Ножи. Солдатик (сборник) Копейкина Найля

Вошла Клара с подносом, на лице её всё ещё читались вопрос и какая-то настороженность. Катю это забавляло, ей хотелось потянуть время, потешиться над Кларой, но, вспомнив, зачем она здесь, вскочив с кресла, Катя предложила сестре помощь. В ванной комнате Клары тоже царила чистота, Катю очень удивило это, и у неё ревностно мелькнула мысль – значит, отец ей даёт деньги, а мы с мамой не знаем. Тут же она решила выяснить это.

– У тебя так чисто. Ты что же, содержишь домработницу?

– Ну что ты! – застенчиво улыбаясь, ответила Клара. – Да кому сорить то? Я ж одна живу.

– А мужчины, у тебя, Кларчик, нет?

Клара была застигнута врасплох вопросом сестры, она всё ещё не могла понять, зачем тут Катя, чего она хочет, а тут ещё этот вопрос… Кларе не хотелось обсуждать его с недоброй, всегда надсмехающейся над ней Катей, правда сегодня Катя была какая-то новая – приветливая, такой её Клара не знала. И обращение Кати обескуражило Клару. Кларчиком её звал только отец, ни Катя, ни Вера Станиславовна её так никогда не называли. Не зная, что сказать, Клара уклончиво промямлила:

– Ну… живу я пока одна.

– Кларчик, – заглядывая сестре в глаза, пустилась в атаку Катя, – ты, вроде, сердишься на меня, да?

– Да нет, Кать. С чего ты взяла?

– Я б на твоём месте сердилась. Я ж такой дурой была. Ты не сердись на меня, пожалуйста.

Сестру свою Катя невзлюбила с раннего детства, когда ту часто ставили ей в пример. Исподтишка она старалась навредить Кларе, испортить, сломать что-нибудь, принадлежащее ей, спровоцировать её на скандал, и постоянно бегала жаловаться родителям, обвиняя Клару чаще всего в том, в чём та совершенно была неповинна, ей верили, и Клара часто наказывалась незаслуженно. Однажды отец объявил, что в субботу они все идут в цирк. Катя тут же начала придумывать, как сделать так, чтоб Клара не пошла, и придумала: она вырезала в новом плаще матери большую неровную дыру и сунула вырезанный лоскут вместе с ножницами в ящик Клариного письменного стола между её тетрадками, а когда вернулись родители, она заявила, что Клара испортила плащ матери, что она сама всё это видела. Кате удалось задуманное, ей поверили, Клару наказали и в цирк не взяли. Через несколько лет она разрезала платье, купленное Кларе на выпускной бал и, как когда-то, хотела свалить это на Клару, но, застигнутая отцом на месте преступления, не сумела осуществить свой план. Катя оправдалась тем, что, якобы, она ревнует Клару к Славику, который очень нравится ей, но на неё не обращает внимание. В действительности Кате совершенно не нравился Славик – высокий худой очкарик с редкими светлыми волосами, приходивший к Кларе заниматься математикой.

Катя приобняла Клару за плечи и близко поднесла своё лицо к её лицу, получилось к уху, подтолкнув её под локоть. Этот ход ею был продуман, но получилось, как будто нечаянно. Чай из чашки, которую Клара в этот момент подносила ко рту, выплеснулся немного и расплылся некрасивым пятном по расстеленной на столе скатёрке. Клара вскочила и кинулась в кухню за тряпкой, хотя вполне можно было обойтись салфеткой.

«Как ужаленная отпрыгнула от меня, – подумала Катя, – ничего, ничего, скоро ко мне привыкнет. Сколько мы с ней не общались? Года два-три. Так, только виделись всегда…»

Этот вопрос она озвучила сестре, вернувшейся в комнату с кухонным полотенцем:

– Когда мы с тобой в последний раз общались? – И, не дожидаясь ответа Клары, продолжила, – Кларчик, а ты ведь – моя сестричка. Я так сожалею о прошлом, ты уж прости меня за всё.

В голосе и глазах Кати читались просьба и чуть ли не мольба. Кларе стало неловко.

– Да что с тобой, Катя, – приобнимая сестричку, ответила она, – я, правда, не сержусь.

Это было правдой, Клара не сердилась на сестру, она просто испытывала к ней большую нелюбовь. Но вот сейчас, обнимая Катю, Клара испытала нежное чувство к сестрёнке и какое-то непонятное облегчение сродни тому, которое возникает, когда находится что-то потерянное, или когда после долгой разлуки возвращаешься домой.

Минуты две женщины сидели за столом, и разговор их не клеился. Катей это было просчитано. Потом, как бы преодолевая робость, в действительности же Катя совсем даже не робела, это было всё по её сценарию, она заговорила:

– Клар, я что пришла-то. Скоро папе день рождения, я решила посоветоваться с тобой, что купить ему; техникой никакой его не удивишь, парфюмерия – это уж прерогатива мамы, я просто не знаю… Ты что ему подаришь?

– Я ещё тоже точно не решила. Он как-то говорил, что мечтает заняться рыбалкой, думаю, куплю что-нибудь для рыбалки. Я вот на выставку рыболовную сходила, купила там каталог, чтоб хоть почитать, я ж в рыбалке ничего не понимаю.

– Ну, ты молодец! А я вчера заходила в художественный салон, думала ему что-нибудь из живописи присмотреть, а присмотрела тебе…

Катя из приставленного к креслу пакета, который Клара даже не заметила в руках Кати, стала доставать картину.

– Мне? – опять удивлённо-испуганно спросила Клара. – А почему мне?

Не обращая внимание на тон сестры, Катя заговорила ласково-распевно:

– Ну, посмотри, какой пейзаж. По-моему, он очень близок твоему характеру.

На картине была изображена мастерски написанная тихая заводь. Клара оценила работу, хотя не согласилась с сестрой в том, что сюжет картины близок её характеру.

– Не знаю, как с характером, но работа хорошая. Кто автор?

Катя назвала автора, сказала в двух словах о нём, и снова перевела разговор в намеченное русло.

– Знаешь, Клар, – с нотками сожаления и вины в голосе заговорила Катя, – я думаю, раньше я вела себя неправильно. Помнишь, какой я была вредной? Ты, если сможешь, прости. Сейчас я понимаю, глупо было так вести себя.

«Да что с ней, – думала Клара о Кате, – не могла же она за какой-то месяц так измениться».

Где-то с месяц назад сёстры встречались у родителей, и Катя даже не пыталась скрывать свою неприязнь к сестре. Катя, будто услышав мысленный вопрос сестры, пустилась в объяснения:

– Я сейчас много читаю литературы по философии – Кант, Ницше, – назвала Катя авторов, цитируемых Кириллом.

«Навряд ли она столько прочла за месяц, – думала Кларе о сестре, зная, что та совершенно не любит читать, – хотя при её праздном образе жизни это возможно».

– Недавно я прочла Лазарева, – продолжала Катя, – и во мне всё как будь-то переменилось. Он пишет так ясно и так доходчиво. Не читала?

– Читала, – безэмоционально ответила Клара, размышляя над словами сестры.

«Ну, это хоть чего-то объясняет, ведь принцип Лазарева – не вреди людям, а то навредишь себе, а уж Катя себя очень любит…». Но в действительности Катя и не читала Лазарева, так просмотрела и, не поверив в «лазаревский бред», осталась верна себе, а её девиз был таков – каждый должен жить для себя и только для своего блага, а без вреда для других жить невозможно, кто-то, по её мнению, должен жить на Канарах, а кто-то – на нарах. Себя она видела в числе первых. «Надо же, как её напугал Лазарев, – думала Клара о сестре. – Интересно, надолго ли? Ну, уж и за это ему спасибо».

– Давай не будем вспоминать старое, – предложила Клара, подкладывая в тарелку сестры фаршированный блинчик.

– Давай, – искренне обрадовалась Катя.

Дальше говорили о разном: как складываются дела на работе у Клары, какие у неё соседи, о себе Катя приврала, сказала, что ищет работу, ходит на курсы английского языка, мечтает встретить порядочного человека. Уходя, Катя обещала бывать у сестры ещё, но к себе почему-то не звала.

Итак, первое посещение сестры состоялось. Ничего компрометирующего Клару Катя не узнала, да и вряд ли, помог бы компромат: отец начал бы спасать доченьку, но не лишил бы наследства. Значит, надо действовать по-другому. Всё больше и больше Катя утверждалась в мысли, что от Клары надо избавиться.

Следующая встреча сестёр состоялась у родителей на дне рождения Юрия Владимировича. Обыкновенно Юрий Владимирович праздновал свой день рождения несколько дней: с семьёй, с сослуживцами, с друзьями. Праздновал он обычно шумно, с озорством, с девочками, но всё это происходило вне дома, в дни, последующие за самим днём рождения, а дома он оставался в роли добродетельного отца семейства и якобы, не любителя шумных компаний. Такое празднование обычно сводилось к обильному застолью и дарению подарков. Причём с давних пор повелось, что Клара готовила свой подарок отцу, а Вера Станиславовна и Катя, объединившись, свой. Но в этот раз Юрий Владимирович получил три подарка. От Клары – рыболовный набор и шерстяные носки ручной вязки, от Веры Станиславовны – дорогой парфюм, а от Кати – новый портфель.

– Ну, Катюха, видно ты повзрослела, раз стала делать самостоятельные подарки, – заметил Юрий Владимирович. Сегодняшний день рождения Юрию Владимировичу понравился больше предыдущих. Сегодня за столом царила атмосфера дружелюбия. Его дочки, красавицы-дочки, были веселы, подшучивали над ним, о чём-то ворковали друг с другом, рассказывали весёлые истории. Вера Станиславовна сначала сидела притихшая, но потом тоже поддалась общему настроению и тоже рассказала забавную историю о соседском коте, который, не взирая на то, что хозяйка его – «заносчивая певичка», сам – просто милашка, и очень любит ходить в гости к Вере Станиславовне. Юрий Владимирович посмешил всех несколькими анекдотами, и вдруг, уцепившись за какой-то из них, он спросил дочерей:

– А мы-то вас когда замуж выдадим? Или Вы решили остаться старыми девами?

Катя молчала, ожидая, что скажет сестра, и Клара заговорила:

– А я как раз сегодня хотела сказать вам, мы с Лёней подали заявление в ЗАГС. Бракосочетание намечено на тридцатое июля.

– И ты молчишь? – обрадовался отец. Вера Станиславовна закусила губу. Катя, спохватившись, натянула радостную гримасу, воскликнула какой-то радостный возглас и чмокнула сестру в щеку.

– Поздравляю, Кларчик! Ну, колись, кто такой этот Лёня?

– Да, да, расскажи нам о своём профессоре, – потирая руки, оживился Юрий Владимирович.

– Я думаю, что неплохо было бы и познакомить нас, прежде чем подавать заявление в ЗАГС. Или мнение родителей сейчас ничего не значит? – с обидой в голосе заметила Вера Станиславовна.

– Ну, Вер, прежде или потом, какое это имеет значение, лишь бы человек был хороший.

– Так я и говорю, – обиженным тоном стала отвечать Вера Станиславовна, но муж перебил её. Не обращая на неё внимания, он спросил Клару:

– Клара, я слыхал, он знаменит. Чем он занимается?

– Как вы познакомились? – вставила вопрос Катя.

– Лёня, – заговорила Клара, и глаза её излучились нежностью и добротой, – мой друг, мы знакомы с ним где-то с год… Да, мы познакомились в начале прошлого лета.

– На отдыхе? – поинтересовался отец.

– Нет, можно сказать, на работе. Он живёт в доме, выходящем окнами на наш участок.

– Так он что, настоящий профессор? – с плохо скрываемым раздражением в голосе спросила Вера Станиславовна.

– Он учёный – физик. Профессор.

– Профессор, – скривив губы, процедила мачеха. – Сколько же ему лет?

– Тридцать восемь.

– Понятно… – подавленно, и, похоже, что-то обдумывая про себя, отозвалась Вера Станиславовна.

– Клара, – шумно потянулся к дочери отец, – дай я тебя поцелую!

На скатерть опрокинулся фужер, задетый рукавом Юрия Владимировича, глухо о ковёр ударился опрокинутый им стул, Вера Станиславовна поморщилась, Катя скривила ехидную улыбку, продержавшуюся на её лице секунд пять и сменившуюся на добрую широкую, поставленная ею перед собой цель была так значима для неё, что она полностью держала себя под контролем.

«Нельзя терять так выгодно занятые мной позиции, зря что ли я потеряла у этой дуры целый вечер. Так, значит, профессор, а мне этого не сказала, гадина, ладно, надо будет получше о нём узнать, познакомиться с ним» – подумала Катя, а вслух, якобы радуясь предстоящему знакомству, она заявила сестре:

– Кларочка, ты должна нас с ним познакомить!

– Да, – с упрёком в голосе заговорила Вера Станиславовна, – я думаю, мы имеем право знать, за кого наша дочь, – произнося это слово, Вера Станиславовна покосилась на Юрия Владимировича, – выходит замуж. Он хоть русский?

– Да.

– Ну, слава Богу, а то ведь сейчас кругом одни евреи. Ему сколько лет? Он был женат? У него есть дети?

– Нет, Лёня не был женат…

Вера Станиславовна прервала Клару:

– Знаешь, Клара, это странно. Ты хоть выясни, он… Всё ли у него в порядке… со здоровьем.

– Вера! – укоризненно повысил голос Юрий Владимирович, – ты, вроде, умная женщина, а болтаешь глупости.

Юрий Владимирович, действительно, считал жену умной женщиной, подменяя понятие ума понятием расчётливость. Вера Станиславовна обиженно поджала губы. Привычка поджимать губы появилась у неё в первую же неделю замужества. Кокетничая перед мужем, она, поджимая в ту пору ещё сочные губки, изображала капризную девочку. На мужа это действовало. С годами образ капризного ребёнка незаметно стёрся и почему-то совершенно не возникал, хотя Вера Станиславовна по-прежнему гримасничала и по-прежнему играла голосом, впуская в него нотки каприза. Теперь с поджатыми губами она больше походила на старушку.

– Мама, Клара у нас умница, ты же знаешь, – заворковала Катя, вызывая большое удивление матери, – ты должна быть спокойна, она не сделает плохой выбор.

Уступая натиску всех троих, Клара дала слово, что в следующую субботу приведёт Леонида Алексеевича знакомиться с ними.

«Немного простоват, но толковый мужик, видно, Клару любит, и главное, она в него влюблена. Голова на плечах есть, а дальше жизнь подскажет сама, как быть, но, а я помогу», – так рассуждал в мыслях об Измайлове Юрий Владимирович.

«Тюфтя какой-то, – думала о нём Вера Станиславовна, – сразу видно, босяк. Живёт в какой-то дерьмовой квартирёнке, оклад – меньше чем у рыночного торговца. Сколько же надо будет в них вбухивать!»

«Надо же, – злилась Катя, угадывая в Леониде Алексеевиче большую любовь к сестре, – профессора охомутала. Он – дурак, надышаться на неё не может».

Внешне Юрий Владимирович и Катя выказывали приветливость и доброжелательность. Вера Станиславовна тоже натужно удерживала на лице маску приветливости, которая время от времени срывалась, обнажая её злобу.

Леонид Алексеевич отнёсся ко всем троим родственникам Клары доброжелательно, но Вере Станиславовне и Кате показалось, что он снисходителен к ним, и это вызвало в обеих женщинах раздражение. Обе они считали, что он – нищий ученый, должен относиться к ним с глубоким благоговением, с подобострастием, а он, как им казалось, смотрел на них с каким-то сочувствием, как на ущемлённых чем-то, как на ущербных.

– А какой он заносчивый! – высказывала свои впечатления Вера Станиславовна об Измайлове после ухода гостей. – Вы видели, как он смотрел на нас? Можно подумать, он миллионер.

– Вера, – возразил Юрий Владимирович, – ты всё сочиняешь. Ну, скажи, как он смотрел на тебя? Ты чего ждала, что он будет поясно кланяться тебе? Не те времена, Вера. Человек он умный, гордый.

– Был бы умным, не был бы таким нищим, – парировала Вера Станиславовна словами самого же Юрия Владимировича. – А на счёт гордости это уж точно! Гордости в нём хоть отбавляй.

Катя внимательно слушала родителей и злилась на отца, надо же, понравился ему профессор. Но вслух она поддержала его.

– Мама, гордость – это не порог, значит, человек знает себе цену. Мне он понравился. По-моему они с Кларой – красивая пара.

После знакомства с Леонидом Алексеевичем Катя, бывая у Клары, непременно передавала ему привет, и всё пыталась побольше разузнать о нём, а однажды, встретившись с ним у Клары, напросилась к нему в лабораторию.

В лабораторию к профессору сёстры пришли вместе, и тут Катя познакомилась с другом профессора – доцентом Фединым и сразу же очаровала его: красивая, умная, тактичная, добрая – такой Катя сумела предстать перед учёными. И если б ни давние устоявшиеся представления Клары о сестре, она бы тоже видела её такой, так хорошо Катя умела спрятать все свои пороки.

Через несколько дней вчетвером – Измайлов, Федин и две сестры собрались у Кати. В этот вечер Федин признался Кате, что любит её. Объяснение это состоялось на кухне Кати после ухода Клары и Леонида. Егор, оставшийся помочь Кате убрать посуду, обтирая фужеры, тихо сказал девушке:

– Катя, я никогда не встречал такой очаровательной девушки как вы. Вы, наверное, и сами не знаете, как вы прекрасны.

«Придурок! – подумала Катя, – отшить его, что ли, прямо сейчас? Нет, пусть пока будет, может, пригодится».

Катя испытывала презрение и жалость к сентиментальному и старомодному Егору Власовичу.

«Босяк, недоумок (это в смысле, что не профессор, как Леонид), да к тому же не красавец (хотя это был спорный вопрос, многие студентки находили его красивым), как же он не понимает, что он не пара мне. Ему нужна какая-нибудь дурнушка, «синий чулок», а он заглядывается на меня. И ведь губа не дура, босяк, а лезет в порядочное семейство, хотя, наверное, он влюбился бы в меня и в бедную. Жалкий тип. Но может, его можно будет как-нибудь использовать».

– Вы, Егор, преувеличиваете, – томно опуская веки, ответила Катя. – Вы – романтик, и потому вам всё кажется в радужном свете. Вы же совсем не знаете меня. Я – капризна, балована, недостаточно умна, чтоб как вы уметь заглядывать в глубины бытия.

Признание Катей его превосходства ещё больше придало Егору смелости, и он, отложив полотенце и фужер, взял Катю за руку, и, нежно заглядывая ей в глаза, сказал:

– Нет, нет Катенька, вы – самая лучшая на свете. Ещё неделю назад я не верил, что такие бывают, а вот сейчас… сейчас, Катя, я не могу жить без вас, я люблю вас.

Это были слова искреннего признания. Егор Власович со дня знакомства с Катей постоянно жил с её образом в душе. И образ этот был светел и чист. Катя, такая, какой он её знал, соответствовала представлению его об идеале. Егор задыхался от своего всеобъемлющего чувства. Научная работа, которой жил Егор, отошла на задний план и даже просто встала, так как ум его неожиданно стал слеп ко всякого рода научным измышлениям и, праздно отдыхал в этом направлении, но зато он, пусть даже в холостую, но, всё же интенсивно и как-то лихорадочно работал в другом направлении, вымучивая всякие способы сближения с Катей. Понимая, что на ухаживания за девушкой потребуются деньги, которые у него никогда не водились, Егор стал придумывать, как ему ещё зарабатывать их. В надежде получить гонорар он сел за давно обещанную в один научный журнал статью, подал в газету объявление о продаже домика в деревне за сто пятьдесят километров от Москвы, который тоже давно собирался продать. В квартире своей, где он жил с матерью, навёл порядок: вымыл окна, починил кран на кухне, привесил уже полгода назад подаренную ему другом картину, сменил старое деревянное сиденье на унитазе на новое пластиковое с крышкой, чем очень порадовал мать.

Катя, опустив красивую головку, ответила Егору:

– Вы тоже мне очень симпатичны, но я… это всё так неожиданно…

Егор и не ждал сейчас же от Кати взаимного признания в любви к нему, и поэтому слова «вы тоже мне симпатичны» для него прозвучали как прекрасная музыка.

– Катенька, – душа слёзы умиления, и пряча их от Кати, для чего он наклонился к её руке, заговорил Егор, – давайте завтра сходим куда-нибудь, ну, скажем, на пляж.

«На пляж! – внутренне возмутилась Катя, – нет бы пригласить девушку в ресторан, а он – на пляж. Ничего себе ухажёр, а у самого, поди, денег не хватит даже купить мне мороженое».

– О, это замечательная идея! – согласилась Катя. – Хорошо, заедьте за мной часиков в одиннадцать.

Ровно в одиннадцать часов Егор заехал за Катей, но, вопреки ожиданию Кати, он приехал к ней городским транспортом, и на пляж ехать с ней он собирался всё тем же городским транспортом. Конечно, Катя не поехала в общественном транспорте, а повезла Егора на своей новенькой иномарке. Денег на мороженое Егору хватило, он даже раскошелился на два бутерброда с ветчиной и на бутылку «Пепси». Кате вовсе не было интересно знать, как, с кем, где, чем живёт Егор, но всё же она тихонько расспрашивала его обо всём, убивая двух зайцев – она чётче вырисовывала себе портрет этого неудачника и одновременно великолепно разыгрывала роль внимательной, интересующейся им женщины.

Придумав, как использовать Егора, Катя разыгрывала перед Кларой спектакль, изображая взволнованную, тронутую вниманием Егора женщину. Она расспрашивала о нём, просила сестру совета, надо ли принимать его ухаживания, сказала, что ей Егор очень нравится, что он необыкновенный, добрый и очень наивный. Слегка скользнув по теме безденежья Федина, Катя выразила мысль о том, что с Егором лучше всего встречаться там, где не надо много тратиться, рассказала, что они были на городском пляже, приврала, что гуляли по паркам, были в кино, а в следующую субботу собираются выбраться на природу. Хорошо бы на какую-нибудь дачу. Везти Федина на дачу родителей ей не хочется, там он будет чувствовать себя неуютно, а вот хорошо бы поехать в какую-нибудь простенькую деревеньку. Видя, что Клара ничего ей предлагать не собирается, она соврала о том, что Егор хвалил дачу Измайлова, и попросила сестру дать ей на выходной ключи от Измайловской дачи. Клара, получив согласие Леонида, выдала Кате ключи.

Всю неделю, когда Егор работал, Катя проводила время с Кириллом, на которого несколько раз по телефону натыкался Егор. Катя объявила Егору Кирилла преподавателем, дающим ей частные уроки по компьютерной вёрстке.

В действительности Катя ещё сама не знала, кем для неё являлся Кирилл. Она совершенно не была влюблена в него, даже уважение к нему не испытывала, считая его нищим неудачником, но он вполне подходил ей в роли временного сопровождающего её на светские тусовки, где она мечтала встретить подходящего для себя мужчину: известного политика, банкира, коммерсанта, ну, или на худой конец, известного артиста.

После окончания школы Катя вот уже семь лет нигде не училась и не работала. Вся жизнь её строилась по руководству глянца: если с похвалой или, наоборот, с хулой писали о каком-то мероприятии: будь то шоу, представление, спектакль, концерт, показ мод, литературные чтения, художественные или прочие выставки, Катя считала для себя обязательным побывать на нём, причём часто её мнение о мероприятии не совпадало с мнением «глянщиков», но Катю это совершенно не смущало, главным для неё было не содержание мероприятия, а присутствие на нём, ведь присутствуя на нём, она чувствовала себя причастной к «главной тусовке», как она определяла для себя тех, кто был в поле зрения глянцевых журналов. Её образ жизни вполне можно было назвать активным: она много путешествовала, играла в казино, была завсегдатаем некоторых ночных клубов, посещала бассейн и даже пыталась изучать английский язык, и всё это Катя делала руководствуясь всё тем же глянцем. К сожалению, ей давалось не всё, к примеру, язык ей не давался, а много работать она не хотела, пыталась заниматься модными видами спорта, но спорт её утомлял, единственно, плаванье она ещё как-то сносила. Разумеется, визажисты, модельеры, салоны красоты, бутики, рестораны, клубы, маршруты путешествий, всё это для неё определялось глянцем. У Кати не было друзей, но было много знакомых, приятелей. С Кириллом она познакомилась на ежегодной мартовской художественной выставке в Доме художников. Он обратил на себя её внимание своей раскованностью и красивой внешностью. Лениво переходя от картины к картине, он дважды бросил взгляд на молоденьких девушек у большого полотна, и, видимо, найдя девушек привлекательными, ускорил темп просмотра, догоняя их, и когда расстояние между ним и девушками стало критическим, Катя тихо подошла к нему сзади и спросила:

– Вы не видели его работы, написанные в манере импрессионизма?

– Чьи? Клотова? – удивлённо обернулся Кирилл к Кате. Конечно же, Клотов никогда не писал в манере импрессионизма, а Катя вообще впервые слышала эту фамилию, да и не интересен ей был Клотов, но её вопрос сделал то, что ей было нужно, Кирилл тут же забыл о девушках у большого полотна.

В этот же день Кирилл с Катей провели вечер в ресторане, а расставаясь, договорились о встрече на следующий день. Кирилл был младше Кати на четыре года, но это ни её, ни его не смущало. Симпатичная, ухоженная, не глупая, как ему казалось, Катя была свободна и всегда при деньгах. С ней с удовольствием Кирилл ходил в театры, на выставки, а в последнее время стал захаживать в казино, причём играла Катя, он всего лишь сопровождал её, но ему это нравилось. Раскованный, с хорошими манерами, пусть поверхностным знанием, но всё-таки знанием во многих областях, с красивой речью, с несколько тяжеловатым, но хорошо развитым чувством юмора, со знанием двух языков – английского и немецкого, умеющий играть в гольф, теннис, бильярд, преферанс, наконец, просто красивый мужчина, Кирилл был своим человеком на любой тусовке. В зависимости от того, где они появлялись, его принимали за композитора, художника, режиссёра, словом за своего человека, везде Кирилл нёс себя достойно и даже становился душой компании. Всё это в Кирилле нравилось Кате, но что раздражало её – его постоянное желание заниматься сексом, и то, что он всегда был без денег. Вот и сегодня ей хотелось провести вечер в ресторане, где будут развлекать публику две известные певички и две известные группы, но она знала, что денег у него нет, и он без стеснения скажет ей это. Вести Кирилла за свой счёт ей не хотелось, она предпочитала, чтоб водили её, а желающих платить за неё по причине роста её запросов становилось всё меньше. Есть такой Глеб Вениаминович, можно было бы тряхнуть этот мешок, но ведь он даже не догадается вымыть волосы, а потом это его занудство, тупость… Кате было всегда непонятно, как такой тупица умеет делать деньги.

– Кирюш, – игриво заглядывая в глаза Кирилла, всё же заговорила Катя, – я хочу сегодня ночь провести в «Зелёной лагуне». – Кирилл промолчал. – Кирюш, слышишь?

– Да, ответил Кирилл, рассматривая голубей на тротуаре.

– А ты как?

– А я – в своей постели и лучше с кем-нибудь.

Катя поморщилась, ей вспомнилась постель Кирилла, его навязчивость, она же не любила секс, ей нравилось нравиться мужчинам, флиртовать с ними, соблазнять их, но секс ей казался животной повадкой и вызывал у неё брезгливость и отвращение.

– У, Кирюш, да ты у меня супермен…

– Разве? А мне показалось, что тебе не нравится быть со мной.

– Тебе это показалось, – злясь на Кирилла, солгала Катя, и притворно услащая голос, продолжала, – Сегодня я б с удовольствием сходила в «Лагуну», а оттуда – в твою постель.

– Но я в постели буду с кем-нибудь.

«Шантажирует, гад», – подумала Катя, но интуиция ей подсказывала, что Кирилл запросто затащит кого-нибудь в свою постель, а точнее даже пустит, тащить ему не придётся, Катя знала, что он нравится очень многим, даже из круга её приятельниц. Чувство собственничества подсказало ей, что этого нельзя допустить, и она пустилась в игру. С усилием изобразив на лице игривость, Катя потянулась рукой с хищно растопыренными пальцами, изображающими выпад кошачьих когтей, к лицу Кирилла.

– Нет, – игриво завопила она, – я не позволю! Сегодня мы вместе идём в ресторан!

Кирилл знал некоторые слабости Кати и умело пользовался ими.

– Ну, ты же знаешь, у меня ветер гуляет в карманах.

Катя заколебалась, ей было жалко денег, но отдавать своего Кирилла кому-то тоже не хотелось, наконец, собственничество и нежелание искать кого-то в партнёры взяли верх, она полезла в сумочку, вынула несколько купюр инвалюты и мягко, даже чуть кокетливо переложила купюры в нагрудный карман летнего пиджака Кирилла.

– Подъедь, пожалуйста, за мной в десять.

Кирилл мысленно торжествовал победу, но на лицо он надел неопределённую маску, и, галантно склонившись к руке Кати, со словами – Чего только не сделаешь для любимой девушки, – поцеловал ей руку.

Вечер был приятным. Катя с Кириллом выгодно отличались среди окружающих не только красивой внешностью, но и умением держаться. Катя, многого не умея, безупречно владела искусством светского общения, светских манер. Кирилл не отставал от неё, а зачастую, учитывая его интеллект, превосходил. К тому же им обоим было присуще чувство собственного достоинства, раскованность, но без малейшей тени хамства, оба – и Катя и Кирилл одевались со вкусом и дорого. Вот в танцах не всё было так гладко. Кирилл был темпераментнее и грациознее Кати, но танцевали они редко, да умение Кирилла водить партнёршу в танце скрадывало неловкость Кати. Выступление артистов проходило под фонограмму и особого удовольствия посетителям не доставляло, но всем льстило, что перед ними, жующими, говорящими дешёвые тосты, ведущими праздные разговоры и ещё невесть чем занимающимися, распаляются люди, зовущие себя звёздами. Купив звёзд, публика чувствовала себя выше их, и это вносило общий приподнятый настрой, и многие, то ли, пытаясь запомниться окружающим, то ли, пытаясь запомниться себе, говорили несколько громче, чем обычно, вели себя более вызывающе.

Неожиданно на сцену в перерыве между выступлениями звёзд вышел молодой артист, метатель ножей. В отличие от выступлений певцов его выступление вызвало неподдельный интерес публики, гомон в зале затих, и все, даже изрядно выпившие парни за столиком, расположенном неподалёку от столика, где сидели Катя с Кириллом, стали с любопытством наблюдать, как молодой артист с уверенностью метает ножи.

– Молниеносно, как пуля, – заметил один из них. Вот так швырнёт в тебя кто-нибудь из толпы, ни шуму тебе, не гаму, и не заметишь, кто бросил…

– Да, этот пацан – готовый киллер.

– А что, может, возьмём его на полставки? – Компания рассмеялась.

Катю охватило сильное волнение.

«Это мысль, – подумала она, – Надо будет зайти сюда завтра».

На следующий день Катя узнала, где живёт метатель ножей Павел Лапухов и встретилась с ним. Павел жил с матерью, но матери дома не была. Катя не стала церемонится с Павлом и сразу повела откровенный разговор.

– Как я сказала по телефону, у меня к Вам коммерческий заказ. Я видела Ваше умение, – ещё дома Катя, прикидывая, что скажет Павлу, перебирала слова: умение, искусство, мастерство, выступление, подбирая то, которым выразит его деятельность, и остановилась на этом – умение, – и считаю, что вы вполне могли бы выполнить мою задачу. Надо «убрать» человека – женщину. Слово «женщину» Катя нарочито приставила к слову «человек», зная, что столь немужественные люди, каким ей казался Павел, сразу на подсознательном уровне испугаются противостоять мужчине, а справиться с женщиной гораздо проще, так что Павлу лучше сразу знать, что ему предлагается разрешимая задача.

Катя сделала паузу, ожидая реакцию Павла. Реакция было никакой, это понравилось ей, и она продолжила:

– Я заплачу Вам как профессионалу две тысячи баксов. – Не моргнув и глазом, Павел ответил: – Три.

«Сопляк, – подумала Катя, – три ему подавай», – но с другой стороны, она усмотрела в Павле родственную душу, причём низменность, цинизм и подлость ею подменялись понятиями сила, умение жить, и что-то ещё хорошее.

– Хорошо, три, – согласилась она, но тут же пожалела об этом, подумав, что надо было всё-таки поторговаться.

– Адрес! – твёрдо произнёс Павел. Прочитав недавно детективный роман, в котором фигурировал киллер, он полагал, что сначала оговаривается сумма, а уж потом выясняется, кого надо «убрать». Павел вдруг себя почувствовал крутым, серьёзным мужчиной, ведь дело было серьёзным. Стараясь соответствовать понятию крутой, он придал голосу серьёзность и непроницаемость.

– Вот! – Катя вынула из сумочки журнал, раскрыла его и раскрытый поднесла к лицу Павла. На одной стороне открытого журнала Павел увидел конверт, взял его, вынул из него записку и прочел.

– Угу, – кивнул он. – Знаете, как лучше это сделать? Я имею в виду привычки, привязанности, распорядок дня.

Кате всё это понравилось.

«А юнец ничего», – отметила она про себя, и сообщила:

– Объект живёт один по указанному адресу. Ежедневно вечером в двадцать часов пятнадцать минут выходит с мусорным ведром. Думаю, это лучший вариант. Людей много, но там густая листва…

– Хорошо, – любуясь сам собой, всё с той же самоуверенностью и твёрдостью в голосе ответил Павел. Чуть подумал и спросил: – Срок? – и тут же, боясь, что заказчица назовёт очень близкий, добавил, – нужно время, чтоб подготовиться.

Но Катя ещё не была готова назвать точную дату, ей было необходимо решить вопрос в принципе, да или нет, и, немного замявшись, она ответила:

– Думаю, в июне. Давайте сделаем так: Вы за несколько дней до своей готовности сообщите мне об этом, чтоб я тоже сумела подготовиться.

– Хорошо, – всё так же твёрдо ответил Павел.

– Но, пожалуйста, не затягивайте дело, – тоже очень твёрдо, глядя в глаза парню, заявила Катя. – Мне надо, чтоб всё произошло в июне.

– Идёт, – кивнул Павел, радуясь, что времени ещё достаточно, почти целый месяц. – Мне будет нужен хороший нож.

– Это твоя забота, – и, вспомнив разговор мужчин в ресторане о том, что метатели привыкают к своим ножам так, что другими могут допустить промах, добавила – работай своим ножом.

– Но у меня именные ножи, по ножу легко будет меня вычислить.

– А что, у тебя не могут его украсть? – быстро нашлась Катя. – Если доберутся до тебя, скажешь, что уже год назад на каком-нибудь выступлении у тебя его выкрали, и лучше будет, если это произошло не в Москве. Ты же ездишь с выступлениями по городам?

Павел никуда кроме как в подмосковье с выступлениями не выезжал, но признаваться Кате в этом он не хотел, а потому согласно кивнул головой.

– Необходимо, чтоб дело было сделано твоим ножом, в противном случае, – радуясь своей находчивости, заявила Катя, – сумма уменьшится на тысячу.

Услышав о сумме, Павел спохватился, надо же просить аванс.

– Аванс! – затребовал он.

Катя вынула из сумочки и подала парню пачку денег. Павел пересчитал.

– Тут тысяча, мало, надо половину.

– Это и была половина намеченной мной суммы… – Катя лихорадочно думала, как ей отспорить так глупо уступленную тысячу, но ничего не придумав, сказала, – но Вам, я так уж и быть, готова выплатить три тысячи при условии, что Вы сделаете дело чисто до двадцатого числа и именно ножом.

Павел хотел что-то возразить, но, решив, что это будет выглядеть мелочно и уронит его имидж, выцедил почти не открывая рта:

– Замётано!

«В каком же дерьме живут люди», – думала Катя, с нетерпением дожидаясь, когда спустится лифт, и можно будет покинуть эту вонючую кабинку. Она не испытывала сочувствия к людям, живущим в дерьме, она испытывала презрение к ним.

У Кати всегда водились деньги, но не более тысячи долларов, и сейчас, отдав её Павлу, она поспешила к отцу, сочинив, что собирается съездить на Филиппины. Отец как всегда не возражал против поездки дочери, а сейчас, когда, по его мнению Катя под влиянием сестры очень изменилась, стала внимательна к родителям, занялась вплотную языком, компьютером, он тем более с радостью дал ей три тысячи долларов, спросив только о фирме, через которую Катя собирается отправиться в турпоездку и о сроках.

Денег, выданных отцом, хватало, чтоб оплатить работу Павла, и съездить на Филиппины, но ей не хотелось рассредотачиваться, поэтому вместо Филиппин она решила поехать с Кириллом в маленький волжский городок Плёс, куда он давно уже звал её.

Через три дня по приезду из Плеса, приняв от Павла звонок о его готовности сделать дело, Катя сама назначила дату шестнадцатого июня, оставив себе на подготовку три недели. В эти три недели она обзвонила подружек, чьи адреса чудом сохранились у неё, и пригласила всех к себе на девичник шестнадцатого июня. К одной из подруг, той, что жила без мужа и считала себя старой девой, заехала с вечера и уговорила её завтра утром ехать с ней к классному косметологу. Своей домохозяйке Бобриковой Зое Дмитриевне, жившей в квартире напротив, она поручила подготовить всё необходимое для пирушки, объяснив, что вечером собирает у себя подружек.

Известие о неудаче Павла Катя получила от матери, позвонившей ей вечером. Еле дождавшись, когда гости разойдутся, да собственно, почти выгнав их под предлогом волнения за сестру, Катя поехала к Павлу. Вызвав его на улицу, она отчитала его как мальчишку, применив при этом несколько очень обидных для Павла слов: слюнтяй, сопляк, неврастеник, но обида – это ерунда, Павел боялся худшего, начитавшись детективов, он знал, что неудавшихся киллеров кончают самих, а Катя, особенно на этот раз, когда он увидел её машину, показалась ему крутой бабой. Естественно, Катя под предлогом срыва срока уменьшила сумму расчёта на тысячу долларов, хотела за неудачу снять ещё, но Павел, будучи очень жадным, превозмог даже свой страх перед ней и возразил:

– За меньшую сумму работать не буду.

– Ладно, не будем торговаться, мы с тобой не на рынке, делай дело, но чтобы больше срывов не было. – Немного подумав, она добавила, – Сделаешь это шестнадцатого июля, набавлю триста долларов.

Но произошёл и второй срыв, да ещё с таким трагическим исходом, причём трагизм для Кати заключался не в гибели женщины – матери двух малолетних детей, а в том, что вокруг ещё несделанного дела поднялась шумиха, началось следствие. Больше всех Кате досаждал этот проныра Кудинов, ненавидящий её, как казалось ей, уже за то, что она живет как человек, а не как он – в вонючем дерьме. Но, немного подумав, поостыв, Катя решила, что второй промах ей даже на руку, так по её мнению становилось даже интересней и запутанней. Ножи, как она узнала, были с инкрустацией в виде красной капли крови, в ресторане она этого не заметила, были точной копией один другого, да и покушения оба были совершены шестнадцатого числа, это могло навести следствие на мысль, что Клару не просто хотели убить, чтоб от неё избавиться, как сделал бы любой нормальный человек, а пугали, может, предупреждали, а потом и убьют с каким-то таинственным замыслом. Главное, считала Катя, сделать дело до свадьбы Клары, в виду того, что отец уже мог написать завещание, а в этом случае после смерти Клары всё унаследует Леонид.

Разрабатывая план убийства сестры и запутывания следствия, Катя чувствовала себя некой героиней. Она мечтала, что когда «убийца» будет наказан или просто не найден, когда улягутся все страсти, она всё в красках расскажет матери. Катя уже даже слышала слова восторга и восхищения матери ею. В эти дни Катя жила в эмоциональном подъёме, чувствовала себя очень умной и значимой. Сама себе она мысленно расточала похвалы, а иногда, будучи одна, так даже вслух нахваливала себя – «Катёна, ты умница! Ты гений!». Как ей казалось, ею был разработан красивый букетный план. То есть не одна, а несколько версий должны были возникнуть у следствия, что, конечно же, должно было рассредоточить деятельность следственной группы, занять время, запутать. Возможность попасть в число подозреваемых не пугала Катю, так как она твёрдо знала, что родители не допустят о том даже мысли, а, следовательно, не допустят, чтоб её обвиняли.

По плану Кати надо было пустить тень на возможно большее количество лиц. Первому намеченному ею подозреваемому – доценту Федину отводилась роль завистника. Узнав, что ученые-друзья работают практически в одной области, Катя сочла само собой разумеющимся, что доцент мечтает украсть у профессора идеи. Для этого сама Катя стала бы искать способы, как выбить Измайлова из колеи, отвлечь от науки, а потому решила, что покушение Федина на любимую женщину профессора и будет выглядеть как попытка Федина вывести соперника из равновесия. Катя считала, что Федину завидно и то, что вскоре профессор должен стать зятем её отца, так, по её мнению, должно было считать и следствие, а, убив Клару до свадьбы, он лишал профессора этой возможности. Получалось, что Федин был самым заинтересованным лицом в убийстве Клары: во-первых, он должен это сделать, чтоб лишить Измайлова возможности стать зятем богатого Бычкова, во-вторых, женившись на ней – Кате, за которой он ухаживал, стать самому его зятем, ну, а в-третьих, воспользовавшись тем, что профессор, убитый горем, запустит свои труды, присвоить их. Катя очень гордилась, что сама всё это придумала, причём в самом начале её знакомства с Фединым. Отдыхая с доцентом на пляже, она узнала о том, что в детстве Федин хорошо метал ножички, да и сейчас ещё не утратил этот свой навык, это-то и подтолкнуло её к мысли, что доцент Федин – самая подходящая кандидатура для лица, на которое должно списаться убийство Клары. С целью подкрепления подозрения следствия в его адрес Катя подсунула следствию анонимное письмо, написанное на листе бумаги, с лёгкостью подложенном ею под руку влюблённого в неё Егора, для того, чтоб тот оставил на нём отпечатки пальцев. Отпечатки пальцев на бумаге должны были «выдать» автора письма. Нож, подкинутый ею на даче профессора, и анонимное письмо от Федина должны были привести следствие к мысли, что доцент Федин пытается очернить своего соперника – профессора Измайлова, запутать следствие, отвести подозрение от себя.

Татьяну – соседку из квартиры напротив, Катя выбрала вторым подозреваемым лицом потому, что Татьяна была влюблена в Леонида Алексеевича ещё с детства, это Катя узнала от Ноны Ивановны – соседки Клары по новому жилью. Нона Ивановна рассказала Кате, что Леонид переехал в город с родителями после окончания восьми классов, так как в деревне, где они жили, школа была только восьмилетняя, а парню надо было учиться. Родители его на свои сбережения купили эту однокомнатную квартиру, где и поселились втроем, а уж потом, когда Леня подрос, родители снова уехали в деревню, оставив сына в Москве одного. В старшие классы Леня и Таня ходили вместе, даже как будто дружили. Леня помогал Татьяне при поступлении в институт, но любви к ней он не испытывал. На первом курсе института он полюбил свою однокурсницу, которая погибла. Татьяна же всё продолжала любить Леонида, и замуж так ни за кого не вышла.

Потом Нона Ивановна поведала Кате, что первое время Таня всё на Клару косилась, но сейчас вроде ничего, отошла. Нона Ивановна сама видела, как на днях Татьяна, передав Ноне Ивановне пакетик с орешками, полученными от родных посылкой, второй такой же пакетик передала Кларе. Разговорив Нону Ивановну, Катя узнала и о том, откуда Таня получает посылки, как часто. Тут же у Кати созрел план, как это можно использовать. Накануне назначенной для убийства Клары даты Катя позвонила Татьяне и вызвала её утром на вокзал.

Третьим подозреваемым был намечен сам профессор, который вызывал у Кати огромную неприязнь. Узнав от соседки по даче Клавдии Даниловны, что в прошлом году на даче профессора ютилась сирота, которая умерла, Катя тут же умело представила эту информацию доценту и матери.

Мысль о четвёртом возможном подозреваемом – фирме «ТАХО» пришла к Кате после второго неудавшегося покушения. В переживаниях за Клару отец её высказал предположение о том, что Клару, возможно, запугивают по заказу проверяемой ею фирмы. Чтобы бросить тень на фирму «ТАХО», Катя выслала в два адреса, туда, где Клара жила раньше, и туда, где жила сейчас с Леонидом, одинаковые письма следующего содержания: «Если нас не устроят результаты, третий нож будет в твоём горле». Катя рассчитывала, что, получив это письмо, Клара немедленно побежит с ним к следователю. Клара же, получив письмо по адресу, где жила с Леонидом, поступила иначе: чтобы не расстраивать близких, а главное, Леонида, который и так настаивал на немедленном отъезде Клары за город, и прямо таки на глазах осунулся за эти дни, Клара, никому не говоря о письме, сожгла его и, как не странно, отчего-то очень успокоилась, как будто она сожгла не клочок бумаги в конверте, а уничтожила реальность самой угрозы. Это глупая злая шутка, – решила Клара, вспоминая умное лицо Файнгольда – финансового директора фирмы «ТАХО». Ни на минуту Клара не поверила, что метателем ножей по живым мишеням является кто-то по заказу этой фирмы. Она знала, что все проблемы такого порядка решаются куда более цивилизованным способом и на более высоком уровне.

Через некоторое время после смерти Кати Клара с Леонидом обнаружили и второе письмо, направленное Катей по адресу, где Клара жила до переезда к Леониду Алексеевичу. С письмом этим они поступили так же как и с его копией – сожгли и ничего никому не сказали.

Пятым подозреваемым лицом Катя наметила Веру Станиславовну. Во-первых, у неё никогда не будет алиби, – думала Катя, – во-вторых, у матери, действительно, есть причины убрать ненавистную падчерицу – это наследство, добрую половину которого отец обещал Кларе.

Разговорив в очередной раз мать о наследстве, Катя незаметно сделала диктофонную запись сетований матери по поводу того, что «эта чокнутая Клара со своим босяком всё наследство спустит в трубу» и, переписав эти слова к себе на автоответчик, ловко подсунула это следствию. Катя продумала, как даст несколько «невинных» показаний о том, что мать её как-то странно вела себя последнее время, была очень агрессивно настроена против Клары и профессора и даже пообещала ей, Кате, что она её убережёт от них. Кроме этого Катя подсунула в комод матери несколько старых газет, специально приобретённых ею, подчеркнув в них объявления о предоставлении услуг колдовства, магии и, зная, что газеты эти обнаружатся, и Вера Станиславовна поднимет шум по этому поводу, решила, что это кого-нибудь, по крайней мере отца, а она позаботится о том, чтоб и следствие, заинтересует и приведёт к мысли, что Вера Станиславовна решала какую-то проблему. Соседке профессора Измайлова Катя посетовала на то, что мать в последнее время очень изменилась к Кларе, плохо настроена к ней и не одобряет её выбор.

«Всё же это только подозрения, – думала Катя, – конечно же, доказательств того, что на Клару покушалась и убила её Вера Станиславовна у следствия никаких не будет, и мать не пострадает, только отец, обозленный на следствие, прижмет их, и дело остановят».

Катя была уверена в могуществе своего отца, ей ни раз приходилось наблюдать, как отец отдавал распоряжения чиновникам разного ранга.

«Ну, а с матерью мы как-нибудь разберемся, – думала Катя, – её очень просто уболтать».

С детства Катя усвоила истину, что как бы она не пакостила матери, та всё прощала ей, всё обращала в шутку, в игру.

Но больше всего Катя надеялась, что следствие решит, что на Клару покушается, да нет же, что Клару убил маньяк, не зря же она прибегла к такому оригинальному способу убийства, и ножи как по заказу с каплей крови. Выкупив у Павла один нож, она подкинула его на даче профессора, обернутым в клочок ткани, вырванной ею из старой простыни, найденной тут же в шкафу.

Следы запутаны, считала Катя, вряд ли следствие найдёт убийцу, а если и найдёт, то вероятнее всего в лице Егора Власовича или, может быть, в лице полоумной Татьяны, не важно, кого они выберут в убийцы, главное, сделать дело. Во избежание третьего промаха Катя выработала следующий план: в день, когда в институте, где работает профессор, была намечена конференция, а значит, Леонид задержится на работе, Катя приедет к сестре в 18:00 и, зная, что, как обычно Клара сразу начнет хлопотать по кухне, под предлогом выгулять котенка она выйдет, а дверь оставит не запертой. Павел немного переждёт, дав возможность Кате связаться с сестрой по телефону, тихо войдёт, сделает своё дело и незаметно удалится, захлопнув дверь. Катя потом будет давать показания, что дверь за собой захлопнула, что, вернувшись, не могла дозвониться до сестры, а когда (уже со свидетелями) она войдёт в квартиру, Клара будет лежать на полу в кухне бездыханная с ножом в горле, и, может быть, если этот придурок Павел не замедлит, с телефонным аппаратом в руке. Телефонный звонок к Кларе Катя придумала для того, чтоб выстроить для себя алиби. Выйдя из подъезда, она позвонит Кларе, поговорит с ней живой, и уж только тогда Павел сделает дело. Телефонный разговор с живой Кларой по её мнению был прекрасным алиби, так как в мобильной сети аппаратом фиксируется время разговора и номер. А было бы лучше, считала Катя, если б Клара умерла с телефонным аппаратом в руке, но это уж как получится. Придумывая это алиби, Катя очень хотела сказать на прощанье по телефону Кларе такие слова – «Твоей свадьбе не бывать, и наследства отца ты не увидишь, потому что ты – труп», но опасаясь, что телефон Клары ввиду того, что на неё дважды покушались, мог быть на прослушке, она заготовила обыденные слова с приглашением спуститься и тоже немного погулять.

Первые две неудачные попытки убить Клару были совершены шестнадцатого числа, а само убийство, намеченное Катей на двадцать третье число – день проведения конференции, должно было произойти как раз через семь дней после второго покушения и за семь дней до её свадьбы. В этом всём Катя усматривала некий знак, это, считала она, могло помочь утвердиться следствию во мнении, что убийство совершено из каких-то маниакальных соображений.

Сегодня, зная, что она будет в центре внимания, Катя одевалась с особой тщательностью. Повертевшись перед зеркалом, она осталась довольна: белый брючный костюм из льна с перламутровыми пуговицами, розовая сумочка из парусины с перламутровой пряжкой, розовая обувь, розовая помада, розовый лак на ногтях и в придачу белый солнечный зонт с розовым узором – всё это очень шло ей, хотя зонт был упакован и лежал в сумочке. В бело-розовых тонах на фоне лужи крови я буду выглядеть самой невинностью, – подумала Катя, садясь за руль своей машины.

Катя дошла до двери квартиры Измайловых, кинула на неё взгляд и прошла выше. Ноги непослушно ускорили шаг, но она сумела тут же восстановить скорость. Сегодня Катя была обута в туфли из мягкой кожи, которые вот уже года четыре валялись невостребованными, в них шаг Кати был почти беззвучен. Поднявшись на один пролет, Катя встретилась взглядом с Павлом, стоящим у окна, и прочла в его глазах тревогу и трусливость. «Да он же трус, как я раньше этого не поняла, он же может всё завалить, передо мной он просто рисовался», – думала Катя, поднимаясь по ступенькам. Встретившись с уверенным взглядом Кати, испуганный взгляд Павла исчез, и на смену ему появился другой, близкий к тому, что Катя видела раньше. Катя поднялась выше, остановилась у двери квартиры, расположенной над квартирой Измайловых, нарисовала на лице удивление, развернулась и пошла, уже чуть ускоряя шаг, назад, на этаж ниже, больше не удостоив парня вниманием. Эту её игру никто кроме Павла не видел, и можно было не играть, но, войдя в роль, чтобы не сбиться с неё, Катя играла. Эта её игра возымела действие на Павла, она помогла ему обрести уверенность и сосредоточиться. Дверь Кате Клара открыла неожиданно быстро, Катя, похоже, даже не успела дотянуться до звонка, сестры буквально столкнулись в двери, Катя застала Клару куда-то спешившей. Не смотря на это, Клара обрадовалась сестре.

– Катюша! – радостно воскликнула она, – как ты кстати! Входи!

Клара буквально втянула Катю в прихожую.

– Ты куда собралась? – спросила Катя.

– У нас праздник, – радостно сообщила Клара.

И тут Катя услышала доносившиеся из комнаты голоса мужчин.

– Я быстренько сбегаю за шампанским, у нас есть повод! Проходи, я мигом!

– Стой!

Катя нервно уцепилась за руку Клары.

– Объясни толком, что произошло. Свадьбу Вы вроде наметили на тридцатое?

– Нет, нет, у нас другой праздник: статья жоры вызвала широкий резонанс в мире, и его пригласили выступить с докладом в Стокгольм, да и вообще…

Катя, всё ещё не выпуская руки сестры, предложила: