Бродяга. Воскрешение Зугумов Заур
Мои последние сомнения исчезли в тот момент, когда я услышал речь кавалера. Наряду с самыми галантными комплиментами на немецком в его речи проскользнула одна очень знакомая мне с детства реплика.
Сомнений быть не могло: это был еврей по национальности, марвихер по масти, а самое главное, корни у него были русскими — за это я мог ручаться головой.
Он обладал счастливой наружностью, неотразимой для женщин и неприятной для всех мужчин. Черные волнистые волосы бросали тень на гладкий загорелый лоб, а ровные, широкие, словно нарисованные, брови придавали томность и глубину карим глазам с голубоватыми белками. Что касалось женщины, то она была обыкновенной жертвой.
Марвихеры — давно забытая воровская масть в России конца ХIХ века. Они обычно специализировались на очень богатых «клиентах», были недурны собой, одевались с определенным шиком, владели иностранными языками и тонко разбирались в людской психологии. Как правило, они присматривались к постоялицам гостиниц и посетительницам дорогих ресторанов и театров. В матушке-России эта «специальность» давно уже вымерла, и лишь только Москва и Питер могли еще как-то похвастаться верностью воровским традициям глубокой старины.
За все мое двухнедельное пребывание в Германии это был первый человек из преступного мира, которому я был в какой-то степени рад. Видимо, оттого, что нас многое роднило. За исключением, впрочем, одного: я не имел ни малейшего пристрастия к тому, чтобы влюблять в себя и обирать состоятельных дам. И теперь, слушая чудесную музыку, я уже строил воровские планы на ближайшее будущее, которое не заставило себя ждать.
Глава 26
На следующий день, встав как можно раньше, чтобы избежать ненужных расспросов, я улизнул из дому и, побродив по городу, пока не откроются кассы театра, подъехал к нему и стал в очередь. Пробыл я там почти целый день, но зато к вечеру в моих руках были два заветных билета на одну из опер Вагнера, премьера которой планировалась через несколько дней.
Один Бог знает, как я ждал этого вечера, даже моей подруге это показалось странным. Человеку непосвященному понять меня будет непросто. Наконец-то я вновь вступал в игру, выходил на охоту, по которой уже начинал заметно скучать и которой мне так не хватало среди всей этой роскоши и комфорта.
Я не хочу сказать, что деньги для меня ничего не значили, конечно же нет, в моих помыслах они всегда оставались на первом месте, за исключением тех немногих моментов, когда я был в кого-то по-настоящему влюблен. Но в тот момент я жаждал риска. Как воздуха, без которого я не мог жить.
Дурные мысли — самоубийство души. В них-то и заключается отрава. Мечта привлекает вас, обольщает, заманивает, затягивает в свои сети, превращая затем в своего сообщника: она делает вас соучастником в обмане совести. Она одурманивает, а потом развращает. О ней можно сказать то же, что и об азартной игре. Сперва человек становится жертвой мошенничества, затем начинает плутовать сам.
В день премьеры, за несколько часов до начала спектакля я стоял в сторонке от главного входа в сквере напротив, так чтобы в поле моего зрения попадал весь периметр фасада здания вместе с кассами, и, пристально вглядываясь в уже давно образовавшуюся толпу, терпеливо ждал. Я почему-то был уверен в том, что Хаим, как я уже успел окрестить про себя этого марвихера, приедет сюда именно в это время, и моя интуиция не подвела меня и на этот раз.
Уже минут двадцать я наблюдал за тем, как этот пронырливый тип протискивался в толпе шикарно разодетых дам, разглядывая их так, будто приценивался, выбирая покупку, а на самом деле определяя на глаз, кто из них ждет кавалера, а кто и запоздавшего фраера с лишним билетиком. Но все это можно было видеть только натренированным глазом преступника, не иначе. И в тот момент, когда он задержался на какое-то мгновение, по всей вероятности, прицеливаясь к одной из намечаемых им на сегодня жертв, я решил, что пора действовать, и вступил в игру.
Незаметно подкравшись сзади, я тихо спросил его на плохом иврите, который знал немного, но так, чтобы он понял по произношению, откуда я родом: «Слиха, джир дафэн иберике билетик?» Хаим чуть не поперхнулся от неожиданности, услышав такой знакомый до боли диалект советских евреев эпохи развитого социализма, резко обернулся в мою сторону и, видимо, сам того не замечая, ответил мне вопросом на вопрос так, как ответил бы клиенту метрдотель ресторана «Красный» в славном городе Одессе, на чистом русском языке:
— Что вам угодно, милейший? Чем может быть вам полезен бедный еврей?
— От бедного еврея необходима маленькая помощь, чтобы он впоследствии смог купить себе, в виде деликатеса, кусочек ливерной колбаски к чаю, — мило улыбаясь, проговорил я, внимательно наблюдая за его реакцией. Пока он приходил в себя и молча пережевывал информацию, я продолжил: — Мне нужна ваша помощь, только и всего, совсем незначительная помощь, которая к тому же вам ничего не будет стоить, скорее наоборот, вы неплохо заработаете.
— Как это хорошо знакомо: «Ничего не делать и при этом что-то иметь!» Азохенвей, за кого ви меня принимаете? Неужели я так похож на идиота?
— Ну что вы, что вы, милейший, как можно, разве посмел бы я назвать идиотом еврея, да еще и марвихера в придачу? Я же еще не сошел с ума!
С этого момента Хаим преобразился, резко поменяв облицовку, и, вперив в меня пристальный взгляд, молча разглядывал человека, который так неожиданно напомнил ему о самых жутких днях его прежней жизни в СССР.
— Что вам угодно и кто ви такой? — уже тоном делового человека резко спросил меня Хаим после минутной паузы.
— Слишком много вопросов сразу, но у нас мало времени, и поэтому я вам отвечу очень коротко: Заур Золоторучка — карманный вор и особо опасный рецидивист к вашим услугам.
— А не скажет ли сей особо опасный рецидивист, в каких лагерях ГУЛАГа, в какое время он сидел и кто был при нем из порядочных людей?
— Отчего же не скажет, — уже безо всякой иронии продолжал я отвечать на его вопросы, — еще как скажет.
И я рассказал ему вкратце, в каких лагерях и когда я чалился, и перечислил Воров, с кем коротал то незабываемое время, ибо этот хитрец под порядочными людьми подразумевал конечно же именно Урок.
Мой ответ, безусловно, впечатлил его, и он немного задумался. Время летело неумолимо, но я терпеливо ждал, ибо выбора у меня не было. Наконец Ёся, так в действительности звали этого еврея, заговорил, но уже на несколько тональностей ниже:
— Ви меня должны правильно понять, уважаемый коллега, мы не на воркутинском вокзале, а потому без какой-либо обиды и для большей ясности позвольте мне задать вам еще один вопросик?
— Да хоть два, — с готовностью и не задумываясь ответил я.
— Благодарю вас, ви очень любезны.
