Летняя королева Чедвик Элизабет
Освободившись после очередной примерки у портних, она направлялась за руку с Петрониллой в большой зал, где на складных столах устроили неофициальный пир для старших баронов и вассалов. На следующий день было намечено официальное застолье, но сегодня прибывающих гостей принимали всех вместе.
– Готова побиться об заклад на золотое кольцо, что мать Людовика найдет предлог, чтобы провести время с Матье де Монморанси, – прошептала Петронилла сестре, перед тем как войти в зал.
– А я никогда не бьюсь об заклад, если уверена в проигрыше, – ответила Алиенора. Она тоже заметила, как розовеют щеки Аделаиды, едва поблизости появляется управляющий, и наблюдала их частые беседы, которые никогда не выходили за рамки приличия. – Я желаю им всего хорошего. Лишь бы только она поменьше обращала на меня внимания.
По пути сестрам попался быстро шагающий господин, и они чуть не столкнулись, даже пришлось остановиться. Он набрал воздуха в легкие, чтобы выразить недовольство, но вовремя заметил их богатые наряды и сопровождающих дам, поэтому вместо выговора поклонился:
– Мадам, прошу прощения. Пусть все расступаются перед ослепительной красотой королевы Франции.
Алиеноре еще не приходилось видеть такого красавца. Высокий, с густой блестящей шевелюрой рыже-золотых волос. У него была белая как алебастр кожа и ясные зелено-голубые глаза. Коротко подстриженная каштановая бородка подчеркивала скулы и решительный мужской рот. Нос прямой как стрела и тонкий.
– Я не знаю вашего имени, господин, – в смятении произнесла она.
Он снова поклонился:
– Жоффруа, граф Анжуйский. В прошлом году мы с вашим отцом, да упокой Господь его душу, воевали вместе в Нормандии. У нас было много общих интересов. – Граф смотрел на нее одновременно хищно и весело.
– Добро пожаловать, сир, вы при дворе желанный гость, – сказала она, стараясь не подавать виду, как сильно ее тревожит его взгляд.
– Рад слышать. – Тут в его голосе прозвучала легкая обида. – Были времена, когда дела обстояли иначе, но я все же надеюсь на мир и согласие. – Он на прощание поклонился и двинулся дальше, задержавшись только раз, чтобы улыбнуться ей ослепительной улыбкой через плечо.
Петронилла захихикала, прикрывшись рукой, и подтолкнула локтем сестру:
– Какой он красавчик!
Алиеноре показалось, будто Жоффруа Анжуйский на глазах у всех раздел ее догола, хотя их обмен любезностями был обычным формальным общением. Она ежесекундно ощущала его присутствие в зале, а потому была очень внимательна к каждому своему слову и жесту, как бы смотря на себя со стороны.
– Петра, веди себя прилично, – прошипела она.
– Он женат?
– Да, на императрице Матильде, дочери старого короля Генриха Английского.
Она вспомнила еще кое-что: однажды подслушанный разговор в кабинете отца. Граф Жоффруа тогда написал отцу письмо, предложив ей в мужья своего малолетнего сына. Отец отказал, посмеявшись над наглостью анжуйца. Но сложись обстоятельства иначе, Жоффруа мог бы стать ее свекром, а мужем – мальчик, которому не исполнилось и пяти.
Петронилла еще раз подтолкнула ее в бок:
– Он по-прежнему на нас пялится.
– А ты не смотри.
Алиенора схватила сестру за руку и потащила сквозь толпу к архиепископу Жоффруа, зная, что рядом с ним она будет в безопасности, пока не придет в себя. И все равно она чувствовала на себе упорный взгляд анжуйца, не осмеливаясь оглянуться, чтобы не поймать его многозначительную улыбку.
– Жоффруа Анжуйский… – Людовик метался по спальне, как встревоженный пес. – Я бы ни на йоту не доверял ему, пусть он хоть тысячу раз приносит присяги на верность.
Неофициальное пиршество закончилось поздно, но веселье все еще продолжалось как в замке, так и за его пределами, среди моря палаток. Алиенора, в одной сорочке, сидела перед окном и заплетала косы. От одной мысли о Жоффруа она вспыхивала и теряла покой. Все равно что любоваться красивым горячим жеребцом, когда тот выгибает холку и размахивает хвостом на конюшенном дворе. Такая же харизма, энергичность и опасность. Интересно, каково это – обуздать подобного зверя и проехаться на нем верхом?
– А почему нет? – спросила она.
– Потому что он ненадежен, – прорычал Людовик. – Если ему будет выгодно, он без колебаний изменит своей клятве верности. Он жаждет влияния и власти. Ему нужна Нормандия так же сильно, как его мегере-жене нужна Англия. Представь, что будет, если граф ее все-таки получит. Куда он бросит свой взгляд потом, как не на земли Франции? – Людовик дошел до стены и повернул обратно. – Я слышал, Жоффруа подкатывал к твоему отцу насчет брака между тобой и его сыном.
– Отец ему отказал.
– Да, но это подтверждает, что он готов использовать любые средства.
Алиенора промолчала. Отцом Людовика тоже вряд ли двигали благородные мотивы.
– Граф считает, что его внешность и влияние дадут ему все, что он пожелает. Глупец! И то, что его отец – король Иерусалимский, ровным счетом ничего для меня не значит.
– Что он задумал?
Людовик, должно быть, побеседовал с Сугерием и Тибо де Блуа, иначе не бушевал бы так сильно. Группировка Блуа была естественным противником анжуйцев, а Жоффруа сражался с братом Тибо, Стефаном, за Нормандию.
– Брачный альянс, – фыркнул Людовик. – Добивается помолвки между Констанцией и своим сыном.
Алиенора на мгновение удивилась, вспомнив бледную светловолосую сестру мужа, но потом поняла далекоидущие последствия такого брака и перестала удивляться.
– Я ему отказал, – продолжил Людовик. – Не в наших интересах подсаживать подобного человека в седло, и я не доверю Констанцию ни ему, ни его женушке-мегере.
Алиенора подозревала, что Жоффруа Анжуйский все равно найдет способ взобраться на вершину, а судя по тому, что она слышала про императрицу Матильду, та была похожа на ее свекровь.
– И что он сказал?
Людовик поморщился:
– Сказал, что понимает, но надеется, что я не забуду о его предложении, так как обстоятельства часто меняются.
– Ну а ты?
Муж бросил на нее раздраженный взгляд:
– Я дал ясно понять, что этот вопрос закрыт для обсуждения. У меня есть дела поважнее, чем тратить время попусту на рыжего анжуйского выскочку.
– Но что, если его жена станет королевой Англии?
– Боже упаси! – отрезал Людовик. – Сомневаюсь, что это случится. Дело их проиграно еще до того, как начато. Пусть лучше Констанция достанется наследнику Стефана, став родственницей тех, кто уже на троне.
Алиенора задумалась. Решение вполне разумное, но было что-то в Жоффруа, заставившее ее полагать, что муж недооценивает его.
– Я буду рад, если он покинет двор, – добавил Людовик. – Он оказывает на всех дурное влияние. Не хочу, чтобы ты или любая из женщин даже близко к нему подходила, это ясно?
– Но мой долг – разговаривать с твоими вассалами и быть хорошей хозяйкой, – запротестовала Алиенора.
– Тогда разговаривай со стариками и епископами. А Жоффруа Анжуйского оставь в покое. Я серьезно. – Он подошел к ней и остановился рядом, подбоченившись. – Знаешь, какие здесь болтливые языки? Королева Франции должна быть вне подозрений.
Людовик явно ревновал. Алиеноре это понравилось.
– Ты разве мне не доверяешь? – Она приподнялась на цыпочках.
– Я не доверяю ему… как уже говорил. – Людовик притянул ее к себе и поцеловал. – Даешь слово?
Алиенора вернула ему поцелуй и разгладила морщинку на его лбу кончиками пальцев.
– Обещаю, буду очень осторожна. Идешь в постель?
Все последующие дни Алиенора действительно соблюдала осторожность, поскольку мысль остаться с Жоффруа Анжуйским наедине совершенно лишала ее покоя. Она разговаривала со старыми вассалами и епископами. Водила компании с женами и дочерьми. Единственный раз, когда едва не оступилась, – во время танцев на Рождество: Жоффруа был ее партнером, а по завершении танца поцеловал ее запястье с тыльной стороны, слегка коснувшись кожи зубами – мол, так хороша, что он готов ее съесть, – и с поклоном удалился. Все это были игры, но далеко не безобидные с его стороны. От этого поцелуя по ее телу прошла дрожь, она даже сощурилась. Алиеноре предстояло еще очень многое узнать, но она обязательно научится. И однажды, когда превзойдет его в знании, то настанет ее черед выворачивать его наизнанку, и делать это она будет с легкостью.
Глава 10
Париж, весна 1138 года
Алиенора, охнув, прикусила губу, когда Людовик отстранился и перекатился на спину, тяжело дыша. Он был груб на этот раз, и она чувствовала себя изможденной, однако начала понимать, что его страсть в спальне часто зависела от событий, случившихся за ее пределами. Недавно у нее закончились месячные, и впервые за восемь дней муж и жена легли вместе в постель. Все это время Людовик избегал ее общества и занимал себя молитвами и размышлениями, предпочитая не контактировать с женой, пока менструальная кровь делала ее нечистой.
Они были женаты девять месяцев, но Алиенора так и не зачала. На Рождество месячные задержались, но это оказалось пустяком. Каждый месяц, когда начинался цикл, Аделаида неизменно отпускала колкие замечания насчет исполнения долга и обеспечения Франции наследником. Она ведь в свое время родила отцу Людовика шестерых здоровых сыновей и одну дочь.
Алиенора намотала на указательный палец локон мужа.
– Отец иногда брал нас с Петрониллой в Ле-Пюи на праздник Пресвятой Девы. А прадед подарил аббатству пояс, который когда-то принадлежал матери Христа. Тем, кто молится у Ее усыпальницы, Она, как говорят, дарует плодородие. Нам следует поехать туда и попросить Ее благословения.
Он вздернул брови и вроде бы заинтересовался.
– Сам Карл Великий ездил в Ле-Пюи, – продолжила Алиенора. – Ты обещал, что после коронации мы отправимся в Аквитанию.
– Обещал, – согласился Людовик, – но меня отвлекли другие обязанности. Хотя, конечно, ты права. Я скажу Сугерию.
Алиенора успокоилась. Все-таки «скажу» гораздо лучше, чем «спрошу».
Людовик сел и осторожно потер ее щеку, а потом взглянул на свой палец.
– Что? – встрепенулась она, думая, что у нее, наверное, лицо вымазано сажей.
– Мать говорит, ты одеваешься неподобающим образом и красишься и что мне следует быть начеку. Но ты выслушиваешь меня и даришь мне покой. Разве она когда-нибудь так делала? В общем, мне все равно, правда это или нет.
Алиенора смотрела вниз, пока боролась с гневом и раздражением. Они с Аделаидой продолжали борьбу за влияние на Людовика. Ее близость с ним давала ей преимущества, но родительница тем не менее не отступала.
– Ты считаешь, мне следует вести себя и одеваться как твоя мать?
Он слегка содрогнулся.
– Нет, – сказал Людовик. – Я не хочу, чтобы ты походила на нее.
Алиенора изобразила печаль:
– Знаю, ей трудно отказаться от власти и положения, что были у нее так долго. Я чту ее, но не могу стать такой же.
– Ты права, – резко бросил он. – Мы должны отправиться в Ле-Пюи и вместе помолиться.
Алиенора его обняла:
– Благодарю тебя, муж! Ты не пожалеешь, обещаю!
Она соскочила с кровати в одной сорочке и закружилась, ее волосы развевались золотистой вуалью. Людовик расхохотался. Когда Алиенора становилась такой покладистой и нежной, ему начинало казаться, будто он может достичь всего, и ему хотелось подарить ей весь мир – так велика была его любовь. И все же сила его чувств вызывала какую-то неуверенность в глубине души, особенно когда другие высказывались сдержанно по поводу его жены. Вдруг он действительно заблуждается?
Алиенора посерьезнела и снова стала скромницей.
– Мы должны пойти и рассказать Сугерию вместе и спросить у него, что нам взять в качестве подношения.
Ведь тогда Сугерий не сможет высказать неодобрение. Если аббат окажется на их стороне, Аделаида останется одна.
Алиенора и Людовик произнесли молитвы перед статуей Пресвятой Девы и Младенца в соборе Ле-Пюи и преподнесли дары – ладан и мирру в усыпанной драгоценными камнями позолоченной шкатулке. Алиенора помолилась над поясом Девы Марии и обернула его три раза вокруг талии во имя Троицы, чтобы ее чрево оказалось плодовитым.
Ле-Пюи заполнили пилигримы, совершающие паломничество в Компостелу, поскольку здесь располагалась важная святыня на их маршруте. Алиенора и Людовик раздавали подаяния в толпе и даже прошли с паломниками немного. Глаза Алиеноры наполнились слезами: ей вспомнился день, когда отец отправился из Пуатье пешком, а она с сестрой шла рядом. Приняв ее чувства за религиозное рвение, Людовик еще больше воспылал к жене любовью и чуть не лопался от гордости и обожания.
Гостиницы для пилигримов были переполнены, поэтому молодые супруги провели ночь в королевском шатре под звездами. Получив благословение Пресвятой Девы, они занимались любовью весенним вечером, полным нежности и теплоты.
Алиенора сидела в кровати, а вдовствующая королева стояла рядом, когда в спальню ворвался Людовик. Прошло почти три месяца с тех пор, как они возвратились в Париж, и жизнь вернулась в обычную колею, если не считать, что последние четыре дня Алиенору тошнило по утрам, и сегодня Аделаида вызвала королевского доктора осмотреть невестку.
– Сир, – сказал лекарь, дипломатично обернув куском ткани бутылку с мочой, которую изучал, – я счастлив сообщить вам, что молодая королева носит ребенка.
Людовик уставился на него, широко открыв глаза.
– Правда? – Он повернулся к Алиеноре.
Ее хоть и тошнило, но она улыбнулась мужу, переполненная радостью и торжеством.
– Значит, Пресвятая Дева ответила на наши молитвы в Ле-Пюи! – Людовик раскраснелся от удивления и восторга. – У Франции будет наследник, моя умная красавица-жена!
– Срок слишком мал. – Матушка короля предостерегающе подняла палец. – Алиеноре показан полный покой. Она не должна делать то, что повредит ребенку или ей.
Алиенора сдержалась, чтобы не скорчить гримасу. Она прекрасно знала, к чему клонит Аделаида, и не собиралась до конца беременности сохранять затворничество, поэтому бросила на Людовика смущенный взгляд:
– Я бы хотела отправиться в храм и поблагодарить Пресвятую Деву за Ее великий дар.
Людовик выглядел довольным, но неуверенным.
– Но можно ли тебе сейчас покидать постель?
– Пойти и помолиться – что в этом плохого? – Алиенора повернулась к врачу, который не сразу, но все-таки согласно кивнул:
– Мадам, молитва всегда приносит пользу.
Помощницы Алиеноры одели ее под запахнутым балдахином в голубое шерстяное платье, а на косы набросили вуаль из тонкого белого полотна, отделанного по краю крошечными жемчужинами. Когда она появилась, намеренно приняв облик Мадонны, Аделаиды и след простыл.
Людовик смотрел на жену с восхищением:
– Я очень тобой горжусь. – Он поцеловал ей руки, а потом прикоснулся губами ко лбу.
Бок о бок они вместе помолились у алтаря древней базилики Нотр-Дам. Алиенору все еще подташнивало, но терпимо. Она носила под сердцем наследника Франции и Аквитании, и сознание этого придавало ей сил. Она становилась настоящей королевой, начинала сиять собственным светом.
Выйдя из темной старой церкви Меровингов, Людовик и Алиенора обнаружили, что их ждет гонец. Он был весь в пыли, и от него несло лошадью и немытым телом.
– Сир… Мадам… – Гонец рухнул на колени и склонил голову. – Из Пуатье плохие новости.
– Что такое? – опередив Людовика, выпалила Алиенора. – Поднимайся! Рассказывай!
Гонец с трудом поднялся.
– Мадам, народ взбунтовался и объявил коммуну. Они грозятся скинуть правление герцогов Аквитании и всей Франции. Мятежники заняли дворец и укрепляют оборону. – Он достал из потертой, видавшей виды кожаной сумки смятое письмо.
Алиенора выхватила его и сломала печать; пока она читала строки, ее рука невольно прижалась ко рту. Она как будто оглянулась и увидела, что ее земли рухнули в глубокую пропасть. Над ней нависла угроза лишиться наследства, всего, что имела, и всего, чем была; она станет ничем и уже никак не сможет сохранить свое положение при дворе. Как герцогиня Аквитании, она считалась ровней остальным придворным, включая Аделаиду. Лишенная владений, Алиенора становилась добычей для волков.
Людовик взял письмо и, прочитав, поджал губы.
– Мы должны что-то предпринять, – сказала Алиенора. – Если мятеж распространится… – Даже думать об этом было страшно. – Необходимо подавить его, немедленно! Я прикажу упаковать мои вещи в дорогу.
Людовик смотрел на жену с удивлением и тревогой:
– Ты не можешь так поступить, ты ведь носишь ребенка. Помнишь, что сказал врач? – Он взял ее за руку. – Я сам все улажу. Они ведь и мои подданные, и если бунтуют против тебя, то, значит, и против меня тоже.
