Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль Чернявский Геогрий

1. Детство и юность наследника болгарских бунтарей

Герой этой книги Христиан Раковский родился 1 августа 1873 г. в балканском городе Котел в Болгарии. Правда, тогда он не был ни Христианом, ни Раковским. Сына Георгия Станчева назвали Крыстю, и, стало быть, полное имя его было Крыстю Георгиев Станчев. Именно такой вариант имени был принят в семье, хотя в образовании полных имен болгар в XIX в. существовала путаница. Фамилию могли дать не только по фамилии, но и по имени отца, по имени деда и даже по их профессии или по месту жительства. Так что с равной возможностью новорожденный мог получить фамилию Георгиев, мог стать Тырговиевым или Земиевым (отец занимался торговлей и владел земельной собственностью) и даже Котлевым. Только намного позже в формирование имен официально была внесена упорядоченность, которая совпала с тем вариантом, который практиковался в семье Георгия Станчева и его родных.

Отец Крыстю владел значительным участком земли в равнинном крае Добрудже недалеко от г. Мангалия на берегу Черного моря. Благодатный климат города позже превратит Мангалию в курорт международного класса. Но Георгию, стремившемуся жить зажиточно, этого казалось мало. Он также занимался овцеводством, прирабатывал полуоптовой торговлей. Он принадлежал к большому котленскому роду, основателем которого был его отец Станчо Кынев Велев, которому удалось дать своим детям приличное по тем временам образование. Георгий, как образованный и прогрессивно мыслящий человек, почти свободно владел греческим, турецким и румынским языками. Языковые способности унаследовал от него Крыстю. Отец был сторонником либеральных взглядов и стремился привить сыну свободомыслие.

Мать Мария Крыстева Станчева (в девичестве Тырпанска), также уроженка города Котел, происходила из семьи, известной в Болгарии повсеместно. Она была племянницей Георгия Стойкова Раковского, одного из крупнейших деятелей национально-освободительного движения болгар против османского владычества. Сам К. Раковский в автобиографии много позже напишет: «Вся моя семья, как видно из словаря Брокгауза и Ефрона, с начала XVIII столетия занимает одно из первых мест в истории революционной борьбы Балкан». Раковский имел в виду не только Георгия Раковского, но и своего более отдаленного предка Георгия Мамарчева[18] и даже свою бабушку – Нанку Тырпанскую. Георгий Станчев и Мария Тырпанска состояли в родстве по боковой линии (дед Г. Станчева Георгий Гуштеров был женат на Тодорке Мамарчевой – родной тетке Г. Мамарчева), и на их брак понадобилось специальное разрешение Константинопольской патриархии.

Так Крыстю оказался географически связанным с двумя великолепными местами Балкан, а происхождением – с одним из основоположников национального Возрождения. Котел – город, хранящий поныне многие легенды и исторические традиции болгарского народа. На подступах к городу посетителей встречают три каменных стражника, а напротив них высечена на скале дата основания города – 1280 год (дата явно ошибочная, ибо в источниках основание Котела относят к XV в.). Лежащий в долине в центре Балканских гор, Котел был одним из центров национально-освободительного движения болгар против Османской империи во второй трети XIX в. (в городе находится богатый музей котленских возрожденцев). И сегодня в этом небольшом ныне городе сохранились в основном дома первой половины XIX в. из дерева и камня, образующие длинные ряды на узких, мощенных булыжником улочках. На первых этажах домов обычно располагались ремесленные лавки и ковровые мастерские, часть из которых сохранилась по наши дни.

Совершенно иным был уже в XIX в. второй городок, с которым связана была семья Станчевых, – Мангалия, расположенная на Черном море в центральной части Добруджи. Волею истории и тех, кто поворачивал ее руль, Мангалия входила в состав то Болгарии, то Румынии. Ныне она в Румынии, почти на самой болгарской границе. Славящаяся великолепными песчаными пляжами и термальными источниками, эта местность не имеет тех воинственно-революционных черт, которые присущи Котелу. Но и она пропитана историей – еще с древних времен, когда была колонией Рима. В то же время расположенная недалеко от крупного города Констанца, Мангалия тяготеет к нему своей хозяйственной жизнью и инфраструктурой.

Селение Геленджик, что возле Мангалии, было имением Георгия Станчева. Сюда часто приезжал Раковский в годы своих скитаний по Европе. Он управлял имением после смерти отца. Здесь, в доме Раковских, некоторое время жил Лев Троцкий, работавший корреспондентом газеты «Киевская мысль» во время Балканских войн, здесь молодая супруга Раковского Елизавета Рябова вела свой дневник. И сегодня дом Раковских в Геленджике сохранился, но, к сожалению, необитаем и стал убежищем для бездомных…

Разумеется, географическая среда и окружение оказывали на юного Крыстю немалое влияние, формируя и тягу к природе, к горным кручам и склонам, и любовь к морским просторам. Но несравненно большее воздействие оказывали семейные традиции, прежде всего связанные со знаменитым родственником по материнской линии.

Духовное наследие этого замечательного человека во многом предопределило то направление деятельности, по которому пошло развитие Крыстю уже в юношеском возрасте. Это влияние было настолько мощным, что, достигнув 14 лет, он с согласия родителей поменял фамилию, став Раковским. Революционер, публицист, государственный деятель Крыстю Станчев известен миру как Раковский, и с этой фамилией он уйдет из жизни в 1941 г.

Необходимо кратко рассказать о том человеке, фамилию которого Крыстю унаследовал.

Он родился в 1821 г. все в том же бунтарском городе Котеле. Однако изначально он был известен под другим именем – Сыби Стойков Попович. В юности, как и Крыстю, он также изменил свои имя и фамилию. История возникновения этой фамилии восходит к наименованию села Раково, откуда и происходил его род. Имя же стало памятью о его уже упоминавшемся родственнике – дяде, капитане Георгии Мамарчеве.

В 20-летнем возрасте Георгий Раковский включился в национально-освободительную борьбу, действуя за пределами болгарских земель – в Греции, а затем в Румынии. За участие в бунтах в 1841 и 1844 гг. он был осужден на смерть, однако смог бежать и даже добраться до Франции, где провел в Марселе полтора года. Возвратившись в Котел, этот неугомонный юноша сразу возглавил выступления местных ремесленников против так называемых чорбаджиев – болгарских богатеев, сотрудничавших с турками. Он был арестован и три года провел в заключении в Константинополе.

Выйдя на свободу уже зрелым политиком, он сосредоточился на пропаганде борьбы за государственную независимость Болгарии. Когда началась Русско-турецкая война 1853–1856 гг., он образовал в Константинополе тайное общество с целью помощи российским войскам и даже смог поступить переводчиком в турецкую армию, чтобы вести против нее шпионско-диверсионную работу. С этого времени он, подобно многим соотечественникам, с надеждой смотрел на императорскую Россию, будучи уверенным, что «дядо Иван» («дедушка Иван») в конечном итоге придет на помощь балканским братьям. Вновь он был схвачен и вновь смог убежать – турецкие стражи порядка были ленивы и глупы, при определенной хитрости и ловкости, которыми Георгий уже овладел, их не так уж трудно было обвести вокруг пальца.

В 1854 г. он образовал вооруженный отряд (чету) и пытался связаться с русскими войсками в горах Балканского хребта. Из этой затеи ничего не вышло, и Раковский возвратился в родной Котел, где занялся литературным творчеством, написав поэму «Лесной странник».

Отправившись затем в Бухарест и воспользовавшись тем, что Румыния стала к этому времени автономным княжеством, хотя и оставалась вассалом Османской империи, Раковский стал издавать здесь болгарские газеты. Он продолжал эту работу и в следующие годы в Белграде, где начала выходить его газета «Дунавски лебед». Именно в Белграде в 1861 г. Раковский написал два принципиальных для болгарской истории документа: «План освобождения Болгарии» и «Устав временного болгарского начальства в Белграде». В них он в качестве основной задачи сформулировал идею создания на территории Сербии болгарской армии под единым командованием. Ее вторжение на болгарскую территорию, по замыслу Георгия, должно было стать стимулом всеобщего восстания.

Стремясь воплотить в жизнь эти идеи, он в 1862 г. сформировал в Белграде болгарский легион и стал его командиром. Но правительство Сербии, у которого во время Русско-турецкой войны обострились отношения с Турцией, вскоре их нормализовало, а легион распустило. Оказалось, что план создания национальной армии на иностранной территории чреват зависимостью болгарских патриотов от политики соседей. Но вне помощи соседних держав план освобождения Болгарии представлялся Раковскому невыполнимым. Эти противоречия примирить было трудно, хотя Раковский всячески к этому стремился. Он прилагал огромные усилия к созданию Балканского союза, в котором в качестве равноправной части фигурировал бы болгарский народ во главе со своим представительством.

Вновь обосновавшись в 1863 г. в Бухаресте, Георгий издавал здесь новые газеты, вел переговоры с деятелями Греции, Румынии, Черногории, которые успехом не увенчались и показали почти полную невозможность использовать незаангажированную внешнюю помощь в национальном освобождении Болгарии. Убедившись в этом, он в 1866 г. образовал своего рода эмигрантское правительство в лице Верховного народного болгарского начальства с задачей организовывать четы и в плановом, последовательном порядке направлять их в Болгарию для вооруженной борьбы против турок. Раковский верил, что при помощи таких отрядов можно будет поднять народ на всеобщую борьбу.

Действительно, в 1867 г. удалось сформировать и отправить на болгарскую территорию две четы во главе с воеводами Панайотом Хитовым и Филипом Тотю, действия которых стали началом вооруженной борьбы за национальное освобождение, увенчавшейся героическим Апрельским восстанием 1876 г., окончившимся поражением и кровавой резней.

Однако Георгий Раковский не мог быть свидетелем этих исторических событий – он скончался в тот год, когда в Болгарию отправились первые четы.

Свободолюбивый дух предка буквально озарял жизнь не только Крыстю, но и его сестер Марии и Анны, которые во многом стремились подражать брату. Им хорошо было известно и об участии в национально-освободительной борьбе Георгия Мамарчева и других членов этой вольнолюбивой семьи.

Уже в ранней юности у Крыстю пробудилась симпатия к России, причем не только в силу революционной деятельности его предков, связанной с могущественной северной державой. Малым ребенком он был свидетелем Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., которая действительно принесла основной части Болгарии национальное освобождение. Вот что писал сам Раковский через много лет в краткой автобиографии: «Мне тогда было не больше пяти лет, но в моей памяти через много лет сохранился смутный образ русских солдат, которые проходили тогда через Балканы. Наш дом был одним из лучших в городе и стал поэтому квартирой высшего офицерского состава. Встречал я и генерала Тотлебена, организатора осады Плевны; встречал и провожал князя Вяземского, одного из начальников дивизии Болгарского ополчения, который, будучи ранен, пролежал в нашем доме более сорока дней».[19]

Русско-турецкая война 1877–1878 гг. внесла в судьбу семьи Станчевых большие изменения. В соответствии с Берлинским трактатом 1878 г. северная часть Добруджи, исконно болгарской земли, отошла к Румынии. Мангалия оказалась в этой части, хотя всегда считалась относящейся к Южной Добрудже. В 1881 г. семья вынуждена была переехать в Румынию, что дало возможность сохранить собственность в Мангалии.[20] Станчевы стали подданными румынского короля, хотя им удалось сохранить дом и имущество в Котеле.[21] К сожалению, сам дом семьи Станчевых до сегодняшнего дня не сохранился. Он сгорел во время пожара в 1894 г. Сегодня рядом с этим местом расположилась городская мэрия. Мемориальная доска на стене другого дома, на которой написано, что здесь жила семья Станчевых, содержит, увы, ошибочную информацию.

Существование недвижимой собственности в Котеле позволило Крыстю проводить основное время в родной стране. Начальное образование он получил в родном городе, затем учился в Варне, где жила старшая сестра Мария, вышедшая замуж.

Племянница Раковского Койка Тинева (дочь Марии) позже вспоминала, что первоначально бунтарство Раковского вылилось в оппозицию реакционному учительству. Его протест был детским и эмоциональным: Раковский плюнул вслед проходившему мимо наиболее, по его мнению, реакционному учителю. Кто-то из учеников донес на него. Оскорбленный учитель на следующий день, войдя в класс, заявил: «Крыстю Георгиев (Георгиев по отцу Георгию Станчеву. – Авт.), свинья, выйди из класса!»[22] Так, по воспоминаниям Тиневой, было «санкционировано» исключение Раковского из варненской гимназии.

Однако все было не так просто. По всей видимости, его действия уже в 14 лет имели некую политическую окраску. Именно в этом возрасте он берет фамилию своего родственника. Именно теперь он и стал подписываться как Крыстя Ряковский. Негодование не было единоличным психологическим срывом подростка, поскольку параллельно (в 1887 г.) в варненской гимназии вспыхнул самый настоящий ученический бунт. Известно, что эта гимназия давала хорошее общее образование, но ученики ее отличались бурным нравом, склонностью к политическому радикализму – анархистского, социалистического и иного толка. Раковский был среди тех, кто организовал акцию протеста, как «поджигатель» был арестован и лишь после этого исключен из учебного заведения.

Год он провел в родительском доме в Котеле, читая без разбору все, что было в отцовской библиотеке, и то, что приносили друзья.

Получив разрешение продолжать образование, он едет в Габрово, где в 1888 г. поступает в Априловскую гимназию – одно из самых престижных средних учебных заведений страны, основанное еще в 1835 г. выдающимся национальным просветителем Василом Априловым. Это было то, что нужно. Априловская гимназия была известна своей либеральной атмосферой. Там у Раковского сразу же появляются друзья, и не просто друзья, а единомышленники. Все это юноши с такой же бурлящей кровью, что и у него, романтики, жаждущие действия, хотя многое из того, что они делали, для них еще было наполовину игрой. Именно там, в Габрово, впервые приобщается Раковский к социал-демократической деятельности, там впервые знакомится с марксизмом и принимает некоторые его идеи.

То, что именно в эти годы учение Маркса начинает пропагандироваться на болгарской почве, объясняется разными причинами, причем как экономическими, так и духовно-политическими. Страна готовится к мощному рывку, который станет основой модернизационных процессов на Балканах в конце XIX – первой четверти ХХ в. Пока же исподволь, почти незаметно, возникали новые промышленные предприятия. Экономический рост Болгарии открывал ее не только для более свободного проникновения западных товаров и технологий, но и для западноевропейских идей. В то же время причиной активизации марксистских взглядов в Болгарии стало влияние российской политической оппозиции и возвращение на родину болгар, являвшихся сторонниками социал-демократических взглядов. Достаточно назвать имя Димитра Благоева – основателя первой марксистской группы в России, высланного из страны в марте 1885 г.

Ученики габровской гимназии улавливали новые веяния и довольно скоро начали активно действовать. С 1886 г. в Болгарии выходила газета «Росица», которую издавал преподаватель габровской гимназии Евтим Дабев. В этой газете была опубликована первая работа Маркса, переведенная на болгарский язык, – «Наемный труд и капитал». Именно вокруг Е. Дабева объединилась группа молодежи, преимущественно из Априловской гимназии. Наиболее заметными фигурами этого кружка стали Слави Балабанов, Стоян Ноков и Крыстю Раковский. К. Раковского и С. Балабанова связывали тесные дружеские отношения, о чем позже вспоминал Г. Бакалов.[23] Вместе они сумели выпустить несколько номеров подпольной ученической газеты «Огледало» («Зеркало»), в которой К. Станчев впервые начал подписывать свои статьи фамилией Раковский.

Более того, эта небольшая группа ухитрилась издать в болгарской провинции в переводе книгу Ф. Энгельса «Развитие социализма от утопии к науке»,[24] для чего все члены группы специально сдали по сорок левов. Группу не миновало увлечение анархизмом, поскольку Раковский и Балабанов переводили и анархо-социалистические брошюры, а год спустя С. Балабанов и Г. Бакалов, находясь в городе Стара-Загора, даже опубликовали анархистский манифест князя Кропоткина. Впрочем, даже тех незначительных знаний и нестойких убеждений, которые сформировались у Раковского в Габрово, оказалось достаточно, чтобы его исключили из гимназии.

Однако на этот раз исключение оказалось совершенно иным, качественно отличным от исключения 1887 г. Можно сказать, что эти два события отличались друг от друга, как детство отличается от юности. Детской наивности и неосознанной импульсивности поступков в поведении К. Раковского уже не было. Напротив, он прекрасно осознавал что делает и к каким последствиям это может привести.

Очень показательно письмо Раковского к родителям по поводу его исключения в 1890 г. из габровской гимназии. Оно четко иллюстрирует направленность эмоционального и политического становления личности автора. Раковский точно знал теперь, что его деятельность не может быть одобрена реакционным руководством гимназии. Однако он считал себя правым даже после окончательного исключения, уже без права восстановления в каком бы то ни было болгарском учебном заведении. Он пишет родителям, чтобы объяснить свою позицию и доказать, что имеет право на их прощение и уважение: «Я исключен из всех училищ княжества Болгарии… но это ничего не стоит. Я уже не мог учиться в Болгарии… я не виновен. Я не виновен, говорю вам, – исключен, как и другие до меня, и как те, кто будет исключен после».[25] Цитата, приведенная Л. Чакаловой, показывает Раковского только как извиняющегося мальчика. В архиве мы нашли это письмо, которое представляет совсем другую сущность Раковского. Он писал: «У Болгарии и его правительства я не буду просить извинения и этим горжусь, т[ак] к[ак] я не виновен… Оценки мои хорошие, но они не значат ничего: я уже не могу и не хочу учиться в Болгарии… меня исключили, как и многих других до меня только из-за капризов директора… Я нравственен и это говорю с гордостью, т[ак] к[ак] настоящая нравственность состоит не в том, чтобы быть покорным рабом учителей и всех, кому захочется… Я человек! И я горжусь этим, и мое будущее это покажет!»[26] Это письмо достаточно ярко свидетельствует о зрелости 17-летнего юноши.

Не получив официального среднего образования, он осенью 1890 г. отправился в Швейцарию, рассчитывая, что его знаний будет достаточно, чтобы выдержать вступительные экзамены на медицинский факультет Женевского университета. Стремление стать врачом определялось не только желанием оказывать непосредственную помощь людям. Медицина рассматривалась радикальной молодежью и как средство самовоспитания, преодоления трудностей, и как своего рода социальная дисциплина, призванная умственно и нравственно закалить человека, привить ему навык общественной деятельности и даже навыки самопожертвования.

Однако все эти рационалистические суждения сочетались у юноши с полудетскими сентиментальными чувствами, с тоской по родной земле, по родным и близким, с тревогами и опасениями за будущее, которые возникли сразу после того, как он погрузился на пароход, направлявшийся по Дунаю в Вену. В наспех написанной на пароходе карандашной заметке можно прочитать: «Там, где я родился, вырос, там, где мне знакомы самый маленький родник и самое скромное местечко, – там мое отечество. Душа моя полна воспоминаний, глаза готовы наполниться слезами, когда я думаю об отечестве, о людях, о моей матери, о моем отце, братьях и сестрах. Хотел бы завтра оказаться там, где я вырос, среди этих милых и знакомых мне людей, побродить по всем этим местам – свидетелям моих невинных детских игр».[27]

Той же осенью Крыстю Раковский стал студентом Женевского университета. Однако почти сразу он почувствовал, что широко задуманные медицинские планы его не очень-то интересуют. Позже он признавался, что все три года пребывания в Женеве оставался равнодушным к медицине.[28] Представляется, что он был к себе несправедливо самокритичен. Как окажется в будущем, полученное им медицинское образование было разносторонним и глубоким, дало возможность вести врачебную практику и не раз через много лет определяло характер занятий, в чем мы будем иметь возможность убедиться.

Но у него в самом деле одновременно возникли совершенно новые интересы и заботы. Почти сразу Крыстю познакомился с русскими революционными эмигрантами-марксистами, членами группы «Освобождение труда» Г. В. Плехановым, В. И. Засулич, П. Б. Аксельродом. Их мощное влияние определило мировоззрение Раковского на многие годы. Он стал социал-демократом, последователем Маркса.

Впрочем, обращение к плехановской теме неизбежно приводит нас к размышлениям о культурных основах политических взглядов самого К. Раковского, то есть к той сложной проблеме, в которой должно фигурировать как культурное поле России, так и цивилизационный потенциал стран Западной Европы – те моменты, с которыми он оказался связанным всей своей плотью и кровью, всеми мыслимыми узами, неизбежными для любящего, чувствующего, думающего человека, неуклонно занимающегося самообразованием.

Россия в жизни Крыстю Раковского сыграла особую роль. Упомянутые встречи в раннем детстве, книги, которые указали направление, в котором впоследствии реализовывало себя неясное брожение его юности, любимая женщина – Елизавета Рябова, ненадолго, но ярко озарившая его жизнь (о ней мы расскажем), – все это была Россия.

Вопрос о том, к какой философской и социально-политической культуре был более близок молодой Раковский – к восточной, представляемой во многом Россией, или к западной – европейской, очень сложен. Видимо, однозначного ответа на него нет, сама личность Раковского очень двойственна, и очень многогранны условия, в которых она формировалась. Многолетние демократические устои и традиции западноевропейского общества столкнулись в его душе с восточными чертами, определяемыми цивилизационным полем нежно любимой балканской родины, политической культурой Восточной Европы, так рельефно выраженной в духовном развитии России. «Русский народ по своей душевной структуре народ восточный, – писал Н. А. Бердяев. – Россия – христианский Восток, который в течение двух столетий подвергался сильному влиянию Запада и в своем верхнем культурном слое ассимилировал все западные идеи».[29] Но просвещенный и прогрессивный круг русской интеллигенции был лишь тонкой прослойкой, скрывающей огромный пласт неподвластных западноевропейскому влиянию народных страстей и стремлений. Бердяев пишет: «Влияние Запада в течение двух столетий не овладело русским народом».[30]

Болгарская социал-демократия, так же как и русская, не могла не быть расколота подобной духовной борьбой Востока и Запада. В этих условиях К. Раковский и его единомышленники (такие же приверженцы плехановского круга) приняли и стали пропагандировать западноевропейский путь развития социал-демократического движения. В результате их позиция гармонировала с целями и деятельностью II Интернационала. В то же время Д. Благоев и его радикальное окружение, подобно Ленину и большевикам, стали выразителями скорее восточного типа политической культуры.

Духовная дилемма Восток – Запад, видимо, стояла перед Раковским до конца его дней: правые – левые, Жорес и Гед, Сакызов и Благоев, Плеханов и Ленин. Он мечется, не зная, на что решиться, оставляя болгарских «тесных» социалистов (ортодоксов) и возвращаясь к ним, выбирая центристскую тактику и отказываясь от нее, приближаясь к большевикам и становясь членом оппозиции. Именно поэтому, рассматривая место Раковского в социал-демократическом движении Балкан, необходимо учитывать, что двойственность его поступков во многом зависела от двойственности его натуры,[31] от борьбы в нем самом врожденной восточноевропейской ментальности с западноевропейским воспитанием и идеологией. Однако четко определить свое место и роль в сложных взаимоотношениях мировой социал-демократии Раковский сможет значительно позднее, а пока что ему надо было найти свой путь, потребность в котором он ощущал все острее.

В результате его главные интересы, бесспорно, сосредоточиваются вне стен университета. Юный Раковский быстро сошелся с русскими студентами, учившимися в Женеве. Он познакомился с Розой Люксембург, которая, несмотря на молодость (в 1890 г. ей исполнилось 19 лет), считалась одной из образованнейших марксисток и активной деятельницей германской, русской и польской социал-демократии. Как видим, для марксистского образования многих лет не требовалось!.. Вместе с ней Крыстю руководил социалистическими кружками, участвовал в подготовке Первого международного конгресса студентов-социалистов, состоявшегося зимой 1891/92 г. в Бельгии. Правда, отсутствие средств не позволило ему отправиться на этот форум, но зато во втором конгрессе, происходившем в Женеве в 1893 г., он не только принял участие, но по сути дела являлся главным его организатором.[32]

Постепенно усиливалось и личное сближение с членами плехановской группы. Раковский радовался каждой встрече с самим Плехановым, с Засулич, а затем и появившимся в Женеве будущим лидером русских меньшевиков Юлием Осиповичем Мартовым. Русские марксисты отвечали взаимностью. Крыстю был частым гостем в семье Георгия Валентиновича, где его приязненно принимали. Будучи человеком сурового нрава, не стеснявшийся резать правду-матку, как он ее понимал, в глаза собеседнику, подчас в безупречной, издевательски-вежливой форме, Плеханов относился к Крыстю как к сыну, проявляя несвойственные ему сентиментальные чувства. В одном из писем Раковскому патриарх русского социализма писал: «Мне страшно хочется Вас видеть. Это у меня одна из сильнейших нравственных потребностей».[33] Со своей стороны, Вера Ивановна Засулич не раз говорила, что все члены группы «Освобождение труда» с живой симпатией относились к молодому Раковскому, отмечала его полемический талант, «непримиримость в дискуссиях», политическую и личную смелость.[34]

В Женеве Раковский стал одним из главных организаторов собраний, на которых читались доклады по социологии, истории и теории социализма, где часто выступал Плеханов. Благодаря своему общительному характеру, умению привлечь к себе внимание остроумием, эрудицией и знанием языков Раковский смог установить связи с деятелями рабочего движения не только Швейцарии, но также Франции, Польши, Германии.

Происходили бурные столкновения со студентами других политических убеждений, особенно с теми, кто придерживался либеральных взглядов и на кого в следующем десятилетии будет опираться при своем формировании российская Партия конституционалистов-демократов (кадетов). Далеко не всегда это были только идейные дебаты. Нередко дело доходило до физических потасовок.

Стоян Ноков, друг Раковского по студенческим годам в Женеве, вспоминает: «Раковский был очень деятельным человеком. Он выступал очень хорошо. Выступал везде. Вспоминаю один такой случай. Мы, студенты, собрались обсудить изменения конституции, т[ак] к[ак] Фердинанд (князь Болгарии, глава государства. – Авт.) хотел укрепить свою власть. Это собрание было организовано болгарскими шовинистами, которые собирались возвратиться в Болгарию и занять высокие государственные посты. Выступил Раковский. Когда он держал речь, один из участников назвал его подлецом. После собрания я, Раковский, Балабанов и Бакалов вышли, но Раковский вернулся… ударив обидчика по лицу: „Вот тебе за подлеца!“ Собравшиеся шовинисты начали выплескивать из стаканов вино и воду, облив Раковского с ног до головы. Он вышел из здания весь облитый… Раковский был смелым чело веком!»[35]

Один из оппонентов Крыстю как-то даже пожаловался в полицию, что тот будто бы собирался его убить, и Раковский был арестован. Тут уж вмешалась русская студенческая колония, которая при различии взглядов не терпела несправедливости, тем более полицейского вмешательства. Было дано множество показаний в невиновности Крыстю, и он был освобожден.[36]

Юноша имел возможность и любил разъезжать. Он неоднократно посещал Париж, Берлин и другие столичные города и в результате своих контактов стал пользоваться доверием французских и немецких социалистов. Плеханов рекомендовал Раковского германскому социал-демократическому лидеру Вильгельму Либкнехту, руководителю французских социалистов Жюлю Геду, советовал доверять ему, использовать для работы среди русских эмигрантов. В октябре 1892 г. Георгий Валентинович писал Геду: «Рекомендую Вам одного из наших почитателей – Раковского, молодого болгарина, действительно замечательного своим талантом и своей преданностью делу социализма… Так как Раковский не знает Парижа, а он хотел бы составить определенное представление о положении французской Рабочей партии, то, надеюсь, Вы не откажете дать ему необходимые сведения».[37]

Но основная работа Крыстю была связана с родной страной. Он перевел на болгарский язык книгу Г. Девиля «Эволюция капитала» (она давала краткое изложение экономической теории Маркса), написав к ней предисловие, в котором попытался проанализировать экономическое положение Болгарии. Вместе с другими болгарскими студентами (особенно тесно он сотрудничал со Слави Балабановым) он помогал редактировать выходившие в Софии и других городах социалистические газеты и журналы «Ден», «Работник», «Другар», писал для них под псевдонимами статьи и обзоры западной литературы.

В 1893 г. Крыстю был делегатом от Болгарии на Международном социалистическом конгрессе в Цюрихе. Поощряемый Плехановым и Засулич, он попытался установить личную переписку с Ф. Энгельсом. Эта затея, впрочем, оказалась не очень удачной. Письма Раковского Энгельсу до нас не дошли. Сохранилось, однако, одно ответное письмо (видимо, единственное). 13 апреля 1893 г. Энгельс писал, что ввиду большой занятости не может удовлетворить просьбу Раковского написать несколько слов для болгарских социалистов. Звучало это странно, ибо «несколько слов» Раковскому он все же позволил себе написать. Довольно высокомерно в ответе далее говорилось: «Прошу Вас будьте так добры передать болгарским товарищам мои извинения и мое сожаление по поводу того, что не могу оказать им этой услуги и что при других условиях я бы с удовольствием написал что-нибудь специальное для болгар, как самых молодых последователей социализма».[38]

Осенью 1893 г. Раковский, сдав в Женеве экзамен на степень бакалавра, переехал в Берлин и поступил на медицинский факультет, начав также работу в анатомическом институте при университете, которым руководил выдающийся ученый профессор Генрих Вальдейер. Одновременно Крыстю стал сотрудничать в газете германских социал-демократов «Форвертс» («Вперед»), опубликовал здесь несколько статей о положении на Балканах. Тесные связи он установил с русской колонией в Берлине, в которой происходили ожесточенные споры между народниками и марксистами. Это было время расцвета так называемого легального марксизма, который сыграл немалую роль в преодолении идеологии народников и в развитии русского либерализма (именно из среды легальных марксистов вышли многие руководители будущей партии кадетов). Возможно, более длительное общение с этой группой привело бы к тому, что Раковский, у которого все более вырабатывались умеренные взгляды, отошел бы от социалистических идей и стал бы левым либералом-парламентарием. Но судьба сложилась иначе.

Пребывание в Берлине оказалось недолгим. Германским властям не понравилась активность Раковского. Сам он вспоминал, что входил в подпольный студенческий социал-демократический кружок, поддерживал связь между Г. Плехановым и В. Либкнехтом, между Плехановым и Засулич, с одной стороны, и русскими легальными марксистами – с другой. Через шесть месяцев он был задержан полицией и выслан из страны «за деятельное участие в стремлениях международной разрушительной партии», как говорилось в решении полиции.[39]

После этого начались скитания по Западной Европе. Летний семестр 1894 г. Раковский провел на медицинском факультете в Цюрихе, а зимой отправился во Францию, где продолжал медицинское образование в Нанси, одновременно ведя переписку с российскими марксистами. Благо сравнительно щедрые отцовские воспомоществования позволяли жить, строить планы, перемещаться более или менее свободно.

Последний год студенческой жизни Раковский провел в городе Монпелье, где еще более сблизился с французскими социалистами, сотрудничая в их газетах и журналах.[40] Свое медицинское образование он завершил докторской диссертацией «Причины преступности и вырождения», в которой попытался вскрыть социальные корни преступности, причем шел вразрез и резко дискутировал с господствовавшими в то время теориями преступности, обусловленной, по мнению многих авторов, прежде всего наследственностью.

Автор выражал несогласие с рядом медиков и юристов, писавших по этому вопросу, в частности относительно того, является ли преступность врожденной, или же в действиях и поступках человека многое значит свободная воля. Человечество может и должно бороться с преступностью, и самое лучшее средство для этой борьбы – преодоление пороков, невежества, бедности, милосердное, благожелательное отношение ко всем людям в соответствии с великими заповедями Христа, полагал автор. В диссертации была предпринята попытка опровергнуть прежде всего теорию Чезаре Ламброзо, достопочтенного итальянского психиатра и криминалиста, взгляды которого Раковский определял как идеалистические и потому не носящие научного характера.

Несмотря на такое пренебрежительное отношение к авторитетам, ученые Монпелье проявили не просто великодушие, а широту взглядов. По свидетельству современников, защита прошла блестяще. Богатый фактический материал, его серьезная обработка, диаграммы, интересное изложение – все это вызвало восхищение членов академического совета, единодушно проголосовавших за присуждение Раковскому докторской степени в области медицины. Его книгу по теме диссертации сразу напечатали на французском языке, через три года – на болгарском, а позже – и на русском. Диссертация, вспоминал Раковский, «вызвала очень большой шум среди профессоров, студентов, а потом в печати».[41]

Скажем откровенно, ныне чтение работы Раковского не особенно впечатляет. Представляется, что она не очень-то доказательна, грешит общими местами, цитированием трудов оппонентов и далеко не всегда убедительным опровержением их взглядов. Но видимо, и диссертационные работы других авторов не были столь уж блестящими, если ученые-медики Монпелье выразили восхищение диссертацией, а издатели сразу приняли ее к опубликованию.

Окончание студенческой жизни Раковского совпало с событиями, взволновавшими Европу, – восстаниями в Армении и на острове Крит. В связи с ними Раковский написал несколько статей, в которых обратил внимание французских социалистов на необходимость выступить в защиту армян, критян, а вкупе с ними и македонских болгар, ведших мужественную борьбу против турецкого деспотизма.

Он уже тогда подметил, что недостаточное внимание к Восточному вопросу, к зловещей роли, которую играет мусульманский фанатизм, являвшийся опорой реакционнейших режимов, является одной из слабых черт международной социал-демократии. Этому вопросу Раковский посвятил и доклад, прочитанный от имени Болгарской социал-демократической партии на Лондонском международном социалистическом конгрессе 1896 г. и опубликованный затем Карлом Каутским в германском теоретическом социал-демократическом журнале «Нойе цайт».[42]

Так к середине 90-х годов Крыстю Раковский стал не только специалистом-медиком, но и зрелым социалистом, убежденным сторонником теории Маркса, квалифицированным публицистом и оратором, сравнительно широко известным в кругах европейских социалистов.

2. В международном социалистическом движении

После окончания университета и защиты в 1897 г. диссертации перед Крыстю встал тривиальный, но жизненно важный вопрос: «Что же дальше?» Несмотря на широкие контакты с зарубежными социалистами, его помыслы и деятельность были в первую очередь связаны с Болгарией. Приходилось, однако, учитывать, что он являлся румынским подданным. Наконец, хотел поехать в Россию, тем более что он собирался жениться, как уже отмечалось выше, на русской девушке Елизавете Рябовой, с которой познакомился в Швейцарии, а позже учился вместе с ней в университете в Монпелье.

В 1893 г. в жизни болгарской студенческой колонии произошел трагический случай. Покончил жизнь самоубийством друг Раковского Слави Балабанов, который страдал депрессией. Многие связывали его болезнь с желудочно-кишечными заболеваниями, отразившимися на психике Балабанова. Но некоторые близкие к нему друзья считали, что причиной самоубийства могла послужить неразделенная любовь к Лизе Рябовой, которая предпочла Раковского. В предсмертном письме от 25 марта 1893 г., адресованном Крыстю, о любовной драме прямо не говорилось, но последние слова Балабанова звучали так: «Прощайте все: прощай, Георгий (Бакалов. – Авт.), прощай, Стоян (Ноков. – Авт.). Прощайте и Вы, Лизавета Павловна».[43] К Бакалову и Нокову Балабанов обратился на болгарском языке, а к Е. Рябовой на русском.

Лиза была дочерью актера Императорских театров Павла Яковлевича Рябова. Окончивший в 1857 г. Московское театральное училище, Рябов вначале работал музыкантом, но большие способности проявил в драматическом искусстве и с 1862 г. являлся одним из ведущих актеров Малого театра, где играл до 1900 г., а в 1877 г. инсценировал для своего театра гоголевские «Мертвые души».

Дочь по его стопам не пошла, решила стать медиком и поехала учиться в Швейцарию. Оба молодых врача летом 1897 г. отправились в Москву, воспользовавшись, в частности, тем, что там происходил международный медицинский съезд. Сам факт, что только что получивший ученую степень Раковский был допущен на это внушительное научное собрание, был свидетельством его незаурядных способностей и умения добиваться своего. Действительно, открытый 7 августа 1897 г. в Большом театре XII международный съезд врачей рассматривался в России как большая честь для страны и ее властей. В президиум входили члены царской фамилии, заседания открыл речью на латинском языке министр народного просвещения граф И. Д. Делянов. В ложах восседали дамы в роскошных туалетах, мужчины во фраках. Зрительная зала была блестяще освещена. В глубине сцены находился большой портрет государя императора, окруженный лавровыми деревьями и пальмами. На съезде выступали светила русской и мировой медицины Н. В. Склифосовский, Р. Вирхов и многие другие.

Но Крыстю и Лизе намного важнее были их будущие семейные дела, тем более что на то, что происходило в Большом театре, они смотрели как на бессмысленную показуху. Едва показавшись на съезде, Раковский более туда не заглядывал. Прожив в доме отца невесты около двух недель и получив благословение на брак, Елизавета с женихом отправились в Геленджик, имение его отца в Добрудже, где 30 августа сыграли свадьбу.[44]

Будучи еще студентом в Швейцарии, Раковский несколько раз ездил в Болгарию, встречался с социалистическими деятелями, выступал с рефератами. Вместе с тем его заинтересовала проблема международных отношений на Ближнем Востоке и роль Российской империи в решении балканских дел и Восточного вопроса в целом. Он написал книгу «Россия на Востоке», которую удалось выпустить в Болгарии.[45] Издателем книги стал видный социалист-просвещенец Георгий Бакалов, благодаря неутомимой деятельности которого болгарский читатель познакомился с огромным массивом ценной художественной и научно-популярной отечественной и особенно зарубежной литературы.[46]

Если иметь в виду, что в Болгарии того времени выразители общественного мнения четко делились на русофилов и русофобов (преобладали первые), а в своей книге молодой Раковский предпринял попытку подняться над крайними позициями и осуществить более или менее объективное исследование (разумеется, ограниченное марксистскими догмами), то становится ясным, какой переполох вызвала его работа в прессе, прежде всего русофильской. «Слепая история бросила нас к самым стопам России, но и руки этого великана, голова которого достигает вечных льдов, не так уж коротки и при любом волнении дотягиваются до нас. Одни болгарские граждане считают это обстоятельство высшим благом для Болгарии. Другие видят в русском влиянии огромную ношу, которая обрушится как ночная метель на крохотную и бедную болгарскую хижину» – так начиналась эта первая книга Раковского.[47]

В работе доказывалось, что после поражения России в Крымской войне 1853–1856 гг. она более не могла вести откровенно завоевательную войну против Турции – против нее немедленно ополчилась бы новая европейская коалиция. Единственным путем обеспечить себе господство или влияние в турецких землях, особенно европейских, оставалась поддержка национальных движений и, следовательно, освободительных войн. Благодаря этому можно было бы заслужить благодарность освобожденных народов и попытаться вовлечь бывшие турецкие провинции в свою орбиту влияния. Именно в этом Раковский видел главный смысл Русско-ту рец кой войны 1878–1879 гг. Так или иначе, в результате появления этой работы Раковский стал известной в Болгарии личностью, вокруг которой происходили ожесточенные споры.

Намереваясь жить в Болгарии, молодые супруги отправились после свадьбы в Софию, где сдали государственные экзамены по медицине, чтобы получить право на врачебную практику. Правда, Крыстю было в основном не до этих экзаменов. Он вспоминал, что зиму 1897/98 г. он «провел в усиленной социалистической агитации по всем городам Болгарии, чередуя темы своих речей, говоря один день о задачах социал-демократии и рабочего класса, другой день – о внешней политике русского правительства, третий день – о преступности и т. д.».[48]

Однако отец Крыстю настоял на возвращении сына вместе с женой в Румынию для прохождения военной службы, ибо в противном случае Крыстю потерял бы право на наследство. Весной 1898 г. последовал третий экзамен по медицине – на этот раз в Бухарестском университете, который также оказался успешным, а в сентябре Крыстю был назначен заведующим воинским госпиталем в Констанце. Именно в это время его стали называть на румынский манер Христианом. Новое имя он сохранил на всю жизнь.

Христиан надеялся, что, отслужив в армии, он сможет отказаться от румынского подданства и возвратится в Болгарию. Но судьбе было угодно распорядиться иначе, и Раковский фактически расстался с родной страной. Он сможет только на сравнительно короткие сроки приезжать в Софию всего три раза по политическим делам (об этом мы расскажем немного ниже) и больше свою страну не увидит никогда.

На первых порах, по всей видимости, причиной этого были стремления молодой супруги, которая тосковала по родине и стремилась жить в Москве или, еще лучше, в Северной столице. Вначале Елизавета вроде бы на какое-то время отправилась к родителям в гости и предполагала вскоре возвратиться. Постепенно, однако, становилось ясным, что Лизе не очень хочется возвращаться в балканскую провинцию, несмотря на нежные чувства к мужу. В результате, будучи женатым на русской и сохраняя тесные связи в среде русской социал-демократии, где его хорошо знали, Раковский решает переехать в Россию.

Отбыв военную повинность, он в марте 1900 г. отправился в Петербург, где его ждала Елизавета. Полиция следила за каждым шагом Раковского, известным ей в качестве политического смутьяна. В архивном фонде Особого отдела Департамента полиции сохранилось досье «О румынском враче Крыстю Георгиеве Раковском».[49] В одном из донесений, которые там накапливались, говорилось, что в Санкт-Петербург прибыл молодой румынский врач Раковский к своей жене Елизавете Ивановне (непростительная ошибка для Особого отдела – напомним, что отца Лизы звали Павлом и он был достаточно известной личностью!), проживающей по адресу: Ореховский переулок, дом № 4, квартира 3. Здесь же в Петербурге проживала в это время, как сообщалось в донесении, и сестра Раковского Анна, которая училась на женских Бестужевских курсах.

Полковник Особого отдела Будзилович сообщал: «По сведениям здешней и заграничной агентуры, названный Раковский представляется крайне смелым и убежденным революционером и дальнейшее его пребывание здесь только укрепит его революционные связи и даст возможность активно проявить свое вредное направление».

Предостережения полиции оказались не напрасными. В Петербурге Раковский принял активное участие в полемике народников и марксистов, публиковался в печатных органах «легальных марксистов» «Наше слово» и «Начало». Продолжая интенсивную литературную деятельность, он выпустил на болгарском языке книгу «Политическое значение дела Дрейфуса» (она разоблачала антисемитский характер суда над французским офицером-евреем А. Дрейфусом, обвиненным в шпионаже в пользу Германии), а также небольшую полемическую брошюру против спиритизма «Наука и чудо». Переработав свою докторскую диссертацию, он издал ее в популярной форме под названием «Несчастненькие» под псевдонимом «женщины-врача» Е. Станчевой.[50]

Как раз в то время, когда Раковский оказался в российской столице, там развернулась страстная полемика между «легальными марксистами» и сторонниками революционной интерпретации учения Маркса. Особо ожесточенный, буквально злобный характер носил спор между Г. В. Плехановым и П. Б. Струве. По поручению Плеханова в Питер приехала В. И. Засулич, отстаивавшая взгляды эмигрантов-революционеров. Помимо теоретических разногласий возникли неурядицы чисто практического свойства. Струве выражал негодование недостаточной конспиративностью Засулич, которая, по его мнению, могла провалить организацию. Появление Раковского подлило масла в огонь, тем более что заранее было известно, на чьей стороне он окажется в споре. «Раковский внесет беспорядок в нашу организацию», – опасался Струве.[51] Видимо, именно по его предостережению питерские марксисты отказывались собираться в квартире, где проживали Раковские.

Пребывание Христиана в России и на этот раз оказалось недолгим. 26 марта 1900 г. он получил уведомление петербургского градоначальника о высылке из страны, 30 марта был на приеме в Департаменте полиции, где ходатайствовал об отмене высылки. С аналогичным прошением к министру внутренних дел обратилась его супруга. «Родившись и воспитавшись в России, – писала она, – я считала бы для себя горем необходимость покинуть мою родину, и поэтому запрещение моему мужу жительства в Петербурге совершенно расстроило бы нашу семью».[52]

Однако ходатайство Раковских об отмене высылки принято во внимание не было. Полиция сообщила Христиану, что он должен покинуть страну через Ревель. Раковский выехал в этот город и ожидал там германский пароход, на котором должен был отправиться в Любек. Даром, однако, он времени не терял. В ожидании корабля он завершил новую книгу, на этот раз о политическом положении во Франции, которую начал писать еще в Питере по заказу издательского товарищества «Знание». Это было либеральное печатное объединение, основанное в 1898 г. группой литераторов (К. П. Пятницкий и др.) при содействии столичного Комитета грамотности (просуществовало это издательство до 1913 г. и выпустило массу ценных книг).

В работе прослеживалась политическая история страны со времени свержения Наполеона III в 1870 г. до конца века, причем затрагивались в основном драматические моменты, начиная с колониальной экспедиции в Индокитай («тонкинской экспедиции») и завершая антисемитской кампанией, связанной с «делом Дрейфуса».

Работа была опубликована в том же 1900 г. под псевдонимом Инсаров, взятым в честь тургеневского героя.[53] Появление этой новой книги свидетельствовало, что Христиан уже свободно владел пером, писал легко, увлекательно, образно. И хотя его работы не сосредоточивались на строго отобранной тематике, не отличались глубиной проникновения в ту проблематику, которой он занимался в каждый данный момент, он стремился использовать максимум источников на разных языках, не допускал произвольных оценок, выступал в качестве аналитика, а не легковесного журналиста.

Он все более склонялся к тому, чтобы посвятить свою жизнь не медицине, а общественно-просветительской деятельности. Считая, что наилучшие знания для этого он может получить в области юриспруденции, Христиан, приехав на этот раз во Францию, сразу же поступил на юридический факультет Сорбонны.

Однако мысль о возвращении в Россию его не покидала. В октябре 1900 г. из Парижа он пишет новое прошение на имя директора Департамента полиции о разрешении въезда в империю. Одновременно он попытался использовать более надежный путь. Через посредников чиновники Департамента полиции получили довольно крупную взятку. Сумма ее осталась неведомой, но, видимо, была такова, что оказалась веским аргументом. В январе 1901 г. означенный департамент милостиво разрешил Христиану Раковскому жительство в России с предупреждением, чтобы он не занимался политической деятельностью.[54]

Возвратившись в Петербург, Раковский, по его словам, «застал там пустыню» после студенческих волнений 1901 г., в результате которых многие бунтующие студенты были сданы в солдаты, а ряд прогрессивных литераторов, как революционеров, так и «легальных марксистов», оказались в тюрьме или в ссылке.

Именно в это время на Раковского обратил внимание Ульянов-Ленин. Лично они не были знакомы, но Владимир Ильич увидел в Христиане Георгиевиче, как его все чаще стали именовать на русский манер, лицо полезное не только публицистическими и полемическими способностями, но и материальным достатком, которым он был готов охотно делиться с подпольными организациями. Эта сторона участия Раковского в социал-демократической деятельности стала особенно ощутимой с 1903 г., когда скончался его отец и он смог полностью распоряжаться сельскохозяйственным имением в Мангалии, став своего рода «революционным помещиком».

Христиан Раковский был единственным крупным землевладельцем, который, сохраняя свою собственность и ведя хозяйство передовыми для своего времени методами, в то же время передавал значительную часть доходов на нужды социал-демократии и сам активно участвовал в румынском, болгарском, европейском социалистическом движении.

По предложению Ленина Раковский написал для газеты «Искра» статью о Парижском конгрессе II Интернационала 1900 г., а начиная с 1903 г. стал выделять значительные денежные суммы на издание русских социал-демократических газет «Искра», «Социал-демократ», «Голос», «Наше слово». Происходило это уже в то время, когда в РСДРП произошел раскол на большевиков и меньшевиков, которые жестоко враждовали друг с другом. Раковский же оказывал материальную помощь обеим группировкам, надеясь, что интересы борьбы в конце концов заставят их пойти на объединение. Так постепенно формировалась специфическая позиция Христиана, который стремился поддержать объединительное движение социал-демократов в национальном и в международном масштабах.

От имени ЦК РСДРП лидер меньшевиков Ю. О. Мартов обращался к Раковскому: «Нельзя ли достать для нас немного денег у Вас… Очень нужно!» И через некоторое время извещал: «Получили Ваше письмо и деньги. Спасибо!»[55] Материальной поддержкой Раковского пользовались социалисты различных политических взглядов, часто непримиримо враждовавшие друг с другом. Среди них были лидер болгарских левых социалистов Благоев, большевистский руководитель Ленин, меньшевики Плеханов, Засулич, Дан, Мартов, независимый социал-демократ Троцкий. В таком перечне лиц, получавших помощь, сказались не только щедрость, но и широта политических воззрений Раковского.

Особо близкие связи постепенно устанавливались с юным, но уже широко известным в социалистических кругах Львом Давидовичем Троцким. Впервые оба они встретились в 1903 г. в Париже, а затем продолжали встречи в Швейцарии и контакты по переписке.[56] К этому времени Троцкий проявил себя как человек, овладевший искусством живого, хлесткого, логичного и в то же время едкого репортажа. Он стал известен как решительный и в то же время высокомерный критик ленинского организационного догматизма на II съезде РСДРП в 1903 г. Звезда Троцкого восходила на мировом социалистическом небосклоне быстрым темпом.

Весьма критически относившийся к авторитетам, Троцкий вопреки своему обыкновению почти с самого начала знакомства стал испытывать к Раковскому чувство глубокой симпатии, подкрепляемой близостью воззрений. В определенной мере это чувство подпитывалось дружескими эмоциями, которые проявляли по отношению к Раковскому немногие авторитетные для Троцкого деятели. Через много лет Троцкий вспоминал, что Вера Засулич рассказывала ему в 1903 или 1904 г. «о той горячей симпатии, которую вызывал к себе юноша Раковский, способный, пытливый, пылкий, непримиримый, всегда готовый ринуться в новую свалку и не считавший синяков. Политическое мужество с юных лет сочеталось в нем с личной отвагой».[57]

Вначале между Троцким и Раковским установились деловые взаимоотношения в рамках деятельности российских социал-демократов и их западноевропейских коллег. 3 февраля 1904 г. Троцкий обратился к «дорогому Христиану Георгиевичу» с просьбой оказать помощь в изготовлении фальшивых документов для Г. В. Плеханова, с которыми тот намеревался поехать в Россию. Через несколько месяцев, 8 июня 1904 г., Троцкий сообщал Раковскому о получении его письма по поводу воспоминаний, над которыми Троцкий работал, а Раковский собирался опубликовать на болгарском языке. Троцкий сообщал о подготовке русского издания и просил адресата подумать над возможностью выпуска книги и в Румынии.[58]

Сближение усилилось после второй эмиграции Троцкого, после того как он – руководитель Петербургского Совета рабочих депутатов – был осужден и бежал еще во время этапа.

В это время Троцкий поставил своей задачей восстановление единства российской и международной социал-демократии. Он возобновил переписку с Раковским. Теперь они уже обращались друг к другу на «ты», Троцкий начинал письма словами «дорогой друг», а перед подписью в письме от 14 декабря 1906 г. писал: «Надеюсь вскоре встретиться с тобой. Крепко обнимаю тебя». В этом письме Лев Давидович в несвойственной для него форме высоко оценивал недавно полученную им книгу Раковского «Современная Франция», вышедшую уже довольно давно на русском языке, но которую Троцкий ранее не читал.[59] К контактам, взаимоотношениям, совместной деятельности Раковского и Троцкого мы будем возвращаться неоднократно. Их дружба и совместная политическая деятельность с начала века продолжались почти до середины 30-х годов и являлись важным элементом политического развития Христиана Раковского.

Еще в 1903 г. Раковского постигло большое горе. Во время родов скончалась его жена Елизавета. Христиан мучительно переживал ее смерть и, по свидетельству родных, не мог ее забыть до конца своих дней. Почти сразу после смерти жены Раковский покинул Россию, возвратился во Францию, где более полугода жил в деревне Болио (департамент Луара), работая врачом. Но после смерти отца он возвратился в Румынию, принял на себя хозяйство Мангалии, установил связи с румынскими социалистами.

Отметим попутно, что в 1900–1904 гг. Раковский активно сотрудничал во многих русских газетах и журналах, причем не только марксистского направления. Его статьи исторического характера появлялись в популярных авторитетных журналах «Мир Божий», «Вестник Европы», «Образование», «Русская мысль». Он попробовал свои силы в беллетристике и напечатал в журнале «Юный читатель» повесть «По северу России». Как видно, этот первый блин оказался комом, и больше такого рода авантюры явно не имевший способностей к художественному творчеству Крыстю не предпринимал.

В 1903 г. в жизни и деятельности Христиана Раковского происходят изменения, которые можно считать важной вехой в его биографии. После раскола РСДРП на большевиков и меньшевиков Раковский, несмотря на известную долю симпатии к Ленину, который умел очаровывать «нужных людей», остался на стороне Плеханова и Засулич, то есть меньшевиков.

В то же время летом этого года он по просьбе Димитра Благоева приехал в Болгарию для оказания помощи благоевцам в борьбе против их политических противников. Приближался X съезд Болгарской рабочей социал-демократической партии, на котором, как это было очевидно, произойдет раскол. На съезде, когда единая партия разделилась на две враждовавшие между собой политические организации – партию тесных социалистов, или тесняков, и партию широких социалистов, он, несмотря на колебания, остался с Благоевым.

Раковский подчинялся партийной дисциплине, но его западноевропейское воспитание и знакомство с цивилизованными методами ведения полемики сделали его выступления существенно иными, чем могли ожидать «тесные социалисты» (т. с. – Авт.). Чуть позднее, во время дискуссий ортодоксов с центристами («анархо-либералами», как их презрительно прозвал Благоев), Г. Бакалов опишет вид полемики, свойственный идеологам БРСДП (т. с.): «Справедливости ради скажем, что никогда “широкие”… не доходили до такого исступления, в которое впали наши громовержцы». Он вспоминал, что даже небольшое возражение, высказанное в ходе партийного съезда в Пловдиве в июле 1904 г., вызвало у Д. Благоева «истерический припадок… последний требовал закрыть съезд несколькими громогласными словами, которые выходили не только неслышными, но и бессмысленными».[60] Раковский же, пройдя через западные университетские традиции, общаясь с политической элитой многих европейских стран, вряд ли мог позволить себе «роскошь» впасть в «исступление». Напротив, даже политические противники неоднократно подчеркивали, что его речь отличалась корректностью и строгой логикой.

В опубликованных речах Раковский прежде всего обращал внимание на два компонента марксистской доктрины: на ее теоретическую и практическую части. Первые части этих работ были посвящены анализу «материалистического понимания истории», исследованию основных положений «научного социализма», как называли марксисты свою доктрину, на деле не выходившую за пределы социальной утопии. Вторая часть рассматривала задачи социализма, вычленяя понятие «конечной цели», совершая плавный переход к тактике ее достижения и тем самым затрагивая суть болгарских тактических разногласий.

Постепенно становилось понятным, что взгляды К. Раковского начинают претерпевать весьма существенные изменения. Несколько ранее в своей книге «Тревога из-за призраков» политический оппонент Раковского, лидер так называемого «широкого» варианта болгарского социализма Янко Сакызов писал, что в БРСДП (т. с.) есть люди (речь явно шла о Раковском), «которые отличаются по своему пониманию и деятельности от “благоевцев”, но тем не менее также считаются “тесными”».[61] Сакызов был убежден, что социалистическая позиция Раковского на самом деле была намного гибче, чем это казалось. Он отмечал, что Раковский уже не раз высказывал мнение, что «мало причин для раскола» двух болгарских социал-демократических партий.

При всем уважении к «дедушке», как называли Благоева многие молодые социалисты, Крыстю все отчетливее понимал, что «тесный» курс этого деятеля неизбежно ведет к сектантству. Благоев требовал, чтобы социал-демократы вели работу только среди городского пролетариата, отказывался привлекать в социал-демократические организации представителей средних городских слоев и тем более крестьян, которых считал реакционной массой. «Широкие», по мнению Раковского, были более практичными – они готовы были привлекать на сторону социализма непролетарские слои, включая крестьян, не отказывались в известных случаях от сотрудничества с другими партиями. Раковскому были чужды их реформистские идеи, но оснований для раскола и тем более для ожесточенных взаимных нападок он не видел.

В соответствии с позицией Международного социалистического бюро (МСБ) II Интернационала о том, что в каждой стране должна существовать только одна социалистическая партия, он развернул борьбу за объединение «тесных» и «широких». Обе силы энергично выступили против его предложений. В результате произошел конфликт с Благоевым. Раковский перешел на позиции центризма, которые он считал теперь наиболее реалистическими и конструктивными для дела рабочего класса. Отчуждение от болгарских социал-демократов было одной из причин того, что Христиан вновь покинул родную страну.

Окончательно переселившись в 1905 г. в Румынию, Раковский занялся своим имением в Мангалии, которое ему удалось превратить в образцовое хозяйство. Но в центре внимания стояли актуальные политические проблемы. Дело в том, что созданная еще в 1893 г. Социал-демократическая рабочая партия Румынии быстро превратилась в организацию радикально-демократического характера, и в 1899 г. большая часть ее членов влилась в Либеральную партию. Самостоятельная рабочая партия же в стране попросту исчезла. Полный сил и энергии, Раковский нашел новое широкое поле для своей деятельности. Он установил связь с журналистом и политиком Константином Доброджану-Геря, в свое время участвовавшим в основании Социал-демократической партии.[62] Совместно с ним и другими деятелями (Ш. Георгиу, М. Бужором и др.) Раковский начал создавать вначале небольшие ячейки, а затем и более крупные организации новой Социал-демократической партии. Ее первый съезд в 1910 г. принял программу и устав, высказался за ликвидацию «эксплуатации труда в любых формах и замену ее социализацией средств производства». Программа содержала требования всеобщего восьмичасового рабочего дня, права на забастовки, объединения рабочих и др.

В Румынии Раковский стал весьма плодотворным и успешным политическим журналистом, выступавшим на разнообразные внутренние и международные темы. По нашим подсчетам на основании национальной библиографии, в 1897–1916 гг. на румынском языке были опубликованы 473 названия его брошюр, статей, интервью и других материалов.[63]

В первые годы его статьи были посвящены в основном болгарскому социалистическому движению, политике Румынии в Добрудже, македонскому вопросу, российской политике и дипломатии на Балканах. С 1900 г. журналист сосредоточился в основном на румынских сюжетах, критикуя политику правивших и оппозиционных партий, анализируя кризис в социалистическом движении. Ставил он и концептуальные вопросы, например в статье «Патриотизм и социализм».[64]

Христиан находил время и для историко-политического анализа. Вроде бы неожиданно он заинтересовался личностью виднейшего австрийского дипломата и государственного руководителя князя Клеменса Меттерниха, фактического главы правительства этой страны с 1809 г., ее министра иностранных дел вплоть до революции 1848 г. Однако, если прочитать его книгу о Меттернихе, выпущенную в 1905 г. в Петербурге в серии «Жизнь замечательных людей», основанной в 1890 г. известным издателем Ф. Павленковым, можно убедиться, что этот интерес был вполне объясним.[65]

Автор попытался показать уникальный характер той личности, которая в течение нескольких десятилетий держала в своих руках Австрийскую империю, умело натравливала одни ее национальности на другие, являлась фактическим создателем Священного союза великих держав, не допустила в то время объединения Германии в единое государство и всячески мешала укреплению позиций в Европе царской России. Автор делал вывод, что нельзя назвать обыкновенным человека, умевшего в течение 38 лет не только поддерживать влияние такого «мягкого» государства, каковым была Австрийская империя, но и стать фактическим руководителем политики всей Европы. На эту работу Раковского ссылаются специалисты вплоть до наших дней.

Немалое место в политической биографии Раковского этого времени заняло его участие в судьбе матросов мятежного броненосца «Потемкин». Раковскому и другим румынским социал-демократам пришлось приложить немало усилий, чтобы правительство Румынии приняло потемкинцев, приведших свой корабль в порт Констанцу (как раз сравнительно близко от имения Раковского в Мангалии), в качестве политических эмигрантов. Договорившись о приеме, Христиан поднялся на корабль, чтобы сообщить эту весть мятежным морякам.

Он взял на себя большую личную ответственность, даже в какой-то мере проявил авантюризм, заверив членов экипажа, что на румынской территории они останутся неприкосновенными, получат право убежища, хотя сам не был еще полностью уверен в этом. Раковский и его товарищи участвовали в эвакуации матросов с корабля, а в следующие месяцы и даже годы в спасении их жизни, скрывали их от агентов царских охранных служб.

Одного из матросов по фамилии Козленко Раковский нанял на работу в свое имение в качестве кучера. Любопытно, что племянница Раковского Лиляна Гевренова в своих воспоминаниях сочла, по-видимому, неудобным называть «революционера» Козленко кучером и отрекомендовала его в качестве управляющего имением.[66] Впрочем, вполне возможно, что сам Раковский под влиянием советско-коммунистических догм рассказывал своей племяннице о Козленко именно в таком «более высоком» качестве.

Тогда же, в 1905–1906 гг., совместно с ЦК РСДРП, в котором во время российской революции произошло некоторое сближение между большевиками и меньшевиками, Раковский организовал крупную международную кампанию в защиту потемкинцев. В румынской печати он опубликовал цикл статей о российской революции и, в частности, о восстании на «Потемкине». Газета «Адеварул» («Целостность») из номера в номер печатала в июле 1905 г. цикл его интервью об этом выступлении, которое преувеличенно именовалось «эпохальным».[67]

А вслед за этим Раковский совместно с одним из участников восстания меньшевиком А. П. Березовским, выступившим под псевдонимом Кирилл, написал книгу об этой авантюрной, но в то же время героической эпопее. Работа была опубликована в Вене, Амстердаме и даже Петербурге (воспользовались резким ослаблением цензуры после царского Манифеста от 17 октября 1905 г., возвещавшим поворот России к свободам).

Правда, книга была издана только под авторством Кирилла. Раковский счел целесообразным отказаться от авторских прав. Он полагал, что довольно объемистый труд (свыше 250 страниц) будет выглядеть более внушительным в пропагандистском смысле, если предстанет как произведение только участника восстания.[68] Для достоверности, однако, в предисловии было указано от имени Кирилла: «В сборе всего необходимого материала для составления задуманного мною описания весьма деятельное участие принимал также и тов. Раковский. Помогая матросам первое время устраиваться в Румынии, он находился в самых живых сношениях со всеми нами и, думая восстановить полное содержание “потемкинской истории”, расспрашивал матросов о всех ее подробностях. Он оказал этим громадную помощь и пользу задуманному мною труду».[69]

Через два десятилетия именно эта книга и личные рассказы Раковского послужили фактической основой кинофильма Сергея Эйзенштейна «Броненосец “Потемкин”».

Когда в 1907 г. Раковский встретился с Троцким на Штутгартском конгрессе II Интернационала, они вместе с Мартовым и Плехановым внесли проект резолюции с оценкой значения бунта матросов на «Потемкине», которую конгресс принял единогласно.[70] Можно полагать, что текст резолюции был написан именно Раковским, так как он был единственным человеком из названной группы, который принимал непосредственное участие в решении судеб экипажа корабля.

В 1907 г., когда во время крестьянского восстания в Румынии начались аресты рабочих и крестьянских деятелей, был арестован и Раковский под предлогом, что он не имел официально зарегистрированного подданства. Это была ошибка, так как именно для получения подданства Христиан поселился в Румынии и даже служил в ее королевской армии. Но в оформлении подданства была найдена какая-то бюрократическая неточность, которой воспользовались полицейские чины.

Христиан вскоре был освобожден и призван в армию в качестве военного врача. Правда, на подавление восстания его послать не решились. Он находился в казарме в Констанце, а тем временем вновь решалась его судьба. Правительство либерала Иона Брэтиану, пришедшее к власти в январе 1909 г., поставило вопрос о судебном выяснении «национальности Раковского». Бухарестский суд признал его болгарским подданным и исключил из списка избирателей. А вслед за этим Раковский был изгнан из Румынии (одновременно он был лишен офицерского звания), что не положило предела его фактической деятельности в королевстве и связям с румынскими социалистами и другими общественными деятелями, не прекращавшими добиваться его возвращения.

За судьбой Раковского внимательно следил и выдающийся русский писатель Владимир Галактионович Короленко, с которым Раковский был знаком еще с 1900 г. Тогда Короленко вступился за Крыстю, депортируемого из Российской империи, пытался, хотя и безуспешно, отстоять его право проживать в Петербурге, хлопотал за него через разных лиц.[71]

Знакомство возобновилось в Румынии, куда еще с середины 90-х годов Короленко приезжал по приглашению брата своей жены Василия Семеновича Ивановского – военного врача, народника, который многократно подвергался арестам, бежал из заключения, а в 1877 г. стал политическим эмигрантом. Он жил в городе Тулча под фамилией Петра Александрова (а с 1906 г. в Румынии жила и сестра жены Прасковья Семеновна Ивановская, также народница).[72] Брат и сестра Ивановские сблизились с Раковским в 1905 г., помогая ему оказывать помощь матросам «Потемкина». Именно при их посредничестве Короленко вошел в круг руководителей румынского социалистического движения. Особенно тесная дружба установилась у него с Доброджану-Геря, о чем доносил в Департамент полиции руководитель русской царской агентуры в Румынии полковник Будзилович.[73]

Отношения с Раковским не были столь близкими, но взаимная симпатия и сходство взглядов по политическим вопросам (отнюдь не касательно социальной теории – Короленко решительно отвергал марксизм) вскоре стали бесспорными. Проявлением дружеских отношений был и обмен фотоснимками.[74]

Несколько лет Раковский скитался по Европе. Он жил во Франции, Германии, Бельгии, Болгарии. Несколько раз он пытался нелегально проникнуть в Румынию. 26 февраля 1911 г. начальник жандармерии Одессы докладывал в Особый отдел Департамента полиции, что Раковский тайно прибыл в Румынию и по случаю выборов в парламент выпустил воззвание к рабочим и крестьянам, а от правительства потребовал пересмотра дела по лишению его подданства и изгнанию из страны. Правительство в этом отказало и лишь разрешило остаться в стране на несколько дней. 24 марта Христиан был доставлен к границе Болгарии, но болгарские власти отказались его впустить. Он был отправлен на пароходе в Константинополь и высажен на берег. При высадке Раковский был встречен турецкими революционерами, которые его бурно приветствовали. Он даже посетил парламент Турции, где властвовали так называемые младотурки, совершившие перед этим государственный переворот под знаменем европеизации страны. Раковский выступил с благодарственной речью за оказанный ему радушный прием. Председатель парламента Ахмат Риза-бей отметил, что сам бывал в изгнании и понимает положение Раковского, который может оставаться в Турции столько, сколько пожелает.[75]

Однако задерживаться в Стамбуле Раковский не стал. Он обратился к властям Болгарии с официальным ходатайством о разрешении ему возвратиться на родину, получил таковое и весной 1911 г. легально приехал в Софию.

3. Объединительная кампания и газета «Напред»

Именно в этот период Раковскому была оказана большая честь – он был введен в состав МСБ, информационно-распорядительного органа II Интернационала. Это не означало превращения Христиана в одного из руководителей мирового социалистического движения. Видимо, мотивы его включения в МСБ были двоякими: во-первых, это была демонстрация солидарности с гонимым и преследуемым румынским социалистическим лидером, во-вторых, привлечением Раковского МСБ подчеркивало важность ситуации на Балканском полуострове, в европейском «пороховом погребе», где назревал военный конфликт. Тем не менее Раковский сразу стал активным и деятельным членом международного органа, что проявилось в стремлении провести его объединительный курс в болгарском социалистическом движении.

Этот курс Раковский стал пропагандировать приблизительно с 1908 г. Несколькими годами ранее одобривший разрыв тесняков с общедельцами, как стали называть «широких» социалистов, Крыстю теперь на базе опыта международного социалистического движения изменил свое мнение и стал настаивать на слиянии обеих партий.

Помимо внешних идеологических причин, существенных для обоснования новой примиренческой (центристской) позиции Раковского, были и причины личного характера. Практически сразу после Амстердамского конгресса в БРСДП (т. с.) возникло и начало развиваться новое, центристское течение, в которое волею судеб включились личные друзья Раковского. Среди них надо назвать Георгия Бакалова, дружба с которым не прекращалась с 1894 г., Николу Харлакова, Романа Аврамова, позже Николу Сакарова, единомышленницу и племянницу Койку Тиневу.

Первоначальной причиной внутрипартийных разногласий стал спор о печати, жертвой которого оказалась издательская деятельность Г. Бакалова, уже тогда прекрасного публициста и умелого редактора. Внешне защищая централизм рабочей печати, идеологи БРСДП (т. с.) во главе с Г. Кирковым обеспокоились тем, что редактируемый Бакаловым журнал «Работнишко дело» может предстать в глазах читателей интереснее и популярнее довольно тяжеловесной газеты «Работнически вестник» – центрального партийного органа. Скоро вся партия оказалась втянутой в шумную дискуссию.

Накануне XII съезда БРСДП (т. с.) (1905) разногласия приобрели крайне острый характер. В результате Д. Благоев заявил, что взгляды внутрипартийной оппозиции мало чем отличаются от позиции «общедельцев». Статьи, опубликованные накануне партсъезда, потрясли Раковского. Фактически они стали последней каплей, определившей его продолжительную (вплоть до 1912 г.) центристскую позицию в социалистическом движении Болгарии. Несмотря на свою исключительную занятость, он написал критическую статью о положении в БРСДП (т. с.) и опубликовал ее в совместном с центристами сборнике «Интеллигентский индивидуализм или интеллигентская диктатура».[76]

Интересно, что, в отличие от других авторов – Г. Бакалова, Н. Харлакова и Р. Аврамова, Х. Раковский позволил себе более свободный стиль публицистического общения. Его не связывала внутрипартийная субординация. К тому же он достаточно уверенно ощущал себя в международном социалистическом движении, которое, несмотря на внешнюю позу, все же довольно скептически относилось к мелким и разрозненным балканским партиям и группам. В результате он прямо писал об отсутствии свободомыслия внутри партии. Там, где отрицается возможность «свободно проявлять свою волю и мысль», подчеркивал Раковский, отрицаются устои партийного существования. Более того, Раковский прямо называл виновников сложившегося в партии положения. По его мнению, это были Д. Благоев и его соратник Гаврил Георгиев.[77] Именно эти люди, утверждал Раковский, исключают БРСДП (т. с.) из всемирного «социального движения пролетариата». И далее: «Г. Георгиев и Д. Благоев хотят заменить исторический опыт нашей партии своим личным, ее историческому развитию они противопоставляют несколько силлогизмов собственной фабрикации».[78]

Партийный съезд, на котором произошло обособление так называемых «анархо-либералов» (так окрестил отступников Благоев), прошел без участия Раковского. Но Раковский о нем знал и мог реалистически судить о положении в партии. Съезд интересен еще и своей внутренней атмосферой, той поведенческой моделью, с которой позже жизнь будет сводить К. Раковского неоднократно. Как писал Г. Бакалов, съезд напоминал атмосферу «публичного дома». Власть политических лидеров БРСДП (т. с.) уже тогда была «бесконтрольна», и «самозваные диктаторчики» третировали оппозицию «как уродов, извергов, разбойников и не давали им возможности легальной борьбы в рамках партии».[79] Так складывалась мучительно знакомая картина механического уничтожения любого инакомыслия. Сначала это случилось, в частности, в Болгарии, потом много страшнее подобное произошло и в СССР, став фрагментами показательных и все более фальшивых советских съездов и одиозных политических судебных процессов.

Пока же партия «тесных» раскололась, и на месте оппозиции возникла весьма своеобразная организация – центристская группа «Пролетарий». С 1906 г. болгарских центристов и Раковского тесно связывал общий курс достижения партийного единства на платформе разумного компромисса.

Частичное объединение социал-демократического движения Болгарии было достигнуто в 1908 г., когда «Пролетарий» вошел в состав партии «широких социалистов», правда на позициях автономной левой фракции. В результате возникла формально новая партия – БРСДП (объединенная), которую чуть позднее пополнила еще одна небольшая группа участников. Речь идет о так называемых «прогрессистах», в числе которых были не просто друзья, но и родственники Раковского, в частности его племянница Койка Тинева. Произошло это так. Группа, складывавшаяся вокруг К. Тиневой и Н. Сакарова, встала в оппозицию к ЦК БРСДП (т. с.) и, в свою очередь, получила от Благоева кличку «прогрессистов». Благоев обвинил представителей этого течения в удовлетворении личных амбиций.[80] На протяжении последних месяцев 1908 г. группы «прогрессистов» исключались из БРСДП (т. с.). Надежды на изменение партийной линии не было. В конце концов 97 членов партии отделились от БРСДП (т. с.) и примкнули к «левице» в «объединенной» партии.

С уходом «прогрессистов» из этой БРСДП (т. с.) в социал-демократическом движении Болгарии завершилось обособление центристских групп. С этого же момента в полный рост встал вопрос о перспективе объединения обеих социал-демократических партий. При этом вопрос об объединении становился не только данью объединительным резолюциям Амстердамского конгресса II Интернационала, но и следствием объективного сплетения дружеских уз, близости единой марксистской идеологии, общего прошлого.

Естественно, реакция МСБ на объединительные процессы в рабочем движении Болгарии была однозначно положительной.

Первым камнем преткновения в объединительной кампании К. Раковского стало его «Открытое письмо», опубликованное в сборнике «Объединение и прогрессистское течение»[81] в 1909 г. Сам автор в это время находился все еще за границей (в Париже) и именно оттуда поспешил прокламировать свои объединительные принципы. Этот момент, наряду с фактом прямого вмешательства Раковского в межфракционные отношения в рабочем движении Болгарии, вызвал крайне негативную реакцию руководства тесно-социалистической партии. В результате последовали активные выступления в прессе и фактически целенаправленная антиобъединительная агитация. Так, в Плевене на митинге, посвященном критике «Открытого письма» Раковского, перед рабочими выступил один из лидеров тесняков Тодор Луканов. Речь его вряд ли можно отнести к жанру политической полемики, скорее это была цепь оскорблений. «Если он меняет убеждения, как проститутка одежды, – говорил оратор, – нельзя сказать ему ничего, кроме объявления войны, как и всем, кто хочет объединения с “буржуазией” и, следовательно, уничтожения социал-демократии, как это случилось в Румынии».[82]

Д. Благоев в свою очередь подчеркивал многолетнюю оторванность К. Раковского от политических реалий социалистической жизни Болгарии. Он считал, что сведения, имеющиеся у Раковского о положении в стране, поступали исключительно от его друзей-центристов, которые в свое время «сбежали от диктатуры в партии», и от всех «изгнанных из ее рядов». «Ни содержание его письма, ни его начинания, о которых он сообщает, никоим образом не говорят в его пользу, поскольку, во-первых, Раковский в своем письме рассуждает как утопист, который мыслит без связи с действительностью, а субъективно… Во-вторых, он сам в своем письме признается, что не знает работы в Болгарии и что ряд лет не следил за становлением рабочего движения Болгарии, в то же время, наряду с этими “если” и “если”, он произносит категорические суждения из самого Парижа… Такое отношение к работе непозволительно ни одному серьезному социалистическому деятелю».[83]

Впрочем, пока лидеры БРСДП (т. с.) только пытались дать понять Раковскому, что его вмешательство чревато прямым конфликтом с партией тесных социалистов, что никакие его бывшие заслуги перед партией тесных социалистов не помешают ее идеологам обрушиться на него со всей той силой, на которую способен хорошо отлаженный агитационный механизм. Для того чтобы предупреждение было более понятным, Д. Благоев привел ряд цитат из писем К. Раковского, но в том контексте, который явно умалял значение его деятельности для развития социалистического движения Болгарии. При этом Раковский был представлен как сторонник не социалистического, а мелкобуржуазного, реформистского пути развития социал-демократического движения.

Несколько дней спустя после выступления Благоева критику «Открытого письма» Раковского продолжил другой деятель тесносоциалистической партии Христо Кабакчиев. В конце февраля 1909 г. в трех номерах газеты «Работнически вестник» появилась его статья под общим названием «Удар по воздуху».[84] Ощущая родство центризма и примиренчества, но, не стараясь, подобно Благоеву, оценить его сущность, Кабакчиев попытался подменить аргументацию поверхностной иронией, граничившей с грубостью. Он писал: «Неумолимая смерть занесла свой серп над Болгарской рабочей социал-демократической партией для того, чтобы в самое ближайшее время прервать ее жизнь, но, к счастью для нее, в этот судьбоносный момент прилетел ангел-избавитель, который и укажет путь к спасению! Ангел-избавитель нашей партии – это Крыстю Раковский… который появился с призванием спасти социал-демократию в Болгарии от немедленной смерти». Все замечания Раковского, все его призывы к объединению должны были остаться, по мнению Кабакчиева, только «ударом по воздуху», поскольку та «этическая и культурная сила», о которой с такой надеждой писал Раковский, – это не пролетариат, а мелкобуржуазные массы, которые «танцуют под скрипку» буржуазии. БРСДП (т. с.) же сделает все, чтобы оградить рабочих от их влияния.

Итог под обсуждением «Открытого письма» Раковского подвел тот, кто его начал, – Д. Благоев. 5 мая, почти через пять месяцев после выхода в свет «прогрессистского» сборника, в теоретическом журнале тесняков «Ново време» появилась его статья «Единство рабочего движения в Болгарии». Теперь Благоев не упоминал имени Раковского, но цитировал целые фразы из его письма, называя их автора «анархо-общедельческим фантазером».[85]

Таким образом, налицо было очередное свидетельство роста неприязни руководства БРСДП (т. с.) к Раковскому, тем более что поведение последнего непосредственным образом указывало, что он не внял высказанному предостережению и продолжает вмешиваться в конфликт между двумя социалистическими партиями, настаивая на их скорейшем объединении.

В сущности, по всему настрою, по общему тону статьи Благоева становилось понятно, что пора предостережений для Раковского миновала, что тесняки начинают сражаться с ним обычными для них способами ведения полемики – при помощи той «площадной ругани», о которой он сам писал пять месяцев назад.[86]

Усиление неприязни тесняков к примиренчеству отмечал и Х. Кабакчиев, который писал в своих воспоминаниях, что К. Раковский, приехав в Болгарию в конце 1909 г., развернул там широкую и шумную объединительную кампанию, которая, по его мнению, не имела ни малейшего успеха. Следует признать, что на этот раз здесь была значительная степень истины.

Официально приезд был санкционирован решением ЦК БРСДП (о) 12 января 1910 г. Результатом его стало специальное письмо от 7 февраля 1910 г. руководителям МСБ. ЦК объединенной партии убеждал в необходимости объединения социалистических партий страны и предлагал «отправить К. Раковского (в Болгарию. – Авт.) с объединительной миссией от имени МСБ».[87] Прибыв в Болгарию с мандатом МСБ (после очередного, еще одного, обращения Я. Сакызова в Брюссель), К. Раковский, по существу дела, ни разу так и не смог им воспользоваться.

Сохранилась довольно обширная переписка Раковского с секретарем МСБ Камиллом Гюйсмансом, в которой он подробно излагает все перипетии своей объединительной деятельности в качестве непосредственного представителя МСБ в Болгарии. Окончательный итог был подведен в письме от 10 августа 1910 г. В нем говорилось: «Сразу же после получения Вашего письма, возлагающего на меня миссию у болгарских товарищей, я предпринял необходимые шаги для достижения их единства. К сожалению, усилия мои не дали ничего. Так называемая “тесная” фракция (имеется в виду – тесные социалисты. – Авт.) оказалась неуступчивой, и после первых же опросов я уже знал, чего можно ожидать. Вот почему фактически вскоре после начала переговоров я отказался от этих полномочий».[88]

Крайне резкий отказ БРСДП (т. с.) от любых попыток объединения с БРСДП (о) возымел свое действие, и в конце июля – начале августа 1910 г. Исполком МСБ официально признал неудачу объединительной миссии Раковского. Таким образом, того, на что так надеялись и общедельцы, и Исполком МСБ – немедленного объединения социалистического движения в Болгарии, – не произошло. БРСДП (т. с.) восстала против самой идеи объединения, игнорируя социалистическую платформу противоположной партии, а также партийный и международный авторитет К. Раковского.

Однако проблема имела и более глубокое значение. Фактически не приняв примиренческих инициатив МСБ, тесняки проигнорировали не просто тактическую акцию К. Раковского, но и основные стратегические принципы руководства II Интернационала. Произошло как бы завуалированное противостояние ортодоксальной фракции болгарского рабочего движения центристской политике Интернационала.

В этих условиях, на фоне приближавшегося Копенгагенского конгресса II Интернационала в Болгарии начал разворачиваться новый виток примиренческой кампании. Как и раньше, несмотря на неудачу официальной миссии, МСБ и К. Раковский в качестве его члена продолжали настаивать на необходимости объединения социалистических сил страны. Однако Бюро больше не могло вмешиваться в межпартийные отношения болгарского социал-демократического движения. Этим воспользовались «тесные», критику которых отныне больше ничто не сдерживало.