И он действительно воспользовался моментом и задал мне не два, а, пожалуй, двадцать два вопроса, пока не убедился в том, что я именно тот, за кого себя выдаю.
— Борух хони, борух хони, — проговорил марвихер, — ви не из Интерпола, ви свой. — Он мгновенно преобразился, приосанился и, как и положено воспитанному человеку, постарался представиться: — Красавчик Моня, или Ёсик Фенерман, к вашим услугам.
«Поистине пути Господни неисповедимы», — в какой уже раз в жизни отметил я про себя. Кого не встретишь на Матросской Тишине или в Бутырском централе в Москве, можно запросто повстречать в оперном театре Гамбурга.
Дело в том, что по ходу пьесы выяснилась очень интересная деталь. Оказывается, мы с Ёсей одновременно чалились в Устимлаге, но находились на разных командировках. Он сидел на Вэжээли, а меня развозили по всей управе и даже за ее пределы. И когда я находился на положении на пересылке, на станции Весляна в Коми АССР, он проходил через нее этапом, слышал, кто смотрит за общаком, но в лицо меня никогда не видел.
— Надо же, такая встреча, Заур, мне кажется, что театр можно на сегодня отменить и вспрыснуть это событие, как и положено, чисто по-арестантски, — сказал мне Ёся после всех своих вшивых промацовок так, как если бы мы сидели на нарах и дело шло о варке кругаля чифиря.
— Ёся, дорогой, — уже совсем по-дружески перебил я марвихера, — сейчас нет времени, вспрыснем чуть позже.
И я подробно объяснил ему то, ради чего затеял всю эту катавасию.
По мере того как я втолковывал ему суть предстоящей делюги, глаза его начинали поблескивать, и в конце беседы он преобразился окончательно. Ему явно понравилась роль, которую я отводил ему в предстоящем спектакле.
Еще бы, ведь главное для него — минимум риска и максимум прибыли, как я и обещал. В принципе с самого начала я на это и рассчитывал, а как же еще можно было вовлечь в это рискованное предприятие такого человека? Но я никак не мог ожидать того, что этот марвихер окажется в прошлом арестантом ГУЛАГа. Это обстоятельство (имелась в виду воровская доля) круто меняло дело, но не саму его суть.
Билет мой Ёсе был конечно же не нужен, и я отдал его просто так молодой, элегантно одетой даме. Такие подарки здесь не приняты, но я как мог, по-простецки постарался внушить ей то, что этот поступок обусловлен исключительной загадочностью русской души, о которой так любят посудачить в мире.
Глава 27
Ёся, как и любой порядочный еврей, знал толк в драгоценностях намного лучше меня, а потому в этом плане ему отводилась главенствующая роль.
Выбор он сделал почти мгновенно, как только мы оказались в фойе театра. Дама постбальзаковского возраста. Черные как смоль волосы гладко зачесаны, открывая довольно красивое лицо с поблескивающими карими глазами. Она была в вечернем малиновом платье с вырезом, обнажавшим плечи. Два рубина, величиной с голубиное яйцо, висели на мочках ее ушей как сгустки крови. На руке, которой она опиралась на своего кавалера, сверкало кольцо с таким же камнем. Ее шею, уже заметно дряблую и покрытую густым слоем пудры, украшало изумительной красоты колье из сапфиров, обрамленных редчайшими желтыми бриллиантами.
Это было произведение ювелирного искусства, на которое можно любоваться целую вечность, но у меня, к сожалению, на это не было времени. Всего несколько секунд — либо при выходе из зала во время антракта, либо при входе в зал после него. Все зависело от обстоятельств и воровского фарта. Ёся, как я и ожидал, оказался способным малым и мой маленький урок претворил в жизнь с ловкостью старого и опытного ширмача. Благоприятная ситуация настала, лишь когда дама под руку со своим кавалером входила после второго звонка, прозвучавшего в антракте, в зал. Это был худший из вариантов, но других мне больше бы не представилось. Я знал это наверняка и решил работать.
Дело в том, что еще до начала представления мне потребовалось некоторое время на то, чтобы, прохаживаясь неподалеку от этой парочки, изучить застежку на колье дамы. Конечно же, я знал их великое множество, и, как правило, на очень дорогих украшениях все они были одинаково сложны. Наконец, убедившись в том, что я справлюсь с возложенной на себя задачей, я цинканул Ёсе, чтобы он начинал потихоньку заходить вперед, а сам тем временем стал приближаться к терпиле сзади.
Когда она была уже почти зажата между нами, я кашлянул и, вытащив марочку, решил проверить чувствительность этой особы.
— Entsсhuldigen Sie mir bitte, Frau, — сказал я на всякий случай в никуда, но все равно никто не обратил внимания на мой маневр. Ёсе достаточно было под любым предлогом на миг остановиться перед дамой, чтобы я успел прикрыть несколько пальцев программкой, которую держал в левой руке, а правой на долю секунды остановить руку с платочком, которую я медленно подносил к своему лицу, возле шеи дамы и умудриться таким нехитрым образом расстегнуть застежку так, чтобы она этого не почувствовала.
И это у меня получилось.
Длинным ногтем мизинца левой руки, который в любых условиях я всегда отращивал по привычке, я поддел замок и чуть повернул палец влево, а двумя пальцами правой руки поддел и надавил на пружинку так, что она с силой оттолкнула замочек в сторону. Лишь чудом, в последний момент, я сумел поймать один конец цепочки и держал его, прижав к шее терпилы, чтобы она продолжала чувствовать привычный холодок золота, потому что проделанной работы было недостаточно.
В следующее мгновение, когда еще только один конец колье был зажат двумя пальцами в правой руке и оно выпрямилось, как гремучая змея, вдоль левой стороны тела женщины, я, как бы споткнувшись ненароком, сделал неожиданный полуповорот и очутился таким образом прямо перед ее грудью, «по ходу пьесы» опуская колье в подставленную для этого ладонь левой руки. Оно упало туда, как шар в лузу. Еще один момент потребовался на то, чтобы я вновь извинился за свою неуклюжесть и растаял в толпе.
Эта операция требовала такой сноровки, которой обладал далеко не каждый. В этом мгновении и заключалось все то, что я чуть раньше пытался объяснить неискушенному читателю: неповторимое ощущение риска, кайф, который был так необходим карманному вору, и, конечно же, жажда прибыли. Кстати, на этот раз она оказалась немалой, даже по меркам Запада.
Глава 28
Неторопливо, с достоинством истинного ценителя прекрасного, которого неотложные дела вынуждают покинуть дивный храм искусств, я забрал в гардеробе свое пальто, кашне и шляпу и, покинув театр, вышел на улицу. Прохаживаясь, как и несколько часов тому назад, в сквере, левой рукой я ощущал в кармане холод драгоценных камней, а глазами рыскал по всему периметру театрального фасада до тех пор, пока примерно через полчаса в дверях не появился Ёсик.