– Но ты не знаешь их так, как знаю я. – Она попыталась высвободить руку, но Людовик лишь усилил хватку.
– Я знаю достаточно, чтобы с ними разобраться. – Он выпятил грудь. – Не тревожься. Я сам все сделаю. Твой первый долг – наш ребенок.
Легко ему говорить, подумала Алиенора, чувствуя, как к ней возвращается все то горе, страх и тревога, которые она испытала после смерти отца. Сначала она лишилась семьи, потом ей пришлось покинуть родной дом, и вот теперь мятеж поставил под угрозу саму ее личность.
– Ступай и отдохни в своих покоях, а я все подготовлю. – Людовик развернул ее лицом к большой башне и сам пошел рядом.
Алиеноре удалось вырвать руку.
– Сегодня. Ты не должен медлить.
Он досадливо вздохнул:
– Да, сегодня, если ты настаиваешь.
Ей хотелось вскочить на коня и помчаться галопом в Пуатье. Как жаль, что она не могла этого сделать. Если бы только она не носила ребенка…
– Я напишу письма в Пуату моим вассалам и епископам. – Алиенора потерла затекшую руку. – Они окажут свое влияние. – Хоть это она может сделать. Что до остального, придется довериться Людовику.
Месяц спустя, мучась головокружением и тошнотой, Алиенора присутствовала на мессе в церкви аббатства Сен-Дени по случаю святого дня. Придворные заполнили весь неф, все пришли в своих лучших нарядах и принесли дары на ступени алтаря. Вел службу аббат Сугерий, держа в руке кубок, который она подарила Людовику в день свадьбы. На дне кубка плескалось темное, как кровь, вино. Сугерий заранее попросил позволения использовать кубок на службе в честь покровителя церкви, а также короля, который особенно чтил святого Дионисия. Нынче Людовик направлялся в Аквитанию под защитой священного знамени аббатства – красного полотнища.
Не все французские господа отправились вместе с ним. Тибо Блуа-Шампань объявил сквозь зубы, что не обязан ехать в Пуатье, и не подчинился приказу. Он вообще обращался с Людовиком и Алиенорой как с двумя глупыми щенками, которых нужно ставить на место; так что Людовик отправился в путь в мрачном настроении, забрав с собой две сотни рыцарей, целый полк лучников и обоз с осадным оружием, решив отличиться как король и воин. Алиенора взяла на заметку отказ Тибо. Придется за ним последить, поскольку он, с его связями, способен причинить большой вред, а его семейка и раньше бунтовала.
Алиенора начала сожалеть, что позволила Сугерию воспользоваться кубком как сосудом, – от вида вина ее чуть не выворачивало. А еще она страдала от духоты, будто толпа поглощала весь воздух. И стены давили, и бывшие короли Франции словно смотрели на нее с неодобрением сквозь каменные гробницы, в которых они сейчас разлагались.
Петронилла тронула ее за руку:
– Сестра!
Алиенора поймала ее встревоженный взгляд и, перебирая четки, покачала головой. Рта открыть она не посмела, чтобы не срыгнуть, и покинуть службу тоже не могла, поскольку тотчас поползут слухи: мол, королева ненабожна, непочтительна и чуть ли не еретичка. Она властительница Франции и должна выполнять свой долг любой ценой. Закрыв глаза, медленно и глубоко дыша, она заставила себя терпеть, а время едва ползло, как горячий воск по тающей свече.
Когда служба в конце концов завершилась, паства покинула церковь торжественной процессией вслед за огромным, усыпанным драгоценными камнями крестом на высоком позолоченном шесте, который нес в руках Сугерий, облаченный в белую сутану, отливавшую серебром. Алиенора сосредоточенно ставила одну ногу перед другой. Еще немного, еще один шаг.
Перед церковью какой-то человек из толпы бросился к ее ногам и поцеловал край одежды.
– Мадам! Смилуйтесь, народ Пуатье молит о вашем заступничестве. Я принес тяжкую весть!
Охранники схватили его, и пока он вырывался из их железной хватки, Алиенора узнала в нем конюха из дворца Пуатье: он иногда развозил письма по поручению ее отца.
– Я знаю этого человека. Отпустите его, – приказала она. – Что за весть? Рассказывай!
Охранники швырнули конюха обратно к ее ногам и наставили на него копья.
