Звездная река Кей Гай Гэвриел

– Вы так добры, что запомнили мое имя, – сказал он. Он снова заколебался. Открыл рот, потом закрыл его.

– Говорите, – сказал Дайянь.

Дунь Яньлу вспыхнул. Потом спросил:

– Это правда? Вы были у стен Ханьцзиня?

– Мы там были.

– И могли его взять?

Дайянь заколебался.

– Мне не следует говорить об этих вещах.

Дунь Яньлу, человек старше него, коренастый, с проседью в бороде, кивнул головой. Потом, словно его что-то толкало, спросил:

– Но… вы могли это сделать? Взять город? Уничтожить их там?

Есть благоразумие, и есть нечто иное. То, что людям нужно знать о своей империи, армии, о самих себе. Это действительно связано с достоинством, с гордостью. «Маяк», – сказала Шань.

– Конечно, мы бы его взяли, – тихо ответил он. – Город был наш. Они были в ловушке, обречены.

Тогда Дунь Яньлу выругался, тихо, но длинно и затейливо.

– Простите меня, – прибавил он.

– Не стоит просить прощения, – ответил Дайянь.

Стоя у ворот между двумя братьями, Шань смотрит, как он уезжает. Несомненно, эскорт прислали из самого Шаньтуна в знак уважения, не так ли? Но она чувствует, что это не так.

Лу Чао сказал, что собирается поехать вслед за ними на юг. Многое происходит, решается. События огромной важности. Долг честного человека предложить свой талант на службу государству, а Чао, в конце концов, последний посол, которого отправляли к алтаям. Он сам говорил с военачальником! Он поедет и сыграет ту роль, которую ему позволят сыграть.

Во всем этом для женщины нет места, разумеется.

Она живет, подвешенная между мирами. И Дайянь был прав прошлой ночью: в Катае нет для нее места лучше, больше похожего на дом, чем поместье «Восточный склон».

Она смотрит ему вслед. «Любое место на свете, где есть ты».

Утром было много суеты. Люди Дайяня, семейство Лу, ожидающий эскорт. Внуки Чао, взволнованные присутствием такого количества стражников в «Восточном склоне». Ни малейшей возможности остаться наедине.

Глядя ему вслед у ворот, она с болью вспоминает, что ничего не сказала ему, когда они садились на коней. Она ждет. Он на скаку оглядывается. Она говорит все, что нужно сказать, глазами. Или столько, сколько может сказать.

Дорога поворачивает на юг и вниз, к мосту через реку, и всадники исчезают из виду.

Достопочтенный Ван Фуинь – один из тех, кому боги даровали долгую жизнь и доброе здоровье до самого конца (а кто может просить большего?). Его очень уважали как за достижения на службе у государства, так и за его трактаты о том, как подобает вести себя судье во время расследования уголовных дел.

Фуинь всегда говорил, что из всех моментов его жизни тот осенний день, когда главнокомандующий Жэнь Дайянь явился к императору в Шаньтун, возможно, врезался в его память сильнее всего, как слова, вырезанные на камне. Конечно, слова на камне, если их не уничтожили, переживут резчика, а воспоминания умирают.

Правила этикета в Шаньтуне были менее строгими, чем в Ханьцзине, и гораздо менее строгими, чем во времена ранних династий, когда вызванный ко двору человек мог прождать приема год. Двор здесь был менее многочисленный и дворец менее роскошный. Государственные доходы представляли проблему, и безопасность тоже.

Император очень много говорил о безопасности.

Фуинь принял решение, которое нельзя было назвать иначе, чем безрассудным. Он покинул Цзинсянь – теперь это был его собственный город, за который он нес ответственность, – поручив его своему заместителю. Он нашел на побережье корабль, который доставил его в Шаньтун сразу же после того, как он увидел, что армия начала отход от стен Ханьцзиня.

Он остро осознавал, как близок Катай к открытому мятежу.

Для него проблема заключалась в том, что он до сих пор не знал, что он сам об этом думает. О решении Жэнь Дайяня повиноваться приказу, который он лично привез на север.

Такая неуверенность, конечно, была предательством. Но мысли не могут погубить тебя, если никто о них не знает. Если никто из важных особ не видит твоего лица и твоих глаз.

Было бы гораздо благоразумнее отправиться прямо в Цзинсянь и оставаться там. Цзинсянь находился намного южнее, чем предполагаемая граница. Он лежал внутри нового Катая, Южной Двенадцатой династии и был в безопасности. В первый год правления славного императора Чжицзэня.

Ван Фуинь не был храбрецом, по его собственной оценке. Он покинул Ханьцзинь до начала осады, предвидя то, что там случится.

Да, он участвовал вместе с Дайянем и старым первым министром в заговоре, направленном против Кай Чжэня, но связать судьбу с таким мастером, как Хан Дэцзинь, тогда представлялось благоразумным, а не безрассудным и так оно и оказалось.

Напротив, этот поступок – поспешный отъезд на юг на корабле, чтобы оказаться при нервном дворе императора, без вызова, в разгар заключения договора, который будет иметь огромные последствия, а потом решение присутствовать, когда его знали как друга главнокомандующего, призванного защищать его действия… – он был безрассудным по всем меркам.

Мальчик, которого он по внезапной прихоти назначил своим охранником много лет назад, стал мужчиной, и он был причиной такого поведения, такой… ну, фактически преданности.

Его жена, деловито обставляющая губернаторский дом в Цзиньсяне, к своему все растущему удовольствию, не обрадовалась бы, если бы узнала об этом, поэтому он ей ничего не сказал. Это было достаточно просто. Все остальное было совсем не просто.

Генерал Шэньвей Хуан командовал войсками Катая, защищавшими подход к Синаню на западе. Он не возглавлял армию, отправленную взять Южную столицу сяолюй, а потом защищать имперскую столицу, когда вторглись варвары.

Поэтому он остался жив и все еще занимал должность командующего. Запад не имел такого большого значения, его неудача привлекла меньше внимания – и имела меньше последствий.

Командующие войсками выше Ханьцзиня к этому времени были казнены, большинство из них.

Шэньвей Хуан добрался на юг после своего поражения на поле боя, поспешно миновал Синань (обреченный на падение) и переправился через реку Вай.

Он нашел казармы возле города под названием Чуньюй недалеко от Великой реки, узнал, что он старше по рангу всех тамошних офицеров, и плавно превратил этих солдат в свое собственное небольшое войско. Разоблачить его было некому. В армии если что-то и имеет значение, так это ранг.

Его новое войско патрулировало окрестности и сражалось с разбойниками до зимы, когда алтаи начали свою кампанию мщения. Командующий Шэньвей предпочел покинуть Чуньюй и повел своих людей через Великую реку в район у болот.

Его солдаты не были этим недовольны, пусть даже некоторые дезертировали и остались у города. У алтаев было больше пятидесяти тысяч всадников. Они делали ужасные вещи, и вряд ли маленькая армия Шэньвей Хуана их могла бы остановить, не так ли?

В данном случае их город и казармы оказались расположенными достаточно далеко на юго-западе, и им не грозила опасность, но, в самом деле, какой был бы смысл рисковать?

Чуть позже, весной, после того, как алтаи потерпели ошеломляющее поражение на востоке, командующий Шэньвей отправился в Шаньтун: стало ясно, что новый двор императора будет находиться там. Он отослал своих солдат обратно в их казармы. Они выполнили свою задачу.

Он осторожно объявился в первые дни существования новой столицы из страха, что кто-нибудь из влиятельных лиц может знать слишком много подробностей о его действиях на севере или просто недолюбливать его (было несколько таких людей). Но он быстро понял, что в хаосе прибытия двора, коронования нового императора, собирания остатков действующей бюрократии может найтись место для человека, обладающего определенными умениями, пусть и не особенно преуспевшего на поле боя.

Главнокомандующий Жэнь Дайянь истребил большое количество алтаев на Великой реке. Варвары отступали на север. Жэнь Дайянь, человек не совсем нормальный, по мнению Шэньвей Хуана, их преследовал.

В Шаньтуне ходили слухи, что ведутся переговоры о заключении мирного договора. Каковы бы ни были его условия, Шэньвей Хуан понял, что вряд ли ему снова придется сражаться с алтаями.

Он имел все основания считать, что сумеет справиться с войском из бандитов и бродяг на их стороне от любой новой границы, если ему дадут достаточно солдат, конечно. Подавляющее численное превосходство было большим секретом ведения войны, с его точки зрения. А своевременность действий была ключом к успеху при любом дворе.

В соответствии с этим, когда ему сообщили, что Жэнь Дайяня вызвали ко двору, прервав его дикую (и явно не санкционированную) авантюру на севере, и он почти наверняка потеряет пост главнокомандующего, – ну, какой честолюбивый человек не увидит свой шанс, висящий перед ним подобно плоду на низкой ветке?

Хуан сумел устроить себе аудиенцию у императора и его первого министра. Это стоило ему кое-каких денег – такие вещи всегда стоили денег.

Он не совсем понимал, как именно относиться к первому министру. Хан Сень был сыном самого опасного из предыдущих первых министров, поэтому за ним надо внимательно следить, это ясно.

Шэньвей Хуан считал, что его юному императору свойственна одновременно тревожность и прямота, и он попытался использовать и то и другое. Смысл его обращения был прост: этот непредсказуемый Жэнь Дайянь явно вызывает озабоченность, но это не его дело. Хуан не сомневался, что двор разберется с этим человеком. Командующие не могут быть непредсказуемыми в Катае.

Армия командующего Жэня – другое дело. Его армия очень велика и опасно преданна ему и его заместителям, его друзьям. Командующий Шэньвей смиренно предложил послать его взять под контроль это войско, которое сейчас должно находиться у реки Вай, если они подчинились приказам. Он прибавил, что сам всю жизнь подчинялся приказам на службе империи, даже когда ему противостояли превосходящие силы противника.

Он предложил разделить эту армию на четыре более мелких подразделения (он уже это обдумал). «Единая армия такой величины опасна», – сказал он. Он бы разместил три армейские группировки вдоль реки Вай на востоке, в центре и на западе и регулярно менял командующих ими. Четвертую надо отправить на борьбу с разбойниками, где бы они ни находились, или с провинциальными губернаторами, у которых появились неподобающие амбиции в это трудное время, когда Катаю необходимо, чтобы каждый человек был безгранично предан.

Император слушал, первый министр слушал. Они предложили ему остаться в Шаньтуне, пока они обдумают его предложение «в свете более важных событий».

Его снова вызвали через два дня, на этот раз в тронный зал. Там были важные советники. Стоя перед Троном Дракона, Шэньвей Хуан получил повышение в звании сразу на три ранга и должность Командующего левым флангом Усмиренной границы.

Ему приказали выехать немедленно вместе с надежными офицерами, чтобы принять командование у того, кого Жэнь Дайянь (не командующий Жэнь, как отметил Хуан) оставил во главе этой армией. Его идеи нашли здравыми, его преданность ставят в пример другим.

Шэньвей Хуан был глубоко благодарен, но не особенно удивлен. Беспокойное время открывает возможности. История учит этому любого, у кого есть глаза, чтобы видеть.

Если бы он мог услышать то, о чем говорили император и первый министр, когда ушел после той первой аудиенции наедине с ними, его радость немного потускнела бы.

– Если бы этот нелепый человек, – произнес император Катая, – дул в небо с такой же силой, как нам в уши, можно было бы запустить воздушный змей.

Первый министр, пораженный, расхохотался. Император слегка улыбнулся. Хан Сень потом вспоминал, что в тот момент он в первый раз понял: этот нервный, напряженный молодой человек, которому он служит, не лишен проницательности и понимания. И они вместе могли бы кое-чего добиться – сохранить династию и Катай.

Они пришли к соглашению, что Шэньвей Хуана следует повысить в ранге, похвалить, отправить командовать армией Жэнь Дайяня – и разделить ее на части. Его честолюбивые устремления до смешного прозрачны, а его некомпетентность как воина известна обоим мужчинам в этой комнате. Но ни один из этих факторов в настоящее время нельзя считать угрозой, а это сейчас главное. Время нестабильное, опасное.

Этого человека всегда можно уволить, лишить присвоенного ранга, когда будет нужно. «Это легко сделать», – сказал первый министр императору.

У этих двоих летом состоялся совсем другой разговор в этом же зале с послом из алтаев. Были предложены условия, некоторые в письменном виде, другие устно.

Переговоры о мире – дело деликатное. Вы выдвигаете требования, и вам выдвигают требования. Вы их отвергаете или принимаете, даете и получаете обещания, в зависимости от ваших нужд и вашей силы.

Командующий левым флангом Шэньвей Хуан покинул город семь дней спустя. Он переправился через Великую реку с пятьюдесятью воинами и сотней коней, направляясь к реке Вай и готовясь командовать закаленной в боях армией из почти шестидесяти тысяч воинов.

Он так и не добрался до нее.

В период разгула насилия и хаоса, в тот ужасный год, когда столько людей бежало от алтаев, лишившись своих домов, укрылось в лесах или в болотах, или бродило по сельской местности, появилось даже больше разбойников, чем было в Катае до войны.

Некоторые из образовавшихся банд были очень большими. В самом деле, именно эту задачу Хуан наметил для четверти армии на реке Вай: ликвидировать самых опасных разбойников, начиная с тех, которые орудуют на юго-востоке, в опасной близости от императора.

В число сопровождающих его пятидесяти человек входило двенадцать старших офицеров, тщательно отобранных по принципу неспособности каждого из них организовать против него заговор – или добиться успеха, если они это сделают.

Солдаты, его личная охрана, были очень способными воинами. Но разбойники, которые напали на их отряд, значительно превосходили их в численности и сражались на удивление умело. Шэньвей Хуан имел большой опыт в преувеличении числа своих противников, когда ему приходилось докладывать о проигранном сражении, но в данном случае на них устроили засаду двести человек между Великой рекой и рекой Вай. Они посылали смертоносные стрелы из леса и одновременно заблокировали дорогу впереди и позади них.

Только они не были разбойниками.

Жэнь Дайяня привели к императору в тот же день, когда он приехал в Шаньтун.

Даже не дали возможности переодеться, отдохнуть, поесть. Он был покрыт дорожной пылью, едва успел умыться. На нем все еще были сапоги для верховой езды. Меч и лук у него отобрали у входа во дворец.

А в тронном зале стол шум и гул голосов толпы людей, предвкушающих развлечение. Все считали, что этот послеобеденный прием будет интересным и важным событием. Возможно, он даже станет решающим моментом этой новой империи Южной двенадцатой династии.

Первый министр Катая нервничал по многим причинам. Он не был уверен в своих чувствах по отношению к собравшейся здесь толпе, к такому количеству людей, которые потом, возможно, будут рассказывать разные истории о том, что здесь произошло. Его обычный метод решения подобных проблем – что бы сделал его отец? – сейчас не помогал. Он предлагал провести эту встречу без свидетелей. Император отказался.

Ему очень хотелось, чтобы губернатор Цзиньсяня не счел нужным присутствовать здесь. Ван Фуинь приехал в Шаньтун раньше командующего. Он имел полное право присутствовать здесь – в качестве выдающегося представителя новой бюрократии. Но он был другом Жэнь Дайяня.

Из уст в уста передавали вызывающую тревогу фразу из новой песни Лу Чэня. Ее пели на базарах и в домах удовольствий: «От Ханьцзиня до Шаньтуна ведет дорога нашего горя».

Это плохо. Ему необходимо что-то с этим делать. Можно запретить песни, фразы, стихи, наказать тех, кто поет или произносит их. Но это плохая идея, особенно если автор так знаменит, как этот. В самом деле, лучше опровергнуть эти слова.

Ему для этого необходимо время. И помощь. Есть шанс добиться успеха в этом, он верил, что это так. Мир, который будет долгим, торговля, возвращающая им больше, чем они отправят на север, двойной урожай на рисовых полях, которые кормят Катай от Сэчэня до моря. Новый Катай мог бы стать процветающим и выстоять. Ему нужен шанс. Ему нужен хороший император, а не такой, чьи поступки диктует страх. Он посмотрел на императора, который у него был. Он посмотрел через толпу на человека, медленно идущего к трону, как солдат, вернувшийся с поля боя.

Его отцу нравился этот Жэнь Дайянь, он сказал это ему в поместье «Маленький золотой холм».

Командующий выглядел уставшим; этого следовало ожидать, учитывая то, какой долгий путь он совершил, и их решение не дать ему времени отдохнуть, подготовиться, посоветоваться с кем-нибудь. В то же время на лице этого человека был намек на насмешку, когда он взглянул на Хан Сеня, как будто он понял их тактику.

Он совершил полный и точный обряд коленопреклонения перед императором. Повинуясь жесту Чжицзэна, он поднялся, повернулся и дважды поклонился Сеню. Он улыбался. Сеню хотелось, чтобы этот человек не улыбался. Ему хотелось не ощущать такой неловкости. Он сомневался, что его отец когда-либо так чувствовал себя в тронном зале. Ну, может быть, если только в самом начале придворной карьеры.

Его отец, слепой, слабый, одинокий, покончил с собой, когда в его дом ворвались алтайские всадники. Этот человек, Жэнь Дайянь, намеревался уничтожить последних захватчиков в Катае и снова взять столицу.

«Невозможно не испытывать неловкости при таких обстоятельствах», – подумал Хан Сень.

Фуинь выбрал себе место во втором ряду сановников, очень близко от трона. Губернатор крупного города, бывший главный судья Ханьцзиня, он имел право находиться так близко, имел право даже на первый ряд, но предпочел стоять во втором. Он хотел видеть происходящее, но не быть слишком на виду. Он беспокоился, что выдаст себя выражением лица, если не будет осторожным. Хотя если бы он действительно был осторожен, его бы здесь не было, не так ли?

– Мы рады видеть, что вы поспешили явиться в ответ на наш вызов, командующий Жэнь, – произнес император Катая. Его голос был слишком тонким, чтобы звучать величественно, но он говорил ясно и точно.

– Слуга Катая благодарит вас за то, что вы его принимаете, светлейший повелитель. И для меня честь служить империи любым доступным мне способом.

«Вероятно, ему следовало сказать “императору” или “трону”», – подумал Фуинь. Он вытер пот со лба. Стоящий слева человек с любопытством взглянул на него. Первый министр, как он видел, стоял прямо рядом с троном. При старом дворе первые министры стояли немного в стороне. Этикет изменился.

Река Вай должна стать северной границей Катая. Этот город теперь стал их столицей. Это их император.

Император сказал:

– Входит ли в эту службу безрассудный риск для большей части нашей армии? И опасность оставить наш двор совершенно беззащитным?

«Вот оно», – подумал Фуинь. Сегодня не будет тонкого перехода к сути дела. И император берет все на себя. Фуинь снова вытер лицо шелковым платком, не обращая внимания на человека слева.

Он увидел реакцию Дайяня, увидел момент, когда его друг осознал, насколько откровенным будет сегодняшний разговор, что означает этот вызов ко двору. Он увидел, как Дайянь вздохнул, как вздыхает человек перед тем, как взвалить на плечи бремя, принять его. Дайянь поднял голову. Он несколько секунд смотрел на первого министра, потом снова перевел взгляд на императора. Он улыбнулся. «Прекрати! – хотелось крикнуть Фуиню. – Ты имеешь дело с испуганным человеком!» А потом, совершенно неожиданно, без всякого предупреждения, ему в голову пришла одна мысль.

Случилось так, что та же мысль и в тот же момент пришла в голову первому министру Катая, который наблюдал так же внимательно: что Жэнь Дайянь, стоя перед императором и придворными, словно обращался к другим людям, за пределами этого зала или даже за пределами их времени.

Намного позже Ван Фуинь скажет правдиво, что когда у него возникла эта мысль, она его испугала, как пугает человека злобный призрак на проселочной дороге в безлунную ночь.

Дайянь сказал, повысив голос, чтобы его услышали все:

– Светлейший повелитель, все, что сделал ваш слуга, он сделал ради защиты Катая. И его императора.

– Так ли это? Бросившись без приказа к войскам алтаев?

– На выручку страдающего народа Катая, мой повелитель.

Первый министр шевельнулся, казалось, он сейчас заговорит, но Дайянь продолжал.

– У меня была испытанная в боях армия, и мы уничтожили половину войск варваров, как известно императору. И как известно им. Они отступали, их было меньше нас.

– Их было меньше, когда они разгромили наши армии у Синаня и Ханьцзиня!

– Но не у Еньлиня, светлейший повелитель. Я верю, что милостивый император помнит об этом.

Кто в этом зале – или на троне – этого не помнит? Император внезапно посмотрел налево, на своего первого министра, словно просил о помощи. У Фуиня все еще было это странное ощущение, что Дайянь произносит то, о чем говорить не собирался, когда вошел сюда. Что для него что-то изменилось после первого вопроса императора.

Хан Сень прочистил горло. И сказал:

– Алтаи были в городе, командующий Жэнь. – Фуинь отметил, что он назвал его титул. – Приближалась зима, любая предпринятая вами осада заставила бы наших людей в стенах города…

Он замолчал, потому что Жэнь Дайянь энергично затряс головой, еще одно нарушение этикета. Он был солдатом, и солдат так вел себя с первым министром Катая!

Дайянь произнес очень серьезно:

– Господин первый министр, благодарю вас за ваши мысли. За то, что подумали об этом. Я согласен. Мы не могли бы подвергнуть Ханьцзинь осаде. Мы не собирались этого делать.

– Вы собирались перелететь через стену? – это сказал император, его голос звучал немного слишком резко.

– Я бы прошел под ними, мой повелитель, – Дайянь помолчал. – Так же, как я вышел из города прошлой зимой, когда спас светлейшего императора из лагеря алтаев, – он снова подождал. – А потом благополучно доставил сюда, уничтожив преследователей.

«Это такая опасная игра», – думал Фуинь. Но Дайянь вынужден был это сказать, правда? Напомнить им всем, при всех, о том, что он сделал для Катая. Для Чжицзэня.

Ему ответил первый министр.

– Катай и светлейший император Чжицзэнь помнят о ваших заслугах в прошлом. Но ошибку в настоящем нельзя оправдывать прошлыми заслугами.

– Возможно, – тихо ответил Дайянь, – но не могут ли они быть ответом на обвинения в отсутствии лояльности?

Шепот. «О, Дайянь, пожалуйста, – подумал Ван Фуинь. – Берегись».

Первый министр ответил:

– Никто вас в этом не обвинял, командующий Жэнь.

– Благодарю вас, – сказал Жэнь Дайянь. – Могу я узнать тогда, что я здесь делаю? Вместо того, чтобы добить варваров, которые едут по Катаю, убивая наших людей? Я должен служить моему императору, освобождая их от угнетателей! – впервые в его голосе прозвучали резкие ноты.

Хан Сень ответил ему:

– Задача императора и его советников определять, каким путем пойдет Катай, командующий Жэнь. А не солдата.

«Вот и ответ», – подумал Фуинь. Старая битва и старые страхи. Это бесконечно противостояние, эта пропасть… горе страны.

Река времени течет на восток, никогда в обратную сторону, так учат мудрецы. Но вдоль нее на берегах так много руин. Мятежные главнокомандующие, миллионы погибших, падение династий. Армии, превратившиеся в оружие против государства, двора, императора Поднебесной. Военачальники, захватившие мандат богов на правление. Хаос и варварство, запустение в стенах городов. Сердце, обливающееся слезами от того, что видят глаза.

– Конечно, такие решения должен принимать двор, – тихо ответил Дайянь. – Но должен ли верный командующий императора не выполнять свои задачи на полях сражений должным образом? Когда к нам приходят захватчики? – снова его голос звучал страстно. – Мы уничтожили половину их армии, они были обессилены войной, и я знал, как проникнуть в Ханьцзинь! Мы вот-вот должны были уничтожить последнее войско варваров на нашей земле. Скажите мне, мой повелитель, почему с моей стороны было нарушением преданности сделать это для вас? Я дал клятву посвятить свою жизнь служению Катаю. Августейший император, мое тело отмечено иероглифами, которые это подтверждают.

Тишина была полной. В сердце Фуиня было больше чувств, чем оно могло вместить. Он не дышал, и ему казалось, что все вокруг него тоже не дышат. Он по-прежнему чувствовал с ужасающей ясностью, что Дайянь принял какое-то решение, что-то понял. Теперь он обращался уже не только к ним. Через них, возможно, чтобы они могли запомнить и рассказать.

Но молодой человек на троне не питал слабости и неуверенности насчет своих собственных нужд и желаний, своего собственного понимания даже в такой ситуации. Это тоже надо было дать понять всем, и губернатор Ван Фуинь и придворные в Шаньтуне тут же об этом узнали.

– Нет, – возразил император Катая. – Нет. Преданность – это скромность. Если бы вы ошиблись, если бы к ним подошло подкрепление, если бы ваш план проникнуть в город провалился, если бы вы потерпели поражение в том бою, мы бы здесь остались без защиты. Ни один солдат Катая не может брать на себя так много! И были обстоятельства, о которых вы не знали, не стали ждать, чтобы узнать. Мы дали согласие на мир, границу, торговлю. Больше наш любимый народ не будет гибнуть, ответственность за народ – всегда – является постоянным долгом императора.

Фуинь с трудом сглотнул. «И этот тоже, – подумал он. – И этот тоже охвачен страстью. Он тоже…»

– А во время этого мира что будет с любимым народом светлейшего повелителя в Ханьцзине? В Еньлине? В Синане? В бедном, покинутом Шуцюяне на севере? В каждом поселке и деревне за рекой Вай? На каждой ферме? Разве на них не распространяется ваш постоянный долг? Разве они не катайцы?

– Уже нет, – ответил император ясным и категоричным голосом.

Ван Фуиню показалось, что тут комната завибрировала, будто после удара какого-то огромного колокола.

Он увидел, как император спокойно оглядел присутствующих, потом опять посмотрел на стоящего перед ним человека. Чжицзэн произнес:

– Мы так решили. Мы решили, что больше всего Катаю нужен мир. И при любом договоре надо платить свою цену, меняться чем-то. Мы были вынуждены сделать это из-за ошибок, которые совершили до нас.

Он махнул рукой в знак того, что аудиенция закончена.

Несколько человек вышли вперед. Жэнь Дайяня увели. Он вошел в тронный зал сам. А покинул его под охраной, окруженный шестью стражниками. Оттуда его отвели в тюрьму Шаньтуна, ее построили рядом с дворцом, на холме над городом, углубив в землю. В то время там больше не было заключенных. Она предназначалась для одного Жэнь Дайяня.

Из его камеры, если встать на скамью, открывался вид сквозь железную решетку на Западное озеро внизу, во всей его красе. Иногда можно было слышать музыку, иногда поющий женский голос доносился с лодок на воде, украшенных красными фонариками, даже осенью, если ночь под звездами была теплой.

Через какое-то время, когда ночи стали холоднее, по озеру уже не плавали лодки после наступления темноты. И с вершины холма можно было слышать только ветер, шумящий в соснах, когда наступила зима.