Я окликнул его, и, ничего не говоря друг другу, мы сели в одно из дежуривших возле входа в театр такси. Так же молча, не доезжая до какого-то супермаркета, расплатившись, мы вышли из машины.
— Ну что, с покупкой, что ли, бродяга, — сказал мне, улыбаясь, Ёся, и мы ударили друг друга по рукам, как это делают в американских фильмах.
Ёся потащил меня куда-то в обратную сторону. Миновав квартал, мы перешли через дорогу и, обогнув несколько переулков, очутились возле фасада шикарного пятизвездочного отеля «Хилтон».
— Это моя берлога, — загадочно улыбаясь, успел проговорить мне Ёся в тот момент, когда шнырь открывал нам двери в эту обитель благополучия и благосостояния тех немногих, кто мог позволить себе поселиться в его апартаментах.
— Нехило, — ответил я, когда мы уже шли по цветному паркету огромного зала, залитого множеством огней. Ёся взял ключи у портье, и, поднявшись к нему в номер, мы заказали несколько бутылок шампанского «Монте-Белло» и все то, что к нему полагалось.
Через несколько минут мы наконец-то вспрыснули знакомство и удачно проведенную делюгу чисто по-жигански, как и положено было в наших кругах.
Так непривычно было слышать тосты, один из которых гласил: «За матушку-удачу и сто тузов по сдаче, за жизнь воровскую и смерть мусорскую», другой: «За тех, кто там», в одном из лучших отелей Гамбурга, вдали от суетной России и проклятого всеми ГУЛАГа.
Это надо было видеть, нет, скорее ощутить: вот когда впервые за многие годы заточений и невзгод я наконец-то почувствовал себя белым человеком. Я сидел, закинув ногу на ногу, на шикарном кожаном диване, держа в руке бокал шампанского одного из лучших сортов, молча слушал рассказы своего подельника и вкушал все прелести, которые нам может предоставить случай.
Когда Ёся немного захмелел, то позволил себе маленькую грубость по отношению ко мне, признавшись, что уже не надеялся увидеть меня больше, поэтому и не спешил из театра, но потом опомнился и извинился. Я его понял и не обиделся, особенно после того, как он рассказал, что пришлось ему пережить, прежде чем он соскочил с Союза в Израиль.
Мы были с ним почти одногодки. Он был марвихером по большому счету, знал, как и положено, несколько языков, поэтому и неплохо ориентировался в разных странах. На этот раз он прибыл в Гамбург из Голландии с одной старушкой-миллионершей, но по приезде у нее разыгралась то ли мигрень, то ли еще какая-то болячка, и она отправилась восвояси, оплатив, правда, счет в отеле на месяц вперед, а он стал искать очередную «благотворительницу», пока не повстречал вместо нее меня. Как я уже успел упомянуть, Ёся прекрасно разбирался в драгоценностях и оценил эту цацку в пятьдесят тысяч долларов, не меньше.
— Ну что ж, ты в курсе этих дел, тебе и карты в руки, — сказал я ему, расставаясь, доверительно кивнув напоследок.
Глава 29
Домой я попал за полночь, слегка пьяным и в прекрасном расположении духа.
— Уж не нашел ли ты здесь себе немочку младую, а, добрый молодец? — с некоторой долей иронии, улыбаясь, спросила у меня Лариса, когда я попытался потихоньку прокрасться к себе в комнату, скрипя новыми лакированными штиблетами. Я даже не обратил внимания на то, что на моей кровати кто-то лежит.
— Фу ты, черт, напугала как! Что, делать больше нечего, как шастать по чужим кроватям? — проговорил я с той же иронией, почти шепотом в ответ, скинул на ходу туфли с клифтом и бросился, как пловец-ныряльщик, в ее теплые объятия.
Где я был и что делал все это время, ее уже не интересовало, потому что мы тут же отдались друг другу, как два голодных леопарда, а в постели любая женщина почти сразу чувствует измену. Так что объясняться не пришлось, хотя у меня на этот счет оставалась на всякий случай давно придуманная красивая легенда.
В последующие дни мы виделись с Ёсей почти каждый день, я даже познакомил его с Ларисой. Колье он выгодно спихнул, и мы поделили деньги поровну.
И вот в один из знаменательных дней этого прекрасного союза — годовщины помолвки Сергея с Наташей, в знак искренней благодарности за внимание и уважение, я подарил хранительнице этого семейного очага изумительной красоты перстень с огромным бриллиантом голубой воды. Наташа, конечно же, была в восторге от такого подарка.
— Боже мой, красота-то какая! Мне таких подарков еще никто не дарил, даже не знаю, как и принять его, Заур, — говорила она, все время меняя положение ладони, любуясь игрой граней бриллианта и сверкая глазами от удовольствия.
— Ну что вы, Наташенька! Вы одна достойны всех драгоценностей на земле, вместе взятых, так что перстень этот — ничто по сравнению с вами.
Комплимент, в отличие от подарка, она приняла уже без лишних слов, но с тех пор Лариса не отпускала меня от себя ни на шаг. Сколько мне при этом пришлось услышать нотаций и наставлений, один Бог знает! Дошло до того, что я пригрозил ей, что уеду куда глаза глядят, если она будет вести себя со мной как рабовладелица.
— Я — вольная птица и делаю все, что хочу. Не нравится — сказала бы сразу, ведь ты знала, что я вор?
После подобных слов обычно следовало возмущение моим необузданным и тупым воровским нравом, затем минуты откровения и слезы. Венчала ссору конечно же постель, где все прощалось и забывалось, но только на время.
Так продолжалось несколько дней, пока все же я не сдался и не согласился на ее круговую опеку. Вскоре я распрощался и с Ёсей, взяв у него израильский адрес, где он жил в Хайфе вместе с сестрой, тетей и племянниками. Он приглашал меня в гости в любое время года, обещая познакомить с очень умными и нужными людьми.
— Приезжай, Заур, обязательно, — напутствовал он меня на прощание фразами из языка горских евреев Дагестана — татов, которому я успел его немного научить: «папа муно», — потом будет что вспомнить, не пожалеешь!
— Приеду, Ёся, обязательно приеду, иншалла, — пообещал я ему уже на аэровокзале у стойки личного досмотра багажа. Так мы и расстались с этим марвихером, надеясь на то, что в недалеком будущем все же бросим вместе якоря в каком-нибудь одном и том же порту.
Уже почти месяц мы гостили в Гамбурге. Сергей в скором времени собирался ходатайствовать о продлении наших виз, действовавших всего в течение месяца. У меня были далеко идущие планы.
Для начала я хотел повидаться с Валерией, но, конечно, не для того, чтобы только напомнить ей о себе. Ее покой и счастье для меня были далеко не безразличны, просто я хотел увидеть сына откуда-нибудь издали, чтобы не травмировать ребенка.