– Мадам, король занял Пуатье и наказал людей штрафами и тюрьмой. Он приказал всем горожанам и господам отдать детей. Говорит, что заберет их с собой во Францию и распределит по своим замкам, чтобы иметь гарантию верности их родителей. – Косясь на охранников, конюх достал из сумки стопку документов с печатями, болтавшимися на цветных шнурках. – Люди взывают к вашему милосердию и умоляют вмешаться. Они опасаются, что никогда не увидят своих сыновей и дочерей. Бог свидетель, мадам, некоторые из них еще совсем младенцы.
Алиенора почувствовала вкус желчи и сглотнула.
– Эти люди пытались сбросить меня с трона, а теперь просят о милосердии? – Она скривила губы. – На что они рассчитывали?
– Мадам! – Рядом с ней возник Сугерий в блестящем одеянии.
– Король взял заложников в Пуатье. – Алиенора показала аббату письма, чувствуя, что в утробе все бурлит, как в горячем котле. – Они заслуживают наказания за бунт, но такие действия лишь раздуют пламя. Я должна туда поехать. Эти люди принадлежат мне.
Сугерий взял письма и быстро просмотрел.
– Да, правда. Я разделяю ваше беспокойство, но вам нельзя отправляться в Пуатье. Смею ли я предложить… – Он не договорил, озабоченно глядя на нее.
Алиенору окатило холодным потом. Петронилла схватила ее за руку и звонко вскрикнула. Вокруг толпились люди, так что уже невозможно было дышать, и колени Алиеноры подогнулись. Она почти не сознавала, как ее внесли обратно в церковь и положили на гору накидок. Однако она почувствовала запах ладана, услышала пение монахов, а перед глазами у нее возник образ высоко поднятого хрустального кубка, в котором плескалась кроваво-красная жидкость.
Ее отнесли в замок в обитом паланкине и послали за лекарями, но к этому времени матка уже начала сокращаться, и вскоре она потеряла ребенка в потоках крови и комковатой массы. Аделаида пыталась выставить Петрониллу из комнаты, но та отказалась уйти, оставаясь рядом с сестрой и держа ее за руку, пока повитухи убирали сгустки крови и мертвый плод величиной с ладонь. Аделаида по-деловому распоряжалась, но при этом ясно давала понять и поджатыми губами, и жестами, что во всем винит Алиенору.
– Сугерий поедет в Пуатье, чтобы поговорить с Людовиком, – резко произнесла она. – Людовик будет разочарован новостью, как будто мало с него твоих беспокойных вассалов.
– В таком случае ему, видимо, не следовало жениться на мне, – пробормотала Алиенора и повернулась лицом к стене, не желая разговаривать с Аделаидой.
Она была так огорчена и слаба после потери крови, что не нашла сил спорить.
Рауль де Вермандуа взглянул на дрожащую Петрониллу, которая появилась из спальни Алиеноры с заплаканным лицом. Он пришел лично выяснить, как дела у молодой королевы, а не послал слугу: от того могли отмахнуться и отправить восвояси ни с чем.
– Дитя мое, – ласково заговорил он, – что случилось?
Петронилла покачала головой.
– Алиенора потеряла ребенка, – срывающимся голосом сообщила она. – Это было ужасно, и старая ведьма так с ней жестока.
– Ты имеешь в виду королеву Аделаиду?
Петронилла взглянула на него сквозь слезы:
– Я ее ненавижу.
Де Вермандуа погрозил ей пальцем.
– Так говорить неосмотрительно, – предостерег он девочку, переваривая новость о выкидыше. – Она всем сердцем заботится о благополучии твоей сестры.
– Нет у нее никакого сердца, – возразила Петронилла, шмыгая носом.
– Даже если королева Аделаида не согласна с твоей сестрой по каким-то вопросам, она сделает все, чтобы помочь ей восстановить силы, потому что это и в ее интересах. – Рауль обнял Петрониллу за худенькие плечи. – Тебе следует соблюдать осторожность. Мне ты можешь говорить все, я никому не скажу, но другим доверять нельзя, иначе быть беде. Полно, doucette, вытрем слезки. – Он осторожно промокнул ей лицо мягким рукавом своей рубашки и пощекотал под подбородком, пока она не улыбнулась.
– Мне нужно обратно к сестре, – сказала Петронилла. – Я не хотела, чтобы она проснулась и увидела меня в слезах. – У нее опять задрожал подбородок. – Кроме нее, у меня никого нет.
– Дитя мое, – Рауль осторожно провел по ее лицу указательным пальцем, – ты не одна, никогда так не думай. Можешь приходить ко мне с любой проблемой.
– Благодарю, сир. – Петронилла потупилась.
Рауль смотрел ей вслед, когда она пошла обратно в спальню, и его охватил странный приступ нежности. При дворе он пользовался репутацией дамского угодника. Иногда дело заходило дальше взглядов и болтовни, и на его счету уже было несколько побед – вполне достаточно, чтобы дядя его жены, ханжа Тибо из Шампани, по привычке кривя губы, называл его потаскуном. Быть может, он и потаскун, но вполне безобидный; это было в его характере, точно так же как вечное недовольство Тибо и религиозность Людовика. Петронилла была слишком юной, чтобы пользоваться особым его вниманием. Он испытывал к ней добродушное сочувствие, не больше, но в то же время его хищные инстинкты распознали в ней потенциал. В не столь отдаленном будущем она обещала расцвести в прекрасную молодую женщину, желанную по многим причинам. Тот, кому Петронилла достанется в жены, будет щедро благословлен.
Глава 11
Пуатье, осень 1138 года
Стоя у высокого окна, выходящего во двор, Людовик раздраженно смотрел на собравшуюся толпу. Уши чуть не лопались от неприятного гула – это выли матери и дети. Горожане Пуату и вассалы, замешанные в мятеже, собрались, чтобы выслушать его решение; насколько они знали, Людовик намеревался забрать их детей в качестве заложников. Король пришел в ярость, когда они послали гонца в Париж, умоляя о вмешательстве Алиеноры, и не меньше разъярился, что Сугерий посчитал своим долгом примчаться в Пуатье для наведения порядка.
– Я так сказал, чтобы вселить в них страх, – рычал он через плечо Сугерию. – Неужели ты думаешь, у меня есть время и возможность рассылать их отпрысков по всей Франции? Пусть себе помучатся чуть дольше, а потом я объявлю, что взамен их клятвы никогда больше не бунтовать они могут ступать с миром, но пусть усвоят этот урок. Люди будут благодарны за снисходительность и только привяжутся ко мне. – Он взглянул на аббата с бешенством. – Тебе бы следовало больше мне доверять.
Клирик сомкнул кончики пальцев обеих рук.
– Сир, нам сообщили, что вы всерьез намерены взять заложников, а мы знали, что это вызовет большие неприятности и волнения.
– А ты не отдашь мне бразды правления, ведь так? – огрызнулся Людовик. – Ты такой же, как все. Хочешь командовать мною, словно я все еще ребенок, когда, видит Бог, я давно вырос.
– Сир, это не так, – спокойно возразил Сугерий. – Все достойные правители прислушиваются к советам. Отец ваш это понимал, а никто не обладал большим величием, чем он, притом что Бог – самый великий из всех.
Людовик ненавидел, когда его сравнивали с отцом. Он знал, что из-за молодости никто не считает его ровней прежнему королю.
– Бог меня выбрал, я стал помазанником у него на виду, – отрезал он и пошел прочь, поставив официальную точку в разговоре.
Голос у Людовика был жидковатый, поэтому заявление о прощении произнес за него Вильгельм, епископ Пуатье, а сам король и Сугерий стояли рядом. Толпа во дворе восторженно взревела. Отовсюду раздавались возгласы благодарности и облегчения. Женщины всхлипывали, прижимая к груди малышей. Мужчины обнимали своих жен и сыновей. Людовик наблюдал за ликованием, не испытывая удовлетворения. Прибытие Сугерия означало, что все теперь посчитают это заслугой аббата, а не его: он попал в тень, тогда как готовился оказаться в лучах солнца.
Людовик выслушивал клятвы и обещания людей, чьих отпрысков он столь великодушно освободил, а сам терзался дурным расположением духа, который, как свинцовая корона, сдавил ему лоб и вызвал тупую боль. Как только двор опустел, король удалился в свои покои, намереваясь побыть в одиночестве, но Сугерий последовал за ним и закрыл дверь.
– Я не сказал вам раньше, сын мой, потому как не хотел отвлекать вас от дела, – тихо произнес аббат, перейдя на доверительный тон, – но, когда я уезжал, королева была нездорова.
Людовик взглянул на аббата с внезапной тревогой:
– Что это значит – «нездорова»?
– После мессы в праздник святого Дионисия с ней случился обморок. – Клирик помолчал, потом глубоко вдохнул. – Сир, с сожалением должен сообщить вам, что она выкинула ребенка.
Людовик поймал сочувственный взгляд Сугерия и отпрянул.
– Нет! – Он яростно покачал головой. – Нас благословила Пресвятая Дева!
