История городов будущего Брук Дэниэл

Однако позиция «чувствуйте себя как дома» имеет и оборотную сторону. В Дубае нет не только единых культурных и правовых требований, но и общих этических норм. В отличие от других богатых обществ, Дубай не делает никаких усилий, чтобы обеспечить всем своим жителям достойный уровень жизни. С жильем в Дубае то же самое, что и с супермаркетами. Но если доступность пакистанских продуктов – это плюс, то жилье, как в Пакистане, для рабочих, которые трудятся в одном из самых богатых городов мира, – это позор.

На участке, который когда-то ничем не отличался от куска пустыни, где были построены роскошные «Арабские ранчо», расположен трудовой лагерь Сонапур (что на хинди означает «Золотой город»²¹). Сонапур – это цепь рабочих поселков XXI века, где живут строители Дубая. Число темнокожих мужчин в синих спецовках приближается тут к полумиллиону²², что составляет примерно четверть всего населения города. На замусоренных пыльных тропах, которые тут заменяют тротуары, хваленая ультрасовременная инфраструктура Дубая с его сверхскоростными магистралями и управляемым компьютером метро кажется реалией другой страны, а не другого района. Свобод, которые Дубай гарантирует туристам и профессионалам, здесь нет и в помине. Повсюду развешаны строгие объявления: гости в трудовой лагерь допускаются только по пятницам с трех до шести часов вечера. Другое гласит: «Внимание! На территории лагеря строго запрещено: распивать алкогольные напитки; курить сигареты; жевать паан; прослушивать пиратские компакт-диски. Нарушение может привести к штрафу, временному отстранению от работы, а в некоторых случаях – к расторжению трудового договора»²³. Если роскошные отели, где подают алкоголь и снимают проституток, – это настоящая «свободная зона» Дубая, то в Сонапуре все ровно наоборот.

На сложенных из бетонных блоков общежитиях Сонапура красуются логотипы компаний, чьи работники ютятся внутри, – Arabtec, Emirates или Chili’s. Гастарбайтеры в какой-то мере принадлежат своим нанимателям, поскольку попадают в Дубай по оформленной компанией визе. Не важно, уволился ты сам или тебя уволили (зловещее «расторжение трудового договора» из объявления): нет работы – вон из страны. Похожая табличка в служебном лифте небоскреба Burj Khalifa грозит расторжением (то есть депортацией) за курение в кабине²⁴. В этом смысле Дубай является полной противоположностью довоенного Шанхая, где приют мог найти кто угодно, вне зависимости от наличия у него паспорта, визы или рабочего места.

Дубайская система трудовой миграции, в отличии от других развитых стран, жестко ограничивает социальную мобильность работников. Они не только лишены права на минимальную заработную плату и коллективные действия, но и не могут перейти на другую работу, если получат более выгодное предложение. Легально сменить место можно, только получив так называемое «свидетельство об отсутствии возражений» от своего прежнего нанимателя. В Дубае нельзя «подработать таксистом, а там, глядишь, подвернется что-то получше»: раз сев за баранку, ты навсегда останешься таксистом. Даже едва владеющий английским дубайский таксист, описывая свое положение, использует ученую фразу «гражданин второго сорта». В 2007 году недовольство выплеснулось наружу, и 40 тысяч строителей, работавших на таких проектах, как новый терминал аэропорта и небоскреб Burj Khalifa, решились на незаконную забастовку²⁵.

Даже рожденные в Дубае дети мигрантов остаются всего лишь мигрантами – поскольку стать натурализованным гражданином ОАЭ практически невозможно. Человек, который представляется как «индийский бизнесмен, живущий в Дубае 26 лет», на самом деле – 26-летний индиец, проживший здесь всю свою жизнь. Хотя, говоря о Дубае, он использует множественное число первого лица («Нам нужно привлекать больше транснациональных корпораций», – заявил он на форуме в преддверии экономического кризиса), раз в три года он должен подавать заявление на новую рабочую визу, чтобы просто остаться в родном городе. Считая самоочевидным тезис о превосходстве белой расы, горстка иностранцев Шанхая некогда поставила себя выше коренного большинства; сегодня набравшийся постколониальной самоуверенности Дубай перевернул эту систему с ног на голову, лишив гражданских прав иностранное большинство, среди представителей которого немало местных уроженцев вроде этого «индийского бизнесмена».

Даже при такой дискриминации неграждан власти Дубая вынуждены прилагать немало усилий, чтобы разрядить напряженность в отношениях с собственным народом, который чувствует себя чужим в переполненном иностранцами городе. С ростом числа приезжих многие местные жители перебрались вглубь пустыни. Получивший образование в Джорджтауне профессор университета Эмиратов Абдулхалек Абдулла – один из немногих коренных дубайцев, кто публично выражает настроения, созвучные декабристскому недовольству засильем немецких чиновников в Петербурге и ропоту бомбейских или шанхайских националистов колониальной эпохи, которые обернули западные политические лозунги демократического самоопределения против самих колонизаторов. Белобородый Абдулла в элегантном белом халате сидит в Dme, сетевом австралийском заведении, которое чудесным образом преображает угол фуд-корта дубайского торгового центра в парижское кафе. Не таясь, он заявляет, что иностранцев в городе настолько больше, чем эмиратцев, что «тебе кажется, что ты теряешь свое общество». Абдулла убежден, что высокооплачиваемые западные специалисты, прибывшие управлять транснациональными компаниями, захватили лучшие районы города – и все это ради экономического бума, в котором не было никакой необходимости. Если Китаю и Индии головокружительный рост нужен, чтобы вытянуть из бедности сотни миллионов людей, то в Дубае, которому Бог даровал нефтяные сокровища по полтора миллиона долларов на каждого гражданина, никакой такой нужды нет. У Дубая не было проблем, требовавших срочного решения, и тем не менее его распахнули для всего мира и перевернули там все вверх дном, сделав дубайцев меньшинством в собственном городе. «Это вам не США, Канада или Австралия», – говорит Абдулла, со значением перечисляя бывшие английские колонии, где коренные жители подверглись геноциду, чтобы освободить место для обществ, в которых переселенцы составляют более 95 % населения.

Хотя точный процент граждан ОАЭ в Дубае является предметом споров – достоверных демографические данных правительство не публикует, – он уже явно сопоставим с долей индейцев Северной Америки или австралийских аборигенов. Специалисты дают оценки в диапазоне от 5²⁶ до 3 %²⁷. Несмотря на наличие порядка 150 тысяч арабских мигрантов²⁸, многие из которых – образованные специалисты из менее благополучных стран вроде Марокко или Египта, максимальная открытость, которую исповедует шейх Мохаммед, имеет серьезные демографические последствия: Дубай теперь куда менее арабский город, чем Дирборн, штат Мичиган, или французский Марсель, не говоря уже о других ближневосточных столицах. Самая большая этническая группа нынешнего Дубая – выходцы из Южной Азии, которых насчитывается более миллиона²⁹, от врачей и юристов до строителей и гостиничных портье. Около 100 тысяч британцев составляют крупнейшую общину выходцев с Запада³⁰. В Дубае так редко встретишь коренного жителя, что в 2007 году департамент туризма и маркетинга организовал программу «Поговорите с местным» – в торговых центрах расставили кабинки, где туристы могли встретиться с настоящим эмиратцем³¹. Сегодня любопытствующие могут познакомиться с туземцем в Центре культурного сотрудничества шейха Мохаммеда – но только один раз в неделю. В другие дни традиционным арабским кофе и свежими финиками гостей угощает индиец.

Власти эмирата стараются успокоить своих граждан, создав систему, в которой они занимают заведомо привилегированное положение по отношению к приезжим. В порядке умасливания местных бизнесменов государство требует, чтобы контрольный пакет акций всех предприятий вне свободных зон принадлежал гражданам ОАЭ. Это означает, что и работающий от рассвета до заката бангладешский парикмахер, и филиппинец, торгующий вермишелью в ночную смену, трудятся для дальнейшего обогащения местных жителей. В частном секторе, где иностранцы составляют 99 % рабочей силы³², 1 % коренных дубайцев имеют практически полную гарантию от увольнения, поскольку осмелившаяся избавиться от гражданина компания будет иметь серьезные неприятности с властями. По словам американского менеджера одного архитектурного бюро, их единственная местная сотрудница «играет по своим правилам». Куда чаще эмиратцы работают в госсекторе, где им в открытую положена более высокая заработная плата, чем их коллегам из других стран. К примеру, в государственных школах учителям с паспортом ОАЭ платят более чем в два раза больше, чем иностранцам³³. Руководящие посты в принадлежащих правительству компаниях также закреплены за гражданами. Облаченные в белые одежды эмиратцы на никому не нужной, но щедро оплачиваемой должности «старшего кассира», царственно посматривают на пассажиров из-за спин продающих билеты малазийцев – такую картину можно ежедневно наблюдать в дубайском метро. Вся рутинная деятельность, связанная с государственной безопасностью, – тоже вотчина граждан, хотя выполняют свои обязанности они, как правило, спустя рукава. В международном аэропорту Дубая в промежутках между штамповкой паспортов пограничники играют с сотовыми телефонами и неторопливо забрасывают в рот горсти орешков, в то время как усталые пассажиры ждут, когда подойдет их очередь. Более сложные задачи по обеспечению безопасности выполняют квалифицированные иностранцы. Элитное подразделение спецназа, защищающее башню Burj Khalifa от терактов, укомплектовано колумбийскими и южноафриканскими наемниками, которых готовят американские, британские, францзские и немецкие инструкторы.

Для неработающих эмиратцев предусмотрена щедрая система социальной поддержки. Безработный гражданин получает в среднем по 55 тысяч долларов в год³⁴ – что примерно равно сумме, которую строитель-пакистанец может скопить в Дубае за всю жизнь. Каждый коренной дубаец – аристократ по рождению; даже в муниципальном жилье тут всегда имеется комната для прислуги.

Какими бы щедрыми ни были социальные пособия, в стране по сути действует правило «Нет налогов – нет и представительства»[3]. Правительство, возможно, и хотело бы, чтобы граждане чувствовали себя партнерами по управлению страной, но все шаги в этом направлении пока оказывались неудачными. В 2006 году в ОАЭ была впервые дозволена хотя бы видимость демократического процесса, когда граждане избрали половину членов не имеющего фактической власти «консультативного» парламента. Подбор кандидатов в соответствии с установками правителей – общее явление на псевдовыборах в авторитарных государствах, но руководство ОАЭ пошло дальше и решило отобрать еще и избирателей. Из 350 тысяч наделенных избирательным правом граждан мужского пола старше 18 лет бюллетени получили лишь указанные властями семь тысяч. Почувствовав подвох, многие из них так и не пришли на участки, заставив одного высокопоставленного госчиновника произнести фразу, достойную комических оперетт Гильберта и Салливана: «Это тем более огорчает, поскольку и кандидаты, и избиратели были из очень хороших семей, и каждого из них лично одобрили правители ОАЭ»³⁵. Очевидно, слишком немногие смогли оценить, какой честью для них было приглашение принять участие в бессмысленных выборах.

В то время как в Объединенных Арабских Эмиратах в целом внедряется такая «демократия», в Дубае шейх Мохаммед работает над преобразованием феодальной наследственной монархии в государство-корпорацию с самим собой в качестве пожизненного генерального директора. Дубаем управляет не кабинет министров, а Исполнительный совет, состоящий из глав государственных предприятий, таких как авиакомпания Emirates или девелопер Emaar Properties. Исполнительный совет располагается на последних этажах Emirates Towers. На самом же верху – кабинет шейха Мохаммеда: он правит Дубаем не из дворца, как король, но, подобно корпоративному боссу, с последнего этажа офисной башни класса люкс.

В любой корпорации, в отличие от страны, политика в конечном счете определяется руководством, а когда шейху нужен совет, он просит его не у бессильного парламента, а у западных консалтинговых фирм вроде McKinsey и Booz Allen Hamilton. По словам работающего в Дубае сотрудника фирмы PricewaterhouseCoopers, тут соблюдается строгая иерархия: правительство ставит задачу, а иностранные консультанты предлагают варианты ее решения. Сегодняшний Дубай работает во многом по той же схеме, что и царский Петербург, куда западных советников приглашали, чтобы они помогали модернизировать систему управления, не оспаривая сам самодержавный строй. Как и в Петербурге, вопрос о грани, за которой присутствие иностранцев может привести к дестабилизации режима, остается тут открытым. Ясно одно – склонность правительства полагаться на мнение западных экспертов уже сейчас кажется гражданам Дубая унизительной.

Стратегия шейха Мохаммеда по использованию средств, полученных от глобализации, для подкупа своих подданных, чувствующих как та же глобализация вытесняет их на обочину, все отчетливей проявляется в городской ткани Дубая. В архитектурном плане шейх прошел путь от простых заявлений, что успех Дубая как центра мировой экономики является, сам по себе, триумфом арабского народа, до использования традиционных арабских мотивов в наиболее значимых городских проектах. Этим объясняется тот странный факт, что чем более глобальным становится Дубай, тем более арабским он смотрится. В 1990-х годах шейх Мохаммед довольствовался тем, что называл заказанный им сверхдорогой отель Burj al-Arab («Башня арабов»), хотя спроектированное в Лондоне здание в форме паруса не имело никаких национальных черт. Напротив, в построенном десять лет спустя небоскребе Burj Khalifa арабское архитектурное влияние уже не вызывает сомнений³⁶.

Как и Burj al-Arab, самое высокое здание в мире – детище западного архитектора, американца Эдриана Смита, построившего 88-этажную Jin Mao Tower в Шанхае. Проект Смита, который выиграл международный конкурс в 2003 году, представляет собой серебристый клин из нескольких округлых стержней, напоминающий Изумрудный город, но только из сине-серого лунного камня. Смит признавал, что решение его башни отчасти основано на черной уступчатой громаде Sears Tower, которую он видел из окна своего кабинета в Чикаго, но при этом настаивал, что неменьшее влияние на проект оказала стрельчатая арка, которая на протяжении веков использовалась в исламской архитектуре. «Если посмотреть на здание с мыслью об арабской арке, то вы ее там увидите», – пояснял Смит. Куда более прозрачно на ближневосточное местоположение башни намекает расположенная на 158-м этаже «самая высокая мечеть в мире». Большой популярностью у правоверных она не пользуется, и есть версия, что ее построили даже не в качестве уступки религиозным эмиратцам, но чтобы заставить исламских террористов хорошенько подумать, прежде чем атаковать здание. (Ходят также упорные слухи, что члены королевской семьи нашли еще более верный способ застраховать себя от терактов – взяли на довольствие самих террористов.)

Смогут ли обычные посетители различить в небоскребе Смита исламские мотивы – вопрос открытый, зато у его подножия арабское влияние, мягко говоря, очевидно. Торговый центр в основании башни, расположенной на острове посреди искусственного озера, называется Souk Al-Bahar («Базар моряков»). В туристическом проспекте его описывают как «вдохновленный арабскими традициями… пешеходный остров… с характерными для Аравийского полуострова галереями из натурального камня и высокими арками». Традиционность Souk Al-Bahar создает контрапункт современной архитектуре Burj Khalifa, а роскошь его интерьера с немыслимо дорогими резными люстрами в сирийском стиле является идеальным выражением сути Дубая. Как и возвышающаяся над ним башня, Souk Al-Bahar представляет собой смесь местных и западных реалий: от фешенебельной нью-йоркской бакалеи Dean & Delucа до сувенирных лавок, торгующих восточными миниатюрами и плюшевыми верблюдами. Но поскольку это Дубай, роль арабских торговцев здесь выполняют филиппинцы.

Souk Al-Bahar – лишь самый недавний из многих «ура-арабских» торговых центров, разбросанных по всему городу. Тщательнее прочих продумана концепция молла Ibn Battuta, названного в честь средневекового арабского писателя и путешественника. Разные зоны комплекса оформлены в манере регионов, где побывал Ибн Баттута: Андалусии, Туниса, Египта, Персии, Индии и Китая. Пышный даже по дубайским меркам «дворец Великих Моголов» создан по мотивам агрской резиденции Шах Джахана и размерами не уступает оригиналу. А в выложенной сине-золотыми изразцами копии персидской мечети разместился несомненно самый роскошный в мире филиал сети Starbucks. Исторический Ибн Баттута благоразумно обошел стороной бесплодную пустыню, которая позже стала Объединенными Арабскими Эмиратами. Однако общее наследие ислама позволяет Дубаю считать своими культурные достижения всего региона, вплоть до таких уже давно немусульманских стран, как Испания Омейядов или Индия Великих Моголов. В пассаже, изображающем базары Каира, развернута выставка про путешествия Ибн Баттуты, которая пропитана духом арабского шовинизма и воспевает то время, когда исламский мир был куда успешнее, чем погрязшая в раннесредневековом варварстве Европа.

При всех своих «аутентичных» завитушках ура-арабские моллы Дубая – это западные торговые центры, заполненные западными магазинами, которые не соответствуют особенностям своего географического положения ни в культурном, ни в экологическом плане. С точки зрения экологии их система кондиционирования приводит к исполнению желания шейха Мохаммеда быть первым в мире, но лишь в одном аспекте: ОАЭ стала единственной страной, опередившей Америку по потреблению энергии и выбросам углекислого газа на душу населения³⁷. Если же говорить о культуре, такие центры являются лишь многомиллионными упражнениями в психологической сверхкомпенсации для жителей наименее арабского города арабского мира. Как писал в The Washington Post покойный арабо-американский журналист Энтони Шадид, стратегия глобализации Дубая – это попытка создать «успешный арабский город, лишив его качеств, которые столетиями делали арабские города арабскими»³⁸. Не случайно индийские эмигранты называют Дубай «лучшим городом Индии»³⁹, а иранские – «лучшим городом Ирана»⁴⁰. Даже сейчас, когда государственные строительные компании потворствуют местным жителям, возводя ура-арабские мегамоллы, деарабизация Дубая ради его дальнейшей глобализации остается очевидной, пусть и не провозглашаемой в открытую политикой властей. Английский стал для города больше, чем средством межнационального общения; сегодня он практически навязывается в качестве официального языка. В Дубае нет закона, по которому на вывесках обязательно должен присутствовать арабский перевод неизменно английских названий. Более того, муниципалитет штрафует таксистов, если вместо английского Taxi они выставляют на крышу надпись по-арабски. В 2006 году правительство перенесло выходные для служащих госсектора с принятых в исламском мире четверга и пятницы на пятницу и субботу, чтобы приблизить ритм жизни к западному. Уже идут разговоры о том, чтобы сдвинуть их на субботу и воскресенье, несмотря на отведенную Кораном для молитв пятницу.

Такое безоглядное принятие неисламских нравов и норм приводит к соразмерной обратной реакции. Дубай – это шизофренический мегаполис, где локальное и глобальное сошлись в своего рода гонке вооружений, непрерывно усиливая друг друга. Чувствуя себя осаждаемыми иностранцами со всех сторон, многие коренные жители нашли прибежище в строжайшем соблюдении мусульманских традиций. Гендерная сегрегация среди дубайцев с годами все строже, а традиционный дресс-код – белая просторная «дишдаша» для мужчин и черная «абая» для женщин – в последнее время соблюдается местными с гораздо большим рвением отчасти потому, что отличает аборигенов от иностранцев.

Несмотря на то что в процентном отношении мусульман в Дубае становится все меньше, статус ислама как официальной государственной религии не ставится под сомнение. В государственных школах детей по-прежнему учат, что все неверные будут гореть в аду. По градостроительным нормам Дубая через каждые 300 метров на любой улице должна стоять мечеть, чтобы даже самые старые и немощные прихожане могли без труда дойти до нее пешком⁴¹. Такое законодательство в сочетании с почти полным отсутствием мусульман во многих районах Дубая создает причудливый городской пейзаж, усеянный нередко роскошными, но неизменно пустыми мечетями. В ориентированном на туристов государственном музее религии «Путеводная звезда» рассказ иноверцам об исламе состоит из смеси новомодных технологий и самых замшелых религиозных догм. На ярких компьютерных дисплеях и изящно скомпонованных стендах цитаты из Корана («Воистину, неверующие из людей Писания и многобожников окажутся в огне Геенны и пребудут там вечно. Они являются наихудшими из тварей») соседствуют с традиционными мусульманскими описаниями ада («Если камень величиной с семь беременных верблюдиц сбросить с края Геенны, то он будет падать семьдесят лет, но так и не достигнет ее дна»)⁴².

Со своей стороны, правительство устраивает целое представление из попыток удержать семь миллионов туристов, ежегодно посещающих Дубай, от оскорбления чувств коренных жителей⁴³. Возле гостиничных бассейнов установлены знаки, сообщающие, что администрация передаст полиции Дубая любую гостью, не соблюдающую принятые в ОАЭ нормы закрытости купальника. Время от времени иностранцев арестовывают за секс на пляже, и такие случаи попадают в заголовки международных новостей. В геополитической сфере Дубай втихую, но вполне регулярно выдает специальные визы израильским бизнесменам и держит у себя базу ВМС США, которая является важнейшим плацдармом для американских операций в регионе, но правительство ОАЭ при этом не забывает делать такие официальные заявления, которые позволяют ему оставаться на хорошем счету у соседей вроде Ирана и Саудовской Аравии.

Несмотря на недовольство коренных жителей засильем иностранцев и определенные трудности в разрешении конфликтов, вызванных необычной структурой общества, власти Дубая превратили интернационализм своего города в вызывающий гордость бренд. Рейсы авиакомпании Emirates начинаются с объявлений не только на английском и арабском, но и на всех языках, которыми владеют собранные со всего света члены экипажа – малайском, латышском, сербском и т. д. Плакаты на автобусных остановках Дубая провозглашают, что в городе живут представители практически всех стран планеты. Многие финансируемые государством девелоперские проекты используют в своих названиях слово International, как будто самого факта их интернациональности недостаточно и нужно обязательно подчеркнуть это особо.

Поскольку Дубай – один из ведущих грузовых портов мира, он, соответственно, является и самым крупным за пределами Китая центром торговли китайскими товарами. Но корпорации «Дубай» этого мало. Китайский рынок должен тут находиться в особом гигантском здании под названием Dragon Mart, по форме, как утверждает госкомпания-застройщик, напоминающем дракона. По правде говоря, комплекс, который превышает по площади десяток футбольных полей и привлекает 19 миллионов посетителей в год, больше похож на огромную гусеницу⁴⁴. Изнутри Dragon Mall выглядит как бескрайний склад, поделенный на отдельные магазины, подобно офису с открытой планировкой и перегородками. Магазины сгруппированы в секции по типу изделий – среди прочих, электроники, мебели и чая. Под вывеской Shanghai Hailiang International Trading FZCO супружеская пара из промышленного города недалеко от Шанхая продает выпускаемые там игрушки, заколки и часы. Другой магазин принадлежит бангладешцу, торгующему исключительно ночниками с вращающимися абажурами, на которых изображены Иисус, Дева Мария, индуистский бог Ганеша или вид Каабы в Мекке, – характерный для Дубая экуменический капитализм доведен тут до состояния вводящего в ступор китча. Dragon Mall расположен вдалеке от туристических маршрутов, и многие магазины здесь не заботятся о внешней привлекательности, поскольку заняты скорее заключением оптовых сделок, нежели обслуживанием обычных покупателей. Корпорация «Дубай» преподносит молл Ibn Battuta как грандиозный памятник незападному капитализму и не жалеет средств на то, чтобы воспеть существовавшие задолго до эпохи европейского доминирования торговые связи между Китаем, Южной Азией и Ближним Востоком, – но все равно он полон западных магазинов: тут и Starbucks, и Nike, и H&M. Тем временем место, где все эти связи возрождаются и уже сейчас меняют мировой порядок, убрано долой с глаз туристов и спрятано внутри чуть облагороженного складского комплекса. Динамичный, грубый, лишенный всякой претензии Dragon Mart – вот настоящий памятник глобальному рынку, способному объединять людей и товары со всех концов света. Это и есть настоящее дубайское чудо.

С Dragon Mart граничит комплекс, который можно признать наиболее неуклюжей попыткой Дубая нахлобучить на себя корону столицы земного шара: жилищный массив из почти 500 зданий под названием International City («Международный город»)^45. Многоквартирные дома средней этажности объединены там в несколько микрорайонов, каждый из которых представляет одну страну (в том числе Китай, Россию, Францию, Англию, Персию, Грецию и Италию). International City расположен в непопулярной части города далеко от пляжа, а ограниченный бюджет позволил лишь едва наметить архитектурные различия между регионами. Купола, как у православных церквей, – это Греция; синие и зеленые стрельчатые арки вяло указывают на Персию. Поселиться в любом из микрорайонов может кто угодно, однако принадлежащая государству девелоперская компания всячески поощряет заинтересовавшихся International City китайцев, русских, французов, англичан, греков или итальянцев покупать или снимать квартиры в микрорайоне, соответствующем их гражданству. Как минимум в случае «Китая» с его ресторанами и супермаркетами (и более чем миллиардом потенциальных квартирантов) застройщики добились своего, получив своего рода открытый для круглосуточного проживания аналог аттракциона «Витрина мира» во флоридском парке развлечений Epcot.

Однако наивные мечтания корпорации «Дубай» о том, что можно привечать у себя весь мир, не рискуя нарушить господствующую в городе буржуазно-исламскую атмосферу идеального порядка, в International City летят в тартарары. Китайские рестораны в китайской части комплекса выглядят точно так же, как и во всем мире: с красными фонарями над входом и крутящимися подносами на столах. Но они немного перебарщивают в своем стремлении не отличаться и, как это бывает во всем мире, запросто подадут вам не указанное в меню пиво. Куда большее беспокойство вызывают организованные преступные группировки, орудующие в «Китае», – среди прочего, на их счету ряд похищений с целью выкупа.

Когда критики сравнивают Дубай с Epcot и прочими диснеевскими парками, застройщики города воспринимают это как комплимент. Руководитель девелоперской фирмы Nakheel, стоящей за International City, Dragon Mart, островами в виде пальм и моллом Ibn Battuta, так прямо и заявил: «Я думаю, это весьма лестное сравнение»⁴⁶. Однако, несмотря на существенный диснеевский компонент, Дубай – это больше, чем ряд тщательно подчищенных копий других мест. И пусть, по мнению специалистов Nakheel, даже наиболее привлекательный аспект Дубая – его интернационализм – следует упаковывать в диснеевскую обертку International City (с двух больших букв), а его статус центра всемирной торговли нуждается в поддержке образом дракона с логотипа Dragon Mart, международный динамизм Дубая тем не менее вполне реален.

От официального сценария развития Дубая отклоняются далеко не только китайские банды International City. Город, возникший в пустыне за десятилетие, – это поражающее воображение явление, неизбежным следствием которого оказывается растущая уверенность жителей в своих возможностях, даже вопреки намерениям властей. Финансист, который родился и вырос в Финляндии, затем переехал в Лондон, а теперь живет и работает в Дубае, говорит, что именно тут он в наибольшей мере ощущает потребность влиять на судьбу города. Система дубайского метрополитена открылась только в 2009 году, и этот финн хочет предложить маршрут новой линии в отдаленную часть города. Напротив, в Лондоне, где подземка работает более полутора веков, все маршруты, по ощущению, уже давно устоялись.

Судя по всему, финский финансист не до конца представляет себе правовые реалии Дубая. В Финляндии он является гражданином, имеющим право голоса в решении важных для общества вопросов; в Великобритании законы гарантируют ему свободу слова; в Дубае же он гастарбайтер. Он допущен в страну по прихоти местных правителей, и никакого фундаментального права жить здесь у него нет. Его могут депортировать в любой момент и под любым предлогом. И все же именно в Дубае он чувствует себя вправе высказывать собственное мнение, потому что Дубай строится на его глазах. Мы не получили этот город в наследство, но создаем его сами, воплощая тут самые фантастические проекты, на которые только способны сегодняшние архитекторы. Дубай, который не может ни на минуту отвлечься от создания самого себя, прямо-таки напрашивается на то, чтобы его жители поучаствовали в этом процессе, даже несмотря на то что местным правителям такая идея совсем не по вкусу.

Заключение
Проблески утопии

Гастарбайтер в Дубае. © Дэниэл Брук

В 2009 году до Дубая докатился мировой финансовый кризис. Как ранее в его городах-побратимах Петербурге, Шанхае и Мумбае, в глобальном мегаполисе на берегу Персидского залива новейшие архитектурные и интеллектуальные веяния Запада получают свои самые крайние проявления, возможные только потому, что прежде на этом месте ничего не было. Города всего мира обогащались на оплачиваемых банковскими кредитами операциях с недвижимостью, надежной гарантией безопасности которых считались новомодные финансовые изобретения – обеспеченные долговые обязательства и кредитно-дефолтные свопы. Однако Дубай обошел всех: в момент максимума ипотечного пузыря Дубай был, по сути, казино, выдавшим себя за город. Меньше трети жилищ в городе было занято теми, кто ими владел¹. Когда музыка стихла, Дубай оказался на самой высокой ступеньке лестницы, с которой кубарем попадали все. Только срочный кредит в 10 миллиардов долларов от богатых нефтью соседей из эмирата Абу-Даби спас девелоперское подразделение корпорации «Дубай» от неминуемого дефолта². Накануне открытия высочайшего здания в мире, известного прежде как Burj Dubai, присмиревшие и благодарные власти переименовали его в честь эмира Абу-Даби шейха Халифы. Задуманный как памятник амбициям Дубая, небоскреб Burj Khalifa стал напоминанием о его гордыне – и самой высокой метафорой в мире.

Строительство менее заметных небоскребов замерло, пустыня оказалась усеяна брошенными стальными каркасами, и тысячи иностранных специалистов спешно покинули эмират³. Помня о долговой тюрьме, многие побросали свои автомобили последних моделей на стоянке около аэропорта. «Бай-бай, Дубай» – злорадствовала западная пресса, сообщая читателям о «беспрецедентном» крахе, которым закончился «беспрецедентный» рост города. Однако прецеденты тут как раз были – быстрый взлет и стремительное падение Дубая живо напомнили о судьбе других городов, где Восток встречался с Западом. Параллели между приостановкой строительства искусственных островов у побережья Дубая, вроде намывного архипелага в форме карты мира под названием The World («Мир»), и банкротством бомбейской Back Bay Reclamation Company в 1865 году более чем очевидны. Но работы по осушению территорий вокруг острова Бомбей были в конечном итоге проведены, и в начале ХХ века на отвоеванных у моря землях вырос поразительный район бомбейского ар-деко, который представлял собой гораздо более продуманный и изящный вариант индийской современности, нежели первоначальный проект. Похожим образом призрак государственного дефолта, угрожавшего Дубаю в 2009 году, висел и над Международным сеттльментом во времена экономического краха середины XIX века. И все же слухи о смерти Шанхая – как в XIX веке, так и в период маоистской диктатуры – оказались сильно преувеличены.

Даже после кризиса Дубай обладает огромным потенциалом, а идея Дубая – и того большим. К сожалению, люди склонны замечать либо одни преимущества Дубая, либо исключительно его недостатки – вместо того чтобы учитывать и то и другое. Апологеты города, вроде архитектора Рема Колхаса, который восхваляет его как «tabula rasa, на которой найдется место новым формам самосознания»⁴, не могут заставить нас не замечать варварство здешней системы, в рамках которой Дубай собирает людей со всего света, но не делает никаких попыток относиться ко всем по-людски. Те же, кто осуждает Дубай, как теоретик урбанизма Майк Дэвис, который обозвал его «дьявольским раем»⁵, не способны объяснить, что влечет сюда сотни тысяч низкооплачиваемых мигрантов. Критики не могут взять в толк, что притягательность Дубая в XXI веке, та же самая, которой прежде обладали и Петербург, и Шанхай, и Мумбай, – это больше, чем очарование больших денег; это возможность стать соучастником современности. Крестьянин из Южной Индии, который бросил свое рисовое поле и стал строителем самого высокого здания на Земле, – это человек, отринувший прошлое, чтобы создавать будущее. Сторонники Дубая ведут себя так, будто он уже выполнил свое предназначение, а противники не верят в его предназначение в принципе. Но если из опыта его предшественников и можно вывести какой-нибудь урок, то он таков: чтобы понять Дубай, нужно осознать как его возможности, так и опасности, сохраняя способность видеть и чудеса, и ужасы.

В Дубае мир отражается таким, какой он есть. Это ожившая иллюстрация левацкой притчи «Если бы земной шар был деревней в сто человек», которая начинается с того, что «пятьдесят девять из них были бы азиатами», а заканчивается тем, что «практически все в ней принадлежало бы двум белым и арабу». Восторгаться Дубаем – значит восторгаться миром, каким он является на сегодняшний день. Но списывать Дубай со счетов – значит перечеркнуть возможное будущее этого мира, отказаться от самой идеи современности, от надежды, что в век реактивных самолетов и глобализации мы сможем научиться жить сообща в отдельно взятом городе, а в конечном счете, и на всей планете.

Чтобы понять Дубай в полной мере, нужно разглядеть в сегодняшней антиутопии проблески утопии. Какой бы диснеевской ни была девелоперская концепция молла Ibn Battuta, созданная там картина человечества раскрывает характерный для XXI века феномен пересечения границ так, как ни за что бы не удалось сделать с помощью специально спланированного для этого пространства. Внутри молла встречаются люди со всего света, и те, кто никогда прежде не выезжал за пределы родных деревень, оказываются тут лицом к лицу с современным миром. То, что их сюда привлекает обилие товаров и кондиционированный воздух, не отменяет чуда нахождения всего человечества под одной крышей – чуда, которое происходит, когда в одном из коридоров движение толпы замедляется из-за группы афганских крестьян, которые встали поперек прохода и вытягивают шеи, чтобы разглядеть, как их соплеменник волшебным образом извлекает деньги из банкомата. Где еще могут встретиться корейские инженеры, марокканские бухгалтеры, пакистанские каменщики, британские банкиры и американские журналисты? Да, сегодня их привлекла сюда торговля, но при этом возникает хотя бы возможность более глубокого всемирного обмена. И хотя лингва-франка Дубая – это язык крупнейшей державы западного мира, здесь он стал универсальным средством общения. То, что возможности Дубая для межкультурной коммуникации используются так редко, – это позор; за это несет ответственность сам шейх Мохаммед, который запрещает в своем городе обсуждение многих вопросов, но и мы не без греха, поскольку позволяем ему это запрещать. Тем не менее, если Дубай – это и в самом деле новая глава в книге, начатой в Санкт-Петербурге, Шанхае и Мумбае, вопрос не в том, воспользуются ли его жители возможностями, которые невольно создали правители, но в том, когда это случится. Как и в других ультрасовременных мегаполисах, созданных по воле властей усилиями кули и крепостных, в Дубае собрался поразительно разнообразный контингент, способный взять бразды правления в свои руки и построить настоящий город будущего.

Настоящий город будущего – это не просто город с самой высокой башней или самой потрясающей архитектурой, но город, управляемый разнообразными, искушенными и умными людьми, которых этот город привлекает и создает. Один британский государственный деятель, читая в 1870 году лекцию перед лондонской публикой, проницательно заметил: «Мы нередко хулим наш город, ставя в пример Лондону столицы деспотических держав Европы, однако именно в Лондоне виден отпечаток архитектуры, прорастающей изнутри, – архитектуры, которая выражает то, что люди думают, чувствуют и считают правильным, а не то, что им велят думать, чувствовать или считать правильным, как это слишком часто бывает в городах европейских автократов»⁶. Лектором был сэр Бартл Фрер, бывший губернатор Бомбея. Оцените иронию – вдохновитель имперских градостроительных проектов приветствует архитектуру демократии. Но в этом есть и своя логика, поскольку начатая Фрером стремительная модернизация Бомбея ненароком заложила основы демократической Индии. Демократические перспективы открываются даже перед самыми авторитарными из современных глобальных городов, несмотря на все усилия, которые их правители тратят на то, чтобы подданные на засматривались в ту сторону.

Независимо от того, что станет с Дубаем, в новом веке у него будет немало конкурентов в борьбе за звание величайшего мегаполиса развивающихся стран. То, что раньше воспринималось, как явление необычное – когда в аграрном обществе вдруг возникал современный город, – сегодня стало повседневностью. Если переехавшие в Петербург русские, добравшиеся до Шанхая китайцы и обосновавшиеся в Бомбее индийцы когда-то составляли крошечную и весьма произвольную выборку, в третьем мире XXI столетия переезд из глубинки в открывающийся всему миру город стал определяющим вектором развития. Выстоит сам Дубай или нет, идея его будет жить.

Сегодня самые быстрорастущие города на Земле – это мегаполисы развивающихся стран, вроде нигерийского Лагоса или Дакки в Бангладеш⁷. У них, возможно, нет настолько богатой истории или таких высоких устремлений, как у городов, описанных в этой книге, однако их социальная структура и тот шанс стать частью современного мира, который они предоставляют своим народам, делают и их тоже продолжателями традиции, начало которой было положено в Петербурге в 1703 году. Добьются ли они большего успеха в сокращении пропасти между городом и деревней, богатыми и бедными, иностранцами и соотечественниками, мигрантами и местными, Востоком и Западом, чем города, которые прошли этот путь до них, – вопрос открытый. Но ставки высоки как никогда. Когда в начале XX века корабль Петербурга налетел на рифы, толчки ощущались по всей планете. Когда в последние десятилетия того же века на арену глобальной экономики снова вышел Шанхай, мир приобрел новые очертания. Сегодня, более чем когда-либо, судьба человечества решается в растущих центрах развивающихся стран, таких как Мумбай, Лагос и Дакка. Смогут ли они добиться того, к чему стремятся, – вопрос жизни и смерти не только для них, но и для всех нас.

Кода. От окон на запад до окон в мир

Человек и мегаполис. Парк Столетия, Пудун. © Дэниэл Брук

На первом этаже огромного Государственного Эрмитажа, вдали от толп туристов, тянущих шеи, чтобы рассмотреть Рафаэля или Рембрандта, расположены анфилады залов, спроектированных немецким архитектором в середине XIX века. Сочетание царской роскоши и неоклассицизма делает их похожими на греческий храм, на строительство которого выделили неограниченный бюджет. Каждый зал – это симметричное пространство, ограниченное колоннами, арками и пилястрами полированного мрамора, в одном – мрачно-серого, в другом – ярко-красного, в третьем – игриво-розового. В этих псевдогреческих залах расставлены псевдогреческие статуи: римские копии греческих оригиналов.

Надписи рядом со скульптурами с гордостью рассказывают об их сомнительном происхождении: «Аполлон, мрамор, I век н. э. Римская копия греческого оригинала, IV век до н. э.»; «Эрос, мрамор, II век н. э. Римская копия греческого оригинала первой половины IV века до н. э.»; «Афина, мрамор, II век н. э. Римская копия греческого оригинала конца V века до н. э.»⁸ В этих неоклассицистских залах Эрмитажа, как и в неоклассицистском городе вокруг него, русские путем мимикрии заявляют претензию на наследие всей западной цивилизации, отчаянно пытаясь вписать себя в историю Запада. Однако в этих самых скульптурах мы видим римлян, стоявших, казалось бы, у истоков европейской цивилизации, которые заняты тем же самым. Копируя шедевры Древней Греции, они стремились выставить себя преемниками эллинов.

То, что римляне копировали греков, вовсе не означает, что их цивилизация была поддельной. Римляне внесли свой вклад в западную традицию, намного превзойдя греков в таких областях, как инженерное дело и транспорт. То, что римляне занимались копированием, не значит, что история – это сплошное копирование. Очевидно, однако, что копирование является неотъемлемой частью истории.

Если даже римляне должны были отдельно работать над тем, чтобы стать частью Запада, что вообще тогда означает знаменитая дихотомия Восток-Запад? Если Запад или Восток – это выбор, а не непреложный факт, то зачем придавать этим категориям такое значение? И хотя отнесение народом самого себя к Востоку или Западу воспринимается как незыблемая традиция, на самом деле это осознанное решение, которое лишь со временем становится наследуемой характеристикой национального подсознания. Многие из сегодняшних египтян и сирийцев являются потомками римских граждан, но при этом отвергают принадлежность к Западу и даже считают себя его противниками. Между тем немцы, возводящие свои родословные к разрушившим Рим варварам, видят себя наследниками западной цивилизации. Берлин с его неоклассицистским парламентом и музеями не особо отличается от Санкт-Петербурга по части запоздалого приписывания своих жителей к западной традиции. В Берлине искусственность этого маневра меньше ощущается именно потому, что он сработал. В то время как социологические опросы показывают, что только 12 % россиян «всегда чувствуют себя европейцами»⁹, ни одному социологу не пришло бы в голову проводить такое исследование в Германии. То, что немцы – европейцы, всем кажется просто очевидным.

Противопоставление Европы и Азии носит ментальный, а не географическое характер. Оно началось с древних греков, которые использовали его, чтобы обозначить различия между собой, цивилизованными европейцами, и азиатскими варварами к востоку от Эгейского моря. Средневековые ученые полагали, что между Европой и Азией должен быть какой-то узкий перешеек, но ничего подобного не обнаружилось, и географы Нового времени выбрали в качестве разделительной линии Уральские горы. Правда, это так себе граница: они не выше Аппалачей в Северной Америке и их легко пересекали задолго до появления поездов, автомобилей и самолетов. В конце XVI века украинские казаки вторглись в Сибирь, волоком перетащив через Урал свои речные суда.

Хотя физическая граница довольно эфемерна, психологический барьер между Востоком и Западом имел самые серьезные последствия. Оглядываясь назад, мы не можем понять мировую историю без этой дихотомии, что бы мы ни думали о ней сегодня. Это как если бы атеист, изучая историю средневековой Европы, полностью игнорировал христианство просто потому, что не верит в бога. Однако, если мы хотим построить лучшее будущее для этого мира, мы обязаны преодолеть представления о Востоке и Западе, разделяющие нас много веков. Принципы этого разделения произвольны и были сформулированы в мире, где господствовала Европа, – то есть в мире, которого больше нет. Проект башни «Газпрома» в Петербурге был вдохновлен не Амстердамом, но Дубаем, где его автор начинал свою архитектурную карьеру. В процветающих китайских кварталах Америки высотные здания, где офисы расположены над караоке-клубом, клуб над рестораном, а ресторан над торговым центром, переносят на американскую землю специфический китайский урбанизм XXI века точно так же, как 150 годами ранее американцы экспортировали свою архитектуру в Шанхай. Никто не отрицает, что небоскребы – изначально американское изобретение, но, как и в случае с ар-деко, возникшем в Париже в эпоху предыдущего пика глобализации, в проницаемом мире стили легко покидают родные места. В наступившем веке зарождающиеся в Азии тенденции будут, без сомнения, экспортироваться на Запад, а возможно, даже навязываться ему. Остается, однако, надежда, что по мере подъема Азии противопоставление Востока и Запада («мы совсем по-разному мыслим» и все такое) ослабнет, и от соперничества и взаимных претензий мы перейдем к дружбе и взаимопониманию. Но путь к свободе смогут проложить себе только вольные духом.

На первый взгляд, порожденный бурным экономическим ростом Китая город Шэньчжэнь не внушает особых надежд. Свежеиспеченный мегаполис, где живет свыше 14 миллионов человек, как нарочно перенял все самое подражательное у колониального Шанхая XIX века. Среди высотных доминант Шэньчжэня – точная копия Эйфелевой башни в масштабе 1:3, и нового в ней даже меньше, чем в курантах на Бунде, вторивших звону лондонского Биг-Бена. На расположенном в городском парке гигантском панно Дэн Сяопин, который в молодости жил во Франции, а в старости основал этот экспериментальный город, не без помощи фотомонтажа любуется на городскую панораму, увенчанную поддельной парижской башней. На панно доброму дедушке Дэну каким-то образом удается сохранять серьезное лицо; западные туристы, его лицезреющие, как правило, с этим не справляются.

Копия Эйфелевой башни – главная достопримечательность шэньчжэнского парка развлечений «Окно в мир», который завлекает посетителей макетами архитектурных шедевров земного шара. «Все мировые достопримечательности за один день!» – обещает плакат на билетной кассе¹⁰. Парк стал идеальным воплощением современного китайского китча. Посетители, которым прискучили архитектурные шедевры, могут залезть в огромный пузырь из прозрачного пластика, похожий на прогулочный шар для хомячков, и покататься в нем по искусственному озеру.

Но даже в этом парке можно найти пищу для размышлений. Копия Эйфелевой башни – самый известный его экспонат, но чудесам Азии, включая Ангкор-Ват и Тадж-Махал, отведено здесь не менее почетное место, чем достопримечательностям Запада. В разделе, посвященном американской столице, табличка перед моделью мемориала Линкольна в масштабе 1:15 «Завершен в 1922 году. Сооружение из белого мрамора напоминает греческий Парфенон»¹¹ сдержанно напоминает о том, что и американцам, как прежде римлянам и немцам, пришлось потрудиться, чтобы вписать себя в западную традицию. Стоит поставить все архитектурные шедевры мира на одну полку, как различия между народами становятся бессмысленными и люди испытывают прилив гордости за человечество как единое целое.

Преподающий в Массачусетском технологическом институте профессор архитектуры сирийского происхождения Нассер Раббат заметил: «Вся архитектура является достоянием всего человечества, хотя некоторые ее произведения в большей степени являются наследием одного народа, чем всех остальных. Это все вопрос степени. Но вот чего на свете нет, так это архитектуры исключительности, которая заявляет кому-то, что он ей совсем чужой»¹². Парк «Окно в мир» оказывается одой чудесам, которые создали все мы – не китайцы или американцы, не азиаты или европейцы, но весь род человеческий. Мы строим наш мир – и наше будущее.

Россия в «Окне в мир» представлена макетом Эрмитажа в масштабе 1:15, однако копия одного из главных шедевров музея, скульптурного портрета Вольтера работы Гудона, стоит отдельно в саду скульптур, расположенном вдали от толп в глубине парка. В самом центре молниеносно построенного по воле Дэн Сяопина города небоскребов сидит, кутаясь в халат, пожилой философ, и его старческое лицо освещено почти неуловимой усмешкой. Табличка на слегка ломаном английском сообщает: «Автор: Антуан Гудон. Имитатор: Да Люшэн. Вольтер был духовным лидером французского Просвещения. Статуя отражает юмористические и резкие черты индивидуальности этого мудрого философа, которому пришлось пережить много трудностей»¹³. Вольтер – перенесший много трудностей инакомыслящий – молча взирает на «демократическую диктатуру народа», куда его занесло. Судя по усмешке, мастерски схваченной Гудоном и умело скопированной Да Люшэном, он оценил бы иронию своего положения.

Как известно, после Французской революции Екатерина Великая сослала гудонова Вольтера на чердак. Но до конца изгнать его дух ей так и не удалось. Даже в разгар сталинских репрессий маленький мраморный человек, сидящий в Эрмитаже, не терял блеска в глазах, а кривая усмешка не сходила с его губ. Этот призрак бродит по Петербургу по сей день. А то, что его копия теперь есть и в Шэньчжэне, означает, что хотя эта книга и подходит к концу, ее сюжет далек от финала.

Благодарности

Семена этой книги были посеяны во время подготовки двух журнальный статей. Я благодарен редакторам этих изданий. Линкольн Каплан, редактор закрывшегося, но великого журнала Legal Affairs, со свойственной ей щедростью дала мне задание, благодаря которому я впервые посетил Мумбай; Шивон О’Коннор из журнала GOOD направила меня в китайский «округ Ориндж», где в случайном разговоре с переводчиком я узнал, что пригородные поселения в американском стиле имеют в Шанхае вековую историю.

Эта книга никогда не была бы опубликована без неослабевающей поддержки моего литературного агента, Ларри Вайсмана, который помог ее идее превратиться в контракт в самый разгар биржевой паники 2008 года. Далее Ларри совершил мудрый ход, заручившись поддержкой Брендана Карри, редактора с необходимым для такого проекта балансом левого и правого полушарий и достаточной долей авантюризма, чтобы оценить эту, как он ее называл, «эквилибристику» и согласиться поработать на подстраховке. Выполняя также функции тренера и доверенного лица, Брендан проявил себя достойным шпрехшталмейстером в издательстве Norton, где он собрал отличную команду для подготовки издания. Я буду вечно благодарен ему за название этой книги.

Диапазон моих исследований расширился благодаря решению профессоров Дэвида Браунли и Холли Питтман сделать фонды университета Пенсильвании доступными более широкой публике. Мне сложно в достаточной мере выразить им свою благодарность за доступ к превосходным библиотекам университета, предоставленный мне как приглашенному научному сотруднику департамента истории искусств с 2008 по 2010 год.

В каждом городе я проводил полевые исследования в течение месяца, и десятки людей в Петербурге, Шанхае, Мумбае и Дубае сделали мои поездки не только полезными, но и приятными. Я благодарен многим из моих респондентов за откровенные разговоры с американским писателем, которые они вели, несмотря на возможные неприятности, и всем – за то, что уделили мне часть своего драгоценного времени. Особую благодарность я выражаю покойному Эраху Виккаджии, 90-летнему парсу из Мумбая, выросшему в довоенном Шанхае. Он продолжал слать мне по электронной почте воспоминания о своей шанхайской юности даже в терминальной стадии своей неизлечимой болезни и стал для меня живым воплощением той щедрости, с которой я столкнулся в стольких собеседниках по всему миру. Я также глубоко благодарен PVG, CC, BM, BK, ZM, DJB, LB, PTB, GG, LM, DF, LPP, SZ, GG, SD, AW, AR, LJ, DYH, PM, ABY, EL, ZR, JB, MG, JC, GY, TJ, AY, RC, PH, LP, MB, ZZ, LN, ZM, BOM, ANL, NF, AB, MG, PM, PK, CL, SD, NR, AW, UDC, GDC, PK, AV, AL, AKRB, DXB, AH, JP, HR, AMS, JS, KL, AA, SB, AF, PB, EK, AA, IU, RH, JP, RW, AS, RM, MR, DK, AI, EH, FE, YE, LED, PM, NB, TC, SG, PN, OR, MT, AV, LK.

При подготовке рукописи столь необходимое время и ресурсы – как архивные, так и финансовые – мне обеспечила совместная стипендия центра Клюге при Библиотеке конгресса в Вашингтоне и Института Black Mountain в Университете штата Невада в Лас-Вегасе. Доктор Джеймс Биллингтон, доктор Кэролин Браун, Мэри Лу Рекер и К. Форд Питрос в Библиотеке конгресса и доктор Кэрол Хартер в UNLV, а также их сотрудники создали два благодатных оазиса для страждущих умов посреди информационной пустыни. Мои соратники по удаче в обоих из этих заведений оказались чрезвычайно талантливыми писателями и учеными. В частности, я хотел бы поблагодарить за дружбу Уэм Акпан, Мэри-Энн Тирон Смит, Николаса Джексона, Тони Баума, Криса Чекури и Наоми Вуд.

Несколько сведущих специалистов по истории и культуре рассмотренных в этой книге городов, а именно Кристин Эванс, Филипп Тинари и Нареш Фернандес, любезно согласились прочитать соответствующие разделы и дать свои советы. Элизабет Блазевич любезно поделилась со мной своими обширными познаниями в области истории архитектуры и градостроительства. Этот квартет спас меня от многих конфузов, подстерегающих склонного к обобщениям автора. Трио одаренных читателей с обостренным чувством истории и стиля – Астра Тейлор, Даниэль Курц Фелан и Джон Свонсбург – согласилось прочитать рукопись целиком и поделиться своими впечатлениями. В итоге я осознал, что общепринятая формулировка «Оставшиеся ошибки целиком и полностью на моей совести» – это не клише. Меня не раз предупреждали.

Наконец, эту книгу я посвящаю своим родителям, которые вырастили меня в крупнейшем мегаполисе западного мира и в самом впечатлительном возрасте свозили меня в Петербург. И пусть тогда им было невдомек, какие именно процессы они приводят в движение, я буду вечно благодарен им за любовь и широту предоставленных мне возможностей.

Библиографическая заметка

Созданная методом обобщения и предназначенная для широкой аудитории, эта книга не состоялась бы без труда ученых, описавших путь Санкт-Петербурга, Шанхая, Мумбая и Дубая в подробных однотомных изданиях. Для петербургской части особенно полезными были «Солнечный свет в полночь: Санкт-Петербург и становление современной России» (Basic Books, 2000) Брюса Линкольна и «Санкт-Петербург: окно России в будущее» (Taylor Trade Publishing, 2003) Артура Джорджа. Сложно переоценить значение работ Эдварда Денисона и Гуана Юй Рена «Строительство Шанхая: история открытия Китая» (Wiley-Academy, 2006) и Мари-Клер Бержер «Шанхай: ворота Китая в современность» (Stanford University Press, 2010, перевод Джанет Ллойд) для шанхайской части. В вопросах истории и архитектуры Мумбая многолетние соавторы Шарада Двиведи и Рахул Меротра безусловно превосходят всех. Среди их многочисленных работ самой незаменимой стала «Бомбей: внутренние города» (Eminence Designs, 2001). Если на чтение книг по истории Санкт-Петербурга только на английском, не говоря уже о русском или французском, можно потратить всю жизнь, то недавно прославившемуся Дубаю посвящено лишь несколько работ. Наиболее полной из них является «Дубай: уязвимость успеха» (Columbia University Press, 2008) Кристофера Дэвидсона.

Мне крупно повезло, что все значимые здания как минимум двух из четырех городов – Шанхая и Петербурга – подробно каталогизированы в архитектурных гидах: англоязычном «Архитектура Шанхая» (Watermark Press, 2007) Энн Уорр и вышедшем на русском справочнике Леонида Лаврова «1000 адресов в Санкт-Петербурге» (Эклектика, 2008). Прогулки по улицам этих городов с такими руководствами в руках стали для меня сплошным удовольствием, а систематизированные в них сведения во многом упростили мою работу.

Ключевое утверждение этой книги состоит в том, что описанные в ней города всегда были неофициальными городами-побратимами. Раз за разом я поражался тому, насколько редко их сравнивают друг с другом – помимо Шанхая и Мумбая, которые упоминаются в докладах международных организаций и консалтинговых компаний через запятую, поскольку они почти одновременно вернулись на мировую экономическую арену в течение последних двух десятилетий. Одно важное исключение – это книга Маршалла Бермана «Все твердое растворяется в воздухе» (Simon and Schuster, 1982), в которой дается сравнительный анализ истории Парижа, Нью-Йорка и Санкт-Петербурга. В той ее части, где говорится о ленинградском «модернизме недоразвитости», он высказывает мысль о том, что «Россию XIX века мы можем рассматривать как прототип третьего мира, формирующегося в нашем столетии» (с. 175). На момент публикации ни Берман, ни его читатели, возможно, не понимали, насколько пророческой была эта мысль.

Эта книга во многом строится на концепции космополитичной современности – концепции, которая вызывает больше язвительных вопросов, чем однозначных ответов. Я в долгу перед многими писателями, которые отважно занимаются этой скользкой темой, и в особенности Уильямом Личем, автором «Земли желания» (Pantheon, 1993) и Юрием Слезкиным, автором книги «Эра Меркурия. Евреи в современном мире» (Princeton University Press, 2004).

О «Стрелке»

Институт медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка» – международный образовательный проект, созданный в 2009 году. Помимо постдипломной образовательной программы с преподавателями мирового уровня «Стрелка» организует публичные лекции, семинары и воркшопы, консультирует в области городского развития и издает лучшие книги по урбанистике, дизайну и архитектуре.

Продолжить чтение

Страницы: