Однажды на краю времени (сборник) Суэнвик Майкл

– Послушай-ка, крошка. Давай-ка не будем спорить, идет? Мы на автостоянке, мимо люди ходят, всем все слышно. Поехали к тебе, присядем и все обсудим как культурные люди.

Она вцепилась в руль, глядя прямо перед собой:

– Нет. Мы решим этот вопрос здесь и сейчас.

– Черт подери. – Одной рукой Дэниэл вытащил из кармана куртки пачку «Кента», выдавил из нее сигарету. Взял губами за кончик, выдернул. Щелкнул зажигалкой. – Ну говори, говори.

Ощущение безнадежности захлестнуло ее зловонной волной. А еще считается, что от женатиков легко отделаться. Иначе бы с ними вообще дела никто не имел.

– Отпусти меня, Дэнни, – взмолилась она. И затем, зная, что лжет, добавила: – Если хочешь, мы останемся друзьями.

Он раздосадованно хмыкнул.

– Я старалась, Дэнни, честно, я старалась. Ты даже представить себе не можешь, сколько сил я положила. Но все это зря.

– Ладно, я тебя выслушал. А теперь поехали. – Перегнувшись через нее, Дэнни переключил передачу на задний ход. И наступил ей на ногу, больно вдавливая ее ступню в педаль акселератора.

Машина резко поехала назад. Будущая Вдова Чарли, вскрикнув, панически вывернула руль, а свободной ногой нажала на тормоз.

Машина подпрыгнула и с треском замерла. Послышался звон бьющейся пластмассы. Оказалось, что они врезались в «хёндай» фисташковой расцветки.

– Все как по заказу! – процедил Дэниэл. Зажигалка погасла. Дэниэл вновь щелкнул колесиком, прикурил, распахнул дверь. – Пойду посмотрю, что там.

Оглянувшись через плечо, она увидела, как Дэниэл, подтянув брюки, сидит на корточках около «хёндая». Внезапно ей захотелось развернуть машину и сбежать. Нажать на газ и вперед, не оглядываясь! Увидеть, как уменьшается в зеркале заднего вида его обескураженное лицо. Обливаясь слезами, она тихонько засмеялась.

Дэниэл вернулся:

– Все нормально, поехали.

– Я же слышала, там что-то разбилось.

– Ерунда, задняя фара. – Он странно покосился на нее. – Ты чего смеешься? Совсем сбрендила?

Она беспомощно покачала головой, тщетно пытаясь отделить слезы от смеха. Затем, она сама не помнила как, они очутились на автостраде. Тихо гудел мотор. Машина катила по безликому извилистому шоссе. Она была за рулем, но Дэниэл по-прежнему решал все за нее.

Тем временем мы окончательно заблудились. Всерьез и надолго. То, что я счел отводом основной водопроводной трубы, завело нас невесть куда. Следуя за извивами, мы наверняка преодолели уже несколько кварталов. Я остановился, выдернул свою руку из ее пальцев. Мне никак не удавалось сосредоточиться. Когда сквозь тебя кипящим потоком льется едкое, ядовитое чужое прошлое…

– Послушай-ка, – сказал я. – Нам надо кое о чем договориться.

Ее голос раздался ниоткуда, тихий, настороженный.

– Что?

Как тут лучше выразиться? Ужас этих воспоминаний заключался не в их неприглядности, но в их индивидуальных приметах. Они удобно входили в пазы, оставшиеся от моих подлинных воспоминаний. Они были привычны, как разношенные ботинки. Сидели как влитые.

– Если б я хоть что-то об этой мути помнил, – сказал я, – извинился бы. Елки, разве я могу ставить тебе в вину твои же переживания? Разумеется, ты на меня зла. Но разве ты сама не понимаешь, все это прошло. Сгинуло. Пора тебе об этом забыть. Не надо спрашивать с меня за то, чего я даже не помню, идет? Все эти гадости случились двадцать, тридцать лет назад. Я был молод. С тех пор я переменился!

Осознав абсурдность своих слов, я чуть не рассмеялся, если б только мне было до смеха. Господи ты боже, я вообще уже мертвец!

Долгое молчание. Затем:

– Значит, догадался.

– А ты знала с самого начала, – горько проговорил я. – Как только я спустился с высоковольтных проводов в Мейнеюнке.

Она не стала ничего отрицать.

– Полагаю, мне должно быть приятно, что в свой черный день ты пришел ко мне, – произнесла она с интонацией, намекающей на обратное.