Безусловно, я мог бы это сделать и раньше, исчезнув на несколько дней и съездив в Берлин, но в то время еще существовали две Германии: Гамбург находился в ФРГ, а Берлин — в ГДР, так что возникали многочисленные проблемы, и я отложил предстоящую встречу. Но, как говорится, что Бог ни делает — все к лучшему…
После отъезда Ёси в Израиль я оказался всецело во власти своей подруги. Уже немного раскумарившись в оперном театре, я и не думал пока ни о чем другом. Лариса окружила меня поистине царским вниманием и заботой. Так продолжалось какое-то время, но ничто не вечно под луной. Что касается счастья — крайне самонадеянно быть уверенным в непреходящем блаженстве, тем более что это зависит не только от людей, но и от обстоятельств.
В очередной раз позвонив в Москву, я узнал от Леночки, что Лимпус, находившийся в ЛТП где-то рядом с Тбилиси, порезал какого-то фраера и ожидает раскрутки в тбилисской тюрьме. Леночке звонил кто-то из братвы и просил, чтобы мы приехали и выручили его.
Требовались большие деньги, а поскольку это Грузия, сумма возрастала минимум вдвое. Конечно, Валера мог бы и не беспокоить меня по этому поводу, поехать сам и сделать все как надо, благо лавэ у него было. Но он лежал в больнице, и ему предстояла сложная операция желудка. Старые лагерные болячки часто связаны с язвой. В общем, мне светило небольшое путешествие к родным пенатам.
Есть встречи, которые ко многому обязывают, есть случайности, которые призывают нас к исполнению долга, — это была одна из таких случайностей. Как мало мы знаем тех, кто любит нас, постоянно бывает рядом и старается сделать все от них зависящее, чтобы отвести от нас беду! И какими мы порой бываем эгоистами и слепцами!
— Едем вместе, друга надо выручать, — сказала, не задумываясь, Лариса, когда узнала, что к чему. — Я с тобой, Заур, до конца, не беспокойся и не думай ни о чем плохом.
Не зная еще, что у меня в загашнике была немалая копейка, она и здесь проявила свойственную ей щедрость.
— Что касается денег, то на этот счет можешь быть спокоен, их у нас будет столько, сколько потребуется. Я люблю тебя, Заур, и сделаю все, чтобы ты всегда оставался таким, какой есть.
В этот момент я понял яснее, чем когда-либо, что преданность и вера — чувства великие и во всей полноте не могут существовать в человеке как бы между прочим. Они — подлинная страсть. Я крепко обнял ее и нежно поцеловал.
Любовь приходит к нам от Бога. Не в нашей власти зажечь ее в своей груди, как зажигают светильник на алтаре. Но в нашей власти сделать все от нас зависящее для того, чтобы тот, кто любит нас, не чувствовал себя ни в чем обделенным. Пусть то, чем я пытался одарить ее за любовь, было не чем иным, как страстью и похотью, но мне казалось тогда, что таким образом я поступаю как порядочный человек.
Ведь один Бог знает, что могло произойти, если бы я сказал ей, что люблю другую. Впрочем, можно ли лжеца назвать порядочным человеком? Конечно нет! Человеку, обманувшему чувства женщины, как правило, впоследствии приходится очень дорого платить за содеянное.
Иногда расплатой бывает и сама жизнь, но чаще всего — это сердечная пустота и одиночество души, а это состояние порой хуже, чем смерть.
Часть III
Вольная птица
Глава 1
На сборы в дорогу времени было затрачено совсем немного, около суток. Лариса привела в порядок кое-какие бумаги, сделала необходимые записи и расчеты: у них с братом был общий бизнес, охватывавший некоторые торговые точки как Гамбурга, так и Москвы. Что же касалось ее работы переводчицей в МИДе, то она была в отпуске, который должен закончиться еще не скоро. Перед нашим отлетом она сделала один звонок в Москву и сообщила, что задержится. Я также позвонил в Златоглавую и предупредил Леночку о том, что в самое ближайшее время буду рядом.
На следующий день водитель Сергея отвез нас с Ларой в аэропорт, который находился прямо в центре города. С хозяевами мы простились еще накануне, так что теперь могли спокойно и без лишней суеты пройти все препоны личного досмотра и сесть в самолет.
Я глядел в иллюминатор на город, который лежал подо мной, мне не было ни грустно, ни тоскливо, как это обычно бывает с теми, кто покидает уже насиженное место, зная почти наверняка, что предстоящий вояж не сулит ему ничего хорошего, кроме сознания исполнения долга. Я покидал этот город безо всяких сожалений, почему-то очень уверенный в том, что скоро вернусь сюда, по крайней мере, если и не в Гамбург, то в Германию уж наверняка, дал бы только Бог здоровья…
Лариса как будто подслушала мои мысли.
— О чем ты так задумался, Заур? Как вновь вернуться сюда?
— Ты угадала, дорогая, именно об этом.
— Дай-то Бог, чтобы все произошло именно так, как мы того желаем, милый, — как-то загадочно проговорила она и, закрыв глаза, углубилась в свои мысли. И только по уголкам ее губ, которые иногда вздрагивали, можно было определить, что она не спит. Но минут через пятнадцать, когда я хотел у нее что-то спросить, Лариса уже мерно посапывала, склонив голову набок и как-то странно обняв руками живот. Я аккуратно поправил ее голову и нежно поцеловал в теплую щеку.
Хотя предыдущая ночь и была для нас по-настоящему бессонной, тем не менее в самолете сон покинул меня начисто. Мысли, одна круче другой, обгоняя друг друга, будоражили мое необузданное воображение. Я думал о друге и представлял, каково ему там сейчас. Вот попал, бедолага, в омут! Не успел от одного кошмара избавиться, так на тебе, еще один!
Находясь в свое время в Баилове и встречая этапы из Грузии, которые шли через бакинскую тюрьму транзитом, я слишком хорошо знал, что представляли собой грузинские тюрьмы и лагеря конца восьмидесятых, — это был полный ментовской беспредел. Что же касается инцидента, который произошел с моим корешем, то здесь явно просматривалась чья-то подлая и коварная подстава.
Лимпус был, конечно же, по-кавказски горяч и духовит не в меру, что и говорить, но, тем не менее, он никогда не позволял себе ничего, что шло вразрез с воровской этикой, тем более по отношению к человеку, находящемуся вместе с ним в заключении. Я знал это наверняка, а значит, тот, кого он порезал, был либо законченной мразью, либо обстоятельства вынудили моего подельника пойти на самый крайний шаг, который только может совершить арестант.
В дальнейшем, как я и предполагал, так оно и вышло. Но для того, чтобы разобраться в создавшейся ситуации, особого ума не требовалось, ведь это наша общая жизнь.
Вообще, интересная складывалась ситуация. Пройдя такой короткий и жестокий отрезок жизненного пути, мы вновь оказались вместе, но теперь уже в разных ЛТП разных союзных республик, причем и здесь злой рок по-прежнему преследовал нас. Меня, можно сказать вынужденно, легавые заставили уйти в побег, и я по чужим документам скитался по миру, а Лимпуса какое-то ничтожество, опять-таки по наущению тех же легавых, вынудило применить нож, и теперь он находился под раскруткой. «Но что произошло, то произошло», — думалось мне. Я делал все, что мог, и никогда потом не сожалел о случившемся. Я просто ожидал новых поворотов судьбы, сравнивал их с происшествиями, бывавшими со мной ранее, и делал выводы.
