Только один год Форман Гейл

Сорок девять

В квартире полная неразбериха. Собралось больше пятидесяти человек – актеры, ребята из Утрехта, даже старые школьные друзья с тех времен, когда я жил в Амстердаме. Я не представляю, как Брудье так быстро их всех откопал.

Макс, как только входит, сразу кидается ко мне, вместе с ней подходит Винсент.

– Офигеть, – говорит она.

– Мог бы предупредить, что играть умеешь, – добавляет Винсент.

Я улыбаюсь.

– Я предпочитаю некоторые вещи хранить в тайне.

– Да уж, вся труппа в полнейшем восторге, мать твою, – добавляет Макс. – За исключением Петры. Она зла, как никогда.

– Это потому, что дублер сделал ее звезду. И теперь ей предстоит решать, выпускать на сцену этого больного – и в прямом, и в фигуральном смысле – или позволить тебе привести нас к славе, – говорит Винсент.

– Ох уж эти решения, – добавляет Макс. – Ты не оборачивайся, но взгляд Марины снова призывает ее трахнуть.

Естественно, мы все поворачиваемся к ней. Марина пристально смотрит на меня и улыбается.

– Даже и не пытайся отрицать, разве что она все же меня хочет, – продолжает Макс.

– Я сейчас вернусь, – говорю я ей. Я подхожу к Марине, стоящей возле стола, из которого Брудье соорудил бар. В руках у нее какой-то кувшин. – Что тут у тебя? – интересуюсь я.

– Точно не знаю. Это мне один из твоих приятелей предложил, обещал, что похмелья не будет. – Пришлось поверить ему на слово.

– Это твоя первая ошибка.

Марина проводит пальцем по ободку кувшина.

– У меня такое ощущение, что свою первую ошибку я уже давно совершила. – Она делает глоток. – А ты не пьешь?

– Я уже как пьяный.

– Держи. Чтобы не без повода.

Она протягивает мне стакан, и я делаю крохотный глоточек. Чувствую кислый вкус текилы, которую Брудье теперь просто обожает, плюс другой алкоголь с апельсиновым ароматизатором. – О да. С этого похмелья не будет. Однозначно.

Марина смеется и касается моей руки.

– Не буду рассказывать, насколько ты был великолепен сегодня. Тебя, наверное, уже тошнит от таких признаний.

– Разве от этого может тошнить?

Марина ухмыляется.

– Нет. – Она отводит глаза. – Я помню, я днем говорила насчет того, чтобы после спектакля, но, похоже, сегодня нарушаются все правила… – Она смолкает. – Может, теперь три недели уже не сыграют роли?

Марина сексапильна, божественно красива и умна. Но она не права. Три недели – большой срок. Я знаю, потому что даже за один день все может измениться.

– Нет, – отвечаю я, – могут сыграть.

– А. – Она удивлена и несколько обижена. – У тебя кто-то другой?

Сегодня, когда я стоял на сцене, мне казалось, что да. Но это был призрак. Которых у Шекспира полно.

– Нет, – говорю я.

– Я просто видела тебя с той женщиной. После представления. Засомневалась.

Кейт. Мне срочно необходимо ее увидеть. Я теперь точно понял, чего хочу.

Я прошу Марину меня извинить, принимаюсь ходить по квартире, забитой людьми, но Кейт нигде не видно. Я спускаюсь вниз проверить, не заперли ли еще входную дверь. Не заперли. Я снова натыкаюсь на мисс Ван дер Миер, она опять ведет пса на прогулку.

– Извините, что шумим, – говорю я.

– Ничего, – отвечает она. И смотрит вверх. – Ох, ну и вечеринки у нас там были!

– Вы жили здесь же, когда там был сквот? – спрашиваю я, стараясь увязать фрау среднего возраста с молодыми анархистами, которых я видел на фото.

– О да. Я знала твоего отца.

– Какой он был тогда? – не понимаю, зачем я это спросил. Брама все считали весельчаком.

Но ответ соседки меня удивляет.

– Он был несколько меланхоличным юношей. – Ее взгляд снова устремляется вверх, словно она видит его в той квартире. – До тех пор, пока не появилась твоя мама.

Собака дергает поводок, и она уходит, оставляя меня в размышлениях по поводу того, что я на самом деле знаю, и чего не знаю о своих родителях.

Пятьдесят

Звонит телефон. Я сплю.

Пытаюсь его найти. Он лежит возле подушки.

– Алло, – бормочу я.

– Уиллем! – выпаливает Яэль, будто задыхаясь. – Я тебя разбудила?

– Ма? – Я жду, когда меня охватит привычная паника, но она не приходит. Вместо нее я испытываю приятное остаточное чувство. Я протираю глаза, но оно остается, подобно дымке: мне снился сон.

– Я поговорила с Мукешем. И он сотворил чудо. Он может доставить тебя сюда уже в понедельник, но билет надо покупать прямо сейчас. На этот раз дата обратного вылета останется открытой. Приезжай на год. А там решишь, что делать дальше.

В голове у меня мутно от недосыпа. Мы праздновали до четырех. Заснул я в районе пяти. Даже солнце уже встало. Мне потихоньку вспоминается вчерашний разговор с матерью. Ее предложение. Как мне хотелось к ней. По крайней мере, казалось, что хочется. Иногда ты и не знаешь, что чего-то хотел, пока возможность не пропала. А иногда думаешь, что хочешь чего-то, не понимая, что оно у тебя уже есть.

– Ма, – говорю я. – Я не полечу в Индию.

– Не полетишь? – В ее голосе слышатся любопытство и разочарование.

– Мне там не место.

– Тебе место там, где я.

Я рад это слышать спустя столько времени. Но я в это не верю. Мне приятно, что у нее новый дом в Индии, но мне там делать нечего.

В бой и домой.

– Мам, я буду играть, – говорю я. И чувствую, что это правда. Эта мысль, этот план полностью сложился в моей голове со вчерашнего вечера, а может, и намного раньше. Мне срочно нужно увидеть Кейт, она на вечеринке так и не объявилась. Этой возможности ускользнуть я ей не дам. Это то, что мне нужно. – Я буду играть, – повторяю я. – Потому что я актер.

Яэль смеется.

– Разумеется. Это у тебя в крови. Ты как Ольга.

Я сразу же узнаю это имя.

– Ты про Ольгу Сабо?

Пауза. Я слышу, как линия трещит от удивления.

– Тебе Саба рассказывал?

– Нет. Я нашел фотографии. На чердаке. Хотел спросить, но забыл, был очень занят… Да и мы никогда ничего подобного не обсуждали.

– Да, похоже, правда.

– Кто она такая? Подружка Сабы?

– Его сестра. – Я должен бы удивиться, но не удивляюсь. Вообще. Просто как кусочки пазла встают на свои места.

– Она была бы твоей двоюродной бабушкой, – продолжает Яэль. – Саба всегда говорил, что Ольга просто поразительно играла. Должна была поехать в Голливуд. Но началась война, она не выжила.

Не выжила. Один только Саба.

– А Сабо – это псевдоним?

– Нет, у Сабы была такая же фамилия, но он изменил ее перед иммиграцией в Израиль, чтобы она стала похожа на еврейскую. Так многие европейцы делали.

Наверное, чтобы отстраниться. Я понимаю. Хотя у него не вышло. Все эти немые фильмы, на которые мы ходили. Все эти призраки, которых он старался не подпускать к себе близко, но и не отогнать слишком далеко.

Ольга Сабо, моя двоюродная бабушка. Сестра моего деда, Оскара Сабо, ставшего Оскаром Шило, отцом Яэль Шило, жены Брама де Рюйтера, брата Даниэля де Рюйтера, который вскоре станет отцом Абрао де Рюйтера.

Моя семья снова растет.

Пятьдесят один

Я выхожу из своей комнаты и вижу, что Брудье с Хенком только что проснулись и осматривают окружающий бардак с видом генералов, проигравших крупное сражение.

Брудье поворачивается ко мне с кривой виноватой миной на лице.

– Прости. Я потом могу убрать. Но мы обещали в десять встретиться с Вау, помочь ему переехать. И уже опоздали.

– Кажется, я сейчас сблюю, – объявляет Хенк.

Брудье берет пивную бутылку, на две трети забитую окурками.

– Сблюешь потом, – говорит он. – Мы Вау пообещали. – И смотрит на меня. – И Вилли. Я попозже уберу. В том числе и блевоту Хенка, которую он пока подержит внутри.

– Не беспокойся, – отвечаю я. – Я уберу. Разберусь!

– Нечего этому так радоваться, – говорит Хенк, морщась, и кладет пальцы на виски.

Я беру ключи.

– Извини, – говорю я, хотя мне совсем не стыдно. Я иду к двери.

– Ты куда? – спрашивает Брудье.

– Возьмусь за руль!

Я спускаюсь и снимаю замок с велосипеда, и тут звонит телефон. Это она. Кейт.

– Я тебе уже час пытаюсь дозвониться, – говорю я. – Я собираюсь к тебе в отель.

– В отель, значит? – Я слышу, что она улыбается.

– Я боялся, что ты уедешь. У меня к тебе предложение.

– Предложения лучше делать лично. Но сиди на месте, я вообще-то еду к тебе. Потому и звоню. Ты дома?

Я вспоминаю квартиру, Брудье с Хенком в трусах, страшный бардак. Солнце светит по-настоящему ярко – впервые за несколько дней. Я предлагаю ей вместо этого встретиться в Сарпатипарке.

– Это через дорогу. Где ты вчера меня нашла, – напоминаю я.

– Уиллем, предложение дешевеет, перемещаясь из отеля в парк? – подшучивает она. – И не знаю, это лесть или оскорбление?

– Да я тоже.

Я тут же иду в парк, сажусь на одну из скамеек возле песочницы и жду. Мальчик с девочкой обсуждают будущую крепость.

– Можно, там будет сто башенок? – спрашивает мальчик.

– Думаю, лучше двадцать, – отвечает девочка.

– Мы будем жить там вечно? – добавляет он.

Девочка смотрит на небо.

– Пока дождь не пойдет.

Когда появляется Кейт, многое уже сделано – готов ров и две башенки.

– Извини, что так долго. – Она совсем запыхалась. – Я заблудилась. В вашем городе все дороги идут по кругу.

Я начинаю объяснять про концентрические каналы, про то, что Сентюурбан опоясывает город, как ремень. Она отмахивается.

– Забей. Я безнадежна, – и садится рядом со мной. – Есть новости от фрау Директор?

– Тишина.

– Звучит угрожающе.

Я пожимаю плечами.

– Может. Но я тут уже ничего поделать не могу. У меня все равно новый план.

– А. – Большие зеленые глаза Кейт распахиваются еще шире. – Да?

– Да. С ним и связано мое предложение.

– Красти насталяются.

– Что?

Она качает головой.

– Забудь, – скрестив ноги, Кейт наклоняется ко мне. – Я готова. Делай.

Я беру ее за руку.

– Я хочу взять тебя. – Я выдерживаю паузу. – В режиссеры.

– А это не все равно, что за руку здороваться после секса? – спрашивает она.

– Все, что было вчера, – начинаю я, – это благодаря тебе. И теперь я хочу с тобой работать. Хочу переехать и учиться в «Гвалте».

Кейт щурит глаза в улыбке.

– А откуда ты знаешь, что у нас есть образовательные программы? – тянет она.

– Я как-то раз зашел на ваш сайт, ну, или раз сто. Я так понял, что в основном вы берете американцев, но я с детства говорю по-английски и играю на нем. Сны у меня почти все на английском. Я хочу играть Шекспира. По-английски. Хочу этим заниматься. Вместе с тобой.

Кейт больше не улыбается.

– Это будет не как вчера – в роли Орландо на большой сцене. Наши подмастерья чего только не делают. И декорации ставят. И работу техников выполняют. И учатся. Играют в ансамбле. Я не говорю, что важных ролей ты никогда не получишь – этого я не исключаю, после вчерашнего-то. Но не сразу. Еще будут вопросы с визой, с профсоюзом, так что не жди, что сразу в свет софитов попадешь. Я сказала Дэвиду, что вам надо познакомиться.

Я смотрю на Кейт, собираясь сказать, что ничего подобного и не жду, что наберусь терпения, что я умею работать руками. Но осекаюсь, поняв, что ее мне ни в чем убеждать не надо.

– Ты думаешь, где я вчера была? – спрашивает она. – Ждала, когда у Дэвида закончится «Медея», чтобы рассказать ему о тебе. Уговорила его сразу же брать билет на самолет, чтобы он успел тебя увидеть, пока не вернулся этот инвалид. Он уже в пути, так что мне скоро ехать в аэропорт, встречать его. Он изо всех сил постарался, поэтому, надеюсь, тебя сегодня не снимут, не то придется играть перед ним соло.

Кейт смеется.

– Шучу. Но «Гвалт» – компания небольшая, подобные решения мы принимаем сообща. Так что готовься и к нашей взаимозависимости, которая порой лишает функциональности. – Она вскидывает руки. – Но любая семья такова.

– Погоди! Так ты собиралась меня сама позвать?

Ее улыбка возвращается.

– А ты сомневался? Но я безгранично рада, Уиллем, что ты меня попросил. Значит, ты был внимателен, а это как раз то, чего режиссер ждет от актера. – Кейт постукивает по виску. – К тому же решение переехать в Штаты – очень умное. И для карьеры ход хороший, и твоя Лулу там.

Я вспоминаю о письме Тор. Только сегодня я перестал сожалеть и винить себя. Она искала меня. Я искал ее. А вчера вечером мы нашли друг друга.

– Я не из-за этого решил ехать, – говорю я.

Кейт улыбается.

– Знаю. Я просто шучу. Думаю, тебе действительно понравится Бруклин. Он сильно похож на Амстердам. Дома из бурого песчаника, хаусботы, сердечная терпимость ко всякой эксцентричности. Думаю, ты будешь там чувствовать себя как дома.

На этих ее словах меня охватывает особенное чувство. Ощущение остановки, отдыха, что все часы на свете притихли.

Дома.

Пятьдесят два

Но тут пока еще дом Даниэля. И в нем бардак.

Когда я возвращаюсь, ребят уже нет, квартира засрана. Похоже на старый сквот, каким описывал его Брам, до того, как приехала Яэль и навела свои порядки.

Бутылки, пепельницы, тарелки, коробки от пиццы, всю посуду достали и перепачкали. Вся квартира пропахла куревом. Совсем не похоже на будущий дом для младенца. Меня парализует ужас, я не знаю, с чего начать.

Я ставлю диск Адама Уайлда, того певца-песенника, на которого мы несколько недель назад ходили с Макс. И тупо начинаю. Выливаю остатки из бутылок из-под вина и пива и собираю в коробку. Потом выбрасываю окурки из пепельниц и мою их. Несмотря на наличие посудомоечной машины, я наполняю раковину мыльной водой, сам мою и вытираю посуду. Распахиваю окна, чтобы проветрить, и квартира наполняется свежим воздухом и светом.

К обеду помимо бутылок, пепельниц и посуды я успел все протереть и пропылесосить. Стало почти так же чисто, как в лучшие времена при Даниэле, хотя когда он вернется домой с Фабиолой и Абрао, все будет безупречно. И готово.

Я завариваю кофе. Смотрю на телефон – нет ли новостей от Линуса, но оказывается, что сдох аккумулятор. Я втыкаю зарядку, ставлю кофе на полку. Рядом лежит конверт с фотографиями – я, Яэль, Брам, Саба, Ольга. Я провожу пальцем по его сгибу, ощущая вес хранимой им истории. Куда бы я ни отправился дальше, он поедет со мной.

Я снова бросаю взгляд на телефон. Он еще не включился, но наверняка скоро придется общаться с Линусом и Петрой. С одной стороны, я думаю, что меня должны уволить. Такова будет цена за вчерашний триумф, и это нормально, я готов заплатить. С другой – я уже перестаю верить в то, что закон вселенского равновесия работает подобным образом.

Я возвращаюсь в гостиную. Диск Адама Уайлда прокрутился уже несколько раз, и песни начинают казаться знакомыми настолько, что я смогу узнать их, даже если не буду слышать.

Я осматриваюсь. Потом взбиваю подушки и ложусь на диван. По идее, состояние у меня должно быть подвешенное, в ожидании новостей насчет сегодняшнего вечера, но испытываю я нечто противоположное. Это словно пауза, когда выходишь на вокзале или в аэропорту незнакомого города, и перед тобой ничего нет, кроме возможностей.

Доносящаяся с улицы какофония звуков – звон трамваев и велосипедов, рев пролетающих время от времени самолетов – накладывается на музыку, убаюкивая меня.

Уже в третий раз за день меня будит телефонный звонок. И как и утром, когда позвонила Яэль, я чувствую, что нахожусь где-то еще, в каком-то правильном месте.

Телефон смолкает. Но я знаю, что это наверняка был Линус. «Судьба», – как сказала Марина. Но решается не вся моя судьба, а всего лишь сегодняшний вечер. А остальное принадлежит мне.

Я иду в комнату за телефоном. В облаках мелькает сине-белое брюхо самолета «КаЭлЭм». Я представляю, что вдруг оказался в нем и лечу над Амстердамом, потом через Северное море, над Англией и Ирландией, мимо Исландии и Гренландии, потом Ньюфаундленд, потом вдоль восточного побережья Штатов, а там и Нью-Йорк. Я чувствую, как вздрагивает самолет, слышу, как шасси касаются асфальта, взрыв аплодисментов. Мы все до единого благодарны, что, наконец, долетели.

Я смотрю на телефон. Пришла куча поздравлений по поводу вчерашнего и голосовое сообщение от Линуса. «Уиллем, перезвони, как только сможешь».

Я вдыхаю поглубже, чтобы подготовиться к тому, что могу услышать. Хотя это и не имеет особого значения. Бой уже закончился, теперь я собираюсь домой.

Как только Линус берет трубку, раздается еле слышный стук в дверь.

– Алло, алло, – говорит он.

Снова стучат, на этот раз громче. Кейт? Брудье?

Я говорю Линусу, что сейчас перезвоню. И кладу телефон. Открываю дверь. И время снова останавливается.

Я крайне удивлен. И в то же время нет. Она точно такая, какой я ее запомнил, но в то же время совершенно другая, незнакомая. Я ее знаю. «Правда и ее противоположность – это разные стороны одной и той же монеты», – слышу я голос Сабы.

– Привет, Уиллем, – говорит она. – Меня зовут Эллисон.

Эллисон. Я произношу это имя в уме, и все мои воспоминания и монологи, которые я вел целый год, пересматриваются и изменяются. Не Лулу. Эллисон. Сильное имя. Надежное. И почему-то знакомое. Мне все в ней кажется знакомым. Я знаю этого человека, а этот человек знает меня. И тут я понимаю, что мне снилось сегодня утром, кто все это время сидел на соседнем кресле самолета.

Эллисон входит.

За ее спиной со щелчком закрывается дверь. На миг с нами в комнате оказываются все остальные. Яэль и Брам – какими они были тридцать лет назад. У меня в мыслях проносится вся их история, ведь она и наша тоже. И только сейчас я осознаю, что она была неполной. Сколько бы раз Брам ни рассказывал ее, он умалчивал один очень важный момент. О том, что произошло за те первые три часа, которые они провели вместе в машине.

Может, и рассказывал, но не словами. А поступками.

«И я ее поцеловал. Словно ждал ее все это время», – так говорил мой отец, который до этого был меланхоликом, и в его голосе всякий раз звучало изумление.