Викинги – люди саги. Жизнь и нравы Сванидзе Аделаида

Структура, функции и вертикаль тинга

Скандинавский тинг — это собрание свободных и полноправных мужчин, достигших совершеннолетия и проживающих на территории, охватываемой полномочиями данного тинга. В странах, естественным ходом истории поделенных на области, или «земли»-ланды (лёги), будь то острова и полуострова Дании или бывшие территории племен, населявших Швецию. Так, в Швеции свой тинг имел каждый ланд: Упланд, Сёдерманланд, Западный Гёталанд и т. д. Главный тинг Швеции проходил в окрестностях Упсалы, на лугу Мура.

В Дании это были тинги Зеландии, Северной и Южной Ютландии, Сконе и т. д. Главный тинг датчан собирался в Хлейдре — древней резиденции конунгов (совр. Лайре, около города Роскилле, остров Зеландия).

В Норвегии, поделенной на так называемые четверти или четыре правовые области-лёги, свой тинг был в каждой из них. Гулатинг, который собирался на острове Гула в Согнефьорде, на юго-западе страны, в области Вестланн, и Фростатинг, собиравшийся в области Трёндалег, в Трандхейме, были самыми авторитетными на северо-западе страны и действовали еще в середине X в. («Сага о Хаконе Добром»). Эйдсиватинг, или Эйратинг, который собирался на востоке, в Упплёнде, в районе города Каупанга, в пункте Эйрар, рядом с устьем реки Нид[1625], существовал еще в начале XI в. («Сага об Олаве Святом»). Боргартинг действовал на юго-западе страны, в районе Осло-фьорда, хотя впервые упоминается примерно в первой трети XIII в. Эйратинг, судя по сагам, был главным в Норвегии. Пограничная область Емтланд, впоследствии ставшая шведской, имела свой тинг и своего лагмана.

Ланды и лёги делились на более мелкие территории — сотни, в каждой собирался свой тинг. В гётских землях Швеции и на оострове Эланд это были херады, которые делились на четверти-фьердунги, в свейских областях — хундари. Лёги Норвегии делились на фюльки, которых в разное время и в разных районах было от 3 до 12; но, например, на востоке страны деление на фюльки вообще появилось только в XIII в., там больше было принято деление на сотни-херады, как и в Южной Швеции. Административно-судебные округа обычно составляли территории, унаследованные от племен и племенных союзов, имена которых сохранились в наименованиях ландов. Поэтому округа были достаточно единообразными (гомогенными) по этнокультурному составу и политически сплоченными.

В Исландии, которая начала заселяться примерно в то время, когда из Каролингской империи уже вырастали Франция, Италия и германские герцогства, первопоселенец Торстейн сын Ингольва в 930 г., сразу по переезде на остров, по норвежскому образцу учредил тинг на Килевом мысе. С X в. действовало общеисландское судебно-политическое собрание-альтинг. Альтинг собирался в Юго-Западной Исландии, на Полях Тинга. Он начинался между 18 и 24 июня и длился соответственно до 8–17 июля, т. е. две недели[1626]. Для удобства жителей этой труднопроходимой страны она также была поделена на четыре правовые четверти: северную, южную, западную и восточную. Деление на «четверти», с введением судов четвертей, произошло в Исландии в 963 (или 965) г., а само решение об этом известно как «Законы Торда Ревуна»[1627]. В «Саге о Курином Торире», принадлежащей к циклу саг Боргарфьорда, решение альтинга об утверждении судов четвертей страны рассматривается как центральное событие года[1628]. Тинги четвертей собирались весной, между 7 и 27 мая, и на них разбирались обычные местные дела. Каждый скандинав знал свои тинги, от низшего до тинга «земли», куда он должен был обращаться за решением спорных вопросов и именно там ставил свою землянку. На крупных тингах хибарки земляков обычно стояли по соседству.

Позднее из-за непрерывных судебных разногласий в Исландии был организован так называемый «пятый суд» — лагретта. Туда поступали тяжбы, связанные с нарушением процедуры закона, а также спорные дела, не решенные судами четвертей. Это был именно третейский гражданско-уголовный суд, и в отличие от альтинга он не решал принципиальные политические или религиозные вопросы[1629].

Каждый ланд в Дании и Швеции и каждая «четверть» в Норвегии и Исландии составляли крупную правовую область — лагсагу, решение тинга которой было обязательным для всех ее жителей. Лагсаги, в свою очередь, делились на более мелкие образования, которые также собирали свои тинги. Естественно, тинг каждой ступени обладал своими полномочиями и функциями.

С появлением в Скандинавии церковных приходов-сокнов они взяли на себя некоторые общинные функции, в том числе судебные. Круг функций сокна оказывался шире там, где была слабее тинговая политико-правовая организация. Например, на Готланде, где не действовала шведская государственная администрация, а общеостровной тинг не сложился из-за противоречий между хуторянами и единственным городом острова, богатым и торговым ганзейским Висбю, возникла в общем нетипичная для региона ситуация. Соседские общины там совпадали с церковными приходами, и эти последние взяли на себя множество судебных дел, выходящих за пределы чисто церковных[1630].

Вопросы, связанные с тингами трех основных Скандинавских стран того времени, были твердо определены и зафиксированы сначала в обычном праве, затем в записях обычного права — областных законах XII–XIII вв., наконец, в общегосударственных земских уложениях XIII–XIV столетий, а также в разной степени отражены в грамотах начиная с XII в. До этого времени тинги действовали на основе правовых обычаев, уходящих корнями в общегерманскую древность, и обычного права, сохраняющегося в устной традиции и время от времени дополняемого новыми установлениями.

Как явствует из рассмотрения многих жизненных проблем, отраженных в сагах, тинг в эпоху викингов был у скандинавов народным органом политической и религиозной власти, а также являлся организацией по делам гражданским и уголовным.

При этом если тинги низшей инстанции имели право преимущественно с гражданскими и уголовными тяжбами, то суды ландов в Швеции и Дании, альтинга в Исландии и лёгов в Норвегии обладали более высокой компетенцией, так как на них кроме прочих обсуждались также политические дела и дела веры.

О политической и религиозной роли народного собрания достаточно много говорилось выше. Без согласия местного тинга малый король свеев в IX в. не мог разрешить проповедь миссионера Ансгария, а кардинальный вопрос о введении христианства в Исландии был решен, как мы помним, на альтинге 999/1000 г. после убедительного выступления только что избранного законоговорителя[1631]. И примерно тогда же бонды Готланда дали согласие на крещение и возведение церквей на своем острове. Помимо таких общих проблем решались и более частные, например связанные с колдовством и колдунами. Вообще, переплетение светских и церковных дел на тингах эпохи викингов уже не раз отмечалось в книге. Одна женщина, обвиненная в ведьмачестве, сумела все же оправдать себя именно на тинге[1632]; это было редкое решение для подобных дел в период внедрения христианства.

Чрезвычайно важной функцией общего тинга и тинга ландов было решение вопроса о выборе или отстранении от власти самого конунга. Об этом уже говорилось особо. Здесь достаточно напомнить, что в борьбе с датским и шведским конунгами за наследство Харальда Прекрасноволосого победу на Эйратинге, где обычно провозглашали норвежских королей, одержал Олав Святой (см. сагу о нем, гл. XXXVI–XXXVIII). И что Хакона Доброго провозгласили бонды на всех тингах Уплёнда, т. е. тингах всех трёндов[1633]. И что Магнус Слепой («Сага о Магнусе Слепом и Харальде Гилли», гл. 1) был провозглашен конунгом после своего отца Сигурда на тинге «всей страны» в Осло. Что благодаря решению тинга королем Норвегии в свое время стал Харальд Серый Плащ — вместо тингом же изгнанного за прелюбодеяния короля Сигурда. Что на Эйратинге был избран конунгом Олав сын Трюггви, который в 995 г. стал первым единым и христианским королем Норвегии. Что король Харальд Суровый Правитель на тинге поделил свои обширные владения, завещав Данию Свейну, а Магнусу с Харальдом — Норвегию («Сага о Харальде Суровом», гл. XXIII, XXVIII). И что Олава Шётконунга провозгласили конунгом именно на Моратинге, как это делали и 200 лет спустя, причем непременные выборы шведских королей на тингах главных ландов еще и в XV в. были далеко не формальными, — и т. д.

Королям приходилось испрашивать разрешение народного собрания и на созыв ополчения, и на сбор средств для ведения войны. Тинг в той или иной степени участвовал в принятии отдельных постановлений, особенно касающихся величины и формы налогов: ведь введение в Скандинавских странах постоянных налогов вызвало волну вооруженных выступлений в каждой из них, во главе которых стояли представители верхушки тингов. На тингах решались вопросы объявления войны и заключения мира, союза с другими странами или разрыва отношений с ними.

Мнение некоторых историков о том, что со второй половины XIII в. общие тинги теряют политические и законодательные функции, подтверждается источниками, но лишь отчасти. Уже говорилось о том, что порядок разработки и введения областных и общих законов во многом, а подчас и в основном зависел от тингов, как правило следовавших за своими лагманами. Несомненно, общественное мнение по поводу не только выборов короля, но также войны и мира, законодательных, политических, финансовых и других дел государственного управления в эпоху викингов выражалось бондами на тингах намного откровеннее и решительнее, чем в последующие времена, когда происходило укрепление и оформление государственности и, соответственно, увеличение роли королей, государственных деятелей, ленников и служащих. Но и тогда сопротивление народа каким-либо властям или их мерам начиналось с несогласия тинга.

Другое дело, что состав тинга, особенно начиная с ланда и выше, и его социальная направленность претерпели изменения, так что из собрания всех полноправных граждан, выражающего их общие интересы, он стал превращаться в собрание лишь представителей граждан и уже в эпоху викингов все больше и больше подчинялся интересам элиты. Кроме того, государственные установления, судя по сагам, все чаще принимаются королем вместе с «мудрыми людьми» королевства, лагманами и верхушкой клира. Однако при всем этом в политическом отношении народные собрания, судя по сагам, по-прежнему остаются важной альтернативой, противовесом центральной власти.

Поскольку роли тинга как источника политических и конфессиональных решений в эпоху викингов уделено внимание в предыдущих очерках, в настоящей части главное внимание обращено на тинг как судебный орган, на гражданские и уголовные дела, которыми занимались тинги, на процессуальные порядки и, конечно, на обычаи и законы, которыми руководствовались судьи и народ. Именно судебные дела составляли содержание подавляющего числа заседаний тингов.

Разумеется, устное обычное право скандинавов, основанное, как и всякое обычное право, на прецедентах, на «казусах» (случаях, примерах дел и их решений) и поэтому очень выразительное, не может быть целиком восстановлено на основании саг. Тем более ценны те материалы о конкретных судебных делах, их разбирательстве и решениях по ним, которые отражены в сагах и благодаря которым можно составить представление о порядке судопроизводства, преступлениях и наказаниях в эпоху викингов, о правовой культуре того времени.

Правовые обычаи; лагман, закон и право

Изучение правовых порядков, которые отражены в сагах, показывает, что формирование устного обычного права, которое формально господствовало по меньшей мере до середины XII–XIII в., должно было обязательно пройти через важный этап, который заключался в переходе от привычных правил и местных, подчас сугубо узких норм и обычаев — к общему обычному праву как системе относительно типичных ситуаций, которая хотя существовала в вербальной форме и состояла из прецедентов, но была уже относительно стройной правовой институцией.

Интерес, который в этом отношении представляют исландские саги, безусловно, велик, потому что они зафиксировали в исторической памяти народа именно этот переход от разнородных, подчас противоречащих друг другу или не вполне совпадающих обычаев или казусов — к обычному праву как системе, хотя и сохраняющей вербальную форму; ведь только на основе сложившегося обычного права был возможен и совершался решающий следующий переход — к записи обычного права. При этом в разной мере и до известного времени сохранялись и допускались отдельные, часто достаточно древние правовые нормы. Соответственно эволюционировали и наказания, постепенно превращаясь в принятую традицию. Консолидация права была естественным следствием оформления отдельных политических образований-земель и стала тем более необходимой после их соединения в единое государство. Иначе говоря, эволюция права от местного обычая к общему письменному закону шла рука об руку с процессами политических преобразований и появления новых властных структур.

В Норвегии записи-компиляции обычного права областей являются самыми ранними в регионе. Законы трёндов действовали, судя по «Саге о Сверрире», и в XII в. Первые записи законов Гулатинга относятся к концу XI — началу XII в., но до нас этот закон дошел лишь в записи, относящейся к правлению короля Магнуса Эрлингссона (1163–1184). Конечно, к этому времени он уже претерпел изменения и прошел не одну редакцию; наряду с архаическими установлениями он неизбежно включал в себя и ряд нововведений XII в., отражающих в том числе интересы короля и церкви. Запись законов Фростатинга также восходит к началу XII в., а к концу этого и началу следующего столетия появляются уже две разные редакции; одна из них содержит правку того же короля Магнуса Эрлингссона относительно престолонаследия, а также церковные главы, разработанные епископом Эйстейном Золотое Перо. Во время гражданских войн конца XII — начала XIII в. существовали уже две различные редакции этого закона. Еще и в 1244 г., при конунге Хаконе Хаконарсоне, единый текст не был окончательно скомпилирован из-за разногласий Хакона с архиепископом Сигурдом. Окончательная редакция относится только к 1260 г. А в 1274–1277 гг. уже появляется Ландслов — общенорвежское Уложение.

В Швеции самыми ранними записями областных законов являются Старшая редакция Вестгёталага и Гуталаг, относящиеся к 20-м гг. XIII в. В Дании такие записи принадлежат XII–XIII столетиям.

Все эти записи включают формулу «старый добрый закон», на основании которой внушается идея, что принятые законы основаны на старых, мудрых, опробованных поколениями предков традициях и имеют целью лишь кое-что исправить в старинных обычаях, придуманных «мудрейшими людьми древности». Такой подход обнаруживается во всех записях областных законов, в которых подчеркивается, что они не изменяют, не нарушают традиции народа, а только исправляют и улучшают привычные распорядки. Не случайно норвежский король Магнус, при котором был кодифицирован общий закон страны Ландслов, вошел в историю с прозвищем Исправитель Законов.

Во всех Скандинавских странах областные законы писались на родном языке, лишь некоторые их термины заимствовались из латыни, особенно по мере проникновения в Скандинавию канонического права — проникновения достаточно позднего, следовавшего в регионе за христианизацией и устроением церкви. Областные кодексы продолжали действовать в ландах еще долго после появления общих земских законодательств, впрочем, также составленных на родных языках.

Областные законы, особенно в их ранних редакциях, дают представление о тех юридических проблемах, которые решались обычным правом: вопросы собственности и форм ее отчуждения, проблемы семьи и наследования имущества, уголовные преступления и наказания, вергельды, сборы ополчения, выборы и властные полномочия короля, порядки проведения тингов, права и обязанности церкви и церковнослужителей. Главы, касающиеся церкви, в последующие общие земские законы вообще не вошли, в связи с тем, что церковь в XIV в. уже пользовалась собственными установлениями, исходящими из Рима; на местах же продолжали прибегать к главам о церкви областных законов. Но до второй половины XIII в. влияние на законодательство со стороны короны и церкви не было сколько-нибудь значительным. Конечно, саги освещают не все правовые позиции, вошедшие в кодексы, хотя отсутствие там некоторых положений вовсе не означает, что они не рассматривались на тингах в эпоху саг: ведь какие-то установления представлялись авторам кодексов как бы само собой разумеющимися.

Из материалов о формировании верховной королевской власти и Скандинавских государств в эпоху викингов явствует, что законодательная инициатива и правовые порядки, как и надзор за их исполнением, отнюдь не всегда принадлежали высшей власти. Деятельность тинга в процессе прихода королей к власти и затем осуществления этой власти показывает, что политико-законодательные функции продолжали во многом, а формально и целиком, находиться в компетенции народа, возглавляемого местной знатью. Саги свидетельствуют о том, что тинги справлялись с правовыми проблемами и законотворческой деятельностью, отнюдь не всегда прибегая к санкциям высших светских и церковных властей. Другое дело — отношение самой власти к народному суду, но об этом будет сказано ниже.

В сагах тинги фигурируют от случая к случаю, и цельная картина, подобная той, что вырисовывается из законодательства и грамот более позднего времени, возникает редко. Но тем более ценны такие описания саг, такие сюжеты, связанные с тингом, которые вошли в историческую память потомков. Их немало в сагах, где речь идет о собственно Исландии, они имеются в материалах о Норвегии, поскольку история целого ряда ее королей описана в тех же сагах. Некоторые сведения о тингах в Швеции, об отношениях там бондов и королей в эпоху викингов также содержатся как в исландских сагах, так и в «Житии св. Ансгария», и в сочинении Адама Бременского. Но при всех прочих условиях наиболее полные и многочисленные сведения о тингах дают «родовые саги», и практически ни одна из сколько-нибудь пространных саг этого типа не обходится без описания разбирательств на тингах.

Исландия, как известно, не знала государственности до своего включения в состав Норвегии в середине XIII в., хотя короли Норвегии с первых шагов создания исландского общества оказывали на население острова значительное давление. Значение, роль тингов всех степеней на острове в эпоху саг невозможно переоценить, как невозможно переоценить и обширные, хотя и довольно однообразные, сведения о судебных делах на тингах, которые в сагах содержатся. И это тем более важно, что при неизбежном, разнохарактерном и активном воздействии на Исландию со стороны соседних, уже более или менее развившихся в феодальном отношении стран, прежде всего родственной и тесно связанной с ней Норвегии, консервативность исландского общества позволяет все же представить себе народовластие, которое унаследовано там от патриархальных, догосударственных образований. Дополнения, вносимые в эту картину материалы по истории соседних государств, делают ее еще более убедительной, а само явление судебного тинга — широко представленным в традиционном мире Северной Европы.

Следующий далее материал этой части посвящен именно роли тинга как судебного органа, что составляло его повседневность. Каждая из главных правовых областей — лагсаг, лёгов, округов, фюльков — имела свои судебные полномочия, причем решения принимались по серьезным как уголовным, так и гражданским искам. Еще и в XII–XIII вв. правовая деятельность лагсаг была вполне обычной и там решались достаточно крупные дела.

Самой низшей территориально-судебной организацией в Норвегии был тинг местных правомочных жителей. В Трёндалёге, например, было 8 таких тингов. Административные округа-сюслы, которыми впоследствии управляли назначенные должностные лица — сюсламаны, своих тингов не имели. В шведских ландах помимо «третей» (например, в Вэренде, впоследствии вошедшем в Смоланд, было 12 «третей») существовало, как уже говорилось выше, характерное сотенное деление — на херады и хундари, у которых были свои тинги. Но собирались и общинные, местные тинги, где решались сугубо внутренние дела[1634]. Так же было и в Дании.

В Исландии роль тинга общины играло собрание годорда во главе с годи, которое, видимо, трансформировалось из родового в соседское; иногда в такой годорд входило несколько общин и хуторов. В Восточной четверти, например, было 9 годордов. Институт годорда в Исландии действовал с 930 г., причем в XI–XII вв. отмечается вряд ли возможная ранее практика передачи или продажи годорда другому лицу (см. выше). Вначале годордов было 39, затем 43. В связи с коррумпированностью местных судов, возглавляемых обычно знатными годи, реформой начала XI в. был, как уже говорилось, образован высший законодательный совет Исландии — лагретта, который состоял из всех годи страны. Именно лагретта выбирала теперь всеисландского старейшину — лагмана, буквально «человека права (закона)», правоохранителя и «законоговорителя», который хранил устное право, в случае необходимости возвещал его установление на альтинге и там же утверждал новые обычаи. На своем посту он должен был находиться в течение трех лет, но иногда правил и много сроков подряд[1635]. Например, глава всеисландского альтинга Снорри сын Хунбоги был лагманом пять сроков подряд (1156–1170)[1636].

Альтинг обычно собирался летом и продолжался, как говорилось выше, в течение двух недель. Весенние и осенние тинги — главные тинги четвертей — собирались весной (в мае) и осенью, через 14 дней после альтинга[1637]. Главный тинг собирался у Мыса Тингов[1638], к этому месту примыкали Синие Леса[1639].

Мыс Тингов — название, довольно характерное для мест, избираемых для проведения и традиционных местных тингов, например тинга на Мысе Тора, у западного побережья («Сага о Гуннлауге Змеином Языке», гл. V). Этот тинг был учрежден одним из первопоселенцев Торольвом Бородачом, сыном Торстейна Трескожора. Одним из его потомков был известный Сенорри Годи (см. «Сагу о людях с Песчаного Берега» и «Сагу о Гисли»)[1640]. Главным местом альтинга был Холм Тинга, или Скала Закона, служившая как бы трибуной тинга, на которую следовало подниматься выступавшим[1641]. Это место идентифицировано археологами: небольшая долина на мысе, ограниченная с одной стороны морем, а с других — скалами и лесом. Холм Тинга представлял собой группу камней, непосредственно примыкавших к скалам, и выступавшие, поднимаясь на эти камни, становились, как полагают некоторые археологи, лицом к скалам, так что их речи отражались громким эхом.

Отношение к месту проведения тингов, как и к тингу вообще, было серьезным. Люди приезжали туда загодя, ставили вокруг палатки или использовали земляные домики без крыш, которые служили им годами; в нужное время надо было только закрыть крышу и стены коврами или драпировочными тканями. Со временем, когда социальные различия между простыми бондами и знатью углубились, хёвдинги и вообще знатные господа подчас позволяли себе не соблюдать правила размещения своих палаток. Так, Снорри, один из героев «Саги об исландцах», готовясь к тяжбе на тинге, поставил свою палатку выше Скалы Закона[1642].

Без оружия на тинг обычно не выезжали[1643]. Но Поле Тинга было «местом мира», там действовал «закон мира»: на тинг полагалось являться без оружия или с так называемой «завязкой на ножнах» — символом бездействующего оружия, которое во время тинга обнажать не полагалось; копья ставили у стен палатки[1644]. Впрочем, это правило нередко нарушалось, возникали всякие схватки и стычки, начиная с того, что приехавшие раньше, угрожая оружием, не пускали на тинг представителей противной стороны. Судебные и прочие дела на тинге вообще привлекали множество народа[1645], который вел себя по-разному. Поле Тинга не раз осквернялось возникшей там стычкой, пролитой кровью. Тогда его переносили на другое место, поблизости. «Осквернение» места тинга сурово наказывалось: так, виновный в преднамеренном убийстве на Поле Тинга объявлялся «вне закона»[1646].

Заинтересованные в судебном решении люди обычно старались приехать на тинг с большим числом «сопровождающих» — родичей, домочадцев, клиентов, друзей, а знать — и еще и дружинников. Снорри Годи (речь о его деле пойдет ниже) однажды привозил на тинг якобы 400 человек[1647]. Бывали «свиты» и более многочисленные, хотя не исключено, что подобные цифры являлись следствием увлечения составителя саги.

В сагах еще упоминается особый круг на Поле Тинга, где в языческие времена осужденных к этому людей приносили в жертву богам. В этом круге стоял камень Тора, о который жертве разбивали голову[1648].

При судебных разбирательствах обычно руководствовались древним обычным правом. По древнегерманским обычаям участники тинга еще и в XII в. выражали свое согласие с решением дела как можно более громкими криками и потрясая оружием[1649]. Если решение суда не нравилось, проигравшая сторона частенько начинала бесчинствовать[1650].

Снорри Стурулсон в «Саге об Олаве Святом» сообщает очень интересные сведения по поводу тингов в Швеции (гл. LXXVII–XXIX). Он пишет, что в каждой области Швеции был свой тинг и свои законы. На тинге предводительствовал лагман, его больше всего слушались бонды, «ибо то, что он возвестит на тинге, становится законом» (курсив мой. — А.С.).

Стоит обратить особое внимание на последнюю фразу, поскольку она исчерпывающе показывает, каким образом, с помощью каких действий местный обычай может стать или не стать обычным законом, т. е. частью неписаного, но фиксированного обычного права. Уже говорилось выше о том, что обычное право — это совокупность законодательных установлений, обязательных для исполнения, но только существующих в вербальной форме. И запись законов, создание письменного кодекса отнюдь не является, как казалось бы, первой ступенью процесса превращения обычного права в «нерушимый» закон, положения которого «не вырубишь топором». Как выясняется, еще до этого правовые нормы должны обязательно преодолеть важный барьер, отделяющий некие местные обычаи, порядки, оценки от тех установлений, которые вошли в обычное право в качестве законов ланда и, следовательно, обязательных для исполнения всеми его жителями[1651]. Очевидно, что основой письменных кодексов становился не набор разрозненных обычаев, а совокупность обычных законов, обычное устное законодательство, пусть и не всегда систематизированное.

Один из конкретных актов введения нового установления в обычное право был результатом невероятной потасовки, которая случилась из-за того, что некоторые люди повадились справлять малую нужду на Поле Тинга, тем самым оскверняя его и причиняя неудобство присутствующим. В результате тингу пришлось принять особое решение, в котором для нуждающихся выделялись особые места вне Поля, но и не слишком далеко от него. Это решение лагман объявил в качестве закона, и так оно вошло в обычное право[1652]. Данный инцидент интересен как раз тем, что раскрывает порядок введения некоего прецедента в систему обычного права.

Говоря о праве и законе, следует иметь в виду тогдашние различия между понятиями закон и право. Закон — лаг, лёг, лов, букв. «уложение», «[то, что] уложено», но, возможно, и от лат. lex, «закон». Кроме того, этот термин зачастую обозначал и судебный округ, а позднее он стал входить в названия письменных кодексов: Ландслов, Упландслаг и т. д. А право — это рэтт, рэттир (ratt, rattir), как бы «правильное право», «справедливый закон» (ср. в законах Магнуса Хаконарссона), принятый [всеми] обычай, то, что истинно, справедливо, подлинно, не поддельно[1653]. В областных законах слово «рэтт» входит в такие словосочетания, как право бондов, право (права) короля, право собственности или наследования и т. д. Термины лаг (закон о…) и рэтт (право на…), впрочем, нередко совмещались или путались даже в кодексах, например, в законах Фростатинга (II:1).

Что касается управления главными тингами, то эти функции, как уже говорилось, выполняли выборные лагманы. Эта должность была необыкновенно уважаема в эпоху викингов, о чем, в частности, упоминается в «Саге об Олаве Святом» (гл. XCIV) и мн. др. Но такая или сходная с ней по функциям выборная должность — яркая деталь наследия родо-племенного строя была, конечно, значительно старше эпохи викингов и саг. Лагман избирался, как упоминалось выше, на три года, и он же, возможно, председательствовал на местном совете знатных[1654]. Он мог неоднократно переизбираться, так что некоторые лагманы оставались на этом посту многие годы. Лагман должен был назубок знать обычное право своего ланда, а также его сотен и четвертей и все правовые нововведения, которые были приняты на памяти данного поколения или запечатлелись в его исторической памяти; по мере необходимости он возвещал их на тинге. Согласно последовавшему письменному праву, лагманы все еще были обязаны «произносить» и разъяснять законы: ведь не все имели доступ к кодексу и вообще умели читать. Они же выносили судебные решения и должны были мотивировать их. Судя по ритмике правовых формул, известных по сагам, эти формулы, возможно, как бы выпевались или, во всяком случае, скандировались (см. ниже).

Нередко лагманы были создателями новых законов и инициаторами исправления старых. И вообще, эти весьма образованные и сведущие люди долго пользовались непререкаемым авторитетом. Во всяком случае, во время кодификации обычного права областей в XII — первой половине XIV в. почти всю работу возглавляли и/или непосредственно проводили лагманы, чем можно объяснить определенную консервативность многих областных законов, их ориентированность на обычаи, подчас весьма архаичные. Это обнаруживается при сравнении их с практикой, отраженной, например, в дипломах. Почти во всех кодексах подчеркивается (об этом уже говорилось выше), что речь идет отнюдь не о каком-то новаторстве, но, традиционно формулируя, о «старом добром обычае», установленном «умнейшими людьми древности». И что интересно, многие, недавно появившиеся установления, как обнаруживается при их сравнении с дипломами, в кодексы не вошли, хотя, будучи новыми, они не являлись общеизвестными. Правовые расхождения можно проследить как при переходах от повседневных обычаев к устному обычному праву, так и затем — от последнего к записи обычного права. Доказательство тому можно обнаружить, например, в материалах о наследовании или касающихся супружеских обязанностей, конкубината и развода.

Лагман избирался бондами на тингах из числа знатных людей и мог быть на тинге же и смещен. То, что лагманы, «законоговорители», относились к родовой знати, в эпоху викингов было обычным явлением (см. хотя бы «Сагу о Гуннлауге Змеином Языке»)[1655] и, видимо, не новым. В Швеции Старший Вестгёталаг (старший извод этого областного закона, 1220) составлял и редактировал лагман ланда Эскиль Магнуссон (ум. 1227), старший брат регента и основателя династии Биргерсссонов-Фолькунгов ярла Биргера. Интересно, что в 1219 г. западногётские земли посетил Снорри Стурулсон, что, возможно, подвигло Эскиля на составление первого областного кодекса Вестергётланда. И только упландский областной закон, в отличие от всех остальных, хотя и был составлен местным лагманом (отцом св. Биргитты), но прошел и редактуру короля. Известно также, что знаменитый Снорри дважды был законоговорителем (1215–1218 и 1227–1231).

Из саг совершенно ясно, что лагман представлял собой выдающуюся фигуру скандинавского общества того времени. В Швеции при объезде страны конунгом, ярлом или епископом лагман «им отвечает от имени бондов, и бонды поддерживают его. И даже самые могущественные лица не рисковали являться на тинг (видимо, на „чужой“. — А.С.) без согласия не только [местных] бондов, но и лагмана». Если же местные законы различались между собой, следовало «придерживаться Упсальского закона», — закона области Упланд, главной у свеев, а позднее в Швеции вообще. И все лагманы должны подчиняться лагману Тиундаланда («Десять ландов», часть Упланда. — А.С.). Такими же знатоками закона и знатными, могущественными людьми были лагманы Норвегии, Дании, Исландии[1656].

Некоторые состоятельные и знатные бонды также хорошо знали законы и при случае могли дать нуждающимся в решении своего дела на тинге важный совет. Таким «законником» был мудрый и справедливый Ньяль, который многим помогал своими юридическими советами[1657]. Нередко в характеристике какого-либо персонажа саги подчеркивается, что он «был человеком умным и хорошо знал законы». Возможно, в знатных семьях детей специально обучали законам, разъясняли и толковали их, и это было частью воспитания и образования будущих видных граждан. Из числа таких «законников» в сложных случаях обычно выбирали ходатая по судебным делам, что-то вроде адвоката, поверенного или посредника, который и докладывал на тинге. Роль посредника была особенно важной, если требовалось решить дело миром. Если противники намеревались договориться вне суда, они могли пригласить авторитетного посредника, но ему требовалось предоставить гарантии безопасности при личной встрече (если она оказывалась необходимой)[1658]. Такой посредник мог привлекаться затем и к судебной процедуре в качестве, например, третейского судьи.

Лагманы нередко происходили из одной знатной семьи ланда. Такие факты содержатся в хронике «Лагманы вестгётов», из которой следует, что зачастую сыновья становились лагманами после отцов в течение нескольких поколений. Такой порядок существовал и до областных кодексов, в эпоху викингов. При всех условиях отношение к лагманам в сагах более чем почтительное, и сага никогда не забывает упомянуть, что тот или иной человек — лагман или сын (дочь, брат и т. д.) лагмана. Сведений об оплате должности лагмана в сагах я не нашла, хотя не исключено, что он пользовался какими-то привилегиями или получал некое возмещение за свои знания и труд, например часть судебных штрафов. Впрочем, сама по себе эта должность придавала ее носителю настолько большой вес в обществе, что он был важнее оплаты.

Что касается «ходатаев» — докладчиков по судебным делам, то они получали награду от тех, кто их уполномочивал выступать от своего имени.

Судя по шведским материалам, во главе дробных правовых подразделений областей стояли выборные старейшини, они же — судьи, число которых определялось числом сотен «третей» и т. д. Скорее всего, это были представители влиятельных родов, живущих на территории этой сотни, «трети», «четвертушки» или «восьмушки». Саги определенно свидетельствуют, что судьи «сотен» и «четвертей» в Норвегии и Исландии также выбирались из местной знати — хёвдингов. Они считались главами своего судебного округа, но сведениями об их должностной оплате я также не располагаю. Впрочем, если оплаты не было, должности судей, не говоря уже о посте лагмана, тем более неизбежно попадали в руки местной элиты, располагающей возможностями для активной публичной деятельности. На низших же ступенях такие должности доставались состоятельной верхушке бондов, поскольку остальные простолюдины чаще всего не обладали необходимым временем и весом для исполнения этих функций в разросшемся обществе.

«Сага о сыновьях Дроплауг» весьма выразительно рассказывает о взяточничестве и подкупе судей на уровне годорда. Получение взяток судьями считалось тяжким преступлением. Один такой взяточник и покровитель взяточников был отрешен от должности годи, и все решения по тяжбам, принятые в период его власти, были объявлены недействительными. Ему были поставлены в вину также некомпетентность, плохое знание законов и несолидность поведения, за что он получил прозвище Шут[1659]. При законоговорителе Скарби сыне Тородда (1004–1030) были отменены «подарки» [судьям!] и учрежден, как уже говорилось, «пятый суд» (лагретта) из шести мудрейших людей, своего рода верховный третейский суд Исландии (с 1004 г.). Из таких фактов следует, что подарки судьям и влиятельным в этой области людям, всякого рода подношения им были в практике того времени. Иначе говоря, судебные должности могли при известных условиях стать доходными. «Многие хёвдинги при Скарби были изнаны из страны», возможно за злоупотребление властью[1660].

Однако, согласно шведскому Младшему Вестгёталагу, еще в конце XIII в. закон строжайшим образом запрещал лагманам, херадсхёвдингам (главам сотен), как и другим должностным лицам, брать взятки[1661], из чего непреложно следует, что практика взяточничества в судах продолжалась.

Нельзя не отметить, что при всем авторитете лагмана местный правитель нередко принуждал суд принимать угодное ему решение. «Сага о Греттире», описывающая события второй половины X в., но записанная в XIV в., повествует о лютой вражде между Греттиром и местным ярлом Свейном (гл. XXIV). Люди Свейна напали на людей Греттира, но были побеждены и убиты. Свейн собрал тинг, требуя осудить Греттира на изгнание. Греттир сумел доказать, что не он был инициатором стычки; к тому же за него заступились его брат Торстейн Дромунд и уважаемый Торфинн, которые «созвали всех своих шуринов и свояков и друзей и пошли всем скопом на тинг». И все же суд приговорил Греттира к изгнанию, так что ему пришлось уехать из страны с первым же кораблем. И хотя перед этим местная знать уже готова была выступить против ярла, недовольная его самоуправством, тому удалось и на этот раз как-то вывернуться.

Подготовка к судебному делу на тинге

Судя по «Саге о Гуннлауге Змеином Языке» и «Саге о Ньяле» (гл. XXIII, L), истец не мог возбудить дело в одиночку, но только при свидетелях, и к тому же не позднее чем за четыре недели до открытия тинга[1662]. Чтобы пригласить бондов на тинг, следовало выстругать стрелу из дерева — в отличие от железной «военной стрелы». Затем ее «пускали» по хуторам, передавая из рук в руки. Вызывать на тинг, т. е. предъявлять иск, следовало по месту жительства ответчика, у его дома и также в присутствии свидетелей[1663]. Если обстоятельства преступления были очевидными, дело обычно выигрывал истец. При неочевидных обстоятельствах, способных вызвать спор, дискуссию сторон, требовалось участие свидетелей и поручителей, роль которых, а также докладчика возрастала. Все они были обязаны принести клятву говорить правду. Необъективный, «пристрастный» свидетель определяется рассказчиком саги как «жалкий» и «гнусный»[1664].

Принесение клятвы на тинге было важной частью судебной процедуры[1665]. Вообще клятва — очень древнее, архаичное установление, а ее сакральность известна германцам издавна. И как мы уже знаем, она играла большую роль в северном обществе эпохи викингов. Нарушение клятвы влекло потерю чести. Клятву можно даже завещать — например, клятву об отмщении. Клятва скрепляла сделки, договоры о мире и дружбе, обеты мести и многие другие межличностные и общественные акты, даже «очищала» от обвинений. Но в принципе клятва, при всей ее важности, была, как сказано в поэме «Беовульф», «не навек». И нередко бывало так, что противники, давая взаимную клятву о мире (примирении), уже в момент ее произнесения строили новые планы мести друг другу. Обычно клятва на тинге считалась нерушимой, ее несоблюдение влекло за собой судебное дело против клятвопреступника и тяжкое его наказание.

Непосредственные представители тяжущихся сторон, т. е. истец и ответчик либо замещающие их по закону лица, также должны были принести особую присягу.

Язычники приносили клятву, положив руку на особое, посвященное богам кольцо[1666], которое хранилось в капище (так называемая «кольцевая клятва», baugeidr)[1667]. В «Саге о Ньяле» (гл. CXLII) говорится о «присяге на книге, как полагается по закону». Есть и другие упоминания о «клятве на книге». В ходе одного дела, о котором речь пойдет ниже, Мёрд, его докладчик и, как выясняется, «ведущий», говорит сначала о людях, которым «передал по закону свою защиту» обвиняемый. А затем призывает присутствующих в свидетели того, что он приносит «присягу на книге, как полагается по закону»; и обещает перед Богом, что будет «вести тяжбу по правде, по совести и по закону», выполнив «все, что полагается по закону»[1668]. Вероятно, таков был принятый ритуал. Под «книгой», скорее всего, подразумевались Библия или молитвенник, но во времена Ньяля христианство еще не внедрилось по-настоящему, и не исключено, что в письменном тексте саги произошел перенос понятий. Однако какую-то присягу, вероятно, на священном кольце и со ссылкой на языческих богов, всем участникам процесса тогда давать полагалось, об этом прямо говорится в сагах[1669]. Очевидно также, что после утверждения христианства было положено клясться на Библии. Кроме того, в речи Мёрда обнаруживаются определенные логические связи и ритм, что позволяет видеть в ней формулу или пересказ судебной формулы, принятой в обычном праве: «правда, совесть и закон» как провозглашаемые принципы ведения дела. Наконец, здесь речь идет о «передаче тяжбы» третьему лицу, которое говорит и действует от имени истца, таким образом выступая ходатаем или посредником.

Клятву-присягу приносили не только участники судебного разбирательства, но и судьи, в том числе лагретты[1670].

В сагах нередко упоминается и договор о поруке, причем он отражен даже в висах[1671]. В сагах проскальзывают упоминания о неких «правдах уговора» — каких-то формулах и обрядах, скрепляющих договоренности. Однако сведений о них у меня нет, кроме того, что при таких процедурах обязательно должны присутствовать свидетели и происходило «битье» руки об руку (о чем говорится, правда, в областных законах, но можно предположить, что обычай этот был издавна распространен повсюду).

В ранних областных законах типа Гуталага (начала XIII в.) говорится еще и о залоге, который должны внести как поручитель, так и тот ответчик, кто не может немедленно уплатить штраф или цену украденного, испорченного добра.

Свидетелями считались те, кто находился непосредственно близ «места боя», либо «соседи жилья»[1672], т. е. лица, лично видевшие или слышавшие происходящее. Но истинность их показаний сплошь и рядом вызывала сомнения. В случае отсутствия непосредственных свидетелей на суде выступали поручители, которые также приносили присягу в том, что будут следовать правде. В их задачу входило заверить суд в добропорядочности лица, за которого они ручались. Важную роль играли правопреемники. Ими могли быть опекуны несовершеннолетних, вдов и т. п., но также те, кого уполномочивали вести процесс, рассчитывая на их знание законов, умение убедительно говорить и авторитет. Именно о такой «передаче тяжбы» и говорилось в деле Мёрда.

Свидетелей, поручителей и всех прочих участников тяжбы подвергали проверке, чтобы установить, нет ли среди них близких родичей истца и ответчика (например, их отца и сына) или людей недееспособных, а также состоящих под судом и следствием. В некоторых областных законах (и не только в Гуталаге) соприсяжником мог быть только оседлый человек[1673].

При принадлежности тяжущихся к разным судебным округам возникал вопрос о том, в каком из округов разбирать дело: например, в годорде истца или ответчика? Если стороны не достигали по этому вопросу соглашения, дело решалось в интересах более сильной стороны[1674].

Выезд на тинг обставлялся как можно пышнее. В «Саге о Греттире» (гл. LIX) собиравшиеся на суд истцы говорят об этом весьма выразительно: «…все поедем в крашеных одеждах. Пускай видит этот преступник, что мы не то что всякие прочие, что тут каждый день разъезжают»[1675]. О роли одежды уже говорилось выше. Здесь же стоит упомянуть, что одной из причин приглашения некоего Сельви третейским судьей было то, что «Сельви любил пышно одеться и был человеком мудрым»[1676]; как видим, мудрость этого третейского судьи оказалась на втором месте среди его достоинств — после привычки к щегольству!

О том, что на тинг надо приводить с собой как можно больше сторонников, говорится в «Поучениях Высокого» (об этом шла речь и выше, хотя в другой связи). И действительно, не только тяжущиеся, но и остальные члены тинга — тингманы старались явиться на него с родичами и друзьями. В «свите», в «группе поддержки» у тяжущихся были, прежде всего, видные люди, состоятельные бонды, обязательно «провожатые», т. е. вооруженные телохранители, домочадцы, доброжелательные соседи и, разумеется, поручители и свидетели — одним словом, все люди, готовые поклясться в правоте лица, на стороне которого находились. Как говорится в «Саге о сыновьях Дроплауг», на тинге «надо иметь с собой много людей, чтобы отвести чужой иск и отстоять свои»[1677].

Интересные сведения о сопровождающих на тинг содержатся в «Саге об исландцах». Правда, эта сага описывает времена, когда Исландию буквально раздирали междоусобицы и поэтому судебные процессы особенно часто выходили за рамки закона. Тяжба тогда напрямую решалась соотношением сил сторон, если решение представлялось сомнительным, а порядок на тинге то и дело нарушался схватками между противниками. Так, в гл. 5 (конец XII в.) рассматривается драка, чреватая увечьями, которая должна была в начале зимы рассматриваться на альтинге. Сага сообщает, что хёвдинги еще минувшей весной «стали набирать народ для поездки на тинг» — создавать что-то вроде ополчения. Бонды шли неохотно и не отовсюду. На альтинге все разбились на группы и держались враждебно по отношению друг к другу.

Снорри тогда привел с собой на альтинг шесть сотен людей; в другом месте говорится, что у него на тинге было не менее «семи больших сотен», т. е. 840 человек, из них восемьдесят хорошо вооруженных норвежцев, «и они были полностью прикрыты щитами». Помимо «своих людей» и воинов-наемников, его поддерживали два союзника, которые привели с собой еще по три сотни людей (гл. 75). Очевидно, что, даже учитывая возможные гиперболы автора хроники, значительное число вооруженных людей свидетельствует о подготовке к сражению, а не к спокойному законному разбирательству. Свою палатку, как упоминалось выше, Снорри демонстративно поставил выше Скалы Закона и назвав ее Букой в знак своих воинственных намерений. Норвежцы, которые с ним пришли, вообще вели себя с местными людьми «враждебней некуда»[1678]. Неподалеку, рядом друг с другом, свои палатки поставили Стурла сын Сигвата и годи Магнус сын Гудмунда Поросенка и Сольвейг, дочери Йона сына Лофта. Все они были знатными и уважаемыми людьми. Но вот двое провожатых Снорри, норвежец и исландец, подошли к поленнице у палатки Магнуса и нарубили себе дубинок, «которые в ту пору было принято носить с собой к месту суда» (!), видимо, взамен запрещенных на тинге мечей и копий. В завязавшуюся затем драку втянулся весь тинг, Магнус был ранен, и началась долгая тяжба.

В другом случае (события тоже конца XII в.) вооруженное побоище началось уже на подходе к тингу. Была масса раненых. При помощи посредника, родича одной из сторон епископа Паля сына Йона (ум. 1211), установили перемирие, но мировую не заключили. Распри длились в течение двух лет, враги жгли жилища друг друга, и только следующим летом стороны обменялись денежными вирами.

Более ранние саги содержат гораздо меньше сведений о драках и на тингах, и по дороге на них. Думается, что до XIII в., «века ножей», во всяком случае в эпоху викингов, и в Исландии, и в соседних Скандинавских странах судебный тинг пользовался большим авторитетом.

Выиграть тяжбу было важно не только по существу дела. Ведь каждая победа на суде увеличивала престиж семьи победителя. Поэтому на больших тингах, особенно во время слушания громких дел, в том числе дел об убийствах, собирались сотни людей. При этом полагалось соблюдать «мир тинга», нарушение которого, как и нарушение других мест мира — церкви и ее двора, торжища, усадьбы бондов и др., — каралось максимально строго.

Судебные дела и судопроизводство

Из гражданских дел суды чаще всего занимались тяжбами, связанными с имуществом, особенно землей, и брачными делами.

Если рассматривалось дело о разводе, то его порядок был следующим. Инициатор должен объявить при свидетеле (свидетелях) о своем намерении развестись и причинах этого решения: в первый раз около супружеского ложа, затем у дверей дома и в последний раз — у Скалы Закона на тинге («Сага о Ньяле», гл. XXIV. См. также выше)[1679]. Существовал и порядок, по которому при разводе делили имущество. Если не было детей, жена могла потребовать себе половину имущества, как и получилось при подстроенном одной женщиной разводе из-за «женского выреза» на рубахе мужа[1680]. Конкубина, как и дети, рожденные вне брака, формальных прав ни на наследство, ни на долю при разделе имущества не имели. Однако фактически, как мы могли убедиться, мужчины сплошь и рядом материально обеспечивали своих возлюбленных и, особенно, любимых детей от них.

Очень важными были споры о наследстве, включая раздел имущества после покойных родителей или родичей, подтверждение права вдовы на приданое и «вдовью долю», утверждение своих прав на спорное имущество и оспаривание прав иного лица, а также дела об аренде и др.

Ранние областные законы, включая пункты о долях (лот, лёт) наследства представителей разных линий и степеней родства, о наследовании дочери и вдовы, о наследстве после матери и после женщины вообще[1681], обнаруживают уже развитую традицию в этих отношениях, о ней отчасти шла речь выше. Говорилось также о ритуале усыновления, который давал усыновленному право на равную с родными детьми долю наследства, а также о побратимстве, которое позволяло человеку оставлять наследство побратиму. Все эти правила и обычаи, постепенно пополняясь и видоизменяясь, входили в устное обычное право, а из него — в право кодифицированное.

Имеет смысл напомнить о правилах составления завещания. Если умирающий или вообще пожилой человек, находясь в здравом уме, сам составлял свое завещание, он должен был в обязательном порядке пригласить свидетелей и оговорить точно, чт именно из имущества он оставляет каждому из детей, жене и иным родичам. Если завещатель был вдов и к тому же оставался вдовцом неоднократно, он должен был оговорить, кто из детей наследует после собственной матери; о наследстве после мачехи речь шла в исключительных случаях.

В обычном праве были предусмотрены порядок составления завещания, получения наследства и «возвращения его»[1682]. Снорри Годи, тяжело заболев в 67 лет, завещал основной свой двор зятю Болли Горделивому и его жене Тордис, своей дочери, что было одобрено его сыновьями. Другие имения распределили среди сыновей, а жене Гудрун он оставил ее «вдовью дою», которая обычно состояла из утреннего дара (у состоятельных людей она включала недвижимость) и части приданого[1683].

В «Саге о людях с Песчаного Берега» рассказывается о жестокой ссоре из-за имущества и приданого, участие в которой приняло множество людей, прежде всего родичей, и которая завершилась настоящим побоищем, продолжавшимся до тех пор, пока не сумели заключить перемирие[1684].

В «Саге об исландцах» рассказывается случай с имуществом, которое выглядело как выморочное (гл. 34). Богатая женщина Йорун умерла, «не оставив наследника, о котором бы знали в народе», видимо, имеются в виду прямые наследники. Глава годорда, в котором она проживала, уже известный нам Магнус сын Гудмунда Поросенка, «рассчитывал взять ее имущество себе, оставив ее родичам столько, сколько сочтет нужным». Старкад сын Снорри сына Стурлы привез с юга мальчика по имени Кодран, объявил его наследником Йорун, начал от его имени тяжбу об этом имуществе и признал Магнуса вне закона за нарушение прав наследника. Он привел на альтинг шесть сотен человек, начались стычки, и Магнус с помощью епископа предпочел уладить это дело.

Другой казус (о котором уже шла речь выше в иной связи) возник из-за того, что богач Эмунд пожелал, чтобы его любимая дочь Сольвейг получила долю, равную сыновним, хотя по обычаю дочь имела право лишь на половину братней доли. Когда отец скончался, Сольвейг вместе с матерью обратились за помощью к Торвальду сыну Гицура, чтобы он помог девушке удержать полную долю при разделе имущества с братьями. Однако братья согласились только на посредничество другого человека — Снорри сына Стурлы. В конце концов Сольвейг «получила все ценные вещи, до которых у нее дошли руки». Это богатство мать и дочь отвезли Торвальду сыну Гицура, поручив также и себя его заботам, т. е. осиротевшие женщины нашли в его лице душеприказчика и патрона.

Шумным и сложным оказалось также дело о большом наследстве Бьярна Свободного. В отрывке из «Саги об Эгиле» (гл. LXXXII) рассказывается о разбирательстве конфликта между Эгилем и Анундом на суде Гулатинга, в присутствии конунга Эйрика, королевы и множества народа. Речь шла о наследстве в Норвегии после тестя Эгиля — Бьярна Свободного. Он не оставил сыновей, обе его дочери были замужем. На младшей дочери Бьярна Асгерд, вдове своего погибшего брата (Торольва), с согласия Бьярна женился сам Эгиль, который со временем полюбил ее и посвятил ей две прелестные висы[1685]. Однако все наследство Бьярна Свободного присвоил другой его зять — Анунд или Берганунд (Анунд Гора), с благословения королевы и при содействии норвежского короля, к которому был близок. Анунд мотивировал свой поступок тем, что мать жены Эгиля была «рабыней», поэтому у нее нет прав на наследство. На самом же деле — и все об этом знали — она была знатного рода, но затем оказалась и в изгнании, и ее купил Бьярн, который потом на ней женился по всем правилам. И теперь Эгиль, как муж законной дочери Бьярна, требовал своей доли. Миром решить это дело не удалось, и Эгиль объявил Анунду, что «передает тяжбу для решения на Гулатинг».

«Когда на тинге разбирались тяжбы, обе стороны подходили к месту, где сидели судьи, и каждый приводил доказательства своей правоты. Анунд держал здесь большую речь… Местом суда было ровное поле, окруженное вехами из орешника[1686]. Между вехами была протянута веревка. Она называлась границей суда. А в круге сидели судьи», по 12 представителей от каждого фюлька этой четверти, всего 36 человек. «Эти судьи разбирали тяжбы». Друга Эгиля Аринбъярна «сопровождало на тинг множество людей. Он взял с собой большой корабль, полный народу, и много небольших кораблей и гребных лодок, в которых сидели бонды. Конунг Эйрик прибыл туда с большой силой: у него было шесть или семь боевых кораблей. На тинге собралось также множество бондов».

«Эгиль изложил свое дело и сказал, что судьи должны признать, что закон на его стороне». Он доказывал права своей жены на имущество, которое раньше принадлежало ее отцу. «Ведь по своему рождению (!) она имеет право владеть наследными землями, и, кроме того, многие ее родичи были лендрманами, а ее предки были еще знатнее». Поэтому ей должна принадлежать половина имущества покойного Бьярна.

Берганунд долго хулил происхождение Асгерд и поведение ее матери, затем сказал, что конунг и его жена обещали ему поддержку. Так что все наследство после тестя получит он, а Асгерд, как рабыня, должна отойти конунгу (вроде выморочного имущества?!). Эгиль ответил висой:

По просьбе друга Эгиля — Аринбъярна выступили 12 уважаемых людей, уличая противную сторону в предварительном сговоре. Король отказался вмешиваться в дело. Тогда ненавидевшая Эгиля королева призвала своего брата с его дружиной и повелела им разогнать суд (!), что они и сделали, сломав орешниковые ветви, разрубив натянутые между ними веревки и выгнав судей. «На тинге поднялся сильный шум, но люди были там все без оружия». И тогда Эгиль вызвал Берганунда на поединок здесь же, на тинге. «Пусть тот, кто победит, владеет всем добром — землями и движимым имуществом. Каждый назовет тебя подлецом, если ты не отважишься на поединок».

Конунг противился этому предложению, так что Эгилю и его людям пришлось уехать. На прощание Эгиль, взяв в свидетели всех, кто был на тинге, запретил «заселять и использовать земли, которые принадлежали Бьярну», «как всем жителям нашей страны, так и всем чужеземцам, как знатным, так и незнатным. Всякого, кто это сделает, я обвиняю в нарушении закона и порядков страны и призываю на него гнев богов», — сказал Эгиль.

Поскольку конунг был взбешен, следовало ждать мести и от него, и со стороны Берганунда. Король объявил Эгиля вне закона. В конце концов Эгиль в порядке кровной мести убил Берганунда на поединке, вместе со своими спутниками разграбил его имущество и уехал к отцу в Исландию, где и остался жить[1688]. Впоследствии он, как рассказывалось выше, однажды попал в руки короля Эйрика и выкупил свою голову стихами:

Эта история интересна тем, что позволяет представить себе распорядок судопроизводства: место расположения судей на тинге, последовательность выступления сторон и т. д. Но данный казус также дает ясное представление о четкой правовой черте, которая разделяла свободных и рабов, об изначально низком в глазах людей статусе потомков рабов, даже имеющих знатное происхождение. И об объеме власти короля, который может прекратить и разогнать суд тинга «четверти» и даже вынести несправедливый приговор одному из тяжущихся. Большие права на тинге присваивали себе явочным порядком и некоторые знатные люди. В этой связи интересно замечание о том, что, когда в одном случае бонды хотели повесить убийцу и грабителя, лишенного мира, его спасла жена местного хёвдинга[1690].

Существенно замечание, содержащееся в приведенном пассаже, о том, что некоторые люди в соответствии со своим происхождением имеют право владеть имением. Характерно далее, что иск на утреннем заседании выдвигает доверенный человек, объявляя о том, что вести тяжбу по поручению истца будет он. Важно и то, что истец и ответчик выходят на Скалу Закона и состязаются лишь при последующем разбирательстве дела. Отметим еще, что, судя по этому отрывку, в известных случаях было возможно вызвать противника на поединок прямо на тинге. А уж месть после тинга была вполне обычным делом.

К этому отрывку можно сделать еще два примечания. Первое — о поведении конунга и о его вмешательстве в судебные дела. Такие вспышки королевского крайнего озлобления и, как следствие, принятие несправедливых решений — речь ведь идет о второй половине X в. — уже тогда были нередкими. Примером тут может служить не только судебный процесс Эгиля, но и более ранняя история — просьба его отца Скаллагрима к королю о справедливости по отношению к другому сыну, убитому Торольву[1691]. Очевидно, что суд тинга, даже высший, при всем своем очевидном демократизме, не обладал полной независимостью от формирующейся королевской власти, а местные суды — и от местных властей. Второе примечание касается того обстоятельства, что, судя по ранним областным законам (тому же Гуталагу начала XIII в., см. гл. 14), наследовалось не только имущество, но и долги, и самые различные обязательства.

Интересной особенностью имущественных судебных дел в Исландии является, судя по сагам, отсутствие тяжб из-за «права бёрда», — права, согласно которому в случае продажи родовой земли преимущество при покупке предоставлялось родственникам. Это право занимает очень большое место, например, в областных законах Швеции, да и в законах Дании и Норвегии; и позднее следы права бёрда обнаружить нетрудно. Разгадка такого положения дел крылась, конечно, в специфике формирования исландского общества, где в ходе переселения разрывались производственные связи больших семей. Однако сами родственные связи соблюдались и поддерживались как в Исландии, так и между исландскими и норвежскими или иными скандинавскими ветвями одного рода. К родственным чувствам обычно взывали во время судебных разбирательств с другими кланами либо в случае физической угрозы или материальных потерь. Так или иначе, но от родни редко отказывались.

Среди родичей бывало всякое. Некий Сиди, который слыл сыном Одина (!), за убийство раба был лишен мира. Вместе с дружиной он уплыл в другие края, стал богатым и знаменитым. Из зависти его убили собственные братья и шурины. Однако подросший сын Сиди убил своих кровников-родичей и завладел их землей и властью[1692]. Такое происшествие в семье было не исключением и в качестве предмета разбирательства также могло попасть на тинг.

Одной из важнейших причин, по которой возникали дела, часто попадавшие на тинги, а еще чаще вызывавшие ссоры и драки между соседями, были пограничные земли и целые усадьбы, а также выпасы, рыбные ловища и лесные угодья. При всех этих сложностях соседские связи играли весьма серьезную роль. Именно обстоятельства, касающиеся тинга, раскрывают особенности соседских связей в Скандинавии, которые зачастую базировались не столько на общности угодий и некоторых общих производственных делах, сколько на повседневной взаимопомощи и поддержке в трудных обстоятельствах. Вследствие природных условий в Исландии не могла, разумеется, сложиться даже такая «расплывчатая» соседская община, как в Норвегии и Швеции. Однако в областных законах часто фигурирует тинг сотни, который в сагах практически не отражен и который являлся аналогом общинного схода. Так, согласно большинству областных законов Швеции отдача земли в залог оформлялась на тинге сотни, а в некоторых областях — после введения христианства — даже на собрании прихода. Там же, на местных тингах, оглашалось освобождение рабов. Очевидно, что здесь мы имеем дело с наследием местных тингов как правовой организации, где разбирательством дел занимались соседи. Что касается суда четверти, то он в сагах фигурирует неоднократно.

Многие ссоры происходили из-за действительного или мнимого оскорбления, задевавшего честь свободного лица. Сохранилось описание одной ссоры между соседями, которая касалась отхожего места. Дело в том, что отхожее место ставили вне жилого дома, хотя иногда и впритык к его стене, устраивая, например, наверху сеновал. Во время же некой ссоры противник блокировал жилище и внутреннюю территорию хутора таким образом, что его хозяевам пришлось справлять нужду в самом доме, что, как пишет Стурла Тордарсон, было для них одним из тягчайших оскорблений.

Ужасными оскорблениями были обвинения кого-либо в трусости, в физической слабости, в неумении сражаться, в мужеложстве, в неспособности сдержать клятву. Обычно такие дела не доходили до тинга: их решали оружием.

Возможно, из соседей подбирался и состав присяжных, или, как их называли, соприсяжников. В сагах обычно речь идет о 12 соприсяжниках («Сага об Эгиле», гл. LXV и мн. др.)[1693]. Между тем, судя по самым ранним областным законам, например Старшему Ветгёталагу, эти 12 соприсяжников или присяжных составляли «комиссию-нэмнд». Присяжных обычно назначал лагман из числа компетентных людей. Они давали присягу соблюдать объективность при слушании и решении дела. Поэтому в сотнях и приходах-сокнах такие комиссии составлялись именно из соседей. Судя по разделам о церкви в областных законах, аналогичная (или та же?) комиссия-нэмнд участвовала в разбирательстве церковных дел, но уже совместно с епископом.

Уголовные дела, куда входили кражи, нанесение имущественного ущерба, ущерба чести и достоинству, преступления против личности, дела об убийстве и членовредительстве, рассматривались, как и дела гражданские, согласно определенному порядку, который был частично описан при рассказе о деле Эгиля против Анунда. При заявлении, например, о краже непременно полагались свидетели, но если их не было, а подозреваемый в воровстве не признавался и не отдавал украденное, то представители тинга в присутствии понятых, назначенных тингом или лагманом, должны были произвести обыск и подозреваемых, и его подворья[1694]. Правомочия понятых должны были предварительно, т. е. до суда, проверяться, чтобы установить, не являются ли они участниками кражи, не состоят ли с обвиняемым в родстве или свойстве, не подкуплены ли им и т. д.[1695]

Распространенным видом имущественного ущерба и, одновременно, уголовного преступления была в то время потрава чужого пастбища. Из-за этого нередко возникали, прежде всего среди соседей, весьма драматические ситуации, вплоть до убийства. Одна из них, о которой повествует «Сага о людях из Лососьей Долины», заслуживает краткого пересказа. Некий Стейнар приказал своему рабу Грани пасти скот на земле соседа, годи Торстейна сына Эгиля сына Грима Лысого. Обнаружив это, Торстейн убил пастуха. Однако вскоре он увидел на своей земле все то же стадо, которое пас другой раб Стейнара. На этот раз Торстейн сделал вид, что ничего не заметил. Но вот Стейнар за неслыханно большую цену (3 марки серебра!) купил могучего раба Транда, дал ему большую и очень острую секиру с лезвием почти в локоть и поручил пасти скот на земле Торстейна, расправляясь с каждым работником последнего, кто ему попытается помешать, да и с самим хозяином земли. Работник Торстейна пытался уговорить Транда увести скот, объясняя, чья это земля. Но тот ответил, что пасет там, где велел его хозяин, и поэтому его не заботит, чья это земля, лишь бы «луг был лучше». Но тут на поле явился сам Торстейн и, услышав угрозы раба Транда в свой адрес, убил этого раба. Разговор, который затем состоялся между Торстейном и Стейнаром, оказался безрезультатным, так как Стейнар заявил, что будет пасти скот там, где ему захочется, а Торстейн ответил, что в таком случае будет убивать всех его пастухов, одного за другим.

Тогда Стейнар решил возбудить дело об убийстве своих рабов. Для этого ему нужна была поддержка нескольких влиятельных людей, и он обратился к двум соседним годи, пообещав каждому деньги за поддержку на тинге. Они согласились — еще одно подтверждение случаев продажности в то время! Дело было очень серьезное: Стейнар требовал изгнания Торстейна, виновного в убийстве «безвинного» раба (точнее, двух): «Таков был закон в том случае, если у человека убивали рабов и не возмещали убыток к третьему восходу солнца. А два изгнания были равносильны объявлению вне закона». Торстейн не выдвинул встречного иска, но послал людей к своему деду Скаллагриму, у которого тогда проживал и его сын, скальд и воин Эгиль. Затем Торстейн с большим числом провожатых приехал на Поле Тинга, и все они «накрыли свои земляные палатки», завесив сруб сверху и стены. Потом он поставил огромную палатку и разубрал ее как можно лучше. Стейнар также привез с собой много людей и двух своих важных поручителей. Вскоре подъехал и Эгиль с лучшими бойцами и бондами из его округи, которые все были в полном вооружении; они расположились в той самой огромной палатке.

Дел было много, они слушались одно за другим, а когда очередь дошла до убийства рабов Стейнара и тот предъявил свои обвинения, Торстейн, а за ним Эгиль говорили недолго. Эгиль напомнил, что земля [по названию] Анабрекке, на которой стоит хутор Стейнара и его семьи, а также угодья до границы, обозначенной рекой Ланги, были даны ему, Стейнару и его семье, именно Скаллагримом, по соседству со своей землей. И выпас скота на земле внука того, кто эту землю ему предоставил, при всех условиях является нечестным делом, так что убийство его рабов было справедливым. А за поведение самого Стейнара он и его семейство должны расплатиться тем, что съедут с этой земли «до истечения положенных дней перехода». Стейнар, очевидно, некогда был держателем Скаллагрима и, видимо, рассчитывал в случае объявления Торстейна вне закона наложить руку и на его земли. «Ты присвоил его (Торстейна) землю, — говорил Эгиль, — и думал, что Торстейн настолько недостоин своего рода, что позволит тебе ограбить себя!»

Козни Стейнара, таким образом, стали всем понятны, и ему пришлось худо. Его важные заступники отступились от него, причем их репутация оказалась подмоченной из-за согласия участвовать в этом деле на неправой стороне. Стейнар уехал, и, хотя впоследствии он неоднократно делал попытки убить Торстейна, все они оказались неудачными. А Торстейн дал начало большому роду[1696].

То, что «беспричинное» убийство чужого раба могло повлечь за собой лишение убийцы мира, подтверждается и другими фактами[1697], еще раз свидетельствуя о важности слоя лично зависимых людей в Скандинавии эпохи викингов. Но приведенный эпизод интересен еще и тем, что проясняет, хотя и между прочим, и в очень краткой форме, некоторые тогдашние правила и понятия, связанные с судопроизводством, с его порядком. Так, речь в нем идет о возбуждении дела, о сроках досудебного примирения, о том, что добрая слава рода требовала не оставлять оскорбления или ущерб без последствий, об исключении рабов из общих правил, касающихся убийства и его наказания.

Эти правила обязывали убийцу, если не было свидетелей совершенного им преступления, как можно скорее кому бы то ни было рассказать о содеянном, желательно там же, на месте убийства (если это жилое место) или рядом с ним. В крайнем случае о произошедшем следовало объявить в тот же день на ближайшем хуторе. И постараться до исхода третьего дня уплатить виру или каким-нибудь образом решить дело миром. Необъявленное и вовремя не возмещенное убийство могло квалифицироваться как позорное, т. е. не искупаемое вирой. По закону вызывать виновных в убийстве на тинг следовало так, чтобы это слышало как можно больше людей: либо там, где обвиняемый живет, либо просто в людном месте. Однако опрашивать соседей или других свидетелей до тинга не полагалось[1698].

Вообще, убийства происходят часто. Вот, например, родовое дело: один бонд угнал лошадей другого бонда, своего соседа. Потерпевший убил грабителя секирой, и сага говорит по этому поводу: «Хруту было восемьдесят лет, когда он убил Эльдгрима, и этот поступок придал ему величия» (!). В данном случае убийство было «законным». Но затем в ходе дальнейших распрей люди из этой саги убивали друг друга разными способами: мечами, стрелами, камнями, душили и т. д. Жизнь персонажей саги, судя хотя бы по уже знакомому нам скальду Эгилю, представляла собой сплошную череду убийств и членовредительств, а сам Эгиль вообще нарушает все диктуемые обычаем нормы поведения. Например, еще мальчиком убивает управляющего своего отца, убивает гостеприимного хозяина усадьбы, в которой остановился, чуть не убивает собственного брата, грабит соседей. Другой герой этой саги, Торольв, узнав, что в подчиненном ему селении в Финнмарке приезжие торговцы вроде бы занимаются грабежами, попросту убивает их всех (гл. XVIII, XIX и др.)[1699].

Ссоры так редко кончались миром, что саги, особенно родовые исландские саги, буквально «набиты» всевозможными убийствами, в том числе и делами об убийстве на тинге. Не случайно среди «Изречений Высокого» есть и такое:

Поединками и расправами, бесчинством, драками, убийствами, грабежами, беззакониями и всевозможными обидами саги заполнены до краев. И даже если предположить, что подобные факты относились к таким событиям, которые особенно прочно запечатлевались в памяти народа, все равно они не производят впечатления чего-то чрезвычайного, но, напротив, выглядят вполне повседневными, обычными. В сагах часто, подробно и весьма натуралистично описываются увечья, полученные во время столкновений: что именно и каким образом отрубили или покалечили. Очевидно, это было важно для определения величины штрафов, ведь тот, на чью долю выпадал большой штраф, платил разницу между суммой своего штрафа и штрафа противника.

Вот еще один эпизод, показавшийся мне достойным того, чтобы ознакомить с ним читателя хотя бы вкратце и не особенно обременяя его именами участников события. Как и предыдущие, он дает известное представление о тех нормах и порядках разбирательства, о которых саги специально ничего не говорят. Этот отрывок из той же богатейшей по содержанию «Саги об Эгиле» (гл. LVI и сл.). Однажды во время большого побоища один из героев саги Гуннар неумышленно убил несколько человек. Предстоял суд альтинга, и Гуннар отправился за советом к мудрому Ньялю, который сказал ему: «Никогда не убивай более одного человека из одного рода, никогда не нарушай мира, который помогли тебе заключить хорошие люди…» Но дал и ряд хороших советов по данному делу.

На тинг приехало очень много людей, в том числе большие хёвдинги. Все они «покрыли свои палатки», выказывая тем самым намерения пробыть на собрании до самого его конца. Готовясь к тингу, истцы откопали тела павших (!) и показали их раны соседям, которых пригласили в свидетели, попросив удостоверить количество ран на них, и при этом объявили, кто нанес их. Когда все, кому полагалось, подошли к Скале Закона, встал истец по имени Гейр Годи и обвинил Гуннара в убийстве четырех человек, а его брата Колльскегга в убийстве еще одного человека. «Когда он объявил все это, люди нашли, что он говорил хорошо. Затем люди пошли от Скалы Закона».

«Вот подходит время, когда суды должны начать разбор дела», — видимо, иски излагались с утра. Для этого участники тяжбы поднимались на холм, на котором располагались судьи и где выступали уполномоченные истцов. Теперь ответчики и суд должны были изучить правомерность самого возбуждения тяжбы и выслушать «отводы» (например, свидетелей). А уже позднее, где-то во второй половине дня, проводился разбор дела по существу, происходило прение сторон и провозглашался приговор[1701].

«Обе стороны собрали много народу… Гейр Годи предложил Гуннару выслушать его присягу в том, что он будет честно вести дело, и принес такую присягу. После этого он изложил свой иск. Затем его свидетели подтвердили, что он верно объявил о ранах, которые нанесли обвиняемые. Потом он попросил назначенных истцом и ответчиком соседей занять свои места. Затем он предложил отвести лишних соседей. После этого он попросил соседей вынести свое решение. Те выступили, призвали своих свидетелей и заявили», что поскольку один из убитых норвежец, то «его настоящий истец в Норвегии, и поэтому им незачем высказываться по этому поводу». А по поводу остальных лиц они «нашли, что Гуннар виновен в том, в чем его обвиняют». Итак, была проведена предварительная процедура, или первая часть слушания дела, которая в саге описана четко, последовательно и почти буквально.

После этого Гейр Годи «предложил Гуннару начать защиту и назвал свидетелей всего, что упоминалось на суде». Гуннар в свою очередь принес присягу и напомнил, что есть свидетели того, что погибшие напали первыми и нанесли (шпорой) лично ему кровавую рану до самой кости, за что и должны были поплатиться. После этого он произнес следующее: «Я возражаю, Гейр Годи, против того, чтобы в этой тяжбе меня обвиняли, а также против того, чтобы судьи меня судили, и весь твой иск объявляю неправильным. Я запрещаю тебе это запрещением бесспорным, верным и полным, как и положено запрещать по установлениям альтинга и общенародным законам» (курсив мой. — А.С.). Далее он заявил, что обвинение в убийстве норвежца не относится к компетенции альтинга, это нарушение закона, поэтому Гейра Годи, виновного в этом нарушении, он предлагает присудить к изгнанию на три года.

Совершенно очевидно, что Гуннар произнес одну из юридических формул, ссылаясь при этом на установления альтинга и положения обычного права как обычаи, не утвержденные еще альтингом в виде закона.

Поскольку, как сказал тот же мудрый Ньяль, этой тяжбе не будет конца, то дело лучше всего было бы кончить миром, оплатив взаимные иски. И «по совету мудрейших людей дело было передано третейскому суду из шести человек» — лагретте. Тут же на тинге дело и закончили, обменявшись вирами. «Гуннар поехал с тинга домой, поблагодарив людей за помощь, а многим сделал подарки. Это дело принесло Гуннару большую славу»[1702].

В этом отрывке, помимо прямых свидетельств о судебной процедуре, весьма интересны и содержательны сведения о компетенции альтинга, который, в частности, не может судить иноземцев. Любопытен факт обращения к лагретте, к «суду из шести человек», вероятно «мудрейших», который был «третейским судом», а также свидетельство об обязательности присяги во время судебных разбирательств (о чем уже говорилось). Далее отмечается, что умелое поведение Гуннара на тинге, его решительность, правильное обращение с правовыми нормами и, наконец, благополучное окончание этого кровавого дела «принесли Гуннару большую славу»: победы на тингах, на ристалищах не только боевых, но и правовых, могли принести победителю славу и помочь войти в сагу.

В «Саге о Ньяле» есть еще одно судебное дело, исполненное драматизма, сопряженное с подкупами, убийствами, смертельными ранениями, с сожжением в собственном доме замечательного Ньяля вместе с несколькими членами его семьи. Пересказывать этот эпизод не имеет смысла из-за его большого объема. Но можно попробовать вычленить из него те факты, мнения, мотивы поведения и другие моменты, которые относятся к судопроизводству, а именно к ведению дел, системе защиты и обвинений, вынесенным судом наказаниям и даже характерам скандинавов той эпохи.

Так, когда Мёрд сын Вальгарда согласился вести тяжбу в пользу истца Гицура Белого против ответчика, убийцы Флоси, он тут же отказался от прочих дел, которые должны были рассматриваться на предстоящем тинге «четверти» и попросил разделить их между другими (судьями? ведущими тяжбы?). Очевидно, что существовала какая-то договоренность в судах о числе и объеме дел, представляемых на каждом тинге одним и тем же доверенным лицом.

Гицур Белый боялся поражения на тинге и поэтому с родичами и друзьями посещал разных могущественных людей, прося поддержки, пока один из них, Гудмунд Могучий, обещая им помощь, не «сказал им, чтобы они больше не лежали в ногах у других хёвдингов, что это недостойно». В этом эпизоде кратко и ясно отражены и практика привлечения сторонников при разбирательстве дел на тинге, и понятие о чести, не позволяющее «валяться в ногах» у сильных мира сего[1703].

Когда Мёрд выступил на тинге с обвинением, он назвал своих свидетелей, а затем объяснил суть обвинения, заключавшегося в том, что Флоси сын Торда нанес Хельги сыну Ньяля «рану внутренностей или костей, которая оказалась смертельной и от которой Хельги умер»[1704]. Таким образом, смертельная рана приравнивалась к убийству. Несколько выше речь шла о ранении шпорой, пропоровшей ногу ни в чем не повинного истца до кости и вызвавшей обильное кровотечение; эта рана послужила причиной возмездия со стороны раненого — убийства обидчика, которое было судом оправдано как справедливое. Теперь же речь шла также и о настоящем злодействе, каким было сожжение спящих людей в их собственном доме. Мёрд призывает свидетелей, требует объявить Флоси сына Торда вне закона и присудить его к изгнанию, «и никто не должен давать ему пищу, указывать путь и оказывать какую-нибудь помощь». Таким образом выясняется, что «объявление вне закона» — как «лишение мира»: это тот же «волчий закон», и в случае его принятия никто не имеет права помочь такому человеку, но каждый может безнаказанно его убить.

Но обвинитель требовал не только поставить убийцу вне закона, он продолжал: «Я говорю, что он должен лишиться всего добра, и половина его должна отойти мне, а другая половина — тем людям из четверти, которые имеют право на добро объявленного вне закона», т. е. настаивал на применении также и формулы «поток и разграбление». А далее опять шли аллитерированные формулы:

«Я объявляю об этом суду четверти, в котором по закону должно рассматриваться это обвинение.

Я объявляю об этом по закону.

Я объявляю об этом со Скалы Закона так, чтобы все слышали.

Я объявляю, что Флоси сын Торда должен быть судим этим летом и объявлен вне закона.

Я объявляю о тяжбе, переданной мне Торгейром сыном Торира» (здесь назван отец Ньяля. — А.С.).

Таким образом, объявляя человека вне закона, можно было еще лишить его имущества, которое делили между собой некие, имеющие на это право лица; вероятно, среди них были наследники осужденного, проживающие совместно с ним или в данной четверти, и даже соседи. Но ведущий тяжбу при всех условиях получал половину конфискованного имущества! Мёрд был опытный, хорошо знающий порядки обвинитель, он произнес все формулы и не оставил сомнений в том, что все сделано по закону.

Затем другой обвинитель призвал всех в свидетели обвинения против Глума сына Хильдира, который сжег дом Ньяля вместе со всеми, кто там находился, включая самого Ньяля, его супругу и маленького ребенка. За это обвинитель требовал объявить виновного вне закона, а его имущество конфисковать и разделить между обвинителем «и теми членами четверти, которые имеют право на добро объявленного вне закона». Теперь уже ясно, что часть конфискованного судом имущества достается некоторым членам четверти, возможно участникам судилища.

Придя в ужас от необходимости лишиться своего достояния, Флоси тайно передал годорд, которым владел, своему брату, а сам — столь же тайно — договорился войти в годорд третьего лица. Прибегли и к другим уловкам, в частности решили перекинуть рассмотрение части дела в ту четверть, которая по закону заведомо не может рассматривать его, в надежде, видимо, что ущерб от конфискации значительно уменьшится.

Но, описывая дальнейший ход дела, сага сообщает новые интересные сведения. Во-первых, были отведены все свидетели — не только родичи, свояки и другие близкие люди тяжущихся, но и, как видно из дальнейшего, соседи, которые имели право в этом качестве участвовать в тяжбе. А между тем именно соседи часто составляют что-то вроде совета присяжных: они объявляют виновным или невиновным подсудимого на основании личных свидетельств, приведенных аргументов и контраргументов. Во-вторых, Мёрд, что тоже очень интересно, перечислил по ходу дела все, «что требуется по закону при ведении тяжбы». Он перечислил ее этапы: предложено принести присягу — принесена присяга; изложено дело; даны свидетельские показания о предъявленном обвинении; соседям предложено занять их места; предложено отвести неправомочных соседей. А затем он завершил свою речь так: «Я призываю вас в свидетели того, что выполнено по этой тяжбе, и того, что я не хочу ее проиграть, если я оставлю суд, чтобы искать доказательств или по другим делам»[1705]. Очевидно, что здесь сага последовательно и со знанием дела описывает следственные и судебные процедуры и действия, необходимые для принятия решения по тяжбе.

Понятно также, что Мёрд это делал, чтобы предупреждать уловки противной стороны, пытающейся ослабить его позиции, и без того уже значительно подорванные отводом многих его свидетелей. Кроме того, позиции Мёрда были поколеблены и тем, что после хитрости с годордами дело виновных уходило в другую четверть.

По совету одного хитроумного сторонника Мёрд объявил неправильным отвод ряда своих соседей-свидетелей, «поскольку он [противник] отвел из числа соседей людей, которые имеют право выносить решение как соседи[1706]. Всякий имеет право выступать на суде как сосед, у кого есть три сотни земли или больше, даже если у него нет скота, но тот, кто живет молоком (за счет разведения скота. — А.С.), тоже имеет право выступать как сосед, даже если он снимает землю» (является арендатором. — А.С.). Законоговоритель Скафти, которого «потревожили» по такому случаю, подтвердил правильность этого довода, «хоть и немногие знают это». В результате у Мёрда появилась возможность призвать всех своих десятерых свидетелей вместо четырех, которые у него оставались после маневров противной стороны. Интересно, что именно теперь, именно из описания хода судебной процедуры, удается узнать особенно важные подробности о том, что входило в состав правообязанностей бондов и арендаторов, — такие, о которых другие саги умалчивают. Интересно, кстати, также и то положение, что правоспособностью обладают как владельцы земли (без скота), так и владельцы скота (без земли), если то и другое в достаточном размере.

Когда же всплыла хитрость с годордами, дело решили передать в Пятый, третейский суд[1707], где все должно было повториться снова. Но перед тем на Поле Тинга произошло побоище, поскольку на это судебное разбирательство все приехали вооруженными. «Большое несчастье, когда бьется весь тинг!» — заметил один из свидетелей. Постепенно созрело решение прекратить кровавую драку, уплатив виры за совершенные на тинге убийства, а также за сожжение Ньяля. В последнем деле осталось в силе решение об изгнании виновных из страны, но его исполнение отложили до лета; если же по прошествии трех лет виновные не уедут, они будут лишены мира. Были последующие убийства и драки, но дело в конце концов как-то разрешилось, главным образом путем уступок с обеих сторон.

Приведенные казусы создают впечатление, и оно подтверждается некоторыми другими судебными делами, что согласно обычным законам в некоторых случаях истец получал право сам вынести решение по делу, которое он возбудил, и определить сумму штрафа. Происходило это в тех случаях, когда правота истца была бесспорной.

Преступление, наказание и примирение

При решении вопроса между тяжущимися или сражающимися сторонами о примирении самым надежным средством было произнести «клятву мира». Ее текст содержится в «Саге о Греттире»[1708] и в «Саге о Битве на Пустоши» (к сожалению, не полностью сохранившейся. Гл. XXXIII)[1709], в «Саге об исландцах» (гл. 146), Гуталаге (гл. 14) и Старшем Вестгёталаге. Когда разгоревшаяся вражда, о которой там идет речь, несколько утихла, известный Снорри Годи сказал (в присутствии многих «путников, остановившихся на ночевку»), что у него есть «предчувствие» будущих сражений и поэтому он просит Торгильса сына Ари произнести «клятву мира», поскольку, по общему мнению, он делает это «лучше других». Торгильс, немного поломавшись для порядка, все же признал, что хотя он вряд ли произносит эту клятву лучше других, но зато она «во всем соответствует истине». А затем он заговорил:

«Вот начало нашей клятвы, и оно в том, что (1) все равны перед Богом. Мы должны (2[1710]) быть также равны и друг перед другом и (3) доверять другому за брагой и за брашной, на тинге и на торге, в церкви Божьей и в конунговых палатах, и (4) везде, где встречаются люди, мы должны вести себя так, как если между нами никогда не было распри. Мы будем (5) делить клинок и кровавое мясо (скорее всего, битву. — А.С.) и все, что у нас будет, как сродники, а не как супостаты. А (6) если распря случится между нами, то пусть звенят деньги, а не летят дроты (дротики. — А.С.)[1711], а (7) если кто из нас нарушит слово сговора и подымется за порукой укрытого[1712],

Примененное здесь мной расположение текста не случайно: мне хотелось подчеркнуть, оттенить каждый пункт этой замечательной клятвы, уникального пассажа саговой литературы и в то же время ритмизированный характер формул, возможно как-то связанный с сакральными смыслами.

Очевидно, что этот явно ритуальный текст клятвенного обещания и утверждения мира действительно очень сложен и объемен и выглядит весьма внушительно. Он содержит массу пунктов, охватывая все жизненное пространство скандинава: настоящее и будущее время, места привычного пребывания и привычные ситуации, родственные связи, включает обращение к высшим силам, наконец, угрозы и заклятие на случай нарушения «клятвы мира». К тому же, на мой взгляд, этот текст необыкновенно поэтичен, он красив и гармоничен стилистически. Клятва явно старого происхождения, поскольку в ней в числе мест мира упоминается капище, среди верующих — как христиане, так и язычники, а среди деревьев сосна, которой не было в Исландии, т. е. этот текст был выработан еще в Норвегии и раньше, чем произошло заселение Исландии. Но затем он был приспособлен к более поздним временам, когда христианство и церковь как место мира уже получили значительное распространение, во всяком случае в кругах, к которым, вероятно, относились Торгильс и его слушатели. Текст клятвы, как очевидно, состоит из аллитерированных формул обычного права. Его произносили, а скорее «выпевали» при заключении мировой или по окончании смуты в стране. То обстоятельство, что формулы клятвы как бы охватывают весь мир людей того времени и все их занятия, должно было сделать клятву обязательной для соблюдения во всех ситуациях[1715]. Все это, вместе взятое, представляет несомненный исторический интерес[1716].

Мировая по тяжбам заключалась обычно при помощи посредников и могла включать в себя, по соглашению сторон, обмен вирами. Когда после ужасной Надворной битвы в Исландии (1239) Снорри «объявил решение по всем тяжбам», которых набралось достаточно много, он также объявил и условия заключения мира: тот, кто совершил убийство, платит 10 сотен, кто нанес раны — по 5 сотен, кто швырял камни — по 2,5 сотни, кто пособничал убийцам на Поле Тинга — по 100 эйриров. Это решение (1240) распространилось на все округи, кроме той, где отказались заключать мировую[1717]. Таким образом, мирный договор теперь включал крупные штрафы, но не объявление «вне закона». Впрочем, виновного можно было приговорить к изгнанию из страны с правом возвращения через определенный, назначенный срок[1718]. Процедура заключения мира завершалась пожатием рук (или «битьем по рукам»)[1719].

Другой правовой институцией, связанной с миром, были особые законы о мире, которые распространялись на некоторых людей и определенные места и нарушение которых было чревато разными, но подчас очень жестокими наказаниями, вплоть до казни виновного без последующей уплаты виры. В законах о мире говорилось о неприкосновенности двора бонда (внутри ограды); защита мира дома и «огороженного места» была, как известно, древнегерманской традицией. Затем говорилось о неприкосновенности женщины, о безопасности таких публичных мест, как тинг, торжище, водопой, перекресток дорог, церковь и церковный двор, а также такого интимного места, как уборная. Уголовные преступления, совершаемые там, — от ущерба для чести до вторжения, драки и убийства — впоследствии стали подлежать высшей юрисдикции, т. е. королевскому суду. К таким же тяжелым проступкам относились предательство в бою и предательство по отношению к вождю, конунгу, а также разного рода так называемые злодеяния (см. ниже).

Возвращаясь на Поле Тинга, приходится отметить, что там порой происходили не просто драки, но целые сражения и не всегда возможно было найти того, кто должен отвечать перед судом за осквернение «места мира». Но такие инциденты были все же редким явлением. Не случайно, например, сохранилось свидетельство о том, что в 1121 г. хёвдинг Хавлиди сын Маара попытался силой оружия помешать своему врагу попасть на альтинг, причем сага отмечает это обстоятельство особо.

Другое дело, что на тингах иногда разрешались поединки как метод решения спора, и в этом случае они были явными предшественниками дуэли. Так, Тормод на тинге убил отца Торгмира Тролля, ударив его секирой по голове. Он уверял, что мстил за страшное оскорбление, заключавшееся в сравнении его с кобылой, покрываемой жеребцом. Вся эта история обрамлена стихами скальда Тормода (который, будучи отпрыском видного рода, имел, между тем, на голове «смоль кудрей курчавых», что, как отмечалось выше, не одобряется ревнителями скандинавской красоты)[1720]. Победитель поединка должен был принести в жертву богам быка[1721]. Но обычно поединок происходил не внезапно, на него публично вызывали на том же Поле Тинга[1722]. Можно вспомнить также пример с Эгилем, который на Гулатинге вместо суда с 12 поручителями предложил противнику поединок на тинге, «что было законным и обычным в прежние времена»[1723] (см. также о поединке как способе решения дела в «Саге о Ньяле»[1724]). Но было зазорно сражаться с человеком, который по старости или болезни не может самостоятельно сесть на коня («Сага о Фритьофе», гл. II).

Была и другая форма публичного поединка для решения спора, это так называемый «поединок на острове», который отличался более четкими условиями и правилами. Для поединка выбиралось ровное возвышенное место, островок или мыс, вдающийся в море, реку или озеро. Такое место иногда заранее утверждалось на тинге[1725]. Выбор места для законного поединка был не случаен. Тот, кто терпел поражение и погибал, признавался виновным, и предписывалось хоронить преступника там, где «встречаются морская волна и зеленый дерн», т. е. на берегу моря.

Известно, что законоговоритель Скафти, который в 1004 г. учредил третейский (Пятый) суд, отменил поединки как способ решения спорных дел[1726], но в народе этот способ продолжал бытовать, так что даже суды еще выносили такие решения. Например, на тинге, где разбиралось дело о смерти Кьяртана, убийца был объявлен вне закона, причем одному из истцов разрешили осуществить «кровную месть» немедленно[1727].

Поединок того времени можно рассматривать и как наследие «божьего суда» языческих времен (которые, собственно, еще не полностью и миновали), что в виде ордалий вошли и в средневековый мир. Но в эпоху викингов все еще применялись методы, которые несли на себе более явные следы языческого правосудия, — «очистительные испытания», которые тогда, видимо, уже не считались вполне законными. Адам Бременский в общих чертах упоминает об этом, повествуя о капище[1728]. В «Саге о людях из Лососьей Долины» об «очистительных испытаниях» говорится в связи с тяжбой на тинге из-за убийства Кьяртана. Там как раз сказано, что в отношении виновного необходимо обходиться вирой и положенным [по суду] наказанием, а не прибегать к незаконным кровавым мерам[1729].

Обычно испытание производилось с помощью раскаленного железа. Перевязав сожженное место, обычно руку, через определенный срок осматривали, чтобы узнать, зажила ли она. Такой метод применялся при подозрениях в воровстве и колдовстве, претензиях на наследство и др., и он существовал в Норвегии еще в XIII в. Как известно, в 1215 г. папа своим постановлением запретил испытание железом. Однако еще в 1247 г. специальный папский указ, который доводил до Норвегии легат пап, кардинал Виллихельм Сабинский, запрещал применение в стране «божьего суда».

Но чуть не до XIV в. испытание железом и водой нет-нет да применялось в Скандинавии.

Применялись и пытки. Так, «Сага о Названых Братьях» повествует, что на Дымных Холмах в одну из зим вдруг начали совершаться крупные кражи: пропадали сокровища из ларцов, хотя их замки не были повреждены. Обыскали дома всех соседей, и оказалось, что вором был местный кузнец Веглаг, свободный работник Иллуги Черного сына Арни. Делая замки для ларцов и сундуков для всей округи, он оставлял себе дубликаты ключей. «Его вынудили сказать правду под пыткой», и он показал места, где прятал ворованное. Решили было его повесить, потом ему приказали уехать навсегда. Веглаг добрался до Шотландии «и сделался там знаменитым вором; в конце концов его там убили»[1730].

В этом эпизоде главными действующими лицами, которые ведут расследование, являются соседи. И действительно, ведь именно они лучше всех знали о неблаговидных поступках и преступлениях, которые совершались в округе, являясь самыми важными свидетелями в таких случаях, так же как именно они раньше всех остальных привлекались к расследованиям, ведущимся на тинге.

Любая тяжба, благополучно доведенная до конца на тинге любой степени, подытоживалась путем вынесения приговора, который объявлял один из судей, а в ландах и лёгах — лагман. И они же назначали наказание, если между сторонами не было какой-либо договоренности.

Наказания за преступления, антиличностные и антиобщественные поступки были разнообразными и назначались в соответствии с характером и размером правонарушения. Отчасти уже говорилось о вире, о «лишении мира», об изгнании и конфискации имущества. Правда, Адам Бременский пишет, что у данов, которые не считали возможным для своей чести «претерпеть побои», было всего два типа наказания: смертная казнь, которую полагалось встречать с веселым видом, и продажа в рабство[1731]. Скорее всего, судя по контексту, он имеет в виду обычаи викингов. В англосаксонской Британии того времени порабощение за известные проступки было принято. Но в сагах с практикой продажи в рабство лица, виновного даже в самых тяжких преступлениях, мне сталкиваться не приходилось, как не приходилось встречать приговор к наказанию в виде побоев. Приговоры же к смертной казни, в том числе путем повешения, в сагах попадаются. А Адам Бременский (сх. 109) свидетельствует, что на площади (?) висит «общественная секира» (publica securis), напоминая людям о смертном приговоре, который выносился за тяжкие преступления (в данном случае, впрочем, речь идет, видимо, о городе). Кроме того, в сагах упоминаются в качестве наказания колодки, точнее, колода, в отверстия которой вставляли ноги осужденного[1732].

Как и во всяком обычном праве, особенно в представлениях о правонарушении, наказание за которое не было утверждено публично в качестве закона, преобладают прецеденты, т. е. конкретные случаи проступков против личности, имущества и чести человека, прямых преступлений или нарушений принятого порядка в отношении как общества, так и отдельных людей. Среди этого обилия прецедентов в действующем устном праве нелегко уловить логические связи между преступлением и наказанием за него. Это тем более затруднительно, что, во-первых, дело часто решалось путем прямых переговоров между сторонами без вмешательства суда, хотя в той или иной мере опираясь на принятые нормы. Во-вторых, в решение дел неизменно вмешивался «человеческий фактор» в виде нажима со стороны более сильных, богатых, многочисленных участников суда.

Так, в «Саге о Греттире» (гл. XLVI, LI) рассказывается, что Греттир был в одностороннем порядке объявлен «вне закона», хотя законоговоритель Скафти требовал, чтобы были выслушаны обе стороны — и истец, и ответчик, тем более что Греттир в это время был в отъезде; а «рассказ одного, — как сказал Скафти, — только половина правды, ведь многие рады сгустить краски в сомнительном деле». Но Торир, чьих сыновей сжег Греттир, «повел дело с таким напором», что выиграл его, как тогда говорили, «больше силой, чем законом». В результате Греттира объявили вне закона и лишенным мира по всей стране. Торир назначил, как это обычно бывает, награду за его голову. Уплата виры, которую Греттиру назначил тинг, была передана его ближайшим живым родичам. Вернувшись к концу лета, Греттир узнал о приговоре, а также скорбные вести о смерти отца и убийстве брата. У него остался лишь один близкий родич — младший брат, который был слишком юн для участия в тяжбе. Между тем от размера виры зависела жизнь Греттира: в саге говорится, что «если бы его вира была равна цене свободы», то тинг был бы вправе снять с него приговор о «лишении мира». Но какова была эта цена, остается неясным.

Исход дела во многом зависел и от умелого его ведения. Так, в «Саге о Ньяле» (гл. 66) герою удалось добиться оправдания убийцы, доказав, что убитые им собирались «грабить и убивать» его подзащитного.

Саги убеждают в том, что законное судебное разбирательство в мире людей саги вовсе не преобладало и на суд выносилось отнюдь не большинство непрерывных склок и разборок, да и те судились не всегда справедливо. Не обязательно подвергались судебному разбирательству словесные оскорбления. Например, считалось «срамной молвой» обвинять мужчину в женоподобии: говорить, что он «баба», «похож на бабу»[1733]. Или смеяться над женщиной, предпочитающей принятую у мужчин манеру носить отдельные предметы одежды. Однако, как можно убедиться из материалов, посвященных супружеским отношениям, суду эти, как их называли, «срамные приметы» становились известными только в том случае, когда их можно было использовать, например, для развода. Большим оскорблением считалось обвинение кого-либо в мужеложстве, приравнивание отношений мужчины и женщины к отношениям между жеребцом и кобылой, дразнить человека тем, что он «отфыркивается, как кобыла»[1734], и т. п.

В сагах, как уже упоминалось, можно обнаружить достаточно детальное описание увечий, особенно тех, которые считались смертными и требовали такого же воздаяния, как прямое убийство. Это в первую очередь рана мозга, а также другие, если они приводят к смерти пострадавшего. О такой ране по закону следовало объявить при пяти свидетелях непосредственно на месте ее нанесения и потом назвать всех свидетелей поименно[1735]. Упоминается ранение до кости, которое вызвало сильное кровотечение, «рана внутренностей, которая оказалась смертельной» и мн. др.[1736] А уж описание ранений, полученных во время массовых драк и сражений, которые редко рассматривались судом, заняло бы не одну страницу.

Месть без суда была делом совершенно обычным. Человек считался «убитым по законному праву», если вина его была доказана, а месть настигла непосредственно на месте преступления и немедленно после случившегося. Считалось нормальным убить того, кто словесно или, тем более, действиями обесчестил женщину, и эта позиция неоднократно фиксировалась в законах. Владелец усадьбы, двора мог «законно» предать смерти насильника, грабителя или убийцу, совершившего эти деяния в его усадьбе[1737]. Видимо, было дозволенным убийство своих провинившихся рабов. Родители, прежде всего отец, могли обречь на гибель (велеть «вынести») своих новорожденных детей[1738]. До известного времени не считалось серьезным преступлением убийство и ограбление чужестранца. Но надругательство над телом покойника, даже врага, считалось одним из тягчайших преступлений, которое, однако, совершалось сплошь и рядом: например, отрезанной и засоленной головой играли, как мячом (см. выше).

В эпоху викингов оскорбление, преступление, даже убийство все чаще и чаще оплачивались, точнее сказать, «возмещались» вергельдом — штрафом, вирой в виде денег или иных ценностей. Уже в поэме о Беовульфе вира за убийство называется «ценой крови», «оплатой крови», как и возмещение за гибель «своего» человека. Например, об уплате конунгом вергельда за своего дружинника сказано: «Цену крови… покрыл вождь золотом»[1739].

Существовала определенная шкала «цены крови», которая применялась к людям каждого состояния. Судя по «Саге о сыновьях Дроплауг», да и по другим сагам, вира за жизнь свободного человека обычно составляла 100 или 120 эйриров «бледного» (т. е. высококачественного, без примеси меди) серебра, или 4 эйриров сукна по 24 локтя в штуке, или 32 цены коровы. «Плавленое» смешанное с медью, «темное» серебро было вдвое дешевле «бледного»[1740]. Но за убийство Торгейра суд присудил уплатить две сотни серебра (возможно, «темного»). Требование штрафа в 6 сотен «трехлокотного сукна» было большим (около 900 марок)[1741]. Но фигурирует и штраф в 6 локтей домотканого, т. е. грубого сукна, что меньше половины цены коровы. В «Саге об исландцах» (гл. 21) «законная вира» (logrettr) за (неумышленное?) убийство, увечье, прелюбодеяние и «нарушение мира» определялась в 6 марок, или 48 эйриров, или 288 локтей сукна. Двойная вира составляла соответственно 576 локтей сукна. Это очень большая сумма. Один из объявленных «вне закона» на три года за убийство в Островном Фьорде и в определенной области острова должен был уплатить виру в «200 сотен»[1742].

При этом к штрафу присуждались не только за совершенные противоправные действия, но и за доказанный умысел, особенно за попытку их совершить. Суд принимал иск о попытке нападения; а за умысел против жизни персонажа, проявившийся в ходе ожесточенной драки, третейскими судьями был присужден огромный штраф: «60 сотен трехаршинных отрезов сукна и еще по 20 сотен в пользу тех, кто был ранен в побоище, а также по 3 сотни с каждого, кто туда ездил»[1743].

Вира должна была уплачиваться в определенные сроки, обычно в течение трех суток после завершения тинга. Неуплата виры, как и любого долга, влекла за собой судебное разбирательство. Этот порядок четко прописан в областных законах.

Тем не менее в сагах сплошь и рядом говорится о том, что некоторые отчаянные, лихие, а также именитые люди с успехом уклонялись от уплаты виры. Торгейр, названый брат скальда Тормода, совершил множество убийств. В «Саге о Названых Братьях» (висы № 4, 5) говорится, что Торгейр убивал всех без разбору, и рассказывается, как однажды он убил встречного прохожего только потому, что патрон последнего был, как казалось убийце, его врагом[1744]. Знаменитый Хёрд из «Саги о Хёрде и островитянах», погибший в 39 лет после того, как много лет был вне закона, вызывал у священника Стюрмира Мудрого даже восхищение, потому что в Исландии из-за него убили больше всего людей, не платя виры! Если платить штраф должны были обе стороны, то суммы штрафов «уравнивали», вычитая ущерб одной из сторон из большей виры другой стороны. Но если кто-нибудь не желал платить виру за убийство, его могли изгнать из страны. Некто Храп был убийцей и грабителем, известным как своими злодеяниями, так и тем, что никогда не платил виру. В конце концов ему пришлось уехать из страны. Его мать (родом с Гебридских островов) со слезами молила норвежского конунга о снисхождении, на что тот ответил, что не допустит, чтобы этот человек и впредь отнимал у него людей или имущество, притеснял бондов и совершал над ними насилия[1745].

Была особая серия неискупаемых преступлений, которые нельзя было оплатить штрафом и подвести под помилование. Они перечисляются в Старшем Вестгёталаге, но данный запрет существовал и много раньше, фигурирует он также в сагах. К таким действиям относились, например, некоторые, отягощенные особой жестокостью преступления против чужой собственности, — если кто-либо зарежет чужую скотину, да еще сделает это так, как волк, так что у животных вывалятся внутренности; такой потрошитель скота презрительно назывался «горваргер» (от «гор» — внутренности и «варг» — волк). Особым преступлением считалось оскорбление чести побежденного, насилие над личностью, совершенное пиратами, нарушение мира (тинга, церкви, дома бонда, женщины и т. д.). За неискупаемые преступления полагалось «лишение мира». Много позднее, в добавлении к Младшему Вестгёталагу (Add. 7), понятие не искупаемого штрафом преступления заменяется другим понятие — нарушение «клятвенного мира [или права] короля», и наказание за него существенно смягчается, так что теперь такое преступление может быть прощено, если стороны примирятся, а виновный уплатит штраф 40 марок; это была, разумеется, огромная сумма, но все же не потеря жизни.

Лишение мира, как и объявление виновного «вне закона», с введением христианства стало включать и так называемое «лишение святости», т. е. невиновности, неповинности, что окончательно выводило человека из-под покровительства закона, лишало его правовой субъектности. Такой приговор был самым тяжелым (за исключением смертной казни), он иногда предусматривал, как говорилось, изгнание из страны. Древнеанглийская песнь «Деор» говорит о том же: «Горе изгою»[1746]. В этом случае, если сторонникам не удавалось вывезти осужденного тайком, он был обречен все время скрываться и в конце концов находил свою смерть, причем убийца не нес никакого наказания. Иногда такому изгою помогала скрываться женщина, устраивая подземелье с двумя выходами: к ее дому и к реке[1747]. Гисли сын Торбьёрна Кислого, из саги о нем, которая считается одной из самых драматичных среди родовых саг, скрывался в одиночку 16 лет (962–978)[1748]. Согласно более мягкому варианту, человеку, объявленному вне закона, назначалось пожизненное изгнание из страны[1749].

Изгнание могло распространяться только на правовой округ, на четверть, ланд, на всю страну; длиться три года[1750] или быть пожизненным (последнее, однако, встречалось все реже); сопровождаться конфискацией всего имущества, его части (например, движимости) или назначаться без конфискации имущества; с уплатой виры или без таковой; с правом реабилитации после изгнания или без оного и т. д. Согласно судебнику «Серый гусь», объявление вне закона влекло за собой утрату всей собственности и общественного статуса, а главное — полную беззащитность личности приговоренного, поскольку любой прохожий мог его безнаказанно убить. Определенная часть его имущества отходила к истцу.

Изъятие имущества осужденного производилось при свидетелях и в соответствии с особой процедурой[1751]. Судя по сагам, конфискация имущества должна была совершаться на 14-й день после завершения тинга, по месту жительства осужденного. Как мы уже видели (в части о маргиналах саги), изъятие имущества подчас превращалось в его разграбление толпой. А вот Снорри, например, не стал забирать имущество своего врага Гисли сына Маркуса, даже не ездил на его хутор, опасаясь отпора и последующей мести со стороны его родичей.

Менее тяжелым был приговор к отъезду на три года, с конфискацией имущества или без него, но главное — при сохранении осужденным права перемещаться по стране и получать помощь[1752]. За приговоренного к такому изгнанию Эгиля предлагал виру и поручительство его друг Торир, но конунг хотя виру и взял, но меру наказания Эгилю не изменил («Сага об Эгиле», гл. XLV); Эгиль ответил на это стихами[1753]. Уехать надлежало в течение ближайшего полугода после приговора. Но если приговоренный не мог отбыть в этот срок из-за погоды (например, с конца осени по начало весны, когда судоходство прекращалось), задержка ему в вину не ставилась. По окончании трех лет, если изгнанник желал вернуться на родину, он должен был пройти судебную процедуру «откупа» или «возвращения». Нередко приговор о трехгодичном изгнании сопровождался требованием не конфискации имущества, а только виры.

«Сага о сыновьях Дроплауг» дает четкое представление о различии между объявлением вне закона и присуждением к изгнанию. Быть объявленным вне закона означало полное поражение в гражданских правах, причем выезд за границу страны не разрешался, и уехать можно было только нелегально. Изгнание же, прежде всего трехгодичное, предполагало право возвращения домой по истечении указанного судом срока, с возможностью восстановления на тинге во всех гражданских правах, правда, при условии уплаты некоей суммы денег.

Во всех этих приговорах существовала масса оговорок. Так, если обвиненный вносил одну марку, его могли изгнать не навсегда, а на три года, т. е. ему дозволялось купить себе неизмеримо меньшее наказание. Два трехгодичных изгнания приравнивались к приговору «вне закона»[1754]. Приговор «вне закона» мог распространяться на определенную территорию, составлявшую данный судебный округ, в границах которого ответчик не мог проживать и по которому не имел права перемещаться. Исключением из этого правила была ситуация, при которой объявленный «вне закона» попадал на запретную для него территорию не по своей вине, например, был выброшен волной, застигнут и сбит с дороги бурей и т. п. Встречается курьезный случай, когда некто пытается объявить вне закона покойника (Бьёрна)[1755], — думается, скорее всего, из соображений материальной выгоды. Если человека изгоняли из страны, то суд мог ограничить объем вывозимого им имущества.

Особое место среди тяжких преступлений занимали беззакония, которые называли злодеяниями и «позорными» преступлениями. О них подробно говорит Старший извод Вестгёталага[1756], но они неоднократно упоминаются и в сагах. Это «нидинг» (niding, nidinsverk) — низкий, бесчестный, «постыдный» поступок, «злое дело», «подлое убийство», совершение которого не могло быть искуплено вирой. Отчасти — в другой связи — об этом уже говорилось выше. К числу не искупаемых вирой преступлений относились убийство спящих людей ночью[1757]; убийство в священном месте[1758] и в общественном «месте мира» (на тинге, в церкви, в бане и кабаке, в отхожем месте и др.); убийство старика[1759]; убийство обманным образом[1760]; сожжение корабельных сараев, особенно вместе с зимующими там кораблями[1761]; убийство «господина своей страны»; «морской разбой» на своей территории; убийство после примирения или в качестве мести за вынесенный приговор. Низким делом была продажа в рабство доверенного на воспитание ребенка, как и намеренное убийство ребенка вообще. Тяжелым преступлением, как уже говорилось, было надругательство над мертвецом: обвинение такого рода давало основу для возбуждения судебной тяжбы против виновного (хотя я не помню, чтобы мне в сагах попадалось подобное дело). Гнусным, низким делом считалась расправа с человеком, пусть и в порядке мести, которую подчас применяли викинги: разрезав ему спину, выгибали ребра, как крылья, — делали «кровавого орла».