Взгляд со второго этажа Щуров Евгений

– Ну как вы, дамы, подружились? – спросил он.

– Да, сынок, всё нормально.

– Да, Ванья, всё олл райт! – добавила Виктория.

– О! Мама уже научила называть меня по-русски? Ну что? Спать? Мы ужасно устали, тяжёлый перелет, всё так быстро!.. Отца завтра привезут? – спросил Иван. – Вика говорила, что у нас хоронят на третий день. Это послезавтра?

– Да, Ванечка, похороны послезавтра. Губернатор обещал быть.

Виктория с трудом вслушивалась в наш разговор, но явно поняла слово «губернатор».

– О! Мистер Семён был болшой бизнесмен, иф зе гаверна вилл… О, простить менья! Опять инглиш. Молчу, – девушка была смущена.

– Губернатор, президент, мэр – какая разница! Тьфу! – Иван наконец проявил какие-то эмоции. – Человека нет. Ма, мы спать пойдём.

– Иван, ты из диссидент! Ю маст лав ё гавемент, – строго сказала Вика.

– Да плевал я на наше правительство! И на ваше. Я сам по себе, они сами по себе. Пойдёмте спать, я сильно устал. Спокойной ночи, точнее, уже утра. Ма! Рано нас не буди, хор?

– Ванечка, утром же папу привезут!

– Ну я высплюсь, выйду попрощаться, как положено, но дайте сейчас поспать! Мы с тобой завтра как следует поговорим.

Он подошёл ко мне, чмокнул в щёку.

– Не расстраивайся! Да, и прими мои соболезнования, – Иван выпрямился. – Честно говоря, лучше бы завтра и похороны устроили… Ладно, мы спать.

Ребята вышли из комнаты. Я сидела на своей постели несколько одуревшая. С такими разбежавшимися в разные стороны мыслями, что, казалось, их уже никогда не собрать. Вот тебе и приехал сынок! Он, кажется, и не осознал до конца, что отца его больше нет на свете. Реально заболели голова, живот, опять похолодели кисти и стопы, по спине побежали струйки пота. Началась менструация. Я пошла в ванную.

Пока я спала, не слышала, как привезли Семёна, как устанавливали в холле гроб с его телом, украшали венками лавки, на которых стоял гроб. Коты лежали с обеих сторон моей головы так, что, открыв глаза и осознав возвращение из мира Морфея в мир живых и мёртвых, первым делом я уткнулась носом в мягкую, вкусно пахнущую шёрстку одного из своих любимцев. Потихоньку голова стала забиваться предстоящими сегодня пренеприятнейшими и печальными хлопотами по встрече гостей, принятию соболезнований, игрой в безутешную вдову.

Я встала и пошла в душ. Проблем с одеждой не возникало: цвет траура и подаренный папой изумрудный гарнитур.

Меня никто не тревожил, хотя на часах было уже половина двенадцатого. Ванечка ещё, наверно, спит. Он большой любитель как следует выспаться. Даже папа, встающий ни свет ни заря, не был слышен. Я выглянула во двор, сердце ёкнуло: во дворе стояла большая чёрная машина-катафалк, суетились люди в чёрных костюмах. Среди них обнаружился папа, он ходил по двору со вчерашней гренадершей в строгом костюме, они нечто интенсивно обсуждали. К воротам подъезжали машины, выходили наши знакомые и незнакомые, проходили в дом, выходили, уезжали. Я со второго этажа наблюдала всё это как продолжение одного из жутких снов, частенько преследовавших меня всю жизнь.

Пора было спуститься вниз, но опять заболела голова, и я решила выждать ещё несколько минут. Так и стояла у окна, пока не постучали в дверь.

– Да, открыто, – грустно сказала я.

– Здравствуй, дочь! – торжественно сказал он. – Можно войти?

– Па, ну что ты, конечно, заходи.

– Оля, как ты? Надо спуститься вниз, хоть на полчаса, наши знакомые желают выразить тебе соболезнования… Положено, потерпи.

– Да я в порядке, па!.. Как он там выглядит?

– Всё нормально. Просто бледный. Пуля ведь в сердце попала, умер сразу, – папа помолчал мгновенье. – Ну, дочь, ты же готова? Пойдём вниз.

– А Ванечка проснулся? Я хочу с ним выйти.

– Проснулись, жених и невеста. Знаешь, кто у этой Вики отец?

– Понятия не имею.

– Высокий полицейский чин на Сейшельских островах. Так что девушка не из простых!

– Ладно. Где Ваня?

– Они тоже ещё у себя в комнате, собираются, я их разбудил уже.