Так незаметно в думах и переживаниях пролетело время пути, и через три с лишним часа самолет произвел посадку в аэропорту Шереметьево. Лариса выспалась и была в приподнятом настроении. Прямо с аэровокзала мы поехали на ту же Сережину квартиру, в которой жили перед отъездом.
По дороге я поймал себя на мысли, что уже почти перестал опасаться запала. Я так спокойно проходил таможенный досмотр, что даже Лара удивилась моему спокойствию и старалась не акцентировать на нем свое внимание, чтобы не шугать меня.
Первым делом я звякнул Харитоше домой, узнать, как он там, а Лара договорилась с их семейным адвокатом о предстоящей на завтра поездке на Кавказ, переговорила с какой-то знакомой кассиршей о билетах, затем по междугородке позвонила в Тбилиси и заказала в гостинице «Иверия» два номера люкс. На все про все у нас ушло чуть больше часа, и только после этого мы смогли, наконец, поехать в больницу и навестить нашего друга.
Харитоша чувствовал себя неплохо, ведь рядом находилась такая заботливая няня, как Леночка, так что, если бы не предстоящая послезавтра операция, за него можно было не волноваться. Но и наехать на него чисто по-жигански мне тоже пришлось.
Дело в том, что, зная, что ему предстояла одна из самых сложных операций на желудке, и имея столько денег в гашнике, он без моего ведома не взял из них ни копейки. А ведь действие-то происходило в Златоглавой, и кому, как не ему, было знать, что бесхозных и некредитоспособных бедолаг в таких заведениях, как это, просто списывают со счетов, даже не приступив к операции.
Как тут не злиться и не ругаться?
Я рвал и метал от злости. Давно я так не нервничал.
— Плевать я хотел на твою порядочность, идиот, ведь я твой самый близкий друг! — с яростью кричал я на него, не обращая никакого внимания ни на тех, кто находился рядом с ним в одной палате, ни на наших женщин, но кореш мой молчал и смотрел куда-то мимо меня в окно.
Тут, конечно же, досталось и Леночке, хотя она, бедолага, даже и не знала, что у них дома лежит столько денег. Я попросил Лару, чтобы она тут же навела коны и сама отстегнула хирургам столько лавэшек, сколько они запросят, не забыв при этом и лечащего врача, а сам, уже немного успокоившись, обсуждал с больным корешем предстоявшую мне в самом скором будущем миссию.
Меньше часа хватило моей благоверной, чтобы уладить все финансовые и прочие вопросы, связанные с операцией и дальнейшим выздоровлением моего друга, затем мы простились с обоими дорогими мне людьми.
Я так и не сказал Ларисе, откуда у меня столько денег, но и она с присущим ей тактом не спрашивала об этом. Более того, она, как и обещала еще в Гамбурге, сама раздобыла немалую сумму.
Глава 2
На следующий день после обеда мы поехали в аэропорт, где нас уже ожидал адвокат. Это был невысокого роста толстенький еврей в очках в роговой оправе, довольно-таки приятной и доброй наружности, с тощим портфелем в руке и бородкой клинышком. На вид ему можно было дать за пятьдесят, хотя на самом деле было шестьдесят два года. Приятно картавя и почти не выговаривая несколько букв, он поздоровался с нами, по-деловому и крепко пожал мою цапку, а Ларисе поцеловал протянутую ею с улыбкой руку. Я не выдержал и отвернулся, чтобы не рассмеяться, ибо это зрелище здесь, в советском аэропорту, выглядело не столько смешным, сколько непривычным.
Через несколько часов, пройдя втроем уже успевший надоесть мне досмотр ручной клади, мы сидели в самолете «Внуковских авиалиний», который разворачивался в небе над столицей, чтобы взять курс на Тбилиси. Свой паспорт татарина-москвича я не стал менять на узбекский, потому что, как и прежде, московская прописка действовала на любые правоохранительные органы магически, особенно на Кавказе.
Адвокат наш, закрыв глаза и шевеля одними губами, шепотом читал какую-то молитву на иврите, Лариса мило улыбалась, глядя на него, а я молча благодарил Аллаха за то, что он уже сделал для нас и что еще наверняка сделает.
Когда самолет, набрав нужную высоту, шел по намеченному курсу, Лара, еще недавно казавшаяся спящей красавицей, вдруг открыла глаза, грациозно повернула ко мне голову, как-то по-особенному нежно взяла меня за запястье и, положив руку на свой живот, вновь закрыла свои дивные очи.
Хотя под моей ладонью пока еще ничто не шевелилось, тем не менее нужно было быть идиотом, чтобы не понять: она беременна.
Только сейчас мне стали ясны некоторые странные черты ее поведения в последнее время. Теперь все было упорядочено и стало на свои места. А я уже стал тревожиться за ее здоровье… Но как я мог догадаться? Разве я был добропорядочным семьянином? Или что-нибудь смыслил в этих делах?
Я смотрел на нее и не знал, что сказать. Складывалась такая щекотливая ситуация, при которой любое неосторожно сказанное мною слово, неуместная реплика или даже неверная интонация могли бы привести к непоправимым последствиям, так что я старался быть просто самим собой.
Думать и переживать о судьбе еще не родившегося маленького создания не приходилось, ибо у него, еще не появившегося на свет, было все, о чем только может мечтать человек, в отличие от меня, его отца, у которого, можно сказать, не было ни кола, ни двора, ни флага, ни родины.
Что я мог предложить ему в будущем? Воровскую честь? Или бродяжий дух? Что же касалось женитьбы на его матери, то об этом не могло идти и речи по многим причинам, одна из которых — главная — мой образ жизни.
Лариса была умной женщиной и прекрасно все понимала, но верила в то, что одной ее любви хватит для того, чтобы проложить мосты между моим прошлым, настоящим и будущим. «Ну что ж, — думал я, — пусть будет так, как она хочет, зачем разрушать надежды?» Взяв ее руку в свою, я поднес ладонь к губам и, нежно поцеловав, прижал ее к своему сердцу, дав ей понять этим жестом состояние моей души. Так продолжалось несколько минут, пока она не открыла глаза и не произнесла целый монолог:
— Любовь моя, я понимаю твои переживания и догадываюсь о том, что может ожидать нас в будущем, но поверь мне, лишь только смерть сможет разлучить меня с тобой. Если же это будет тюрьма, то можешь не беспокоиться: где бы ты ни был, я все равно найду тебя там и выручу. Что касается нашего будущего ребенка, то одна только мысль о нем придает мне энергию и силу, которой я смогу свернуть любую гору. Ты ведь знаешь, что воспитан он будет в лучших европейских традициях и, скорее всего, даже не у нас в стране и не будет ни в чем нуждаться. Сбываются все мои мечты, мой родной, и я даже не могу передать словами свою благодарность! Ведь я никогда не рассказывала тебе о том, что много лет назад, после того как я сделала аборт, не желая, чтобы у моего ребенка был такой отец, каким был мой первый и последний супруг, консилиум врачей вынес мне свой безжалостный вердикт — бесплодие. И вот теперь Всевышний решил смилостивиться надо мной и осчастливил Своим поистине божественным подарком! Я знаю, по каким принципам ты живешь, и не хочу навязывать тебе ничего в надежде на то, что когда-нибудь ты образумишься. Так что Бог тебе в помощь, Заур, поступай так, как считаешь нужным, и ни о чем не переживай!
В момент этого страстного порыва и душевного откровения моей подруги мы буквально пожирали друг друга глазами, отчего стали близки еще больше. Но это был салон самолета, а не шикарная спальня ее брата, так что моей принцессе оставалось лишь положить голову на мое плечо и заснуть сном праведницы и будущей мамы, а мне охранять ее драгоценный покой.
Да, не без иронии подумал я в тот момент, когда Лариса мило улыбалась во сне, история, как ни странно, в какой-то степени повторяется. Две лучшие подруги, от каждой из них по ребенку, связующее звено — Германия и все та же ирония судьбы… Вот и загадывай что-то на будущее, строй какие-то планы… Уже в который раз в жизни понял я простую истину: что суждено, того не миновать, и только одному Всевышнему известно все наперед.
Незаметно задремал и я, нежно обняв и прижавшись к этому милому и ставшему с некоторых пор для меня уже поистине дорогим созданию. И только чуть позже я понял, почему она сообщила мне о своей беременности именно в самолете, который, по сути, вез нас в неизвестность, хотя сама узнала об этом намного раньше, еще в Гамбурге. Тогда же мне пришло на память ее поведение и ярость дикой кошки, когда она набросилась на меня, поняв, что я не просто балуюсь, а продолжаю красть и здесь, в Германии, независимо от того, что судьба щедро предоставила мне на блюдечке сдобный крендель с повидлом.
Глава 3
Было уже темно и к тому же очень сыро, в воздухе витал аромат каких-то горных трав и можжевельника, когда мы спускались по трапу на посадочную полосу тбилисского аэропорта. Через несколько минут мы взяли такси, а еще через полчаса уже располагались в шикарных номерах местной гостиницы. Ночью, когда движение на проспекте Шота Руставели, где расположен отель «Иверия», почти стихло, мы с Ларой решили немного прогуляться. У меня было немало друзей-грузин, в том числе и жителей Тбилиси, а среди них, конечно же, и Урки, но к ним я решил обратиться в последнюю очередь.
Я слишком хорошо знал, какую травлю на Воров организовал в то время в Грузии их новый министр МВД. Урки, можно сказать, находились в подполье, и найти того или иного Вора было не так-то просто, тем более приезжему бродяге. Были и другие детали, не допускавшие спешки. Дело в том, что, еще только расположившись в гостинице, Яков Соломонович, так звали нашего адвоката, не тратя драгоценного времени, тут же ночью прозвонил по своим каналам и успел выяснить некоторые подробности предстоящего дела. К счастью, они были обнадеживающими.
Оказалось, что терпила остался в живых и даже уже выписан из больницы. Это неожиданно открывшееся обстоятельство внушило нам уверенность. К счастью, наши предположения сбылись уже через две недели. Был московский адвокат, была куча денег и старые верные друзья, — что еще надо, чтобы вытащить кореша из советских застенков?
Более того, если мой срок уже истек 4 января 1989 года, но еще раньше я ушел в вынужденные бега, то у Лимпуса срок заканчивался лишь 4 января 1990 года, а он тем не менее был уже на свободе. Так что права народная молва: «Нет таких крепостей, которых не взял бы ишак, нагруженный золотом».
Ближе к майским праздникам, когда Абдул находился уже с нами, адвокат, довольный выигранным делом, покинул столицу солнечной Грузии, став намного богаче, чем был, а мы остались здесь еще на некоторое время.
Пока Лариса, любуясь городом, разъезжала на машине с провожатым, которого ей любезно предоставили друзья Лимпуса, мы с ним за несколько дней сделали все то, к чему нас обязывал долг арестанта, покинувшего «родные пенаты», — жиганский грев братве.
Повидались мы и с Ворами, точнее, с одним из них — Арсеном Микеладзе. Я знал его давно, и даже одно время мы вместе тычили. Если и были на Кавказе в то время пять карманников-универсалов, то одним из них, без сомнения, был Арсен.
Он встретил нас с большой радостью. Пожурил меня за то, что я сразу же не обратился за помощью к нему. Не преминул подчеркнуть уже приобретенный за это время авторитет моего друга. Мне, конечно же, было приятно слышать такие отзывы от одного из авторитетнейших Урок страны. И вообще, у нас было о чем вспомнить и поговорить.
Уже ближе к ночи распрощавшись с Арсеном, мы поспешили в отель, где нас ожидала Лариса и шикарный ужин на троих. Лара, не на шутку обеспокоенная нашим долгим отсутствием, увидев меня, входящего в номер с улыбкой на губах, чуть не лопнула от злости и попыталась напасть на меня как дикая кошка, но Лимпус вовремя объяснил ей все как мог, и она, что удивительно, тут же успокоилась.
Был поздний ужин при свечах, рядом верный друг и не менее верная подруга, в кармане звенела кое-какая копейка, долги отсутствовали. Что еще нужно, чтобы расслабиться хоть на некоторое время?
В начале мая, закончив все необходимые дела и недельку отдохнув от мирской суеты в горах, недалеко от древней столицы Иверии — Мцхеты, мы втроем вылетели в Москву. Ларисе горный воздух пошел на пользу. То ли спящий бутон раскрыл свои лепестки в горах Кавказа, то ли на нее так действовала беременность, но, как бы то ни было, она была прекраснее, чем прежде, сияла счастьем и здоровьем.
Еще из Грузии мы почти каждый вечер звонили Харитоше домой, справляясь о его здоровье. У него все было хорошо, операция прошла удачно, и он выздоравливал.
Прямо из Внукова мы с Лимпусом поехали к нему на квартиру, а Лара к себе, договорившись, что вечером мы встретимся у нас дома. Я тогда поймал себя на мысли, что, сам того не замечая, дом ее брата начал называть нашим общим с ней домом, но не придал этому особого значения, а зря. Чуть позже, кстати, уже не первый раз в жизни, я убедился в том, как правы были старые Урки, издавшие когда-то воровские законы, запрещающие Ворам иметь семьи.
Глава 4
Лариса очень любила и уважала своих родителей, и ей далеко не безразлично было их благословение на тот или иной серьезный шаг, сделанный ею в жизни. Хотя о каком благословении могла идти речь, когда дело касалось рождения ребенка?
Но в данном случае дело было не в нем, а в человеке, от которого он должен родиться. Новость о том, что их дочь беременна от бродяги-вора, могла повергнуть их в шок или, еще того хуже, отнять у них многие годы жизни. Но она должна пройти и через это.
Что касалось меня, то я на их семейном «сходняке» был лишь сторонним наблюдателем: ни на что не претендовал и ничего не требовал. Меня даже не интересовало их общество. Я птица другого полета — куда хотел, туда и летел, ничем себя не обременяя, и делал то, что соответствовало моим понятиям.
Навестив кореша у него дома и убедившись, что он действительно идет на поправку, мы с Лимпусом поехали на квартиру брата Ларисы. Она вот-вот должна была подойти. В ожидании мы приняли душ, привели себя в порядок и, сидя за рюмочкой армянского коньяка, углубились в «прикол», даже не заметив, как летит время. Было уже за полночь, когда мы вдруг услышали шум открываемых дверей, и через секунду-другую моя подруга уже стояла в проеме между коридором и гостиной.
— Ну что, друзья-товарищи, заждались? — с улыбкой проговорила она прямо с порога.
— Да нет, подружка, — стараясь подыграть ей и в то же время пытаясь понять ее настоящее настроение, ответил я. — Мы даже и не заметили, как время пролетело.
— Ну да, ты мне сейчас расскажешь сон пьяной лошади, а то я тебя не знаю. Скажи, Абдул, он переживал?
Лимпус даже не дождался паузы, как будто только и ждал этого момента. Обычно немногословный, он выдал целый монолог, сравнивая нас с Ромео и Джульеттой, и так все это красочно расписывал, жестикулируя и вставляя в свою речь всевозможные цитаты из разных стихотворений и поэм, что мы оба буквально катались от смеха по полу. Честно говоря, неожиданный талант моего друга стал для меня настоящим откровением.
В ту ночь Лариса мне так ничего и не сказала. Но зато на следующий день меня торжественно оповестили о том, что ее родители ждут нас сегодня на ужин. Вот чего не ожидал, того не ожидал. Я попытался было заупрямиться, но не тут-то было.
— Ну что же ты, отпрыск старого дворянского рода, «блесни своей чешуей», посмотрим, как у тебя это получится в узком кругу людей, равных тебе по происхождению, — с иронией проговорила мне моя подруга.
Под узким кругом она подразумевала свою мать и двоих ее сестер, кстати говоря, очень милых, приятных на вид, интеллигентных и воспитанных дам, которых, к сожалению, мне приходилось видеть далеко не часто. Короче говоря, мне пришлось капитулировать, но с некоторыми приемлемыми для себя условиями. Почти весь оставшийся день у нас ушел на то, чтобы мотаться по фарцовщикам, выбирая себе «мануфту».
Ближе к вечеру мы с Абдулом были при полном прикиде, по дороге завезли его к Харитоше — он решил провести этот вечер с выздоравливающим корешем, а сами отправились к ожидавшим нас родителям Ларисы.
Здесь следует отметить одну очень важную деталь. Я умышленно не называю ни фамилии ее мамы, ни должности отца, ибо эти два, казалось бы, незначительных факта могут и сейчас доставить главе этого дома немало хлопот.
Так вот, войдя в комнату, где нас уже ожидали, я был приятно удивлен, скорее почувствовав, нежели поняв, что оказался не в одном из модных салонов, а в кругу умных, хорошо воспитанных и образованных людей. Впервые за много лет мне пришлось побывать в таком изысканном обществе, и я с нескрываемым интересом и огромным желанием слушал все то, о чем они говорили и спорили.
Почти весь этот вечер и мама Ларисы, и ее несравненные тетушки осторожно, в рамках приличия, пытались понять меня, задавая порой такие каверзные вопросы, которые кого угодно могли бы сбить с метки, но только не меня. В тот вечер я находился во всеоружии, бравируя языком, как шпагой, отражая выпады и контрвыпады с ловкостью интеллектуала и салонного повесы.
В общем, впечатление я произвел довольно-таки приличное.
На следующий день Лариса передала мне приглашение от своей матери, кстати, она и сама была приятно удивлена этим. Ведь она рассказала родителям обо мне почти все, что знала. Разговор наедине был откровенным и честным, но о его деталях я умолчу. Достаточно сказать, что, пообщавшись со мной, эта умная женщина пришла к выводу, что «не так страшен черт, как его малюют».
Теперь, исполнив дочерний долг, Лариса сохраняла спокойствие и могла не спеша заняться улаживанием своих дел, ну а нам с Лимпусом предстоял вояж к родным пенатам. Для меня поездка в Махачкалу была чревата очередным запалом, и, если бы не было рядом Лимпуса, Лариса ни за что не отпустила бы меня одного.
Но для чего мне нужна была эта поездка? Ведь такое путешествие могло привести к самым что ни на есть непредсказуемым последствиям. Ну, во-первых, и это было определяющим звеном в цепи моих жизненных позиций и убеждений, это клятва, данная самому себе когда-то в одной из тюремных камер Баку: «Если Всевышний когда-нибудь предоставит мне возможность оказаться на свободе в родном городе, то первое, что я сделаю, это побываю на могиле своей матери!»
Я пообещал Ларисе, что, как только отдам дань уважения матери и утрясу кое-какие семейные дела, связанные с дочерью, за которой уже нужен был глаз да глаз, тут же вернусь в Москву.
Но судьба, к сожалению, вновь распорядилась по-своему. Как известно, радость всегда тащит за собой на аркане горе. Перед отъездом в Дагестан я вновь поменял свои ксивы. Теперь я был уже не Русланом, а, как и прежде, Мухтором-ака.
Глава 5
Столица Дагестана встретила нас с Лимпусом штормовым ветром и проливным дождем — нормальной погодой для этого времени года. «Что Бог ни делает, все к лучшему», — решили мы, спускаясь по трапу в аэропорту Махачкалы. Чем меньше будет на улице зевак и любопытных, тем больше уверенности в том, что нас никто не узнает. Впрочем, почти для всех, исключая наших близких и некоторых высокопоставленных мусоров, мы давно уже числились в покойниках.
Придерживая от ветра шляпу левой рукой, держа в правой «дипломат», я быстро миновал расстояние от самолета до пункта выдачи багажа и, выйдя из него, сразу же сел в поджидавшую нас машину.
Еще издали я увидел за воротами человека, который, смешавшись с группой таксистов и стараясь не привлекать к себе внимания, наблюдал из-за ограды за прибывшими пассажирами. Это был старший брат моего друга Дауд. Через несколько минут рядом со мной на заднем сиденье оказался и Лимпус. Всю дорогу от аэропорта до города мы молча разглядывали из окон машины все, что попадалось по пути.
Еще совсем недавно в камере смертников мы лишь во сне могли увидеть то, что открывалось теперь перед нашими глазами. Панораму такого грязного и такого родного нам города: берег моря вдали, замызганные машины, мчавшиеся с немыслимой скоростью навстречу, редких прохожих, тщетно прячущихся от дождя и ветра под своими зонтами…
Приятно было возвратиться на родину после столь долгого отсутствия. Пыль времени припорошила прошлое, мы понимали, что найдутся люди, которые от души обрадуются нашему возвращению, найдутся и готовые отдать очень многое, лишь бы мы вообще не вернулись никогда. В любом случае следовало соблюдать чрезвычайную осторожность.
— Поедем через кладбище, Абдул знает, что делать, — сказал я, не отрываясь от окна, брату Лимпуса, когда мы въезжали в город со стороны Анжи-базара. Немногословный Дауд молча кивнул и повернул машину в нужном направлении. Подъехав к кладбищу, я вышел из автомобиля и направился ко входу, а братья, постояв немного, резко рванули с места и тут же умчались прочь.
Противно воющий ветер с дождем выметал все на своем пути, обрывал листья с деревьев, поднимал с земли какие-то обрывки газет и бумаги, срывал с головы шляпу, но над кладбищем стояли тишь, да гладь, да Божья благодать, будто оно было частью совсем иного мира.
Прочитав при входе молитву, я выбрал по памяти приблизительное направление и стал ходить вокруг оград и памятников, отыскивая могилу матери. Я не сомневался в том, что сердце подскажет, а ноги сами приведут меня куда надо, но, к сожалению, этого не случилось. Сколько времени я бродил по кладбищу, все более убеждаясь в том, что поиски мои тщетны, не знаю.
Наконец в отчаянии, отыскав могилу своей бабушки, я сел возле нее на корточки, подмял под себя плащ и, обхватив по-каторжански руками обе ноги, положил на них голову и ушел в себя. Просидел я так довольно долго. Дождь лил как из ведра, не переставая. Я уже давно промок до нитки, но не обращал на это никакого внимания.
В какой-то момент чьи-то отдаленные голоса нарушили покой этого тихого, уединенного места, а через минуту-другую показались люди. Я поднял голову и чуть не вскочил от неожиданности, но отекшие ноги не дали мне этого сделать. Не спеша поднимаясь, я не сводил пристального взгляда с человека, который стоял почти напротив. Это был мой отец, а чуть поодаль от него стояли оба брата.
Дождь заливал его лицо. Он стоял в своей излюбленной фуражке «бакинке», которая уже обмякла, пропитавшись влагой насквозь. Маленький листочек приклеился к щеке и, видно, никак не хотел с ней расставаться, но отец ни на что не обращал внимания. Мы молча стояли напротив и не сводили друг с друга глаз. По всему было видно, что отец только сейчас, в эту минуту, увидев меня, убедился в том, что я действительно жив.
Не было ни приветствий, ни даже рукопожатий, и это было нормальным для двух представителей горного Дагестана. Какое-либо проявление чувств среди мужчин всегда считалось здесь признаком дурного тона, независимо от того, кто эти мужчины — безусые юнцы или белые как лунь старцы.
Говоря откровенно, на какое-то мгновение я растерялся, потому что никогда в жизни не видел отца таким жалким и беспомощным, но это состояние длилось всего несколько секунд. В горле першило, и безудержно хотелось пить.
Проглотив слюну и попытавшись взять себя в руки, я не задал, а выдавил из себя вопрос, который мучил меня все это время:
— Где могила моей матери?
— Не знаю, — как будто давно ожидая его, быстро ответил он.
— Как не знаешь, ты что, не был здесь ни разу после похорон?
— Так получилось, что не был.
Впервые в жизни мой тон в разговоре с отцом был таким грубым и дерзким, более того, я уже начал срываться, но, слава богу, кореша находились рядом. Дауд подошел к отцу и бережно увел его в сторону, что-то ему объясняя. Через несколько минут они вместе стали бродить вдали, видимо, разыскивая могилу матери, а Лимпус, взяв меня за плечи, слегка встряхнул и обнял по-братски.
— Ну ладно, будет тебе, очнись. Я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но, видать, и через это нужно пройти. Потерпи немного, бродяга! При более благоприятной погоде обыщем все кладбище и обязательно найдем, где лежит тетя Люба. Уверен, что ты хоть немного запомнил это место.
— Да ничего я не запомнил, Абдул, что там можно запомнить? Представь, в каком я был состоянии. Помню только воткнутый в землю маленький камень, перевязанный лоскутом материи, и надпись краской, чтобы ориентир был. Так за это время и краску наверняка смыло…
— Ничего страшного, — продолжал успокаивать меня Лимпус, — все равно найдем, не может быть, чтобы не нашли. Но и отца тоже можно понять, Заур, уверяю тебя в этом. Пока мы ехали сюда, он успел мне столько наговорить, что немудрено было многое забыть. Да он тебе и сам скоро обо всем расскажет.
— Но не мог же он забыть могилу своей жены, Абдул? Могилу женщины, с которой прожил всю свою жизнь?
— Да, бродяга, базару нет, ты прав, но все же он твой отец, а это ко многому обязывает и многое меняет. Да ты сам посмотри, как он постарел, как осунулся и изменился!
Да, отца действительно было не узнать, но в тот момент меня мучила другая мысль и все остальное отодвигалось на задний план. Как мог человек прожить с женщиной чуть ли не полвека и, похоронив, в течение трех лет даже ни разу не побывать у нее на могиле? И если бы не я, вряд ли пришел бы сюда в ближайшее время. Ну а если бы и пришел, что толку? Где она, могила его жены?
Я уже не говорю о том, что он собирался поставить ей достойный памятник и произвести подобающий в таких случаях ритуал поминок. Даже в глухом таежном остроге, проводив друга в последний путь, после своего освобождения каждый из нас, его друзей, считал святым долгом посетить могилу кореша на погосте и, отыскав бирку с фамилией, отдать ему последнюю дань памяти, а здесь?..
Я стоял рядом с другом, погруженный в беспросветное отчаяние, наблюдая за тем, как вдали мимо могил мелькают силуэты отца и Дауда, а дождь скрывал катившиеся по моим щекам слезы. Этот день я запомнил на всю оставшуюся жизнь, так никогда и не простив своего отца.
Глава 6
В этот период своего временного пребывания на свободе мне вновь, к сожалению, довелось столкнуться с низостью и подлостью человеческой души. Хотя души этих иуд от преступного мира назвать человеческими было сложно.
Мне пришлось ненадолго поселиться в хате неподалеку от своего дома, и иногда по вечерам я бывал у себя, пытаясь получше понять дочь и сдружиться с ней. Я бы уже давно покинул Махачкалу, если бы не она. Еще несколько месяцев назад мне и в голову не могла прийти странная, на мой взгляд, мысль, что вот это еще такое маленькое, но уже такое милое и очаровательное создание сможет столь круто изменить мои планы.
Ларисе я все, как мог, объяснил по телефону, и она прекрасно поняла меня.
— Делай все так, как считаешь нужным, Заур, — были ее последние слова.
Читать бесплатно другие книги:
