Взгляд со второго этажа Щуров Евгений
– Не надо, папа, я в порядке, да.
– Ну держись, девочка! Потом мне позвони.
– Хорошо, папа, пока, – я положила телефон в сумочку.
Майор Костырин открыл дверь в кабинет и пригласил меня садиться. Я села на стул у его стола и тупо смотрела на письменный прибор, пока майор отпирал дверку сейфа и доставал оттуда папку.
– Хотите кофе? – спросил он, садясь в кресло.
– Спасибо, не надо.
– Воды?
– Нет, – разговаривать всё ещё не хотелось.
– Ольга, скажите, в каких отношениях с вашим мужем был Борис Павлович?
– В очень добрых… Вы что, думаете, он мог убить Семёна? – я усмехнулась. – Скорее, Семён Арсеньевич мог бы из-за денег ликвидировать папу, ну чисто теоретически, конечно, муж и мухи не обидит… Да и папа очень добрый.
– Поймите правильно, Ольга, это моя работа – найти убийцу, заказчика. А это тот, кому очень выгодна смерть Семёна Арсеньевича. Проверять будем все версии…
– Тогда запишите, что я с утра никуда из дома не выходила, да! – перебила я майора довольно резко.
– Ну, Ольга, не злитесь, я же говорю, это моя работа!
– Хорошо.
– А сами-то вы что-нибудь думаете об этом?
– Нет. Ещё не думала, – я посмотрела Костырину прямо в его карие глаза. – Ещё часа не прошло, как это узнала. Мне пока не до того… Пойдёмте на опознание, пока я в силах.
– Да, пойдёмте.
Майор взял бумаги, встал из-за стола, подошёл ко мне и предложил руку. Я протянула свою, встала со стула. Мы вышли из кабинета и пошли по коридорам куда-то вниз, в подвал. Майор изредка придерживал меня за локоть.
– Александр, мне страшно, – тихо произнесла я.
– Не бойтесь, это быстро. Мне кажется, вы сильная женщина.
И тут у меня из глаз потекли слёзы! Мне стало очень жалко себя саму, сильную женщину, которая проревела ночами глаза рядом с таким мужем! Семён никогда не обижал меня грубостью, инстинктивно догадываясь, что грубости я не потерплю. Но вёл себя порой так, что лучше бы ударил. Всё его бабы!
– Ну не плачьте, Ольга! – Костырин увидел слёзы и вновь взял меня за локоть. – Пять минут, и лейтенант отвезёт вас домой. Сейчас налью вам воды. А может, коньяк?
– Нет-нет, только не алкоголь! У меня ещё сильней голова разболится.
Мы дошли до двери с короткой вывеской «Морг». Морг, смерть, жизнь, труп…
Майор открыл дверь и, секунду замешкавшись, пропустил меня вперёд.
– Чёрт, не знаю, как по этикету пропускают дам в такое заведение.
– Это неважно, – всхлипнула я. Слёзы продолжали катиться из глаз.
Когда доктор приподнял простыню с головы мертвого Семёна, слёзы сами высохли. Я смотрела на очень бледное усатое лицо своего мужа, и страх ушёл. Это был не тот Семён, которого я знала почти двадцать лет. Это был просто труп Семёна, просто мёртвое тело. Полусемён. Оболочка. Чего-то очень важного не хватало. Я успокоилась окончательно. Майор формально спросил:
– Это ваш муж? Семён Арсеньевич?
– Да.
– Подпишите здесь, – сказал тихо майор и подал мне папку.
Доктор накрыл простыней лицо Семёна. Я расписалась в бумагах. Мы с майором вышли и молчали до входа в его кабинет.
– Сколько работаю – не могу привыкнуть к смерти, – произнёс Костырин.
Я промолчала. Для меня смерть представляла собой неизъяснимый ужас, с каким сталкивается каждый человек, кто чаще, кто реже. Когда умерла мама несколько лет назад, я стояла у гроба на похоронах и смотрела на нее с таким чувством, будто это какая-то ошибка, игра в театре, что она сейчас откроет глаза и скажет: «Прости, дочка, я глупо пошутила». Мне казалось несправедливым, что мама умерла, что оставила меня без своей ежедневной заботы, ласки, и чувствовала себя очень обделённой. После смерти мамы, сейчас, я думаю, что это был мой самый близкий и родной человек после сына.
Майор позвонил лейтенанту, чтобы тот отвёз меня домой. Положив трубку, сказал:
– Спасибо, Ольга. Мы с вами ещё увидимся.
– Хорошо. Звоните, приеду, если понадоблюсь.
– Простите, а вам самой важно, чтобы мы нашли убийцу?
Я задумалась, услышав вопрос Костырина. Что изменится, если убийцу найдут? Ничего! Я не стану мстить, не стану бросаться на него в зале суда, я даже на суд не пойду! И что случится, если не найдут? Тоже ничего не случится.
– Нет, Александр, мне не важно, – твёрдо ответила я и встала. – Где ваш лейтенант? Мне тяжело здесь находиться.
– Сейчас подойдёт, минутку.
В кабинет вошёл лейтенант.
– Товарищ майор! Готов.
– Отвези Ольгу Борисовну домой, потом езжай быстро обратно, есть задание.
Я уже вышла в коридор. Лейтенант догнал меня и шёл рядом.
– Вот сюда, – он показал выход к лестнице.
Мы вышли во двор через какой-то другой вход. Пропуск у меня никто не спрашивал.
– Я машину во двор загнал, думал, долго здесь пробудете, – сказал лейтенант. – На таких процедурах и в обмороки падают, и скорую вызывают.
– Я сильная, – ответила я.
Сели в машину. По дороге лейтенант не доставал меня разговорами, уверенно и быстро вёл машину. «Интересно, когда отдадут Семёна? Папа, конечно, всё организует, как положено. Хорошо, что у меня есть такой папа. Где сейчас Ванечка?»
Я достала телефон и набрала сына.
– Да, мама?
– Ванечка, здравствуй, сынок! Ты где?
– Мама, я дома, собираюсь в Лондон, потом в аэропорт сразу. Как это случилось?
– Ваня, папу застрелили. Больше ничего не знаю. Прилетай скорее! Мне так плохо без тебя!
– Мам, думаю, к ночи буду дома, пока!
– Пока, сыночек, жду!
Отбой. Ваня летит домой. Несколько дней мы будем вместе, потом он снова уедет в свою Англию, и я останусь совсем одна, даже без компании проклятого мужа. Может, пойти учиться? К примеру, управлять своей фабрикой?
Тут я осознала, что назвала фабрику своей. Никогда раньше такого не было! В разговорах я называла её «нашей», имея в виду себя и Семёна, нашу семью. Теперь, по брачному соглашению, фабрика моя. Все сто процентов акций!.. Нет. Неинтересно. Не знаю пока. Ванечка уедет – буду думать.
– Приехали, Ольга Борисовна! – лейтенант вывел меня из раздумий, открыв дверь с моей стороны.
– Спасибо! До свидания.
– До свидания!
Я пошла в дом. Николай встречал меня на крыльце.
– Устали, Ольга Борисовна? – спросил он.
– Устала. Сделай мне, пожалуйста, чаю. Я буду у себя.
– Хорошо.
Поднявшись к себе, я рухнула на кровать, не раздеваясь. Голова болела. Запел телефон в сумке. Вставать не хотелось. Вспомнила, что папа просил позвонить, как буду дома. С трудом поднялась. Звонила Вероника.
– Оля, привет! Как ты? Бедняжка! Он так мало прожил! Ты у нас сейчас самая завидная невеста, – трещала она в трубку. – Ой, прости! Тебе сейчас не до того! Когда похороны? Грубо, но вас развела пуля! Так поэтично! Оля! Что молчишь?
– Вероника, голова болит. Я хочу побыть одна. Потом тебе перезвоню.
– Ладушки! Держись, подруга!
Я набрала папу. Он долго не брал трубку.
– Да, дочь!
– Папа, я вернулась. Что трубку не берёшь?
– Полицейский опрашивает по поводу Семёна. Ты ему о Калиненко рассказала?
– Я, а что?
– Ничего. Хорошо, что рассказала. Я ему ещё размышлений подбросил. Пусть ищут гада! Ты как?
– Нормально, пап, голова только болит немного. Спроси у него, когда тело отдадут.
– Доча, не переживай, я всё устрою – позвоню. Давай, пока, отдыхай.
– Пока, пап!
Николай принёс чай, поставил на столик у кровати.
– Николай, принеси воды, забыла.
– Сейчас, принесу. Без газа?
– Да, лекарство принять.
Пока Николай ходил за водой, я переоделась в халат, достала пенталгин и снова легла. Николай поставил бокал передо мной.
– Спасибо, Николай, – я выпила таблетку с трудом.
Если бы не сильная головная боль, я не стала бы вообще лекарство пить. Терпеть не могу пить таблетки, трудно их глотать, это у меня получается в несколько заходов: надо сначала настроиться, потом сделать маленький глоток воды, положить таблетку на корень языка и только затем пустить в рот водопад. Николай знает, что надо минимум две трети стакана воды на этот ритуал, иначе таблетка «застревает», как мне кажется.
– Ещё что-нибудь? – спросил в дверях Николай.
– Нет, спасибо. Я отдохну.
Когда Николай вышел, я поднялась и села в кресло пить чай. В комнату прибежали мои коты. У них внизу от дверной ручки есть своя кошачья дверка, открывающаяся в обе стороны – в моей комнате и на кухне. Конечно, они сразу запрыгнули на колени и подставили свои спинки для процесса заглаживания.
– Хорошие мои! Да как я вас сейчас заглажу! Зато вы мне голову потом лечить будете.
Мои коты мне всегда помогают, когда что болит. Они как чувствуют мои проблемы и укладываются лежать на то самое место, которое требует лечения: болит живот – они на животе, голова – ложатся сверху, грудь – ложатся на грудь. Умники мои! Никто их не любит так, как я! Семён даже подопнуть мог! Да и Ванечка, чтобы меня позлить, может помучить кого из котов. Потом я стала понимать, что он так поступает, когда ему хочется дополнительного внимания. Сынок мой!..
Проснулась я от неясного шума голосов за окном. Коты спали рядом. Проснувшись окончательно, услышала, что во дворе довольно громко разговаривают двое людей: один из голосов папин, второй – женский, незнакомый. Солнце уже клонилось к закату, отбрасывая красноватый свет по стенам комнаты. Голова не болела, была свежей, слегка кружилась. Я потянулась в постели и села. Голоса во дворе тише не стали. Сейчас папа что-то назидательно втолковывал своей собеседнице.
Я встала и подошла к окну. Там, внизу, на крыльце, стояли папа и какая-то дама внушительных габаритов в тёмном не по сезону костюме. Папа что-то говорил ей, она записывала иногда в блокнот.
Спустившись вниз, я обнаружила папу уже в холле.
– Здравствуй ещё раз, доченька! – он шёл мне навстречу, протянув руки вперёд.
– Привет, папа! – мы обнялись и поцеловались.
Папа был в строгом тёмно-синем костюме и белой рубашке без галстука. Уверена, так он оделся исключительно по трагическому событию. Обычно летом его нельзя было заставить надеть костюм тёмного цвета, всегда в светлом.
– Кто это был? – спросила я.
– Это меня догнала похоронный агент, прямо у твоего дома, пришлось с ней здесь разговаривать, в дом не хотел приглашать.
– Ладно. Пойдём в столовую, поговорим, – я повела папу за собой. – Николай, сделайте нам чай, пожалуйста.
– Мне кофе, – попросил папа.
– Одну минуту, сейчас, – Николай пошёл за нами.
– Папа, что мне дальше делать? – начала я канючить. Мне захотелось вновь стать маленькой безответственной девочкой, за которую думает кто-то взрослый.
– Во-первых, не раскисай, что это ты? Жизнь не кончилась, и тебе всего тридцать восемь. Во-вторых, у тебя есть сын, его ещё пять лет учить.
– Тридцать девять, папа!
– Небольшая разница. Пусть тридцать девять. В твоём возрасте ещё детей рожают.
– Ну это уже лишнее! Впрочем, надо было ещё рожать, сейчас жалею, что не стала. Ванечка уехал, а мне с ребёночком было бы легче. Правда, что я, дура, тогда ещё не родила? Для себя.
– Не жалей! Всё к лучшему, – твёрдо сказал папа.
Николай принёс ему кофе, мне – чай.
– Что ты говоришь? Сёма погиб – к лучшему?
– Да не это я имею в виду! Не передёргивай. Встретишь кого, ещё и родишь.
– Папа! Не сейчас об этом говорить, да! – я немного на него рассердилась за подобные разговоры в такой день.
– Ладно, не кипятись, Ольга. Давай о делах. Я тут подумал, решил нанять управляющего на твою фабрику. Есть у меня на примете один топ-менеджер.
– Па, смотри сам! Я же ничего в ваших делах не смыслю. Ставь кого хочешь.
– Я думал, может, у тебя кто есть? Ты же такая скрытная.
– Только не от тебя! Ты же всё знаешь обо мне, когда тебе интересно. Впрочем, тебе интереснее твой бизнес.
– Так это же всё для вас с внуком! Всё вам останется!
– Или твоей подруге…
– Оля, всё уже давно урегулировано: брачный договор, завещание. Вы ничего с сыном не потеряете! А Ваня ещё и приумножит!
– Па, да он ещё такой маленький, о чём ты?
– Не вечно же он «маленьким» останется, если, конечно, ты ему волю не дашь, – Борис Павлович поморщился даже от постоянной боли за внука, которого, как пантера, ото всех отгоняла Ольга, милостиво на несколько часов оставляя только со своей матерью, пока та была жива, со множеством наказов, исчезая на необходимый светский раут. К слову сказать, мать Ольги, интеллигентка, учитель во многих поколениях, дала ей великолепное экономическое и хозяйственное образование. Во времена голода на Кубани, после войны, имела образование среднее специальное и была рада выйти замуж за перспективного коммуниста, что ей быстро удалось. Была она красива той сверхчеловеческой, внутренней красотой и природной русской практичностью, что ещё встречается в кубанской провинции. Муж её, из технических работников, нещадно бил морды потенциальным конкурентам по пьянке, лишь бы повод находился. А повод, да ещё по пьянке, находился нередко.
«Что же сейчас думает Ванечка?» – размышляла я, нервничая о его психическом состоянии. Этот самый главный человечек в моей жизни таковым и оставался. А если бы у меня были ещё дети, какое бы место занял Ваня в моём сердце? Говорят, что младший ребёнок ещё любимее. Не могу себе представить… Потому что других детей у меня нет. А могли бы быть: я сделала два аборта, один точно от покойного мужа… Мои физиологические ощущения ничем не отличались от банального извлечения плодного яйца курицы из её тела, только за деньги. Ни о каком грехе я тогда не думала: десятки тысяч женщин делают аборты и делятся собой только уровнем боли, количеством денег и социальными последствиями. «А чем я их кормить буду? Жмыхом, что ли? Как скотину?»
Я-то могла своих прокормить безбедно. Но эти Семёновы загулы с извинениями под окнами моего второго этажа были так далеки от новорождённых детей, что я позволила себе эти два аборта, не задумываясь ни о смертном грехе, ни о Боге, когда мы считали аборт чуть ли не добродетелью по отношению к социалистическому государству.
Я вспоминала. Отец чего-то задумал. Взял фермерское хозяйство (по знакомству), триста гектаров, стал растить сначала картофель, после подсолнечник, купил комбайн, ещё один, ещё, а когда по его земле стали прокладывать какую-то супертрассу федерального уровня, с огромной для себя выгодой всё продал. Когда красавица Валентина Ивановна умерла, состоялся меж ними семейный разговор перед отъездом Вани в Британию.
– Па, он ещё такой несамостоятельный и податливый… Субтильный.
– А кто всё время кричал: «Это мой ребёнок, и буду его воспитывать, как мне надо»? Не ты ли?
– Да, это мой ребёнок, и воспитывать его буду сама! – сама того не замечая, я перешла на истерический крик.
– Дочь, тише!
– Я в собственном доме! Хочу и кричу!.. Не доводи меня лучше, опять три дня болеть буду! – я вскочила с кресла и стала бегать вокруг спокойно сидящего в другом кресле отца, по оплошности разбив свою чашку с чаем. Папа благоразумно взял свой кофе в руки.
– Николай, принеси холодной минералки! – кажется, впервые в жизни я назвала своего слугу на «ты». А может, и раньше так бывало в моём подобном состоянии расшатанной нервной системы.
Спустя короткое время в дверь постучал Николай.
– Да! – крикнула я.
Вошёл Николай с чашкой моего чая. Лицо его было улыбчивым.
– Ваш чай, мадам! – торжественно произнёс он. – Видимо, русская моя душа легче переносит обращение к себе на «ты», нежели по имени-отчеству.
– Браво, Николай! – воскликнул папа. – А ты помнишь, чтоб я когда тебя по имени-отчеству назвал? Вот истинная интеллигентность! И слуга в своей тарелке, и ты в ранге.
– Спасибо, сэр. Вы позволите? – Николай почтительно согнулся.
– Отчего же, милейший, – в ответ, но менее благочестиво раскланялся Борис Павлович.
– Ну шуты! – уже хохотала Ольга.
– Браво! – Борис Павлович был доволен своими утехами. – Если бы столько смеха разносилось в этом скорбном доме в такой день, и я попросил похоронить себя, с волей в завещании, в джинсовом костюме под хард-рок, вряд ли я был так счастлив, как нынче!
– Ты, пап, как скажешь, хоть падай!.. Всё равно спасибо, – я чмокнула его в чисто выбритую, округлившуюся холёную щёчку.
– Ну, Коля, давай в тесном кругу помянем преждевременно усопшего Семёна Арсеньевича, привнёсшего в наш дом неоценимый капитал!
Николай разливал коньяк по рюмкам. Я тоже засуетилась: сбегала на кухню за шоколадом и лимоном. «Может, мяса подрезать?» – подумала я, но быстро отставила эту мысль и накромсала твёрдого сыра. Поднимаясь по лестнице, напустила на себя печаль вдовицы с легкой слезинкой в глазах. «Скоро Ванечка прилетит. Надо будет попросить папиного шофёра его встретить, прямо сейчас!»
Я схватилась за телефон.
– Сыночек, ты где сейчас?
– Мама, не волнуйся, через три-четыре часа буду дома, рейс прямой.
– Папин шофёр тебя встретит, у нас дождливо.
– Дядя Виталий? – уточнил Ванечка.
– Он, сынуля, он – по радио объявят.
– Хорошо, ма, но я не один, с подругой прилечу. Она ярая католичка и не может бросить меня в беде.
– Кто она, Вань? – сердце моё судорожно забилось. Уж не та ли креолка, про которую он рассказывал? Или метиска?
Но было уже не до выяснения отношений, и я поспешила навстречу мужчинам, тем более что папа уже приоткрывал дверь и звал меня в третьем лице:
– Куда же эта козочка запропастилась?
Я поставила поднос на сервировочный столик. Папа уже разлил по рюмкам коньяк.
– Николай. И ты с нами. Давай, за упокой убиенной души Семёна.
Все выпили, не чокаясь, закусили кто чем. Папа вообще не закусывал, а сразу налил вторую рюмку.
– Давайте ещё по одной!
Никто не отказался, лишь я пригубила коньяк и поставила рюмку на поднос. Папа положил в рот кусочек лимона. Зазвонил его телефон.
– Здравствуйте, господин Калиненко!.. Спасибо, Александр Владимирович, спасибо!.. Такое несчастье. Да, Семен Арсеньевич был чрезвычайно талантлив. Да! Послезавтра похороны в 12:00, приезжайте в 11:30. Ну что вы, какая помощь? Друзья-конкуренты, как-никак. Справимся с наследницей. Я вас искренне благодарю за ваше участие! Можете приезжать и завтра в любое время – попрощаться. До встречи!
«Ваня, Ванечка! Когда же ты прилетишь? Как же ты будешь на мёртвого отца смотреть? – не унималась я. – Остались мы с тобой сиротинушки». Слёзки опять предательски потекли из глаз.
Поднялись и все остальные: я – с постели, Николай из кресла. Николай стал собирать посуду со столиков, я ему помогала. Внезапно заболело внизу живота. Месячные, что ли? Рано. Я быстро перечислила в уме своих партнёров, благо долго над этим задумываться было не надо. Опасности беременности не было.
Вновь звонок на папину трубу.
– Здравствуйте, Константин Дмитриевич!.. Благодарю вас… Это такая утрата для всей нашей семьи… Спасибо! Да, буду рад принять вашу дружескую помощь. Да, на Широкореченском хороним… Послезавтра. Завтра сюда привезут попрощаться. Церемония на кладбище в 11:30, и вы непременно приходите, можно и завтра. Семён Арсеньевич всегда оценивал вашу профессиональную хватку, этику и взаимопонимание… во взаимоотношениях разного рода… Спасибо ещё раз. До завтра.
Константин Дмитриевич звонил, поклон всем и соболезнование.
Мы поклонились нашему губернатору. Приятный молодой человек, подумала я и тут же вспомнила о Калиненко: чего дед обрадовался, что я в полиции назвала его имя?
Вопрос остался без ответа, да мне он и не требовался.
Рассевшись по креслам, стали обсуждать текущие дела. Неестественно часто папа спрашивал мнение Николая, который, в общем, приходился нам дальним родственником по маминой линии, но прижился у нас как «прислуга за всё», кроме моей стряпни, стирки и прочих женских дел. Вопрос о постоянной экономке подвисал при папе в воздухе всегда!
– Тебе что, работы по горло? – спрашивал папа. – Огород, птица? Корова? Справляешься – и ладно.
И тут вдруг он же сам предложил завести постоянную экономку! Я взглянула на него даже со страхом: тот же пот по спине, озябли руки, ноги, заболела голова. Будто я только услыхала о гибели Семёна.
– Сейчас, Оля, о тебе. Ты главная наследница. Надо немного вспомнить институт, надо несколько подучиться. Я не намерен втаскивать тебя по самые уши в тонкости производства косметики и парфюмерии, но свежий женский взгляд может многое перевернуть в нашем бизнесе, да и Калиненко станет учтивее и осторожнее. Тем более с твоей внешностью косметикой только и заниматься! – категорично отрезал папа, помедлив. – После девятого дня полетишь на пару недель в Париж. Потому экономка нам и необходима.
Я слушала его излияния как через меховую шапку, соглашалась с ним в одном и противилась в другом. Кто я такая? Какая может быть учёба?
– Мадам, это такая честь! – поддержал папу Николай.
– Переводчица у тебя будет первоклассная, семинары и производство – по четыре часа два раза в день. Ещё и время останется подышать сентябрьским воздухом Булонского леса… Решено! – дед, казалось, решил это давно. – Девять дней Семёну отметим, Иван – в Лондон, ты – в Париж, – повторил он.
Всё-таки быстро я научилась владеть своими эмоциями! А может, это просто мне жалко саму себя? Вот руки-ноги потеют, в груди покалывает – это другое, остеохондроз, нейроциркуляторная дистония или как там их зовут, а это другое, артистизм, да высшего качества!
Я тут же успокоилась. В Париж так в Париж! Решимость во взоре сменила слёзки-колёски. От папы не укрылось моё решительное выражение лица, и он с гордостью на меня поглядел.
– Вот, это моя дочь! Родина прикажет – Ольга сделает. Ну, спать! Машину за внуком отправил, значит, в гостевой остановлюсь, – он медленно стал подниматься с кресла. – Оля… Управляющий – он и есть управляющий, а надзором должна ведать ты, хозяйка! – уже не совсем трезвым голосом говорил папа. – Есть у меня хлопчик на примете. Талантливый менеджер. Пока у Калиненко работает, но между нами договорённость уже есть… Всё, спать! Николай, проводи!
– Спокойной ночи, папа, – пожелала ему я.
– Доброй ночи! – папа вышел из её комнаты, слегка поддерживаемый под руку Николаем.
– Спокойной ночи, мадам, – сказал Николай. – Ванечка приедет – я сообщу.
– Ты думаешь, я усну? – спросила я. – Отдыхай, завтра будет тяжёлый день. Не знаю, как его переживу!
Последние слова я сказала уже с некоторой наигранностью. Честно – думала только о Ванечке и его реакции на происшедшее. Как он увидит мёртвого отца? Я пыталась представить себе его поведение и не могла. Наверно, надо будет держать его за руку? Впрочем, Ваня же приедет со своей подругой, перед ней он не должен «дать слабину».
Я легла, свет гасить не стала, было, как всегда, слегка страшно, несмотря на присутствие рядом нескольких мужчин (на проходной всегда дежурили два охранника да ещё и папин телохранитель). Коты повыползали кто откуда и прыгнули ко мне в постель. Мне стало спокойнее, но сон не шёл.
Видимо, я все-таки задремала, потому что открыла глаза от звуков за окном. Я тут же вскочила с постели и бросилась к своему окну на втором этаже, распахнула его и закричала, увидев сына:
– Ванечка, Ваня, идите сразу ко мне в комнату! Оба идите!
– Привет, ма! – Иван помахал рукой матери. – Вещи в холле пока оставим… Идём!
Я накинула халат поприличнее и побежала к выходу из комнаты. Машинально прикинула, какое бы выражение лица принять, но тут же сообразила, что иду, бегу встречать сына, и лицо само осветилось нежностью. Встретились в коридоре у дверей моей комнаты. Я крепко обняла сына и всего расцеловала.
– Ма, ну хватит, достаточно! – Иван стал осторожно высвобождаться из моих объятий. – Вот, познакомься! Виктория, это мама, зови её просто Ольга, ей понравится, – последние слова Иван сказал по-английски.
Виктория подошла ко мне, обняла неожиданно с нежностью и на плохом русском языке вынесла мне целую кучу соболезнований и наставлений, что я должна быть сильной женщиной, что Богу было угодно принять душу усопшего отца Ивана именно сейчас и что она ежедневно будет молиться за убиенного Семёна.
Я слушала её труднопонимаемую русскую тираду, и где-то внутри даже шевельнулась нежность к этой несколько объёмистой, но с точёными попкой и грудями темнокожей девушке. Она там рядом с моим Ванечкой каждый день, наверно… В тот же миг вместо подступающей нежности наступило чувство хрипучей ревности. Эта Виктория больше, чем наполовину, отобрала у меня Ванечку! Стервочка! Нет, полностью я тебе сына не отдам!
И в то же время я что-то ворковала ей нежненькое, гладила по густым, мелко вьющимся длинным волосам и уже приготовилась сыграть роль безутешной вдовы, как вдруг взгляд мой скользнул по лицу сына. Иван выглядел совершенно спокойным, немного усталым и явно равнодушным к происходящему.
– Я вещи наши заберу в комнату из холла, – спокойно произнёс он и уверенно пошёл к лестнице. Остановился у поворота, посмотрел на меня. – Виктория немного говорит по-русски. Пообщайтесь. Я ещё в туалет сбегаю.
Мы с девушкой так и стояли обнявшись. Виктория перестала ворковать и тоже повернула головку в сторону своего бойфренда. Мне почудилось, что и эта чужестранка была шокирована спокойствием моего сына. В прослезившихся глазах её читалось недоумение. Погиб его отец, а он не прижался к ним, не обнял успокаивающе, не всхлипнул, не треснул его голос от постигшей беды!
Я отстранилась от Виктории, взяла её за руку и повела к себе в комнату. Мы сели на мою постель.
– Это из такой болшая беда! – снова заговорила креолка. – Бат Айвон… э-э-э… силный, стронг, он несёт потерю достойно!
– Ваня, называй его Ваней, – попросила я. – Мне так привычней. Если сможешь. Хорошо? Попробуй.
Виктория на секунду задумалась и стала повторять: – Ванья, ноу, Ваннья, Ваниа, Ваня, Ваня, да? Так?
– Так, так. Ваня, – согласилась я. – При нём зови его как хочешь, ладно?
– Ладно, Олга, – согласилась Виктория. – Ванья мне говорит, Ваня, да, ты из нравится так зовут тебя – Олга.
– Зови так, согласна, но правильно – Ольга.
Имя моё никак не выходило верно у девушки: «эль» всё равно получалась жёсткой.
Постучавшись в дверь, вошёл Ванечка.