Ричард Длинные Руки – оверлорд Орловский Гай

– А зачем мне такие сложности?.. Любой кофе у нас в изобилии. И любые продукты. И вообще всего в изобилии. Напротив, приходится отбиваться! А то со всех сторон стараются что-то впарить.

Он смотрел с интересом, затем улыбка стала шире.

– Тогда, мне кажется, – произнес он с расстановкой, словно предваряя выход на сцену клоуна с коронным номером, – я смогу вас обрадовать.

Я посмотрел с подозрением.

– В самом деле?

Он улыбнулся шире.

– Не смотрите на меня, как на врага. Это выдает в вас человека… низшей формации. Вернее, можно такое предположить, хотя я прекрасно понимаю, что это далеко не так. Однако только дикари видят в каждом встречном врага, а вот культурные люди зрят прежде всего возможного собеседника.

– Да возлюби врага своего, – пробормотал я, – как самого себя… Это не вы сказали, так ведь? Или в бою надо пользоваться любым оружием? Честно говоря, не представляю, что можете такое уж радостное предложить. Разве что кресло гроссграфа?

Он хитро прищурился:

– А оно для вас радостное?

Я помотал головой.

– Догадаться нетрудно.

– Я тоже так подумал, – ответил он уже серьезнее. – Это только со стороны одни преимущества, а когда оказываешься во власти, тут и зришь, что от малых неприятностей пришел к большим. Даже к бедам.

– Согласен, – ответил я чуточку нервно. – К тому же, я не люблю быть… отвечающим. Можно и не отвечать, я могу быть и хамлом, но так еще хуже. Когда-то был лидером клана в одном королевстве, сперва гордился, дурак, из реала деньги вбрасывал, чтобы у всех доспехи, абилки и оружие, но никто и спасибо не сказал, а только дай, дай, дай! И еще подозрение, что я из кланового сундука что-то приворовываю. И постоянные склоки, споры… Но все равно угораздило обзавестись замками, титулами, землями, людьми, о которых теперь обязан заботиться…

Он кивал, слушал, снова кивал, наконец, обворожительная улыбка проступила на его интеллигентном лице.

– Вот и хорошо, – сказал он с облегчением. – Вам в это трудно поверить, но я в самом деле люблю помогать. При более высоких формациях общества, как я уже говорил, больше взаимопомощи, чем в дикарских, где в каждом встречном видят врага.

Я спросил:

– И в чем эта ваша помощь?

Он посмотрел на меня удивленно, засмеялся весело и заразительно:

– Почему с таким недоверием? Мне удалось договориться с… Той Стороной, чтобы выполнить ваше самое сильное желание. Ну, вы понимаете, о чем я.

Сердце мое внезапно резко застучало. К лицу прихлынула горячая кровь, я спросил, чуточку задыхаясь:

– Речь о том, как я попал сюда?

Он кивнул, глаза стали серьезными, он внимательно наблюдал за мной.

– Да.

– И о том…

Горло мое сдавило, я поперхнулся.

Он сказал благожелательно:

– И о том, чтобы вернуть вас в ваш мир.

Я замер, потом спросил медленно, стараясь держать себя в руках:

– Как? Когда?

Он ответил, продолжая наблюдать за мной:

– С Той Стороной, как я уже говорил, достигнута договоренность. Вопреки общему мнению, с ними вообще легко договариваться. Обычно они никогда не возражают, хотя в данном случае были некоторые сложности!.. А перенести вас обратно можно в любой момент. Хоть сейчас.

Сердце мое остановилось, я едва не вскрикнул, что да, переноси поскорее в тот уютный теплый мир, где я ни за что не отвечаю, где так защищено, где все дураки, а я один умный, и даже знаю, как опустить доллар и поднять ВВП…

Он спросил, видя, как я окаменел:

– Так что же?

Я пробормотал:

– Слишком неожиданно…

Он удивился:

– Это понятно, но все-таки?

– Да согласен я, согласен, – вырвалось у меня. – Просто как-то врасплох…

– Раньше вы были готовы без колебаний, – напомнил он, – едва удалось бы.

– И сейчас готов, – признался я, – и тоже без колебаний! Но если исчезну вот так, сразу, в замке начнется… ну, не знаю, паника не паника, но замешательство будет нехилое. А враг силен, может опрокинуть все мое нестройное войско! Я их сюда привел, а тут вдруг брошу? Нет, надо бы сперва подготовить, защитить… Эх, сам не знаю, что бормочу!

Он смотрел с неодобрением.

– То есть вы хотите сперва выиграть какое-то сражение?

Я поднялся, не в силах сидеть и ничего не делать, быстро ходил взад-вперед по комнате, отшвырнул угодливо забежавшее вперед и растопырившееся кресло. Сатана с интересом следил за мной глубоко запавшими умными глазами.

– Да, – ответил я резко, – да! Только еще не знаю, как это сделать! Если вот сейчас исчезну, то получится, что привел их на бойню. Не хвастаясь скажу, что от меня тоже кое-что зависит.

Он поморщился.

– Раньше вам было бы наплевать, что случится с этим… этими. Они же вам не ровня, кого вам здесь жалеть? Даже ровню не очень-то жалеют… Впрочем, дело ваше, хотя такое поведение выглядит странным. Недостаточно, как мне, уж простите, показалось, просчитанным.

Он умолк, взглядом показывая, что смягчил свои слова из деликатности. На самом деле мое решение не просто недостаточно просчитанное, а вообще непросчитанное. Немотивированное. И даже дурацкое. Просчитанность идет от ума, а во мне заговорила вообще какая-то динозавровость.

– Чуть позже, – ответил я просительно. – Хорошо? Чуть-чуть! Я сам не рад, что взял на свои плечи эту обузу, но раз уж взял… или не смог увильнуть, неважно, надо либо дотащить до места, либо переложить на чьи-то плечи, но не сбрасывать кому-то на ноги.

Он поднялся, в глазах чернота, а лицо – сплошная холодная любезность.

– Хорошо. Я появлюсь сразу же, как только… Недели вам хватит?

– Надеюсь!

– Тогда до встречи.

– Спасибо, – сказал я искренне.

Он исчез, а я, замерев как соляной столб, прокручивал в сознании все сказанное и все отвеченное, наконец снова рухнул в кресло. Сердце колотится, в черепе миллионы гудящих, как злые пчелы, мыслей. Я сдавил голову ладонями, так мыслится лучше, не сбегут. В Армландии меня ожидают битвы иного рода, когда не мечами и топорами, а устроенностью против неустроенности, порядком против хаоса после войны и передела власти, распределения полномочий, когда сюзерен не сует нос в мелочи, но зато вассалы отвечают за свое губернаторство…

Но как это сделать быстро, чтобы кому-то передать это вот все и чтобы переданное не рухнуло в кровавом хаосе?

В зале меня встретили дружным хохотом. Я не понял, в чем прикол, наконец, сэр Растер прокричал сквозь смех:

– Сэр Ричард, вы обещали к завтраку, а уже подали обед!

– Но из-за стола не поднимались? – уточнил я.

– А зачем?

– Тогда это завтрак, – возразил я под смешки, – переходящий в обед. Только и всего. Так что я не опоздал.

Альбрехт сказал с улыбкой:

– Нет, сэр Ричард, это правило важно только, если вы пригласили на ужин хорошенькую леди. Тогда очень важно, чтобы ужин плавно перешел в завтрак…

Все заржали, я тоже растягивал рот в улыбке и показывал зубы, мол, весело, как клево, надо чаще встречаться, конечно – за столом, и вообще жизнь хороша.

– Вы правы, – согласился я. – Вообще устроить пир и выстроить боевую линию для рыцарской атаки – задачи сходные. Первый должен быть как можно приятнее в глазах дорогих друзей, вторая – как можно страшнее в глазах врагов.

Смех умолк, я видел раскрытые рты и вытаращенные глаза, первым хмыкнул и мотнул головой Альбрехт, потом улыбнулся Макс. Митчел довольно грохнул кулаком по столу, а сэр Растер громыхнул, как будто рухнул на пол во всех доспехах:

– Ну, сэр Ричард, вы все мечтаете о крови, боевых подвигах и криках умирающих трупов противника!.. Я счастлив, что встретил вас и первым встал под ваше победное знамя.

Все заорали и поднялись с уже наполненными кубками, в глазах жажда побед и завоеваний. Под моим победным баннером. Знали бы…

Кажется, я влип, всплыла горькая мысль, когда я тяжело поднялся в свои покои. Или, как говорят, попал. И с этим нелепым гроссграфством, и с рыцарями, Барбароссой, и даже с леди Беатрисой. С моей философией современного и продвинутого человека, когда государство мне все должно дать, предоставить и обеспечить, а я никому и ничего не обязан, – дико и нелепо оказаться в мире, где от меня требуется так много.

Я инстинктивно стремился на Юг еще и потому, что это оправдывает мое нежелание заниматься приобретениями: хоть земельными, хоть имущественными – в виде зачарованных мечей, назначение которых нужно сперва разгадать. Я привык если что и получать, то с подробнейшим мануалом и гарантией хотя бы на двенадцать месяцев.

А сейчас на мне столько всего, и я прекрасно понимаю, что если исчезну, тут хрен знает что начнется. Так что надо бы сперва все устроить, всех пристроить, а потом с облегчением прыгнуть в свой благополучный и защищенный мир.

– И побыстрее, – сказал я вслух.

В камине догорают поленья, неслышно вошла уже другая служанка с вязанкой дров и, осторожно ступая босыми ногами по холодному полу, обошла Бобика, что спит прямо на том месте, где она складывает поленья. Бобик приоткрыл один глаз, недовольно хрюкнул и засопел снова.

Я смотрел, как девушка подкладывает дрова в камин. Эта строит «колодец», только так и отличаю одну от другой, настоящий феодал, рывком поднялся, сердце бьется учащенно, требует немедленно что-то делать.

Служаночка оглянулась, детское округлое личико, невинно распахнутые голубые глаза и приоткрытый в испуге пухлый ротик. В низком вырезе платья, конечно же, блистают нежной кожей сиськи, как же без них, она в мужском мире, а мужчинам надо постоянно показывать то сиськи, то попку, иначе потеряют интерес, а это недопустимое снижение статуса.

– Ваша милость, – пролепетала она.

– Что?

Она почти прошептала:

– Вам… что-то нужно?

– Не с утра, – отрубил я, подумал, что поймет как повеление явиться вечером, отмахнулся. – Иди, твой лорд будет о великом думать.

– Думать?

– Даже мыслить, если получится.

Огонь уже разгорелся, и девчушка поспешно исчезла, но в дверях украдкой оглянулась: смотрит ли лорд, как тонкая ткань ее платья смачно обрисовывает ее сочные ягодицы. Я в самом деле смотрел, но не на ягодицы, а просто в ту сторону, не видя ни служанки, ни двери, ни стен дворца.

Зато видел хитро улыбающиеся глаза Сатаны.

У открытого окна щеки охватило холодом, снег все-таки выпал, напоминая, что зима. Деревья укрыты как толстым слоем ваты, за близким горизонтом холодно и бледно алеет край неба и часть небосвода. Маленькое озябшее солнце медленно и с трудом проплывает по ту сторону туч, поднимается по обледеневшему небосводу, а когда удается проглянуть в щель, золотые лучи сразу же воспламеняют снег, блистают мириадами золотых искр.

В чистом морозном воздухе отчетливо различимы домики ближайшей деревушки. В полном безветрии клубы дыма из труб поднимаются прямо к небу, похожие на толстые веревки, на которые навязали множество узлов. Стерильно белые, на фоне ослепительно синего неба выделяются отчетливо, уходят и уходят ввысь, постепенно истончаясь, так что все домики кажутся забавными игрушками, спущенными на веревочках с неба.

Крестьяне уже прорубают на озере полыньи, лед толстый, искрящиеся льдины с трудом выволакивают баграми. На солнце сколы блестят, как драгоценные камни, постоянно меняясь в цвете: синий, зеленый, даже ярко-оранжевый, словно горящее золото. Рыбаки тут же подхватывают и тащат из воды огромных рыб. Дуры стремились к проруби, чтобы посмотреть на небо…

Я закашлялся от резкого морозного воздуха, вот и прелести жизни в этом времени: холод из окон и сухой жар от огромного камина, где постоянно горят целые поленницы березовых чурок.

Внезапно яркая вспышка осветила комнату, выжгла все тени, комната преобразилась в белом плазменном свете, я отчетливо видел даже самые мелкие трещинки в камне и все заусеницы в дереве.

Тертуллиан медленно превращался из плазменного шара в человеческую фигуру. От него пахнуло мощью звездных энергий, укрощенных и подвластных.

Я с трудом перевел дыхание:

– Ты так меня заикой сделаешь!

– Тебя? – прогудел могучий голос. – Тем и отличаешься от всех, что не падаешь ниц и не бьешь поклоны! Даже не дрогнул.

– А ты мечтал напугать?

– Зачем? – поинтересовался он. – Было бы нужно… Ну, что решаешь, доблестный сэр Ричард, надежда угнетенных?

Я фыркнул:

– Это я? Не смеши. Никогда я не брался защищать угнетенных. А встречу Робин Гуда – повешу без всяких судебных разбирательств.

– Ладно, это я сам неудачно восшутил. Я узнал, что у тебя был разговор с Князем Лжи.

Я поморщился:

– Мог бы соврать, что просто пришел меня навестить? А там бы за разговором и выведал бы все! Я такой, сразу проболтаюсь.

– Врать нехорошо, – сообщил он, но, как я заметил, без особой убежденности. – Грех.

– Это не вранье, а комплимент.

– Ты ж мужчина!

– Мужчины легче ловятся на комплименты, – сообщил я, – чем женщины. Да, разговор был. Хочешь сказать, обманывает?

Огненная фигура, медленно ступая, прошлась по комнате, словно проверяя работу плазменных суставов. Когда Тертуллиан повернулся ко мне, сердце мое дрогнуло при виде бешеного огня на месте лица.

– Нет, – гулко ответил он. – Не обманывает.

– Точно?

– Да.

– Потому что не один, – уточнил я. – Обе стороны согласились, что меня нужно убрать?

Он покачал головой, по ярко освещенным стенам пробежал ослепляющий свет.

– Не убрать, – уточнил он. – А позволить тебе вернуться.

Я перевел дыхание.

– Вот так и начнешь снова верить в доброту и милосердие… гм… нечеловеческое.

– Ты должен всегда верить, – ответил он наставительно. – Все-таки ты родился христианином.

Я буркнул:

– Христианами становятся, а не рождаются… как сказал один великий философ. Не припомню его имени…

Тертуллиан отмахнулся:

– Да кто его теперь помнит. Так что ты решил?

Я сказал задумчиво:

– И еще он сказал, щас процитирую, у меня теперь с памятью все в порядке: «Душа, сколько я знаю, не христианка: ведь душа обыкновенно становится христианкой, а не рождается ею». Смелая и оригинальная мысль! Довольно еретическая, кстати, зато открывающая перспективы… Гм, так как же его звали?

Он сказал с неудовольствием:

– Да какая тебе разница?

– Да просто интересно. Какая-то смешная фамилия…

Он сказал раздраженно:

– Ничего в ней смешного! И хватит прикидываться, будто не знаешь автора. Я это сказал, я! Ну и что?

– А то, – ответил я с удовлетворением, – что в Армландии людские души далеки от христианства. А это значит, что будут множиться адвокаты, договора, а слово чести исчезнет. Я тоже тут посоветовался с Господом, и мы решили…

Тертуллиан прервал строго:

– С Господом? А ты хоть одну молитву знаешь?

Я ответил ехидно:

– А кто сказал: «Кто есть истинный Бог, Тот все свое одинаково дает как почитателям, так и непочитателям?» Я благодарен Богу за то, что он не создал меня человеком набожным. Потому я смог объяснить ему ясно и просто, без всяких молитв и поклонов, чего хочу. И получил такой же ясный и четкий ответ… в своей душе, конечно, иначе Господь ни с кем не говорит, что я должен делать, что делаю, а слава меня найдет и даст пряников. А потом догонит и еще даст.

Он слушал, насупившись, не нравится такое фамильярничание с Творцом, но, думаю, Богу с его высоты одинаково смешны и мелки как бравада атеистов, так и церковные песнопения. Сам Тертуллиан атеист и вольнодумец, как и остальные отцы церкви, но к другим атеистам относится с понятным подозрением. Мол, мне можно, я свой, а остальные – кто их знает, морды косоротые.

– И что ты решил?

– Оставлю обширный план, – сказал я, – что и как делать. Рекомендую построить монастырь, при нем открыть школу, университет…

Он слушал, насупившись, а я, увлекшись, разворачивал грандиозную панораму переустройства и технического перевооружения Армландии, экономического взлета, ошеломляющего роста ВВП, почти поголовной грамотности, постройки парового двигателя, что будет и воду качать, и шахтерам помогать, а потом и по железнодорожным рельсам потащит тяжелые составы с природными ископаемыми и доблестными войсками Христа…

Когда я не то чтобы устал или захлебнулся слюной, но умолк на мгновение, он хмыкнул и спросил хмуро:

– Ты в самом деле веришь, что это осуществимо?

– Голову даю на отрез!

– А как отрезать, – возразил он резонно, – если уйдешь в другой мир? Но я спрашивал о другом. Ты уверен, что кто-то, кроме тебя, все это даже поймет, а не то что воплотит?

Я прикусил язык. Сверкающий огонь на какое-то время померк, словно тяжелые мрачные мысли вошли в огненный мир пламенной души. Я перевел дыхание и буркнул расстроенно:

– А как иначе?

Он ответил сухо:

– Ты знаешь как.

– Не пойдет, – отрезал я твердо. – Я хочу в свой мир.

– Знаю, – ответил он. – Господь всем дал свободу воли. И даже таким, как ты. Не понимаю, правда, зачем. Ты же сам не знаешь, чего хочешь.

– Знаю, – возразил я.

– Чего?

– Лежать на диване, – ответил я зло. – Ни хрена не делать. Ни за что не отвечать. С добродетельными женщинами не связываться, а только с теми, что попроще… Правда, они все это учли, так что теперь они все проще некуда. Никаких друзей, а только приятели и собутыльники. Жить легко, никаких обязанностей, а значит – стрессов! Нервные клетки не восстанавливаются. Я и так хорош, принимайте меня таким, какой я есть. У нас даже содомия разрешена… чтоб не конфликтовать и беречь нервы.

На его огненном лице, где нет выразительных черточек, проступило сильнейшее отвращение. На какой-то миг его перекосило так, что я испугался, вдруг взорвется, но, к счастью, у Тертуллиана была бурная молодость и загулы в знаменитых римских оргиях, удержал кипящую плазму под контролем, она медленно и трудно собралась в прежние очертания человеческой фигуры.

– Ричард, – прорычал он, – ты… нет, я не стану тебя удерживать. Ты в самом деле пришел из такого сладко-омерзительного мира, что просто удивительно, как долго сумел продержаться в благородстве и чистоте души! Для тебя это было потруднее, чем аскету простоять тысячу лет на столбе!

– Да уж, – согласился я, – не спорю.