– Почему ты мне сразу не сказала? Зачем тянула?

– Дэнни…

– Не смей меня так называть!

– Между прочим, тебя зовут именно так. Дэниэл. Дэниэл Кобб.

Все те чувства, которые я пытался побороть под тем предлогом, что Вдова лжет или ошибается, окончательно взяли надо мной верх. Я рухнул ничком, крепко вцепился в трубу и стал биться о ее неумолимо твердый чугун. Запертый, как в темнице, в недружелюбной пустыне ночи, я взвешивал, что для меня страшнее – оторваться от Земли или остаться на ней.

– Кобб?

Я смолчал. В голосе Вдовы зазвучали нервные нотки.

– Кобб, нам нельзя здесь оставаться. Ты должен вывести меня наружу. Я вообще не понимаю, куда идти. Без тебя я пропаду.

Мне было не до разговоров.

– КОББ! – окончательно запаниковала она. – Я не стала тебе мстить. Еще тогда, в Мейнеюнке. Ты нуждался в помощи – и я помогла как умела. Теперь очередь за тобой.

Молча, незримо для нее, я покачал головой.

– Будь ты проклят, Дэнни, – яростно выпалила она. – Я тебе больше не позволю надо мной издеваться! Подумаешь, не нравится тебе тот козел, которым ты был раньше! Твои проблемы. Не смей самоутверждаться за мой счет. Я к тебе ангелом-хранителем не нанималась. Не думай, что я – последний шанс, посланный тебе небом. Не мое дело – уговаривать тебя не прыгать с обрыва.

Упреки, упреки…

– А я тебя и не прошу, – пробурчал я.

– Ах, ты еще здесь! Возьми меня за руку и выведи отсюда.

Я взял себя в руки.

– Ориентируйся по моему голосу, крошка. Ничего лучшего предложить не могу – воспоминания у тебя слишком бурные, на мой вкус.

И мы возобновили свое черепашье странствие. Мне осточертело передвигаться ползком, осточертели потемки, осточертело все это жуткое прозябание во мраке. Зловонная яма моей души – и та содрогалась при мысли о том, кто я и с кем я. Неужели этому водопроводному лабиринту нет ни конца ни края?

– Погоди. – Левым боком я ощутил какой-то предмет. Нечто металлическое, погребенное в земле.

– В чем дело?

– По-моему… – Я стал ощупывать загадочный предмет, пытаясь определить, какой он формы. – По-моему, это чугунный столб. Вот он. Подожди. Сейчас влезу по нему, осмотрюсь.

Отпустив трубу, я ухватился за предполагаемый столб и высунул голову наружу, из-под земли. Оказалось, я был у ворот решетки, ограждавшей миниатюрный палисадник одного из домов на Рипке-стрит. Зрение вернулось ко мне! Как приятно было вновь ощутить всем своим существом чистое дыхание мира. Я даже на миг зажмурился, чтобы продлить наслаждение.

– Какая ирония, – проворковала Евфросина.

– Судьбы нашего героя, – подхватила Талия.

– Стоило ему победить свой страх, – продолжала Аглая.

– Спасти прекрасную деву от мерзкого чудовища, – вступила Клито.

– Наконец-то познакомиться со своим истинным «я», – заявила Фаэна.

– Вступить на долгий тернистый путь к выздоровлению, установив долгожданный контакт со своими глубинными подсознательными переживаниями, – прощебетала Эксо.

Гегемона только хихикнула.

– Что? – открыл я глаза.

И в этот самый момент Труподав пошел в атаку. Навалился на меня, оглушительно ударив своим тяжелым телом, протыкая длиннющими, как копья, когтями мою голову и тело. Усеянные шипами когти втыкались глубоко и намертво. И жгли, как раскаленное железо.

– А-а-а-ах, Кобб, – мурлыкал Труподав. – Сладенький ты мой.

Я истошно закричал, но он выпил все мои крики, так что во внешний мир прорвалось лишь мое молчание. Я пытался сопротивляться, но он сделал мои движения своими, и я лишь глубже и глубже загонял себя в бездонные омуты его сознания. Собрав волю в кулак, я сопротивлялся. Но оказался бессилен. Я познал томное наслаждение капитуляции, когда сама моя воля и непокорность стали частью индивидуальности моего победителя. Разница между мной и преследователем стиралась, уменьшалась, растворялась. Я преобразился.

Теперь я стал Труподавом.

Манхэттен – настоящая школа мертвецов. Ежедневно там умирает столько народу, что многочисленные монстры голодными не остаются. На складе воспоминаний, украденных у меня Труподавом, я отыскал некую недолгую передышку. Помнится, я сидел по-турецки на жестяном потолке какой-то грязной забегаловки. Прямо надо мной, этажом выше, стриптизерки ублажали японских туристов танцами на столах, и в это время один кобольд обучал меня тонкостям искусства выживания.

– Самое страшное, когда тебя выслеживает не просто хищник, а ты сам, – сказал он.

– Роскошный афоризм.

– Придержи язык. Я тоже когда-то был человеком.

– Извини.

– Ладно, прощаю. Вот что, о саламандрах я тебе рассказал. Гадостный способ протянуть ноги, но, по крайней мере, окончательный. Когда они тебя прикончат, даже мокрого места не останется. Но Труподав гораздо хуже. Это паразит. Настоящей, собственной индивидуальности у него нет, поэтому он лепит свою личность из кусочков всего, что в тебе есть гнусного. Из твоих пороков, из животной похоти. Он дарит тебе бессмертие – вот только больно уж оно мутное. Помнишь, в одном старом мультике страхолюдная жаба говорила: «Поцелуй меня и будешь жить вечно – станешь жабой, но бессмертной». – Кобольд скривился. – Если будет выбор, сдавайся саламандре.

– Ты вроде бы сказал, что я буду сам себя выслеживать.

– Иногда Труподав разрывает тебя надвое и позволяет одной из половинок убежать. До поры до времени.

– Зачем?

– Ноль понятия. Может, ему нравится в кошки-мышки играть. Развлекается он так, наверное.

Отделенный от Манхэттена миллионом миль, я подумал: так вот что со мной сталось. Убежал я далеко, но теперь всему конец. И ладно. Главное – это сокровищница воспоминаний (прекрасных, восхитительных воспоминаний), куда меня сгрузил Труподав. Я купался в них, как в море, подбирал всякие разности – то зимний закат, то жжение в коленке (это я, девятилетний, повстречался с медузой). Ну и что, если я уже начинаю распадаться? Я был опьянен, одурманен, наполнен энергией неопосредованных переживаний. Я упивался жизнью.

И тут по столбику взобралась Вдова. Она искала меня.

– Кобб?

За это время Труподав отошел по решетке от ворот – выбирал, где бы меня переварить с комфортом. Увидев Вдову, он машинально запарковал меня в воспоминании о сером дождливом дне в салоне машины «форд-фиеста» рядом с вокзалом на Тридцатой улице. Мотор работал, печка и «дворники» тоже, и, чтобы заглушить шум, я включил радио, резко нажав на рычажок. В салон машины ворвался Бетховен. «Лунная соната».

– Не дури, крошка, – сказал я. – Знаешь, сколько денег я в тебя вбухал? Вместо этой тряпки я мог бы купить двух первоклассных шлюх.

Она избегала смотреть мне в глаза. Жалобно-писклявым голоском, от которого у меня зубы заныли, она произнесла:

– Дэнни, между нами все кончено, неужели ты сам не видишь?

– Послушай-ка, крошка. Давай-ка не будем спорить, идет? – Я изо всех сил старался вести себя благоразумно. – Мы на автостоянке, мимо люди ходят, всем все слышно. Поехали к тебе, присядем и все обсудим как культурные люди.

Она слегка заерзала на сиденье, поправила подол. Привлекает внимание к своим длинным ножкам и аппетитной попке. Пытается голову мне задурить. Да, эта дрянь умеет поворачивать нож в ране. Даже сейчас, плача и умоляя, она отлично осознает, как сильно меня возбуждает. И хотя мне самому было противно, что ее актерские штучки на меня так действуют, я почувствовал, что завелся. После ссор у нас всегда все в порядке с сексом.

Я сжал свой гнев в кулак и засунул в карман. Одновременно размышляя, что с огромным удовольствием врезал бы ей хорошенько. Она сама напрашивается. Вполне возможно, что в глубине души ей этого даже хочется; у меня частенько возникали подозрения, что ей нравится, когда ее бьют. Однако поддаться этому порыву я не успел.

Воспоминание прокручивалось передо мной, как пленка в видеомагнитофоне, неизменное, неостановимое.

И параллельно, точно галлюцинацию или наложенные друг на друга передачи разных каналов на экране барахлящего телевизора, я видел Вдову. Наполовину выбравшись наружу, она остолбенела от ужаса. Она трепетала, как пламя ацетиленовой горелки. В воспоминании она что-то мне говорила, но мое сердце переключилось с прошлого на настоящее, соответственно искажая восприятие. Вокзал, машина, движения «дворников», музыка – все это угасло до еле слышного шепота в дальнем уголке моего сознания.

Вокруг Вдовы обвились щупальца. Попалась. Она сопротивлялась тщетно, упоительно. Чувства Труподава пронизывали меня, и, ужаснувшись, я обнаружил, что они полностью совпадают с моими собственными. Я ХОТЕЛ Вдову, хотел так остро, что словами не описать. Я хотел прижать ее к себе крепко-крепко, чтобы ребра у нее треснули, чтобы она хоть разок поняла: я ей не вру. Я хотел сделать ее своей. Овладеть ею. Положить конец всем ее фокусам. Узнать каждую ее мысль и каждую тайну, познать ее всю, до глубины души.

«Хватит брехни, крошка, – подумал я, – хватит недомолвок. Теперь ты моя».

Мои желания столь точно совпадали с намерениями Труподава, что он перенес свое первичное сознание назад в жидкую мнемосферу, где оно и зависло, злорадное и ленивое, предаваясь вуайеризму, наблюдая за своим добровольным агентом – мной. Теперь автономные системы Труподава контролировал я. Я изменил форму щупалец: слив их воедино, вылепил пару могучих рук. Когти, которыми я цеплялся за решетку, вновь превратил в ноги. Придал Труподаву человеческий облик, не тронув лишь огромный тюк воспоминаний, который горбился у нас на спине, точно сумка с яйцами у самки паука. В последнюю очередь я вылепил голову.

И даровал ей мое собственное лицо.

– Что, крошка, не ждала новой встречи? – злорадно пропел я. Она казалась не столько испуганной, сколько разочарованной.

– Нет, – устало произнесла она. – В глубине души я всегда знала, что ты вернешься.

Прижимая Вдову к себе, я понял каким-то отдаленным уголком сознания, что в данный момент меня и Труподава связывает лишь общий набор воспоминаний и моя решимость больше их не терять. Но этого хватило. Я надавил своим лбом на ее лоб, силой заставил ее открыть рот. Между нами заплясала энергия: буйные языки пламени, протуберанцы.

Я приготовился выпить ее до дна.

Между нами не осталось барьеров. Прежде такое упоение я знал лишь в сексе: бывает, что, охваченный страстью, забываешь, в котором из тел находишься, и разум растворяется в зверином желании шевелиться, двигаться, жить. На один головокружительный миг я был ею не меньше, чем собой. Я был Вдовой, которая завороженно всматривалась в зловонные глубины моей души. Она была мной, который стал очевидцем того изумления, что она испытала, осознав, насколько плохо я ее знал. Она и я – мы оба – увидели, как Вдова заледенела от ужаса.

Не от ужаса перед тем, что я делал.

От ужаса перед тем, во что я превратился.

Случившимся сразу после этого я не собираюсь хвастаться. То был всего лишь порыв, невольный спазм чувств, внезапное, нежданное прозрение. Может ли единый проблеск совестливости искупить такую жизнь, как моя? Не верю, что может. Отказываюсь верить. Будь у меня время передумать, все могло бы обернуться иначе. Но времени не оказалось. Я успел лишь ощутить нарастающее отвращение, безрассудное, какое-то нутряное желание сделаться чем угодно, лишь бы не мной самим, презренным. Острую, всепобеждающую тягу сбросить груз моих тяжких воспоминаний. Необходимость «хоть один разочек» поступить по справедливости.

Я разорвал нить.

Тихо покачиваясь, раздутый труп моей памяти приподнялся над землей и уплыл, унося на себе своего паразита – Труподава. Все накопленное мною за целую жизнь улетело от меня по ветру. Воздушным шариком набрало высоту и, кружась, уменьшаясь, мотаясь из стороны в сторону, растаяло в небе. Оставив мне лишь горстку двумерных, сдутых воспоминаний, о которых я поведал здесь.

Я истошно вскрикнул.

А потом зарыдал.

Не знаю, долго ли я висел на решетке, оплакивая утрату. Но когда я вновь овладел собой, Вдова все еще была рядом.

– Дэнни, – произнесла Вдова. Она не притрагивалась ко мне. – Дэнни, прости меня.

