Голливудская трилогия в одном томе Брэдбери Рэй

– Крикливый тип, сидевший на всех заседаниях, так что никому уже не оставалось места? Тот, что сам готовил себе бутылочки, сам менял себе пеленки, в два с половиной года купил песочницу, в три уволил детсадовскую воспитательницу, в семь отправил десяток мальчишек прямиком к медсестре, в восемь ухаживал за девочками, в девять их имел, в десять приобрел автостоянку, а в двенадцать – киностудию, когда умер его отец, оставив сыну Лондон, Рим и Бомбей? Этот?!

– Генри, – вздохнул я, – ты чудо.

– Жить от этого не легче, – тихо признался Генри. – Что ж.

Он протянул руку, чтобы еще раз нащупать имя и дату под ним.

– Тридцать первое октября тысяча девятьсот тридцать четвертого года. Хеллоуин! Прошло двадцать лет. Интересно, каково это – так долго быть в мертвецах? Черт. Давайте спросим! Кто-нибудь прихватил инструмент?

– Я взял лом из машины, – сказал Крамли.

– Хорошо… – Генри вытянул вперед руку. – Если только эта дьявольская штуковина не…

Его пальцы дотронулись до двери склепа.

– Святые угодники! – воскликнул он.

Дверь медленно отворилась на смазанных петлях. Никакой ржавчины! Никакого скрипа! Они смазаны маслом!

– Господи Иисусе! Заходи кто хочешь! – Генри живо отошел в сторону. – Раз ты зрячий… иди первым, ладно?

Я коснулся рукой двери, и та открылась, мягко скользнув во тьму.

– Сюда.

Крамли подскочил ко мне, зажег карманный фонарь и ступил в кромешную мглу.

Я пошел за ним.

– Не оставляйте меня здесь, – попросил Генри.

Крамли показал на вход:

– Закрой дверь. Мы же не хотим, чтобы кто-то увидел наш фонарь…

Я помедлил. Столько раз я видел в кино, как двери склепа захлопываются и люди оказываются в ловушке навсегда – кричи не кричи. А что, если там, внутри, стоит Человек-чудовище?..

– Боже! Смотрите! – Крамли толкнул дверь, оставив лишь узкую щелку для воздуха. – Вот.

Он обернулся.

Комната была пуста, если не считать большого каменного саркофага, стоящего посредине. На нем не было крышки. Внутри должен был находиться гроб.

– Черт! – сказал Крамли.

Мы заглянули внутрь. Гроба не было.

– Не говорите мне ничего! – сказал Генри. – Надену-ка я мои черные очки, так лучше чувствуется запах! Вот так!

И пока мы смотрели, Генри наклонился, глубоко втянул в себя воздух, задумался, задержав мысль за темными очками, потом выдохнул, потряс головой, сделал еще один вдох. И просиял.

– Дудки! Нет тут ничего! Верно?

– Верно.

– Арбутнот, где ты? – прошептал Крамли.

– Здесь его нет, – сказал я.

– И никогда не было, – добавил Генри.

Мы быстро взглянули на него. Он кивнул, чрезвычайно довольный собой.

– Никого с таким именем или с любым другим никогда здесь не было. Если б был, я бы почуял, понимаете? Ни чешуйки перхоти, ни ногтя, ни волоска из носа. Здесь нет даже запаха туберозы или ладана. В этом месте, друзья, никогда не лежал мертвец, ни часа не лежал. Нос даю на отсечение!

Ледяной пот заструился у меня по спине, затекая в ботинки.

– Боже, – пробормотал Крамли, – зачем они построили склеп и никого туда не положили, а только сделали вид?

– Может быть, и трупа никогда не было? – предположил Генри. – Что, если Арбутнот не умирал?

– Нет-нет, – сказал я. – Газеты трубили об этом по всему миру, пять тысяч людей пришли на похороны. Я сам там был. Я видел катафалк.

– Что же они тогда сделали с телом? – спросил Крамли. – И для чего?

– Я…

И тут дверь склепа с грохотом захлопнулась!

Генри, Крамли и я закричали от испуга. Я схватился за Генри, Крамли схватил нас обоих. Фонарь упал. Мы с проклятиями наклонились, стукнувшись головами, и у нас перехватило дыхание, ибо мы услышали, как в двери поворачивается ключ: нас заперли. Мы стали обшаривать пол, чуть не подрались из-за фонаря и наконец направили дрожащий луч на дверь в жажде жить, видеть свет, дышать ночным воздухом.

