Защитник Отечества Корчевский Юрий
Света в доме не было, я и в потёмках ориентировался хорошо в знакомой обстановке, а опричники, коли проникнут в дом, пусть помучаются.
Надо посмотреть, что делается во дворе. Прошёл в трапезную; задняя стена была без окон, выходила во двор. Думаю, противник мой не так глуп, чтобы охранять глухую заднюю стену дома. Будут у окон – меня поймать, если сбежать попытаюсь, самим пролезть. Вжался в стену и вышел во двор. И в самом деле – никого, но за углом слышна возня, тихий разговор. Осторожно, по-тихому вытащил саблю и заглянул за угол. У выбитого окна кухни собралось человек пять, подсаживали опричника с секирой в проём. Я бросился на врага и стал рубить налево и направо, застав их врасплох – никто даже саблю из ножен не вытащил. Удар, удар, удар, ещё один.
Из-за угла на крики выбежали с саблями наголо ещё несколько человек. Чёрт с ними – я забежал за угол, и, пока меня не видели, прошёл сквозь стену в дом. Представляю их рожи, когда они завернут за угол, а тут – никого. Я ухмыльнулся. Отминусуем ещё троих – четвёртого только зацепил; хорошо зацепил, но не смертельно.
Чу! В доме уже кто-то есть, но уж точно не друг, натыкается на мебель в потёмках, тихо ругается. Давай-давай – ругайся, мне так слышнее. Я встал в коридоре, рядом с распахнутой дверью и, когда опричник вышел в коридор, причём он перестраховался – ткнул саблей влево и вправо от двери – я прошёл сквозь стену и зашёл ему за спину. Видимо, он что-то почувствовал, попытался повернуться, но мой клинок уже был в его теле. Я подхватил падающее тело и опустил на пол – не стоит привлекать внимание, вдруг он не один. И точно, из соседней комнаты, где раньше спала Варвара, послышались шаги.
– Анисим, нашёл кого-нибудь?
Я цыкнул языком. По голосу меня сразу разоблачат. Спокойно сделал пару шагов к врагу и всадил ему нож в голову, снизу, через челюсть, достав до мозга. Опричник рухнул. Я ощупал тела – оба без кольчуг. Уже хорошо, ведь и убитые мной ранее тоже были без кольчуг. Это облегчало дело – можно смело бить в грудную клетку, а не только в шею и голову. Пожалел всё ж таки царь-батюшка кольчуг да шлёмов для слуг своих. Метёлками вот снабдил, а железа пожалел, понадеявшись на имя своё царское.
Постоял, прислушиваясь. В доме тишина, но вокруг дома какая-то подозрительная возня: надо пойти, поглядеть. Снова через заднюю глухую стену вышел, заглянул за угол. Вот суки! Они из бани таскали дрова и обкладывали дом. Поджечь хотят! Дома мне было жалко, да и имени своего тоже – продал я дом, так неужели армянину достанутся головёшки? Слово ведь я дал, держать надо.
Саблю в ножны, достал из-за пояса топор, выскочил, как чёрт из табакерки. Удар в спину одному – наповал, другому всадил в голову так, что и выдернуть назад не смог. Выхватил саблю, но и остальные опричники, пока я рубил топором, не дремали, бросились скопом ко мне, только мешая друг другу. Удар, защита, отбил направленный в живот удар. На обратном движении снёс пол-лица у врага, сам уколол в живот того, что напирал справа.
Опричники расступились, и вперёд вышли двое. У обоих в руках секиры – такие топорики на длинных древках, как у сулицы. Хреново. Саблей я их не достану, а вот они секирами могут. Я выхватил метательный нож, метнул, удачно – в глаз, но второй успел полоснуть меня, пусть и вскользь, по ноге. Голень обожгло болью, в сапог поползла тёплая струйка. Я метнулся за угол и прошёл сквозь стену. Через разбитое окно были слышны крики:
– Ну-ко, робяты, подсвети факелом! Да он ранен, вот кровь его!
– А куды же он девался?
Пока они недоумевали – куда я исчез, я оторвал от холстины длинную полосу и, не снимая штанины, перевязал себя. Сейчас на рану смотреть некогда – кость не перебита, ходить можно. Коли сосуд крупный не задет, кровь скоро остановится.
Во мне нарастали гнев, ярость, раздражение на фоне усиливающейся боли в ноге. В чём моя вина? Почему целая орава царских дармоедов и охальников хотят меня убить в моём же доме? Я подошёл к выбитому окну и испытал внутри такое же ощущение, как и тогда, когда освобождал от литвинов пленных. Выглянул наружу – точно! Факел горит, а люди – застыли, как скульптуры.
Одним прыжком я выбрался во двор, вихрем пролетел между опричниками, острой дамасской сабелькой отсекая руки, ноги, головы. Я торопился, не зная, сколько мне отпущено времени – минута, две? К моему удивлению, опричников оставалось не так и много, десятка полтора-два. Когда я закончил бойню, саблю густо покрывала кровь. Все ещё стояли на тех местах и в тех позах, где их застигла смерть.
Я присел на крыльцо, затем подскочил и бросился к опричнику, что держал факел. Сейчас он начнёт падать, и факел точнёхонько упадёт на приготовленные дрова. Я выдернул факел из его руки и затоптал.
Тишина и темнота. Вдруг – как будто из ушей вытащили пробки – хрипы умирающих, звук льющейся крови. Успел, но время опять вернулось в своё прежнее русло. А из меня как стержень вынули. Устало обошёл двор, зашёл в дом. Нигде никакого шевеления, одни мёртвые тела. Ну что ж, вы пришли за моей жизнью – тогда должны быть готовы отдать свою, всё честно.
Делать мне здесь больше нечего. Я через силу пошёл на улицу – усталость сковывала движения. Еле взобрался на лошадь опричника, отдышался и направился на пристань. Кушать хотелось ужасно.
Кое-как, чуть не падая с лошади – навалившаяся усталость сказывалась ли или кровопотеря – но, с трудом удерживаясь в седле, добрался до пристани, отыскал ушкуй, бросил лошадь с метлой и собачьей головой у седла прямо на пирсе. На кораблике не спали, ждали меня. Двое матросов выбежали по сходням, помогли подняться на корабль – сам бы я, наверное, и не смог.
– Всё, хозяин. Мои на борту?
– Да, на борту, мы помогли поднять вещи, разместили женщин.
– Отчаливай.
– Может, до утра подождём, ночь всё-таки?
– Отчаливай! Хочешь, чтобы они приехали?
В свете факелов метла выглядела зловеще, а запах тухлятины от собачьей головы ощущался даже на судне. Дважды купцу объяснять не потребовалось, раздались команды, сбросили причальные концы, и на вёслах судно отвалило от берега. Ко мне тут же подбежали мои женщины. Дарья мельком оглядела меня:
– Ты ранен?
– Задело немного.
Я опёрся на плечо Дарьи, проковылял к шатру на носу судна, где разместились женщины, упал на коврик, предусмотрительно взятый Дарьей.
– Даша, дай поесть и попить.
– Сейчас, сейчас!
Женщины засуетились, доставая из узлов и корзинок взятые из дома припасы. Я жадно схватил пирог и, почти не прожёвывая, глотал. Мне было стыдно, но голод я ощущал такой, что готов был забыть про приличия. Дарья внимательно вглядывалась в моё лицо, затем сказала:
– Такое чувство, что ты сильно похудел.
– Это правда.
Я сам чувствовал, что штаны на мне болтаются, и в ремне пора делать лишнюю дырку. Уполовинил запас продуктов, выпил почти весь кувшин сыта и откинулся на коврик. Спать, теперь спать.
Проснулся я поздно, когда солнце стояло уже высоко. Мерно билась о борт судна вода, слегка покачивало. Если бы не саднящая боль в ноге, то я бы сказал, что в остальном я чувствовал себя хорошо.
Надо осмотреть рану. Я позвал Дарью, перерезал холстину, стянул штаны. Пропитавшаяся кровью штанина присохла к ране; матерясь сквозь стиснутые зубы, я резко дёрнул. Из-под сорванной корочки снова заструилась кровь. Рана небольшая – как раз по ширине лезвия секиры, но глубокая. Даша порылась в вещах, достала чистую тряпицу, разорвала, довольно умело сделала перевязку. В узлах были найдены чистые штаны, и я переоделся. Вылез из шатра, встал на ноги. Терпимо. Бегать какое-то время не смогу, но ходить можно.
Пошёл к купцу, узнать – где мы находимся. Завидев меня, купчина раскинул руки, сам пошёл навстречу и обнял.
– Хорошо, что живой, вчера я видал – нога замотана холстиной. Ранен?
– Да, в ногу.
Купец помялся.
– Так ты вчера опричников пощипал?
– Пришлось.
– Всё же слуги государевы.
Чувствовалось в его словах некоторое осуждение.
– Когда с ними столкнешься, самому захочется саблю или кистень в руки взять.
Купец перекрестился:
– Упаси Господь! Сколько же их было?
– Не считал, думаю – десятка четыре.
– А как же ты ушёл?
– Их побил, сел на лошадь – и на ушкуй.
– Что, всех до смерти? – у купца от удивления глаза на лоб полезли.
– Всех.
– Один супротив четырёх десятков – и всех одолел?
– Выходит, что так.
– Кабы не знал о тебе – ни в жизнь бы не поверил.
Купец уважительно меня оглядел.
– И не богатырь вроде, а поди-ка – четыре десятка! Скажи кому – не поверят.
– Не говори никому, не надо. Скоро и до Нова города доберутся, ещё кровавыми слезами все умоются.
Купец перекрестился: – Не дай Бог! Ладненько, иди, отдыхай, пока до города доберёмся, глядишь – и рана заживёт.
Плавание проходило спокойно, я старался не нагружать ногу, сидел, лежал, немного ходил. Рана постепенно затягивалась.
Через две недели пришли в Новгород, остановились на постоялом дворе. Авдей не подвёл, сдержал слово – нашёл хороший дом в два поверха с обширным двором. Начали обживаться. Дарье дом понравился – он был больше, крепче, и местоположение удачным – торг и церковь недалеко. Теперь надо было подумать и о деле.
Сколько денег не имей, они обладают противным свойством – когда-нибудь кончаться. Можно продолжать уже знакомое ремесло – охрану судов или купеческих обозов, но всю жизнь везти не может. Когда-нибудь судьба отвернётся, и Даша даже не узнает, где меня похоронят. Нет, надо подбирать дело поспокойней. Торговец из меня тоже никакой; в этом деле нюх иметь надо – что купить и где продать, по какой цене. Был бы банк – вложил деньги и жил на проценты. Для начала решил делать хлебное вино, говоря по-современному – водку. В Москве я же организовал дело, пусть и небольшое.
Во дворе – благо места было много – нанятые плотники поставили низкую избу, кузнецы по моему заказу сделали самогонные аппараты, у углежогов купил древесного угля для очистки, нанял рабочих, и дело пошло. На первых порах пришлось посуетиться – сбыт, доставка, неувязки при изготовлении, но постепенно всё пошло как надо. По мере развития пошла и прибыль.
Оценив масштаб, Авдей в разговоре намекал, что не прочь войти в долю. Но у меня зрел другой план. Нельзя все яйца класть в одну корзину – я задумал создать несколько различных производств, не связанных между собой. Пусть каждое приносит небольшую прибыль, но в итоге, стекаясь в один общий кошелёк, обеспечит нам безбедное существование.
Всё обдумав, построил на участке небольшую кузню из камня, где нанятые рабочие лили в формы – оловянные, бронзовые, даже небольшие партии серебряных пуговиц. Вроде мелочь, но до сих пор пуговицы на одежде носили только богатые, все они были ручной работы и дороги. Люд средней руки имел вместо пуговиц деревянные круглые палочки, народ попроще – завязки. Модели я придумал сам, с разным рисунком и разной величины. Вначале товар не шёл, и я думал, что просчитался, но спасли дело иноземцы. Увидев в лавке на торгу богатый выбор пуговиц, скупили почти весь товар, и в следующий приезд уже щеголяли в одежде с новыми пуговицами. Глядя на них, потянулись покупать купцы и зажиточные люди, новгородские модницы. Постепенно дело наладилось, я даже несколько расширил литейку.
После бегства из Москвы прошло уже полгода, и те события стали забываться, как в городе заговорили, что приехал новый наместник от государя, а с ним – целый отряд опричников, распугивая богомольных старушек своим непотребным видом. Мне они пока не мешали, и я старался не обращать внимания на проезжающих мимо опричников. Правда было, было желание выхватить саблю и унять гордыню слуг царёвых, укоротив на голову тех, кто красовался на конях. Но я следовал старой русской пословице – не буди лихо, пока оно тихо.
День шёл за днём, я был занят своим делом – задумал сахарный завод. Свёклы на полях вокруг много – правда, сорта не сахарные, так это поискать надо. А пока искал подходящее помещение. Для чанов нужна была листовая медь или латунь – товар редкий и недешёвый. Пришлось идти на торг.
На площади перед торгом было полно народа – в принципе – ничего удивительного, больше бывает, и я сначала не обратил на толпу внимания. Но предо мной вдруг появился конный опричник, сказав, чтобы я обошёл толпу стороной. Что такое, зачем людей собрали – непонятно. Сбоку раздался женский вскрик: – Хозяин! – Голос знакомый. Я стал вглядываться – да это же Варвара! Её-то как туда занесло?
Варя, увидев меня, стала пробиваться ближе. Я обратился к опричнику:
– Это женщина – моя прислуга, в чём её вина?
– Отойди, я делаю, что мне велено.
– Где твой начальник?
Опричник показал на мужика в сером зипуне. Я подошёл к нему:
– Здесь моя женщина, в чём её вина, за что её в толпе держат?
Опричник оглядел меня пренебрежительным взглядом, лениво процедил:
– Пошёл прочь, пока самого не трогаем, собака новгородская. – И сплюнул мне под ноги.
Такого я не потерплю. Выхватив саблю, я отрубил ему ногу и, пока он не свалился с лошади, пырнул его остриём в живот. Я с удовольствием снёс бы ему голову, но не мог верховому дотянуться до шеи. Толпа ахнула и притихла. Отойдя от неожиданности, ко мне ринулись опричники. Хоть и выучка у них неважная, однако пешему против конного плохо, а тут четверо кинулись. Толпа, лишённая полного оцепления, стала разбегаться, мешая конным пробиться ко мне – возникла давка, падали люди, кони вставали на дыбы и тоже падали, оступившись на телах. Ждать, когда до меня доберутся, я не стал, тоже принялся пробиваться к своей улице, высматривая – где опричники и пытаясь отыскать взглядом Варвару. Куда там – в такой-то толчее?
Я уже добежал до начала своей улицы, как сзади послышался топот копыт. Явно по мою душу, обернулся – точно! Один из опричников, самый шустрый, пробился сквозь толпу и настигал, обнажив саблю. Подпустив его поближе, когда опричник уже заносил саблю для удара, я тыльной стороной сабли ударил лошадь по морде. От боли и испуга бедное животное встало на дыбы. Чтобы удержаться и не упасть, опричник бросил саблю и обеими руками ухватился за лошадиную шею. Ну как пропустить такую возможность? Я саблей от души рубанул по голени. Опричник заорал благим матом, часть ноги с сапогом осталась в стремени, кровь хлестала из обрубка. Добивать этого урода я не стал, хотя мог – сабля его валялась на дороге, сам он был в шоке и беззащитен. Это ему не беззащитных баб да безоружных мужиков на площадь сгонять да изгаляться.
Быстрым шагом я прошёл несколько домов, свернул в приоткрытую калитку, перемахнул через один забор, другой – и оказался в собственном дворе. Фу, можно перевести дух.
Во двор, через калитку забежала Варвара. Увидела меня, бросилась на шею.
– Целый!
– А что мне сделается?
– Видела я, как ты нехристя порубил, остальные к тебе кинулись, весь народ и разбежался.
– Как ты туда попала, за что?
– На торг пошла, за капустой и мукой, нехристи на конях весь народ согнали, насмехались, говорили, что всех утопят в Волхове. Я так испугалась – прямо ужас. Повезло мне, тебя увидела да окликнула, а то бы раков уже кормила.
Чёрт знает что творится. В Москве опричники больше шастали по боярам да дворянам, кто царю неугоден был, но здесь-то? Чем простой народ наместнику не угодил? В чём их вина? Уж точно никаких интриг или измены в простом народе не было, никак наместник устрашить Новгород хочет?
Учитывая, что на площади меня многие видели, и предатель всегда найдётся, скажет опричникам – кто я такой и где живу, действовать надо быстро. Хорошо бы их всех убрать, разом. В голове созрела идея – сжечь их всех, ведь живут они рядом с домом наместника, в воинской избе – нечто вроде казармы. Пожары случаются часто – дома деревянные, особо никто не забеспокоится.
Сразу возникла мысль – как это осуществить? Наверняка у них дозорные стоят – это проблема небольшая, снять их можно. Как избу поджечь, причём – со всех сторон, да не дать им выскочить? В первую очередь – как и чем обложить избу, чтобы полыхнула? Хворостом – несерьёзно, это не один воз надо привезти и перетаскать, отпадает. Бензинчика бы, да где его взять. Вдруг сообразил – продают земляное масло, это же сырая нефть. Сгодится.
Я нанял вездесущих мальчишек, пообещал по медной полушке, и через час у меня было около двадцати литров нефти. Сам выходить в город я не рискнул. Опричники сейчас злые, как потревоженные в улье пчёлы.
Приготовил метательные ножи, проверил саблю – легко ли вынимается из ножен, слил нефть в два больших кувшина, подумал немного и сунул в карман несколько больших гвоздей. Если дверь в избе открывается наружу, как это и бывает в русских избах, то сразу после поджога её можно заколотить; оконца обычно маленькие, чтобы в суровые зимы тепло не уходило – не всякий человек сможет пролезть.
С трудом дождался темноты. Опоясался саблей, заткнул за пояс ножи, в обе руки взял по кувшину с нефтью. Опа! Чуть не забыл кресало. Хорошо бы я выглядел, коли поджечь было бы нечем.
По тёмным улицам направился к воинской избе. Хорошо, что уличные сторожа ходили с трещотками, их слышно было далеко, я вполне успевал спрятаться. Не убивать же мне ни в чём не повинных людей, чтобы избавиться от свидетелей?
Вот и забор, за ним виднеется крыша воинской избы. А где же дозорные? Я просунул голову сквозь забор. Так, один у крыльца дурью мается, второй – у ворот. Всё? Похоже на то. Только я приготовил ножи для метания, как из-за угла вышел третий. Прокол, всё мероприятие могло сорваться. Плохо, Юра, плохо. Единственное, что меня извиняло – то, что я один и времени на разведку и подготовку не было. Немного надо подождать – похоже, третий не стоит на месте, патрулирует участок.
Дождался, пока третий снова зайдёт за угол, дал ему время отойти, прошёл сквозь забор. Бегом кинулся к крыльцу, всадил нож в шею дозорному, мгновенно развернулся и метнул другой нож в грудь второму, что начал вытаскивать саблю. Оба свалились на землю. Пока тихо. Я тихонько подошёл к углу избы и затаился.
Третий не заставил себя ждать – сначала послышались мерные шаги, затем он показался из-за угла. Я просто всадил ему саблю в грудь, провернув в ране для надёжности. Он попытался крикнуть, открыл рот, но лишь засипел; ртом хлынула кровь, ноги подогнулись, он упал. Быстрей назад. Прошёл сквозь стену, взял оба кувшина с нефтью, отворил калитку у ворот, спокойно вернулся во двор. Взяв один кувшин, пробежал вдоль стены избы, обильно поливая нижние брёвна. Чуть-чуть не рассчитал, до угла не хватило нескольких шагов. Заглянул за угол – отлично, стена глухая, ожидать отсюда побега или нападения не стоит.
Взял второй кувшин и облил вторую стену. Срезал кожаные петли с калитки и подтащил её к двери избы. Встав на четвереньки, обшарил руками двор и нашёл камень. Теперь поджигать! Повозившись немного, поджёг одну сторону, метнулся на вторую, поджёг и её. Теперь быстрота решала всё.
Подняв калитку и приложив поперёк двери, ударами камня вогнал по паре гвоздей на каждую сторону. Только теперь дверь попытались отворить изнутри. Как бы не так. Я ещё вогнал по гвоздю на каждую сторону, чуть не отбив себе пальцы – камень всё-таки, не молоток, неудобно. Гвозди-сотка держали надёжно. Изнутри раздалось несколько сильных ударов – по видимому, били ногой, послышались крики – увидели, стало быть, отсветы пожара. Сейчас самое слабое место – дверь. Если найдётся кто поопытней – возьмут лавку, используют вместо тарана, вышибут с разгона дверь – тогда мне надо будет уносить ноги.
Парочку опричников я сегодня вывел из строя на площади, троих убрал у избы – всё равно их оставалось три с половиной десятка. Многовато на одного, надо оборонять дверь. Я уже успел взглянуть на окна, когда поливал нефтью стены – только подросток пролезет. Что же придумать? А, была не была, если моя возьмёт, то свидетелей не будет.
Я прошёл сквозь стену. В темноте и суматохе на меня никто не обратил внимания. Самому ближнему всадил поясной нож в спину, другому – саблю в бок, хорошо всадил, по самую гарду. Рядом появился ещё один, белея в темноте нательной рубахой. Рраз! Голова с плеч, ещё одного – саблей в живот. Последний поднял крик. Паника в избе усилилась. Я предпочёл убраться назад, во двор. Ух ты! Стены уже занялись, освещая двор. Не горела только задняя, глухая стена, и передняя, с забитой дверью. Так что и проникать мне можно только с переднего или заднего торца.
Я обежал здание, просунул голову сквозь стену. Среди опричников нашёлся организатор, зажгли пару факелов, от них и через оконца было в избе относительно светло. Все сгрудились около убитых, не понимая – кто их убил. Внутри ведь все свои. Высокий костлявый мужик – видимо, старший – это тоже понял. Он с факелом осмотрел своих: все лица знакомые, чужих не видно.
– Робяты, здесь где-то он, уйти не мог, двери заперты. Обыщите все, каждый угол, под каждую лавку загляните!
Пора уходить, тихо, не прощаясь, по-английски. Но вы не расстраивайтесь, ребята, я ещё вернусь, совсем скоро. Я прошёл сквозь стену. За забором раздавались крики, собирались соседи с вёдрами, топорами. Пожар в деревянном городе – страшное дело, и тушить его собирались со всех ближних домов и даже соседних улиц. Но этот пожар никто не торопился тушить – памятуя сегодняшние события на площади, посматривали только, чтобы огонь не перекинулся на забор, а с него – на соседние постройки. Ну и славно. Вот только оборонять переднюю часть, с дверью, теперь будет сложнее, на виду-то.
Начало заволакивать дымом – это мне на руку. За дымом я прошёл сквозь переднюю стену, к своему удивлению увидев перед собой трёх опричников, среди них – старшего, высокого и костлявого. У опричников от удивления поотвисали челюсти и выпучились глаза. Сориентировавшись, я решил нагнать страху и заорал:
– Дьявол меня послал за вашими грешными душами! Гореть вам в огне на земле и на небе! Отвернулся Всевышний от вас за грехи!
Опричники бросили оружие, как по команде, упали на колени и стали креститься, приговаривая:
– Чур меня, чур! Изыди, дьявол!
Я страшно завыл – так, что у самого мурашки по коже побежали, подскочил к ним и стал срубать головы, как кочаны капусты. Никто не сделал даже попытки защищаться. Дым вовсю проникал уже в избу, но слуги государевы не думали о достойном отпоре – каждый искал выход из опасной ситуации.
К двери уже не ломились, видя кучу трупов перед нею. Несколько человек секирой пытались расширить окно в избе. Да только секира – не плотницкий топор, кроме того – избу делали из дуба, всерьёз. Флаг вам в руки, мужики. Задохнётесь раньше, чем что-то получится.
Из клубов дыма выбегали кашляющие люди, и я их рубил без жалости. Недобитые, раненые отползали от меня к глухой стене. Раздавались крики, суета и паника охватили всех.
Я двинулся по центру – слева и справа были лежанки для опричников. Наткнувшись в дыму на противника, колол, резал, рубил. Дышать стало трудно, я сам стал кашлять – пора уходить, отравлюсь. Я решил выходить через переднюю стену, до противоположной – далеко, в дыму найдётся ещё какой-нибудь смельчак с сабелькой, ударит чужака в бок, а на мне кольчуги нет.
Вышел и чуть не поплатился. Ко мне подскочил мужик с оглоблей и замахнулся:
– Умри, бисово отродье!
– Стой, ты что, обознался? Я же свой!
Мужик вгляделся, заулыбался:
– Так это ж ты на площади…
Я прикрыл его рот рукой:
– Не надо об этом.
Мужик опустил оглоблю:
– Извиняй, не узнал в дыму. Ты как здесь?
– Да как и ты!
– Пожар – не твоих ли рук дело?
– Бог их наказал, не я.
Мужик ухмыльнулся и исчез в дыму. В дверь больше не ломились, и я отбежал. Жар становился нестерпимым, занялась крыша, угольки стали долетать до забора, и толпа зевак кинулась заливать водой забор и стоящие за ним постройки, понимая, что нельзя дать огню перекинуться на другие дома, тогда – катастрофа городского масштаба.
Крики из избы стихли, всё – можно уходить, не стоит светиться.
С чувством выполненного долга вернулся домой, умылся из бочки, что стояла на заднем дворе, прошёл в дом, поднялся в спальню, разделся в потёмках и нырнул в постель, под бочок к спящей Дарье.
Утром меня разбудил Авдей. Даша уже встала и теперь выглядывала из-за плеча купца.
– У нас деловой разговор, – молвил Авдей, и Дарья ушла.
Купец закрыл дверь, уселся на лавке.
– Новости слышал?
– Когда бы я успел, ты же сам меня разбудил?
Купец подозрительно на меня посмотрел, поднялся, подошёл к моей одежде, поднял, понюхал: – Дымом пахнет!
– И что?
– А то, пожар ночью случился, воинская изба сгорела, дотла, хорошо – на другие дома не перекинулось. И людишки в ней, которые с наместником из Москвы пришли, тоже сгорели, все.
– Ай-яй-яй! Беда какая!
– Юра! Ты меня за дурака держишь? Я как узнал утречком о пожаре, туда сходил.
– Я спал, я ни при чём.
– Знаешь, какое интересное дело – не все задохнулись или сгорели.
Меня пробил пот:
– Что, живые есть?
– А что ты так забеспокоился? Нет, живых нет, да только дозорные, что рядом с избой были – не сгорели, все убиты были; выходит, пожар – не случайность.
– Ужас какой! Беда, ох, беда.
– Хватит придуриваться, ежели твоих рук дело – скажи.
– Тебе от моих слов легче будет?
– Не увиливай.
– Да, моих рук это дело, не могу смотреть, как над людьми безвинными всякая погань измывается. Вчера на площади служанку мою вместе с другими жителями под саблей держали. Знаешь, что они удумали? Утопить всех в Волхове!
Купец перекрестился:
– Значит, и на площади ты был?!
– Я.
– Вот я и чувствую – рука знакомая. У меня на площади дочка была, тоже могла в Волхове оказаться. Домой прибежала – от страха трясётся вся, когда отпоили – рассказала, как было. Я на тебя сразу подумал, хотел сегодня придти, предупредить, что узнали тебя многие. У меня в лесу заимка есть, хотел предложить на время туда перебраться, да тут – пожар, не осталось никого из опричников, некому ловить. От всего народа поклон и благодарность тебе, суровый ты мужик и воин справный.
– Авдей, только не рассказывай никому.
– Не расскажу, сам понимаю. А одёжу свою сожги, она не только дымом пахнет – вся в пятнах крови; не приведи, Господь – дознание учинят, тот же наместник.
– Понял, Авдей, спасибо, что предупредил.
Купец поднялся и ушёл. Я оделся в чистое, скомкал верхнее своё одеяние, вышел во двор и в литейке для пуговиц сжёг одежду. Саблю отмыл как следует в бочке с водой. Эх, нож поясной покупать теперь надо, хороший ножик был.
Не успел в дом зайти – в калитку стук. Я распахнул её: у калитки стоял слуга Авдея, запыхавшийся от быстрого бега.
– Авдей просил к дому наместника, быстрее.
– Случилось чего?
– Не знаю, толпа собралась.
Одеваться не пришлось – сабля на поясе; я рванул бежать. Авдей просто так просить не будет, значит – нужда.
Вывернул из-за угла – ого! Всё пространство перед домом и даже переулок сбоку были заполнены народом. Люди возмущались, кричали женщины. Где же Авдей?
Я влез на забор, с него перепрыгнул на дерево. Ага, вот и он, почти в передних рядах. Да мне же не протолкаться. Там явно эпицентр событий, что-то происходит, люди размахивают руками.
Я спрыгнул с дерева, попытался растолкать толпу – бесполезно. Ладно, придётся сквозь стены, авось, никто не увидит. Прошёл один дом, второй, через забор перелез, снова сквозь дом. Уже близко. Растолкал собравшихся, подобрался к Авдею.
– Тут я, что случилось?
– Люди собрались, из дома силой наместника вытащили, вон он – на крыльце, никак – убить хотят.
Я на мгновение задумался. Убить – это плохо. Царь Иван разгневается, войско пошлёт, много крови невинной новгородской прольётся, а наместника нового поставят, и наверняка – более жёсткого. Опричники – что? Мусор, мелочь! Сгорела изба – так по неосторожности, напились, небось, быдло, да и сгорели. Мало ли домов по городам и весям российским горят – да в той же Москве, не исключая Кремля? Надо срочно исправлять ситуацию.
Я пробился вперёд. На ступеньках сидел дородный боярин в богатых одеждах. Глаза его опасливо бегали. Понятное дело, умирать бесславно не хотелось никому, а толпа жаждала крови. Боярин уже не ждал хорошего.
Я поднялся на ступени, поднял руку. Постепенно шум стих.
– Чего шумим, вече устроили по какому-такому поводу?
Со всех сторон раздались негодующие крики: – «Утопить негодяя, как он хотел людей наших жизни лишить!»
Я повернулся к боярину.
– Ты хотел людей топить?
Боярин испуганно перекрестился:
– Нет, не хотел.
– Все слышали? Перекрестился боярин – стало быть, не врёт. Опричники посвоевольничали, так их Господь за это наказал, – я указал в сторону, где было сгоревшая воинская изба и братская могила опричников.
Глаза боярина сверкнули, в них засветилась надежда, он почуял во мне защитника.
Стоящие в толпе, в задних рядах, закричали:
– Не слушай его, народ! Топить, в Волхов его!
– Кто там топить хочет? Выходи! Только сначала меня убить придётся.
В толпе зашумели: «Да это же берсерк!» – Смелых не нашлось, никто не вышел.
– Убьёте боярина – государь наш прогневается, полки воинские пришлёт. Кто там шумит – ты готов положить голову на плаху? А может, хочешь сына в холопы отдать? Наместник – доверенное лицо государя, лицо неприкосновенное. Лишить жизни наместника – всё равно, что посла, только позором себя покроете. – Я решил выжать из ситуации всё, что можно для себя лично.
– Воинская изба случайно сгорела?
Я повернулся к боярину. Тот сначала неуверенно кивнул, потом ещё раз, уже твёрдо.
– Ну вот, видите? А новых слуг государевых боярин уже и здесь набрать может, верно?
Боярин помялся, но снова кивнул.
– Ну вот, всё и разрешилось. Можно расходиться – работа стоит, каша в печи стынет, пиво выдыхается.
Толпа ещё некоторое время недовольно гудела, но боевой настрой уже пропал. Начали расходиться. Я повернулся к боярину.
– Извини новгородцев, сударь, но прими и мой совет – не надо попусту народ злить. Ты сейчас на волосок от смерти был, боярин!
Боярин был бледноват, утёр рукавом пот со лба.
– Как имя твоё?
– Что в имени тебе моём? Просто свободный человек Юрий!
– Должен же я государю отписать, кому жизнью обязан?
– Не стоит об этом государю писать, не царское дело – в мелочи вникать. Коли государь про каждую избу сгоревшую читать будет, ему и важными делами некогда будет заниматься. К тому же государь – человек мудрый, помазанник Божий, сразу поймёт, что ты, наместник, ошибок наделал. Как ты думаешь – ему это понравится?
Боярин покраснел.
– Умные речи ведёшь, да смел – не побоялся супротив толпы выйти. Пойдёшь ко мне в советники?
– Нет, боярин, у меня своё дело, привык я сам, своими руками семью кормить. Не хочу никого над собой, ты уж не серчай. Коли нужда какая будет – могу подсобить, но постоянно – нет, не по мне.
– Тогда спасибо и бывай здоров.
– И тебе того же.
Мы разошлись. Авдей ждал на другой стороне улицы.
– О чём говорили?
– В советники звал.
– А ты?
– Отказался.