Француженки не крадут шоколад Флоранд Лора

Laura Florand

Chocolate Thief

Copyright © 2012 Laura Florand

Перевод с английского М. Юркан

Художественное оформление Е. Ененко

Глава 1

Ноябрь вернул на парижские улицы холодную погоду. Но в своей laboratoire[2] Сильван задавал для шоколадных изысков любую желаемую температуру. Он распластал шоколадную массу по мраморной столешнице. Под его ловкими руками слои темного, разогретого шоколада накладывались друг на друга, сливались воедино и вновь растекались на мраморе. Сильван Маркиз знал, чего хотят женщины: шоколада. Более того, достигнув зрелости, он научился мастерски управлять женскими желаниями.

В это время в магазине при его кондитерской элегантная блондинка, каждое движение которой свидетельствовало о высоком статусе и богатстве, купила коробочку шоколадных конфет и тут же, не удержавшись, попробовала одну. Сильван наблюдал за ней через большое внутреннее окно, позволявшее покупателям видеть, как мастер изготавливает свою фирменную продукцию. Он заметил, как ее безупречные белоснежные зубки погрузились в шоколадную конфетку размером с наперсток, и предвкушал, какое слабое сопротивление окажет нажиму шоколадная глазурь, какую волну удовольствия породит в ней мягкая, тающая на языке начинка. С легкой улыбкой Сильван склонил голову, вновь сосредоточившись на процессе изготовления шоколада. От его внимания ускользнул тот момент, когда в магазин вошла очередная покупательница.

Но, как оказалось, она сама не собиралась оставаться незамеченной.

На дождливую улицу украдкой просачивался запах шоколада. Пытаясь выяснить его источник, прохожие в длинных темных пальто нерешительно оглядывались, замедляя шаг. Одни останавливались полюбопытствовать, другие продолжали путь. Кэйд решила войти в магазин.

Аромат какао обволакивал ее как теплое одеяло, защищая от холода. Какао завладело всеми чувствами. Она обрадовалась, потому что этот аромат словно вернул Кэйд домой, хотя ее глаза ясно видели, что сейчас она не могла бы быть дальше от стальных чанов семейной фабрики, от шоколадных потоков, извергаемых непрерывно и ритмично из желобов в формы, и от миллиардов идеально одинаковых плиток в роскошных фирменных обертках, которые составляли для нее смысл жизни.

Странное внутреннее напряжение внезапно исчезло, спина Кэйд распрямилась, и трепет освобождения волной прокатился по телу.

Шоколад, отлитый в формы огромных половинок какао-бобов, красовался в витринах и добавлял очарования каждому уголку магазина. Кэйд представила создавшую их руку – большую, мужскую, с сильными длинными пальцами, способными к ювелирной точности. Фотографию этой руки она поместила в своем ноутбуке в качестве фонового изображения.

Каждому шоколадному бобу соответствовали пейзажи разных стран, производящих какао. А на поверхности лежавших в витринах бобов в избранных дизайнером местах расположились шоколадные конфетки.

Кэйд обвела взглядом магазин. Темневшие кое-где по углам торговых ящиков названия брендов свидетельствовали о том, что их доставили из заморских стран. Настоящие какао-бобы, высыпавшиеся из этих ящиков, демонстрировали посетителям сыры, прибывшие из экзотических стран. Кэйд бывала в этих странах. Темные этикетки вызвали в ее памяти их ароматы и пейзажи, образы далеких друзей, звуки мачете на стволах шоколадных деревьев, запахи проходящих ферментацию какао-бобов.

Маркиз разбросал дробленые бобы какао по всему залу, подобно шеф-повару, украшавшему тарелку несколькими каплями соуса. Здесь и там в прихотливом порядке были разложены кучки стручков ванили и трубочек корицы – dbauche[3] необработанной экзотической роскоши.

Любой, даже самый незначительный элемент интерьера подчеркивал дивную природу шоколада, благодаря чему еще более выразительным становился триумф его изначальной изысканности: крохотные конфетки, chocolats[4] от Сильвана Маркиза стоимостью полторы сотни долларов за фунт[5].

Сильван Маркиз… Его считают лучшим шоколатье Парижа. «А он и правда такой», – подумала Кэйд. Увидев на стене знакомую ей до боли фотографию его руки, она поняла, что сам он в этом уверен.

Конфеты укладывали в коробки древесного цвета и обвязывали фирменными тесемками. На них красовалось его имя – «СИЛЬВАН МАРКИЗ» – жирный шрифт поблескивал изысканным цветом черного шоколада.

Кэйд глубоко вдохнула, черпая храбрость из этих ароматов и образов. Ее охватило опьяняющее возбуждение, но при этом странным контрапунктом его сопровождал страх, словно ей предстояло пройти обнаженной по сцене перед множеством зрителей. Хотя страх оправдать было трудно. Ведь она сама трудилась над изготовлением шоколада, унаследовав семейную империю по праву рождения. Ее отец часто шутил, что шоколад течет в ее жилах. Значительная доля глобальной экономики компании зиждилась на шоколаде, выпускаемом семьей Кори. Она могла сделать Сильвану Маркизу очень выгодное предложение. Однако Кэйд настолько боялась сделать первый шаг, что с трудом подавляла панику.

Мысленно она видела самые знаменитые, выпускаемые ее семьей плитки молочного шоколада, завернутого в фольгу и бумажную обертку, на которой была выписана ее фамилия – в продаже за тридцать три цента в «Уол-март». Эти тридцатитрехцентовые плитки принесли на банковский счет ее семьи больше денег, чем большинство людей могло вообразить. И уж определенно больше, чем мог представить лучший шоколатье Парижа. И тем не менее душа Кэйд съеживалась при мысли, как в столь изысканной обстановке она извлечет из сумочки одну дешевую плитку.

– Bonjour[6], – обратилась Кэйд к ближайшему продавцу.

Она сумела преодолеть языковой барьер. Впервые произнесла что-то по-французски перед настоящим парижанином! Большую часть своей жизни Кэйд изучала испанский и французский языки, поэтому легко общалась на них, посещая плантации шоколадных деревьев. В прошлом году, решив совершенствоваться, она также оплачивала домашние уроки с носителями французского языка и, занимаясь с ними по часу в день, просиживала вечера за домашними заданиями, сосредоточившись на словах, которые ей придется сегодня использовать, – samples, marketing, product lines[7]. И chocolat. И вот, наконец, она готова. Говорит. Готова рассказать о совершенно новой продукции, задуманной для их компании, о своеобразной «la cerise sur le gteau». «Вишенке на торте»… Может, они смогут сотрудничать, взяв за основу эту идею в качестве одной из новых форм продукции…

– Je m’appelle[8] Кэйд Кори. Я возьму пять коробок. Будьте добры, уложите в них все возможные сорта ваших конфет.

Только одна из купленных коробок предназначалась лично для нее. Остальные следовало отправить обратно в головной офис компании «Шоколад Кори» в городок Кори, штат Мэриленд.

– И пока вы будете их упаковывать, я хотела бы встретиться с Сильваном Маркизом.

Ее французский звучал так красиво, что она не могла подавить едва заметную горделивую улыбку. Слова легко слетали с языка, Кэйд лишь чуть-чуть запнулась вначале. И все благодаря усердно исполненным домашним заданиям.

– Yes, мадам. – Молодой человек в накрахмаленной форме ответил ей по-английски, уколов ее подчеркнутой равнодушной вежливостью.

Она удивленно прищурилась, воздушный шар ее счастья слегка сдулся, проколотый одним словом на ее родном языке.

– Господин Маркиз занят, мадам. Он занимается изготовлением шоколада, – сообщил он все так же по-английски, вынудив Кэйд стиснуть зубы.

Вот уж мерси… Или благодарю покорно, ее французский звучал гораздо лучше его английского. Молоденькая продавщица начала наполнять коробки заказанными Кэйд конфетами, а парижский сноб провел ее через дверь в заднюю часть кондитерской.

Вступив в волшебный мир, она почти забыла об «английской» пощечине, посольку воздушный шар ее счастья вновь раздулся до должного объема. В одном углу комнаты тощий очкарик с утонченным лицом поэта или ученого зануды щедро разливал по формочкам ковши белого шоколада. В другой стороне женщина с волосами, покрытыми бумажной шляпой с оборочкой, обмахивала кисточкой шоколадных совят. Еще две заполняли коробки маленькими конфетками. Другие аккуратно накладывали пластиковые листы с тонкими украшениями на сгруппированные по дюжине конфеты и, слегка надавливая, переносили украшение на каждую конфетку.

За центральным столом со столешницей из розового мрамора кондитер орудовал большим венчиком, колдуя над кастрюлей в пароварке, на вид весившей не менее сорока фунтов[9]. Оттуда, окружая его, поднималось облачко белой пыли. Напротив него другой тощий кондитер с аккуратной темной бородкой выдавливал шоколадную массу из кондитерского мешка в формы, из которых торчали палочки леденцов. В лучах льющегося из окон света у него на пальце поблескивало обручальное кольцо.

Все здешние работники отличались худобой. Удивительно для людей, целые дни проводивших рядом с соблазнительным шоколадом. Только один высокий здоровяк выделялся небольшим брюшком, хотя при этом казался вполне довольным собственной комплекцией. Все были в белой униформе и бумажных поварских шапках разных фасонов. В этом мире царила строгая иерархия, заметная для любого наблюдателя. Над раковинами висели кухонные кисточки, лопатки и мутовки. На мраморной столешнице стояли большие электронные весы и огромный миксер. По одному краю рабочего стола располагались контейнеры и миски разных размеров. Заполненные изюмом, цукатами, сахарным песком, они окружали работавших на этом просторном мраморном островке. Люди мельком взглянули на вошедшую особу, но большинство вновь сосредоточились на работе. Лишь один мужчина, мастерски пластовавший шоколад на мраморе, подарил ей долгий взгляд, выражавший особую властность и, вероятно, некоторое пренебрежение.

Высокий и худощавый брюнет с ниспадающими волнистыми волосами. Небрежно заправленные за одно ухо, они позволяли хорошо видеть идеально соразмерные черты его лица. Белый поварской колпак минимизировал риск попадания его волос в конфеты невезучих клиентов. Спереди на его поварской куртке темнели размазанные шоколадные пятна. Он был красив.

Кэйд судорожно сглотнула, почувствовав, что во рту пересохло. Витавшие здесь ароматы, сосредоточенная работа кондитеров, осознание того, что лучший шоколатье Парижа оказался в реальности более привлекательным, чем на фотографии, – все это кружило ей голову, порождая еще более сильное волнение. Она попала сюда: сбылась ее мечта!

А вот Сильван Маркиз выглядел раздраженным.

Наверное, она перенервничала. Может, не так уж он великолепен? Ладно, на своих фотографиях он смотрелся потрясающе, и снимок его руки постоянно являлся ей во снах, но Кэйд всегда старалась относиться ко всему этому критически.

Однако сейчас, при личной встрече, она ощутила исходящую от него энергию и власть, страсть, укрощенную самодисциплиной. Это увеличило ее волнение, провоцируя на чрезмерную чувствительность. Кэйд вдруг представила себя упавшей банкой кока-колы, взорвавшейся пенной струей.

– Bonjour, monsieur, – старательно произнесла она, следуя советам своих французских наставников, и самонадеянно шагнула вперед, протягивая руку.

В ответ, обескуражив ее, он выставил локоть. Удивленно взглянув на предложенную часть руки, Кэйд посмотрела на шеф-повара.

Он выразительно приподнял брови и произнес:

– Hygine. Je travaille le chocolat. Comment puis-je vous aider, mademoiselle Coree?[10]

Она мысленно перевела его слова с французского, еще больше разволновавшись оттого, что смогла понять их, что ее учеба дала хорошие плоды. Он выражался так изысканно, что ей захотелось в восторге буквально обнять сам его голос. Вместо этого она неловко коснулась его локтя, невольно заливаясь румянцем. Как, черт возьми, можно пожать чей-то локоть?

Его рука опустилась. С сосредоточенным видом он коснулся пальцем разогретой шоколадной массы. А о Кэйд, похоже, уже забыл. Странно. Он же знал, кто она такая. Она ведь явилась не с неожиданным визитом. Шеф-повар должен сознавать, что она может существенно повысить его доходы. Почему же он не обращает на нее внимания?

Но он, видимо, считал ее визит менее важным, чем процесс пластования шоколада.

– Не могли бы мы побеседовать с вами в более уединенной обстановке? – спросила Кэйд.

Его брови сошлись у переносицы.

– Это важный момент, – отозвался он. Имея в виду шоколад.

Неужели Сильван Маркиз полагает, что она зашла сюда просто из любопытства, как турист, интересующийся производством любимых шоколадок?

– Мы ищем партнера для создания новой линии шоколадной продукции, – спокойно произнесла Кэйд, мысленно прибавив: «Так что же для вас важно, Сильван Маркиз, процесс или результат?»

Много раз она репетировала со своим французским учителем эту речь, и теперь, произнося ее вслух в этой кондитерской, Кэйд испытывала головокружение от успеха.

– Мы будем выпускать шоколад высшего качества и полагаем, что будет очень изысканно, очень по-парижски, если на нем будет значиться ваше имя.

«Наконец-то он обратил на меня внимание!» – самодовольно подумала Кэйд, заметив, как пристально Маркиз взглянул на нее, а его длинная узкая лопатка замерла на шоколадной массе. Ей показалось, будто она буквально видит, как вспыхнули в его мозгу денежные знаки. Или он просто добавил несколько нулей к концу своего банковского счета?

– Pardon, – медленно и настороженно произнес он. – Вы хотите поместить мое имя на вашу продукцию?

Кэйд кивнула, довольная тем, что все-таки потрясла его. Ее волнение вновь взлетело к небесам с напором струи гейзера «Верный старик» из Йеллоустонского парка. Новая линия шоколада для гурманов станет ее подарком семейному делу. Она сама будет заниматься его производством и обеспечит новую продукцию всеми изысканными достоинствами выпускаемого в Париже шоколада, какими ей только захочется.

– Вероятно. Именно это я и хотела бы обсудить с вами.

Его рот открылся и закрылся. Кэйд торжествующе усмехнулась. Что, интересно, почувствует его рука, когда они скрепят рукопожатием такую сделку?

Сердечное тепло. Силу. Уверенность. Полноту энергии и власти, способной превратить сырые необработанные ингредиенты в некую совершенную чувственную редкость. В Кэйд вновь забурлили пузырьки восторга. Она окинула взглядом эту скромную laboratoire, чудо мастерства и творчества, разительно отличавшуюся от знакомых ей с детства просторов шоколадных фабрик.

– Vous…[11] – Сильван Маркиз оборвал начатую фразу, решительно сжав губы. Что-то вспыхнуло в его глазах, разбив маску холодного самообладания.

Ярость, гнев?

– Вы хотите поместить мое имя на вашей продукции? – повторил он, с трудом контролируя свой голос и пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица, хотя глаза его практически полыхали. – Мое имя? – Он жестом показал на пару боковых столов, где коробка за коробкой с соблазнительным оттиском его имени заполнялись, закрывались и связывались. – Имя Сильвана Маркиза?

– Я…

– На «Шоколад Кори»?

По тридцать три цента в «Уол-марте». Кэйд покраснела до корней волос и, опустив руку в дамскую сумочку, сжала заветный прямоугольник в яркой золотисто-коричневой обертке, воспользовавшись им словно талисманом и одновременно смущенно засовывая его поглубже.

– Это же будет совершенно иная продукция. Для гурманов…

– Мадемуазель… – Его губы сурово сжались, заморозив бутылочку с ее пенистой «колой» так быстро, что Кэйд почувствовала надвигающийся взрыв. – Вы тратите мое время. А я трачу ваше. Я никогда не соглашусь сотрудничать с компанией, выпускающей «Шоколад Кори».

– Но вы лишь взгляните на список наших предложений…

– Au revoir[12].

Он точно застыл. Стоял над своим остывающим шоколадом, пронзая ее газами цвета очищенных какао-бобов и заставляя ее – одним своим взглядом, вкупе со словами и властью в собственном заведении – развернуться и удалиться.

Сделав пять шагов к входной двери, Кэйд задрожала от замешательства и ярости, осознав, что именно позволила ему сделать. Она позволила ему сохранить абсолютную власть в его мире, а выгодное предложение вышвырнуть вон. Кэйд не принадлежала к людям, готовым безропотно подчиняться. Ей следовало бы остаться и отстоять свои предложения.

Она попыталась собраться с духом, чтобы развернуться и вновь отважно встретить это унижение, но дверь находилась уже в трех шагах. Кэйд сжала «Плитку Кори» в своей сумочке и постаралась с презрительным видом пройти эти три шага. Но невозможно отступать с достоинством. Никого не обманет спина с презрительно вздернутой головой.

«Ну и черт с вами, Сильван Маркиз! – в отчаянии думала она. – В Париже найдутся и другие шоколатье, вероятно, получше вас. Вы – всего лишь минутная прихоть крупной корпорации. И вы еще пожалеете!»

Кэйд вышла из лаборатории в магазин, громко хлопнув дверью, чем заработала неодобрительные взгляды как от клиентов, так и от продавцов, выразительно показавших мнение о невоспитанности американцев слегка опущенными уголками губ.

Америка могла купить и продать этих снобов с потрохами без проблем. Если бы только они захотели заработать деньги, наклеив на себя товарный ценник.

Решительной походкой она направилась к стеклянной двери на улицу.

– Мадам, – обратилась к ней девица, сидевшая за кассовым аппаратом, рядом с большим пакетом древесного коричневого цвета, украшенным фирменным логотипом «Сильван Маркиз». – Ваш заказ.

На лице этой француженки было такое выражение – нейтралитет, подкрепленный скрытым убеждением превосходства, – что Кэйд внезапно захотелось дать ей пощечину. Кэйд колебалась. Ее кредитную карту также могли воспринять в штыки, поэтому, еще больше разозлившись, Кэйд высокомерно вытащила свою кредитку и вручила ее кассирше. Оглянувшись, она заметила, что Сильван Маркиз наблюдал за ней из-за окна, изгиб его тонких губ выражал изумление, раздражение, презрение. Кэйд сжала зубы с такой силой, что не удивилась бы, если бы они хрустнули и сломались. Но он тут же вернулся к своей работе. Наверняка уже выбросил ее визит из памяти.

Она подтвердила оплату со своей кредитки, обогатив его банковский счет почти на тысячу долларов за пять ничтожных коробок шоколада, и решительно вышла на улицу.

Ей отчаянно захотелось эффектно умчаться в шикарном лимузине или таинственно раствориться в сумерках парижского заката. Но она лишь сделала десять шагов, перейдя через улицу, скрылась за темно-зеленой дверью парадной и, войдя в крошечный лифт, осознала истинную причину стройности француженок. Клаустрофобия. Пакет с коробками конфет вдавился в ее ноги. Скрипучая кабина подъемника остановилась на шестом этаже. Кэйд оказалась в комнатке по размеру в половину меньше ее домашней спальни, бросила пакет с коробками на кровать и сердито взглянула в окно на сияющие внизу витрины магазина Сильвана Маркиза. А как она обрадовалась, сняв эту маленькую квартирку напротив его шоколадной кондитерской. Подобная близость казалась гораздо более реальной, более подходящей для осуществления задуманного ею проекта, чем далекий роскошный отель на Елисейских Полях. Это можно назвать своеобразной жертвой, как и факт, что Кэйд собиралась выяснить, как пользоваться прачечной самообслуживания, но цена неудобств казалась разумной.

До нынешнего момента. Сейчас же она стояла в крохотной квартире, торчала под крышей дома над этой кондитерской как идиотка. Она могла еще, положим, перебраться в отель. Но тогда в чем смысл ее присутствия в Париже, если она просто переедет в отель, словно прикатила сюда в обычную командировку?

Украдкой взглянув на брошенный на кровать пакет с шоколадными конфетами, Кэйд решительно сказала себе: «Ни за что». Она вновь покосилась на пылавшую внизу вывеску «Сильван Маркиз». Из коробок уже просачивался запах шоколада. Ее родной городок пропах шоколадом насквозь. Хотя и не таким шоколадом. Не такого отборного качества, созданного фантазией и руками одного мастера.

Может, попробовать одну конфетку? Чтобы убедиться, насколько его перехваливают. Когда ее язык ощутил вкус полнейшего искушения, вся ее злость исчезла, она беспомощно уткнулась лбом в оконное стекло, пытаясь удержать на губах презрительную усмешку. Что было трудно сделать с тающей во рту шоколадной вкуснятиной.

Маркиз произвел на нее сильное впечатление. Прискорбно, что при этом он оказался редкостным идиотом.

Глава 2

«Gonfle»[13], – презрительно скривив губы, подумал Сильван, закладывая остывший шоколад обратно в пароварку для разогрева.

На самом деле мнение этой самозванки о собственной персоне было настолько раздутым, что у него просто руки чесались проколоть его. Он надеялся, что сумел пронзить ее взглядом. Сильван взрослел, практикуясь в подобных взглядах, способных уязвить самомнение любого индивида. Во Франции искусство испепелять взглядом оттачивалось веками и передавалось от поколения к поколению.

Он вылил на холодный мрамор треть порции шоколада, проводя по нему длинной эластичной лопаткой, захватывая, ловко складывая и вновь распластывая горячие слои перемешиваемой массы. Расстроился, что приходилось повторять этот этап. Хотя на него не похоже, чтобы мелкое происшествие, типа появления наглой миллиардерши, заставило его прервать процесс изготовления шоколада.

Поглаживая массу, Сильван вдруг вообразил обнаженные плечи посетительницы, мысленно сняв с нее пальто и кашемировый свитер. Его рука скользнула дальше, искусно улучшая качество будущего шоколада.

Сильван немного покраснел. В юношеском возрасте он часто вспыхивал маковым цветом, когда в самые неуместные моменты ему вдруг представлялись обнаженные женщины. Несколько воспоминаний о краске смущения, заливающей его во время разговоров с учительницами или симпатичными подружками, еще слегка терзали душу. Как унизительно! Но Сильван уже научился владеть собой. Хотя считается, что воздержание зачастую неподвластно большинству мужчин.

Странно и поистине неудачно, что женский ум организован иначе – слабому полу свойственны поверхностная сексуальность и непосредственность.

Американская посетительница, вероятно, не воображала его обнаженным. Она лишь вообразила, что может купить дело и достижения всей его жизни, словно они являлись милой парой туфелек в витрине магазина и она могла забрать их домой как сувенир из Парижа.

Сильван скрипнул зубами в приступе гнева.

Чему их только учат в заокеанской стране?

– Я предупреждал тебя, что это варварская страна, – заметил в телефонном разговоре Джеймс Кори, дед Кэйд, которого все члены большой семьи в шутку называли дедушкой Джеком. – Разве я не рассказывал тебе, как однажды попытался наняться в компанию Линдта, чтобы научиться делать их драже? Не смог даже собеседование пройти. А ведь я владел крупнейшей шоколадной компанией в Штатах… Об этом я, разумеется, никому не сообщал. Зато заплатил одному местному парню, чтобы тот помог мне сочинить хорошее резюме, но не смог устроиться туда даже на обжарку очищенных какао-бобов. Швейцарцы – снобы, – добавил он, с привычным удовольствием смакуя и подчеркивая свою антипатию к жителям этой страны.

– Да, я все помню, – отозвалась Кэйд.

Два года назад они отметили восьмидесятилетие дедушки – грандиозное празднование тянулось целый месяц – от шоколадного фестиваля по всей стране до сельской ярмарки в их городке Кори. И теперь, в восемьдесят два года, он еще твердо стоял на ногах. Правда, увлекшись воспоминаниями, постоянно рассказывал старые истории. И ее отец, фанатично преданный делу, выделил дедушке Джеку целую лабораторию на фабрике для его причудливых вкусовых экспериментов. Перед отъездом Кэйд он занимался тем, что пытался придать шоколаду вкус шпината. Рабочие с фабрики решили разыграть ее и не предупредили, когда она отправилась искать деда, что ей прдется попробовать плоды этих стараний.

Вспомнив тот вкус, Кэйд поморщилась.

– И тогда я решил подкупить одного из местных рабочих, уже узнавших их секреты, – горестно заявил дед. – Однако… – он вздохнул, – мне больше понравилось бы оказаться там. Просто пройтись по цехам тех швейцарских фабрик. Не с одним из тех глупых формальных визитов, когда прячутся любые секреты, но самому увидеть настоящую творческую кухню. Однажды мне почти удалось сговориться с одним парнем, да только Линдт пронюхал об этом, и сотрудники службы безопасности компании в мгновение ока злобно выставили меня оттуда.

– Да, но…

– А мой папаша – твой прадед Кори, милочка, – на какие только авантюры он не пускался, надеясь раздобыть секретный рецепт молочного шоколада. Маскировка, подкуп, шантаж – ты еще не слышала от меня о том шантаже, Кэйди, – попытки проникновения во вражеский тыл. Да, вот было времечко, доложу я тебе.

– Но это совсем другое, дедушка. Сейчас я пытаюсь сговориться с маленькими кустарными кондитерскими. Я предложила одному из владельцев миллионную сделку. – Она представила, как поморщился дед.

– Я не стал бы бросаться миллионами ради скромных перемен. Ты шутишь?! Мне никак не удавалось научить тебя ценить деньги.

– Дедушка! Ты приставал к папе, не позволяя нам заработать даже десять центов в день на уборке наших комнат. Позволь напомнить тебе, что подготовительная школа тянулась очень долго.

– Баловство, – нежно проворчал он. – Нет уж, позволь мне напомнить, что вам с сестрой это пошло только на пользу.

– Да уж, дедуля, мы не могли позволить себе ничего купить, даже перекусить не могли!

– Вам следовало брать из дома наши шоколадки, – заявил он. – Моим внучкам нет нужды покупать дрянные батончики «Марс» в уличных автоматах.

Кэйд закатила глаза. Она, конечно, перепробовала за долгие годы все виды сладостей фирмы «Марс», но чисто с познавательными целями. Еще испытывала тоскливое желание, замечая в закусочных автоматы с пакетиками фирмы «M&M» и сознавая, что никогда не позволит себе купить их. (Единственный раз, когда она сломалась во время уединенной командировки, был ее маленькой тайной.) За все свое детство Кэйд попробовала эти драже несколько раз. Даже подруги не могли угостить ее на вечеринках, поскольку их родители боялись обидеть наследницу компании Кори.

– Я лишь упомянула о возможных миллионах. А он мог бы вести себя со мной более вежливо и любезно.

– О, нет! – Голос деда стал встревоженным. – Не хочешь же ты, милая, чтобы какой-то француз расточал тебе любезности? От них может заледенеть твоя душа. И уж никогда не оттает. Вот швейцарцы на редкость бестактны и грубы, если они и бывают вежливы, то этого не удается заметить. Но французы… они в этом деле мастера. От французской «вежливости» можно сигануть с Эйфелевой башни.

Кэйд огорченно постучала по лбу костяшками пальцев.

– Ну, дедуля, мне просто хочется осмотреться здесь. Понимаешь? Узнать, какая у них тут жизнь. Приобщиться к духу Парижа. И завладеть их шоколадными конфетами.

– Еще как понимаю, – со вздохом произнес дед. – И полагаю, что это наша роковая ошибка. Не трать попусту силы на этих снобов. Они могут лишь обидеть тебя, и ты еще, чего доброго, потеряешь веру в себя.

– Я не собираюсь позволять ему обижать меня, – солгала Кэйд.

– Ладно, милая. Запомни одно: они могут сколько угодно изображать снобов, но в далеком сорок пятом именно наши солдаты раздавали наши шоколадки, и тогда французы их уплетали за обе щеки с удовольствием.

Кэйд усмехнулась. Они производили крупные партии того старого пайкового шоколада к годовщине начала высадки союзных войск в Нормандии, и эти плитки не отличались изысканным вкусом – военные особо настаивали лишь на максимальной питательной ценности.

– Может, поэтому они были так агрессивны и грубы?

Не говоря уже о других странностях деда и его увлеченных экспериментах по внедрению в шоколадные плитки шпината.

Дед раздраженно фыркнул:

– Ну, когда-то им было не до гордости!

Кэйд попыталась взять на вооружение старые бодрящие разговоры об участии американцев во Второй мировой войне: «Разве тогда они кичились своим превосходством?» Но вдруг живо вспомнила брезгливое выражение на лице Сильвана Маркиза, и ее плечи вновь печально поникли. Вот уж не думала она, что придется пользоваться заслугами событий, произошедших почти семьдесят лет назад. Что же делать, чтобы изменить его отказ на тот восторженный прием, о котором она мечтала?

«Мерзавец. Эгоцентричный, заносчивый идиот».

Но, боже, Сильван делает удивительно вкусные шоколадные конфеты. Едва попробовав их, Кэйд уже не могла остановиться. Она даже видела их во сне той ночью. Роскошная нежность совершенного шоколада подействовала на нее наркотически, тончайшие оттенки вкусов обволакивали ее, порождая фантазии, завлекая к опасному источнику, скрытому за занавесом в недрах своеобразного и таинственного опиумного притона…

Вырвавшись из мечтательной дремы, Кэйд спрыгнула с кровати и пошла в ванную принять освежающий душ.

К сожалению, «освежающий душ» превратился в битву с гибким шлангом и полуржавой насадкой в ванне, растопырившей щербатые львиные лапы. Кто мог спроектировать такую ванну? Без всяких держателей для душевой насадки, без занавески?! В итоге Кэйд забрызгала не только всю ванную комнату, но и захваченную с собой чистую одежду. Взирая на древность подмокших, украшенных цветочками бумажных обоев, она размышляла, не завлекли ли ее в своего рода ловушку, чтобы заставить оплатить ремонт в этой квартире, сделав ее немного более… удобной. Недурно. Может, изначально в этой ванне имелась занавеска, но когда Кэйд сняла эту квартирку, владелец отыскал ее данные в «Гугле» и сообразил, какие тут открываются возможности?

Натянув одежду, она обнаружила, что водные брызги испещрили ее тонкий черный свитер и элегантные черные брюки. День едва начался, а она уже выглядит нелепо. «Твой наряд скоро высохнет, – строго сказала себе Кэйд. – До того, как ты предстанешь перед парижанами. Пора заняться макияжем». Волнующий, привлекательный и утонченный облик – как раз такой ей сейчас и нужен. Ведь за окнами Париж! И к концу этого дня она станет обычной молодой и уверенной в себе женщиной. Вполне самодостаточной, чтобы гордиться своими достоинствами – светло-каштановой шевелюрой, гармоничными чертами лица, ясными серо-голубыми глазами. И поверьте, она превратит себя в запоминающуюся особу! Да, Кэйд не сомневалась в своих способностях достичь желаемого эффекта, она уже давно и умело пользовалась косметикой. Но теперь попала в Париж.

В своем родном городке Кори Кэйд чувствовала себя свободно и независимо. Возможно, даже владела значительной долей первоклассного мирового бизнеса. Но в Париже она не ощущала себя свободной. Пока нет.

Итак, ей придется конкурировать с парижанами и, более того, с еще более заносчивыми парижанками. Придется выделиться на фоне этого яркого и романтичного города, на красоту которого веками устремлялись взоры всех иноземцев.

Она вышагивала по улочке, поеживаясь от осеннего холода и нервной дрожи, порожденной страхом, что вчерашняя неудача может стать не последней. Возле одного из ближайших домов прямо на улице под своей вывеской сидел пекарь, и холодный ветер донес до Кэйд запах выпечки. В остальном улица выглядела тихой и безлюдной. Начиналось утро хмурого дня. Кэйд выделила себе часок на прогулку по Парижу перед встречей со вторым городским шоколатье из топ-списка. А на самом деле он мог быть даже самым лучшим. Вероятно, Сильвану Маркизу просто повезло в тот день, когда мэр Парижа наградил его званием «Лучший шоколатье Парижа». И вообще, что может понимать в шоколаде какой-то мэр?

Кэйд подошла к пекарне в тот момент, когда из двери как раз выходил покупатель с пакетом в руке. Ее глаза встретились с глазами Маркиза, и она смущенно застыла.

Именно в этот момент поэтично настроенный ветер взметнул конец ее красного шарфа и игриво смахнул на лицо волнистую прядь. Часть волосков тут же прилипла к слабо мерцающему блеску для губ, который Кэйд нанесла в попытке соперничества с парижскими красотками. Прилипла, точно приклеилась. Она попыталась откинуть ее обратно затянутой в перчатку рукой. Блеск остался на перчатке, а прилипшие волосы еще и умудрились залезть в рот. Сдернув кожаную перчатку, Кэйд отбросила с лица непослушную прядь, ощущая на себе невозмутимый взгляд Сильвана Маркиза. Воплощение элегантности. Поглощенный собой и готовый погрузиться со всей страстью, таившейся под его невозмутимостью, в тот богатый мир, в какой закрыл для нее двери. Целый день Сильван Маркиз будет трудиться над душой шоколада, а Кэйд будет бродить по тротуарам, пытаясь найти того, кто позволит ей заняться тем же самым.

При желании она тоже могла закрыть для него доступ в свой мир. В мир богатства и власти. Не считая, конечно, того, что трудно закрыть доступ в мир человеку, не имеющему желания попасть в него. Она-то могла, но подобное закрытие доступа утрачивало смысл.

– И сегодня ответ тот же, – сказал он, отступая в сторону и пропуская Кэйд в магазин.

Интересно, если бы она начала душить его, то продолжал бы он хранить свое невозмутимое высокомерие даже с побагровевшим от удушья лицом?

– А сегодня я вам уже ничего не предлагаю! – бросила Кэйд, пытаясь проскользнуть мимо него в булочную.

Их легкое соприкосновение, несмотря на отделяющие слои материй шерстяных пальто, свитеров и рубашек, все-таки породило в ней всплеск жаркого волнения. Кэйд сосредоточилась на выборе выпечки, способной завладеть вниманием самого взыскательного клиента. Боже мой, до чего же повезло парижанам! И как они умудряются оставаться такими грубыми и хмурыми, когда на каждом углу в городе их ждет радушный приют и изобилие?

Коробки и подносы заполняла золотистая выпечка: припорошенные сахарной пудрой пухлые прямоугольные пироги, рулетики, рогалики, круглые булочки подмигивали глазками миндаля, изюма и шоколада. Красные ягодки возлежали на перинках бледного заварного крема, окаймленного по кругу золотистой корочкой пирожного идеального размера, чтобы уместиться в руке любого сладкоежки. Уложенные веером дольки яблок завершали десерт, удостоенный названия tarte normande[14]. Миниатюрные, облитые шоколадом шу – заварные пирожные – уютно устроились на шоколадных подушках вместительного заварного гнездышка, подобно пухлым, одетым в темные фраки снеговичкам. Мечтой нимфоманки тянулись ряды длинных продолговатых эклеров – кофейных, шоколадных и фисташковых оттенков.

Нахмурившись, Кэйд покосилась на Сильвана Маркиза. Господи, с каких пор ей стали видеться фаллические символы в благопристойных эклерах?

Если бы Сильван Маркиз не крутился рядом, она могла бы спокойно выбрать и тут же слопать несколько пирожных. Вместо этого смущение склонило ее к самоограничению. Что же выбрать? Круассаны надоели, к тому же на них набрасываются именно туристы. Pain au chocolat[15] – такую она могла есть и дома. Кэйд украдкой взглянула на пакет в его руках: что же выбрал он? Сroissant aux amandes?[16] Нет уж, она не так примитивна, чтобы есть круассан с миндалем.

«Провалиться мне на этом месте, если я стану подражать ему!» – подумала Кэйд.

Не сумев понять остальных названий, она опасалась, что в очередной раз предстанет перед ним невежественной американкой. Положившись на удачу, Кэйд вдруг осознала, что показывает продавцу на симпатичное пирожное, обильно усыпанное свежей малиной. Достойный выбор! В такую холодину следует включать в рацион больше фруктов.

– Pour le petit-djeuner?[17] – изумленно спросил Сильван Маркиз.

– Разве я спрашивала вас, что мне следует съесть на завтрак? – резко произнесла она.

Пекарь бросил на нее грозный взгляд. Господи, может, они – лучшие друзья? Здорово. Теперь свое пребывание здесь она будет задаваться вопросами: не плюнул ли кто-нибудь на выбранные ею пирожные или не поваляли ли по полу ее багеты? А не подыскать ли другую квартиру? С нормальной занавеской в ванной. Подальше от места обитания Сильвана Маркиза.

– Amricains[18], – усмехнулся Сильван Маркиз, тряхнув роскошной шевелюрой черных волос. – Видимо, вы можете есть что угодно и когда угодно, не так ли?

Кэйд незаметно, спрятав руку в рукав пальто, сжала кулак. В ней уже пылала чистая ненависть к этому снобу. Слава богу, что она успела оценить его характер, прежде чем подписать контракт и позволить Сильвану Маркизу заработать миллионы на ее слепом восхищении парижскими шоколатье.

– А что вы здесь делаете? – поинтересовался шоколатье, забыв о том, что его поведение не располагало к дружескому общению. – Мой магазин откроется не скоро. Или вы надеетесь улучить момент, чтобы выкрасть мои рецепты?

Неужели он читал историю их семьи? Обвинения в краже рецептов против ее прадеда так никогда и не доказали. Главным образом потому, что чрезмерная бдительность охраны тех швейцарских фабрик не дала ему ни малейшего шанса, и пришлось заново искрить, изобретая очередное шоколадное колесо: множество экспериментов, пара взорвавшихся котлов и один сгоревший дотла амбар.

– Я направляюсь на встречу с Домиником Ришаром, – сухо ответила Кэйд, забирая у пекаря свою маленькую малиновую причуду. – Удивлены? Неужели вы мните себя единственным лучшим шоколатье Парижа?

Его брови изогнулись. Ах, это задело мсье за живое? Отлично! Она прошествовала мимо него, покинула пекарню и быстро направилась дальше по улице, чтобы в одиночестве успеть насладиться по крайней мере одним очком, выигранным у него во время этой случайной встречи. Кэйд надеялась, что на сей раз ее спина гораздо лучше выражала презрение.

Она, разумеется, терпеливо вышагивала по улице и, лишь завернув за угол и скрывшись из вида, торжествующе откусила кусочек tartelette[19].

Вкус ее разочаровал. Не слишком сладкий, ягоды не так уж свежи и ароматны, а слой сладковатого заварного крема тонковат. Что плохого в таком скромном завтраке? Уж наверняка он мог бы знать, что ягодная тарталетка более полезна, чем его сroissant aux amandes! Жаль, что она не могла ему растолковать этого, поскольку тогда ей пришлось бы повернуть обратно, пройтись по той же улице и поговорить с ним. А подобное излишнее внимание окончательно закрепило бы за ним победу.

Глава 3

Сильван испытывал тревогу, завидя эту высокомерную капиталисточку, слонявшуюся в семь утра вблизи от его кондитерской, – как будто она задумала купить его с потрохами, – но попытался отмахнуться от неприятных мыслей. По крайней мере она не осмелилась вновь навязываться к нему с предложением продажи фирменного имени.

Что, в сущности, досадно. Она могла бы хоть немного побороться! Вдобавок, неуместно было спорить с привлекательной особой, питавшей слабость к малине, выбравшей лакомство в попытке скрасить хмурый денек. К тому же с купленной малиновой тарталеткой она выглядела просто mignonne[20]. Пусть завтрак выглядел нелепо, однако ему понравилось, что она выбрала такое пирожное. «Наслаждайтесь ароматами и вкусами, которых вам не хватает в жизни», – так он обычно думал. К тому же Сильван невольно представил, как ее зубки впиваются в нежный тонкий слой сладкого заварного крема, как ее губы вбирают идеальную красную малину и как внезапный порыв ветра сбрасывает прядь волос на лицо, доводя его до умопомрачения.

Сильван представил, как спасает ее, смеясь и отбрасывая ее волосы своими пальцами, чтобы она смогла в итоге откусить пирожное.

Воображение опять пытается втянуть его в беду. Пусть ветер доведет ее до безумия! Доминик Ришар? Кстати, Доминик Ришар может запросто прикончить ее, если она предложит ему сделку. Неужели она намекала, что Доминик Ришар так же хорош, как он? Или хотя бы близок к нему по мастерству? Imbcile de capitaliste amricaine. Putain de nerve[21]. Можно подумать, что Доминик Риар и без того недостаточно самоуверен, чтобы какой-то идиотке удалось ему польстить и извлечь выгоду из его самолюбия.

Когда он вернулся в свою лабораторию, его злость, как обычно, ослабела. Теобромин! Наркотик богов. Его теобромин, его шоколадные конфеты, его шедевры, за которыми сластены выстраиваются в очередь и готовы заплатить уйму денег.

Для достижения подобного успеха выросший en banlieue[22] парнишка, чьи родители, всю жизнь посвятившие сельскому труду, хотели видеть сына учеником фермера, прошел длинный путь. Да, ему пришлось одолеть очень долгий путь ради того, чтобы шикарные дамы, которые выглядели на миллион долларов… весьма похожие, кстати, на эту американскую капиталисточку, испытали непреодолимое желание купить шоколадные конфетки его изготовления. Долговязый, угловатый юнец с лохматой шевелюрой, он еще в подростковом возрасте понял, чего хотят женщины.

Шоколад! Если вы намерены соблазнить женщину, которая в ином случае не удостоила бы вас взглядом, то хороший шоколад подействует лучше любого любовного зелья. Во времена отрочества ему не удавалось превратить очаровательных любительниц шоколада в своих подружек, но он по крайней мере добился права войти в их круг и терзался от их недосягаемой близости. Зато не теряя времени постепенно осваивал собственные разнообразные подходы. Сильван соблазнял их шоколадом, и изредка одна из них соблазняла его самого. Обычно отдавая дань прихоти или сиюминутному желанию. В качестве утешительного приза и пребывая в ожидании своего благородного любовника, она снисходила до единичного общения с le btard[23]. Лишь разменяв третий десяток, он умудрился сойти с той наезженной колеи одиночества и отчаяния.

Этому поспособствовал, наверное, и период напряженного, укрепляющего мускулы ученичества в chocolaterie[24], научивший Сильвана управлять и владеть чувствами и применять свои силы. А может быть, он просто вырос и возмужал? Ключом к успеху стало его профессиональное мастерство. Доступ к телу женщины открылся благодаря тому, что именно она с восторгом укладывала к себе в рот. Когда женщина позволяла фирменному шоколаду Маркиза растаять на своем язычке в присутствии мастера, Сильван воспринимал, что благодаря его таланту и частичке его вдохновения сладкоежка познала наслаждение и эйфорию.

Внезапно лицо Сильвана озарилось улыбкой. Интересно, сколько конфет из пяти коробок уже растаяло на языке Кэйд Кори? Сколько она поглотила частиц его души? Его рука вдруг замерла на холодном мраморе столешницы, и, стоя один в своей лаборатории ранним утром, Сильван осознавал, как жар смущения заливает его с ног до головы.

Глава 4

По гравиевой дорожке Люксембургского сада метались опавшие листья. Кэйд позволила ветру выдуть из своих мыслей Сильвана Маркиза и, гордо вздернув подбородок, наслаждалась прелестями прогулки. Перед дворцовым зданием семнадцатого века по глади пруда безупречной восьмиугольной формы прокатывались легкие волны, хотя сегодня на них не покачивались игрушечные парусники, которые обычно оживляли этот пейзаж на иллюстрациях туристских справочников. Солнечные лучи нежно просеивались сквозь облака, подсвечивая густые кроны деревьев и дворцовые стены.

Парк был почти пуст. Несколько прохожих, спрятав руки в карманы, видимо, использовали садовые аллеи для сокращения пути и, стойко снося удары осеннего ветра, спешили в столь ранний час добраться до теплых домов. Парочка бегунов, маячившая на дальних аллеях, выглядела неуместно и даже нелепо в этом классическом окружении и даже нелепо в своих современных легкоатлетических костюмах.

«Вот я и наслаждаюсь жизнью в Париже», – подумала Кэйд, останавливаясь на берегу пруда и окидывая взглядом изысканный пейзаж. Ее руки в карманах слегка сжались, так сильно она волновалась.

Париж.

Она освободилась от обиды на Сильвана Маркиза, занеся его отказ в разряд временных неудач. Отныне этот город войдет в ее мир, и она достигнет успеха, выпустит новую продукцию. В ее жизни будет своя лаборатория, мастерская, наполненная сложной шоколадной алхимией и взыскательными мастерами, способными создавать шедевры. И это тоже станет ее миром.

В этих размышлениях душа Кэйд словно созревала и крепла, становясь все больше и больше, все глубже и богаче, обретая размах подобно этому городу со всем его содержимым, таким же драгоценным, как темная шоколадная начинка. Сердце шоколада – нежное, насыщенное новыми, неведомыми Кэйд ароматами и вкусами, волнующими и оригинальными, и сокровенным теплом жизни.

Она почувствовала странное жжение в глазах, вероятно, от холодного ветра или от внезапного постижения красоты момента. Кэйд могла бы еще долго смаковать момент, если бы в него не вторгся разрушивший очарование запах мочи. К ней приближался грязный небритый бродяга, просительно протягивая руку. Она дала ему двадцать евро и, подчинившись внезапному порыву, присовокупила к ним «Плитку Кори» из своей коллекции талисманов. Привезя с собой большую коробку фирменного шоколада, она поставила ее в глубине кухоньки снятой квартиры и могла по мере надобности брать оттуда плитки, учитывая, что привыкла раздавать их вместе с милостыней на улицах. Обычно Кэйд представляла, какое удовольствие получит человек. И сейчас вздохнула с облегчением. Она продолжила прогулку, чувствуя себя сильнее и смелее, почти освободившись от воспоминаний о возмущении и превосходстве Маркиза Сильвана. Ее пронизывала радость, даже когда Кэйд увернулась от парня, бросившего окурок в ее сторону, пока его собака, тужась посередине дорожки, вываливала кучку дерьма. Да, Париж. Она уже в Париже. Этот славный город принадлежал ей одной.

Глава 5

Доминику Ришару не понравилась идея Кэйд. Он не отнесся к ней так же отрицательно, как Сильван Маркиз… или скорее Кэйд сама не приняла его ответ близко к сердцу. Мэтр Ришар не привлекал ее физически, не породил в ее воображении соблазнительную картину, которая невольно всплывала в мозгу, когда она думала о месье Маркизе: искусные руки ласкают на мраморе не шоколадную массу, а стройное женское тело. Кроме того, месье Ришар не обладал тем же даром использовать минимум средств, но задеть побольнее, показать, что американка недостойна даже презрительной усмешки. Доминик оказался грубым, агрессивным, его «нет» прозвучало бесцеремонно. Он нахально пялился на Кэйд и буквально раздевал ее глазами. Будто она лезет с наглым предложением, но, если не устояла перед его обаянием, то «великий Доминик» не против заняться с ней сексом в своем кабинете. Так и быть.

Как ни прискорбно, но это было лучше, чем безоговорочный отпор Сильвана. На дурацкое поведение Ришара ей было наплевать, а вот обида, нанесенная Маркизом, засела под кожей точно заноза и горела там неугасимым распаляющим огнем.

Менее чем за сутки ее великолепную бизнес-идею отвергли дважды! Кэйд загорелась мечтой о собственной линейке шоколада еще в средней школе, продолжала лелеять ее в колледже, а после четыре года вынашивала в душе планы реализации, распаляясь от собственных идей и методично накапливая опыт работы в компании, прежде чем выдвинуть предложение «прорыва», как обычно называл это ее отец. То есть сокровенные мечты она лелеяла как минимум десять лет. Ей всегда казалось, будто на пути к их воплощению стоит только ее семья, компания и ее нерешительность. И Кэйд никогда не приходило в голову, что сама мечта может отвергнуть ее.

Парижане нашли чертовски обескураживший способ ее разочаровать! Неужели не могли хотя бы притвориться, что им жаль ей отказывать? Им не следовало морщить нос и кривить губы, словно от ее предложения исходил дурной запашок.

Глубоко засунув руки в карманы пальто, Кэйд вышагивала по Люксембургскому саду, стараясь вернуть себе хорошее настроение и отвагу, сосредоточиться на порядке, царившем вокруг, на будущем, которое сулило новые удовольствия, новые встречи. Какая-то женщина упорно отвлекала соего неуверенно стоявшего на пухленьких ножках малыша от попыток залезть в воду большого округлого пруда, гладь которого рябила под порывами холодного ветра. Прямо перед ней парочка туристов, остановив случайного прохожего, просила их сфотографировать.

Кэйд приветливо кивнула клошару[25], который слопал уже половину ее подарка, «Шоколада Кори».

– C’est de la merde[26], – сообщил он. – Неужели вы думаете, что парижские клошары готовы лопать любую гадость?

Она двинулась дальше, бессильно сжимая кулаки и с горечью осознавая, что запросто отдала свой талисман поганому французу, не имевшему даже крыши над головой, а он воспринял ее дар с откровенным презрением. Глаза Кэйд наполнились жгучими слезами. Она сглотнула соленый комок и мысленно вернулась в свою квартирку, тесный клоповник, где она все-таки сможет обдумать свои дальнейшие действия. Да, через несколько часов она, спрятавшись от всех, откроет свой любимый ноутбук, найдет в списке третьего из десятки лучших шоколатье Парижа и разработает новый план.

Тепло окутало ее, едва она втиснулась в кабинку лифта. Конечно, отопление на лестнице не работало, зато не дул пронизывающий ветер. Оказавшись в своей крошечной комнатке среди старомодных и выцветших обоев в цветочек, Кэйд с горечью посмотрела на пластиковую столешницу в крохотном кухонном закутке, где громоздилась здоровенная коробка «Плиток Кори», неизменно сопровождавшая хозяйку во всех ее путешествиях.

Захватив горсть шоколадок из коробки, Кэйд уселась на узкую кровать у окна, разложила плитки по покрывалу и стала реветь в голос. В ее плач ворвался пронзительный телефонный звонок.

– Кэйд, – резко произнес отец, пока она изо всех сил пыталась загнать слезы обратно, чтобы не издать ни единого всхлипа. – Ты не могла бы изучить отчеты Дженни и Рассела? Я уже послал их тебе. Проверь свою почту, пожалуйста. У меня не сохранились копии твоих отчетов, сделанных по итогам ревизии наших универмагов, и я не уверен, что Дженни и Рассел сделали правильные выводы.

– А сам ты не сумеешь приструнить их? Пап, проучи их сам, и хорошенько!

– Да, но… мы чувствовали бы себя гораздо увереннее, если бы ты высказала свое мнение. Наверное, ты обнаружишь в своей почте еще пару писем. И я буду признателен, если ты тщательно изучишь и их тоже. А вообще, милая, как там твои дела? Развлекаешься?

– Еще как! – восторженно соврала Кэйд. – Дивное знакомство с шикарными шоколадными кондитерскими. Здесь мы можем многому научиться.

– Да-да, – промямлил отец, относившийся к идее дочери очень сдержанно. – А разве сам город не великолепен? Мы с твоей мамой провели там наш первый медовый месяц. Эх, как сейчас помню…

Пока не умерла Джули, мама Кэйд, они с ее отцом, Маком Кори, каждую годовщину своей свадьбы устраивали себе «медовый месяц».

– Да, великолепен, – признала она.

– Париж ей всегда нравился. Ты помнишь, как однажды мы взяли тебя с собой? А Джули любила просто бродить по этому городу. Там она в первый раз ступила на мощеные улицы, да и таких на редкость красивых старых особняков ей раньше видеть не приходилось.

Кэйд улыбнулась, вспомнив искренность и непосредственность мамы. Вот уж кто всегда высказывался абсолютно откровенно!

– В общем, ангел мой, мы тут без тебя уже скучаем. Жду не дождусь твоего возвращения. Надеюсь, ты не останешься в Европе до конца света, как хотелось бы твоей сестре. Но пока ты там, постарайся наслаждаться каждым моментом жизни. Ладно?

– Конечно, – произнесла Кэйд, всхлипнув, – уж я постараюсь.

Тем более что такие моменты можно перечесть по пальцам. Ее младшая сестра Джейми, видимо, вознамерилась сбросить с себя иго семейных обязанностей ради спасения этого мира, поэтому Кэйд не могла позволить себе поступить так же. Вскоре ей суждено вернуться в Кори, штат Мэриленд.

Не прошло и двадцати минут, как Кэйд вновь встала с кровати, поправила прическу и макияж, чтобы соответствовать столице моды, и набросала план атаки на очередного шоколатье.

Кэйд с сомнением взглянула на высокие каблуки своих сапог: после утренней прогулки ноги побаливали. Но это же ее по-настоящему первый день в Париже, и пока она не имела права сдаваться и менять обувь на более удобную. Ведь парижанки ходят на каблуках целый день – значит, и она сможет.

Денек выдался прелестный!

Не считая того, что мучительно ныли уставшие ноги. И еще она вляпалась в собачье дерьмо. А какой-то прохожий внезапно нагло облапал ее. Другой прохожий умудрился обжечь ей руку сигаретой. Но, по крайней мере, он не ухмыльнулся, а мгновенно остановился, чтобы поддержать Кэйд, и извинился в искреннем порыве раскаяния. Она проводила его взглядом, размышляя, не было ли это предзнаменованием – ей даже захотелось догнать незнакомца и назначить свидание. В расстроенных чувствах Кэйд присела за столик в ближайшем кафе, пошевелила онемевшими в сапогах пальцами и заказала чашечку горячего шоколада. Напиток оказался темным и крепким, не таким, как традиционное какао с симпатичным зефирным снеговичком, какое делали ей в детстве в кафе родного городка. Рядом с чашкой на блюдечке лежал узкий пакетик сахара, но полагалось ли высыпать его в шоколад? Или если она так сделает, то снова будет выглядеть как тупая туристка? Может, официант и положил его, заподозрив, что Кэйд приезжая. Он мог в любой момент заговорить с ней по-английски. Все тут начинали говорить с ней по-английски. А ведь она усердно изучала французский и в школе, и в колледже, да еще оплачивала частные уроки французского, но французы предпочитали демонстрировать собственные знания и лопотать с ней на очень корявом английском.

Парочки, сидящие за соседними столиками, оживленно болтали, размахивая сигаретами над недопитыми чашками и бокалами. Может, книгоиздателям следовало бы продавать проклятые сигареты в комплекте с парижскими путеводителями, чтобы туристы имели шанс адаптироваться? Разве в Париже курение в кафе не противозаконно? Кэйд пристроила свое пальто и перчатки на соседний стул и, грея ладони на чашке шоколада, впитывала его тепло. Ноги заныли еще сильнее, когда на них уменьшилось давление.

Плечи Кэйд поникли под тяжестью жуткой усталости. Неужели именно так ощущается поражение? Ей еще не приходилось испытывать подобного чувства, и она не желала признавать, что оно подавляет ее сейчас. Смелее, девочка! Пора ставить новые цели, только и всего.

Она бродила целый день. Мимо великолепных фонтанов, бросая мимолетные взгляды на укромные дворики, на витрины магазинов, за которыми красовались произведения искусства. Здания, улицы, булыжные мостовые, испортившие ей каблуки, – все окружение выглядело так, так… по-парижски. Кэйд прогуливалась вдоль Сены, и холодной, и грязно-бурой, и… великолепной. А над ней вздымалась громада собора Парижской Богоматери, и… и…