Звездная река Кей Гай Гэвриел

– Сожгли за измену Катаю?

Сень покачал головой.

– Я перебрал всех судей. Ни один человек не хочет вынести такой приговор, Жэнь Дайянь.

– Всегда найдется кто-нибудь, кого можно подкупить.

– Всегда. Но вы имеете слишком большое значение. Мне нужен судья, пользующийся репутацией честного человека. Это самое начало династии. Такие вещи важны.

– Но если я исчезну, в глазах всего мира вы убьете благородного главнокомандующего армий Катая?

– Героического командующего. Да. Представляю себе, как император будет публично горевать, сердиться и возложит вину…

– На своего первого министра?

– Более вероятно, на предательство здешних охранников.

– Потому что вы ему нужны?

– Да. Нужен.

– Вам придется найти охранников-предателей и казнить их.

– Это несложно, командующий. Вероятно, это произойдет также и в другом случае.

– Если я умру в этой комнате?

Первый министр кивнул головой.

– Кто-то всегда должен быть виновным, – помолчав еще мгновение, он встал, и Дайянь тоже. Сень посмотрел на стол, на чашки с вином. Сказал:

– Мне сказали, что это безболезненно. И будет быстрее, если выпить две чашки.

Он повернулся, не ожидая ответа. У двери он снял свою верхнюю одежду, подбитую мехом, с капюшоном, и бросил ее на лежанку.

Он поколебался, потом обернулся в последний раз.

– Вот что еще я считаю. Если бы мы с ними сражались, была бы кровь и война, голод и пожары. На протяжении многих поколений. Этот мир, эта необходимость отдать так много, тяжелы, как смерть, но дети и старики не погибают. Наша жизнь принадлежит не только нам.

Он вышел из камеры.

Кажется, он остался один. Он не знал, сколько прошло времени. Он сидел на скамье, спиной к окну, поставив локти на стол. Ладонями прикрывал глаза. Он словно ослеп, у него кружилась голова – такие чувства испытывает человек, получивший удар по голове. Ему досталось много таких ударов – дома от брата, в годы жизни на болотах, в сражениях. Он убрал с глаз волосы и огляделся. Дверь слегка приоткрыта, на столе две чашки с вином, на погасшей жаровне фляга. На постели подбитая мехом верхняя одежда.

Кажется, фейерверки закончились. «Должно быть, уже очень поздно», – подумал он. Он потер глаза. Подошел к окну со скамейкой, встал на нее и посмотрел вниз. Из города внизу еще доносились звуки, но Западное озеро лежало темное под звездами.

Он сошел со скамейки. Его била дрожь. Он осознал, что по-настоящему потрясен, выбит из колеи, так как ему казалось, что в камере есть свет, и он идет не от лампы. Он подумал о призраках, о мертвых.

Говорят, что лисы-духи способны светиться собственным светом, гореть, если хотят, что так они завлекают путников по ночам. И это же свойственно некоторым призракам, говорят, их свет серебристо-белый, похожий на лунный. Сегодня ночью нет луны. Он вспомнил о дайцзи в Ма-вае. Если бы он пошел с ней, возможно, он бы остался жив и вернулся в другое время, не в это, не к этим двум чашкам вина на столике.

Он внезапно вспомнил рассказы о том, что некоторые, когда перед ними распахиваются высокие двери, перед тем, как перейти туда, видят свет другого мира, того, куда они отправляются.

Двери. Дверь камеры открыта, как и дверь дальше по коридору, так сказал Хан Сень. Вот накидка с капюшоном, чтобы скрыть его. Он знает, как уйти из города. Каждый разбойник, если хоть чего-то стоит, знает, как это сделать.

Он посмотрел на две чашки с вином. «Две сразу – быстрее», – сказал Сень. «Наша жизнь принадлежит не только нам», – сказал он.

Неплохой человек. Хороший, приходится признать. Он знал хороших людей. Он вспомнил о своих друзьях, о ветре в лицо на скаку, об ожидании рассвета и сражения, о бьющемся в такие моменты сердце. Вкус хорошего вина. Даже плохого вина иногда. Бамбуковый лес, лучи солнца сквозь листья, бамбуковый меч. Руку матери в своих волосах.

Может ли жить человек, если откажется от самого себя? А если он попытается это сделать, и его в конце концов найдут? Что произойдет тогда? Погибнет ли все? Станет ли ложью? Но разве человек, ставший разбойником, не может спрятаться в такой большой стране, какой до сих пор остается Катай, даже потеряв так много? Он подумал о Катае. Перед его мысленным взором возник образ огромной империи, будто он летел над ней, подобно богу, среди звезд, и видел землю далеко внизу, потерянные реки и горы, которые, может быть, когда-нибудь снова обретут.

Потом он подумал о Шань, о найденной женщине, потрясающей незаслуженной, настоящей, и о любви. Даже здесь и сейчас он слышал ее голос. Иногда в мире есть нежность.

В конце он подумал об отце. Далеко-далеко на западе, дома. Там, где начинались все реки. Он так давно его не видел. Мечты могут увести мужчину из дома. Честь и долг, гордость и любовь, он думал о них. «Ты старался в жизни поступать правильно», – подумал он. Он взял ближайшую к нему чашку.

Тело Жэнь Дайяня так и не нашли. Это должно было сделать невозможным создание его усыпальницы, культа, чего-то такого, что могло бы помешать двору и его намерениям в этом вопросе.

Но отсутствие тела может также вызвать появление легенд, сказаний, так как у нас свои потребности и желания в отношении героев. И поэтому появились гробницы и алтари по всему Катаю, – со статуями командующего – на коне или стоящего с мечом. Часто у этих гробниц была также статуя стоящего на коленях человека в оковах, склонившего голову: Хан Сеня, злого первого министра, который убил героя (прислал яд, или убийцу с кинжалом) против воли и желания светлейшего императора Чжицзэна, основатели и спасителя Южной двенадцатой династии.

Из поколения в поколение люди, приходящие к этим усыпальницам, чтобы почтить память главнокомандующего Жэня или просить его дух помочь разрешить их собственные проблемы, плевали на коленопреклоненную фигуру Хан Сеня.

История не всегда добра и справедлива.

В центре легенд о Жэнь Дайяне лежала история о том, как командующий встретился с дайцзи и как он устоял против нее из чувства долга и преданности империи, а она заклеймила его словами его верности Катаю.

На основании этой истории некоторые потом поверили, что она похитила его из камеры, спасла от смерти, и он мог жить в другое время или даже в их время. Другие, настроенные скептически, указывали, что нет ни одной истории, где бы говорилось о вмешательстве женщины-лисы, чтобы помочь смертному. Это не в их обычаях. А на это им отвечали: был ли какой-нибудь смертный отмечен так, как Жэнь Дайянь?

Было также известно, что любимая всеми поэтесса Линь Шань покинула поместье «Восточный склон», где жила, вскоре после смерти Лу Чэня и его брата, и уехала в повозке всего с одним спутником. В самом этом факте не было ничего необычного – она была их гостьей, присутствие братьев поддерживало ее, а она, несомненно, скрашивала жизнь их обоих.

Но ходили также слухи, что она отправилась в тот день далеко на запад, в Сэчэнь, где у нее не было никого из родственников, и это считали загадочным. Если только не вспомнить, с торжеством доказывали сторонники этой теории, что она была очень тесно связана с Жэнь Дайянем, а он был родом с запада.

Подробности ее жизни остались неизвестными миру. Такое случается с теми, кто живет неприметно, но все-таки… это заставляет задуматься, не так ли? Ее стихи и песни остались жить, их собирали, часто печатали, часто исполняли, их любили, и они сохранились – это другая разновидность бессмертия.

Именно Линь Шань, разумеется, написала песню «Звездная река», которую пели матери, укачивая своих малышей; которую дети учили в школе, а мужчины пели, идя за водяными буйволами с плугом; которую куртизанки исполняли в сопровождении пипы в комнатах под красными фонарями; которую женщины напевали для себя на балконах над фонтанами; или любовники пели друг другу в темноте сада и клялись, что печальная судьба, описанная в этой песне, никогда не станет их судьбой.

Ходили также легенды о ее сыне. У нас свои страстные желания.

Деревня Шэнду на западе, за устьями рек и гиббонами, также стала священным местом, местом паломничества, так как именно там родился Жэнь Дайянь, преданный до конца. Там можно найти ухоженную могилу его отца и его матери.

Реки и горы можно потерять, отвоевать, снова потерять. По большей части они продолжают существовать.

Мы не боги. Мы совершаем ошибки. Мы живем не очень долго.

Иногда кто-нибудь растирает тушь, смешивает ее с водой, кладет бумагу, берет кисть и описывает наше время, наши дни, и нам дается еще одна жизнь в этих словах.