– Сожалею, что принес вам такое известие. Искренне, от всей души сожалею.
– Я тебе не верю!
– Тем не менее это правда. Вы же знаете, я бы не стал делать ложных утверждений.
В душе Людовика разверзлась пропасть. Как будто кто-то разорвал его грудную клетку и залез внутрь, чтобы вырвать сердце.
– Почему? – воскликнул он и согнулся пополам, обхватив себя руками, чтобы сдержаться.
Мир, который он считал таким идеальным, оказался грязным. То, что даровала им в Ле-Пюи Пресвятая Дева Мария, Она же и забрала, и Людовик не понимал причин. Если это случилось в праздник святого Дионисия в его родном аббатстве, значит это какой-то знак. Он очень старался исполнять волю Господа, быть хорошим королем, – выходит, провинилась Алиенора. Но ведь она такая красивая и чудесная, как чистый хрусталь. Ему стало плохо. Все утро Сугерий скрывал от него известие, словно поджидая подходящий момент, чтобы вспороть ему брюхо, – знал и молчал.
Сугерий произносил какие-то слова утешения, но они ничего не значили для Людовика, и он с удивлением обнаружил, что маленький аббат вызывает у него чуть ли не отвращение.
– Убирайся! – всхлипнул король. – Вон! – Он принялся озираться в поисках чего-то, что можно швырнуть, но под руку попалась лишь деревянная статуэтка Пресвятой Девы, и, несмотря на охватившее его горе, он сдержался, не бросил, только схватил маленькую фигурку и потряс ею перед священником. – Этого не должно было случиться! – рыдал он.
– Сир, не следует так… – Сугерий умолк на полуслове и обернулся к гонцу, который привез весть, что вассал Алиеноры, Гильом де Лезе, сеньор Тальмона, отступил от своей клятвы и забрал себе белых кречетов, специально разводимых исключительно для пользования герцогов Аквитанских.
Птицы являлись символом достоинства, власти и доблести правящего дома, и выходка смотрителя была не только личным оскорблением, но и прямым вызовом.
Людовик расправил плечи и тяжело задышал, словно старался поглотить весь воздух в комнате. Новость разозлила его, заставив вспыхнуть бешенством.
– Если де Лезе не хочет сам прийти и присягнуть на верность нам, – прохрипел король, – значит мы отправимся к нему. И прежде чем он умрет, он поползет ко мне, сожалея о том дне, когда родился…
Отдыхая у себя в спальне, Алиенора наблюдала за Петрониллой, которая учила свою белую пушистую собачку Бланшетту сидеть на задних лапках, выпрашивая лакомства. Песика подарил ее сестре Рауль де Вермандуа.
– Ну разве не умница? – приговаривала Петронилла, размахивая кусочком оленины перед собачьим черным носом.
Бланшетта погарцевала секунду на задних лапках, прежде чем хозяйка скормила ей мясо, щедро осыпая похвалой.
– Умнейшая собака во всем христианском мире. – Алиенора выдавила из себя улыбку.
Прошел месяц с тех пор, как она потеряла ребенка. Молодое и сильное тело быстро шло на поправку, но королева теперь часто плакала и грустила. Хотя ребенок был слишком мал, чтобы получить душу, она остро переживала его потерю, как и свою неспособность исполнить долг.
Священники молились с ней ежедневно, и даже приезжал Бернар Клервоский со своими советами и соболезнованиями. Чувствуя антипатию к этому человеку, но понимая, насколько он влиятелен, она постаралась не возражать ему открыто, однако их отношения не потеплели, и он продолжал обращаться с ней как с ветреной и пустой девчонкой, нуждающейся в строгих наставлениях.
Кусочки оленины закончились, Бланшетта зевнула и растянулась перед камином, чтобы поспать. Равнодушная к рукоделию, Петронилла в редком порыве добросердечия предложила сестре помассировать ступни.
Алиенора закрыла глаза и расслабилась, когда сестра, сняв с нее мягкие лайковые башмачки, начала разминать ступни решительно, но осторожно. На Алиенору снизошел покой, она вся отдалась во власть лечебной процедуры; подобные минуты наедине в последнее время выдавались нечасто. Когда Людовик был дома, то Алиенора занималась только им: его потребностями, его притязаниями, и между сестрами возникло небольшое отчуждение.
Петронилла вздохнула.
– Вот бы так жить всегда, – сказала она. – Жаль, что это не Пуатье.
– Мне тоже жаль, – пробормотала Алиенора, не открывая глаз.
Читать бесплатно другие книги:
