Берия. Судьба всесильного наркома Соколов Борис Вадимович

В момент гибели Ханджяна в Заккрайкоме ВКП(б) в гор. Тбилиси находилась тройка КПК при ЦК ВКП(б) в составе председателя Короткова И.И. (умершего несколько лет тому назад), партследователя т. Ивановой и третий член тройки не установлен, но, по заявлению Ивановой, им был Синайский-Михайлов.

В своем заявлении в КПК и в показаниях, данных Главной военной прокуратуре, тов. Иванова сообщает, что 9 июля 1936 г. вечером она, Коротков и Синайский работали в здании Заккрайкома ВКП(б). Вдруг в кабинете Берия раздались 2 выстрела. Тов. Коротков бросился в кабинет Берия и долго там задержался. Не дождавшись Короткова, Иванова и третий член парттройки ушли в гостиницу, куда позже вернулся и Коротков. На расспросы Ивановой Коротков ответил, что "произошло ужасное", о чем будет известно завтра. На другой день утром они в газетах прочитали извещение о самоубийстве Ханджяна, и Коротков тогда заявил: "Иезуит Берия убил Ханджяна". Предложение Ивановой немедленно сообщить об этом в Москву Коротков отклонил, также запретил и ей делать это, сказав, что "история разберется". 11 или 12 июля 1936 г. они поездом выехали в Москву. В купе вагона Коротков, любивший рисовать, на бумаге нарисовал кабинет Берия, где на ковре лежал окровавленный Ханджян. Иванова этот рисунок уничтожила. Она предполагает, что Коротков, бывший очевидцем этого происшествия, изобразил на бумаге представившуюся ему в кабинете Берия картину.

Сообщение Ивановой об убийстве Ханджяна в здании Заккрайкома находит подтверждение в таком факте: маляр Гаспарян, ремонтировавший дом, расположенный напротив квартиры Ханджяна, 9 июля 1936 г. вечером услышал выстрел и, выйдя на балкон, увидел, как от подъезда дома, где была квартира Ханджяна, отъехала автомашина Берия.

Отсюда возникает версия, что Ханджян, застреленный в кабинете Берия, был доставлен на машине последнего на квартиру последнего, в квартиру и с целью инсценировки самоубийства был произведен выстрел. Через несколько минут Берия позвонил по телефону Ханджяну, и вошедший по этому звонку в комнату Ханджяна охранник Саноян обнаружил лежащего на постели окровавленного Ханджяна. Осмотром на месте бывшей квартиры Ханджяна установлено, что в его комнату имелся второй вход с лестничной клетки, минуя переднюю и комнату обслуживающего персонала, через комнату, которую тогда занимали Аматуни и Гулоян.

Как показала жена т. Ханджяна т. Винзберг Роза и охранник Саноян, Ханджян, уезжая 8 июля 1936 г. из Еревана в Тбилиси, взял с собой принадлежащий ему пистолет "Лигнозе" малого калибра, другого оружия с собой он не брал. Кроме того, Ханджян сказал ей, что в Тбилиси решительно поставит вопрос об освобождении его от работы в Армении ввиду травли со стороны Берия, и если ему откажут, то проедет далее в Москву, для чего взял с собой необходимые вещи. Таким образом, при выезде из Еревана у Ханджяна мысли о самоубийстве не было.

В ходе проверки главный судебно-медицинский проф. Авдеев М.А. высказал мнение о желательности эксгумирования черепа Ханджяна с проведением тщательного исследования.

Главной военной прокуратурой в период проверки были получены показания от Дэнуни Д.М. и Манукяна, проживающих в Ереване, о том, что, будучи арестованы в 1937 г., они находились во внутренней тюрьме НКВД Армении в одной камере вместе с арестованным профессором-хирургом Мирза-Аваковым, который в их присутствии, а также Вартаняна Григора и Карагезяна, рассказал о действительной причине его ареста. Как он заявил, в 1936 г., когда тело Ханджяна привезли в Ереван, Мирза Авакова вызвали для осмотра трупа; осмотрев голову Ханджяна, он обнаружил рану с левой стороны выше виска и что выстрел произведен с дальнего расстояния, в связи с чем Мирза-Аваков пришел к выводу, что Ханджян был убит, а не покончил самоубийством. О своем мнении Мирза-Аваков говорил Вартаняну Сергею и Манвеляну, и кто-то на него донес.

Как установлено в настоящее время Прокуратурой СССР, Мирза-Аваков числится "умершим в тюрьме", в настоящее время он посмертно реабилитирован".

Члены Президиума ЦК единогласно одобрили записку Комарова, содержавшую версию о том, что коварный Берия собственноручно расправился с героем-мучеником Ханджяном. Однако включить этот эпизод в доклад Хрущева XX съезду с разоблачением культа личности Сталина все же не рискнули. Ведь при ближайшем рассмотрении версия об убийстве Ханджяна оказывалась шита белыми нитками и вряд ли бы убедила в виновности Берии человека, хоть сколько-нибудь знакомого с перипетиями внутрипартийной борьбы 20-х годов и особенностями Большого Террора 30-х.

В записке Комарова всячески подчеркивалось, что почти все люди, причастные к делу о "самоубийстве" Ханджяна, умерли не своей смертью. Берия, мол, убирал свидетелей. Но человек, помнивший Великую чистку, сразу бы догадался, что люди, занимавшие такие номенклатурные должности, как прокурор Грузии или нарком здравоохранения республики, да еще принадлежавшие к старым большевикам, и без всякого участия Лаврентия Павловича имели очень мало шансов уцелеть. Что же касается доктора Киршенблата, то на его расстрел тройкой НКВД в Полтаве в феврале 1938 года Берия вообще повлиять никак не мог. Тогда НКВД возглавляли Ежов и Фриновский. У последнего же отношения с Лаврентием Павловичем были напряженными еще по совместной работе в Закавказье. Неужели стал бы Берия просить Ежова или Фриновского обязательно ликвидировать мало кому известного узника Полтавской тюрьмы как опасного свидетеля?

Обстоятельства же будто бы происшедшего убийства Ханджяна вообще выглядят сплошной фантазией. Не настолько горяч был Лаврентий Павлович, чтобы в пылу полемики застрелить оппонента в собственном служебном кабинете, да еще в тот момент, когда в соседней комнате работала комиссия КПК. Опытный чекист Берия, будь на то острая необходимость, организовал бы убийство главы армянских коммунистов поэлегантнее, замаскировав его под несчастный случай, и уж, конечно же, не в своем служебном кабинете и не своими руками.

Настораживает и то, что в записке Комарова почти все ссылки на прямых очевидцев преступления относятся к людям уже умершим к тому моменту, когда партийные органы и Главная военная прокуратура начали расследовать обстоятельства смерти Ханджяна. А уж версия с переноской трупа из здания Закавказского крайкома на квартиру Ханджяна выглядит как сцена из плохого боевика. Каким образом, интересно, Берия и его люди могли бы бесшумно затащить бездыханное тело в квартиру, так, чтобы это не услышали ханджяновские охранники. Как могли бы Саноян и Мкртчян не услышать, что к дому подъехала автомашина, тем более что автомобилей в Тбилиси тогда было раз два и обчелся. А если бы услышали и выглянули в окно, то стали бы опасными свидетелями, которых бы Берия постарался уничтожить при первой возможности, хотя бы тогда, когда сам возглавил НКВД. Бывшие же ханджяновские охранники благополучно пережили Лаврентия Павловича.

Предположение, будто для проникновения в комнату Ханджяна бериевские подручные воспользовались не комнатой охраны, а другой комнатой, где квартировали секретари армянского ЦК Аматуни и Гулоян, тоже не выдерживает критики. Получается, что тогда пришлось бы посвящать в столь щекотливые обстоятельства еще двух человек, один из которых к тому же стал преемником Ханджяна во главе коммунистов Армении.

Остается предположить, что чекисты забросили труп Ханджяна через окно, а Лаврентий Павлович командовал: "Давай, заноси! Осторожно, не кантовать!"

Странно и то, что в записке Комарова не было никаких цитат из медицинских заключений. Невозможно понять, на каком основании эксперты приходили к выводу о калибре оружия, от которого наступила смерть Ханджяна. Судя по всему тогда, в 36-м, контрольного отстрела из принадлежащего Агаси Гевондовичу "Лигнозе" не производилось. Однако это вовсе не означает, что несчастный не мог застрелиться из собственного оружия. Газетное сообщение, что Ханджян застрелился именно из револьвера, а не из пистолета, ничего не значит. По традиции в России и в СССР вплоть до Второй мировой войны все пистолеты назывались револьверами. К тому же нельзя исключить, что Ханджян в действительности застрелился не из собственного оружия, а попросил у охранника или у кого-то из знакомых вместо дамского "Лигнозе" более надежный револьвер. Эксгумация черепа Ханджяна так и не была произведена. Акт вскрытия 1936 года и его экспертиза 1955 года никогда не публиковались, и даже нет уверенности, что они сохранились. Так что вряд ли мы когда-нибудь узнаем точно, из пистолета или из револьвера застрелился глава армянских коммунистов. Утверждение же, что выстрел в Ханджяна был произведен не в упор, а с некоторого расстояния, основано лишь на показаниях свидетелей со слов давно умершего к 1955 году человека.

Стоит также помнить, что и в советские времена и теперь эксперты у нас очень склонны находить именно то, что от них ждет следствие. А в деле Ханджяна, как мы увидим дальше, и прокуратуру, и руководство партии гораздо больше устраивал не вариант с самоубийством того, кого собирались реабилитировать, а его убийство "злодеем Берией".

Эпопея же с комиссией КПК выглядит прямо-таки как волшебная сказка. Из трех ее членов реальным выглядит только Иван Иванович Коротков, 1885 года рождения, член партии с 1905 года, член Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) в 1934–1939 годах. Некая Иванова в сообщении Комарова — абсолютно анонимна. Нет ни инициалов, ни года вступления в партию. Зато она сообщает не только очень устраивающие следствие подробности со слов Короткова, но и сама утверждает, что слышала из кабинета Берии не один, а два выстрела. Тем самым как бы опровергалась возможность, что Ханджян мог застрелиться в кабинете в присутствии Берии: дважды подряд в себя самоубийцы обычно не стреляют. О третьем члене комиссии — Синайском-Михайлове в записке тоже ничего не говорится. Жив он, умер? Коротков же, со слов Ивановой, ведет себя более чем странно. Он прямо говорит своим коллегам, что Ханджяна убил "иезуит Берия", даже рисует, как именно это произошло, но категорически отказывается сообщить об этом в Москву (а что кто-то из товарищей, которым он проболтался, донесет, выходит, не боялся!). Но если бы все происходило так, как описала Иванова, Коротков становился опаснейшим для Берии свидетелем, которого Лаврентий Павлович должен был бы постараться убрать при первой возможности. И возможность, кстати сказать, была. Ведь Иван Иванович работал под непосредственным руководством Ежова как председателя КПК. Арестовывать Ежова выпало Берии. Если бы захотел, Лаврентий Павлович вполне мог бы присоединить Короткова к делу Ежова как одного из активных проводников репрессий по партийной линии и расстрелять в ускоренном порядке по приговору Особого совещания. Не такая уж большая сошка был Иван Иванович, чтобы санкцию на его арест и расстрел надо было спрашивать у Сталина. Но никаким преследованиям Коротков не подвергся. Из КПК ему, правда, пришлось уйти, как бывшему подчиненному Ежова. В 1939–1944 годах он был директором… чего вы думаете? — Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина. Затем вышел на пенсию и тихо умер в Москве в 1949 году. Столь благополучная судьба в те суровые годы — косвенное доказательство того, что на самом деле Коротков не видел ничего того, что ему приписала Иванова. И Берия его, равно как и Ханджяна, никогда не собирался убивать.

Также бывший чекист Сурен Газарян, прошедший колымские лагеря и винивший в своих злоключениях Берию, подробно коснулся в своих мемуарах обстоятельств гибели Ханджяна. И тут всплывают некоторые любопытные детали: "Секретарь ЦК КП Армении Агиси Ханджян что-то не проявляет склонности быть послушным орудием в руках Берия. Надо его убрать. Берия посылает своих людей в Армению со специальным заданием: добиться компрометации Ханджяна с тем, чтобы иметь основание убить его. Нельзя читать без возмущения показания подручного Берии Жоры Цатурова, знавшего Берия по совместной работе в ГПУ Грузии и Закавказья, о том, как он приехал в Армению в качестве одного из секретарей ЦК и какие интриги вел вокруг Ханджяна. Но Ханджян пользовался большим авторитетом не только среди партийных кругов, но и во всем народе. Интриги не помогли, авторитет Ханджяна не пострадал.

Ну что ж, тем хуже для Ханджяна. Цель оправдывает средства.

Ханджяна надо убрать любыми средствами. Только такой изверг, как Берия, мог придумать подлый план убийства Ханджяна и выполнить этот план своими собственными руками.

А план был разработан до мельчайших подробностей.

Ханджян был вызван из Еревана в Тбилиси на заседание Заккрайкома. В тот же вечер, после заседания крайкома, мы узнали, что Ханджян покончил жизнь самоубийством. Говорили о подробностях, о том, что Ханджян задумал самоубийство еще в Ереване, что в его кармане обнаружены два письма, написанные в Ереване перед выездом в Тбилиси. Одно письмо адресовано жене Розе Виндзберг, в котором Ханджян прощается с женой, другое на имя Берия. В этом письме Ханджян якобы сообщает Берия, что запутался и не нашел себе другого выхода.

Все это было предусмотрено для инсценировки самоубийства.

Товарищи и друзья, которые хорошо знали Ханджяна, недоумевали: как мог такой несгибаемый человек спасовать перед трудностями, "запутаться" и поднять на себя руки.

Спустя четверть века было установлено, что Ханджян был убит собственноручно Берия в его служебном кабинете.

Берия проливал крокодиловы жертвы над своей жертвой и отправил тело Ханджяна в Ереван с почестями.

Не впервые Берия проливал крокодиловые слезы над своей жертвой. Еще не остыл труп отравленного им Нестора Лакоба.

Авторитет Лакоба, председателя ЦИК Абхазии, не давал покоя Берия. Отравленного Лакоба он тоже торжественно отправил в Сухуми и похоронил в центре города для того, чтобы в 1937 году сравнять эту могилу с землей.

После убийства Ханджяна в Армению секретарем ЦК был послан Гайк Аматуни, но, как видно, он не выдержал "испытания", в 1937 году был арестован и расстрелян. Тогда Берия послал в Армению своего ставленника Григория Арутинова".

Арутинов, кстати сказать, легко отделался. На июльском пленуме 1953 года он охарактеризовал Берию как "карьериста и человека, который любыми средствами мог бы совершить все против партии, против государства ради захвата власти". И его лишь сняли с поста секретаря ЦК Компартии Армении, но ни исключать из партийных рядов, ни судить не стали. Григорий Артемьевич тихо скончался в своей постели в 1957 году.

Из свидетельства Газаряна, искренне верившего, что Ханджяна погубил Берия, видно, что были и предсмертные письма погибшего жене и Берии, о которых, вероятно, рассказали Газаряну друзья-чекисты. Лично я не сомневаюсь, что эти письма подлинные, а не какие-нибудь "бериевские фальшивки". Всего через полтора месяца такие же покаянные письма перед тем, как пустить себе пулю в сердце, написал бывший член Политбюро и бывший лидер советских профсоюзов М.П. Томский (Ефремов), соратник Бухарина. Его имя было упомянуто на процессе Зиновьева и Каменева, и Михаил Павлович решил не ждать неизбежного ареста и казни. В предсмертном письме он старался убедить Сталина в своей невиновности: "Я обращаюсь к тебе не только как к руководителю партии, но и как к старому боевому товарищу, и вот моя последняя просьба — не верь наглой клевете Зиновьева, никогда ни в какие блоки я с ними не входил, никаких заговоров против правительства я не делал… Не верь клевете и болтовне перепуганных людей… Не забудьте о моей семье…" А в постскриптуме еще просил не придавать серьезного значения своей пьяной выходке, когда в 1928 году сгоряча угрожал ему, Сталину, пулями. Иосиф Виссарионович ни "пуль" не забыл, ни просьбы Томского о семье, посадив его жену и детей. И в сообщении ЦК ВКП(б) о самоубийстве Томского, как и в аналогичном сообщении Заккрайкома о самоубийстве Ханджяна, говорилось, что он совершил этот акт, "запутавшись в своих связях с контрреволюционными троцкистско-зиновьевскими террористами".

Ханджян же, вопреки мнениям наивного Газаряна и не столь наивного Комарова, имел очень серьезные основания летом 36-го свести счеты с жизнью. Он знал об аресте Каменева и Зиновьева, о том, что готовится процесс по обвинению их в заговоре с целью убийства Кирова. А у Ханджяна были все основания опасаться, что его объявят зиновьевцем. В 1922–1925 годах Агаси Гевондович был заведующим агитационно-пропагандистского отдела Выборгского райкома партии в Ленинграде, а с 1925 года стал заведующим орготделом Московско-Нарвского райкома. Ленинградскую парторганизацию в то время возглавлял Г.Е. Зиновьев, и, естественно, такие должности, как завотделом в городском райкоме, мог занимать только человек, разделявший линию Григория Евсеевича. Ханджян, конечно, успел вовремя отмежеваться от Зиновьева. Иначе Агаси Гевондовича никогда бы не послали руководить компартией Армении. Но теперь, с началом Великой чистки, оппозиционерам припоминали старые грехи. Так что скорее всего Ханджян ускорил свой конец лишь на несколько месяцев. Не исключено, что и чемодан с вещами для дальнего путешествия он взял с собой в Тбилиси только потому, что всерьез опасался, что придется сразу же ехать в Москву, только под конвоем. И Берии, какие бы острые конфликты ни возникали у него с главой армянских коммунистов, не было нужды убивать того, кого в самом скором времени все равно расстреляли бы, так сказать, в официальном (не скажу — в законном) порядке.

А еще, как кажется, Лаврентий Павлович оказался гуманнее Иосифа Виссарионовича, и вдову Ханджяна, похоже, сажать не стал. По крайней мере, в своей записке Комаров ни разу не упоминает, что Роза Винзберг (или Виндзберг) была репрессирована.

Повторю, что на XX съезде Хрущев все-таки не решился обвинить Берию в убийстве Ханджяна. Он сделал это лишь пять лет спустя, в 1961 году, на XXII съезде партии. Тогда делегаты в своем большинстве уже представляли собой новое поколение руководителей, лояльных Никите Сергеевичу.

Замечу, что добивавшейся восстановления в партии мужа Р. Винзберг выгоднее было представить Ханджяна не самоубийцей, а жертвой расстрелянного к тому времени "врага народа" Берии. Самоубийство безусловно осуждалось коммунистической партийной этикой. Кроме того, версия об убийстве снимала вопрос о зиновьевском прошлом Ханджяна, что могло послужить препятствием к его реабилитации. Ведь троцкистов и зиновьевцев, равно как и бухаринцев, тогда еще не реабилитировали. Тот же Томский был восстановлен в партии только в 1988 году. Прокурору же Руденко было очень лестно изобличить Берию еще и как человека, лично расстреливавшего людей.

Той же цели служили возникшие уже после казни Берии слухи о том, что он будто бы отравил Нестора Лакобу. Тут уж даже видимости каких-то доказательств не было.

Любой диктатор-правитель, сколько бы преступлений он ни совершил, получает в нашем сознании образ законченного злодея лишь тогда, когда мы узнаем, что он кого-то убил собственными руками. Убийства на бумаге, с помощью письменных приказов и директив, пусть даже сотен тысяч и миллионов людей, воспринимается немного не так, как гибель одного, но зато от пули, выпущенной самим злодеем. По этой же причине Гитлера обвиняли в том, будто он лично расстрелял в 1934 году своего бывшего друга и вождя штурмовиков Эрнста Рема, хотя никакими свидетельствами это не подтверждается. По той же причине Сталину пытались приписать убийство собственной жены Надежды Аллилуевой или Серго Орджоникидзе. Германский фюрер и советский генсек истребили миллионы людей, но только по письменным директивам или по словесным приказам без номера и руками тысяч палачей, а не своими собственными руками.

Пожалуй, главной отличительной чертой Берия при проведении репрессий 1937–1938 годов было то, что он, в отличие от большинства партийных секретарей, имел огромный опыт оперативно-чекистской работы. Поэтому Лаврентий Павлович сам вникал во все тонкости следствия и писал весьма красноречивые записки следователям: "Крепко излупить Жужунава. Л. Б."; "Взять крепко в работу"; "Взять в работу… и выжать все"; "Взять его еще в работу, крутит, знает многое, а скрывает". Кстати сказать, Василий Георгиевич Жужунава был кадровым чекистом с 1928 года, а в 1937 году занимал пост наркома внутренних дел Абхазии. На этот пост Жужунаву назначили уже при Ежове, но заместителем начальника Абхазского управления наркомата внутренних дел назначили еще при Ежове. Очевидно, его арест был произведен по инициативе Ежова в рамках перманентно проводившейся при нем чистке НКВД от ягодинских выдвиженцев. Но в случае с Жужунавой нельзя не отметить одну странность. Уволен из органов внутренних дел он был еще в декабре 1937 года, а исключили из партии и арестовали его как "врага народа" только в июне 1938 года. Возможно, Берия, под чьим непосредственным руководством Василий Георгиевич начинал свою нелегкую чекистскую службу в секретно-политическом отделе ГПУ Грузии в 1928 году, пытался отстоять своего бывшего сотрудника и не допустить его ареста. Основания беспокоиться за его судьбу у Лаврентия Павловича наверняка были. Ведь еще в 1920–1921 годах Жужунава был управляющим делами наркомата продовольствия Азербайджанской ССР. В этой должности он, несомненно, много общался с Берией, и в случае ареста из него легко можно было бы выбить любые компрометирующие Лаврентия Павловича показания. Уж Берия-то хорошо знал, как это делается. Так что у Берии, вероятно, были серьезные основания бороться за Жужунаву. Но он не преуспел в этом деле, и теперь всячески старался показать, что выбьет показания из врага народа любой ценой.

Между прочим, следствие по делу Жужунавы велось как раз летом 1938 года, перед самым переездом Берии в Москвы. Так что в каком-либо либерализме его заподозрить было сложно. Судьба же Жужунавы неясна до сих пор, равно как и время, место и обстоятельства его смерти. То ли Василия Георгиевича успели расстрелять, то ли дожил он до бериевской оттепели и отделался сколькими-то годами ГУЛАГа, где, быть может, и сгинул в безвестности.

Вот когда Лаврентий Павлович попал в Москву, стал членом Политбюро, там уже билет на вход был в другую цену. Для всех тех, кто был членом сталинского Политбюро (позднее: Президиума Политбюро) в 1939–1952 года норма загубленных человеческих душ составляла уже несколько десятков, если не сотен тысяч человек. Берия и эту норму честно выполнил, хотя столь всеобъемлющей чистки, как при Ежове, уже не было. Но тут подоспели и польские офицеры, и другие враги народы с территорий, присоединенных к СССР в 1939–1945 годах, и "наказанные народы", и "точечные" репрессии против бывших соратников Ежова, провинившихся военных, деятелей культуры, вроде Бабеля и Мейерхольда, и многих других.

Бериевская оттепель

Весной 1938 года Сталин окончательно решил сместить Ежова с поста наркома внутренних дел. Великую чистку пора было постепенно сворачивать, а ее главного исполнителя — отправлять сначала в политическое, а затем и в физическое небытие. Уже 8 апреля 1938 года Ежова по совместительству назначили наркомом водного транспорта. Николаю Ивановичу пришлось забрать в новый наркомат многих преданных ему людей в центральном аппарате НКВД, что объективно ослабило его позиции в карательном ведомстве. Одновременно это помогло Сталину совершенно естественным образом поставить вопрос о необходимости укрепления руководства НКВД новыми кадрами. А самым подходящим кандидатом на пост первого заместителя Ежова Сталин счел Берию. Во-первых, человек ему безусловно преданный. Во-вторых, в отличие от Николая Ивановича, Лаврентию Павловичу чекистского опыта было не занимать: долгие годы возглавлял ГПУ Грузии, был и во главе закавказских чекистов. И этот опыт, в частности, в свете надвигавшейся войны мог пригодиться для операций за рубежом. Но главными, конечно же, при назначении Берии были соображения внутреннего порядка. Ежова и его людей требовалось как можно скорее убрать и из НКВД, и из жизни. А уж Лаврентий Павлович, с его-то опытом, легко разберется, кого из чекистов казнить, а кого миловать, да и по старой памяти быстро сможет заменить выбывших из строя ежовских выдвиженцев хорошо знакомыми ему кадрами закавказских чекистов.

И, как по заказу, для смещения Ежова представился замечательный повод. В июне 1938 года сбежал к японцам начальник Дальневосточного управления внутренних дел Г.С. Люшков, не без оснований опасавшийся ареста. Ежов понял, что скоро настанет его черед. В письме-исповеди Сталину в конце ноября, уже после своего удаления из НКВД, Николай Иванович писал: "Решающим был момент бегства Люшкова. Я буквально сходил с ума. Вызвал Фриновского и предложил вместе поехать докладывать Вам. Один был не в силах. Тогда же Фриновскому я сказал: "Ну, теперь нас крепко накажут…" Я понимал, что у Вас должно создаться настороженное отношение к работе НКВД. Оно так и было. Я это чувствовал все время".

Случай с Люшковым послужил предлогом для назначения 22 августа Берии первым заместителем наркома внутренних дел. Прежние руководители НКВД сделали отчаянную попытку свалить Лаврентия Павловича. В покаянном письме Сталину Ежов признался: "Переживал… назначение т. Берия. Видел в этом элемент недоверия к себе, однако думал все пройдет. Искренне считал и считаю его крупным работником, я полагал, что он может занять пост наркома. Думал, что его назначение — подготовка моего освобождения (правильно думал! — Б. С.)… Фриновский советовал: "Держать крепко вожжи в руках. Не хандрить, а взяться крепко за аппарат, чтобы он не двоил между т. Берия и мной. Не допускать людей т. Берия в аппарат". Фриновский в начале 30-х работал председателем ГПУ Азербайджана и часто конфликтовал с Берией как с одним из руководителей Закавказского ГПУ. Теперь Михаил Петрович предупреждал Ежова, какой опасный это враг. Решено было представить Сталину компрометирующий материал на Берию — данные о его службе в мусаватистской контрразведке. Однако Сталин уже был в курсе, как обстояло дело в действительности (вспомним письмо Павлуновского), да и судьбу Ежова он давно предопределил.

На долю Берии выпала задача умерить размах репрессий. 8 сентября 1939 года другой первый заместитель наркома внутренних дел М.П. Фриновский был назначен наркомом Военно-Морского Флота, а 29 сентября в ведение Берии перешло Главное управление Государственной Безопасности. К началу октября Ежов практически утратил контроль над основными структурами наркомата внутренних дел.

Члены ЦК и правительства в одночасье прозрели. В постановлении от 17 ноября 1938 года утверждалось: "Массовые операции по разгрому и выкорчевыванию вражеских элементов, проведенные НКВД в 1937–1938 годах, при упрощенном ведении следствия и суда не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и прокуратуры… Работники НКВД настолько отвыкли от кропотливой, систематической агентурно-осведомительной работы и так вошли во вкус упрощенного порядка производства дел, что до самого последнего времени возбуждают вопросы о предоставлении им так называемых "лимитов" для производства массовых арестов". Был осужден сам упрощенный порядок расследования, когда "следователь ограничивается получением от обвиняемого признания своей вины и совершенно не заботится о подкреплении этого признания необходимыми документальными данными, а "показания арестованного записываются следователями в виде заметок, а затем, спустя продолжительное время… составляется общий протокол, причем совершенно не выполняется требование… о дословной, по возможности, фиксации показаний арестованного. Очень часто протокол допроса не составляется до тех пор, пока арестованный не признается в совершенных им преступлениях". Теперь НКВД и прокуратуре запрещалось осуществлять массовые операции по арестам и выселению. Любые аресты разрешалось производить только с санкции прокуратуры или постановления суда. Ликвидировались также судебные тройки, выносившие приговоры по упрощенной процедуре, без участия защиты и обвинения. Все дела от троек передавались в суды или в Особое совещание при НКВД СССР. От следователей потребовали соблюдение уголовно-процессуальных норм, а именно: завершать расследование в установленные законом сроки, допрашивать арестованных не позднее чем через 24 часа после их задержания и составлять протокол сразу же после окончания допроса.

Поняв, что его песенка спета, Николай Иванович, по русскому обычаю, ушел в запой. 23 ноября 1938 года он подал прошение об отставке. 24 ноября Политбюро освободило Ежова от должности наркома внутренних дел, сохранив за ним уже ничего не значившие посты секретаря ЦК, председателя Комитета Партийного Контроля и наркома водного транспорта. Преемником Ежова в НКВД стал Берия. В апреле 39-го Николая Ивановича арестовали. Люди Лаврентия Павловича отделали Николая Ивановича на славу. 2 февраля 1940 года в своем последнем слове Ежов перед лицом неминуемого расстрела утверждал: "Вчера еще в беседе с Берия он мне сказал: "Не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если ты сознаешься и расскажешь все по-честному, тебе жизнь будет сохранена". После разговора с Берия я решил, лучше смерть, но уйти из жизни честным и рассказать перед судом только действительную правду. На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, что я не террорист, но мне не верили и применяли ко мне избиения". Разумеется, отказ от выбитых на следствии признаний в шпионаже и заговоре никак не повлиял на судьбу "стального наркома". 4 февраля 1940 года Николая Ивановича расстреляли.

25 ноября 1938 года Сталин специальной шифрограммой известил о переменах, происшедших в НКВД, первых секретарей компартий республик, а также обкомов и крайкомов: "В середине ноября текущего года в ЦК поступило заявление из Ивановской области от т. Журавлева (начальника НКВД) о неблагополучии в аппарате НКВД, об ошибках в работе НКВД, о невнимательном отношении к сигналам с мест, предупреждающим о предательстве Литвина, Каменского, Радзивиловского, Цесарского, Шапиро (того самого, которому приходилось разбираться с делом Сефа. — Б. С.) и других ответственных работников НКВД, о том, что нарком т. Ежов не реагирует на эти предупреждения и т. д.

Одновременно в ЦК поступили сведения о том, что после разгрома банды Ягоды в органах НКВД СССР появилась другая банда предателей, вроде Николаева, Жуковского, Люшкова, Успенского, Пассова, Федорова (всех их, кроме застрелившегося Литвина и сбежавшего к японцам Люшкова, довелось расстреливать уже Берии. — Б. С.), которые запутывают нарочно следственные дела, выгораживают заведомых врагов народа, причем эти люди не встречают достаточного противодействия со стороны т. Ежова.

Поставив на обсуждение вопрос о положении дел в НКВД, ЦК ВКП(б) потребовал от т. Ежова объяснений. Тов. Ежов подал заявление, где он признал указанные выше ошибки, признал кроме того, что он несет ответственность за то, что не принял мер против бегства Люшкова (УНКВД Дальнего Востока), бегства Успенского (нарком НКВД Украины) (через полгода Успенского поймали люди Берии. — Б. С.), признал, что он явно не справился со своими задачами в НКВД и просил освободить его от обязанностей наркома НКВД, сохранив за ним посты по Наркомводу и по линии работы в органах ЦК ВКП(б).

ЦК ВКП(б) удовлетворил просьбу т. Ежова, освободил его от работы в НКВД и утвердил наркомом НКВД СССР по единодушному предложению членов ЦК, в том числе и т. Ежова, — нынешнего заместителя НКВД тов. Берия Л.П.

Текст заявления т. Ежова получите почтой.

С настоящим сообщением немедленно ознакомить начальников НКВД".

Смена власти в наркомате прошла без сучка и задоринки. Не только ни один из начальников областных и республиканских управлений внутренних дел не выступил в защиту Ежова и уж тем более не попытался поднять мятеж против Сталина, но даже никто из них не попытался сбежать, как это ранее сделали Люшков (удачно) и Успенский (неудачно). Чекисты ежовского призыва покорно ждали своей участи, как бараны, приведенные на бойню, и мало кто из них уцелел. Берия по приказу Сталина произвел широкомасштабную "смену караула" в своем ведомстве. А выход из системы на генеральском уровне был один: самоубийство или расстрел. Живых свидетелей прежних бессудных казней предпочитали не оставлять в живых.

26 ноября Берия в качестве главы НКВД подписал приказ о порядке осуществления постановления от 17 ноября. Из тюрем освобождались те арестованные, кто так и не признал свою вину, а также многие из тех, на кого не было других улик, кроме выбитых следователями признаний, от которых они впоследствии отказались. В 1939 году Берия издал ряд приказов о снятии с должностей и преданию суду работников НКВД, виновных в фальсификации уголовных дел. 9 ноября 1939 года появился приказ "О недостатках в следственной работе органов НКВД", предписывавший освободить из-под стражи всех незаконно арестованных и установить строгий контроль за соблюдением уголовно-процессуальных норм.

Бериевские выдвиженцы, которых он в августе 38-го захватил с собой в Москву, заняли ответственные посты в системе НКВД. Богдан Кобулов, бывший заместитель наркома внутренних дел Грузии, еще 29 сентября 1938 года был назначен начальником 2-го отдела Главного управления госбезопасности. А 17 декабря того же года Богдан Захарович стал заместителем начальника ГУГБ и начальником следственной части НКВД. Его брат Амаяк еще в сентябре 38-го был всего лишь начальником райотдела НКВД в Гаграх. Но уже в октябре он стал исполнять обязанности наркома внутренних дел Абхазии, а 7 декабря был назначен первым заместителем наркома внутренних дел Украины. Бывший нарком внутренних дел Грузии С.А. Гоглидзе стал главой Ленинградского НКВД. Новым наркомом внутренних дел Грузии Берия сделал А.Н. Рапаву, бывшего главу Совнаркома Абхазии, начинавшего свою карьеру в Грузинском ЧК уполномоченным Особого отдела еще в 1924 году. Бывшего заведующего промышленно-транспортным отделом ЦК компартии Грузии В.Н. Меркулова Лаврентий Павлович сделал своим первым заместителем и начальником Главного управления государственной безопасности. Всеволод Николаевич был не только кадровым чекистом с 21-го года и служил под началом Берии в Грузинском ГПУ. Он писал неплохие пьесы под псевдонимом "Всеволод Рокк" (не знаю, повлияло ли на выбор псевдонима знакомство с повестью Михаила Булгакова "Роковые яйца", где персонажа, вызвавшего из-за собственной небрежности катастрофический поход на Москву гигантских гадов зовут Александр Семенович Рокк). Меркуловская пьеса "Инженер Сергеев" — о борьбе с "фашистскими шпионами" с успехом шла в столичных театрах. А вот под своим именем Всеволод Николаевич выпустил брошюру "Лаврентий Берия — верный сын партии Ленина — Сталина". В феврале 41-го, с подачи Лаврентия Павловича, Меркулова назначили наркомом государственной безопасности СССР. Правда, в дальнейшем Берия разочаровался в его деловых качествах и, возможно стал одним из инициаторов его смещения с поста главы органов госбезопасности после Великой Отечественной войны. Еще один соратник Берии по Закавказью, бывший глава Госплана Грузии В.Г. Деканозов, в декабре 1938 года стал начальником разведывательного и контрразведывательного отделов и заместителем начальника ГУГБ НКВД. Владимир Георгиевич работал вместе с Лаврентием Павловичем еще в Бакинском подполье.

Это — только некоторые, наиболее известные из тех, кто работал вместе с Берией в Закавказье, а потом занял важные позиции в центральном аппарате НКВД. Сам Лаврентий Павлович после XVIII съезда партии в марте 1939 года был избран кандидатом в члены Политбюро.

Точные данные о числе освобожденных из тюрем в 1938–1941 годах в рамках так называемой "бериевской оттепели" до сих пор не опубликованы, равно как и сведения о числе арестованных в этот же период по политическим обвинениям. Серго Берия полагает, что первых было 750–800 тысяч, вторых — 20–25 тысяч. В точности этих цифр позволительно усомниться. Не очень верится, что выпускали сотни тысяч, а сажали лишь десятки тысяч. Во всяком случае, в период с 1 января 1939 года по 1 января 1941 года численность осужденных за контрреволюционную деятельность, находящихся в исправительно-трудовых лагерях, сократилась только на 34 тысячи человек. До этого за один только 1938 год она возросла почти в два с половиной раза — с 185 до 454 тысяч. Число заключенных в тюрьмах с приходом Берии сначала уменьшилось — с января по сентябрь 39-го года с 351 до 178 тысяч. Зато уже с сентября их число вновь стало расти — пошел поток арестованных с "освобожденных территорий" — Западной Украины и Западной Белоруссии, а позднее — из Прибалтики и Бессарабии. Кроме того, в тюрьмы с лета 40-го стали помещать заключенных на срок от 2 до 4 месяцев за опоздание на работу, выпуск недоброкачественной продукции, прогулы и т. п. Таких к 1 декабря 1940 года насчитывалось 133 тысячи. В результате в январе 41-го тюремное население достигло максимума — 488 тысяч, чтобы опять сократиться к маю до 333 тысяч. К тому времени многих арестованных успели осудить и отправить в лагеря. Всего же из исправительно-трудовых лагерей в 1939–1940 годах было освобождено 540 тысяч заключенных. Для сравнения: в 1937–1938 годах лагеря покинуло 644 тысячи человек. Наибольшее число зэков обрело свободу в 41-м году — 624 тысячи, однако здесь мощным фактором явилась война. Значительную часть мужчин из лагерей досрочно освободили, чтобы восполнить колоссальные потери, которые несла Красная Армия на фронте. Кроме того, большинство освобожденных имеио не политические, а уголовные статьи, и освобождались в связи с истечением срока заключения, а не из-за реабилитации или амнистии. О числе реабилитированных в тот период узников имеются лишь отрывочные сведения. Так, на 1 января 1941 года на Колыме находилось 34 тыс. освобожденных из лагерей, из них 3 тысячи считались полностью реабилитированными. Ясно, однако, что общее число реабилитированных и амнистированных по политическим статьям могло составить десятки, но никак не сотни тысяч человек.

Вот количество расстрелянных с приходом Берии действительно уменьшилось на порядок. За весь период 1921–1953 годов к смертной казни по политическим статьям было приговорено 786 098 человек. Из этого числа на 1937–1938 годы приходится 681 692 расстрелянных, из них 631 897 — по приговорам внесудебных троек. Таким образом, почти половина из 1372 тыс. арестованных за "контрреволюционные преступления" в период "ежовщины" были казнены. А всего за два с небольшим года пребывания в НКВД печальной памяти Николая Ивановича было расстреляно почти семь восьмых от общего числа приговоренных к смерти по политическим статьям за три десятилетия сталинского правления. Но нельзя сказать, что в прекращении террора повинен Берия. Решения принимал не он, а Сталин. Однако столь же неосновательно за позднейшие репрессии возлагать ответственность на одного Лаврентия Павловича. Ее с ним по справедливости должны разделить Сталин и другие члены высшего политического руководства страны.

Из более чем 104 тысяч, расстрелянных в 1921–1936 и в 1939–1953 годах, львиная доля приходится на время, когда во главе НКВД был Берия. В "вегетарианские" 20-е и первую половину 30-х годов число казненных по политическим мотивам вряд ли превышало 1–2 тысячи человек. Правда, сюда, очевидно, не входят жертвы коллективизации, в том числе расстрелянные при подавлении вызванных ей восстаний. Таких могло быть несколько десятков тысяч человек. Также и после войны, при Абакумове и Игнатьеве, число расстрелянных составило лишь несколько тысяч человек. Таким образом, число казненных в период пребывания Берии на посту наркома внутренних дел можно оценить немного меньше, чем 100 тысяч человек. Правда, необходимо заметить, что официальные цифры казненных в эти годы приуменьшены на несколько десятков тысяч. Так, согласно архивным данным, которые приводит историк М.И. Семиряга, в 1939–1940 годах было казнено по политическим мотивам только 4464 человека. Между тем только в 1940 году было казнено почти 22 тысячи польских офицеров и гражданских лиц — представителей интеллигенции и имущих классов. Также вряд ли попали в официальную статистику тысячи политзаключенных, расстрелянных при эвакуации из тюрем в западных областях, подвергшихся германской оккупации. Эти расстрелы были санкционированы Берией. Так, только к 12 июля 1941 года в Львовской области "убыло по 1-й категории" (эвфемизм расстрела в документах НКВД) 2464 политзаключенных, в Дрогобычской области — 1101, в Станиславской области — 1000 человек, в Тарнопольской области — 674 и еще 18 были убиты "при попытке к бегству", в Ровенской области — 230, в Волынской области — 231, в Черновицкой области — 16, в Житомирской области — 47, в Киевской области — 125. Такова была картина на Украине. В Белоруссии из-за быстрого наступления немцев во многих тюрьмах никого из "политических" "оприходовать по 1-й категории" не успели. В своем рапорте от 3 сентября 1941 года заместитель начальника тюремного управления НКВД Белоруссии М.П. Опалев сообщал, что только политрук тюрьмы города Ошмяны Клименко и помощник уполномоченного Авдеев по своей инициативе успели расстрелять 30 человек, обвинявшихся в "контрреволюционных преступлениях", но вот зарыть трупы не успели, что было поставлено им в вину (следы преступлений старались замаскировать). Кроме того, начальник тюрьмы города Глубокое Приемышев расстрелял при движении пешим порядком 600 заключенных-поляков, которые будто бы кричали: "Да здравствует Гитлер!" Последнее кажется совершенно невероятным, учитывая как нелюбовь поляков к Гитлеру, так и то, что дело происходило в советском тылу. Вероятнее всего, Приемышев это выдумал, чтобы оправдать расстрел. Его арестовали, но член Военного Совета Центрального фронта П.К. Пономаренко признал действия Приемышева правильными и из-под стражи освободил. По всей вероятности, кто-то из политических заключенных был расстрелян в тюрьмах Молодечно, Пинска, Полоцка, Витебска, Гомеля, Мозыря, Могилева и некоторых других городов, из которых узников удалось эвакуировать на восток. Однако данных о числе "убывших по 1-й категории" по этим тюрьмам нет.

Таким образом, только по тем украинским и белорусским тюрьмам, по которым имеется информация, число ликвидированных политзаключенных составляет более 6,5 тысяч. А ведь расстреливали несчастных зэков и в других областях и республиках, подвергшихся немецкой оккупации. Да и в 1939–1940 году не попавшими в официальную цифру 786 тысяч расстрелянных могли оказаться не только 22 тысячи поляков, но и тысячи, если не десятки тысяч других жителей присоединенных к СССР территорий. С учетом этих недоучтенных жертв общее число уничтоженных при участии Берии, возможно, достигает 150 тысяч, а если добавить сюда погибших при депортации наказанных народов, — наверняка превышает 200 тысяч. Цифра солидная. Она меньше, чем у Ежова, и, вероятно, примерно такая же, как и у других тогдашних членов Политбюро. Как мы увидим дальше, решение о расстреле поляков в Катыни было коллективным. Можно предположить, что и другие решения о массовых казнях и депортациях Сталин заставлял подписывать и своих коллег по Политбюро, чтобы связать всех кровавой круговой порукой.

В целом "бериевская оттепель" не повлияла сколько-нибудь существенным образом на численность заключенных, в том числе и политических. Тем не менее освобождение нескольких тысяч уцелевших при Ежове представителей партийной и военной элиты отразилось в общественном сознании и породило миф о массовом освобождении политических из лагерей. На самом деле более или менее значительное количество освобожденных политических заключенных было лишь из тюрем, где сидели те, кому еще не успели вынести приговор. Отменять прежние судебные и внесудебные решения Сталин, за редкими исключениями, не позволил, чем и объясняется ограниченный характер "бериевской оттепели".

Придя на Лубянку, Берия не только освобождал тех, кого не успел расстрелять Ежов. Репрессии продолжались, хотя и с меньшей интенсивностью, чем при "железном наркоме". Еще будучи первым заместителем Ежова, Берия вел дело маршала В.К. Блюхера, обвиненного в участии в "военно-фашистском заговоре" и в шпионаже в пользу Японии. Если бы Сталин все-таки решил устроить в дальнейшем над Ежовым показательный процесс, то Блюхер представлялся идеальной кандидатурой в качестве одного из подсудимых: Василия Константиновича можно было обвинить в огульном избиении кадров ОКДВА, в чем маршал немало преуспел, наивно рассчитывая выкупить свою голову, над которой нависла смертельная опасность после бездарно проведенных боев у Хасана, чужими шеями.

Почти сразу же после ареста и еще до первых очных ставок Блюхера стали жестоко избивать. Маршал, сам отправивший на смерть Тухачевского, Якира и прочих, прекрасно понимал, что признание вины все равно не спасет от смертной казни. И чекисты сразу принялись за физическую обработку арестованного, зная, что добровольно признаваться в мнимых преступлениях по расстрельным статьям он ни за что не будет.

Соседом Блюхера по лубянской камере совсем не случайно оказался бывший начальник Управления НКВД по Свердловской области Д.М. Дмитриев (Плоткин) (расстреляли Дмитрия Матвеевича уже в бытность Берии наркомом, в марте 39-го). После ареста в рамках исподволь начавшейся кампании по постепенной замене людей Ежова людьми Берии он выполнял малопочтенную роль "наседки" и уговаривал маршала во всем сознаться в призрачной надежде спасти собственную жизнь (разговоры в камере записывались на магнитофон). 26 октября Василий Константинович рассказывал Дмитриеву:

"Физическое воздействие… Как будто ничего не болит, а фактически все болит. Вчера я разговаривал с Берия, очевидно, дальше будет разговор с Народным комиссаром.

— С Ежовым? — переспросил Дмитриев.

— Да, — подтвердил Блюхер. И застонал: — Ой, не могу двигаться, чувство разбитости.

— Вы еще одну ночь покричите, и будет все замечательно, — то ли проявляя участие, то ли издеваясь, заметил чекист.

В тот же день дежурный предупредил Василия Константиновича:

— Приготовьтесь к отъезду, через час вы поедете в Лефортово.

— С чего начинать? — поинтересовался Блюхер.

— Вам товарищ Берия сказал, что от вас требуется, или поедете в Лефортово через час, — пригрозил дежурный. — Вам объявлено? Да?

Дмитриев участливо разъяснил Блюхеру:

— Вопрос решен раньше. Решение было тогда, когда вас арестовали. Что было для того, чтобы вас арестовать? Большое количество показаний. Раз это было — нечего отрицать. Сейчас надо найти смягчающую обстановку. А вы ее утяжеляете тем, что идете в Лефортово…

— Я же не шпионил, — оправдывался Блюхер, но у опытного чекиста подобный детский лепет вызвал лишь улыбку.

Дмитриев прекрасно знал, как из подследственных делают шпионов, самому не раз приходилось этим заниматься:

— Раз люди говорят, значит, есть основания…

— Я же не шпион, — доказывал Блюхер.

— Вы не стройте из себя невиновного, — продолжал убеждать Дмитриев. — Можно прийти и сказать, что я подтверждаю и заявляю, что это верно. Разрешите мне завтра утром все рассказать. И все. Если вы решили, то надо теперь все это сделать…

— Меня никто не вербовал, — робко возразил Василий Константинович.

Такая мелочь не смутила бывшего шефа Свердловского НКВД. Он успокоил маршала — следователь поможет:

— Как вас вербовали, когда завербовали, на какой почве завербовали. Вот это и есть прямая установка…

— Я могу сейчас сказать, что я был виноват, — начал колебаться Блюхер.

— Не виноват, а состоял в организации… — поправил Дмитриев, знавший, что начальство любит конкретность.

— Не входил я в состав организации, — взорвался Блюхер. — Нет, я не могу сказать…

— Вы лучше подумайте, что вы скажете Берия, чтобы это не было пустозвоном… — гнул свою линию Дмитриев. — Кто с вами на эту тему говорил? Кто вам сказал и кому вы дали согласие?

Блюхер попытался вспомнить что-нибудь конкретное:

— Вот это письмо — предложение, я на него не ответил. Копию письма я передал Дерибасу (начальнику Управления НКВД по Хабаровскому краю, арестованному летом 37-го; как можно понять, речь идет либо о письме кого-то из тех, кого Сталин и Ежов причисляли к никогда не существовавшему "правотроцкистскому блоку" Бухарина, Ягоды, Рыкова и др., либо о письме каких-то японских представителей. — Б. С.).

Дмитриев объяснил:

— Дерибас донес… Вы должны сказать.

— Что я буду говорить? — в отчаянии обратился к сокамернику Василий Константинович.

— Какой вы чудак, ей-богу, — сочувственно улыбнулся Дмитриев. — Вы знаете (фамилия заключенного в магнитофонной записи не была расшифрована. — Б. С.)… Три месяца сидел в Бутырках, ничего не говорил. Когда ему дали Лефортово — сразу сказал…

— Что я скажу? — потерянно повторил Блюхер.

— Вы меня послушайте, — не обращая внимания на возражения собеседника, уверенно продолжал бывший чекист, — я вас считаю японским шпионом, тем более что у вас такой провал. Я вам скажу больше, факт, доказано, что вы шпион. Что, вам нужно обязательно пройти камеру Лефортовской тюрьмы? Вы хоть думайте".

Но Василий Константинович "правильно думать" не захотел и продолжал "строить из себя невиновного". Его отправили в Лефортово. "Физическое воздействие" на Лубянке должно было показаться оздоровительными процедурами по сравнению с лефортовскими пытками.

И. Русаковская, сидевшая в одной камере со второй женой маршала Г.П. Кольчугиной, рассказывала комиссии ЦК КПСС: "Из бесед с Кольчугиной-Блюхер выяснилось, что причиной ее подавленного настроения была очная ставка с бывшим маршалом Блюхером, который, по словам Кольчугиной-Блюхер, был до неузнаваемости избит и, находясь почти в невменяемом состоянии, в присутствии ее… наговаривал на себя чудовищные вещи… Я помню, что Кольчугина-Блюхер с ужасом говорила о жутком, растерзанном виде, который имел Блюхер на очной ставке, бросила фразу: "Вы понимаете, он выглядел так, как будто побывал под танком".

Бывший начальник санчасти Лефортовской тюрьмы Розенблюм в 1956 году сообщила КГБ, что оказывала медицинскую помощь подследственному Блюхеру. Лицо несчастного было в кровоподтеках, под глазом был большой синяк, а склера глаза была наполнена кровью — так силен был удар.

Бывший начальник Лефортовской тюрьмы Зимин сообщил в 1957 году, что сам видел, как "Берия избивал Блюхера, причем он не только избивал его руками, но с ним приехали какие-то специальные люди с резиновыми дубинками, и они, подбадриваемые Берией, истязали Блюхера, причем он сильно кричал: "Сталин, слышишь ли ты, как меня истязают". Берия же в свою очередь кричал: "Говори, как ты продал Восток".

О том же сообщил в ЦК КПСС бывший заместитель Зимина Харьковец, утверждавший, что на его глазах Берия вместе с Кобуловым (очевидно, Богданом, так как Амаяк тогда еще оставался в Грузии. — Б. С.) избивали Блюхера резиновыми дубинками.

Один из бывших следователей НКВД 12 ноября 1955 года на допросе показал, что когда 5-го или 6-го ноября 38-го года первый раз увидел маршала, то "сразу же обратил внимание на то, что Блюхер накануне был сильно избит, ибо все лицо у него представляло сплошной синяк и было распухшим. Вспоминаю, что, посмотрев на Блюхера и видя, что все лицо у него в синяках, Иванов тогда сказал мне, что, видно… Блюхеру здорово попало".

"Танковые" методы допросов дали, наконец, эффект. Блюхер признался в связях с "правыми". В период с 6 по 9 ноября он написал письменные показания о том, что готовил военный заговор. А вот в шпионаже в пользу Японии признаться не успел: умер 9 ноября 1938 года, не выдержав побоев. Официальный диагноз констатировал смерть в результате закупорки легочной артерии тромбом, образовавшимся в венах таза. Стал ли роковой тромб следствием непрерывных истязаний или просто маскировал другой, более откровенный диагноз: смерть от сотрясения мозга или от пролома черепа, например?

Сталину сообщили о смерти Блюхера. Иосиф Виссарионович распорядился тело кремировать. Бывший сотрудник НКВД Головлев сообщил в 1963 году комиссии ЦК КПСС: "В нашем присутствии Берия позвонил Сталину, который предложил ему приехать в Кремль. По возвращении от Сталина Берия пригласил к себе Меркулова, Миронова, Иванова и меня, где он нам сказал, что Сталин предложил отвезти Блюхера в Бутырскую тюрьму для медосвидетельствования и сжечь в крематории". Вождь не использовал для посмертной реабилитации маршала даже последовавшее через две недели после его гибели смещение Ежова. Реабилитировали Блюхера лишь в 1956 году постановлением Военной коллегии Верховного Суда СССР "за отсутствием в его действиях состава преступления".

Формально говоря, Блюхера пытались привязать к "военно-фашистскому заговору" Тухачевского, хотя Василий Константинович сам был среди судей, безропотно отправивших на смерть Тухачевского и его товарищей. Но фактически причины репрессий против Блюхера и Тухачевского были принципиально различны.

Готовясь к Второй мировой войне, оснащая Красную Армию тысячами и тысячами танков и самолетов, Сталин произвел в 1937–1938 годах масштабную зачистку высшего командного состава от тех, в чьей стопроцентной лояльности к себе сомневался. Заодно он зачистил и гражданскую номенклатуру, перебирал людишек. Зачистка делалась отнюдь не на случай возможного поражения. О поражении Сталин не думал. Воевать собирались "малой кровью и на чужой территории". Зачистка нужна была в ожидании грядущей победы. Сталин очень хорошо знал историю революций и помнил, что бонапарты рождаются из побед, а не из поражений. Призрак бонапартизма преследовал его всю жизнь. Именно опасения, что кто-то из победоносных маршалов двинет полки на Кремль, заставили Иосифа Виссарионовича инспирировать "дело о военно-фашистском заговоре" и казнить Тухачевского, Якира, Уборевича, Егорова и сотни других командармов и комдивов, комкоров и комбригов, в чьей лояльности в тот момент еще не было никаких оснований сомневаться. Остались только проверенные "конармейцы" — Ворошилов и Буденный, Шапошников и Тимошенко, Мерецков и Жуков, у которых, как полагал Сталин, опасных амбиций в случае победы не возникнет. Правда, насчет Жукова к концу войны он это мнение, похоже, изменил, и уже вскоре победного 45-го отправил его в не слишком почетную ссылку. Но не уничтожил, а все-таки сохранил для грядущих боев. Равно как и Мерецкова, арестованного в начале войны, но вскоре освобожденного.

Блюхера же Сталин уничтожил просто потому, что маршал стал ему больше не нужен. Василий Константинович очень неудачно действовал во время конфликта с японцами в районе озера Хасан. Командующий Дальневосточной армией с самого начала боев не слишком верил в способность своих войск противостоять японцам. Беда была в том, что красноармейцы воевать не очень-то умели. В приказе Ворошилова по итогам хасанских событий об этом говорилось вполне откровенно: "Виновниками в этих крупнейших недочетах и в понесенных нами в сравнительно небольшом боевом столкновении чрезмерных потерях являются командиры, комиссары и начальники всех степеней Дальневосточного Краснознаменного фронта и, в первую очередь, командующий Дальневосточным Краснознаменным фронтом маршал Блюхер. Вместо того чтобы честно отдать все свои силы делу ликвидации вредительства и боевой подготовки Дальневосточного Краснознаменного фронта и правдиво информировать партию и Главный Военный Совет о недочетах в жизни войск фронта, тов. Блюхер систематически из года в год прикрывал свою заведомо плохую работу и бездеятельность донесениями об успехах, росте боевой подготовки фронта и общем благополучном его состоянии".

Блюхер так и не смог до заключения перемирия отбить у японцев занятую ими сопку Заозерная. Советские потери, по официальным данным, опубликованным только в 1993 году, составили 792 человека убитыми и 2752 ранеными, японские соответственно — 525 и 913, т. е. в 2–3 раза меньше. В приказе Ворошилова справедливо отмечалось: "Боевая подготовка войск, штабов и командно-начальствующего состава фронта оказалась на недопустимо низком уровне. Войсковые части были раздерганы и небоеспособны; снабжение войсковых частей не организовано. Обнаружено, что Дальневосточный театр к войне плохо подготовлен (дороги, мосты, связь)…"

Такой полководец Иосифу Виссарионовичу был не нужен. И Лаврентий Павлович точно выполнил его указания. Я не исключаю, что, может быть, он забил Блюхера насмерть не от чрезмерного усердия, а по тайному сталинскому приказу. Недаром смерть Блюхера никак не отразилась на карьере Берии, тогда как десятилетие спустя смерть одного из подследственных от чрезмерного усердия палачей привела к падению министра госбезопасности В.С. Абакумова. Ведь судить Блюхера с объявлением об этом в газетах было не очень удобно. Совсем недавно Василий Константинович сам активно боролся с врагами народа и того же Тухачевского на смерть отправил, а теперь вдруг оказался заодно с главой "военно-фашистского заговора"!

На самом деле Сталин уничтожил Блюхера за Хасан. Но судить маршала за это было неудобно. Ведь советская пропаганда объявила хасанские бои победой Красной Армией. А так все устроилось лучшим образом. Блюхер умер во время следствия. Об аресте его нигде не объявлялось, равно как и о смерти. Маршал просто исчез.

Точно так же вскоре исчез еще один маршал — А.И. Егоров. Арестовали его еще при Ежове, 27 марта 1938 года, а расстреляли уже при Берии, 23 февраля 1939 года. Егоров вместе со Сталиным и Ворошиловым воевал еще в гражданскую под Царицыным. Сталин ценил Александра Ильича за личную преданность себе, но как военного специалиста ставил не слишком высоко, во всяком случае, ниже Тухачевского. Но как раз преданность Егорова Сталину была поставлена под сомнение, и это решило судьбу маршала. Еще в декабре 37-го, вскоре после того, как Егоров стал депутатом Верховного Совета и формально обрел депутатскую неприкосновенность, на стол Ворошилова легли доносы Ефима Афанасьевича Щаденко и Андрея Васильевича Хрулева. Два друга согласно утверждали, что Егоров во время товарищеского ужина (отмечали назначение Щаденко заместителем наркома обороны, последовавшее в конце ноября) высказал недовольство тем, что историю гражданскую войны освещают неправильно, его, Егорова, роль умаляют, а роль Сталина и Ворошилова "незаслуженно возвеличивают". Видно, выпили в тот вечер военачальники лишнего, потерял Александр Ильич бдительность, расчувствовался, вот и результат. Время после дела Тухачевского и начала массовых арестов в армии было тревожное. Щаденко и Хрулев могли с перепугу подумать, что Егоров вообще их провоцирует. И в любом случае решили, что сообщить Ворошилову об "идеологически невыдержанном" разговоре просто необходимо. Их доносы оказались решающими в судьбе маршала. Хотя было и еще несколько доносов на Егорова, но вот эти первые имели для Сталина принципиальное значение.

А то, что во время следствия Егоров, как водится, признался и в связях с уже расстрелянными заговорщиками, и в шпионаже в пользу Германии и Польши и назвал множество еще не арестованных коллег в качестве участников заговора, нерасчетливо поверив ежовскому обещанию сохранить жизнь, только помогло оформить приговор Военной коллегии Верховного Суда. Берия был тут абсолютно бессилен, даже если бы хотел спасти Егорова (а у нас нет никаких данных, что он этого действительно хотел). Александр Ильич успел еще при Ежове очень много на себя наговорить. Но главное было в том, что его смерти хотел Сталин, не простивший маршалу сказанных сгоряча слов о "незаслуженном возвеличивании" сталинской роли в обороне Царицына.

Еще одну группу военных арестовали в самый канун Великой Отечественной войны. Все началось с приземления немецкого самолета "Юнкерс-52" на Тушинском аэродроме 15 мая 1941 года. После этого в самый канун войны и в первые ее дни было арестовано несколько генералов, связанных с авиацией и ПВО, в том числе начальник управления ПВО Г.М. Штерн, начальник ВВС Красной Армии П.В. Рычагов, командующий Прибалтийского военного округа А.Д. Локтионов, ранее занимавший должность начальника ВВС Красной Армии, помощник начальник Генштаба по авиации Я.В. Смушкевич, а также бывший начальник Генштаба К.А. Мерецков и нарком вооружений Б.Л. Ванников. Строго говоря, Берия к этим арестам не имел непосредственного отношения. Борьбой со шпионами и заговорщиками, по большей частью мнимыми, тогда уже занимался наркомат госбезопасности, во главе которого стоял В.Н. Меркулов. Кроме казуса с "Юнкерсом", за арестованными генералами были и некоторые другие прегрешения. Так, например, Штерн скрыл свое социальное происхождение, о чем уже после Халхин-Гола, за который был удостоен Золотой Звезды Героя Советского Союза, написал покаянное письмо Ворошилову. Правда, из этого письма невозможно понять, кем же все-таки были родители Григория Михайловича. В анкетах он писал, что его отец был врачом. Можно предположить, что в действительности он оказался каким-нибудь купцом 2-й гильдии.

Были на Штерна, Рычагова и других и доносы. Это неудивительно. В НКВД, а потом в НКГБ собирали материал практически на всех генералов, чтобы при наличии санкции от Сталина дать ему ход. Так, капитана госбезопасности (что соответствовало армейскому полковнику) Тихон Васильевич Пронин в письме секретарю ЦК и члену ГКО Г.М. Маленкову от 3 апреля 1942 года признавался: "В письме товарищу Сталину 29 мая 1941 года я подробно описал о преступной деятельности перед партией и Государством бывших руководителей Военно-Воздушных Сил Красной Армией — Рычагова, Смушкевич, Пумпур и др." Наверняка подобные же доносы были на Штерна, Мерецкова и других, особенно после того, как стало известно об инциденте с "Юнкерсом" и снятии со своих постов Штерна и Рычагова. Но истинной причиной репрессий против генералов-авиаторов стал их провал с немецким самолетом.

Хотя, справедливости ради, надо признать, что сделать они могли немного. Советское ПВО оставалось весьма слабым вплоть до начала 60-х годов, когда на вооружение были приняты зенитно-ракетные комплексы и радары. До этого не хватало и постов воздушного наблюдения, и зенитных орудий (в годы войны их получали по ленд-лизу из Америки), и истребителей-перехватчиков, и опытных пилотов. Например, в 1953 году, вскоре после смерти Сталина, большая группа американских самолетов на большой высоте нарушила западные границы СССР, и наше ПВО ничего не смогло с ними сделать.

Ванникову и Мерецкову повезло. Продержав несколько месяцев тюрьме и заставив признаться в заговоре и шпионаже в пользу Германии, Кирилла Афанасьевича и Бориса Львовича выпустили и восстановили в генеральских званиях. Другим повезло меньше. По представлению Берии Сталин санкционировал расстрел Г.М. Штерна, П.В. Рычагова, А.Д. Локтионова, Я.В. Смушкевича и других арестованных по "делу авиаторов". Это представление, как и ранее, в случае с польскими офицерами, Лаврентий Павлович писал по указанию Сталина. Генералов расстреляли в Куйбышеве 28 октября 1941 года по ложным обвинениям в том, что они являлись заговорщиками и немецкими агентами. Все они во время следствия не выдержали избиений и покаялись в преступлениях, которые не совершали. Потом несчастные от признаний, выбитых из них кулаками и резиновыми дубинками, отказались, но это их не спасло.

То, что Берия не по своей воле писал представление о расстреле генералов-авиаторов, косвенно признает и бывший главный военный прокурор СССР А.Ф. Катусев, сделавший на основе изучения архивов Политбюро следующий вывод: "На множестве примеров удалось установить, что ни один из руководителей партии и старых большевиков не арестовывался без личного указания Сталина, который ревниво следил за тем, чтобы Ягода, Ежов и Берия не превышали своих полномочий. В этом смысле показателен такой факт, как расстрел 8 сентября 1941 года в Орловской тюрьме 161 политического заключенного, в том числе Христиана Раковского, Марии Спиридоновой, Валентина Арнольда, Петра Петровского, Ольги Каменевой и других. Долгое время считалось, что их расстреляли по распоряжению Берии. А что оказалось на самом деле?

В апреле 1990 года Главная военная прокуратура закончила следствие, в ходе которого было обнаружено, что применение высшей меры наказания к 170 заключенным, разновременно осужденным к лишению свободы за контрреволюционные преступления, предписывалось постановлением от 6 сентября 1941 года № 634 сс, подписанным Сталиным как Председателем Государственного Комитета Обороны. Правда, Берия был причастен к этому — он направил Сталину письмо со списком на 170 фамилий и заключением: "НКВД СССР считает необходимым применить к ним высшую меру наказания…" Но, зная повадки Сталина, нельзя исключать, что это письмо Берии появилось по инициативе "Хозяина".

Точно так же было и в случае с поляками, казненными в Катыни, с генералами-авиаторами и многими другими, осуждавшимися по представлениям НКВД, подписанным Берией. Однако трудно сомневаться, что писались эти представления по требованию Сталина.

Счастливо избежавшему смерти Ванникову 20 июля 1941 года выдали даже специальную "охранную грамоту" за подписью Сталина: "Государственный Комитет Обороны удостоверяет, что тов. Ванников Борис Львович был временно подвергнут аресту органами НКГБ, как это выяснено теперь, по недоразумению и что тов. Ванников Б.Л. считается в настоящее время полностью реабилитированным.

Тов. Ванников Б.Л. постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР назначен заместителем наркома вооружения, и по распоряжению Государственного Комитета Обороны должен немедленно приступить к работе в качестве заместителя Наркома вооружений".

Ванникова после освобождения Берия приблизил к себе. Они были знакомы еще по бакинскому подполью. Кроме того, Лаврентий Павлович, по всей вероятности, был осведомлен о некоторых фактах, компрометирующих Бориса Львовича по линии социального происхождения, и поэтому мог не опасаться интриг с его стороны. Уже после ареста Берии Ванникову связь с Лаврентием Павловичем, равно как и некоторые бакинские дела, пытались поставить в вину некоторые "доброжелатели". Об этом свидетельствует документ, публикуемый мной в приложении. Однако все кончилось для Бориса Львовича благополучно. Он дожил до почетного погребения в Кремлевской стене.

Среди жертв незаконных репрессий при Берии было немало выдающихся людей — режиссер В.Э. Мейерхольд, журналист М.Е. Кольцов, писатель И.Э. Бабель и др. Были расстреляны также крупные партийные руководители — Р.И. Эйхе, С.В. Косиор, В.Я. Чубарь, А.В. Косарев и др. (часть из них была арестована еще при Ежове). Справедливости ради следует сказать, что деятели такого уровня репрессировались по инициативе Сталина, а не Ежова или Берии. НКВД по поручению Иосифа Виссарионовича лишь фабриковало материал против тех, на кого он указывал. Бабеля, Кольцова и Мейерхольда, в частности, притянули в том числе и к фальшивому делу о "террористическом заговоре" Ежова против Сталина. Только теперь открытых политических процессов не устраивали. Считалось, что с "врагами народа" уже покончено. Поэтому новых "врагов" расстреливали тихо, даже без публикаций в печати.

К вновь арестованным применялись те же незаконные методы следствия, которые ЦК формально осудило в ноябре 38-го. В мае 39-го был арестован старый большевик М.С. Кедров, дядя расстрелянного в 37-м бывшего начальника Иностранного отдела НКВД Артузова. Михаилу Сергеевичу предъявили вымышленные обвинения в шпионаже, сотрудничестве с охранным отделением и проведении вредительства в годы гражданской войны. Кедров безуспешно взывал к ЦК, настаивая на своей невиновности. 19 августа 1939 года он писал, не зная, что его письма не пойдут дальше Следственной части НКВД: "Из мрачной камеры Лефортовской тюрьмы взываю к вам о помощи. Услышьте крик ужаса, не пройдите мимо, заступитесь, помогите уничтожить кошмар допросов, вскрыть ошибку.

Я невинно страдаю. Поверьте. Время покажет. Я не агент-провокатор царской охранки, не шпион, не член антисоветской организации… Пятый месяц тщетно прошу на каждом допросе предъявить мне конкретные обвинения, чтобы я мог их опровергнуть, тщетно прошу следователей записать факты из моей жизни, опровергающие указанные выше обвинения. Напрасно…

И с первых же дней нахождения моего в суровой Сухановской тюрьме начались репрессии: ограничение времени сна 1–2 часами в сутки, лишение выписок продуктов, книг, прогулок, даже отказ в медпомощи и лекарствах, несмотря на мое тяжелое заболевание сердца.

С переводом меня в Лефортовскую тюрьму круг репрессий расширялся. Меня заставляли стоять часами до изнеможения, в безмолвии в кабинетах следователей, ставили как школьника лицом в угол, трясли за шиворот. Хватали за бороду, дважды сажали в карцер, вернее, погреб. Совершенно сырое и холодное помещение с замурованным наглухо окном. С начала августа следователи гр. гр. Мешик, Адамов, Албогачиев начали меня бить. На трех допросах меня били по щекам за то, что я заявляю, что я честный большевик и что никаких фактов моей преступной работы у них нет и не может быть".

Кедрову еще повезло, что его не били резиновыми дубинками. А вот Мейерхольду не повезло. Всемирно известный режиссер в письмах Берии, Молотову и в прокуратуру подробно рассказал, как его били. Прокурору А.Я. Вышинскому Всеволод Эмильевич подробно описал, как проходили истязания: "Меня клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам (сверху, с большой силой) и по местам от колен до верхних частей ног; когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что казалось, что на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток (я кричал и плакал от боли). Руками меня били по лицу". Александра Януарьевича, как и Лаврентия Павловича, подобным удивить было трудно. На суде, состоявшемся 1 февраля 1940 года, Мейерхольд утверждал, что "врал на себя благодаря лишь тому, что меня избивали всего резиновой палкой. Я решил тогда врать и пойти на костер". Не помогло. Военная коллегия проштамповала спущенный из Политбюро смертный приговор, и на следующий день его привели в исполнение. Не стало Мастера (так ученики и друзья называли Мейерхольда). Не стало того, кто в одном из предсмертных заявлений писал: "Я хочу, чтобы дочь и мои друзья когда-нибудь узнали, что я до конца остался честным коммунистом".

Лаврентию Павловичу предстояло отправить на костер не сотни тысяч, как при Ежове, но многие тысячи невинных людей. Берия творил добро, отнюдь не порывая со злом. Да и странно было бы ожидать увидеть в большевике с более чем 20-летним стажем и кадровом чекисте сторонника правового государства. Хотя, как мы помним, в своих докладных записках иной раз для красного словца щеголял этим термином. С тех пор мало что изменилось. Избиения не хуже тех, что пришлось испытать Мейерхольду, и сегодня практикуются нашей милицией, хотя Россия вроде бы считается демократической страной.

К моменту прихода Берии НКВД представлял собой не только карательный, но и мощный хозяйственный механизм. Узники ГУЛАГа трудились на многочисленных стройках. В 1940 году НКВД выполнило 13 % всех капитальных работ в народном хозяйстве страны. На 1941 год организации наркомата должны были освоить капитальных вложений на 6,8 млрд. рублей и выпустить промышленной продукции на 1,8 млрд. рублей. Реализоваться этих "планов громадье" должно было благодаря подневольному труду почти двух миллионов заключенных.

Перед войной

Еще до начала Великой Отечественной войны Лаврентию Павловичу приходилось заниматься и чисто военными вопросами. Так, 29 ноября 1939 года, в самый канун советского нападения на Финляндию, последовавшего утром следующего дня, он направил весьма тревожное письмо наркому обороны маршалу Ворошилову. Пока опубликован лишь фрагмент этого письма, посвященный Краснознаменному Балтийскому флоту, но можно предположить, что другие части письма касались состояния сухопутных войск и ВВС и рисовали положение ничуть не в лучшем свете. Отрывок же, посвященный Балтийскому флоту, стоит процитировать полностью: "В деле боевой подготовки КБФ имеется ряд недочетов. В работе штаба наблюдается неорганизованность и излишняя суета, нет должного оперативного взаимодействия между отделами штаба флота. Оперативным отделом штаба флота при разработке десантной операции было выработано большое количество вариантов, и ни один из них глубоко продуман не был. Поставленная перед стрелковой бригадой особого назначения задача по десантной операции менялась три раза. Первый (оперативный. — Б. С.) отдел штаба самостоятельно с разработкой необходимых операций не справился, поэтому, в помощь для выполнения этой работы, было привлечено большое количество командного состава флота, преподаватели академии и даже коменданты транспортов. Вокруг операции ведется много телефонных и устных переговоров. Комнату, где сконцентрированы все оперативные документы и разработки, посещают много посторонних лиц.

Командование Кронштадтского укрепленного района посвятило уже командиров и комиссаров дивизионов о планах их дислокации на островах в Финском заливе.

Все это привело к тому, что о предстоящей операции знает не только почти весь командный состав флота, но слухи о них (операциях. — Б. С.) проникли даже в среду гражданского населения.

Разведывательный отдел штаба флота работает плохо.

Подготовка транспортов для десантной операции проходит без достаточного руководства со стороны штаба флота и без наблюдения опытных специалистов. Транспорты оборудуются крайне медленно и к тому же с большими переделками. Изготовленные трапы для спуска транспортируемой тяжеловесной материальной части оказались негодными и их пришлось переделывать.

Неорганизованность в работе наблюдается и в некоторых штабах соединений флота. Начальник штаба эскадры, капитан 1-го ранга Челпанов, докладывая командующему флота о готовности артиллерии, не знал даже точных данных о количестве и марках снарядов, необходимых для новых миноносцев.

Артиллерийская подготовка флота находится не на должной высоте. Крейсер "Киров" ни одну из зачетных стрельб из главного калибра не выполнил. Новые миноносцы и лидеры зачетных стрельб не выполнили, а старые эсминцы, которые в предстоящей операции будут осуществлять десантные задачи, — огневой подготовки в течение всей летней кампании не проходили и использовались только лишь как обеспечивающие корабли.

Новую материальную часть артиллерии личный состав, в том числе командиры боевых частей, знают плохо. Установленные на новых кораблях пушки К-34 76 мм и крупнокалиберные пулеметы ДК еще не опробованы.

На "Якобинце" при проверке знаний материальной части оказалось, что личный состав не может даже самостоятельно зарядить пушку К-21. На некоторых кораблях и береговых частях нет таблиц стрельб. Форт "Краснофлотский", на который возложены весьма ответственные задачи, таблицы сверхдальних стрельб для 12-дюймового калибра получил только лишь 16 ноября.

Не все корабли имеют пристрелянные пулеметы. Сторожевой корабль "Вихрь", получив ответственное задание, вышел с непристрелянными пулеметами и всего лишь на 30 % обеспеченный спасательными поясами. На сторожевом корабле "Пурга" вышел из строя компрессор, а в связи с этим вышли из строя и торпедные аппараты, что на 50 % снизило боеспособность корабля".

Берия хорошо понимал, что войска к вторжению в Финляндию не готовы. Лаврентий Павлович не нес никакой ответственности за подготовку армии и флота к войне. Поэтому он мог позволить себе очень откровенную критику. Берия прекрасно понимал, что эти и другие недостатки за сутки, оставшиеся до начала боевых действий, никак не исправишь. Если штабы не умеют толком спланировать операцию, а артиллеристы — зарядить орудия, если отсутствуют таблицы для стрельбы и не пристреляны пулеметы, если разведка работает плохо, а приготовления к наступлению не удается сохранить в тайне, значит, войска, которым завтра предстоит перейти финскую границу, потерпят серьезные неудачи и не смогут добиться быстрой победы. Похоже, глава НКВД писал письмо Ворошилову с прицелом на будущее, чтобы потом, когда будут искать виновных за неизбежные военные неудачи, продемонстрировать Сталину свою прозорливость: смотрите, я же предупреждал, что мы к войне не готовы. Но многомудрый Лаврентий Павлович также отлично понимал, что Сталин не будет пересматривать уже принятое решение о нападении на Финляндию. И закончил письмо Ворошилову на оптимистической ноте: "Настроение личного состава Балтийского флота в связи с предстоящей операцией боевое. Краснофлотцы и начсостав выражают свою готовность в любую минуту выполнить приказ правительства и встать на защиту Советского Союза".

В период Великой Отечественной войны роль НКВД в экономике еще больше возросла. В 1941–1944 годы на долю ведомства Берии пришлось почти 15 % всего капитального строительства. Зэки построили 612 полевых и 230 постоянных аэродромов, авиационные заводы в районе Куйбышева, авиазавод в Омске, 3 доменных печи с годовой мощностью почти в 1 млн. т чугуна, 16 мартеновских и электроплавильных печей, выпускавших в год до полумиллиона тонн стали, прокатные станы на 542 тыс. т стали, ввели в строй десятки шахт и разрезов, где в год добывали до 7 млн. т угля (рубили уголек те же зэки), 10 компрессорных станций для нефтяной промышленности, завод нитроглицериновых порохов и многое, многое другое. На предприятиях НКВД за тот же период было добыто 315 т золота, 9 млн. т угля, 6 млн. т черновой меди, 407 тыс. т нефти, 1 млн. т хромовитой руды, произведено 30 млн. мин, выработано 90 млн. куб. м леса и дров. Сталин был доволен успехами НКВД на экономическом фронте, и это стало одной из главных причин перевода Берии вскоре после окончания войны на хозяйственную работу. Сбылось то, о чем Лаврентий Павлович мечтал еще в начале 20-х. Вот только отрасль предстояло курировать Лаврентию Павловичу весьма специфическую — разработка и производство атомной и водородной бомб. Для строительства атомных объектов планировалось широко использовать ГУЛАГ, а для ускорения научно-технических разработок — добыть с помощью разведки американские и английские атомные секреты. Берия имел опыт и в том, и в другом, да еще какое-никакое, но техническое образование. Поэтому выбор пал на него.

Сыграло свою роль и то, что Лаврентий Павлович создал в системе ГУЛАГа сеть научно-исследовательских учреждений — так называемых "шарашек", где над проектами оборонного значения трудились ученые-заключенные. Часто их и арестовывали только затем, чтобы посадить работать в "шарашке" над темами, интересующими военное и карательное ведомства. Там трудились, в частности, знаменитые конструкторы А.Н. Туполев и С.П. Королев. Одному из сотрудников "шарашки", итальянскому авиаконструктору графу Роберту Оросу ди Бартини, неосмотрительно приехавшему в 20-е годы в СССР строить социализм, а теперь доказывавшему, что ни в чем не виноват, Лаврентий Павлович с веселым цинизмом ответил: "Конечно, знаю, что ты не виноват. Был бы виноват — расстреляли бы. А так: самолет — в воздух, а ты — Сталинскую премию и на свободу".

В августе 1940 года Берия преподнес Сталину большой подарок — организовал убийство его злейшего врага Троцкого. А к крупному провалу советской разведки, не сумевшей узнать о плане германского нападения на СССР, Лаврентий Павлович, строго говоря, прямого отношения не имел. С января 1941 года разведка была передана в ведение нового Наркомата государственной безопасности СССР, который возглавил В.Н. Меркулов. Он хотя и был протеже Лаврентия Павловича, но звезд с неба не хватал. Тогда же, 30 января 1941 года, Берии было присвоено звание генерального комиссара госбезопасности, эквивалентное маршальскому званию в армии, а с февраля 41-го он стал заместителем председателя Совнаркома, курирующим органы безопасности и военную промышленность.

5 марта 1940 года Политбюро приняло решение о расстреле пленных польских офицеров и интернированных гражданских лиц польской национальности из числа интеллигенции и имущих классов — почти 22 тысячи человек, в том числе более 14,5 тыс. офицеров. В апреле и первой половине мая его осуществили органы НКВД. По утверждению Серго Берии, его отец на заседании Политбюро выступил против казни поляков: "Свою позицию… он объяснял так: "Война неизбежна. Польский офицерский корпус — потенциальный союзник в борьбе с Гитлером. Так или иначе, мы войдем в Польшу, и конечно же польская армия должна оказаться в будущей войне на нашей стороне". Реакцию партийной верхушки предположить нетрудно — отец за строптивость едва не лишился должности… Но и это не заставило отца подписать смертный приговор польским офицерам".

На решении о расстреле поляков подписи Берии нет — он был лишь кандидатом в члены Политбюро и не имел права решающего голоса. Предложение НКВД о расстреле поляков Лаврентием Павловичем подписано. Однако такое предложение наверняка оформлялось задним числом, уже после того как политическое руководство приняло принципиальное решение. Невозможно представить себе, чтобы Берия уговаривал Сталина: "Иосиф, давай расстреляем этих проклятых поляков!" А Сталин бы отнекивался: "Нет, Лаврентий, еще не время". Вопрос-то был политический, и решал его Сталин, а не Берия. Инициатива в таком деле могла стоить главе НКВД жизни. Пример Ежова был перед глазами. К тому же еще в феврале 1940 года он предлагал решением Особого совещания отправить пленных польских офицеров в лагеря в восточной части СССР сроком на 8 лет.

На постановлении от 5 марта 1940 года стоят подписи членов Политбюро, но есть одно примечательное исправление: в составе тройки, которая должна была проштамповать смертные приговоры полякам, первоначально стоявшая в машинописном тексте фамилия Берии вычеркнута и чернилами вписана фамилия Б.З. Кобулова. Это можно расценить как доказательство того, что предложение за подписью главы НКВД составлялось не им и уже после принятия Политбюро принципиального решения. Вероятно, это решение было сначала принято руководящей четверкой в составе Сталина, Ворошилова, Молотова и Микояна, чьи подписи стоят на документе. Отсутствующих Калинина и Кагановича опросили потом по телефону, и они тоже высказались "за". Не стал бы сам Лаврентий Павлович предлагать самого себя в состав тройки, чтобы потом самого же себя и вычеркивать. Вероятнее всего, текст предложения о применении к полякам высшей меры печатали не сотрудники Берии, а секретарь Сталина А.Н. Поскребышев. Думаю, что Берия действительно был против казни поляков и мог попросить Сталина, чтобы его имя было вычеркнуто из числа тех, от лица которых формально будут вынесены смертные приговоры. Принимая во внимание относительный либерализм Берии в бытность его во главе Грузинского ГПУ и его послевоенную позицию относительно объединения Германии в единое буржуазно-демократическое государство, рассказ Серго о возражениях отца против расстрела поляков представляется вполне правдоподобным.

Какая причина заставила Сталина внезапно отказаться от плана депортации польских офицеров в Сибирь и на Дальний Восток и отдать предпочтение "жесткому варианту" — их скорейшему уничтожению? Судя по ряду признаков, Иосиф Виссарионович еще летом 1940 года планировал напасть на Германию. В этом случае Англия и польское правительство в изгнании, располагавшееся в Лондоне, становились союзниками СССР. Польских офицеров пришлось бы освобождать из лагерей и передавать в распоряжение польского правительства в Лондоне для формирования новой польской армии. Однако подавляющее большинство этих офицеров не питало симпатий ни к Советскому Союзу, ни к коммунизму. Оказавшаяся под их командованием армия была бы лояльна лондонскому правительству, а не Сталину. Сталину же нужна была послушная Польша под контролем полностью зависимого от СССР коммунистического правительства. Поэтому он решил пленных офицеров тайно казнить.

Уже 27 февраля 1940 года в директивах Красной Армии и Флоту в качестве единственного вероятного противника была названа Германия и ее союзники. А ведь в эти дни еще продолжалась советско-финская война, и Англия и Франция всерьез рассматривали отправку крупного экспедиционного корпуса на помощь финнам. Однако не их, а Германию Сталин считал своим главным противником. И неслучайно уже через неделю после решения Политбюро был заключен мир с Финляндией, а освободившиеся войска ускоренным порядком перебрасывались к западным границам. Срок демобилизации призванных из запаса на войну с Финляндией был отодвинут до 1 июля 1940 года. НКВД же успело расстрелять практически всех поляков к моменту начала большого германского наступления на Западе 10 мая 1940 года. Сталин рассчитывал, что вермахт увязнет на линии Мажино, и тогда, через полтора-два месяца активных боевых действий на германо-французском фронте, Красная Армия ударит немцам в тыл, прикрытый лишь десятком второочередных дивизий. Однако Франция окончательно рухнула уже в середине июня, а сам исход кампании не вызывал больших сомнений уже в конце мая. В этих условиях Сталин не рискнул начать наступление, решив получше подготовиться к войне со столь грозным противником.

Характерно, что Сталин, безжалостно расправляясь с польскими офицерами и интеллигенцией, делал это в глубокой тайне, а публично стремился продемонстрировать иностранным наблюдателям уважение к польской культуре и заботу о польском национальном меньшинстве в СССР. Поэтому в Львовский обком КП(б)Украины, его главе Грищуку, а также Хрущеву и Бурмистренко 3 июля 1940 года ушла грозная сталинская шифрограмма: "До ЦК ВКП(б) дошли сведения, что органы власти во Львове допускают перегибы в отношении польского населения, не оказывают помощи польским беженцам, стесняют польский язык, не принимают поляков на работу, ввиду чего поляки вынуждены выдавать себя за украинцев и тому подобное. Особенно неправильно ведут себя органы милиции. ЦК ВКП(б) предлагает вам за вашей личной ответственностью незамедлительно ликвидировать эти и подобные им перегибы и принять меры к установлению братских отношений между украинскими и польскими трудящимися. Советую вам созвать небольшое совещание из лучших польских людей, узнать у них о жалобах на перегибы, записать эти жалобы и потом учесть их при выработке мер улучшения отношений с поляками".

