когда он мне это все говорил, вид у него становился жутко злобным, словно передо мной был кто-то, кого я не знаю, а вовсе не мой лучший друг.
Чем чаще это случалось, тем менее дружелюбным он становился.
И так продолжалось два года.
Я не хотел терять друга.
А вам разве никогда не приходилось делать нехорошие вещи просто ради сохранения дружбы?
Я старался обходить стороной спальню Ашера – не хотел оставаться с ним наедине, – но он был настойчив, постояно предлагал мне заняться борьбой, и это стало нашим кодовым словом.
Затем я начал отказываться под разными предлогами: говорил Ашеру, будто не могу с ним играть, так как не сделал уроки или меня наказала мама, ну и все прочее. Он быстро понял намек, и вот именно тогда-то он и принялся меня запугивать.
Все закончилось кулачной расправой: Ашер здорово накостылял мне, так как я отказался заниматься «борьбой».
Он всегда был сильнее и больше меня.
А я плевать хотел на побои.
Что позволило мне обрести желанную свободу.
Когда я недвусмысленно дал Ашеру понять, что, если для достижения своей цели он продолжит заниматься рукоприкладством, я буду вечно ходить в синяках, а это, естественно, вызовет ненужные вопросы.
Может, именно тогда я и стал мужчиной.
Когда родители спрашивали о синяках, я отвечал, что подрался с Ашером.
Они никогда не задавали лишних вопросов.
Возможно, они даже решили, будто я голубой.
Кажется, однажды я попытался признаться Линде, но она категорически отказалась мне верить и быстро сменила тему разговора. Не помню точно, чтo именно я тогда ей сказал, скорее всего, напустил туману. И вообще, как можно говорить напрямую о таком дерьме, когда у тебя пубертатный период?! Я вспоминаю, как она тогда рассмеялась, будто я просто задорно пошутил. Вспоминаю, как тоже рассмеялся, потому что так безопаснее, хотя, возможно, тут я слегка загнул. Может, я и пытался объясниться, но эти моменты почему-то практически стерлись из памяти, поэтому ничего утверждать не могу.
Никто и никогда так и не узнал правды, что, наверное, очень неправильно – и даже опасно.
Я стал фриком, тогда как Ашер каким-то образом умудрился сделаться и популярным, и хорошо адаптивным, и, по мнению большинства людей, вполне нормальным, по крайней мере, внешне.
Хулиганы всегда популярны.
Почему?
Люди любят сильных.
Интересно, а если я пристрелю Ашера, то стану сильнее, хотя бы на время?[65]
Но сейчас, стоя под окном его комнаты, я снова становлюсь тем испуганным мальчуганом, чьи родители рассеянные и вообще пропащие, чья мама ни слова не говорит, когда однажды застает своего сына и его лучшего друга голышом, а просто закрывает дверь и делает вид, будто ничего не случилось[66].
И по какой-то неведомой мне причине я начинаю вспоминать тот летний день, еще до начала всей этой скверной истории, когда мы просто были двумя обычными пацанами.
Наверное, последнее хорошее воспоминание, сохранившееся у меня о моем старом друге.
В тот день нам с Ашером вдруг взбрело в голову оседлать свои велосипеды и поехать куда глаза глядят.
Выехали мы в девять утра, а дома нас ждали только к обеду, то есть к пяти.
Таким образом, в нашем распоряжении было восемь часов, и мы решили три с половиной часа ехать вперед, а затем повернуть назад, в сторону дома; на обратный путь мы оставили четыре с половиной часа, поскольку знали, что к тому времени прилично подустанем.
Абсолютно бесцельная поездка – подобные идеи возникают в голове у детей, которым летом становится скучно до одури. Мы никогда еще не покидали пределов города без родителей и отлично знали, что по головке нас не погладят, поэтому у нас жутко билось сердце, когда мы в нарушение всех запретов принялись упрямо жать на педали.
Помню, как Ашер ехал впереди, прокладывая нам дорогу через городки, где мы прежде не бывали, хотя это было совсем близко, а еще помню чувство свободы – незнакомое, живое, пьянящее.
Помню, нам пришлось остановиться, когда опустился красно-белый шлагбаум, мы смотрели на проходящий поезд, и я вдруг заметил, что футболка Ашера промокла от пота. Он заставлял нас усердно крутить педали, и у меня уже начали гореть бедра, но стоять и ждать на жаре оказалось еще тяжелее. Когда прошел поезд и шлагбаум поднялся, мы снова тронулись в путь.
Ашер постоянно оглядывался через плечо и улыбался мне – и в этот момент я любил его, как любят брата или верного друга, – и мне было плевать и на надоедливую мошкару, и на шаловливый ветер, который трепал волосы.
Помню, как мы сидели у пруда в незнакомом парке в незнакомом городе, где мы вообще никого не знали, и ели вчерашнюю пиццу, которую предусмотрительно завернули в фольгу и сунули в рюкзак.
Мы даже практически не разговаривали, но улыбались как дураки, радуясь этому празднику непослушания, благодаря которому оказались совершенно одни в большом мире; мы до сих пор не могли поверить легкости осуществления нашего замысла: а всего и делов-то, что запрыгнуть на велосипед, нажать на педали, освободившись таким образом от опеки родителей, и вырваться из привычного круга вещей – ведь впереди нас ждало столько всего неизведанного и интересного.
Тот день опьянил нас новыми возможностями.
Мы оба это понимали, и потому у нас не было нужды облекать свои чувства в слова.
Все было понятно без слов.
Что с нами случилось?
Что случилось с двумя мальчишками, которым просто нравилось часами крутить педали?
Ствол моего «вальтера» теперь практически касается стекла.
Основной объект не подозревает о моем присутствии.
Основной объект находится примерно на расстоянии пяти футов от меня.
Если твой дедушка сумел ликвидировать нехорошего человека, значит и ты тоже можешь, думаю я.
Экран компьютера освещает призрачным светом спальню объекта.
Я парю над своим телом и одновременно пытаюсь положить указательный палец на спусковой крючок,
и «вальтер»
сейчас
выстрелит,
и стекло
разлетится
вдребезги,
и голова
объекта
взорвется,
точно тыква.
Но по какой-то причине ничего этого не происходит.
Объект выключает компьютер, и комната погружается во мрак.
У меня уходит несколько секунд на то, чтобы глаза привыкли к темноте, – и вот я вижу, как Ашер уже сжимает в руке свой член и дрочит, не вставая со стула, он только немного отодвинул его в сторону, чтобы работающий как насос кулак не стукался о крышку письменного стола. Объект даже запрокидывает голову.
И, как ни странно, наблюдая за тем, как Ашер дрочит всего в пяти футах от меня, я думаю о жарком летнем дне, когда мы отправились на велосипедную прогулку: мне вдруг захотелось стереть все паскудное, что случилось потом, и навсегда вернуться в тот самый день.
Помню, тогда мы в назначенное время повернули назад, так как боялись опоздать к обеду и навлечь на себя подозрения родителей.
Неожиданно мы оказались перед автомобильным салоном, где были все эти красные, белые и синие шарики, оставшиеся после Четвертого июля. Мы поставили ноги на теплый асфальт, слезли с великов и принялись обозревать новую землю, которую только что открыли.
Словно мы были маленькими Христофором Колумбом и Понсе де Леоном.
Словно мы покинули безопасную сушу и оказались в неведомых водах.
BMX-велосипеды были нашими кораблями.
– Далековато забрались, – сказал Ашер.
А я улыбнулся и кивнул:
– Мы можем делать так каждый день. Ездить в самых разных направлениях! Куда показывают спицы наших колес!
Помню восторженное выражение лица Ашера, будто он внезапно обнаружил, что у нас есть крылья и мы можем летать.
Его глаза сияли, совсем как летнее солнце у нас над головой. Но он так и не собрался повторить нашу смелую вылазку, причем я до сих пор не понимаю почему.
Родители нас не поймали.
Мы не влипли в неприятности.
Поездка оказалась на редкость удачной.
Однако в результате мы так и не удосужились выбраться на целый день из города, возможно, потому, что дядя Дэн уже начал мутить воду, и прямо сейчас мне становится чертовски грустно – ведь упущена такая замечательная возможность, – я невольно начинаю реветь в три ручья, и перед глазами все расплывается.
Мой «вальтер»
до сих пор
направлен
на основной объект,
однако я начинаю
понимать, что не могу
завершить
свою миссию.
Я
ужасный
солдат.