Игра слов Лекух Дмитрий

– Ладно, – вздыхаю покорно. – Только в офис не надо. А то на меня уже секретарши с сочувствием смотреть начинают, не говорю про бухгалтерию. Тут, слева по Ленинградке, – пивной ресторан. Ты его знаешь, мы в нем в прошлый раз встречались. Вот туда и подходи. Буду ждать…

Прервал звонок, подозвал водителя, объяснил ситуацию, – да и пошлепал по лужам.

А что делать?

Только уселся – и она тут же появилась. Как будто специально ждала. Я даже пива не успел заказать.

Может, думаю, – оно и к лучшему.

Лучше – кофе.

Зачем портить хорошее пиво плохим разговором?

– Давай, излагай, – говорю. – И постарайся попредметнее. У нас с тобой в распоряжении – максимум полчаса…

– Хорошо, – поводит бровями, – излагаю. Нам нужно пять тысяч долларов. Это – первый взнос педагогу. Твоя дочь хочет быть эстрадной певицей.

Хорошо, что еще кофе не принесли.

Точно бы обварился.

– Наташ, – говорю осторожно. – Во-первых, я совершенно не уверен, что хочу, чтобы моя дочь становилась эстрадной певицей. Насмотрелся, знаешь ли…

– Это не тебе решать, – пожимает плечами. – А ей.

Задумываюсь.

Лезу в карман за сигаретами.

– Согласен, – говорю. – Ей. Не мне. А вот решать, давать ли денег на такое, с моей точки зрения, – весьма сомнительное, – образование, – уже не ей. А как раз даже и наоборот. Ты меня понимаешь?

Смотрит на меня с презрением.

– Ты что, собираешься отказать собственному ребенку?

Тут она, конечно, – в точку бьет.

Дочери мне очень трудно хоть в чем-то отказать. Так получилось, что я ее совсем по-другому чувствую.

Как хоть и полузнакомого, – да что там, совсем незнакомого, но все-таки необычайно близкого человека.

И откуда только что берется…

Хоть и не виделись бог знает сколько времени.

Мне это очень трудно объяснить, но она – моя.

Абсолютно моя.

Даже имя ей в свое время – я давал, преодолевая жесткое и упорное сопротивление Натальи.

Она хотела по-другому назвать.

Олей, по-моему.

Или Настей.

Наплевать.

А назвали – Русиной.

Почему именно такое – странное – имя, – это уже совсем другая, темная, страшная и немного мистическая история.

Очень и очень личная.

Мой неоплаченный и неоплатный долг.

Потом как-нибудь расскажу…

Не сейчас.

– Отказать, – говорю, – это сильно сказано. Разобраться. Нужно ли ей это на самом деле…

Поводит презрительно плечами:

– Ты хоть знаешь, – говорит, – что твоей дочери в этом году исполняется четырнадцать лет? Что она уже выше тебя ростом? Что на нее заглядываются парни на пять лет старше? И что у нее абсолютный слух и природный джазовый вокал, почти на четыре октавы?

– Я, – вздыхаю, прикуривая сигарету, – знаю только одно: что я хреновый отец. Это не рисовка, это правда. И что совершенно не чувствую себя на сороковник с лишним. Года на тридцать два – тридцать три, максимум…

Сигарета наконец-то прикуривается, а официантка наконец-то приносит кофе.

– А насчет джазового вокала тебе кто сказал? – спрашиваю.

Жмет плечами.

– Ее преподаватель в музыкальной школе, естественно…

– Ага, – кривлюсь. – И деньги – естественно – этому самому преподавателю…

– А кому еще?! – вскидывается. – У нее связи на телевидении, нужно записать фонограмму, показать девочку…

Молчу.

Курю.

Усмехаюсь.

– Тебя, – говорю, – дорогая, просто разводят, как последнюю лохушку. Точнее, – не тебя. Меня. На мои деньги. При твоем посредничестве. А я их зарабатываю, между прочим, а не на фикусе выращиваю. У меня у самого «связей на телевидении», просто в силу специфики профессии, – хоть жопой ешь. Уж побольше, чем у вашего «преподавателя из музыкальной школы», это точно. Как говорит один мой добрый знакомый из этого самого ящика – «по любэ». И толку? Знаю я эти «технологии»…

– И что теперь? – вскидывается. – Из-за того, что ты что-то там «знаешь», девочка должна попрощаться со своей мечтой?

– Почему сразу «попрощаться», – жму плечами. – Поспрашиваю у знакомых, ее послушают. Если действительно что-то есть – посоветуют, к кому обратиться. Только не к продюсеру, ты уж извини. Рано. К педагогу. К нормальному, я имею в виду, педагогу. Не из районной музыкальной школы «со связями на телевидении». А там – посмотрим. Захочет работать как проклятая ради того, чтобы на сцене десять минут покрасоваться – ее право. Нет – значит нет…

– Это все хорошо, – поджимает губы. – А что я должна сказать дочери?

– А то и скажи, – тушу окурок и подзываю официантку, чтобы расплатиться, – что я тебе сказал. Желательно – не перевирая. А сейчас – извини, но мне пора…

Расплатился, вышел, сел в машину.

Злой, естественно, как собака.

Плохо, что сегодня футбола нет.

Рожу бы какому-нибудь случайно подвернувшемуся под руку коню разбил бы – с превеликим удовольствием.

Так, думаю.

Надо Сашке звонить, продюсеру наших рок-н-рольщиков.

Он среди моих знакомых лучше всех в этой мутотени разбирается…

Набираю номер.

– Привет, – говорю, – Саш. Чем занимаешься?

– Сплю, – зевает. – А что, что-то случилось?

– Все-таки ты еврей, Шурик, – смеюсь, – а никакой не хохол. Только они вопросом на вопрос отвечают…

– Да ладно тебе, – протирает он глаза на том конце провода. – Какой из меня еврей? Если б я был евреем или гомосексуалистом, то уже давно стал бы мультимиллионером. А так – до сих пор за квартиру расплатиться с банком не могу. Опять пришлось отсрочку просить…

– Ладно, Саш, – беру быка за рога, – дело у меня к тебе есть. Тебе абсолютно неинтересное, ни по деньгам, ни по чему другому. А для меня – очень важное. Посоветоваться надо. Когда встретиться сможем?

– Охо-хо-хо-хо, – вздыхает он. – А давай сегодня вечером ко мне, часам эдак к двенадцати заезжай, лады? Ребята подъедут. Мне тут, кстати, таа-акой порошок дилер приволок – просто обалдеешь…

Я задумываюсь.

– Не, – говорю, – Саш. Если я к тебе на вечеринку попаду – раньше семи утра оттуда свалить ну никак не получится. Особенно если учитывать качество порошка. А у меня завтра – дела. Может, я сейчас подскочу?

– Да я еще толком не проснулся, – мнется он.

Потом вздыхает, догадываясь, что не отвяжусь.

– Ну ладно, – говорит, – давай, подскакивай…

…Подскочил.

По дороге бутылку виски прикупил.

Самого дорогого, какое только нашел.

Разлили.

Я добавил льда, он – чуть-чуть холодной родниковой воды.

Пижон.

Изложил суть вопроса.

Сашка задумался.

– Да, – говорит, – проблема…

– Проблема, – соглашаюсь, позвякивая льдинками о стенки стакана.

– Знаешь, – говорит задумчиво, – есть у меня один знакомый еврей. Старый. Соломон Исаакович. Педагог. От Бога педагог. Если у нас на эстраде кто своим голосом поет, так, значит, на восемьдесят процентов – он голос ставил. Я даже рокеров своих хотел к нему направить. Послали, естественно. Им это ни к чему. Не за вокал любят, сам понимаешь. А вот тебе – может, что-то и посоветует. Я с ним ближе к вечеру свяжусь, потом тебе перезвоню, идет?

– Идет, – вздыхаю.

Вот только Соломона Исааковича мне в этой жизни и не хватало.

Для полного личного и общественного счастья.

А что делать?

Попрощался и поехал.

Только с Машкой ужинать сели – Сашка звонит.

– Привет, – говорит, – еще раз. Чем занимаешься?

– Да вот, – смеюсь, – Машке бараньи ребрышки заказываю…

– А-а-а, – смеется в ответ. – Тогда доедайте и приезжайте ко мне. Это будет твоя расплата за мои прогибания перед этим старым пердуном. Светило музыкальной педагогики, блин…

– Саш, – вздыхаю, – побойся бога. У Машки гонка сегодня. Открытие сезона.

– Ну тогда, – ржет, – ты приезжай сейчас, а Машулька – после гонки. Я ее что-то тоже давно не видел…

– Ладно, – говорю. – Попробую…

И кладу обреченно трубку.

Машка выразительно поднимает бровь и чуть-чуть наклоняет голову.

Приходится излагать.

– Ну, тоже мне проблема, – смеется она. – Езжай, конечно. И я после челленджа подскочу. С Сашкой – интересно…

Так, думаю.

Завтрашние дела придется на болт отправлять.

Эх, судьба наша бекова…

…Разошлись даже не в семь утра, как я предполагал.

В половине девятого.

Ему-то – по барабану, он – птица ночная.

А мне?!

Уже в дверях он протянул мне листочек с адресом.

– Вот, – говорит. – Сегодня вечером, в девятнадцать тридцать, он там тебя ждет. Смотри, не опаздывай. Он этого не любит.

Нда, думаю…

– Сань, – говорю, – а никак попроще нельзя? Номер телефона, допустим…

– Нет, – машет руками. – Ни в коем случае. Он телефон дает только после того, как ему человек понравился…

– Вот как? – удивляюсь. – А он часом – не того? А то, может, я и не захочу ему «нравится», а постараюсь кого-нибудь попроще отыскать…

– Да нет, – смеется. – В шоу-бизнесе, как правило, – либо еврей, либо пидорас. Еврей-педрила у нас такая же редкость, как хохол-гетеросексуал. Ты вот много таких, как я в шоу-бизнесе видел?

– Нет, – признаю. – Немного. Ты у нас, Сань, – фактически – уникум…

– Вот то-то, – ржет. – Позвони потом, расскажи, как встреча прошла…

– Позвоню, – киваю.

…Вечером пришлось проснуться, принять ледяной душ, побриться – и переться через половину Москвы на встречу с этим гребаным Соломоном Исааковичем.

Хотя хотелось – просто лечь и умереть.

Я после Сашкиных вечерин всегда как минимум пару дней мертвый.

Но тут – отцовский долг, мать его за ногу…

Приехал.

Звонил, наверное, минут пятнадцать, пока за дверью не раздались шаркающие старческие шаги.

Открывает.

– Дима? – удивляется.

Да, думаю…

Древний анекдот про дочку и папу в лифте – в действии…

– Дядя Семен? – удивляюсь в ответ.

Вот ведь блин.

Старый товарищ отца по кухонным диссидентским посиделкам. Я и не знал, что он Соломон Исаакович на самом деле.

Всегда его Семеном Ивановичем считал…

И стоило так страдать, Сашкины ночные излияния про неудачный жизненный период и про то, что с музыкой пора завязывать, а заниматься себе спокойно кино, слушать…

Хотя…

Кокетничаю, конечно.

Сашка один из тех редких людей, с кем мне никогда не бывает скучно.

Да и Машка в его обществе отлично себя чувствует. Редкий случай, когда нас один и тот же человек одинаково устраивает.

– Ну что стоишь, проходи, хоть чаем тебя угощу, – смеется тем временем дядя Семен.

Или теперь уже, в свете новых веяний, дядя Соломон?

Прошли на кухню.

Заварили чаю.

А он все тот же, думаю.

Та же неизменная сорочка со слегка засалившимся воротником и синий шерстяной галстук с пятном от кофе. Та же серая жилетка в вертикальную полоску. Та же всклокоченная грива седых волос.

Вот только на руках – побольше старческих пигментных пятен.

И левую ногу стал слегка приволакивать.

– Ну, – говорит, – рассказывай. Речь, я так понимаю, идет о Валиной внучке?

Сглатываю комок в горле вместе с глотком жиденького чая. Ничего не меняется. Он и раньше такой пил…

– Дядя Семен, – спрашиваю, – а у вас курить можно? А то – как-то даже не по себе…

– А, дыми, – смеется. – Мне врачи после инфаркта запретили, так хоть понюхаю. Вместо пепельницы, вон, блюдце возьми, приспособь…

Закурил.

Рассказал ему все, что знаю.

– Ну, – спрашивает, – а сам-то что думаешь?

Жму плечами.

– Да не понял я еще, дядя Семен. Вот, пытаюсь осмыслить…

– Информацию, значит, собираешь, – усмехается. – Ну-ну…

Молчу.

Я его еще в детстве, пока отец с мамой не развелись, из всех папашиных знакомых больше всех… гкхм… как бы это сказать… нет, не уважал.

Ребенок уважать еще не умеет.

Он может – только любить, но из этой компании я не любил ровным счетом никого.

Они все были чужими.

Вот.

Наконец-то нашел нужное слово.

Выделял.

Просто все отцовские приятели были… опять-таки – гкхм… странные.

Дерганые какие-то.

А в нем всегда чувствовалась – сила.

И порода…

…Он встал, долил себе чаю. Я-то – и полстакана не выпил. Во-первых, – слабоват для меня.

А во-вторых, – я с сахаром, – вообще не пью.

А ему об этом сказать – как-то неудобно.

Вот и сижу.

Очередную сигарету докуриваю.

– Сам-то как? – спрашивает. – Валя говорил – книги пишешь?

Машу рукой и мучительно кривлю губами.

– Да какие там книги, дядя Семен, – смеюсь немного искусственно. – Это он просто стесняется сказать, что я бизнесом занимаюсь. Нет, легальным, разумеется. Нормальным, никакого криминала. Самое обычное рекламное агентство. Сам ничего не понимаю…

Он поднимает мохнатые брови домиком.

– Вот как, – тянет. – А я-то еще, старый дурак, думаю: откуда у не публикующегося писателя такие деньги. Твой приятель, Саша, сказал, что ты можешь платить. А мои уроки – стоят недешево.

– Могу, дядя Семен, – подтверждаю со вздохом. – Увы, могу…

Он улыбается и кивает своим собственным мыслям.

– А как же литература? – спрашивает. – Ты же Литературный институт заканчивал, вроде? При Союзе Писателей? Или и тут Валя придумал?

– Да нет, – фыркаю. – Не придумал. Действительно заканчивал.

Он опять кивает.

– А почему тогда – бизнес?

– Да многое тут сложилось, – вздыхаю. – И в силы свои верить перестал, по многим причинам. И дочка родилась. Вот и пришлось заняться журналистикой. Перо-то у меня бойкое было. А потом – рекламой. И – закрутилось, завертелось…

– То есть, – прищуривается, – ради дочки собой пожертвовал?

Молчу.

Прикуриваю очередную сигарету.

Докуриваю ее почти до половины и только потом могу глубоко вдохнуть прокуренный и спертый воздух его кухни.

– Да нет, конечно, – кривлюсь, – дядя Семен. Чего себе-то врать. Я из семьи через два года ушел после ее рождения. Хотя – деньгами помогаю, конечно. Нормально помогаю, как могу. Не в этом дело. Просто так сложилось. Знаете, как бывает: завертело, закружило…

– Завертело-закружило, – эхом повторяет он. – А я ведь твои статьи в «Литературке» – читал. Хорошие были статьи, умные…

– Так то – статьи, – усмехаюсь. – У меня проза «встала». Понимаете? А разницы между рекламой и литературной критикой я особой – не вижу. Профессия и профессия. Ремесло…

Кивает.

Молчим.

Наконец решаюсь.

– Дядя Семен, – спрашиваю, – отец когда-то говорил, что вы – очень талантливый композитор. Гением называл. Вы-то – пишете?

Он крякнул.

Потом вздохнул.

Потом встал и, приволакивая ногу, вышел из кухни.

Вернулся минут через пять с пыльной бутылкой конька, молча разлил по вынутым из встроенного шкафчика рюмкам.

Выпили.

– А меня, – говорит, – Дим, – сломали. В семьдесят пятом арестовали за антисоветчину. Отец твой, кстати, молодец: бегал, какие-то бумаги подписывал…