По всей вероятности, в первый момент у Хрущева при чтении этих строк волосы дыбом встали. Как же, только что "лучших польских людей стреляли" под Харьковом, в Катыни и Медном, а тут вдруг изволь налаживай с ними отношения, созывай какое-то там совещание. Правда, совещание это, как сразу, наверное, понял опытный Никита Сергеевич, "для мебели" — чтобы в газетах можно было напечатать.

Бросается в глаза, что, упирая в шифровке на "неправильное" поведение милиции, Сталин адресовал ее не Берии, которому милиционеры непосредственно подчинялись, а только партийным руководителям. Не исключено, что сам Лаврентий Павлович и поставил Иосифа Виссарионовича в известность о "перегибах" в отношении поляков в западных областях Украины. Кроме того, Сталин понимал, что на местах органы НКВД следуют в первую очередь директивам местных партийных вождей, если они, разумеется, не противоречат указаниям Москвы и центрального аппарата НКВД. А поляки и в 20-е, и в 30-е годы числились если уж не поголовно врагами, нацией, безусловно, подозрительной, среди которой полным-полно шпионов, диверсантов и потенциальных перебежчиков. Так что во Львове органы внутренних дел взялись за преследование поляков с большим энтузиазмом, и потребовался окрик Сталина, чтобы умерить их рвение.

Если же в данном случае сталинский гнев обрушился на Хрущева по наводке Берии, или если Хрущев пришел именно к такому выводу, то это был лишний повод для Никиты Сергеевича затаить обиду на главу НКВД.

Еще в середине октября 1940 года Сталин поручил Берии подыскать среди уцелевших польских военнопленных тех, кто выразил бы готовность воевать с Гитлером в союзе с СССР даже без санкции польского правительства в Лондоне. Тогда же он поручил Лаврентию Павловичу предпринять меры по созданию в СССР формирований из чехов и словаков во главе с полковником Людвигом Свободой. Уже 2 ноября 1940 года Берия докладывал, что удалось отобрать группу "правильно политически мыслящих" офицеров, которые видели будущую Польшу тесно связанной "в той или иной форме с Советским Союзом". "Благонадежным" полякам предлагалось "предоставить возможность переговорить в конспиративной форме со своими единомышленниками в лагерях для военнопленных поляков и отобрать кадровый состав будущей дивизии". Такую дивизию Берия рекомендовал начать формировать "в одном из совхозов на юго-востоке СССР", в Казахстане.

4 июня у1941 года Политбюро приняло решение о формировании к 1 июля 238-й стрелковой дивизии Красной Армии, "укомплектованной личным составом польской национальности и лицами, знающими польский язык, состоящими на службе в частях Красной Армии". Сформировать дивизию помешала начавшаяся не вовремя война.

Польская дивизия могла понадобиться Сталину лишь для одной цели — войны против Германии. Создавать подобную дивизию загодя не было никакого смысла. Хлопот с ней было больше, чем с обычной дивизией Красной Армии — нужны были особые уставы на польском языке и польская военная форма. По боеспособности же она была бы хуже большинства советских дивизий. Ведь перед "зимней войной" точно так же был сформирован финский корпус Красной Армии, но толку от него было чуть. "Красные финны" сражались из рук вон плохо, часто обращались в бегство, и от их использования на передовой пришлось отказаться. Не было оснований думать, что "красные поляки", у которых польскими зачастую были только фамилии, будут сражаться лучше. Польская дивизия нужна была Сталину не для боев, а для парада в освобожденной от немцев Варшаве. Она стала бы опорой просоветского правительства Польши. Эту роль в 45-м году действительно сыграли сформированные в СССР две армии Войска Польского, но в 41-м году после первых неудач Красной Армии вопрос о формировании польской дивизии сразу же отпал.

Были предприняты и дальнейшие шаги для организации диверсионных групп из числа солдат и офицеров чехословацкого легиона Людвига Свободы. В конце апреля 1941 года в Москву прибыла миссия чехословацкого эмигрантского правительства во главе с полковником Г. Пикой. Как сообщает в мемуарах Свобода, удалось достичь договоренности о подготовке десанта парашютистов, проведении акций саботажа и сборе разведывательной информации, причем "те, кто должен был обеспечивать "движение" по нелегальным путям с родины, прибыли в назначенное место… за пять-шесть дней до начала гитлеровской агрессии против СССР". Точно так же немцы за несколько дней до начала вторжения засылали в СССР диверсантов и разведчиков из числа местных уроженцев.

Первоначально советское вторжение в Германию планировалось на июнь 1941 года. Любопытно, что Сталин при этом был твердо уверен, что Германия в 41-м не собирается нападать на СССР, а Гитлер, в свою очередь, не ожидал начала советского наступления раньше 43-го года. В германских штабах не знали, что на мартовском плане стратегического развертывания Красной Армии на Западе заместитель начальника Генштаба Н.Ф. Ватутин оставил резолюцию: "Наступление начать 12.6". В середине мая был окончательно разработан план превентивного удара. Наступление предполагалось вести на юго-западном направлении в направлении Катовице — Катовице, где 152 советские дивизии по замыслу Тимошенко и Жукова должны были разбить 100 немецких и нанести противнику решительное поражение уже на 30-й день операции. Затем советские войска должны были повернуть на север и, выйдя к Балтике, окружить все германские силы в Польше и Восточной Пруссии. Тогда бы путь в Западную Европу был открыт.

Красная Армия на Западе имела в 3,5 раза больше танков и в 5,5 раз больше боевых самолетов. Правда, качество подготовки личного состава сводило на нет в реальной действительности это превосходство, но ни советские генералы, ни Сталин тогда не осознавали данное печальное обстоятельство. Было и другое неприятное для советского руководства обстоятельство. Главная группировка вермахта была не на юго-западе, как предполагал Генштаб Красной Армии, а в центре, и удар 152 советских дивизий пришелся бы не по 100, а всего лишь по 30 германским дивизиям. При этом ударная советская группировка подверглась бы мощному контрудару во фланг, который нанесли бы силы наиболее сильной германской группы армий "Центр". Низкая подготовка советских летчиков и танкистов, острая нехватка средств связи, слабое взаимодействие разных родов войск гарантировали, что и в случае, если бы Красная Армия упредила вермахт и нанесла удар первой, фона все равно потерпела бы тяжелое поражение.

Германский план "Барбаросса", предусматривавший наступление на влсех трех стратегических направлениях, в большей мере был застрахован от ошибок разведки в определении дислокации советских войск. Если бы, скажем, основная группировка Красной Армии располагалась бы не на юго-западном, а на центральном направлении, это обстоятельство замедлило бы продвижение группы армий "Центр", но зато группа армий "Юг" наступала бы в гораздо более высоком темпе, чем это произошло в действительности. И тогда Сталин, возможно, расстрелял бы не Павлова, а Кирпоноса. Вот и вся разница.

Уже в середине мая 1941 года, когда был окончательно готов план превентивного удара, стало ясно, что из-за того, что еще не было завершено сосредоточение войск, начать наступление 12 июня, как первоначально планировалось, не удастся. Поэтому, как показывают сроки передислокации войск и завершения формирования польской дивизии, вторжение в Западную Европу было перенесено на июль. При этом точной даты начала операции, по всей вероятности, так и не было установлено, поскольку она зависела от срока завершения сосредоточения сил и средств. Можно предположить, что, как и перед нападением на Финляндию, точный день начала наступления Сталин вообще не собирался фиксировать ни в одном документе, а хотел отдать соответствующий приказ устно, по телефону.

Как свидетельствует тогдашний нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов в опубликованной в 1966 году книге мемуаров "Накануне", "И. В. Сталин представлял боевую готовность наших Вооруженных Сил более высокой, чем она была на самом деле. Совершенно точно зная количество новейших самолетов, дислоцированных по его приказу на пограничных аэродромах, он считал, что в любую минуту по сигналу боевой тревоги они могут взлететь в воздух и дать надежный отпор врагу. И был просто ошеломлен известием, что наши самолеты не успели подняться ев воздух, а погибли прямо на аэродромах" и Поэтому советский вождь бесстрашно готовился броситься в пучину войны с самой сильной в тот момент армией Европы. Ему и в страшном сне не могло предвидеться, что придется отступать до Москвы и Сталинграда.

Есть у Николая Герасимова ни еще одна значимая поговорка в посмертно опубликованной книге "Крутые повороты". Кузнецов упоминает, что Жуков, после своего назначения в феврале 1941 года начальником Генштаба, но еще до начала Великой Отечественной войны, проявлял "прохладное отношение к флоту", поскольку "в то время сравнительно еще малочисленный по составу флот (пока нее была реализована "большая программа") не вызывал особого интереса у Сталина на случай скорой войны, и это, видимо, слышал и знал Жуков". Значит, Иосиф Виссарионович уже в феврале 41-го думал о скорой войне, но к отражению германского нападения не готовился.

Берия, в отличие от Сталина, как мы уже убедились на примере финской войны, весьма скептически оценивал боеспособность советских вооруженных сил. Он был в курсе советских планов нападения на Германию. Еще 6 мая 1940 года во время ужина в узком кругу охраны в присутствии Берии Сталин заявил: "Воевать с Америкой мы не будем… Воевать мы будем с Германией! Англия и Америка будут нашими союзниками!" Я думаю, Лаврентий Павлович высказывал Сталину серьезные сомнения, что советский блицкриг против Германии завершится успехом, и в действительности придется вести тяжелую затяжную войну. Возможно, именно из-за этого скептицизма при реорганизации органов госбезопасности в начале февраля 1941 года Управление особых отделов, занимавшееся оперативно-чекистской и контрразведывательной работой в Красной Армии, было передано из НКВД в состав Наркомата обороны Сталин готовился стать Верховным Главнокомандующим, чтобы предводительствовать коротким и победоносным, как он думал, походом в Западную Европу. На это время Иосиф Виссарионович собирался взять под плотный личный контроль Красную Армию и работавшие там органы безопасности, дабы гарантировать себя от малейших бонапартистских проявлений. Да и оставлять в руках Берии или его ставленника Меркулова особые отделы, значение которых чрезвычайно возрастало в условиях победоносной войны, Сталин не хотел. Наверное, он уже тогда опасался давать слишком много власти молодому и амбициозному наркому, зарекомендовавшему себя человеком дела и неплохим администратором.

Война с Германией в первые два года обернулась для Красной Армии не победами, а по большей части тяжкими поражениями. В этот период появления нового Бонапарта можно было не опасаться. Борьба же с Германией не на жизнь, а на смерть требовала концентрации всех карательных щи контрразведывательных органов в одних руках. Ведь успех борьбы в решающей степени зависел от прочности как фронта, так и тыла, и необходимо было объединить действия чекистов в армии си среди гражданского населения. Вот когда весной 1943 года, после Сталинграда, исход войны уже определился, Иосиф Виссарионович вернулся к схеме первой половины 1941 года и вернул особые отделы, переименованные в военную контрразведку "СМЕРШ" ("Смерть шпионам"), в состав Наркомата обороны, который сам же и возглавлял. Во главе Управления особых отделов, а потом и "Смерша" стоял вполне бесцветный и не отмеченный никакими заметными талантами В.С. Абакумов, что Сталина до поры до времени вполне устраивало. Виктор Семенович выдвинулся при Берии благодаря элементарному подхалимажу. Когда Лаврентий Павлович вскоре после своего назначения на пост наркома выступал на собрании сотрудников центрального аппарата, Абакумов подсуетился и установил на сцене портрет нового шефа Берия заметил расторопного чекиста и назначил его главой УНКВД Ростовской области. Позднее Абакумов стал заместителем наркома внутренних дел, а в июле 41-го возглавил Управление особых отделов. В дальнейшем он был приближен Сталиным и после войны стал уже соперником Берии в борьбе за контроль над органами госбезопасности.

Великая Отечественная: на фронте, на Лубянке, на Урале

Через месяц после начала войны, 20 июля 1941 года, НКГБ был вновь слит с НКВД, во главе которого остался Берия. Он также был назначен членом Государственного Комитета Обороны, а с ш16 мая 1944 года стал заместителем председателя ГКО. Лаврентий Павлович курировал в этом качестве оборонную промышленность. 30 сентября 1943 года за успехи в области производства вооружения и боеприпасов ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Надо признать, что энергия Лаврентия Павловича немало способствовала тому, что Красная Армия имела в избытке танки и самолеты, мины и снаряды. Хотя и здесь не обходилось без приписок, и есть основания подозревать, что на бумаге производство некоторых видов вооружений могло быть завышено в полтора-два раза.

В первые месяцы войны Лаврентию Павловичу пришлось также заниматься дипломатией, что 22 года спустя на следствии ему поставили в вину, инкриминировав ни больше ни меньше как попытку сговора с Гитлером. А как обстояло дело на самом деле? 7 августа 1953 года бывший руководитель операции по убийству Троцкого П.А. Судоплатов писал из тюрьмы в Совет Министров СССР:

"… Примерно числа 25–27 июня 1941 года, я был вызван в служебный кабинет бывшего тогда Народного Комиссара Внутренних Дел СССР Берия.

Берия сказал мне, что есть решение Советского правительства, согласно которому необходимо неофициальным путем выяснить, на каких условиях Германия согласится прекратить войну против СССР и приостановить наступление немецко-фашистских войск. Берия объяснил мне, что это решение Советского правительства имеет целью создать условия, позволяющие Советскому правительству сманеврировать и выиграть время для собирания сил. В этой связи Берия приказал мне встретиться с болгарским послом в СССР Стаменовым, который, по сведениям НКВД СССР, имел связи с немцами и был им хорошо известен.

Берия приказал мне поставить в беседе со Стаменовым четыре вопроса. Вопросы эти Берия перечислял, глядя в свою записную книжку, и они сводились к следующему:

почему Германия, нарушив пакт о ненападении, начала войну против СССР;

что Германию устроило бы, на каких условиях Германия согласна прекратить войну, что нужно для прекращения войны;

устроит ли немцев передача Германии таких советских земель, как Прибалтика, Украина, Бессарабия, Буковина, Карельский перешеек;

если нет, то на какие территории Германия дополнительно претендует.

Берия приказал мне, чтобы разговор со Стаменовым я вел не от имени Советского правительства, а поставил эти вопросы в процессе беседы на тему о создавшейся военной и политической обстановке и выяснил также мнение Стаменова по существу этих четырех вопросов…

Берия… строжайше предупредил меня, что об этом поручении Советского правительства я нигде, никому и никогда не должен говорить, иначе я и моя семья будут уничтожены. Берия дал указание проследить по линии де-шифровальной службы, в каком виде Стаменов пошлет сообщение по этим вопросам за границу.

Со Стаменовым ну меня была договоренность, позволявшая вызвать его на встречу. На другой день, в соответствии с полученными от Берия указаниями, я позвонил в болгарское посольство, попросил к аппарату Стаменова и условился с ним о встрече у зала Чайковского на площади Маяковского. Встретив Стаменова, я пригласил его в машину и увез в ресторан "Арагви".

В "Арагви", как это было предусмотрено инструкциями Берия, состоялся мой разговор со Стаменовым. Разговор начался по существу создавшейся к тому времени военной и политической обстановки. Я расспрашивал Стаменова об отношении болгар к вторжению немцев в СССР, о возможной позиции в этой связи Франции, Англии и США и в процессе беседы, когда мы коснулись темы вероломного нарушения немцами пакта о ненападении… я поставил перед Стаменовым указанные выше четыре вопроса.

Все, что я говорил, Стаменов слушал внимательно, но своего мнения по поводу этих четырех вопросов не высказывал. Стаменов старался держать себя как человек, убежденный в поражении Германии в этой войне. Быстрому продвижению немцев в первые дни войны он большого значения не придавал. Основные его высказывания сводились к тому, что силы СССР безусловно превосходят силы Германии и, что если даже немцы займут в первое время значительные территории СССР и, может быть, даже дойдут до Волги, Германия все равно в дальнейшем потерпит поражение и будет разбита.

После встречи со Стаменовым я немедленно, в тот же вечер, доложил о ее результатах бывшему тогда наркому Берия в его служебном кабинете в здании НКВД СССР. Во время моего доклада Берия сделал какие-то записи в своей записной книжке, затем вызвал при мне машину и, сказав дежурному, что едет в ЦК, уехал.

Больше я со Стаменовым на темы, затронутые в четырех вопросах, не беседовал и вообще с ним больше не встречался. Некоторое время продолжалось наблюдение за шифрованной перепиской Стаменова. Результатов это не дало. Однако это не исключает, что Стаменов мог сообщить об этой беседе через дипломатическую почту или дипломатическую связь тех посольств и миссий, страны которых к тому времени еще не участвовали в войне.

Больше никаких указаний, связанных с этим делом или с использованием Стаменова, я не получали Встречался ли лично Берия со Стаменовым, мне неизвестно. Мне организация подобной встречи не поручалась".

Мы сегодня тоже не можем с уверенностью сказать, имела ли встреча Судоплатова со Стаменовым какие-либо последствия. В своих мемуарах Судоплатов утверждал, будто болгарский посол был завербованным агентом НКВД, однако процитированное выше письмо 1953 года заставляет в этом усомниться. Ведь там Павел Анатольевич ни разу прямо не называет болгарского посла советским агентом. Скорее всего Судоплатов в мемуарах несколько преувеличил успехи своего ведомства и зачислил русофила Стаменова в настоящие агенты. Тайну же советских мирных предложений Гитлеру в первые недели войны, равно как тайну несостоявшегося нападения Сталина на Германию, мог бы прояснить личный архив Иосифа Виссарионовича. Но, как видно, архив этот основательно почистили его преемники. Даже в папке направлявшихся Сталину сообщений ТАСС — лакуна, приходящаяся на период с 14 апреля по 13 ноября 1941 года. Выходит, даже "тассовские" сообщения, на полях которых могли остаться красноречивые и саморазоблачительные резолюции, по всей вероятности, просто уничтожили. Если бы документы этого периода не уничтожили, а выделили в отдельную, особо секретную единицу хранения, то вряд ли бы оставили в том же самом досье документы конца 41-го и 42-го года.

Приходилось Лаврентию Павловичу заниматься и чисто военными вопросами. Правда, Берия, хоть и носил высокое звание Маршала Советского Союза, почти не выступал в роли полководца. Единственное исключение — его участие в битве за Кавказ в 1942–1943 годах в качестве представителя Ставки. Но орден Суворова 1-й степени, высшую полководческую награду, Берия получил в 1944 году не за это, а за "образцовое выполнение специального задания правительства" — организацию депортации чеченцев, ингушей, карачаевцев, крымских татар и других народов Северного Кавказа и Крыма.

Вместе с тем, ряд советов Лаврентия Павловича по военным делам Сталин порой охотно принимал. Наверное, он запомнил, что именно Берия в самый канун финской войны предупреждал его о плохом состоянии Красной Армии. Вскоре после 22 июня 1941 года Берия предложил назначить командующими стратегическими направлениями героев гражданской войны Ворошилова и Буденного. При этом никаких иллюзий насчет их полководческих качеств глава НКВД не питал. Берия прекрасно знал, как показал себя Ворошилов в войне с Финляндией. А Буденного год спустя во время битвы за Кавказ Лаврентий Павлович, как мы убедимся, очень резко критиковал. Но назначение хорошо известных народу руководителей Первой Конной на высокие посты преследовало прежде всего моральные цели, должно было укрепить в людях веру в победу, в то, что как и в гражданскую, Красная армия одолеет всех врагов. К тому же сами по себе стратегические направления в системе управления войсками представляли собой больше декоративные конструкции, не имевшие реальных рычагов воздействия на ход событий. Все решала Ставка во главе со Сталиным и более молодые командующие фронтами. Потом многие из них, такие как Жуков, Рокоссовский, Конев, Василевский, стали маршалами, Героями Советского Союза, были объявлены главными творцами стратегических решений, обеспечивших успех в битве с коварным врагом. Имя Берии же в связи с войной в положительном контексте не упоминалось никогда. Словно Лаврентий Павлович только тем и занимался в 1941–1945 годах, что сажал и расстреливал невиновных и депортировал "наказанные народы". А ведь все названные маршалы, по утверждению Серго Берии, были совсем не в плохих отношениях с его отцом. Рокоссовский вообще мог испытывать благодарность к Лаврентию Павловичу хотя бы за то, что тот освободил его из тюрьмы. Конечно, делалось все по решению Сталина, но и к исполнителю столь важного для своей дальнейшей судьбы решения Константин Константинович должен был испытывать добрые чувства.

Маршала же Жукова, по уверению самого Берии, он просто спас в конце июля 41-го, когда после поражения под Смоленском Сталин собирался поступить с Георгием Константиновичем, занимавшим пост начальника Генштаба, весьма сурово. И только просьбы Берии, Маленкова и Молотова побудили Сталина ограничиться удалением Жукова из Генштаба и назначением его командующим Резервным фронтом. Это все Лаврентий Павлович писал в письме тем же Маленкову и Молотову уже после ареста, и врать ему в данном вопросе не было никакого смысла.

Берию традиционно обвиняют в жестокости. Вот и в войну приписывают ему одни злодейства. Но посмотрим, а каковы были, например, советские маршалы, считающиеся положительными героями войны. В наших учебниках истории маршал Георгий Жуков предстает главным архитектором Великой Победы, действовавшим часто вопреки мнению Сталина. Он изображен как герой-страдалец, подвергшийся после войны незаслуженной опале со стороны того же Сталина и Хрущева. Да, он был суров, все делал ради народа, ради победы. И достоин вечной памяти и памятников на центральных улицах главных российских городов.

Я хочу процитировать только один документ, который безнадежно губит репутацию "народного маршала" и делает кощунственным всякое его прославление. Это — письмо начальника Главного политического управления Рабоче-Крестьянского Военно-Морского Флота армейского комиссара 2-го ранга Ивана Рогова секретарю Центрального Комитета ВКП(б) Георгию Маленкову, датированное 5 октября 1941 года: "Начальник Политического управления Балтфлота издал 28.9.41 г. директиву за № 110/с, в которой указывает: "Разъяснить всему личному составу кораблей и частей, что все семьи краснофлотцев, красноармейцев и командиров, перешедших на сторону врага, сдавшихся в плен врагу, будут немедленно расстреливаться, как семьи предателей и изменников Родины, а также будут расстреливаться и все перебежчики, сдавшиеся в плен врагу, по их возвращении из плена".

Я немедленно запросил ПУБалт, на основании каких указаний издана директива, противоречащая указаниям приказа Ставки Верховного Командования Красной Армии № 270.

Член Военсовета КБФ т. СМИРНОВ и начальник ПУ КБФ т. ЛЕБЕДЕВ в своей телеграмме от 4.10.41 г. сообщают, что директива № 110/с составлена на основе шифрограммы командующего Ленинградским фронтом т. Жукова за № 4976, в которой сказано:

"Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они также будут все расстреляны".

Народному комиссару ВМФ т. КУЗНЕЦОВУ и мне неизвестно, что по 2 приказа Ставки № 270 изменен.

Считаю, что шифрограмма № 4976 командования Ленинградского фронта противоречит указаниям приказа № 27 Cтавки Верховного Главнокомандования Красной Армии".

Напомню, что драконовский приказ № 270 от 16 августа 1941 года предусматривал только лишение семей попавших в плен красноармейцев государственного пособия и помощи. Жуков же готов был расстреливать даже грудных младенцев — только так можно понимать слова о расстреле всех членов семьи. Политуправление Балтфлота даже не решилось буквально воспроизвести жуковский текст, и смягчило его, указав, что после возвращения из плена расстрелу подлежат лишь перебежчики. Сталин, лично продиктовавший приказ № 270, в сравнении с Георгием Константиновичем выглядит истинным человеколюбцем. А уж Лаврентию Павловичу Георгий Константинович мог бы вообще дать большую фору. Берия хоть без нужды людей не губил.

Я не знаю, успели ли кого-нибудь расстрелять по зловещему приказу № 4976 за те несколько дней, что Жуков командовал Ленинградским фронтом, до срочного вызова в Москву после немецкого прорыва под Вязьмой. В прифронтовой полосе семьи пленных, по счастью, вряд ли сыскали за столь короткий срок. А вот десяток-другой красноармейцев, заподозренных в том, что они побывали в плену, расстрелять вполне могли.

Маленков ознакомился с письмом 8 октября, вскоре после катастрофы под Вязьмой, где были окружены силы трех фронтов. Никакой письменной реакции Георгия Максимилиановича пока не найдено. Не исключено, что в дни, когда члены Политбюро ломали голову над вопросом, удержим ли Москву, а Жуков с его чрезвычайной жестокостью казался им последней надеждой на спасение, никаких мер взыскания за людоедский приказ к нему применять не стали. Может быть, Маленков лишь пожурил тезку: не следует, мол, впредь превышать свои полномочия.

И после своего людоедского приказа Георгий Константинович без тени смущения, блестяще сыграв искреннее возмущение, говорил в б1956 году, уже после ХХ съезда, Константину Симонову: "У нас Мехлис додумался до того, что выдвинул формулу: "Каждый, кто попал в плен, — предатель Родины" — и обосновывал ее тем, что каждый советский человек, оказавшийся перед угрозой плена, обязан был покончить жизнь самоубийством, то есть, в сущности, требовал, чтобы ко всем миллионам погибших на войне прибавилось еще несколько миллионов самоубийц. Больше половины этих людей было замучено немцами в плену, умерло от голода и болезней, но, исходя из теории Мехлиса, выходило, что даже вернувшиеся, пройдя через этот ад, должны были дома встретить такое отношение к себе, чтобы они раскаялись в том, что тогда, в сорок первом или сорок втором, не лишили себя жизни… Трусы, конечно, были, но как можно думать так о нескольких миллионах попавших в плен солдат и офицеров той армии, которая все-таки остановила и разбила немцев. Что же, они были другими людьми, чем те, которые потом вошли в Берлин? Были из другого теста, хуже, трусливей? Как можно требовать огульного презрения ко всем, кто попал в плен в результате всех постигавших нас в начале войны катастроф?…"

И на самом деле толку от драконовских приказов, типа сталинского и жуковского, было чуть. После приказа № 270 последовали грандиозные котлы под Киевом и Вязьмой, в каждом из которых было пленено по 660 тысяч красноармейцев, после шифрограммы № 4976 было харьковское окружение с 240 тысяч пленных, и два окружения в районе Ленинграда — 2-й ударной армии весной и осенью 1942 года, в ходе которых были захвачены десятки тысяч пленных. Число красноармейцев, попавших в плен, определялось конкретной оперативной обстановкой, а отнюдь не масштабом и суровостью репрессий за сдачу в плен. Угрозы расправиться с семьей скорее могли побудить солдат к дезертирству. Кто потом установит, пропал ли он без вести или сдался в плен!

Странно убеждать нас, будто Жуков не просто верующий, но и человек, живший по христианским заповедям. Когда настоятель Троице-Сергиевой Лавры архимандрит Кирилл писал дочери Жукова Марии об ее отце: "Чувствуется, что душа его христианская… Печать избранничества Божия на нем чувствуется во всей его жизни", то не знал о том, что маршал готов был истреблять даже грудных младенцев. Жукову нельзя ставить памятники, тем более сравнивать его подвиги с подвигами Святого Георгия. Если мы хотим сохранить в наших детях хоть какое-то нравственное начало, то в учебниках истории этот персонаж должен стоять не в одном ряду с Суворовым и Кутузовым, а рядом со Сталиным и Ежовым, Абакумовым и Берией. Разве что Лаврентий Павлович, который в Бога все-таки верил, детей расстреливать не призывал.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Молоденькая журналистка Саша Петухова мечтала сделать статью, которая прославила бы ее, – а вместо э...
Юрий Поляков – главный редактор «Литературной газеты», член Союза писателей, автор многих периодичес...
Наверное, нет человека, которого не интересовало бы его будущее. Познакомившись с этой книгой, вы уз...
Наверное, нет человека, которого не интересовало бы его будущее. Познакомившись с этой книгой, вы уз...
Джеймс Джойс (1882–1941) – великий ирландский писатель, классик и одновременно разрушитель классики ...
Елена Люлякова – финалист «Битвы экстрасенсов», медиум, целитель, потомственная ясновидящая.Михаил К...