Обман Инкорпорэйтед (сборник) Дик Филип
– Простите… Жаль, что я ничего не могу сделать. Или могу?
– Нет, не сейчас.
– Когда-нибудь?
– Может, и никогда. Спасибо, – Хедли махнул рукой. – Все нормально – не волнуйтесь. Этот мир не вами создан. Возможно, его вообще никто не создавал. Это царство случайности и бессмысленности. Так что не волнуйтесь за него.
Хедли шагнул с лестницы и медленно направился к передней части магазина. У главного прилавка по-прежнему стоял старик: он поставил свой приемник и устало, недовольно навалился на кассовый аппарат.
– Здравствуйте, сэр, – весело сказал Хедли. – Чем могу служить?
Когда Хедли пошел в тот день домой, было еще светло. Перекинув пиджак через руку, он брел по вечерним улицам, вдыхая свежий, теплый воздух, с завистью глядя на людей и дома, на мужчин, поливавших свои лужайки, на игравших ребятишек и на стариков, тихо сидевших на передних верандах.
Хедли еле волочил ноги. Он старался идти как можно медленнее, подолгу смакуя виды и запахи, пока не добрался до двери своего дома. Немного постоял, поглядывая с полого холма на деловой район. Было начало восьмого: из домов доносился назойливый шум радио, смешанный с запахами стряпни. Через улицу старуха старательно поливала из выгнутой лейки цветочную клумбу. Вслед за ней ступал драный серый кот, нюхая влажные листья и стебли и выпрямляясь, чтобы втянуть носом аромат промокших лепестков.
Привычные вечерние картины показались Хедли очень важными и прекрасными. Ему захотелось постоять, любуясь ими: Хедли мучительно осознавал, что, пока он смотрит, все вокруг меняется, меркнет, преображается. Старуха закончила поливку и спрятала лейку. Серый кот замешкался, помочился на папоротники, а затем удалился. Дети один за другим бросали свои игры и входили в дом.
Смеркалось. В летнем воздухе повеяло прохладой. Приближалась ночь, а вместе с ней завели свой танец непрозрачные крохи – порхающие тельца темных ночных насекомых. Тут и там загорались огни. Людской шум слабел и затихал, а окна закрывались, так как холод усиливался.
Хедли повернулся, вошел в дом, и молча пробрался по пустынному, застеленному ковром коридору к своей двери. Из-под нее пробивался свет и просачивался тяжелый запах жареной ягнятины. Войдя в гостиную, Хедли обнаружил, что та залита ярким светом. На диване лежал Пит, завернутый в одеяла, и капризно ворочался во сне. В углу, на книжной полке, гудел вентилятор: к вечеру похолодало, но Эллен не додумалась его выключить. Хедли скинул пальто и направился в кухню. Эллен суетливо готовила ужин. Дойдя до двери, Хедли столкнулся с брызгами и шипением жарившегося мяса, с бульканьем кипящей воды и решил постоять минуту, чтобы насладиться зрелищем.
Вскоре Эллен обернулась.
– О, привет!
– Привет, – сказал Хедли. Видение утекло сквозь пальцы и исчезло. – Я дома.
– Устал?
Он кивнул.
– Очень.
Эллен подошла и пристально уставилась на мужа. Она привстала на цыпочки и быстро поцеловала его в губы.
– Ужин почти готов.
– Я вижу, – Хедли с благодарным видом уселся за стол. – Выглядит аппетитно. Чем-нибудь помочь?
– Нет, сиди, – Эллен поставила на плиту кукурузный суп. – Все почти готово, – она смахнула с глаз прядь каштановых волос и на миг остановилась, чтобы забросить на плечо бретельку лифчика. – Жарко сегодня было. Настоящее бабье лето.
В кухне все еще было жарко от испарений готовившейся еды. Лицо жены раскраснелось и покрылось струйками пота: блестящие капельки влаги скользили по голым рукам, шее и затекали под блузку. Эллен мельком улыбнулась Хедли и принялась доставать тарелки из сушилки. Он улыбнулся в ответ.
– Как прошло сегодня? – спросила Эллен.
– Все в порядке.
Эллен скрылась в гостиной, где накрывала на стол. Вернулась она с большим прямоугольным пакетом, завернутым в бурую бумагу и обвязанным толстым упаковочным шпагатом.
– Смотри, – сказала Эллен. – Их вернули.
У Хедли екнуло сердце.
– Вернули?
– Твои рисунки. Завезла какая-то женщина – подруга Гоулдов, – Эллен положила пакет ему на колени и вернулась к своей стряпне. – Ты их там оставил, помнишь?
– Да, – медленно проговорил Хедли: так он ей и сказал. – Оставил, – он непонимающе вытаращился на пакет. – Когда она заезжала?
– Около часа назад. Просто завезла их, и все. Я не знаю ее: высокая, худая, постарше нас – лет тридцати. С ней был огромный пес.
– Она… приезжала одна?
– Думаю, да. На улице стояла машина: я слышала, как она отъехала. Загляни внутрь пакета – кажется, там для тебя записка.
Непослушными руками Хедли потянулся к открытой стороне пакета. Пальцы нащупали конверт, и Стюарт аккуратно его вынул. Конверт был помятый и запачканный. Перевернув его, Хедли увидел, что он не запечатан, закрывающий клапан засунут внутрь, а сам конверт сложен вдвое. Хедли разорвал его и достал клочок линованной почтовой бумаги. Короткая записка карандашом, аккуратный разборчивый почерк, умелая женская рука.
«Стюарт, мы с Тедом окончательно расстались. С Обществом покончено – это не для меня. Расскажу тебе обо всем при встрече. Может, завтра? Я заеду в магазин: я остановилась у друзей в Сан-Матео. Прости, что так долго не отдавала рисунки: мне хочется поговорить о них – они довольно хороши.
Марша»
Хедли долго сидел с карандашной запиской в руках и только после того, как Эллен растормошила его, отложил листок и встал.
– Пока ужинать, – сказала Эллен. – Что с тобой? Спать пойдешь позже, а сейчас бери стул и приступай.
Ослепленный растущей яростью, Хедли наугад поискал стул.
– Проголодался? – с надеждой спросила Эллен.
– Умираю от голода, – грубовато буркнул он.
– Надеюсь, ты не против бараньих отбивных еще раз?
Хедли не ответил, а просто уселся и принялся напряженно разворачивать салфетку.
Польки и медляки, испанская гитара. Она закрыла глаза: люди бешено танцевали под аккордеоны и скрипки. Хлопали в ладоши, лакали пиво – кружащиеся длинные юбки, смех, задор… смутные резкие силуэты веселившегося простонародья… Марша Фрейзьер слушала, покуда хватало сил, после чего выключила радио и открыла глаза.
На той стороне темной улицы светились окна «Современных телевизоров». Ее наручные показывали почти девять: он мог выйти в любую минуту. Марша нетерпеливо потянулась вниз и щелкнула зажиганием. Двигатель заработал с приглушенным гулом, она сдала назад, съехала с обочины и влилась в неторопливый поток вечернего транспорта. Если просто сидеть и смотреть, она начинала сходить с ума: Марша нажала на газ, и маленький «студебекер» рванул вперед.
Она дважды объехала весь квартал, резко притормаживая рядом с медленно ползущими машинами: на каждом перекрестке движение стопорили дрейфующие скопления пешеходов. Вдоль проспекта сверкали красные, зеленые и мигающие белые вывески магазинов: в пятницу вечером все двери были широко открыты, и торговля шла полным ходом. Город окутывала сонная августовская дымка, с ближнего Залива ветер приносил пыль и влагу. В ресторанах для автомобилистов и кафетериях яркими стайками собирались подростки, которые поедали мороженое и жирные гамбургеры, запивая их «кока-колой». Молодые, здоровые малолетки бродили по городу, смеялись и чесали подбородки, сидели, развалившись, в своих раскуроченных машинах, околачивались возле аптек-закусочных, курили и мутузили друг друга, чтобы как-то убить время.
Вновь поравнявшись с магазином телевизоров, Марша так сильно сбавила скорость, что почти остановилась. Она выглянула наружу, заслонив глаза ладонью от резкого света больших неоновых вывесок над головой. Слепящий свет мешал: нахмурившись, Марша проехала еще немного вперед, пытаясь заглянуть в ярко освещенную входную дверь магазина. Там двигались мужские и женские фигуры. Смутно виднелись очертания расставленных повсюду больших телевизоров. Слева – прилавок. Из мешанины предметов и источников света на миг появился силуэт мужчины: Стюарт Хедли. Он разговаривал с молодой парой и показывал комбинированное устройство, четко выделяясь в дверном проеме – высокая, моложавая фигура в белой рубашке, галстуке и аккуратно наглаженных слаксах. Хедли взмахнул рукой, наклонился, чтобы отрегулировать ручки телевизора, а затем удалился в глубь магазина.
Марша снова медленно объехала весь квартал. Когда на обратном пути она проезжала мимо «Современных телевизоров», вход был уже закрыт. Свет еще горел, но жалюзи опустили. Вдоль всего проспекта одна за другой гасли неоновые вывески. Торговцы закрывались и запирали двери; появлялись слоняющиеся группки людей, которые бесцельно останавливались, а затем брели к своим припаркованным машинам и разъезжались по домам. Марша поставила «студебекер» на автостоянке и выключила двигатель. Теперь уже недолго осталось: темный циферблат часов на Банке Америки показывал десять минут десятого. К двери «Современных телевизоров» подошли мужчина и женщина и попробовали ручку. Дверь была заперта: парочка постояла минуту, после чего ушла. Когда они зашагали прочь, Марша возликовала… Больше никто не проникнет внутрь. Осталось обслужить уже вошедших, и дело с концом.
Люди один за другим выходили из магазина. Всякий раз Хедли на минуту задерживался, широко открывая дверь, желал им спокойной ночи, улыбался и махал рукой в вечерней темноте. Смех, добродушные шутки, летняя торговля. Марша скрипнула зубами: конца-края этому не видать. Когда вышел последний человек и дверь наконец заперлась, была уже половина десятого.
Хедли принялся рачительно выключать телевизоры и свет. Марша наблюдала, как он переходит от одного приемника к другому, пробует ручки, осматривает штепсельные вилки. Жалюзи на дверях снова поднялись, флуоресцентные лампы на потолке померкли, и магазин погрузился в темноту. Расплывчатая высокая фигура двигалась взад-вперед: опорожнила кассовый аппарат, установила ленту, включила в розетку дежурную лампочку и скрылась в подсобке – наверное, за пиджаком. Минуты тянулись, словно часы… Марша чуть не вскрикнула в голос, когда Хедли остановился у телефона, чтобы позвонить. Целую вечность он стоял, опираясь на испытатель радиоламп, прижимая трубку к лицу и безучастно уставившись в ночную тьму: стоял с отвисшей челюстью, перебросив пиджак через руку и периодически пиная стопку нераспечатанных коричневых пакетов на полу перед собой.
Марша и это пережила. Наконец Хедли усмехнулся, положил трубку, нащупал в кармане ключ и подошел к двери. Ненадолго остановился, чтобы вырубить наружный свет, затем выпрямился, закрыл за собой дверь и запер ее на замок. Попробовал ручку и, убедившись, что дверь заперта, забросил пиджак на плечо и вышел из магазина.
Крепко сжав губы, Марша включила мотор и поспешно сдала задом на проезжую часть. Не обращая внимания на сигналящий автобус, она вырулила на среднюю полосу, а на ближайшем перекрестке, завизжав шинами, свернула налево в переулок. Резко затормозив, Марша остановилась на перекрестке сразу за светофором, загородив задней частью «студебекера» белый пешеходный переход.
Хедли шел по тротуару, размахивая пиджаком и еле слышно что-то насвистывая. Марша обождала, пока он ступит на переход, после чего распахнула дверцу машины. Наверное, Хедли был слегка близорук, поскольку не узнал ее, пока она не обратилась.
– Садитесь, – она дала полный газ. – Скорее.
Хедли минуту постоял на пешеходном переходе напротив машины. На лицо ему опустился темный, отталкивающий занавес – замкнутая суровость, от которой Марше вдруг стало не по себе. Глаза Стюарта потускнели и затуманились, покрылись безличной пленкой, повернулись слепой изнанкой, расположенной ниже уровня индивидуального сознания. Хедли словно исчез, а взамен появилось нечто отвратительное, и оно вглядывалось в нее из-за глазниц. Марша отпрянула, вздрогнув в ознобе.
В переулок свернула другая машина: ее водитель раздосадованно затормозил и переключился на вторую передачу.
– Ну же, – нервно повторила Марша, теряя самообладание. – Мне нужно убираться отсюда к чертям.
Хедли медленно обошел «студебекер» и сел на соседнее сиденье. Она протянула над ним руку, захлопнула дверцу и немедля рванула вперед. Быстро переключив передачу и не глядя на мужчину, Марша дала полный газ и стремглав пронеслась через перекресток. Машина сзади спокойно продолжила путь. Все решил именно этот автомобиль – незнакомый случайный объект.
Марша откинулась на спинку и попыталась сосредоточиться на машинах и фарах.
Хедли молчал до тех пор, пока это было возможно. Его раздражал до боли знакомый салон юркого маленького «студебекера»: он видеть не мог чистую, простую приборную доску, решетку радиоприемника, покатый капот за ветровым стеклом, выпирающую пепельницу. Хедли знал здесь каждый миллиметр: он смотрел на все это так долго, что запомнил каждый болтик и хромированную деталь. В каком-то смысле он ненавидел машину даже больше, чем Маршу.
– Вы ведете себя, как мальчишка, – наконец сказала она.
Хедли крякнул и тяжело развалился на сиденье. Ему не хотелось с ней разговаривать – не хотелось даже смотреть на нее. Вместо этого он изучал очертания хлебного завода справа – высокого здания из красного кирпича, перед которым выстроились рядами грузовики, ожидавшие своего груза. В открытые окна машины врывался запах свежеиспеченного хлеба. Хедли сосредоточил внимание на чистом свежем аромате, и ему удавалось игнорировать сидевшую рядом женщину, пока та резко не сказала:
– Черт, посмотрите на меня! Хватит кукситься, точно обиженный ребенок: сядьте прямо и ведите себя, как взрослый!
– Какого хера вам нужно? – нагрубил Хедли. – Я думал, мы больше не встретимся.
Твердое, гладкое лицо женщины вмиг побелело. Щеки блеснули полированной костью – холодные и застывшие в отраженном свете уличного фонаря.
– Не смейте со мной так разговаривать, – сказала Марша тонким, ледяным голосом. Она вдруг нажала на тормоз, машина завизжала и резко остановилась. – Вылезайте отсюда. Я сказала – вылезайте!
Хедли не шелохнулся. Он сидел, свесив руки между коленями, по-прежнему не глядя на нее. Не было никаких причин для ухода: он согласился сесть в машину, и точка. Решение принято, и Хедли вовсе не собирался его отменять.
– Послушайте, – сказала Марша сдавленным, сбивчивым голосом. – Незачем так себя вести, поймите. Вы относитесь ко мне, как к врагу… Но я вам не враг, – затем она умоляюще пробормотала: – Вы получили мою записку?
– Конечно, – Хедли слегка пошевелился и положил руку на подоконный выступ. – Вы же вошли прямо в квартиру и передали ее моей жене: как я мог ее не заметить?
Они остановились посреди улицы, в темном пустынном квартале промышленной зоны. Через пару кварталов находился железнодорожный путь, виднелись товарная платформа и непроницаемый силуэт вокзала. Кое-где припаркованы неподвижные автомобили. Все вокруг мертво.
– Поехали отсюда, – в отвращении сказал Хедли. – Ненавижу такие районы.
Марша переключилась на первую и завела машину. Пока «студебекер» полз вперед, ее руки явственно дрожали: она закусила губу и судорожно уставилась перед собой. Сглотнув слюну, Марша спросила:
– Вы удивились?
– Чему?
– Тому… что я ушла от Теда.
Хедли задумался.
– Нет, – наконец ответил он. – Это кажется естественным. Наверное, не он первый.
– Далеко не первый, – призналась Марша надтреснутым шепотом. – Один из длинного списка. Но он был первым… – она не могла подобрать слово. – Как вы сказали? Тед был единственным негром. Никаких других никогда не было: мне хотелось вам об этом сказать.
– Это не важно.
– Вы обвинили его в ту ночь. Я знаю, что вы тогда сказали, и вы тоже знаете.
– Простите меня, – отрешенно сказал Хедли. – В любом случае, это не имеет значения. Давайте забудем обо всем, – он показал на красный свет «Фермерского коммерческого треста». – Если свернете туда, проедете мимо моего дома. Можете высадить меня хоть где.
По дороге Марша негромко промолвила:
– Мне понравились ваши рисунки.
– Вы уже сообщили об этом в записке.
– Я серьезно, – она обращалась к нему взволнованно, с безумным взглядом. – Вы не верите мне? Разве не этого вы хотели? Неужели это больше для вас не важно?
– В известном смысле, – уклончиво ответил Хедли. – Рад был узнать ваше мнение.
Крепко вцепившись в руль, Марша сказала:
– Когда раздобудем деньжат, попробуем заняться офсетной печатью. Вы работали с офсетной печатью?
– Нет.
– Вам это… интересно?
Хедли вздохнул.
– Нет.
Ему действительно было неинтересно. Он чувствовал усталость: у него был длинный, трудный день. Руки и ноги ныли от переутомления. Болели кости стоп: он провел тринадцать часов на ногах. Хедли давно не ходил в туалет по-большому. От дюжины чашек кофе, выпитых за день, желудок покрылся изнутри зернистым металлическим налетом. От нечего делать Стюарту захотелось фруктового сока – апельсинового, полный стакан. Холодного, жидкого и прозрачного. А еще, пожалуй, сандвич с латуком и сыром.
Машина нехотя катилась по направлению к Бэнкрофту, в сторону его дома. Вообще-то у Хедли не было желания идти домой: он этого не планировал. Стюарт сел сюда добровольно. ОН принял решение и не собирался отступать. Все обдумал, проанализировал и взвесил еще накануне, в ночной тишине. Но ему нравилось причинять боль Марше: он видел страдание в суровых, натянутых чертах ее лица. Откинувшись на обивку сиденья, Хедли мрачно наслаждался поездкой.
– Вот он, – он показал на здание. – Не хотите ненадолго зайти? Можете познакомиться с моей семьей… С Эллен вы уже знакомы. Я покажу вам Пита, – затем он садистски продолжил: – Как насчет того, чтобы поужинать вместе с нами? Мы еще не ужинали… Я ем, когда прихожу домой.
Женщина оказалась более мужественной, чем он полагал. Или, возможно, Хедли просто недооценил чувства, которые она питала к нему.
– Нет, спасибо, – презрительно сказала Марша. – Может, как-нибудь в другой раз. Сегодня я плохо себя чувствую: нет аппетита, и не хочется ни с кем встречаться.
Марша явно смирилась с тем, что Хедли сейчас выйдет и бросит ее. Она собралась с духом, а он невольно залюбовался ее стоическим выступающим подбородком и холодным взором. Без сомнения, Марша это переживет. Ее разрывало на части, но она могла это вынести: она тоже приняла решение.
– Что ж, – вполголоса сказала женщина, – было приятно еще раз с вами поговорить, – она мельком взглянула на него: – Хорошо выглядите.
– Положение обязывает. Теперь я директор магазина.
– Правда? – она кивнула. – Прекрасно. Больше денег?
– Гораздо больше. Да еще и власть… Гоняю людей по всяким поручениям, – затем Хедли добавил: – Весь магазин целиком на моей ответственности. Заказы, покупки, принятие решений. Мое маленькое царство.
Марша припарковала машину прямо напротив его дома – почти на том самом месте, где она высадила его в ту ночь. Выключив двигатель и фары, Марша повернула к Хедли бледное лицо и с вызывающим видом сказала:
– Я вижу, вы собираетесь отомстить мне за ту ночь. Хорошо, мстите. Но почему? Что я должна была сделать?
– Забудьте, – ответил Хедли, опустив руку на дверную ручку.
Ее серые глаза забегали, заморгали. Тяжело дышла, Марша затараторила:
– Я знала, что должна была вам сказать… но черт, такое людям не рассказывают. Разве нет? Я откладывала, слишком долго выжидала. Я заинтересовалась вами, а потом мне стало страшно говорить вам. Так я сама загнала себя в угол… Я просто не могла переспать с вами, понимаете? Пока я жила с Тедом, это было бы нечестно: я на такое не способна. Вы ведь не хотели, чтобы я это сделала?
– Нет, – с досужим видом ответил Хедли.
– Весь последний месяц мне хотелось связаться с вами. Хотелось приехать сюда, увидеться и поговорить. Я начинала писать: боже, я начинала письма, клала их в конверты… и разрывала. Все это время я думала о вас. Все разваливалось на части… – Марша отвернулась, сжала кулак и вздрогнула. Сдавленный, скрипучий всхлип раздвинул ее застывшие губы и вырвался наружу. Она зарылась лицом в обивку салона, и оба немного помолчали.
– Хватит ломать комедию, – жестоко сказал Хедли.
– Я… – Марша прокашлялась и ответила слабым, еле слышным голоском: – Я не ломаю комедию. Я люблю вас.
Хедли испытал шок. Щеки медленно и болезненно разгорелись. В злости и смущении он отшатнулся от нее, словно произошло что-то возмутительное. Словно она совершила какой-то бесстыдный поступок, призналась в неизъяснимом пороке. Стюарт сильно пожалел, что заставил Маршу это сказать, довел ее до этого – такого он не ожидал. Потрясенный Хедли в отвращении рывком распахнул дверцу и почти ступил на тротуар.
– Вы уходите? – спросила Марша на грани истерики. – Спокойной ночи, Стюарт Хедли. Может, еще когда-нибудь свидимся.
– Успокойтесь, – сказал он.
– Я спокойна.
– Тогда говорите потише, – Хедли закрыл дверь и снова сел. – Я так устал, что не выношу никакого крика. Я проработал в этом магазине тринадцать часов, и на сегодня шума с меня хватит.
Титаническими усилиями Марше удалось взять себя в руки.
– Я могу попросить вас остаться? – запинаясь, спросила она. – Хотя бы на пару минут?
– На пару минут – да.
Марша с расстановкой продолжила:
– Вас раздражает, что я рассказала вам о своих чувствах? Но это ничего не меняет: я не шутила и могу это повторить.
– Не повторяйте, – в бешенстве сказал Хедли и беспокойно заерзал, напрасно пытаясь устроиться поудобнее. – Это ничего не значит. Все это пустые, бесполезные слова.
– Только не для меня, – ввернула Марша.
– Тогда держите их при себе! – И он мрачно продолжил: – Это все равно что стоять и читать Клятву верности[89]. Кто принимает это всерьез? Кто в это верит? Просто кто-нибудь должен верить, и тебя заставляют читать ее, заставляют стоять, приложив руку к сердцу, каждое утро – все время, пока ты учишься в школе. Но ты же не думаешь, что когда-нибудь встретишь того, кто в это по-настоящему верит… Или как слова попсовых песенок. Ты же не думаешь, что когда-нибудь встретишь в реальной жизни того, кто так изъясняется.
– Мои слова тоже так звучат? – поспешно сказала Марша.
– Для меня – да. Для кого-нибудь другого они звучали бы иначе. Возможно, есть куча людей, которые принимают подобную чушь всерьез. Возможно, я один не выношу этих речей, – Хедли угрюмо почесал лоб. – Не знаю. Когда я слышу это от вас, мне становится за вас стыдно… Хочется отвернуться и сделать вид, что ничего не произошло. Как если бы кто-то выпустил газы. Ведь при этом обнажается какой-то другой, звериный пласт.
Марша прыснула сухим, нервным, невеселым, прерывистым смешком.
– Вы буржуй – это напоминает вам о сексе. Вы боитесь, что это приведет к плотским отношениям.
– Не обольщайтесь, – Хедли повернулся и внимательно уставился на Маршу. Пока он рассматривал ее, Марша застенчиво и нерешительно съежилась и непроизвольно окинула взглядом свою блузку и юбку. – Нет, дело не в этом. Реальность меня не беспокоит: я не стараюсь избегать того, что существует в жизни. А вы?
Марша начала было говорить, но передумала.
– Вы уникальная, – сказал Хедли. – Вы боитесь: вот почему вы так говорите… Вот почему пускаетесь в подобные фальшивые разговоры. На самом деле вы не чувствуете любви, а чувствуете то же, что и я. Но вы не можете в этом признаться: не можете об этом сказать. Вы – такая же, как все: они говорят так, потому что боятся говорить о реальных вещах.
– Каких еще реальных вещах? Вы о чем? – На щеках Марши вспыхнул яркий румянец. – Вы не верите, что я говорила серьезно?
Хедли нетерпеливо отмахнулся от ее слов.
– Вы знаете, что на самом деле существует между нами: то же самое, что между любыми мужчиной и женщиной, сидящими так же, как мы. Это единственный вид отношений: все остальное – пустое сотрясение воздуха. Между нами… – Он повернулся к ней. – Что это? Что там на самом деле?
Марша опасливо ждала и слушала.
– Вы можете сколько угодно это облагораживать, но в действительности все это сводится к простой биологической реальности, – Хедли потянулся и схватил женщину за твидовую юбку, сжав ее в кулаке. – Мне просто хочется того, что находится внизу. Хочется добраться туда: я здесь только за этим, да и вы тоже. Ради этого мы и приходим на землю… Так что я могу задрать на вас юбку и залезть в вашу утробу.
– Ясно, – ровным голосом сказала Марша. – Именно это… вы всегда и чувствовали?
Чуть помедлив, Хедли признался:
– Нет, у меня была куча пустопорожних идей, куча радужных иллюзий, как и у всех остальных. Но я пришел к тому, чтобы смотреть на вещи более реалистично.
Марша нашла сигарету и вставила между губами, закурила и принялась машинально царапать пуговицу на рукаве. Наконец она проговорила:
– Хотите, чтобы я рассказала, почему ушла от Теда?
– Если хотите потрепаться об этом.
Марша передернулась.
– Я… не знаю, смогу ли это выдержать.
– Хотите, чтобы я вышел сейчас?
Марша задумалась.
– Нет, – живо сказала она. – Что ж, вернусь к началу: мне лучше, когда я могу говорить об этом. Я не верю вашему выражению лица: по-моему, вы меня слушаете. Я права?