Мы пошли к Ивану. Я постучала в дверь.

– Да, войдите! – ответил Ваня.

Мы с дедом вошли. Я поздоровалась.

– Хай, Олга! – приветствовала меня Виктория. – Мы готовы.

– Привет, ма! – Ванечка надел строгий чёрный костюм, тёмно-бордовый галстук, тёмно-синюю классическую рубаху. На ногах тоже сияли чернотой модные туфли. – Как ты?

– Нормально, сынок, – ответила я. – А ты?

– Нормально тоже, не переживай, это жизнь. И смерть.

Я молча подошла к нему и обняла. Ванечка тоже приобнял меня и поцеловал в щёку.

– Ну, пошли! – дед первый вышел из комнаты и стал спускаться вниз. Следом за ним шли под руку мы с сыном. Вдруг Виктория обогнала нас и взяла под руку папу. Он глянул на неё несколько удивлённо, но руку принял.

Гроб стоял посредине холла, между лестницей и входной дверью. Лавок не было видно, всё было заставлено цветами и создавало впечатление основательного постамента. Мы с сыном подошли с одной стороны, я пустила слезу, положила руку на холодный лоб Семёна. Буквально на несколько секунд. И убрала. Слёзы потекли из глаз вполне естественно. Я украдкой взглянула на сына. Виктория уже держала его под руку. Из глаз её текли настоящие слёзы. Ванечка молча смотрел на бледное, усатое лицо отца. Он был строг, но спокоен. Я думала, что творится сейчас у него в душе, и не могла понять, хотя раньше мне казалось, что очень тонко чувствую его настроение.

Немного закружилась голова. Подходили и отходили со словами соболезнования какие-то люди, знакомые и не очень. Я чувствовала себя совершенно спокойной, но слезам высыхать не давала. Подошли с соболезнованием и оба вчерашних офицера.

Мы простояли у гроба ещё минут пятнадцать, и я сказала:

– Спасибо всем, кто пришёл проститься с моим мужем и высказать слова соболезнования нашей семье. Спасибо! Но мы пойдём отдохнём, извините.

Толпа слегка зашумела о чём-то, мы поклонились всем и стали медленно подниматься на второй этаж. Ванечка поддерживал меня за руку.

– Ваня, пожалуйста, скажи Виктории, что нам надо поговорить наедине, – настойчиво попросила я.

– О чём, ма? – удивился сын.

– Нам что, и поговорить не о чем? – я была немного раздражена его вопросом.

– Хорошо. Я сейчас к тебе приду, только провожу Викторию.

Я пошла к себе, Ванечка пошёл с Викой, папа занимался внизу, у гроба, принимал гостей и беседовал с ними. В комнате я плюхнулась в кресло и прикрыла глаза. Хотелось спать, ныла спина и тянуло ноги. Скорее бы прошли похороны! Ещё завтра только! Завтра будет ещё тяжелее, думала я, весь день на людях. На поминальный обед после похорон папа откупил на три часа зал в «Малахите». Хорошо, что у него полно персонала и денег! Интересно, губернатор придёт?

В дверь постучали.

– Войдите! – я не сдвинулась с места: не было моральных сил.

Вошёл Ваня, прошёл мимо меня и сел в кресло у окна.

– Как ты, мам? – всё-таки поинтересовался он участливо.

– Ничего, сынок, нормально. Честно говоря, думала, будет хуже, – я натянуто улыбнулась и смотрела на сына, он – на меня. Мне так хотелось подойти к нему, обнять, поцеловать, погладить по голове. Но в его взгляде появилась какая-то жёсткость, серьёзность, я бы сказала, даже некоторая отстранённость от всего происходящего. С дедом-то он не был особо ласковым никогда, уважал его безмерно, они подсмеивались друг над другом, а между нами почти всегда были очень нежные отношения. Слушался он меня безупречно. Он был для меня – да остался и сейчас – любимейшим существом на свете. Раньше Ванечка это понимал и чувствовал, и тоже давал волю своим нежным чувствам по отношению ко мне. До четырнадцати лет я позволяла ему даже спать рядом с собой, что бесило Семёна до белого каления. А уж когда муж вдруг увидел, что я стала переодеваться в присутствии сына, а Ванечке было-то лет десять, да, он отправил сына из комнаты и прочёл мне целую лекцию об эстетическом и половом воспитании мальчика: сыновья ни в коем случае не должны видеть мать «в неглиже»! А ты, мол, раздеваешься и на него внимания не обращаешь. Ты что, не понимаешь, что это растёт мужчина? Мы тогда с Семёном основательно повздорили, но больше я старалась переодеваться в одиночестве.

