Однажды на краю времени (сборник) Суэнвик Майкл

Освободившись, я поспешил прямиком к грузовому вагону. Меня не оставляло дурное предчувствие, и я рассчитывал получить ответы у Билли Бонса. Но на моем пути возникло препятствие в виде двери. Я попытался отодвинуть ее в сторону, да только она не поддалась. Тогда я налег на нее обеими руками и приложил силу. Результат был тот же.

Кто-то запер ее с другой стороны.

– Мистер Бонс! – постучался я в дверь.

Вначале все было тихо, но затем заслонка смотрового оконца сдвинулась в сторону, и в проеме возникло мертвенно-бледное лицо Билли Бонса. Кожа обтягивала его кости так туго, что сквозь нее просвечивал череп. На меня уставились влажно поблескивающие крысиные глазки.

– Что надо?

– Может, объяснишь, какого хре… почему мы остановились? – За окном неровными темными рядами выстроились сосны. До меня доносился их аромат. При желании я мог бы выпрыгнуть из вагона и затеряться в этом лесу. – Что за чертовщину нам только что загрузили?

Билли Бонс посмотрел мне прямо в глаза:

– Мы не принимали никакого груза.

– Слышь, ты, не выводи меня из себя, – сказал я. – Отпирай давай и…

Заслонка с лязгом захлопнулась прямо перед моим носом.

Я моргнул.

– Ладно! – воскликнул я. – Можешь считать, что последнее слово осталось за тобой, мистер Билли Бонс, вот только смею заверить – ты сильно заблуждаешься!

Я вовсе не ощущал в себе той убежденности, с какой говорил. Билли Бонс был прожженным пройдохой до мозга костей. Он принадлежал к тому типу людей, кто сделает тебе скидку в четвертак, но попутно обсчитает на доллар. Еще никому не удавалось перехитрить его. И никому не удавалось получить от него то, с чем он не желал расстаться. А исходя из собственного опыта, я знал, что если он о чем-то не хочет рассказывать, то из него и слова не вытянешь.

Пришлось бежать в голову состава, разыскивать Сахарка. Тем временем начала напоминать о себе застарелая язва желудка.

– Дидди-Ва-Дидди! – кричал Сахарок. Он резво рассекал по вагону, пощелкивая компостером. – Дидди-Ва-Дидди, Джинни-Гэлл, ЗАПАДНЫЙ Ад, Ад и БелутаХАТЧИ! Приготовьте билетики!

Я тихонько махнул ему рукой. Но тут тучный джентльмен в полосатом костюме дернул его за рукав, а затем разразился длинной гневной тирадой, касавшейся его билета, так что мне пришлось постоять в сторонке и подождать. Сахарок некоторое время делал вид, будто внимательно выслушивает пассажира, но затем навис над ним подобно лиловой грозовой туче. Мужчина сразу же съежился. Роста Сахарку не занимать, и он умеет внушать ужас каждым дюймом своего тела.

– Вот что я вам скажу, сэр, – произнес Сахарок тихим, полным угрозы голосом, – почему бы вам не взять эту ложку и не воткнуть себе в глаз? Хорошенько ею там поворошите. Поглядим, насколько качественно вам удастся вычистить свою глазницу. – Он пробил билет. – Уверяю, и недели не пройдет, как вы будете с ностальгией вспоминать об этом эксперименте.

Его собеседник посерел от гнева, и на секунду мне показалось, что он даже вскочит сейчас со своего места. Но Сахарок улыбнулся, демонстрируя каждую мышцу на своем лице и шее, и пассажир смирился. Тогда Сахарок вставил отрывную часть билета в зажим над сиденьем толстяка и, покачав головой, прошел ко мне в тамбур.

Хотя, по правде сказать, он не столько прошел, сколько протиснулся.

– Давай быстро, Малкольм. У меня еще полно работы.

– Не знаешь, почему мы остановились? – Темные силуэты незнакомцев уже возвращались к соснам. Никто из них даже не оглянулся. Ни единого раза. Они просто растворились во тьме. – Я видел, как Билли Бонс погрузил в вагон какой-то ящик, но стоило спросить его об этом, как он захлопнул передо мной дверь.

Сахарок вытаращил на меня свои жуткие глазищи. За все те три или четыре года, что он служил на поезде, я ни разу не замечал, чтобы они хоть раз моргнули.

– Ты ничего не видел, – заявил он.

– Слышь, ты мне тут не возникай! – Я упер кулаки в бока. – Твоя мамка еще сиську сосала, когда я уже служил проводником на этом рейсе.

Сахарок вдруг словно бы раздулся, превратившись в черную гору мышц с двумя булавочными, пылающими адским огнем глазками.

– Следи за языком, когда говоришь о моей маме!

Волосы на загривке у меня встали дыбом, но на попятный я не пошел.

– А что ты мне сделаешь? – покачал я пальцем у его носа. – Правила тебе известны. Только тронь меня – мигом слетишь с маршрута. Тебя потом никуда дальше Манхэттена не выпустят!

– Да мне по барабану. – На мои плечи опустились его огромные ладони. Говорил он тихо и даже расслабленно. – Вот закончится этот рейс, так мне вообще начхать будет, есть у меня работа или нет.

Он говорил, а его руки все сильнее сжимали мои плечи. Один из огромных больших пальцев лег мне на щеку и накренил мою голову набок. Я ни минуты не сомневался в том, что, если этому парню приспичит, он запросто переломает мне все ребра, а заодно и позвоночник. Он был очень силен. И больше того, он упивался своей силой.

– Я же ничего такого не сказал! – Я был напуган. – И вовсе не собирался обижать твою маму.

Сахарок немного покатал мои слова в голове, а затем его лицо расплылось в мечтательной улыбке.

– Еще бы ты собрался.

А затем он отвернулся.

Я выдохнул. Не могу сказать, что хорошо знал Сахарка. Он лишь недавно влился в команду; тот кондуктор, что был до него, так полюбил зависать в забегаловках и игорных притонах Джинни-Гэлл, что окончательно утратил свое и без того неустойчивое душевное равновесие. Но если кому и было от рождения суждено стать полнейшим мерзавцем, так это Сахарку. Он в прямом смысле явился на свет воплощением ненависти. Поговаривают, что когда повитуха шлепнула его по попе, то рев и выражение на лице Сахарка так ее напугали, что она просто уронила его на пол. Он родился с руками мясника и глазами убийцы. Все остальное его тело просто вынуждено было вырасти до таких габаритов, чтобы вместить столь взрывной темперамент.

А еще рассказывают, что, когда повитуха занесла ногу над Сахарком, собираясь размозжить ему череп, его мать вскочила и избила ее до полусмерти. Мама нашего нового кондуктора была довольно хрупкой женщиной, но ее любовь к своему ребенку была очень сильна. Она переломала повитухе кости и сбросила ту с лестницы. А затем подняла Сахарка, приложила к своей груди и спокойно пела тому колыбельную, пока он не заснул. Вот такая кровь текла в его жилах, из такого теста он был вылеплен.

Тут поезд неожиданно дернулся и снова отправился в путь. Что бы ни произошло, я уже ничего не мог изменить.

Раз уж со мной отказались говорить Билли Бонс и Сахарок, не было ни малейшей надежды и на девушек. Они все состояли в одном профсоюзе, и Билли являлся его старостой. Я тоже состоял в профсоюзе, вот только совсем в другом.

Единственным, кто мог поделиться информацией, оставался старина Козлоног. Поэтому я вернулся к своему торговому киоску за бутылочкой виски. Уложив ее в бумажный пакет, я начал пробираться по спальному вагону, когда одна из дверей неожиданно скользнула в сторону и меня поманил красный ноготок на тонкой руке.

Я зашел в открывшееся купе. Рыжеволосая женщина захлопнула дверь и встала между мной и выходом. Пару мгновений мы просто смотрели друг на друга. А затем она наконец заговорила:

– Проводник?

– Да, мэм?

На ее лице вспыхнула озорная улыбка.

– Хочу вам кое-что показать. – Она принялась расстегивать блузку, выпячивая вперед грудь. Она носила черный кружевной лифчик из тех, что сдавливают и приподнимают груди. И следует заметить, там было на что посмотреть.

– Прошу простить, мэм, – несколько неловко пробормотал я. – Мне надо возвращаться к работе.

– Вот я и хочу, чтобы вы поработали, – заявила она, притягивая меня к себе. Я потянулся открыть дверь, но она крепко вцепилась в мой китель, пытаясь его расстегнуть. Я был вынужден сжать ее запястья, поскольку боялся потерять пуговицы.

– Прошу вас, мэм. – Я был готов провалиться под землю от стыда.

– Хватит скулить, мальчик! У меня есть то, что тебе нужно, и мы оба понимаем, что я совсем не прочь этим поделиться. – Она терлась об меня, одновременно пытаясь пригнуть мою голову к своей груди. Каким-то удивительным образом ее лифчик оказался расстегнут, и мое лицо уткнулось в обнаженную плоть. Ужасно. Я вырывался как мог, пытаясь высвободиться, но она повисла на мне всем телом.

Наконец мне все же удалось выскользнуть из ее объятий и отпихнуть женщину так, что та завалилась на нижнюю полку. Пассажирка с томным вожделением посмотрела на меня.

Я воспользовался этой секундной заминкой, чтобы распахнуть дверь и выбежать в коридор. Настороженно поглядывая на женщину, я принялся приводить в порядок свою форму.

Осознав, что я не собираюсь остаться, пассажирка переменилась в лице и выпалила в мой адрес отвратительное слово:

– Членосос!

Было бы глупо отрицать, что это меня задело. Но на голову этой женщины слишком много всего свалилось, и с моей стороны было бы верхом непрофессионализма позволить себе в данной ситуации проявление чувств. Поэтому я просто сказал:

– Да, мэм. Именно так. Но уверен, в этом поезде путешествует достаточно мужчин, кого весьма заинтересует то, что вы можете предложить. Скоро откроется вагон-ресторан. Советую заглянуть туда, на выбор будут кавалеры всех сортов и мастей.

Я поспешил удалиться.

Когда я еще не умер, подобные мне называли себя «людьми свободных взглядов». Как же давно это было! В те времена если ты был гомосексуалистом и тебе не посчастливилось умереть, ты автоматически попадал в список обреченных. За смертный грех почиталось просто родиться одним из нас, и никакие оправдания не помогали. Все изменили Стоунволлские бунты. После них стало достаточно быть хорошим человеком, чтобы в конце тебя определили в другое место. В нескольких кругах Ада из-за этого до сих пор не прекращаются возмущения, да только что они могут исправить? Заведующий не принимает апелляций.

Мне не повезло дожить до той даты буквально пару десятков лет. Меня забили до смерти в Афинах, штат Джорджия. Два копа застукали меня, когда я обжимался с белым пареньком по имени Дэнни на заднем сиденье новенького «рамблера». Не думаю, что они действительно хотели меня убить. Просто забыли остановиться вовремя. Тогда такое частенько случалось.

Когда я умер, меня отвели в крохотную комнатушку к двум скучающим ангелам. Один из них сгорбился над столом, заваленным целой горой бумаг.

– Это кто у нас? – спросил он, даже не поднимая взгляда.

У второго ангела, стоявшего опираясь спиной на картотечный шкаф, было доброе, хотя и очень усталое лицо. Казалось, он не только повидал все худшие пороки человечества, но и понимает, что будет сталкиваться со всей этой мерзостью раз за разом, пока не прозвучит труба, возвещающая конец света. Он и вправду обладал добрым сердцем, поскольку не стал меня никак обзывать, а сказал лишь одно:

– Юноша, которому сильно не повезло.

– Ох, – произнес первый из ангелов, оглянувшись. А затем снова вернулся к своей работе.

– Присаживайся, сынок, – сказал тот, с добрым лицом. – Это займет некоторое время.

Я подчинился.

– И что меня ждет? – спросил я.

– Хрен по губам – вот что, – проворчал занятой ангел.

Я посмотрел на второго.

Тот слегка покраснел.

– Примерно так, – произнес он. – Я тебе сразу скажу, начистоту, в твоем случае все ясно как день. Ты – жопотрах, а жопотрахи отправляются в Ад. – Он покашлял в кулак и добавил: – Но я тебе одно скажу. Только между нами, разумеется, но я тут узнал, что те два мужлана, которые тебя замели, очень скоро тоже окажутся в этом кабинете. Паленый виски.

Он открыл один из ящичков и извлек на свет огромную, пухлую папку.

– Это каталог наказаний группы С. Ямы с трупными червями, дожди расплавленного свинца и прочие удовольствия на любой вкус. Так что читай внимательно и выбирай самые, так сказать, сочные. А я прослежу, чтобы твои «приятели» все это получили сполна.

– Нет, сэр, – ответил я. – Не стану я этого делать.

– Да? – Он сдвинул очки на кончик носа и посмотрел на меня поверх них. – А что так?

– Если это не обязательно, я бы не хотел причинять им вреда.

– С чего бы вдруг? Они же просто беложопые ушлепки! Быдло! Белая отрыжка южных штатов! – Он указал на меня уголком папки. – Они же убили тебя потехи ради!

– Не стану утверждать, что они замечательные парни, – ответил я. – И признаюсь, без них мир станет только лучше. Но я не собираюсь выдумывать для них наказание. Разумеется, нельзя сказать, чтобы я желал им счастья и добра, и благочестивым христианином меня тоже никак не назовешь… вот только знаю одно: мы должны прощать своих гонителей настолько, насколько это позволяет наша природа. И я буду крайне вам признателен, если ни одна из этих кар их не коснется.

Тот ангел, с которым я разговаривал, недоверчиво посмотрел на меня, и выражение его лица уже вовсе не было добрым. Второй же вдруг прекратил писать и тоже вылупился на меня.

– Вот же срань, – произнес он.

Споры вокруг моей персоны не прекращались целых три дня.

Для тех, кто должен был решать мою судьбу, я представлял нечто вроде серьезной политической проблемы, ведь отправить меня Наверх, разумеется, было нельзя. Это создало бы опасный прецедент.

В конечном итоге все вылилось в то, что я получил новую работу. Мне выдали форменную одежду с бронзовыми пуговицами, две недели гоняли на стажировке и строго запретили влезать в неприятности. И до сих пор мне это вполне удавалось.

Но сегодня, кажется, светлая полоса начала подходить к концу.

Старина Козлоног насмешливо покосился на меня, когда я вошел в кабину локомотива. Из всего персонала он один никогда не был человеком. Чистокровный черт от самого Сотворения… хотя, если верить господину Мильтону, может, когда-то он и был ангелом. Я сдернул с выпивки бумажный пакет и отпустил тот по ветру, и выражение на лице машиниста сразу же изменилось. Когтистая лапища выхватила бутылку из моих рук, и черт одним глотком опорожнил ее содержимое минимум на четверть.

Он глухо заурчал, а потом то ли рыгнул, то ли завыл – подобные звуки недоступны человеческому горлу. Меня передернуло, хотя таким образом Козлоног просто демонстрировал полученное удовольствие.

– Назревают неприятности, – произнес он хриплым голосом, в котором слышалось потрескивание горящих углей.

– А поточнее? – осторожно поинтересовался я.

– Да вроде все по-прежнему. – Он покосился на пустоши, проносившиеся за окном. Вдалеке через доходившую им до пояса грязь пробирался отряд кентавров, каждый из которых ростом был поболее десятиэтажного дома. Воняло от этой мутной жижи похлеще, чем от свалки Фрэшкилл, что возле Нью-Джерси. – И все же… – машинист покачал головой, – ничего подобного раньше не видел. Ад отправил на охоту всех своих мудаков.

Черт передал мне бутылку.

Я приложился к горлышку, все еще источавшему жар его губ, и сделал небольшой глоток. Исключительно из учтивости.

– А зачем?

– Понятия не имею, – пожал он плечами. – Ищут что-то, но будь я проклят, если знаю – что.

В это самое мгновение над горизонтом подобно грозовой туче поднялся здоровенный демон, чьи кожистые крылья хлопали как паруса на ветру. Тварюга была такой огромной, что закрывала собой полнеба, а еще она источала невыносимую вонь, которая, в этом я был уверен, не выветрится еще несколько часов, с какой бы скоростью мы ни ехали.

– Ого, тот еще мордоворот, – заметил я.

Старина Козлоног ехидно засмеялся, а затем приговорил еще треть бутылки.

– Тебя что, пугает эта крошка? – Он высунулся в окно, зажал пальцем одну ноздрю и выстрелил в ночь изрядной порцией соплей. – Хрен ты чего видел, сынок… над нами недавно архангелы пролетали.

И тут мне стало действительно страшно. У меня не было ни малейших сомнений, что предмет поисков всех этих могучих созданий находится в одном из вагонов нашего поезда. И это, в свою очередь, означало лишь то, что теперь за нами охотятся разом и Ад, и Рай. Вам, конечно же, может показаться, будто бы бояться следовало разве что преследователей из Ада, но подумайте хорошенько – черти проиграли. Забудьте обо всем, что вам вешают на уши. Противостоящая им сторона – злая мачеха, и не позволяйте никому убедить вас в обратном.

Старина Козлоног добил выпивку и закусил бутылкой. А затем, натянув одной рукой петлю регулятора, расстегнул пуговицы на ширинке, выудил оттуда своего дряблого друга и принялся справлять нужду прямо в топку. Оба кочегара, пританцовывавшие босыми ногами на раскаленных углях и работавшие лопатами словно умалишенные, тут же побросали свой инструмент и, отпихивая друг друга, побежали под благословенную струю, сулившую хотя бы кратковременное облегчение их страданий. Они были черны как смоль, а в волосах их блуждали голубые язычки пламени. Моча Козлонога шипела и кипела, попадая на угли.

Обреченные души были готовы драться даже за нее. И зрелище это повергало меня в уныние.

– Прошу меня извинить, – несколько смущенно произнес я, – скоро откроется казино. Пора возвращаться к работе.

Старина Козлоног пустил газы.

– Вали ко всем чертям, – добродушно отозвался он.

В казино уже раскручивал свою рулетку Билли Бонс, и те пассажиры, кто и прежде рисковал так, будто живет последний день, теперь совсем сорвались с тормозов. Они кричали и хохотали, болтали о том и о сем, выкладывая на стол пачки бумажных купюр. Всем было плевать, что крупье мухлюет. Это была их последняя возможность воспользоваться своим богатством.

Хищно ощерившийся Билли Бонс пребывал в родной стихии. Одной рукой он раскручивал колесо рулетки, а другой – прижимал к себе милашку в прозрачных серых чулках и такой короткой юбчонке, что всякий желающий мог разглядеть туннель до Цинциннати. В свою очередь она обнимала его за плечо, а в свободной руке держала бокал мартини и ароматизированную сигарету, всем своим видом демонстрируя, что она не прочь сыграть с Билли в любую игру, какая тому взбредет на ум. Вот только для него она была не более чем игрушкой, гламурной красоткой, помогающей ему выманивать деньжата из чужих карманов.

Лабель, Эфрея и Салли сновали в толпе, нагруженные подносами с сигаретами, героином и закусками. Все трое были очень хорошими девушками, а что касается того, как они попали на наш поезд… думаю, все мы знаем, как такое случается с хорошими девочками. Однажды им встречается плохой мужчина. Они носили длинные белые перчатки, а их форменная одежда, пусть и облегающая, была пошита в строгом стиле и застегнута на все пуговицы, чтобы никто по ошибке не спутал их с обреченными. Салли одарила меня улыбкой, добродушной, но в то же время скромной.

В этот раз нам довелось подвозить компанию неплохих музыкантов, и те исполнили для нас несколько зажигательных импровизаций. Должно быть, они понимали, что в Преисподней уже жарятся конкуренты такого калибра, что следующих гастролей ждать придется очень и очень долго. Но должен признать, эти ребята умели задать жару.

Каждый старался оторваться на полную катушку.

Это была самая веселая часть поездки, и, как правило, я наслаждался ею. Но не сегодня.

У задней двери стоял Сахарок, окруженный свитой самых роскошных красоток. Вполне привычное зрелище. Они облепляли его еще на южной платформе Центрального вокзала, эти элегантно одетые женщины, которые и умереть-то пока не успели. Они закатывали глазки и выписывали своими задницами совершенно немыслимые кренделя. Рано или поздно одна из них спрашивала:

– А ты видел… его? – а затем, когда он смотрел на нее так, будто ничего не понимает, добавляла: – Ну, понимаешь… Люцифера? Дьявола.

И тут наш Сахарок, разумеется, отвечал:

– Видел ли? Да вот как раз после последней поездки имел, так сказать, приватный разговор с его сатанинским величеством. «Сахарок, – говорит он мне, – что-то ты стал до хрена часто опаздывать, пора тебе напомнить, кто здесь главный».

– А ты что? – Девицы затаивали дыхание и придвигались ближе.

– А я ему и отвечаю: «Снимай портки и нагибайся, мудила. Сейчас покажу кто».

Женщины визжали, возмущались и восхищались. И когда Сахарок разводил руки, у него под мышками обязательно оказывалась парочка милашек.

К бару выстроилась длинная очередь. Я старался ничем не выдавать своих мыслей, но, видимо, не сильно в том преуспел, поскольку, вставляя один из этих бумажных зонтиков в очередной бокал с охлажденным дайкири, ощутил прикосновение чьей-то руки к своему плечу.

Обернувшись, я столкнулся с самой понимающей из улыбок, какую только когда-либо видел. Передо мной стояла женщина, одетая в красный, тщательно подогнанный костюм. Она носила шляпу-котелок и дымила сигарой. Юбка ее доходила до полу, но при этом обладала разрезом до самого бедра, позволяя разглядеть небольшой серебристый револьвер, заткнутый за подвязку.

– Вы чем-то озабочены, – произнесла женщина. – Мне казалось, подобные чувства не свойственны здешнему персоналу.

– Все мы люди, мэм. И ничто человеческое нам не чуждо. – Я вздохнул. – И должен признаться, что если бы меня не обязали стоять здесь за стойкой бара, я бы… эх, да что там говорить. Так чем я могу быть вам полезен?

Она некоторое время разглядывала меня.

– Вы меня заинтересовали, – наконец заявила женщина, прежде чем раствориться в толпе.

Впрочем, вскоре она вернулась, ведя под локоток девочку, скорее похожую на фарфоровую куклу, нежели на ребенка.

– Мисси приглядит за баром, – заявила странная дама, прежде чем просунуть одну из рук между ног девочки, а другой взять за плечо и перекинуть малышку через стойку. Я не заметил, чтобы она приложила хотя бы капельку усилий, и вообще женщина вела себя так, словно ничего более естественного на свете и не бывает. – Она весьма опытна в этих делах.

– Минуточку, – заявил я, – не могу же я просто…

– Мисси совершенно не возражает. Верно ведь, милочка?

Девчушка с огромными глазами покачала головой.

– Дождись меня. – Женщина наклонилась и крепко поцеловала ребенка… не просто крепко, а взасос. Никто не обратил на них внимания. Пьянка уже шла полным ходом. – А ты пойдешь со мной.

Мне только и оставалось, что подчиниться.

Незнакомка сказала, что ее зовут Джеки. А затем, когда я тоже представился, добавила:

– Я хочу помочь тебе, Малкольм.

– Почему?

– Я заметила, – произнесла женщина, – что многие люди покорно принимают любые превратности судьбы, но страшно боятся принять в ней хоть сколько-нибудь активное участие. Но я не из таких. – Она брезгливо покосилась на столик с рулеткой. – Я презираю азартные игры. Меня приводят в восторг совсем даже противоположные вещи. Так что расскажи мне о своей проблеме. Но так, чтобы мне было интересно.

Когда я изложил ей свою историю, Джеки вынула сигару изо рта и задумчиво на нее посмотрела.

– Кажется, твой приятель с головой ушел в погоню за легкими деньгами. Почему бы тебе прямо сейчас не заглянуть в багажный вагон?

Я покачал головой:

– Не выйдет. У задней двери дежурит Сахарок.

Мы стояли в проеме между двумя вагонами; под нами гудели рельсы и грохотали колеса. Джеки провела пальцем по нижней ступеньке служебной лестницы и произнесла:

– Мы можем обойти его поверху.

– Эй, минуточку!

– Ни секунды промедления! – Она нахмурилась, покосившись на свое платье. – Но разумеется, вначале я должна переодеться.

Она решительным шагом ворвалась в спальный вагон, распахивая двери, заглядывая внутрь и вновь захлопывая. В пятом по счету купе обнаружился худощавый мужчина, на котором из одежды была только майка, вовсю наяривавший свою любовницу. Он злобно посмотрел на нас:

– Эй! Какого рожна вы себе…

Джеки приставила пистолет к его лбу и качнула головой в сторону аккуратно сложенной одежды.

– Позволите?

Мужчина застыл. Умереть вновь он уже не мог, но удовольствие получить пулю промеж глаз все равно было весьма сомнительным.

– На здоровье.

– Вы истинный джентльмен. – Джеки сгребла в охапку стопку одежды. Перед тем как захлопнуть дверь, моя спутница приостановилась и улыбнулась напуганной женщине, лежащей под ограбленной жертвой.

– Умоляю, – произнесла Джеки, – не стоит прерываться ради меня.

Оказавшись в коридоре, она так резво сбросила юбку и натянула на себя брюки, что я даже не успел отвернуться. Куртка полетела в сторону, а жилет она застегнула поверх блузки. Затем Джеки на всякий случай примерила и туфли того мужчины.

– Смотри-ка, подходят!

По лестнице я взобрался первым. Ветер хлестал просто неистово. Я осторожно пополз по крыше вагона-казино. Мне было страшно до ужаса, и продвигался я не сказать, чтобы быстро. И тут меня похлопали по плечу, и когда я оглянулся, мое сердце ушло в пятки.

Джеки стояла, выпрямившись во весь рост, не обращая ни малейшего внимания на ту безумную скорость, с какой мчался наш поезд. Она наклонилась, протянула мне руку и заставила подняться.

– Дамы приглашают кавалеров! – прокричала она мне прямо в ухо.

– Что? – недоверчиво откликнулся я.

Свирепо хлеставший ветер сорвал с моей спутницы шляпу, и так покатилась по крыше. Джеки рассмеялась:

– Танцы! Ты же слышал о таком понятии, как танцы, верно?

Не дожидаясь ответа, она обхватила меня за талию и закружила… мы действительно танцевали. Она вела, а я подчинялся, хотя с испугом думал о том, что одно неверное движение – и мы изломанными куклами полетим в болота Стикса. Это было самое страшное и в то же время восхитительное приключение на моей памяти, с которым не шло ни в какое сравнение даже то мое первое свидание с заезжим путешественником у карьера на краю города.

Страх был настолько силен, что вскоре перестал ощущаться. Вначале я двигался нерешительно, но постепенно распалялся все больше. Джеки увлекла меня в свою головокружительную пляску. Ветер срывал искры с кончика ее сигары, украшая ночь этими маленькими искусственными звездами. Какое-то безумие завладело мной, и я танцевал, танцевал, танцевал.

Наконец Джеки отпустила меня. Она раскраснелась и выглядела довольной.

– Так-то лучше. Никогда не становись на корячки, Малкольм. Мы с тобой рождены не для этого. Возможно, все наши старания не приведут нас ни к чему; мы должны праздновать свой триумф сейчас, пока еще можем.

Каким-то образом я понял, какие чувства ею обуревают, и был полностью с ней согласен.

Она отвела взгляд. Мимо проносились мрачные пустоши. Призрачные болотные огни озаряли трясину и топи, раскинувшиеся по обе стороны от путей.

– Если спрыгнуть здесь, в лучшем случае сломаешь себе руку или пару ребер. До Нью-Джерси отсюда сколько?.. Двести пятьдесят, может, триста миль? Волевой, сильный человек вполне может вернуться по железной дороге и сбежать.

– Никому не удастся сбежать, – ответил я. – Прошу, даже не думай об этом.

По ее лицу пробежала тень досады, но затем она кивнула:

– Да, пожалуй, ты прав. – В следующую секунду она вновь была столь же весела, как и прежде. – Вперед. Нас ждут дела. Поспешим. Если внизу услышат, как мы тут топочем, они быстро сообразят, что мы затеяли.

Мы спустились в проем перед багажным вагоном. Там был ящичек с инструментами, к которому у меня имелся ключ, а в нем лежала монтировка. Я как раз возился с навесным замком, когда дверь вагона за моей спиной распахнулась и к нам вылетела вспотевшая, перепуганная Лабель.

– Малкольм, – задыхаясь, произнесла она, – не смей!

Откуда-то – не надо спрашивать меня откуда – в руках у Джеки оказался довольно-таки зловеще выглядящий нож.

– Даже не пытайся нас остановить, – мягко произнесла моя спутница.

– Вы не понимаете! – крикнула Лабель. – На поезде гончая.

И тут я услышал ее приближение.

Адские гончие совсем не похожи на земных: они крупнее самого большого мастифа, а внешне больше смахивают на крыс. Вонь от них просто отвратительная, а норов и того хуже.

Лабель взвизгнула и подалась в сторону, когда в пролет прыжком влетела гончая.

Испустив нечто среднее между воем и визгом, тварь бросилась к нам.

– Действуй! – Джеки толкнула меня в дверной проем. – Тут я сама справлюсь. Займись своим делом.

Она захлопнула за мной дверь.

Меня окутала тишина. Это было жутковато. Ни единый звук более не напоминал о существовании гончей.

Я щелкнул выключателем и огляделся в свете покачивающихся электрических ламп. Груз казался вполне обычным: ящики с дорогим французским вином и парчой для владык Ада, а также лопаты, кирзовые сапоги и громоздкие пишущие машинки для всех прочих. Хотя нет, в противоположном конце вагона обнаружилось нечто примечательное.

Гроб.

Я пробирался к нему долго, медленно. В мою голову лезли мысли о всех тех людях, кого я когда-то знал и которые после смерти отправились туда, где мы уже не сможем встретиться. Мое воображение рисовало всевозможные варианты того, что может находиться в том гробу. Он казался мне неким подобием ящика Пандоры, заполненного безымянными ужасами и изгнанными силами Старой Ночи. Ничего на свете мне не хотелось сделать меньше, чем открывать его.

Сделав глубокий вдох, я вогнал монтировку под крышку гроба. Заскрипели гвозди, и ящик открылся.

Женщина, лежавшая внутри, открыла глаза.

Меня парализовал страх. У незнакомки было морщинистое, коричневое, словно грецкий орех, маленькое личико, с первого же взгляда говорившее о том, какой тяжелой оказалась жизнь ее обладательницы. Была какая-то твердость в изгибе ее губ, холодное спокойствие в выражении глаз. Женщина была совсем сухонькой, лишь кожа да кости, и лежала она скрестив руки на плоской груди. Свет, игравший на ее лице, озарял пространство гроба вокруг ее головы. Разглядывая ее, я с ужасом думал о том, что ждет Сахарка, меня и всех нас, когда о происшествии станет известно.

– Ну, юноша? – несколько ворчливо заявила женщина. – Не собираетесь мне помочь?

– Мэм? – У меня отвисла челюсть, и мне понадобилось некоторое время, чтобы взять себя в руки. – Ой! Конечно, мэм. Сию секунду, мэм.

Я протянул руку и помог незнакомке сесть. Мягкое сияние неотступно следовало за ее головой. «Святые угодники, – подумал я. – Да она же одна из спасенных».

Я осторожно приоткрыл дверь багажного вагона, опасаясь встречи с гончей, которая несомненно должна была поджидать меня снаружи. Но был ли у меня выбор?

Но увидел я только Джеки, с головы до ног перемазавшуюся в крови и кишках. От одежды ее остались одни лохмотья. Она стояла, широко расставив ноги, а на лице ее играла самодовольная улыбка, а в зубах девушки по-прежнему дымился окурок сигары. Свернувшаяся калачиком у ее ног Лабель поднялась при моем появлении – ее трясло – и посмотрела куда-то вдаль. Из болот откуда-то позади донесся полный боли и ярости вой, подобного которому я никогда ранее не слышал. Затем все стихло.

Гончей нигде не было видно.

И первое, что сказала старуха:

– Юная леди, вы находите пристойным разгуливать в мужской одежде?

Джеки даже вынула сигару изо рта.

– И эту дрянь тоже выброси.

На секунду мне показалось, что сейчас начнутся неприятности. Но Джеки лишь рассмеялась, и ее сигара полетела во тьму. Окурок все еще горел, и, судя по тому, как нахмурилась старушка, она тоже это заметила.

Я предложил пожилой даме свою руку, и мы вместе отправились внутрь поезда.

Это была мать Сахарка. Я понял все с самой первой секунды. Пока мы шли по вагонам, она расспрашивала Лабель о своем сыне, как ему живется, ведет ли он себя подобающе, появилась ли у него подружка и какие у него планы на их совместное будущее?

Лабель исходила на пену, рассказывая нам, как Сахарку удалось все это подстроить. Он не переставал поддерживать связь с парнями на родине. И потому прекрасно знал, что жизнь его матери проходит лишь в молитвах и ожидании того дня, когда она преставится и сможет вновь повидать своего маленького мальчика. Никому не хватило духу рассказать ей о его новой работе. Сахарок и его товарищи решили, что раз уж Божественное Провидение не собирается потворствовать их встрече, ее придется организовывать своими силами.

– Он хорошо все продумал. Сахарок откладывал все свои деньги, – сказала Лабель. – Их хватило, чтобы купить небольшую квартирку на окраине Джинни-Гэлл. Вам там понравится, – заверила она старуху. – Люди говорят, место вполне пристойное. Туда весь Ад отправляется отдохнуть в ночь на Страстную субботу.

Старушка молчала. Но то, как изогнулись линии ее рта, не предвещало ничего хорошего.

Когда мы вошли, в вагоне-казино воцарилась гробовая тишина.