В тот миг я бы предпочел, чтобы и она меня бросила. Как извиняться за грехи, которых больше не помнишь? За то, что был человеком, который, при всей его подлости, исчез бесследно? Как ждать прощения от той, кого начисто забыл – забыл вплоть до самого имени ее? Меня всего трясло от стыда и тоски.

– Послушай, – сказал я. – Я знаю, что вел себя плохо. «Плохо» – еще мягко сказано. Но я могу как-нибудь искупить вину перед тобой… За это, ну ты знаешь, за все. Я что-нибудь придумаю. В смысле…

Что сказать человеку, заглянувшему на самое дно твоей никудышной, жалкой душонки?

– Я хочу попросить прощения, – сказал я.

Тоном, подозрительно похожим на сочувственный, Вдова сказала:

– Поздно, Дэнни. Все прошло. Финиш. У нас с тобой была одна-единственная общая черта. Ни ты, ни я не умели вовремя расставаться с тем, что нам больше не требовалось. Неудивительно, что мы снова вместе. Но разве ты не понимаешь: неважно, чего ты хочешь, а чего не хочешь – твое желание не сбудется. Уже не сбудется. Ты упустил свой шанс. А теперь улаживать уже поздно. – Тут она прикусила язык, ужаснувшись своим словам. Но мы оба знали, что она сказала правду.

– Вдова, – произнес я так мягко, как только мог. – Чарли наверняка…

– Заткнись.

Я заткнулся.

Вдова зажмурилась и закачалась, как на ветру. По ее телу пробежала рябь, превращая ее черты в упрощенную схему, убирая из них все человеческое. Она уже начинала расставаться со своим земным обликом.

Я вновь попытался с нею заговорить.

– Вдова… – произнес я, виновато протянув к ней руки.

Она напряглась, но не отпрянула. Наши пальцы соприкоснулись, сплелись, крепко сцепились.

– Элизабет, – произнесла она. – Меня зовут Элизабет Коннели.

И рассвет, и тот бесформенный ужас, что зовется днем, мы переждали на потолке «Рокси», обнявшись. Когда закат вновь пробудил нас ото сна, мы полночи проговорили, пока не пришли к тому единственному решению, которое в глубине души приняли заранее.

Мы потратили почти целый час, чтобы добраться до Семи Сестер и спуститься на высочайшую точку Талии.

Держась за руки, мы стояли на верхушке мачты. Из-под наших ног, точно порывы ураганного ветра, хлестали радиоволны. Приходилось цепляться изо всех сил, чтобы не сдуло.

У нас под ногами Талия безмятежно болтала с сестрами. Они были верны себе – в решающий для нас миг прикидывались, будто мы им совершенно безразличны. Но все они, как одна, нас подслушивали. Не спрашивайте, как я это узнал.

– Кобб? – произнесла Элизабет. – Мне страшно.

– Ага. Мне тоже.

Долгая пауза. Затем она сказала:

– Давай так: сначала я. Если ты бросишься первым, у меня духу не хватит.

– Ладно.

Она набрала в грудь воздуха – вот смехота-то, если подумать – и, отпустив мачту антенны, рухнула в небо.

Сначала она походила на воздушный змей. Потом на клочок бумаги. И наконец на стремительно падающее зернышко. Я долго стоял, глядя, как она падает и уменьшается. И вот Элизабет растворилась в мерцании этого задника Вселенной, стала еще одной искоркой бесконечности.

Она исчезла, и я невольно задумался, была ли она на самом деле. Действительно ли Вдова была Элизабет Коннели? Или же то был очередной осколок моего разбитого «я», связка объединенных одной темой воспоминаний, с которыми я должен был разобраться, прежде чем решиться на падение в небо? Бескрайняя пустота разверзлась вокруг меня, пустота, заместившая собой все сущее. И, судорожно схватившись за мачту, я подумал: «НЕТ! НЕ МОГУ!».

Но это мимолетное ощущение прошло. У меня масса вопросов, на которые здесь никто не ответит. Еще через миг я разожму руки и последую за Элизабет (если то действительно была Элизабет) в бездну ночи. Вечно падая, я превращусь в фоновое излучение, холодной тончайшей пленкой размажусь по Вселенной, стану гладкой, монотонной, адресованной всем и каждому радиограммой, которая легко поддается совершенно однозначной расшифровке. Пусть Талия передаст мою историю кому-нибудь, кто не поленится ее выслушать. Меня здесь уже не будет.

Пора в путь. Час отлета пробил – давным-давно. Мне страшно, но я ухожу.

Пуск.