Все втроем мы навалились на дверь.

И – о боже! – она действительно была заперта!

– Господи, как мы выберемся отсюда?

– Нет, только не это, – повторял я.

– Заткнись, – велел Крамли, – дай подумать.

– Думай скорее, – сказал Генри. – Тот, кто нас запер, пошел за подмогой.

– Может, это всего лишь сторож? – предположил я.

«Нет, – подумал я тут же, – это был Человек-чудовище».

– Нет, дай-ка мне фонарь. Ага. Черт! – Крамли посветил фонарем вверх, вокруг. – Все петли снаружи, до них не добраться.

– Что ж, вряд ли здесь есть другие двери, а? – высказался вслух Генри.

Крамли резко направил луч фонаря на его лицо.

– Что я такого сказал? – спросил Генри.

Крамли отвел луч света от его лица и стал обходить склеп, держа перед собой фонарь. Он светил то вверх, то вниз, освещая то потолок, то стены, затем провел лучом вдоль швов каменной кладки и вокруг маленького окошка, такого крохотного, что даже кошка не смогла бы в него пролезть.

– Может, покричать в окно?

– Не хотел бы я встретиться с тем, кто откликнется, – заметил Генри.

Крамли ходил кругами, размахивая фонарем.

– Другая дверь, – бормотал он. – Должна быть другая дверь!

– Должна! – вскрикнул я.

Я почувствовал, как в глазах закипают слезы, а горло пересохло от жестокой засухи. Я представил, как среди могил звучат тяжелые торопливые шаги, как они приближаются, чтобы убить меня, как стремительно надвигаются тени, чтобы задушить меня, они называют меня Кларенсом, они желают мне смерти. Я представил, как распахивается дверь и нас накрывает, захлестывает многотонная волна книг, фотографий и открыток с автографами.

– Крамли! – Я выхватил у него фонарь. – Дай-ка мне!

Осталось только одно место, где мы еще не смотрели. Я заглянул в саркофаг. Вглядевшись, я так и ахнул.

– Смотрите! – сказал я. – Там. Боже, что это? Ямки, зубчики, бугорки. Никогда не видел ничего подобного в могилах. А там, смотрите, на стыке: уж не свет ли оттуда пробивается? Точно, черт! Погодите!

Я вскочил на край саркофага и, удерживая равновесие, взглянул на одинаковые, равномерно расположенные зубцы на дне.

– Будь осторожен! – крикнул мне Крамли.

– Сам будь осторожен!

Я спрыгнул на дно саркофага.

Послышался скрип смазанного механизма. Подо мной пришел в движение какой-то противовес, и комната вокруг закачалась.

Я начал опускаться вниз вместе с полом. Мои ступни утонули во тьме, затем и колени. Крышка стала наклоняться вместе со мной и вдруг остановилась.

– Ступеньки! – воскликнул я. – Лестница!

– Что? – Генри потыкал палкой дно. – Да!

Дно саркофага в горизонтальном положении было похоже на ряд пирамидальных зубцов. Теперь же, когда дно наклонилось, они превратились в удобные ступени, ведущие под могилу.

Я начал торопливо спускаться вниз.

– Пошли!

– Пошли?! – переспросил Крамли. – Ты хоть знаешь, черт возьми, что там внизу?

– А там что, черт возьми! – показал я на захлопнувшуюся входную дверь.

– Проклятье!

Крамли залез на саркофаг и подал руку Генри. Тот подпрыгнул, как кошка.

Я медленно спускался по лестнице, дрожа, и водил фонарем. Генри и Крамли, чертыхаясь и пыхтя, шли следом.

Крышка саркофага плавно переходила внизу в следующий пролет лестницы, уводящий еще на десять футов в глубь катакомбы. Когда Крамли, шедший последним, переступил эту грань, крышка с шорохом поднялась и захлопнулась. Я бросил взгляд на закрывшийся над нами потолок и увидел висящий в полумраке противовес. С обратной стороны исчезнувшей лестницы торчало огромное железное кольцо. Отсюда, снизу, можно было схватиться за кольцо и, используя свой вес, опустить лестницу.

Все это я увидел в одно мгновение.

– Не нравится мне это место! – сказал Генри.

– Тебе-то откуда знать, что это за место? – спросил Крамли.

– И все равно не нравится. Слышишь? – сказал Генри.

Наверху ветер – или что-то другое – бился о входную дверь.

Крамли схватил фонарь и посветил им во все стороны.

– Теперь и мне не нравится это место.

В десяти футах от нас в стене виднелась дверь. Крамли дернул за ручку и что-то проворчал. Дверь открылась. Пропустив Генри между нами, мы с Крамли протиснулись в нее. Дверь захлопнулась за нашими спинами. И мы побежали.

«Прочь от чудовища, – думал я, – или прямо к нему в лапы?!»

– Не смотри! – крикнул Крамли.

– Что ты имеешь в виду: не смотри? – Генри молотил по воздуху своей тростью, стуча ботинками по каменному полу и мечась от стены к стене между нами.

Крамли, бежавший впереди, крикнул:

– Просто не смотри, и все!

Но я, пока мы мчались, натыкаясь на стены, все же разглядел груды костей и пирамиды черепов, разбитых гробов и разбросанных венков, через которые мы с шумом пробирались; загробное побоище; расколотые урны для благовоний, осколки статуй, растерзанные иконы, словно в разгар долгих похоронных торжеств смерть выпустила, прогоняя нас, шрапнель как раз в тот момент, когда мы убегали с одним-единственным фонариком, луч которого отскакивал от зеленовато-замшелых потолков и втыкался в квадратные дыры, где разлагалась плоть и улыбались оскалы черепов.

«Не смотреть? – думал я. – Нет, не останавливаться!» Я едва не толкнул Генри в бок, опьяненный страхом. Он осадил меня, хлестнув тростью, и припустил вперед, как изобличенный злодей.

Мы вслепую переносились из одной страны в другую, от груды костей к грудам жестянок, от мраморных сводов к бетонным, и вдруг очутились на территории старого, немого, черно-белого. Повсюду громоздились коробки с пленками, мелькали имена и названия фильмов.

– Черт, где это мы? – задыхаясь, проговорил Крамли.

– Раттиган! – услышал я свой собственный задыхающийся голос. – Ботуин! Боже мой! Мы же… на «Максимус филмз»! По ту сторону, мы прошли под стеной, сквозь стену!

В самом деле, мы оказались в подземном кинофонде Мэгги Ботуин и преисподней Констанции Раттиган, среди плохо освещенных фотопейзажей, по которым они бродили в 1920-м, в 22-м и 25-м. Это были уже не захоронения костей, а старые подвалы синематеки, о которой говорила мне Констанция во время наших прогулок. Я оглянулся во тьме и увидел, как настоящие мертвецы исчезают, а из мрака выступают призраки фильмов. Мимо проплывали названия: «Муж индианки»[247], «Коварный доктор Фу Маньчжу», «Черный пират». Здесь были не только фильмы, снятые на «Максимусе», но и ленты других киностудий, одолженные или украденные.

Меня словно разрывали на части. Одна половинка рвалась прочь из мрачных подземелий. Другой хотелось потрогать, прикоснуться, увидеть эти древние призрачные тени, преследовавшие меня все детство, заставлявшие меня скрываться от света на нескончаемых дневных сеансах.

«Боже! – воскликнул я про себя. – Не уходите! Чейни! Фэрбенкс! Человек в этой чертовой железной маске! Подводный капитан Немо! Д’Артаньян! Подождите меня! Я вернусь. Вернусь, если останусь жив! До скорого!»

Все это – лишь испуганный и отчаянный лепет, внезапно накатившая волна любви и страха, погасившая мое глупое бормотание.

«Не заглядывайся на красоток, – сказал я себе. – Помни о мраке. Беги. И ради бога, не останавливайся!»

Мы в панике бежали, быстрее и быстрее, подстегиваемые эхом собственных шагов. Хором крича, единой массой мы промчались последние ярдов тридцать, и наконец я и слепой Генри вслед за Крамли, размахивавшим, как обезумевшая макака, своим фонариком, врезались в последнюю дверь.

– Господи! Если она заперта…

Мы ухватились за дверную ручку.

Я похолодел, вспомнив старые фильмы. Дверь со скрипом открывается: Нью-Йорк затоплен, соленые волны над ним затягивают тебя туда, в глубину. Дверь со скрипом открывается, и адский огонь испепеляет тебя, превращая в мумифицированные останки. Дверь со скрипом открывается, монстры из будущего хватают тебя своими ядерными когтистыми лапами и швыряют в бездонный колодец. И ты с криком падаешь в вечность.