– Да.
Прикладывая страшные усилия, Марша продолжила:
– Я ушла от Теда сразу же… Вернулась лишь на пару дней. Это было ужасно – хуже, чем все, что было раньше. Он ничего не сказал: просто продолжил работать, – выпустив сквозь узкие ноздри серый дым, она сказала: – Я считаю его лучшим человеком на свете. Он добрый в полном смысле слова. Не такой, как другие люди, когда они добрые: это совсем не одно и то же. Он просто не способен причинять зло… Доброта – неотъемлемая часть его физического тела. Она пронизывает его насквозь.
– Именно поэтому вы стали с ним жить?
Марша немного помолчала.
– Он пленил меня. Когда я впервые его увидела и услышала его речь… я поняла, что он уникальный человек. Он обладает властью – каким-то магнетизмом, наподобие силы притяжения. Он притягивает к себе людей. Он притянул и вас… так ведь? Он просто обращается к нам и вбирает всех внутрь себя. Я пришла, как и все остальные. Мне захотелось быть рядом с ним. Хотелось дотронуться до него и стать его частью. Все случилось так естественно… это не было запланировано. Не какой-нибудь там заговор, а что-то стихийное, – Марша тревожно и хмуро посмотрела поверх Стюарта. – Но знаете, даже когда я жила и спала с ним, я так и не приблизилась к нему. Он где-то далеко: всегда прислушивается к тому, чего я не слышу, и видит то, чего я не вижу. Его разум… – Она пожала плечами. – Вы же знаете: вы пытались достучаться до него – и не смогли. Он недоступен ни для кого из нас.
– Знаю, – сказал Хедли. – Я тоже снаружи.
– Мы прожили вместе около месяца. Вряд ли кто-нибудь знал: Гоулды уж точно не знали. Я никогда не ездила с ним слишком далеко… Жила у себя на квартире. Он переехал туда, и это стало местом его жительства. Я открыла ему двери, и он свободно вошел… так же, как вошел ко мне, когда я открылась ему сама. Он просто вошел и взял… Взял точно так же, как отдает. Словно ребенок. Доверчиво протянув руку. А затем, когда его радушно примут, он уходит. Но… – Марша усмехнулась. – Вы же видели, как он ест? Прием пищи для него ничего не значит: он просто засовывает еду между зубами и пережевывает, будто машина. То же самое с любыми физическими проявлениями… он проделывает это, доводит до завершения, и дело с концом. Но это никогда его по-настоящему не увлекает, не затрагивает и не проникает внутрь.
– Он не против секса? – поинтересовался Хедли.
– Между нами почти не было сексуальных отношений, – Марша готова была говорить об этом открыто, почти буднично. Хедли ранил ее до глубины души: видимо дальше идти было некуда, и терять больше нечего. Так она, видимо, думала. – Первый раз, – сказала Марша, – мы сделали это тогда, а затем еще пару раз – от случая к случаю. Забыла, сколько. Он приходил на квартиру, мылся, переодевался, раскладывал свою работу на столе и трудился. А затем приходил ко мне в постель, вот и все. Потом он шел спать. Я смутно все помню… – Она безрадостно покачала головой. – Наверное, он считал, что я думаю то же самое, что для меня это точно так же несущественно. Но мне хотелось, чтобы это имело больше значения.
– Для женщин это всегда очень важно, – сказал Хедли.
– Полагаю, он был прав, – продолжила Марша, сурово проигнорировав его слова. – Я старалась думать так же: я понимала, что неправа. Я чересчур это идеализировала, как и все остальные. Но так же, как вы, я не могла от этого избавиться. Это было неотъемлемой моей частью: я родилась здесь, и меня воспитал этот мир. Мне хотелось идти за Тедом и смотреть на вещи его глазами, но я не могу, – она веско добавила: – Он слишком хороший, Стюарт. Я терпела это, пока могла, но потом порвала с ним. Это было сущим адом, ведь он такой добрый. Просто отпустил меня и не стал ничего требовать. Будь он проклят, – Марша подняла глаза. – И будьте прокляты вы. Вы тоже в этом виноваты.
– Только не надо грешить на меня.
– Нет, надо. В ту ночь, когда вы это сказали… когда вы назвали его ниггером. Я не смогла этого вынести, потому что это была правда. Он и впрямь негр: я не могу об этом забыть, да и вы тоже.
– Я ведь уже извинился! – сердито сказал Хедли.
– Слишком поздно. Именно это я и хочу сказать… мы оба не подходим. Мы оба не ровня ему – недостойны его. Разве не так? Когда вы сказали то слово и когда я отреагировала, я поняла, что мы не можем находиться рядом с ним.
Хедли неохотно кивнул.
– Ну и ладно.
– Это правда? – настаивала она.
– Да.
Марша продолжила:
– Значит, мы с вами в одной упряжке, Стюарт Хедли. Я поехала обратно в Сан-Франциско, зная, что у нас с Тедом все кончено. Он вынуждает меня стыдиться самой себя, но в то же время я чувствую беспокойство и неудовлетворенность. Та жизнь, к которой я стремлюсь, она какая-то уродливая… С ним я никогда не буду так жить. Точнее, она не уродливая – даже не знаю, как ее назвать. Когда я увидела вас, то поняла, что вы – мой тип: я осознала, что смогу понять вас и ваш образ жизни. К тому же вы очень привлекательны. Я всегда обожала тип приятных скандинавских блондинов. Вы притягивали меня физически с самого начала, – Марша нервно рассмеялась. – Так что, как видите, в нашем разрыве виноваты вы сами. Вы ответственны за это… так же, как я ответственна за вашу исковерканную жизнь.
– Вы бы все равно его бросили, – сказал Хедли.
– Разумеется. Но не сразу – не так скоро.
– Сколько у вас было до этого мужчин?
– Мне тридцать два, – ответила Марша. – Вы видели двух моих детей: еще у меня дочь в Орегоне, учится в частной школе. Ей четырнадцать. Вас это шокирует? Я только что окончила среднюю школу – мне было восемнадцать – и жила в Денвере. Сельская девушка со Среднего Запада. Я мечтала работать журналистом в газете. Шарлотта – моя первая дочь – родилась в 1936-м.
– Боже, мне было всего десять лет.
– Ее отец был замечательным человеком, молодым инженером. Дон Фрейзьер погиб на Второй мировой. Вам будет интересно узнать, что позже мы поженились – в 1940-м, как раз перед войной. Во время войны их было много: я потеряла счет. Некоторое время я жила в Англии: служила в Женском вспомогательном корпусе – меня прикомандировали к Министерству военной информации. Там я познакомилась с Освальдом Мосли. Тогда-то, собственно, и сформировались мои политические убеждения. Я разочаровалась в войне… Слишком многого насмотрелась.
Хедли с любопытством спросил:
– В данный момент вы являетесь чьей-то законной женой? Вы снова вышли замуж?
– Эта часть моей биографии вам известна. Я вышла за армейского майора, пока находилась в Англии. Тимми и Пэт – его дети.
– Вы по-прежнему замужем за ним?
– Да.
Хедли грустно задумался.
– Не знаю, верить вам или нет.
– Это правда, – Марша хладнокровно выпустила в него клуб дыма. – Но это не важно: я не знаю, где он: наверное, живет с кем-нибудь в Нью-Йорке. Последний раз я его видела с богатой светской дамой – он добьется успеха, уж в этом я не сомневаюсь.
Она не стала продолжать, а Хедли нечего было добавить. Немного спустя он потянулся назад и снова открыл дверцу машины.
– Куда вы? – быстро спросила Марша.
– Домой, конечно. Я голоден. Хочу поужинать.
Не сводя с него серых глаз, Марша сказала:
– Вы и впрямь не можете меня простить? Намерены мучить меня за то, что я не переспала с вами в ту ночь?
Ему незачем было отвечать: все и так ясно. Но это еще не все.
– Я верю вам, – сказал Хедли вслух, – когда вы говорите, что не могли этого сделать. Верю, что вам хотелось, но вы не смогли довести это до конца.
– Так зачем же меня мучить?
– Затем, что я сам мучаюсь, – простодушно сказал Хедли. – Я хочу, чтобы вы разделили мои страдания.
– Не уходите, – возбужденно сказала Марша, потянувшись и дотронувшись до его руки. – Останьтесь со мной. Я сделаю все, чего вы хотите: я не ставлю никаких условий. Я свободна, мы окончательно разошлись. Вчера мы виделись с Тедом в последний раз. Все не так, как раньше: теперь все иначе.
– Ясно, – задумчиво произнес Хедли. – Другими словами, вы решили, что хотите переспать?
Взгляд женщины погас. От удара она сжалась в комок, в серых глазах стояли слезы.
– Ну же? – сказал Хедли. – Да или нет?
Она безмолвно кивнула, не проронив ни слова.
– Отвечайте! – потребовал он.
– Да.
Хедли поразмыслил.
– Я голоден. Хочу сначала чего-нибудь съесть.