– Ма, всё будет хорошо, – успокаивающим голосом сказал Иван. – Это называется судьба. Не оставил же он нас нищими. Я доучусь, продолжу его дело. Мне нравится управлять на производстве, бизнес. Лекции нам классные читают, интересно безумно!

– Я вижу, ты хорошо одет. Без моего совета. Тебе кто-то помогает, да?

– Ну, мам, я же смотрю, как ребята одеваются! Да и Виктория всегда что-нибудь подскажет. Она стильная!

Опять кусочек ревности шевельнулся во мне: какая-то чернокожая девица одевает моего сыночка, даёт ему советы! Это всегда была моя обязанность, да!

– Ма, я же не буду звонить тебе по всякому пустяку, каждый раз, когда надо куда пойти! Что, я плохо одет?

– Да нет, всё нормально, так, накатило, – я через силу улыбнулась и спросила: – Как ты там?

– Мама, всё замечательно! Я же говорю, учусь добросовестно, лекции, семинары интересные, к левостороннему движению привык, машина – класс! Смотри, как я поправился! Всё путём!

– Не скучаешь? – с робкой надеждой в голосе спросила я.

– Некогда скучать! Весь день чем-то занят, иногда вечерами собираемся с ребятами, классно!.. Отца жаль. Кто его?

– Да кто бы знал. У полиции, кажется, только одна версия – конкуренция в бизнесе.

– Может быть, – задумчиво произнёс Иван. – Россия, одно слово. Нам профессора часто говорят, что Россия бедна из-за мафиозной структуры экономики…

– Кстати, дед посылает меня учиться во Францию на две недели, – перебила я сына. – Надо вникать в бизнес. Он нанимает какого-то управляющего, но хочет, чтобы и я всегда была в курсе дел. С переводчицей поеду.

– Наконец-то от своих котов и цветочков оторвёшься, – ехидно прокомментировал сын.

– Ваня, не надо так! Ты же знаешь, что у меня ты – главная забота. Сейчас я должна обеспечивать тебя. Папы нет. А я ещё ничего в этом бизнесе не смыслю.

– Справишься, у тебя получится, – уверенно сказал Ванечка. – Если что, обращайся ко мне. Да у тебя дед под боком. Думаю, глупого менеджера он не пригласит.

– Ты хоть каждый день трусы, носки меняешь?

– Мама, ты такие… глупые вопросы задаёшь! Извини. Да я почти каждый день в разной одежде хожу… Много спортом занимаюсь: бег, теннис, бокс. Ты не представляешь, как там прикольно!

– Всё у тебя прикольно, да! А я тут одна остаюсь!

– Мама, брось! У тебя сейчас с производством много дел интересных появится, новые люди, новое общение. Всё образуется, вот увидишь!

Мы болтали с сыном ещё минут пятнадцать. Я даже позабыла на время, что внизу лежит мой мёртвый муж, Ванечкин отец. Да и сын не выглядел подавленным. Я решила своим видом напомнить Ване, по какому поводу он здесь, и напустила на себя вид подбитой горем вдовы. Это получилось неестественно: внутри меня столкнулись противоречивые чувства – если бы не убили Семёна, я бы не увидела сыночка ещё очень долго. Ужасное внутреннее состояние. Но радость встречи с сыном пересилила всё остальное. Какое же я чудовище!

Постучал в дверь и тут же вошёл папа.

– Вот вы где! Беседуете? Ты рассказала Ивану, что едешь учиться?

– Да, папа, рассказала.

– Напоминаю: ты, Ольга, уезжаешь после сорокового дня, Ваня – после девятого.

– Но папа! Пусть Ванечка до «сороковин» останется! – взмолилась я.

– Никаких! Учиться надо! – отрезал Борис Павлович. – Разболтается тут.

– Разболтаться – не разболтаюсь, но дед прав: учиться надо. Честно говоря, меня всего на неделю отпустили, – Ванечка опустил голову. – Хотел тебе, ма, позже сказать, знал, что расстроишься.

Спина моя покрылась потом, ноги задеревенели. Я так надеялась подольше пробыть с сыночком!

– Конечно, расстроил ты меня! Хотелось подольше с тобой пообщаться, – тут уже естественные слёзы покатились из моих глаз.

– Ну хватит трагедии! – папа встал с кресла. – К вечеру монашки приедут, Псалтирь над Семёном всю ночь читать будут. Ты, Оля, с Ваней выходи хотя бы через час к гробу: народ-то приезжает прощаться.

Он вышел.

– Ладно, ма, я пока к Вике пойду, а ты будешь спускаться вниз – зайди за нами. Мы наготове, – уже открывая дверь, сказал Иван.

Я осталась одна. Было о чём поразмышлять, подумать. Вот приехал сын, мы с ним будем вместе целых девять дней, будем общаться, вместе завтракать, обедать, ужинать. А будем ли? Если смотреть правде в глаза, он, может, целыми днями будет мотаться по городу, показывать своей креолке наши достопримечательности. Вот-вот! Чую, так оно и будет, да!

Сильнейшее чувство обиды охватило меня. Не только обида, но и жалость к себе самой стали вдруг главными чувствами на данный момент. Голова понимала, что происходят естественные процессы взросления мальчика, переориентировка его интересов, но сердце разрывалось от жалости к себе, да, к себе! Я его выносила, родила в муках, ласкала, кормила, поила, любила, купала… Много счастливых лет мы были вместе! Голова понимала и раньше, что он женится, обретёт свою семью, свою любимую женщину, оторвётся от меня. Но сердце опять рвалось от жалости к себе: у меня отнимет счастье служить сыночку, любить его и заботиться о нём некая молодая особа, с которой он будет нежен и предупредителен, которую будет ласкать, обнимать и целовать. Как всё несправедливо!

Я решила, что лучшего времени для печали у гроба мёртвого мужа не найти, поправила траурный наряд, глядя в зеркало, и пошла вниз, стукнув по дороге в дверь Ваниной комнаты.

– Я вниз! – крикнула ему, не открывая дверь.

– Сейчас тоже спустимся! – ответил из-за двери сын.

Вот с таким печальным настроением я медленно спустилась вниз и подошла к гробу. Стоявшие здесь люди расступились, пропуская меня, со всех сторон были слышны слова соболезнования, негромко, как фон музыки в кинофильме во время какой-нибудь минорной сцены.

Спустился Иван со своей креолкой. Абсолютно все присутствовавшие посмотрели на них. Несколько мужчин подошли к сыну, пожали руку, что-то произнесли тихо. Сын серьёзно кивал в ответ, благодарил за сочувствие. Дети подошли ко мне, встали рядом. Мы вместе глядели на мёртвое лицо Семёна, мужа и отца. Ванечка чуть склонился ко мне и шёпотом произнёс:

– Я не верю во всё происходящее. Как во сне. И отца не узнаю. Неприятно всё это. Не страшно, но неприятно как-то.

Я молчала. С сыном всё в порядке, мои страхи, что он запаникует, ушли полностью. Захотелось опять покинуть всех и уйти в свою комнату на втором этаже, где я провела столько лет жизни в долгих раздумьях о беспричинных страхах, вырастающих из ничего за пределами комнаты. Моя комната – моя крепость! Жизнь моя, казалось, останавливалась в пределах моих апартаментов, тут я была сама собой. То ускоряла, то замедляла течение мыслей, а вместе с мыслями и течение реальной жизни. Тут мы играли с Ванечкой, сюда вечерами приходил Семён, когда-то оставался на ночь, здесь мы подолгу болтали с Вероникой, делились своими тайнами. Впрочем, больше всегда говорила Вероника: жизнь её была бурной и насыщенной событиями. Моим кредо была семья. Почему была? У меня есть Ванечка, папа. Всё! Хватит! Я тихонько повернулась к Ванечке и сказала:

– Сынок, проводи меня к себе.

– Да, мама, – ответил Иван, взял осторожно меня под локоть, и мы пошли наверх. Чуть погодя за нами пошла и Виктория.

– Я пойду полежу немного. Если усну, разбуди через час, хорошо? – попросила я.

– Конечно, ма, разбужу.

Иван и Виктория ушли к себе в комнату.

Я прошла до своей двери, остановилась, посмотрела назад. Там, внизу – жизнь, смерть, в комнате сына – жизнь. У меня – покой? Только в комнате.

Я открыла дверь, прошла к кровати, сбросила босоножки, легла. Повернулась на правый бок и закрыла глаза. Тихонечко забрались в постель коты. Как хорошо! Жизнь осталась там, за дверью, надо поспать. Думать ни о чём не хотелось, всё в голове вроде встало на свои места. Завтра похороны, потом поминки, потом – долгий сон. Я себе его позволю. Сын будет встречаться с друзьями, гулять с креолкой, а я буду спать, очень долго спать, сутки. Или дольше. А вы все живите… Семён будет в земле спать, а я – в своей крепости… И Николаю скажу, чтоб никого не впускал… Всё! Сон сморил…