Вспотевшей рукой я взялся за ручку. Из-за двери доносились шорохи Гуанахуато[248]. Меня снова ждал тот длинный туннель в Мексике, где я однажды уже проходил сквозь ужасный строй: 110 мужчин, женщин и детей, высохших, как табачный лист, мумий, выскакивали из своих могил и выстраивались в ряд, в ожидании туристов и Судного дня.

«Гуанахуато? Здесь?! – подумал я. – Не может быть!»

Я толкнул дверь. Она отворилась, совершенно бесшумно повернувшись на смазанных петлях.

На мгновение мы испытали шок.

Мы вошли, открыв рот от удивления, и захлопнули за собой дверь.

Мы огляделись вокруг.

Рядом стояло большое кресло.

И пустой письменный стол.

С белым телефоном посередине.

– Где мы? – спросил Крамли.

– Судя по его дыханию, наш малыш знает, где мы, – заметил Генри.

Луч от фонаря Крамли запрыгал по комнате.

– Пресвятая Дева Богородица, Цезарь и Христос, – вздохнул я.

Передо мной были…

Кресло Мэнни Либера.

Стол Мэнни Либера.

Телефон Мэнни Либера.

Кабинет Мэнни Либера.

Я обернулся и увидел зеркало, прятавшее ныне невидимую дверь.

Полупьяный от истощения, я уставился на свое отражение в этом холодном стекле.

И вдруг увидел…

Двадцать шестой год. Оперная певица в своей гримерной, голос из зазеркалья зовет, поучает, подсказывает, желает, чтобы она прошла сквозь зеркало, как Алиса шагнула в страшное Зазеркалье… растворенная в отражениях, спускаясь и исчезая в преисподней, она идет вслед за человеком в черном плаще и белой маске, который ведет ее к гондоле, покачивающейся на темных волнах канала, и везет в свое тайное убежище, где стоит кровать в форме гроба.

Зеркало Призрака.

Дверь, через которую Призрак выходит из страны мертвых.

И вот передо мной…

Его кресло, его стол, его кабинет.

Но он не призрак. Он – Человек-чудовище.

Я оттолкнул кресло.

Человек-чудовище… приходит повидаться с Мэнни Либером?

Я пошатнулся и отступил назад.

«Мэнни, – думал я. – Он никогда по-настоящему не отдавал приказы, только получал. Он лишь тень, а не суть. Интермедия, а не гвоздь программы. Управлял ли он студией? Нет. Был лишь телефонным проводом, по которому передавались голоса? Да. Мальчик на посылках. Рассыльный, что приносит шампанское и сигареты, точно! Однако он сидит в этом кресле? Он никогда в нем не сидел. Потому что…

Крамли подтолкнул Генри:

– Шевелись!

– Что? – в оцепенении проговорил я.

– Кто-нибудь ворвется сюда через зеркало с минуты на минуту!

– Зеркало?! – вскричал я.

Я протянул руку.

– Нет! – закричал Крамли.

– Что он задумал? – спросил Генри.

– Хочу посмотреть назад, – сказал я.

Я не мог оторваться, глядя в длинный туннель, поражаясь, насколько долго мы по нему бежали, от страны к стране, от тайны к тайне, через двадцать лет – от Хеллоуина до Хеллоуина. Туннель уходил под землю и через хранилища жестянок с пленками вел к безымянной гробнице. Мог ли я пробежать весь этот путь без Крамли и Генри, разгоняя тени своим гулким дыханием, которое эхом отдавалось в стенах?

Я прислушался.

Мне показалось, или там, вдалеке, распахнулась и захлопнулась дверь? Бросилось ли за мной в погоню темное войско или всего лишь Человек-чудовище? Неужели орудие смерти вот-вот начнет крошить черепа, промчится вихрем сквозь туннель и со страшной силой отбросит меня прочь от зеркала? Неужели…

– Проклятье! – чертыхнулся Крамли. – Идиот! Уходи!

Он ударил меня по руке. Зеркало закрылось.

Я схватил телефонную трубку и набрал номер.

– Констанция! – прокричал я. – В Гринтауне.

Констанция что-то крикнула мне в ответ.

– Что она сказала? – Крамли пристально заглянул мне в глаза. – Не важно, – добавил он, – потому что…

Зеркало дрогнуло. Мы бросились бежать.