Командировка в лето Лекух Дмитрий

Глава 19

Разговаривать в ревущей и вибрирующей при полете «восьмерке» — занятие не для слабонервных, и Глеб, предварительно проверив, надежно ли застрахован оператор, переложил заботу о нем на Рустама, а сам уткнулся в стекло иллюминатора.

Горы он любил, и убить эту любовь не смогла даже постоянная работа по «точкам», где с гребней этих самых гор по не в меру любопытным журналистам изредка постреливали.

Но здесь все было совершенно по-другому.

И сами горы были другими.

Мирными.

Нет, они не были домашними и уютными — такими они не бывают никогда. Они были спокойными, древними и равнодушными, не обращающими внимания на стрекочущую металлическую мошку, упорно поднимающуюся и поднимающуюся вверх, к застывшим в ослепительной голубизне белоснежным вершинам Большого Кавказского хребта.

У Ларина перехватило дыхание.

Ради этого стоило жить.

И за это стоило умирать.

Он полез в карман кожанки за сигаретами и закурил, не замечая неодобрительного взгляда свиты местного градоначальника. Потом полез в другой, внутренний карман куртки, достал оттуда плоскую металлическую фляжку и сделал длинный, обжигающий глоток.

Ему было хорошо.

Кто-то неожиданно дернул его за рукав.

Глеб оглянулся и увидел, что это Князь, явно изъявляющий намерение присоединиться.

Ларин усмехнулся, передал своему временному шефу фляжку с виски и снова уставился в круглое стекло иллюминатора.

Горы были чисты, мудры и равнодушны.

Он поймал себя на мысли, что ему всегда хотелось быть таким же.

Только вот никогда не получалось…

Жаль.

А еще плохо, что тридцать шесть — это возраст, когда начинаешь понимать, что невыполнимое — невыполнимо.

И жить от этого становится немного скучнее…

Они приземлились на небольшом вертодроме Красной Долины где-то минут через сорок. Из «вертушки» выходили посерьезневшие и какие-то немного пришибленные.

Ничего страшного.

Пройдет.

…Долина действительно производила впечатление.

Воздух был настолько чист, что его хотелось пить.

Они немного погуляли, подышали, приходя в себя после вертолетной трясучки, и поехали смотреть на строительство третьей очереди шератоновского «Горного клуба».

Сашка похвастался, что минут десять облета удалось снять так, что хоть не монтируй.

Такую красоту даже резать жалко.

Ларин усмехнулся.

И он, и оператор прекрасно понимали, что из всей этой красоты останется от силы минуты две-три, и то, если ему, Ларину, удастся придумать под это дело соответствующий ненавязчивый комментарий.

А ведь и вправду придется придумывать. А то Сашка на монтаже орать будет как резаный.

Вон, какая морда-то гордая — видать, и вправду картинка классная получилась…

Пожалуй, за основу стоит взять так кстати подвернувшийся исторический экскурс Князя.

О роли геноцида в отечественной истории.

И правда — чего проще: вырезал аборигенов, и пару столетий — никаких межэтнических проблем.

Красота…

Глеб задумался и даже не заметил, как они доехали до «Горного клуба». А когда заметил — открыл рот, да так его больше и не закрывал. Отели такого класса он до этого видел только в швейцарских Альпах, да и то издали.

На более детальный осмотр, сорри, денег не хватало.

И еще не скоро будет хватать, прокомментировал он про себя, грустно усмехнувшись.

«Горный клуб» был действительно сказочный.

Идеально вписанные в ландшафт красно-желтые двухэтажные домики под заваленными снегом крышами с трубами каминов.

Домики побольше.

Само пятиэтажное здание отеля под скошенной крышей — одновременно игрушечное и надежное.

Куча дорогих машин на стоянке.

Люди в ярких горнолыжных костюмах — смеющиеся и белозубые.

Какая-то обалденной, немыслимой красоты длинноногая девица в высоких, безумно дорогих дизайнерских кроссовках, закрепляющая на крыше яркого, кажущегося игрушечным, небольшого джипа футляр со сноубордом.

Двое парней в толстых свитерах, уже явно накатавшиеся и решившие, что виски с позвякивающими в стеклянных стаканах кусочками льда после физической нагрузки лучше выпить все-таки на свежем воздухе.

Глеб подумал, что воюющим сейчас в Чечне его любимым спецназовцам эту картинку лучше не показывать.

Перестреляют всех на хер, идиоты.

…Сашка с Рустамом пошли бродить по территории, выбирая подходящее место для записи интервью с градоначальником, а остальные направились в бар, и Князь заказал всем по двойной порции виски.

Глебу было так хорошо, что работать не хотелось абсолютно.

Блин.

Живут же люди…

А вот Князь чувствовал себя здесь своим.

Ему улыбались портье и официантки, а бармен поинтересовался, когда же, наконец, Дмитрий-свет-Александрович изволит приехать сюда в следующий раз.

И ни в коем случае не по делам.

Зачем здесь дела?

Так.

Покататься.

Ларин сначала надулся, а потом вдруг понял, что Князев и мэр в здешнюю атмосферу вписываются идеально.

А вот сам он — нет.

Пока.

Точнее, будем надеяться, что пока.

…Через некоторое время площадка была найдена, интервью с Алексеем Игоревичем отснято (нормальный рабочий материал, после монтажа — минуты на три-четыре, да и с видами все в порядке), и они пошли в местный ресторанчик.

Так сказать, перекусить.

Действительно, так сказать.

Потому как, когда Ларин увидел накрытый стол, он сразу понял, что этот, прости Господи, «перекус», добром явно не кончится.

А Художник тут же начал цитировать свои любимые «Двенадцать стульев» относительно того, что «сегодня Бог послал» директору той самой старушечьей богадельни, которого блистательно сыграл сравнительно молодой в ту пору Олег Табаков.

Ну, что ж…

Пить — так пить.

Где наша не пропадала…

И там пропадала, и сям пропадала…

Сели.

Выпили.

Закусили.

Свита градоначальника оказалась на поверку мужиками в общении вполне приятными, а эмчеэсовский полковник так и вообще — настоящим золотом. Все понимали, что работа на сегодня, слава Богу, закончилась, вниз лететь еще рано, а значит, можно и расслабиться под чарку чистейшей водки и пельмени из медвежатины.

Глеб закурил и откинулся на стуле, глядя на улицу через стеклянную стену ресторанчика. Ему очень не хотелось признаваться себе в том, что образ жизни Димы Князева ему, Глебу Ларину, считавшему себя абсолютно честным и правильным журналюгой, начинает нравиться все больше и больше.

А это означает, что с профессией, судя по всему, придется скоро завязывать.

Потому как теперь, очень похоже, его можно попробовать купить.

И, очень даже может быть, — успешно.

А единожды продавшийся журналист перестает быть независимым уже просто по определению. В этом поганом профессиональном цехе новости расходятся быстро.

Да и не только в этом дело…

Увы…

Просто журналюга не должен быть продажным.

Не должен.

И все тут.

Глеб мысленно сплюнул, встряхнулся, хлопнул стопку обжигающей ледяной водки, подцепил на вилку лихо хрустнувший на зубах соленый рыжик в сметане и начал прислушиваться к разговору.

Вещал, естественно, Художник, завладевший не только персональной бутылкой дорогой водки, но и всеобщим вниманием.

— …Или вот еще такая история. Мы тогда на Иссык-Куле снимали. А директором у нас еще не Рустам был, а один старый алкаш, Вагонкин была его фамилия. Ну, мужик, в принципе, толковый, договориться мог с кем угодно и о чем угодно, вот только пил — запоями. До белой горячки. И, что характерно, — исключительно в командировках. Дома-то у него такая гестапа была — просто мама не горюй. Нам, впрочем, его пьянство было, извиняюсь, по фигу, потому как работе не мешало совершенно. Он по вечерам тихо запирался в номере и бухал. А по утрам так же тихо страдал, потому как был воспитан партией и правительством в таком духе, что хоть умри, но на работе — ни-ни. И вот — попадаем мы в аварию. На «вертушке». Хорошо еще, что она только метра на два взлететь успела. Короче, ни у кого никаких травм, кроме отбитых задниц, да еще я, дурак, запасную оптику закреплять не стал. Обидно, блин, — до жопы. «Вертушка» тоже вроде в относительном порядке. Только лопасти отвалились, да стекла кое-где осыпались. Ну, вылезли, закурили, выпили немного. У шефа водка во фляге была. Руки трясутся, стресс все-таки. Сидим, спасателей ждем. А у Вагонкина, видать, от сотрясения крыша окончательно улетела. Мы пока сидели, он «вертушку» обошел со всех сторон, лопасти раздолбанные собрал, да и сложил штабельком. Ну, а часа через два спасатели прилетели вместе с госкомиссией. Ходят, смотрят. Мы сидим, ждем. Вечереет уже потихоньку. Водка давно закончилась. Холодать стало. За… кгхм… ну, в общем… замучились уже, а они все ходят. И тут я вдруг слышу, как один член комиссии другому говорит: «Слышь, Коль, сколько лет живу, а такого странного разлета лопастей при аварии еще ни разу не видел…».

Мужики, особенно эмчеэсовцы, хохотали, краснея и давясь пельменями. Особенно выделялся слегка визгливый хохоток полковника.

С соседнего столика на все это дело довольно неодобрительно поглядывали двое накачанных, нагловатого вида братков в спортивных костюмах и резиновых тапочках, приканчивающих вторую бутылку водки в компании смазливых, откровенно вульгарного вида девах.

Глеб обратил внимание, что эти двое плохо вписывались в интерьер отеля.

Тем не менее, были явно недовольны.

Потому как смеялись и куражились тут не они, а какие-то малопонятные мужики средних лет в затрапезных джинсах и свитерах, вокруг которых суетились почти все официантки ресторанчика.

Кто же тут тогда хозяин?

Эти пеньки затрапезные, что ли?

Натренированное ухо профессионального телевизионщика позволило Глебу различить тихий шепот одного из братков:

— Слышь, Колян… Я щас эту гопоту выкину отсюда к чертям. Достали.

Ларин огорченно вздохнул.

Драться ему совершенно не хотелось.

Но, видимо, придется…

В этот самый момент неожиданно включилась до того мирно лежавшая на столе рация эмчеэсовского полковника:

— Первый, первый, третьему ответь…

Братки настороженно переглянулись, полковник с недовольным видом потянулся к рации, поднес к губам:

— Слышу тебя хорошо. Говори.

— Первый, когда домой? А то машина который час под парами, да и летуны не жрамши…

Полковник недовольно поморщился и ретранслировал мэру:

— Алексей Игоревич, когда вниз полетим? Летчики интересуются… Вот зар-р-разы! Война, видишь ли, войной, а обед извольте по расписанию…

Алексей Игоревич к вопросу был явно не готов. К тому же горячего еще не принесли.

Пельмени с медвежатиной — это ж разве горячее?

Так…

Закуска перед нормальным приемом пищи…

Мэр слегка побагровел и задумался.

На выручку, как всегда, разумеется, пришел Князь:

— Так, Петро… «Вертушка» пусть ждет дальше, а летунов мы сейчас покормим. Там рядом с вертодромом кафешка очень приличная имеется. Андрей, займешься?

Корн коротко кивнул, взял со стола мобильный телефон и вышел куда-то через лобби отеля.

А Глеб продолжал искоса подсматривать за братками.

Было довольно любопытно наблюдать, как они быстренько рассчитались, подхватили подмышки своих ничего не понимающих девиц и по-тихому слиняли, изредка бросая уважительные взгляды на странную компанию, жрущую водку с пельменями, в то время как ее ждет стоящая неподалеку под всеми парами «вертушка».

Ларин коротко хохотнул.

Нда…

Мы не злорадные.

Просто злые.

А радуемся исключительно от ощущения полноценности бытия…

Проехали.

Что-то, а инстинкт самосохранения у таких типов всегда развит исключительно хорошо…

Иначе бы просто не выжили, крысюки поганые.

Вскоре вернулся Корн, принесли горячее, и застолье плавно перешло в следующую фазу, когда все пытаются говорить, но уже мало у кого получается слушать.

Впрочем, Художнику и теперь быстро удалось завладеть всеобщим вниманием.

Король репортажа, блин…

— …Я вообще-то раньше думал, что такое только в анекдотах бывает. А жизнь-то, она, оказывается, любому анекдоту сто очков вперед даст. Мы тогда на Чукотке работали. Был такой проект на телеке — «Все регионы России». Давно. В середине девяностых еще. Шеф наш тогда еще не по разряду звезд шел — так, молодое, подающее надежды дарование… Ну, а на Чукотку — кого кроме нас, потомственных алкашей, вкупе с молодыми, талантливыми и начинающими, заслать получится? Правильно, никого! Да и мы только после того, как нам тройные премиальные пообещали, добро дали. Нефиг там делать цивилизованному человеку… Ну, так вот… Прилетели, отснялись… Казалось бы, что еще тут — возвращайся, монтируй да отчитывайся. Так нет, этот, — Сашка кивнул в сторону Глеба, привлекая к шефу всеобщее внимание, — уже тогда беспокойный был. Шизофреник на журналистской почве. Нет, говорит. Изюминки, видишь ты, не хватает. Пока не найдем — будем здесь колбаситься. А директором у нас тогда практиканточка была с журфака, Ленка Скворцова. Вы ее глазищи зеленые да гриву каштановую теперь через день в вечерних новостях лицезреть честь имеете. Ушлая девочка. Дотошная. Пошла в местную библиотеку, да и нарыла там, что у них на Чукотке есть молодой оленевод — Герой Социалистического Труда. В девятнадцать лет получил — хрен его знает за что, не помню уже, времени-то сколько прошло. Ну, Глеб и загорелся. «Вот она, — говорит, — изюминка: как себя чувствует молодой человек, Герой Соцтруда, в условиях рыночной экономики Крайнего Северо-Востока». Ну, взяли у местного, прежнего еще, губернатора «вертушку», да и полетели. Изюминку эту снимать, мать ее налево…

Сашка поперхнулся, взял рюмку водки, со вкусом хлопнул, после чего прикурил сигарету и блаженно зажмурился.

— Ах, молодость-молодость… Прилетели, короче… Тут же чукчи набежали: бабы, детишки… Думали, магазин прилетел… Где, говорим, герой-то ваш тут прячется? «А вы, — спрашивают, — не магазина? Нет? Телевидение? А-а-а, это неинтересно. Вот если бы магазина… А герой, — говорят, — во-о-он в том чуме». Ну, Ленка, как только в тот чум залетела, так разу и обратно вылетела: вонь такая — не приведи Господи… Вывернуло ее, бедолагу, наизнанку, как сейчас помню… А весна была, солнце стоит, шеф и говорит: «Ну ее на фиг, эту экзотику, давайте его на улице снимать. Все равно в чуме свет ставить надо, а директор-осветитель в том интерьере блевать будет просто не переставая. Жалко девочку». Выволокли этого героя на улицу, глянули: мама дорогая! Ему ж по паспорту еще двадцати пяти нет, а он, как минимум, лет на пятьдесят тянет! Телогрейка — засаленная, воротник оторван. Морда в золе напополам с жиром каким-то. Вши бегают, не стесняясь, как немецко-фашистские завоеватели. Ленка их, бедная, перед съемкой кисточкой колонковой с него стряхивала… Ну, начали снимать. Поспрошали, как ему живется. «Хорошо, — говорит, — живется, только водку русские редко привозят. А так — хорошо». «Как с деньгами?» — спрашиваем. «Да есть, — отвечает, — мало-мало», и достает из-под телогреечки своей засаленной с оборванным воротничком та-аакую пачку, что, не знаю как шефа, а меня точно чуть инфаркт не хватил! «Вот, — говорит. — В чуме еще есть, только толку-то? Водки-то все равно нет…» Ну ладно… Шеф еще вопросиков позадавал: типа, как жизнь, как олешки, как жена, как дети, а потом и говорит: «Ну, ладно, а орден-то покажи. Где он там у тебя?» И тут этот перец распахивает телогрейку, а у него на груди — не поверите — «Мать-героиня». Мы так и офигели…

Народ тихо заржал.

А Сашка, что твой Станиславский, выдержал приличествующую случаю паузу и дождался-таки вопроса:

— Ну, и что дальше?

Художник хмыкнул и потянулся за следующей сигаретой.

Ему явно нравилось быть в центре всеобщего внимания.

По крайней мере, когда он начал похлопывать себя по карманам в поисках зажигалки, к нему протянулось сразу несколько рук с трепещущими огоньками.

Тут уже и градоначальник не выдержал:

— Чего дальше-то было? Ну, давай, говори, не тяни душу!

— Чего-чего… — Сашка лениво затянулся, не торопясь выпустил дым тонкой струйкой. — Я ж говорю, раньше думал: такое только в анекдотах бывает. Все настолько офигели, что и сказать ничего не могут. Ленка первая нашлась: «А где, говорит, у вас, уважаемый имярек, Звезда-то?» А он на нее эдак высокомерно, как только чукчи умеют, взглянул и говорит: «А зачем мне Звезда? Тут геолога проходила, шибко умный геолога, не такой, как ты, так он мне так и сказал: зачем тебе Звезда? Давай я тебе ее на Солнышко сменяю». — Сашка уже сам ржал, всхлипывая и давясь словами. — «Мать-Героиня», она… ведь и правда, в виде солнышка с лучиками…

Стол грохнул так, что Глеб даже испугался — стекла-то не повылетают?

Нет, вроде выдержали…

Мэр Сочнов всхлипывал и трясся, что твой эпилептик. Потом, успокаиваясь, вытер покрасневшее лицо носовым платком, высморкался в этот же платок и, не выдержав, снова захохотал, утирая подступающие слезы.

— Солнышко, говоришь…

Чуть позже, когда народ перешел к кофе с коньяком, Ларин потихоньку слинял на воздух.

Незаметно.

Взял рюмку с коньяком, сигареты и вышел.

Хотелось побыть одному.

На улице было чисто, тихо и свежо.

Из ресторана доносились приглушенные стеклом взрывы смеха — Сашка травил очередную байку.

Молодец, парень.

К следующему интервью мэр уже будет любить их, как родных, а это изрядно облегчает задачу: разговорить, найти какую-то незаметную постороннему взгляду черточку, штришок, оживить образ.

Солнце стояло еще довольно высоко, но северные склоны гор уже изрезали суровые морщины теней. И Глебу вдруг безумно захотелось туда, наверх, в одиночество и тишину.

Подальше от всех этих малопонятных игр с выборами, мэрами и прочими вертолетами.

Сзади кто-то деликатно кашлянул.

Глеб обернулся.

Князь.

Ну, конечно…

И, разумеется, в его руке тоже была стопка старого доброго армянского коньяка.

Ну-ну…

— Подышать вышел?

Глеб кивнул и в ожидании выгнул домиком левую бровь.

Ну.

Говори.

Не просто же так пришел.

Князь достал из кармана пачку сигарет, чиркнул колесиком зажигалки, прикурил, затянулся задумчиво.

— Знаешь, иногда так хочется дом здесь построить. Где-нибудь повыше, куда ни одна сука не доберется. Главное, чтоб родник был рядом. Или ручеек какой. Чистый. Устал от всего этого говна — сил никаких нет. Хоть иди да вешайся…

Глеб внутренне содрогнулся.

Вот оно как…

А он-то думал…

Пожал плечами и тоже полез в карман за сигаретами.

— У дураков мысли сходятся…

Князь коротко и как-то невесело хохотнул.

— Да это-то как раз и понятно… Хуже другое — не сбежим. И не потому, что не пустят. Сами останемся.

Глеб тоскливо и порывисто затянулся, добил одним глотком остававшийся на донышке коньяк.

— Знаю.

— И я знаю… Слушай, пойдем в бар, хлопнем по сотке? Этих и твой оператор неплохо развлекает…

— Пойдем. Хлопнем.

И они пошли и хлопнули.

И даже не по одной…

А потом была дорога вниз, которую Глеб, после выпитого и съеденного, всю продремал, несмотря на рев движков и вибрацию «вертушки». В аэропорту они еще немного выпили на посошок и разъехались по домам.

Еще из минивэна Ларин попытался дозвониться до Ольги: принятый алкоголь требовал сексуальных подвигов.

На этот раз, слава Богу, получилось.

Договорились встретиться у моря, на набережной — побродить по пустынным пляжам, подышать йодистым морским воздухом, послушать шелест волн, попинать гальку, попить кофейку в безлюдных по причине межсезонья прибрежных кафешках.

Романтика, блин…

По дороге к месту встречи Глебу позвонила на мобильный Ленка Скворцова. Призналась в очередной раз в любви, передала приветы от общих знакомых, причем отдельные — от Феди и Рафика, попеняла, что он ей совсем не звонит.

Словом, что называется, мило поболтали.

Ларин неожиданно ощутил острый, и от этого еще более неприятный укол совести.

Нда…

А он-то думал, что у него сей орган уже давно атрофировался.

Так сказать, за ненадобностью.

Все страньше и страньше…

Пришлось идти на сделку с самим собой: типа, Ленка — это судьба, без пяти минут будущая жена и т. д, и т. п.

А Ольга — просто курортный роман, каких в жизни любого мужчины встречается, увы, немало.

Предмет для будущих приятных воспоминаний.