Ножи. Солдатик (сборник) Копейкина Найля

– Не предположительно, а точно: с соседки этой, – полковник брезгливо поморщился, – как там её, Пчёлкина, с друга его доцента, с других сослуживцев, кто с ими занимается научными изысканиями. С Бычковой этой, Клары Юрьевны.

Заметив замешательство на лицах подчинённых, он с ударением добавил:

– С невесты этого Измайлова.

– А с Екатерины? – спросил майор.

– Ну и с этой можно, – ответил Стасов тоном, говорящим о том, что сам он считает это лишним, но даёт на это согласие лишь для порядка. – И соседку профессора, ту, что по вокзалам шляется, не забудьте. Ну что мне вас учить, сами должны знать. А главное, не забудьте снять пальчики с профессора.

Последние слова больше всех удивили подчинённых Стасова. Капитан Рублёв вопросительно и даже чуточку изумлённо посмотрел на полковника, майор Чередков на несколько секунд, за которые сумел справиться со своим чувством, опустил голову, пряча глаза, а когда поднял её, взгляд его уже выражал обычную заинтересованность. Капитан Кудинов прямо смотрел в лицо полковнику, во взгляде его почти ничего не читалось, но Новичку казалось, что взгляд Кудинова нагл и ироничен. Чуть помедлив, он спросил капитана:

– Вы что-то хотите возразить?

Андрей Владимирович спросил:

– Вы думаете, что Клара Юрьевна может быть сама причастна ко всему этому?

– Я, по-моему, уже учил вас, у нас работа такая, мы обязаны всех подозревать, – раздражённо отвечал Стасов. – Пока, как вам известно, Клара Юрьевна совсем ещё не пострадала. Вам не кажется это странным? И вот ещё, – полковник достал из папки второй лист, – экспертиза показала, что на ноже, найденном на даче профессора, отпечатков нет, нож тщательно обтёрт. Возможно по отпечаткам пальцев, оставленных на даче, можно будет что-то выяснить. Да, – оживился вдруг полковник, обращаясь к Кудинову, – а вы нам так и не сказали, а что у вас не по профессору?

– Мне удалось выяснить, что Клара Юрьевна является потенциально богатой наследницей.

– Это вы нам уже говорили! – прервал капитана полковник. – Лучше бы занялись Зайцевой Аллой, альпинисткой этой. Как она погибла, что говорят родственники? Что ещё у вас?

– Всё, – ответил Андрей, хотя ему было ещё чего сказать, но он решил скорее закончить это неприятное общение.

Найти друзей-сокурсников профессора, которые когда-то занимались с ним и Зайцевой Аллой альпинизмом, оказалось не просто: Супруги Крыловы жили в Швейцарии, Броневой Матвей – в Мордовии, Громов Денис – в Санкт-Петербурге, но, понимая, что эти люди могут многое прояснить, Андрей Владимирович приложил немало усилий к их поиску. Все четверо прекрасно помнили те давние годы, и все охотно дали свои показания. Оказалось, что Зайцева Алла погибла вовсе не при загадочных обстоятельствах, как преподнёс это Новичок, а у всех на виду, сильно ударившись грудью о выступ в скале.

– Мы с Матвеем, – вспоминал Громов Денис Федорович, который, как раз находясь в Москве, сам пришёл в отдел для дачи показаний, – поднялись первыми. За нами поднимались Алла с Олей, за ними должны были подняться Лёня с Мишей. Мы остановились отдохнуть на первом пороге, как вдруг увидели, что один канат движется. Знаете, как это бывает, видишь боковым зрением, даже чуть ли не спиной. Это был канат Аллы. Мы успели, я был ближе, за мной Матвей, зацепили канат, два мужика, держим, молимся Богу за то, что успели, Алла не упала. Но, может, в волнении пытаясь за что-то зацепиться, может, ветер, шут, его знает… Но, только Алла раскачалась на канате и ударилась прямо грудью об острый выступ. Когда мы её спустили, она ещё была жива, только дышала хрипло, и даже захлёбывалась будто. Полчасика где-то продержалась, и всё. На прощание шепнула Лёне, что любит его. Для Лёньки это была страшная трагедия…

– Не мог ли кто-нибудь снизу раскачать канат специально?

– Как? – удивился Денис Фёдорович. – Зачем? – второй вопрос прозвучал с нотками негодования.

– Ну, мало ли.

– Но это же невозможно. Один конец каната держали мы, на другом висела Алла.

– Ясно, – ответил Стасов.

– А кто крепил канаты? Измайлов?

– Нет, Матвей, – в ответе Дениса Фёдоровича звучали вопрос, недоумение и даже негодование.

Вопреки мнению, сложившемуся по дневнику Веры Зотовой, при встрече Дмитрий Семёнович – директор интерната – долговязый неопрятный мужчина не понравился Николаю Львовичу. В ответ на приветствие капитана он буркнул что-то и, не приглашая его пройти куда-нибудь в помещение или хотя бы в сквер к скамеечке, спросил:

– Ну, и что Вам?

– Давайте пройдём куда-нибудь, – скрывая раздражение, попросил Николай, – разговор у нас будет серьёзным.

Дмитрий Семёнович потоптался на месте, опять что-то буркнул себе под нос, обернулся в одну сторону, потом в другую и двинулся прямо, скомандовав на ходу капитану:

– Идём!

Он привёл Николая в старое здание с низкими потолками, с облезлой штукатуркой по стенам, с дощатыми крашеными полами. Пройдя по узкому тёмному коридору мимо дверей с вывесками: «Терапевт», «Окулист», «Стоматолог», «Приёмная», мужчины свернули в маленький закуток и там вошли в дверь без вывески. Небольшая комната, где они оказались, была жилой. Здесь стояла старая мебель: кровать, письменный стол, стулья, этажерка и шкаф. В углу комнаты была сооружена маленькая кухонька.

– Садитесь, – указал Дмитрий Семёнович на стул, приставленный к кухонному столу. – Сейчас я чай организую.

– Спасибо, Дмитрий Семёнович, – не беспокойтесь.

Но Дмитрий Семёнович уже ставил на плитку чайник. Расставив на столе посуду и нехитрое угощение к чаю, он сел напротив Николая и снова спросил:

– Ну, и что Вам?

Капитану захотелось ответить Дмитрию Семёновичу что-то грубое, но он сдержался и просто ответил:

– Я хотел бы поговорить с вами, а может, и с вашими сотрудниками о вашей выпускнице Вере Зотовой.

– Верочка умерла, – очень грустно выдохнул Дмитрий Семёнович.

– Я хотел бы узнать, кто она была, известны ли её родители, как она попала к вам?

– Кто была? Человек, – всё с той же грустью в голосе ответил Дмитрий Семёнович. – Не совсем, может быть, счастливый, с несчастной судьбой, вот кто была Вера.

– А родители?

– Наверное, где-то живут. Веру нашёл мужик в капусте. Да, да, на колхозной грядке. Может, зная, что капусту будут полоть, может, для экзотики её бросили именно в капусту. Местный колхозник – одинокий мужик-пьяница нашёл её, подобрал, хотел оставить у себя, но девчонка была совсем крохой – пелёнки, писк детский, не выдержал мужик и отнёс её в милицию, ну а оттуда – к нам. Мать поискали-поискали, не нашли. Так и осталась. А родители, думаю, где-то есть: и мать, может, уже других детей нарожала, и папаша.

Дмитрий Семёнович поднялся и пошёл к плите. Разлив чай, он, не дожидаясь вопросов капитана, заговорил снова.

– Мужичок, нашедший её в капусте, назвал её Верой, а сам он был по фамилии Зотов, ну и девочку записали под этой фамилией. Так что, мил человек, родителей своих она не знала. Так за шестнадцать лет никто и не объявился.

– Ну а потом?

– Что потом? – Дмитрий Семёнович нахмурился ещё больше. Было видно, что ему больно говорить. – Знамо дело, выросла, и поди – гуляй. Что, думаете, правительство о ней позаботилось. Если уж им убить человека ничего не стоит, что уж тут говорить, радуйся, что жив, что тебя не отстреливают как кролика.

Понесло мужика, – думал Николай, наблюдая, как набухают вены на шее Дмитрия Семёновича, наливается кровью его лицо.

– Вот вам выходное пособие, а что там дальше, как устроятся наши дети, всем наплевать. При коммунистах хоть общежития для них были, обязательное устройство на работу, а тут что? Ни прописки тебе, ни денег, ни связей, ни опыта житейского. Кто наши выпускники? Законные бомжи. А попробуй-ка побомжуй такая юная хрупкая девушка. – Денис Семёнович от волнения начал немного заикаться. – Как в других странах, не знаю, но, думаю, не так. Когда они наворуются? Наверное, ещё не скоро. Их дети с жиру бесятся: за огромные деньги платиновые кольца себе в пупки вдевают, да в языки, а наши дети не помнят, как пахнет шоколад. Вот скоро ещё четверо готовятся к выпуску, ну и куда им? Я уж куда только не писал, и на фабрики, и на заводы, и к коммерсантам обращался. И Путину писал… Ведь они у меня тут, – Дмитрий Семёнович указал себе на грудь.

– И что? – спросил Николай, – никто не хочет брать?

– Никто не хочет слышать о чужой беде!

На слове «слышать» Дмитрий Семёнович сделал ударение.

– А пишут вам ваши выпускники?

Дмитрий Семёнович тяжело вздохнул и ответил, – Некоторые пишут. В основном те, кто как-то сумел устроиться.

– А Вера писала?

– Нет. Вера, похоже, не сумела устроиться. Говорят, она умерла на чьей-то даче, но работы у неё не было. Да так быстро никто и не устраивается. От нас то она ушла в конце мая – двадцать седьмого мая, а умерла в начале июля. Сердечко. Она всегда была слабенькой. Зоя Дмитриевна – наш доктор, не разрешала Вере даже огородные работы. Слабенькая была Вера.

Николай Львович слушал Дмитрия Семёновича и чувствовал, старик не просто выкидывал слова, он их переживал, в них были боль, досада, сопереживание, переживание, негодование, смирение. Неприязнь, возникшая у Николая Львовича к директору интерната при встрече с ним, незаметно вытеснилась симпатией к нему.

Дмитрий Семёнович встал и пошёл к комоду. Из ящика комода он достал старый альбом с фотографиями, перелистал его на нужную страницу и положил его раскрытым перед Николаем.

– Вот она, Верочка Зотова. Это мы их в начале мая фотографировали.

Красивой Веру Николай назвать не мог. Невысокая девочка коренастого телосложения на полных ножках с выпуклыми икрами, с короткой толстой шейкой, большеватой грудью. Когда Николай читал её дневник, его воображение рисовало другой образ.

– А Вы почему Верой интересуетесь? – задал вопрос Дмитрий Семёнович.

– Да мы просто выясняем причину её смерти.

– А разве врачи не установили?

– Установили… Я хотел сказать, обстоятельства. Мало ли что.

Капитан ещё немного порасспросил о Вере, о её друзьях, спросил, не знаком ли им профессор Измайлов, даже показал Дмитрию Семёновичу фотографию Измайлова на случай, если тот объявлялся тут под чужим именем. Потом он попросил найти что-нибудь написанное Верой для сличения её почерка с почерком в дневнике.

«И что я тут хотел узнать, – спрашивал сам себя Николай Львович, спускаясь по разбитой лестнице. Мне надо было установить, что между профессором и Верой существовала какая-то давняя связь? А, может, мне надо было установить, как это придумал Новичок, – капитан даже негодующе мотнул головой, – что профессор вербовал в интернате для своих опытов добровольцев. – Думая это, Николай стал противен сам себе. – Неужели мне было мало дневника этой несчастной девочки, неужели было мало слов Клавдии Даниловны, объяснений профессора? Чистого так мало, что трудно в него верить. Господи, неужели Новичок, действительно, подозревает профессора. Нож, видите ли, нашли у него на даче. Так ведь этот нож могли подбросить и самому Новичку. Чушь какая-то».

– Вера, я не пойму, что это? Ты занялась гаданием, колдовством? – со словами негодования ворвался в комнату Юрий Владимирович с кучей газет в руках, и, не дожидаясь ответа жены, бросил эту кучу на постель рядом с Верой Станиславовной.

– Что это, Юра? – испуганно отшатнулась от вороха газет женщина.

– Это я спрашиваю, – возмутился муж, – что это?

Вера Станиславовна всё ещё испуганно глядя на газеты, медленно и даже как-то брезгливо потянулась к одной из них, подняла, повертела в руках, и, ничего не поняв, вопросительно уставилась на мужа.

– Так это что? Откуда ты это принёс?

Вдруг её осенила догадка, что всё это, как и анонимное письмо было в почтовом ящике, хотя, если б она подумала получше, то поняла бы, что вся эта охапка газет одновременно в ящике не уместилась бы, да и не сумел бы никто кроме почтальона что-либо опустить в их ящик, подъезд тщательно охранялся.

– Это было, Вера, – с нажимом, с укором в голосе и с какой-то идиотской гримасой на лице ответил муж, – в твоём комоде.

– А зачем ты полез в комод? – вырвался вопрос у Веры Станислововны. В следующее мгновение, да уже и произнося эти слова, она понимала, что задаёт вопрос, не имеющий сейчас значение, но она всегда болезненно воспринимала любое вмешательство в её интимную «сокроменную», как она выражалась, жизнь. Сама она считала жизненно необходимым лазить в ящики столов, карманы, портфели, в бумажник мужа, подслушивать его разговоры и прочее, но ведь она это делала тайно, а значит, считается, что не делала этого, а тут! Но поняв, что сейчас не время для подобных разборок, скорее выпалила следующий ряд вопросов.

– В моём комоде? Зачем? Что это за газеты? Кто посмел положить эту грязь в мой комод?

Юрий Владимирович, знавший способность жены прекрасно играть, не очень-то поверил в искренность её слов. Он стоял и перебирал в мыслях варианты направлений колдовских сил по замыслу его жены: может, она хочет его приворожить, многие женщины под старость лет начинают брендить; может, она хочет Клару отвадить от жениха – профессора Измайлова, а может, Катя снова связалась с каким-нибудь подонком, или вляпалась во что-нибудь. Минут пятнадцать у супругов Бычковых ушло на разборки по этому вопросу. Муж раскрывал перед женой газеты, со злобой тыкал пальцем в обведённые фломастером объявления о гадалках, ворожеях, магах и прочих, жена, выскочив из постели, возмущалась, негодовала, что-то возражала, плюхалась на стульчик, приставленный к столику перед большим зеркалом в старинной оправе, вскакивала с него, снова плюхалась и вскакивала, хваталась за голову, читала объявления, хваталась за сердце, бегала зачем-то к комоду в смежную со спальней комнату, рылась в нём, как будто искала что-то, возвращалась, негодовала, возмущалась, злилась на мужа за его бестолковость, оправдывалась.

– Юр, я что, похожа на идиотку чтобы заниматься такой дрянью?

Юрий Владимирович даже почти поверил жене, и тогда к нему пришла мысль о том, что, может, газеты матери зачем-то положила Катя. Он высказал это жене.

– Наверное, – согласилась Вера Станиславовна. – Дай я позвоню ей.

Катя ответила, что впервые слышит о газетах, да и бред всё это. Ответ дочери обескуражил мать, нервы её сдали и она разрыдалась. Юрий Владимирович, путаясь в мыслях и догадках, высказал ещё два предположения, в которые и сам почти не верил: возможно, эти злополучные газеты в комод жены положила домохозяйка Марина Сергеевна, а может, Клара, и предложил опрос их отложить на завтра. Но Вера Станиславовна тут же взялась звонить. Обе, и домохозяйка, и Клара сказали, что ничего о газетах не знают. Тогда Юрий Владимирович, решив, что газеты – это всё-таки затея его жены, попросил её никому не говорить о них «…особенно, легавым, а то знаешь, опять эти расспросы, противно. И так уже неделю живём как на сковороде: допросы, намёки, рожи эти».

– Не говори-ка, – подхватила Вера Станиславовна, – и всё из-за этой Клары. Я уже вся на нервах.

При упоминании Клары Юрий Владимирович бросил на жену недобрый взгляд и хотел что-то сказать, но Вера Станиславовна, уловив его взгляд, схватилась за сердце и плачущим голосом почти без паузы продолжила, – Скорее бы всё это закончилось, и главное, чтоб никто на нашу Клару больше не покушался.

Капитан Кудинов ожидал застать Кирилла спящим, но ошибся. Кирилл был одет, выглядел бодро и свежо. Поняв, кто пришёл и с какой целью, нельзя сказать, что он проявил особую приветливость, но и неприветливости не выказал.

– Проходите, – предложил он, указывая капитану дорогу. – Только простите, я не ждал никого так рано, у меня беспорядок.

Действительно, в комнате, куда был приглашён Кудинов, был некоторый беспорядок: разбросанные по дивану книги, ношенные бельё и носки посредине комнаты, чашка с остатками остывшего кофе на журнальном столике среди груды журналов, но капитану приходилось видеть и не такое, потому увиденное он счёл даже нормальным, тем более, что пока он осматривался и устраивался в кресло, Кирилл подобрал с пола бельё и носки и убрал их куда-то, сложил в стопку журналы, убрал с дивана на полку книги.

– Кофе будете? – спросил он капитана, убирая чашку.

– Буду, – удивляясь своему ответу, ответил Андрей. Кофе он не любил, и, поняв, что допустил ошибку, поспешил исправиться, – но лучше, если можно, чай.

Кирилл кивнул и удалился. Оставшись один в комнате, Андрей стал внимательнее рассматривать обстановку, пытаясь понять, что ему здесь очень нравится. Оказалось, нравится всё. Андрей вдруг понял, что когда-то он мечтал именно о таком холостяцком жилье, но, видимо, уже пролетел мимо, так как холостым ему быть уже не хотелось, а комната в общежитии, которую он имел в своей холостяцкой жизни, очень отличалась от того, что он видел перед собой. Обои и оконные жалюзи были одинакового бежевого цвета с одной лишь разницей, что разводы на жалюзи были чуть гуще. В углу комнаты на мягком коврике тёмно-зелёного цвета стоял небольшой изящный мебельный гарнитур ручной работы из дерева, состоящий из диванчика, двух кресел, небольшого овального столика и стеллажа. Всё жиздилось на фигурных ножках. Кресла и диван имели фигурные подлокотники и спинки. Обшивка мебели была светло-зелёного цвета. Стеллаж стоял по краю ковра, отгораживая этот уголок. С потолка низко над столом нависала лампа в стеклянном абажуре тоже светло-зелёного цвета. Рядом с одним из кресел стоял торшер на деревянной резной ножке со стеклянным плафоном, по существу являющимся тем же абажуром, что свисал над столом, только чашей вверх. Основанием торшера служил небольшой деревянный ящик на резных ножках, на ящике стоял музыкальный центр. Приглядевшись к ящику, Андрей заметил сбоку на нём приоткрытую выдвижную дверцу, за ней – бутылки. «Это у него бар, – подумал Андрей, – и уж конечно в нём не дешёвая водка». На стенах висели акварельные миниатюры в деревянных рамках. На стеллаже одна из полок была уставлена мелкими сувенирами, три других – книгами. По другой стене комнаты под окном был оборудован компьютерный уголок. Умело расставленные живые пальмы отделяли уголок, в котором стоял тренажёр, лежали гантели и ещё какие-то приспособления для физкультуры. К свободной стене был подвешен большой экран, под ним на столике лежали кинокамера и бинокль.

– И где люди берут деньги, – думал Андрей, ища взглядом кинопроектор, который, по мнению его, должен был располагаться напротив экрана. Блуждая взглядом в поисках кинопроектора, Андрей увидел фотографию в рамке. Пожалуй, он сам не смог бы себе ответить, что подняло его с кресла и повело к ней. На фото были запечатлены Катя с Кириллом в вёсельной лодке, а в нижнем правом углу снимка была дата двадцать шестое мая.

Когда Кирилл вошёл в комнату, Андрей уже сидел в кресле и листал журнал.

– Вас интересует семнадцатое июля? Так я понимаю? – сам начал Кирилл разговор, ставя чашку с ароматным чаем перед капитаном.

– Так.

– Семнадцатого июля мы были в Суздале. В пятницу мы выехали, хотели на два денька, но задержались у друзей.

– Вы – это кто?

– Нас было шесть человек. Всех называть?

– Да, пожалуйста, всех.

Кирилл назвал, причём названные прозвучали парами, последней из которых были он с Катей. Назвал и друзей, у кого все останавливались.

– Кто явился инициатором поездки?

В глазах Кирилла мелькнуло удивление.

– Я давно говорил о том, что надо съездить, ну Катя, как наиболее свободная, занялась этим. Если б не она, мы до сих пор так бы всё и собирались.

– А Вы, Кирилл, простите, чем занимаетесь?

– Компьютерной вёрсткой.

– У вас своя фирма?

– Нет, я – индивидуал.

– С Екатериной Вы давно знакомы?

– С полгода.

– А до этой поездки в Суздаль бывали вы где-нибудь вместе?

– Вы имеете в виду, выезжали ли мы куда-нибудь?

– Ну, да.

– В мае мы были несколько дней в Плёсе. Жили на даче моего друга-художника.

– Вы не помните точные даты?

– Помню. Это было… Да, двадцатого мая мы приехали туда, а вернулись двадцать восьмого.

– А за границу вы вместе не выезжали?

– Нет.

Далее Андрей Владимирович спрашивал, знаком ли Кирилл с Кларой, с профессором Измайловым, с родителями Кати, бывал ли Кирилл когда-нибудь в Сбруево, и на все вопросы получил отрицательный ответ.

Спускаясь в лифте, капитан думал: «А пацан хорошо упакован. Вот чем надо заниматься – компьютерами, а не убийц искать. Наверное, и сантехника у него импортная». Тут же вспомнился подтекающий на кухне кран, и, поняв, что сегодня он снова вернётся поздно и не сможет его починить, и жена, возможно, снова с упрёком напомнит о нём, поморщился.

Юрий Владимирович считал, что только ленивый сегодня в России беден, а потому не любил бедных людей. Он не понимал, что иметь трудолюбие для становления богатым в России не достаточно, надо ещё иметь определённые черты характера, которые не всегда уживаются с совестью. Все люди с низкими доходами воспринимались Юрием Владимировичем с обязательным дополнением «какой-то там». Так Юрий Владимирович воспринял и капитана Кудинова – «какой-то там мент, копающийся вокруг его семьи, вынюхивающий его дела».

– Я не понимаю, – раздражался Юрий Владимирович, – это преступление, содержать свою дочь?

– Я не обвиняю Вас ни в чём, я просто пытаюсь выяснить, действительно ли Екатерина Юрьевна так обеспечена, как она утверждает. Насколько мне известно, Вы собираетесь дочерям оставить неплохое наследство. Двоим.

Последнее слово капитан произнёс с нажимом. Юрий Владимирович, до этого почти не смотревший на Андрея Владимировича, впился в него своим колючим взглядом.

– Вы считаете, что Катя может… Да зачем ей, деньги у неё, слава Богу, всегда есть.

Юрий Владимирович почти кричал от негодования. Он порывисто поднялся со стула и нервно зашагал к окну. У окна он развернулся, хлопнул себя по бёдрам, и, помотав в знак негодования головой, снова заговорил.

– Надо же, додумался до чего! У неё же алиби! Или уже алиби у вас не берётся в расчёт?

Капитан, имеющий обыкновение в ответ на раздражение собеседника говорить ровным даже вкрадчиво-мягким голосом, так заговорил и сейчас.

– Убийства сейчас всё чаще совершаются заказные. И, как правило, заказчик имеет железное алиби.

Юрий Владимирович, сделавший было порывистый шаг в сторону окна, остановился и внимательно посмотрел на капитана.

– Заказные, говорите… – голос его стал тише. Но это же глупость. Катя не могла, нет, нет. Катя сказала Вам правду, она, действительно, обеспечена, и, потом, зачем ей, убивать.

Внутренний голос подсказывал Андрею Владимировичу, что вокруг этой темы надо ещё потоптаться, и он выплеснул фразу:

– Ну, это Вам может казаться, а она, ведь знаете, молода, хочется пожить, поездить по миру, попутешествовать.

Юрию Владимировичу вдруг захотелось ткнуть носом «зарвавшегося мальчишку». Обмерив взглядом капитана с ног до головы, и, чуть дольше, чем позволительно, остановив свой взгляд на его стареньких туфлях, он произнёс с пафосом в голосе:

– Я, молодой человек, слава Богу, способен обеспечить своим детям и это. Катя объездила почти весь мир! – И, уже взяв нормальный тон, добавил, – Это Клара у нас менее любопытна, а Катю хлебом не корми, дай куда-нибудь слетать. Последний раз она была на Филиппинах.

– Это когда?

– В мае. Я там ещё не бывал, а она слетала.

«Пусть завидует, – думал Юрий Владимирович об Андрее Владимировиче. – Деньги, видите ли, мои он задумал считать! Ему поручено убийцу ловить, а он суёт свой носище не в свои дела».

– И квартира, как Вы знаете, у неё есть, и машину я ей купил. Это ведь не возбраняется?

– Я здесь не для того, чтоб бранить Вас, Юрий Владимирович, я хочу знать истину.

– Какую? – снова повысил голос Юрий Владимирович. – Вас интересует финансовое положение моей семьи? Я отвечу – моя семья хорошо обеспечена! Но я думаю, Вам лучше заниматься не подсчётами моего состояния, а поиском убийцы.

– Хорошо, – по-прежнему мягко и очень миролюбиво заговорил капитан, – не могли бы Вы сказать точнее, когда Екатерина Юрьевна была на Филиппинах?

– А почему Вас это интересует?

– Так Вы не припомните?

– Помню, конечно, она уехала в двадцатых числах. Но Вам то это зачем?

– Пока не знаю.

Ответ капитана взбесил Юрия Владимировича.

– Ну, знаете ли, молодой человек, думаю, Вы – случайный человек в органах, и лучше нам с Вами больше не встречаться. Не думаю, что Вы чем-то поможете в этом деле.

– Хорошо, – всё так же мягко и ровно ответил Андрей, поднимаясь со стула, – значит, ваша семья хорошо обеспечена.

«Сучара, – думал Андрей Владимирович о Юрии Владимировиче, ступая на пыльный асфальт в своих старых туфлях. – Он, видите ли, способен обеспечить своим детям райскую жизнь. Хлебом, видите ли, не корми его принцессу, дай попутешествовать. Да что ей хлеб. Вот в Европе, если все сытые, так они хлеб почти и не едят. Это мы с голодухи едим его и с макаронами, и с картошкой. Не нравится сучаре, что я в его историю заглядываю, завертелся как уж на сковородке. А ну как докопаюсь, как он свой первый миллиончик-то «заработал», да кому сегодня лапы греет. И жаба его (это о Вере Станиславовне) туда же».

Андрей Владимирович явственно воспроизвёл в памяти встречу с Верой Станиславовной. Открыла дверь, не стала скрывать, а вроде даже усилила на лице неприятно удивлённое выражение, хотя от мужа знала, что он должен прийти, пригласила коротким словом – «проходите», и, не пропуская его вперёд, пошла сама. Он за ней. В комнате, снова почти не глядя на него, указала на кресло, сама несколько тяжеловато опустилась в другое, напротив. Положив полные увядающие руки с несколькими броскими перстнями на пальцах с безупречным маникюром на белую полировку журнального столика, заговорила, еле заметно покачивая ухоженной головой:

– Молодой человек, не знаю, как это у вас называется, скорее всего, это норма вашей работы, но я как мать должна вам высказать своё мнение.

«Мать чья? Кати? Клары?», – подумал Андрей.

– Вашу работу, – продолжала Вера Станиславовна с умным видом, – нельзя назвать даже удовлетворительной. Вот уже четвёртый день убийца разгуливает на свободе, возможно, намечая новую себе жертву, а вы всё трётесь вокруг нас. Вы хоть понимаете, что теряете драгоценное время, что вот за этот час, который вы проведёте в этом кресле, вы получите казённые деньги. Осознаёте ли вы…

Андрея сильно задел упрёк Веры Станиславовны казёнными деньгами, и он, желая уязвить женщину, прервал её:

– Осознаю, а потому настоятельно прошу Вас поторопить своего супруга.

Вера Станиславовна обиженно поджала губы и, уже очень заметно потрясывая головой, молча поднялась с кресла и ушла.

«Стервоза», – подумал о Вере Станиславовне Андрей Владимирович, гася неприятное воспоминание, так же, как подумал около часа назад, когда она выходила из комнаты.

– Екатерина Юрьевна, скажите, почему Вы скрыли от родителей и от сестры, что в мае не были на Филиппинах?

Андрей Владимирович ожидал, что Катя, ни моргнув глазом, что-нибудь наплетёт ему, но вопреки его ожиданию она заметно смутилась и, быстро наклонилась к ноге, якобы с тем, чтобы поправить ремешок на туфле. Когда она подняла лицо, на нём снова читалась самоуверенность.

– Знаете, я в эти дни была с другом в другом месте, но так как мои родители с ним не знакомы, они бы очень переживали, или вообще просто запретили бы мне с ним ехать. Мне было проще сказать, что я в турпоездке.

– А что, в турпоездках нет незнакомых Вашим родителям мужчин?

Катя кокетливо повела плечиком.

– А вы всегда такой зануда, Андрей?

Она нарочито опустила отчество капитана, выказывая, якобы, расположение к нему.

– Всегда, – серьёзно ответил Андрей Владимирович.

– Понимаете, моим родителям всегда не нравилась моя связь с Игорем.

– Это кто?

– Мой бывший друг, он сейчас уехал в Нижний Новгород. И если бы я сказала, что еду в Плёс, они наверняка подумали бы, что я еду с ним.

– Даже если бы вы сказали, что едете не с Игорем, а с Кириллом?

– Кирилла они пока не знают, и я не тороплюсь их знакомить.

– На то есть причины?

– Да, – Катя неопределённо махнула рукой и полезла за сигаретами.

Обдумывает дальнейшее объяснение, – думал капитан, поднося девушке зажигалку. По лицу Кати, действительно, было видно, что она что-то обдумывает.

– Знаете, – наконец, как бы решившись, заговорила Катя, – у меня есть друг – солидный мужчина.

– Кто он?

– Вам это знать не обязательно.

– Екатерина Юрьевна, позвольте мне самому решать, что мне обязательно знать, а что – не обязательно.

– Да, да, простите, я забыла, что обязательной частью Вашей профессии является подозрение. Вы просто обязаны всех подозревать. Но мне не хотелось бы, чтоб и он попал в круг подозреваемых только потому, что мой друг. Кстати, он и друг Леонида Алексеевича.

Катя с удовольствием отметила про себя, что капитан умеет владеть мимикой. Она то уж точно знала, что капитан удивлён, и ему не терпится узнать, о ком идёт речь, но он ни одним мускулом лица не выдал своё любопытство.

– Это доцент Федин. Егор Власович.

– Доцент Федин? – переспросил Андрей Владимирович тоже без особых эмоций. Он нашёл странным, что Катя и Федин, совершенно разные люди, нашли что-то общее. Катя рассказала, что с Егором Власовичем её познакомили Клара и Леонид.

– Скажите, а вы бывали на даче Леонида Алексеевича?

– Почему Вы спрашиваете про дачу?

– Как Вам известно, кто-то на даче профессора подложил нож.

– Полагаете, это мог быть Егор? Да зачем ему это? Думаете, он хочет избавиться от конкурента в лице профессора? Нет, это исключено. Я знаю, что они работают над одной темой, но… они же друзья. Егор всегда очень хорошо говорит о Лёне.

– И всё же. Вы мне не ответили.

– Да, были.

– Давайте уточним, когда это было.

Катя не назвала точную дату, но сказала, что это было с субботы на воскресенье две недели назад.

– Скажите, а Ваши отношения с Егором Власовичем серьёзные?

Ну, глядя, что понимать под серьёзностью. Вот как бы Вы определили наши с Вами отношения?

Андрей хотел ответить, Катя не дала, она продолжила.

– Я хотела сказать, для себя я ещё ничего не решила, хотя не скрою, он нравится мне: умён, любит меня и вообще.

– О любви он сам Вам говорил?

– А Вам это кажется неправдоподобным?

– Нет, нет, напротив, я думаю, в такую женщину, как Вы, трудно не влюбиться.

– Но Вам удаётся.

– Вы наблюдательны. Но должен сознаться Вам, с большим трудом.

– Наблюдательность здесь не причём. Не стали бы ведь Вы мучить любимую женщину дурацкими вопросами.

– Стал бы. Как Вы правильно заметили, это издержки моей профессии.

– Знаете, а мне нравится Ваша нелюбовь ко мне, – хитро сощурившись, сказала Катя.

– А мне нравитесь Вы, – сказал полуправду Андрей. Катя, действительно, нравилась ему своей ухоженностью, эффектностью, изяществом манер и не нравилась своей праздностью, леностью и стервозностью, которую капитан угадывал в ней за ширмой обаяния.

Итак, за целый день мы сумели получить отпечатки пальцев только трёх человек, – строго обведя всех взглядом, констатировал полковник. – Отпечатки профессора Измайлова, доцента Федина и Пчёлкиной. Не густо. Но нам повезло. Отпечаток, оставленный на письме, принадлежит одному из этих лиц.

Стасов наблюдал реакцию подчинённых. Кудинов ни чем не выдал своей реакции. Рублёв удивлённо спросил – Кому же? Лицо Чередкова тоже выражало любопытство.

– Анонимное письмо Бычковым выслал доцент Федин, – торжественно заявил полковник.

– Это ещё не факт! – возразил Кудинов. Лицо Стасова исказилось злобой.

– Результат экспертизы для Вас не факт, а разные там якобы, да вроде – факт.