Только один год Форман Гейл

Сорок два

Август

Амстердам

Звонит телефон. Я сплю. Эти две вещи не должны случаться одновременно. Я открываю глаза, на ощупь ищу его, а он продолжает верещать, разрывая тишину ночи.

Загорается свет. Передо мной стоит голый, словно только родился, Брудье, щурясь в желтом свете лампы и лимонных стен. Он протягивает мне мой мобильник.

– Это тебе, – бормочет он, выключает свет и, как во сне, уходит.

Я подношу трубку к уху и слышу ровно три слова, которые никто не хочет слышать по телефону среди ночи.

– Произошел несчастный случай.

Душа уходит в пятки, в ушах звенит, и я жду – с кем. Яэль. Даниэль. Фабиола. Ребенок. Очередное уменьшение семьи, которого я не вынесу.

Но звонящий все не смолкает, через минуту мое дыхание расслабляется, я начинаю понимать, о чем речь. «Велосипед» и «мотоцикл», «нога» и «перелом», «спектакль» и «экстренная ситуация», и я понимаю, что это не тот несчастный случай, которого я испугался.

– Йерун? – наконец спрашиваю я, кто же еще? Мне хочется смеяться. Не потому, что это смешно, а от облегчения.

– Да, Йерун, – резко отвечает Линус. Неуязвимый Йерун сбит пьяным мотоциклистом. Он уверяет, что и в таком виде сыграет, в гипсе. Может, и сможет, но в следующие выходные. А в эти? – Вероятно, придется все отменить, – говорит Линус. – Приходи в театр срочно. Петра хочет посмотреть, на что ты способен.

Я тру глаза. Сквозь жалюзи пробивается свет. Все-таки, уже не полночь. Линус приказывает мне быть в театре – а не на сцене парка Вондела – в восемь.

– День будет длинный, – предупреждает он.

Когда я прихожу, Петра с Линусом едва замечают меня. Черноглазая Марина смотрит уставшим и полным сочувствия взглядом. В руках у нее рогалик, она отламывает половину и предлагает мне.

– Спасибо, – говорю я. – Поесть я действительно не успел.

– Я так и подумала.

Я сажусь на край сцены рядом с ней.

– Так что случилось?

Она выгибает бровь.

– Карма настигла, – Марина убирает прядь волос за ухо. – Йерун любит хвалиться своей безупречностью, я сколько раз это слышала, но раньше ничего подобного не происходило. – Она стряхивает крошки с коленей. – Но над судьбой нельзя столько потешаться безнаказанно, она непременно посмеется последней. Проблема только в том, что пострадал не только он. Возможно, вся труппа останется не у дел.

– Не у дел? Я думал, это только на сегодня.

– Йерун на этих выходных точно не сможет играть, а потом, даже если у него выйдет выступать в гипсе, который ему в любом случае носить еще полтора месяца, надо будет менять всю расстановку. Плюс вопрос со страховкой. – Марина вздыхает. – Возможно, проще будет все отменить.

На этих словах на мои плечи обрушивается огромная тяжесть. Значит, на мою долю тоже досталось.

– Кажется, я уже готов поверить в проклятье «Макерс», – говорю я ей.

Марина смотрит на меня взволнованно и сочувственно. Она вроде бы собирается сказать что-то еще, но тут Петра вызывает меня на сцену.

Линус выглядит совершенно несчастным. Зато Петра, обычно вспыхивающая по любому поводу, спокойна, окутана облаком сигаретного дыма, словно статуя во время пожара. И я понимаю, что она неспокойна. Она сдалась. Уже сбросила сегодняшний день со счетов.

Я залезаю на сцену. Набираю в легкие воздуха.

– Что делать? – спрашиваю я.

– Все остальные пока на паузе, прогоним целиком позже, – отвечает за нее Линус. Сейчас нам нужно, чтобы ты отыграл свои диалоги с Мариной. Посмотрим, что из этого выйдет.

Петра тушит сигарету.

– Начнем сразу со второй сцены первого акта с Розалиндой. Я буду читать за Селию. Линус – за Ле-Бо и Герцога. С места перед борьбой, первым вступает Ле-Бо.

– «Господин состязатель, принцессы зовут вас?»[73] – спрашивает Линус. Петра кивает.

– «Почтительнейше исполняю их приказание», – читаю я следующую реплику Орландо.

Все они смотрят на меня с удивлением.

– «Молодой человек, вы вызвали на бой Карла, борца?» – спрашивает Марина в роли Розалинды.

– «Нет, прекрасная принцесса, он вызвал всех желающих. Я только пришел, как другие, померяться с ним силою моей молодости», – отвечаю я, не хвастливо, как Йерун, мою браваду сдерживает неуверенность, которую, как я откуда-то знаю, должен испытывать Орландо.

Я сотни раз произносил этот текст, репетируя с Макс, но раньше для меня это были лишь строчки из пьесы, я никогда не задумывался о том, что за ними стоит – не приходилось особо. Как несколько месяцев назад на прослушивании в моем сознании ожил монолог Себастьяна, так и сейчас слова приобрели смысл. Стали знакомым мне языком.

Мы продолжаем, и я дохожу до реплики «Я не причиню никакого огорчения моим друзьям, потому что у меня нет друзей, которые стали бы оплакивать меня; я не сделаю никакого вреда свету, потому что в нем я ничего не имею». Говоря это, я чувствую, как горло сдавило от избытка эмоций. Я понимаю значение этих слов. Первым делом мне хочется проглотить это чувство, но вместо этого я начинаю дышать им, и оно направляет мою игру.

К моменту самой борьбы, где мне надо пантомимой изображать схватку с невидимым врагом, я уже чувствую себя свободно и легко. Я хорошо помню эту часть. Орландо побеждает в поединке, но по большому счету проигрывает. Его вышвыривают из герцогства и предупреждают о том, что его хочет убить собственный брат.

Сцена заканчивается. Петра, Линус и даже Марина пристально и молча смотрят на меня.

– Продолжаем? – спрашиваю я. – Второй акт? – Они кивают. Линус читает за Адама, когда и эта сцена закончена, Петра откашливается и просит начать с начала, со вступительного монолога Орландо, с того, который я провалил на втором прослушивании.

В этот раз я не проваливаюсь. Снова молчание.

– Текст, видно, помнишь без подсказок, – наконец произносит Линус. – А расстановку?

– Тоже помню.

Они как будто поверить не могут. А чем же я, по их мнению, занимался все это время?

Грел скамейку запасных, думаю я. Может, меня их шок и не должен так удивлять. Ведь я сам так считал, нет?

Петра и Линус говорят, что мы с Мариной можем идти, а им надо кое-что обсудить. Если они решат, что есть смысл продолжать, после обеда мы будем репетировать пьесу целиком с полным актерским составом, а мне помимо этого вечером придется еще и провести техническую репетицию с одним Линусом.

– Не расслабляйся, телефон не выключай, – говорит он, похлопывая меня по спине, смотря чуть не отеческим взглядом. – Скоро позвоним.

Мы с Мариной отправляемся в ближайшее кафе пить кофе. Идет дождь, окна запотели. Мы садимся за столик. Я рисую на окне кружочек. Напротив нас, на другом берегу канала, тот самый магазинчик, где я купил «Двенадцатую ночь». Он только открывается. Я рассказываю Марине о том, как у дяди спустило колесо, как я случайно туда заглянул, и обо всей череде случайных совпадений, которые привели к тому, что я стал дублером Йеруна, а теперь, возможно, сыграю Орландо.

– Это не имеет никакого отношения к тому, что ты показал только что. – Она качает головой и улыбается настолько дружелюбно, что я уже не чувствую себя тенью в труппе. – Ты скрывал от нас свой талант.

Я и не знаю, что сказать. Может, я и от себя его скрывал.

– Скажи ему. – Она показывает на магазинчик. – Тому парню, который рассказал тебе о постановке. Если ты будешь играть, отчасти это благодаря ему.

Если это случится, мне придется сказать многим.

– Ты бы сам разве не хотел такое узнать? – продолжает Марина. – О том, что какой-то твой незначительный поступок сильно изменил чужую жизнь? Как там это называется? «Эффект бабочки»?

Я наблюдаю, как продавец открывает магазин. Надо это сделать. Получается, что с человеком, которому мне искренне хотелось бы рассказать, и который таинственным образом тоже со всем этим связан, который привел меня сюда, я поделиться не смогу.

– Раз уж дело дошло до признаний, – говорит Марина, – должна сказать, что ты меня с самого начала заинтриговал, такой таинственный актер, который держится в стороне, о ком никто не слышал, но который достаточно хорошо себя показал, чтобы его взяли дублером.

Достаточно хорошо? Я думал, наоборот.

– У меня строгое правило не заводить сценических романов, – продолжает она. – Никки твердила, что ради тебя можно сделать исключение, потому что на сцену ты не выйдешь, ты всего лишь дублер. Теперь, может, и выйдешь, но я заинтригована еще больше. – Марина снова интимно улыбается. – Пьесу либо отменят сегодня же, либо выступления закончатся через три недели, как бы то ни было, потом, может, пообщаемся поближе?

У меня кровь все еще вскипает от мыслей о Лулу, это как наркотик, от которого пока не отошел полностью. Марина – не Лулу. Но даже Лулу не Лулу. А Марина классная. Кто знает, как может повернуться?

Я уже готов сказать, что когда спектакль закончится – с удовольствием, но меня перебивает телефонный звонок. Она бросает взгляд на номер, отобразившийся на экране, и улыбается.

– Это звонок самой судьбы.

Сорок три

Мне так много предстоит сделать. Днем репетиция всем составом. Потом технический прогон. Еще мне нужно зайти в квартиру, кое-что взять, рассказать все ребятам. И Даниэлю. И Яэль.

Брудье только просыпается. Я, задыхаясь, делюсь новостями. Я даже не успеваю закончить, как он звонит нашим друзьям.

– А маме ты сказал? – спрашивает он, повесив трубку.

– Сейчас буду звонить.

Я высчитываю разницу во времени. В Мумбае еще нет пяти, значит, Яэль должна быть на работе. Так что я пишу ей по электронке. Даниэлю тоже. Под конец я отсылаю сообщение и Кейт, рассказываю про несчастный случай Йеруна и приглашаю ее прийти уже сегодня, будто она тут рядом. Я даже говорю, что она может у меня остановиться, и даю адрес.

Прежде чем выйти, я наскоро проверяю свои входящие. Там какое-то сообщение с неизвестного адреса, я думаю, что спам. Но потом замечаю тему: «Письмо».

Трясущейся рукой я открываю его. Оно от Тор. Точнее, от Тор через какого-то актера «Партизана Уилла», который не придерживается таких же строгих ограничений на использование современных технологий.

Уиллем, привет,

Тор попросила меня передать тебе, что на прошлой неделе она столкнулась с Бекс и выяснила, что ты то письмо так и не получил. Тор очень расстроилась, потому что оно было важное, она много сил приложила, чтобы тебе его переслать. Просила сказать, что оно от девчонки, с которой ты встретился в Париже, которая тебя ищет, потому что ты ее поматросил и бросил (это слова Тор, не мои). Еще она передает, что всякое действие имеет последствия. Опять же, это ее слова. Гонца прошу не стрелять. Ты же ее знаешь.

Пока! Джози.

Я плюхаюсь на кровать, охваченный противоречивыми чувствами. «Поматросил и бросил». Я чувствую, как Тор злится. Да и Лулу тоже. Меня захлестывают стыд и раскаяние, но потом они отступают, словно их сдерживает невидимая плотина. Потому что она меня ищет. Лулу тоже меня ищет. Или искала. Может, просто хотела послать меня к черту. Но она искала меня, как и я ее.

Не зная, что и думать, я плетусь в кухню. Для одного дня слишком много впечатлений.

Я застаю Брудье, когда он разбивает яйцо над сковородкой.

– Хочешь uitsmijter?[74] – предлагает он.

Я качаю головой.

– Тебе надо поесть. Силы же нужны.

– Мне идти пора.

– Уже? Хенк с Вау едут сюда. Хотят тебя увидеть. Ты вообще появишься до своего грандиозного дебюта?

Репетиция начинается в обед, продлится как минимум три часа, а потом, как сказал Линус, у меня будет перерыв перед прогоном в амфитеатре, который начнется в шесть.

– Может, смогу подойти часам к четырем-пяти.

– Отлично. Надо, значит, вечеринку к тому времени продумать.

– Вечеринку?

– Вилли, это же серьезное событие. – Он смолкает и смотрит на меня. – После такого года… таких лет… надо это отметить.

– Ладно, – соглашаюсь я, еще мало что понимая.

Я возвращаюсь в свою комнату, беру одежду, которую можно будет надеть под костюм, обувь. Прямо совсем перед выходом мой взгляд падает на часы Лулу, лежащие на полке. Я беру их в руку. Столько времени прошло, а они все тикают. Я сжимаю их. А потом кладу в карман.

Сорок четыре

Остальные уже в театре. Макс подходит ко мне сзади.

– Я тебя прикрою, – говорит она.

Я уже собираюсь спросить, в каком смысле, но тут до меня доходит. Все эти три месяца меня никто не замечал, я был тенью, но теперь прожектор светит прямо в лицо, и в тени уже не укроешься. На меня смотрят со смесью подозрения и снисхождения; я с подобными взглядами уже сталкивался во время путешествий, когда бродил по районам, в которых люди вроде меня обычно не показывались. Сейчас, как и тогда, я делаю вид, что не замечаю этого, и продолжаю заниматься своим делом. Вскоре Петра начинает хлопать в ладоши, собирая всех актеров.

– Времени у нас в обрез, – напоминает Линус. – Мы несколько изменим репетицию, опустим те сцены, где нет Орландо.

– Зачем тогда всех вызвали? – бубнит Хирт, который играет две роли – слугу Фредерика и Сильвия; он с Орландо практически не пересекается.

– Да, я понимаю, когда сидишь и смотришь, как играют другие, офигеть как жаль потерянного времени, – говорит Макс с таким чувством, что Хирт даже не сразу понимает, как его пристыдили.

Макс криво усмехается, глядя на меня. Я рад, что она рядом.

– Я позвала всех, – говорит Петра с демонстративным терпением, показывая, что скоро оно у нее кончится, – чтобы вы привыкли к индивидуальному ритму нового актера, и мы вместе могли позаботиться о том, чтобы замена Йеруна на Уиллема прошла как можно более гладко. В идеале вы не должны замечать никакой разницы.

Макс закатывает глаза, и я снова радуюсь, что она здесь.

– Так, с самого начала, пожалуйста, – объявляет Линус, постукивая по своей дощечке с зажимом. – У нас сейчас нет декораций, расстановка не размечена, так что уж постарайтесь.

Выйдя на сцену, я испытываю облегчение. Вот где я должен быть. В голове Орландо. По ходу пьесы я понимаю его все лучше. Осознаю всю важность первой сцены, когда он знакомится с Розалиндой. Они смотрят друг на друга, что-то узнавая, хотя происходит это совсем мимолетно. Но именно благодаря этой искре поддерживается их страстное влечение друг к другу, несмотря на то что до самого финала они не встречаются, то есть не знают, что встречаются.

Шекспир так все раскрутил на нескольких страницах текста. Орландо собирается подраться с куда более сильным соперником,распушив перья перед Розалиндой и Селией. Ему страшно, наверняка же страшно, но он не показывает это, блефует. Он флиртует. «Пусть только ваши прекрасные глаза и добрые желания сопровождают меня на этом поединке», – говорит он.

В некоторые моменты весь мир резко переворачивается. В пьесе это происходит, когда Розалинда говорит: «Мне хотелось бы придать вам ту маленькую силу, которой я владею».

Всего одна реплика. И его маска трескается. Обнажая то, что под ней. Розалинда видит Орландо, какой он есть. Он видит ее. Вот она, тут, вся пьеса.

Я чувствую текст, как никогда ранее, словно я отчетливо осознал, что хотел сказать Шекспир. Будто Розалинда и Орландо действительно когда-то жили, а я теперь должен поведать о них остальным. Я не в театре играю. Это глубже. Это больше, чем я сам.

– Перерыв десять минут, – кричит Линус в конце первого акта. Все идут покурить или выпить кофе. Но мне не хочется спускаться со сцены.

– Уиллем, – подзывает меня Петра. – Подойти на секунду.

Она улыбается, что бывает крайне редко, поначалу я думаю, что от удовольствия – что же еще может означать улыбка?

Театр пустеет. Остались только мы вдвоем. Даже Линуса нет.

– Хочу сказать, что я под впечатлением, – начинает она.

Внутри я маленький мальчик, счастливый, как утром в день своего рождения, в ожидании подарков. Но внешне я пытаюсь остаться профессионалом.

– Опыта мало, а язык знаешь так хорошо. Нас еще на прослушивании поразило, с какой легкостью ты говоришь, но теперь… – Она снова улыбается, но лишь сейчас я замечаю, что больше это похоже на оскал. – И расстановку знаешь превосходно. Линус говорит, что ты даже кое-что из хореографии боя усвоил.

– Я наблюдал, – отвечаю я, – внимательно.

– Отлично. Так и надо, – и опять эта же улыбка. И только теперь у меня зарождается сомнение в том, что она символизирует хоть какую-то радость. – Сегодня я говорила с Йеруном, – продолжает Петра.

Я молчу, но внутри становится нехорошо. После всего этого сейчас войдет он на гипсе.

– Йерун ужасно переживает из-за случившегося, особенно ему неловко, что он всех подвел.

– Его вины здесь нет. Это был несчастный случай, – говорю я.

– Да. Конечно. Несчастный случай. Йерун очень хочет отыграть последние две недели сезона, и мы сделаем все, чтобы под него подстроиться, таковы правила существования труппы. Ты понимаешь?

Я киваю, хотя на самом деле не представляю, к чему Петра клонит.

– Я понимаю, что ты пытался показать своим Орландо.

«Своим Орландо». Судя по ее тону, у меня зарождается опасение, что моим он пробудет недолго.

– Но в задачу дублера не входит собственная интерпретация персонажа, – продолжает она. – Надо играть так, как актер, которого ты заменяешь. То есть, по сути, тебе играть не самого Орландо, а Йеруна, играющего Орландо.

Мне хочется сказать: «Но ведь его Орландо вообще неправильный». Он надменный мужлан, характер совершенно не раскрыт; к тому же он делает вид, что неуязвим, Розалинда бы такого не полюбила, а если Розалинда не полюбит, какой интерес зрителю? Мне хочется сказать: «Позвольте мне. В этот раз я сыграю все как надо».

Но я ничего не говорю. Петра пристально смотрит на меня. Потом, наконец, спрашивает:

– Как думаешь, справишься?

Она снова улыбается. Какой я глупец, и все остальные тоже, что верил ее улыбке.

– Мы все еще можем отменить выступления, намеченные на эти выходные, – говорит Петра мягко, но угроза очевидна. – С нашей звездой произошел несчастный случай. Никто нас винить не будет.

Что-то дали, что-то отобрали. Это всегда обязательно?

Актеры потихоньку подтягиваются, перерыв закончен, все готовы работать, готовы сыграть эту пьесу. Увидев, что мы с Петрой разговариваем, все стихают.