Последний властитель Крыма (сборник) Воеводин Игорь

– Подумай сам, – после долгой паузы ответил генерал. Махно улыбнулся еще раз:

– Да, давно замечаю, что мы с тобой – как близнецы… Только что же ты тогда проливаешь братскую кровь?

– А ты?

Махно замолчал. Ответить было нечего.

– Что я могу сделать для тебя? – спросил он потом.

– Не вешай моих офицеров. Расстреливай, – своим мертвым голосом произнес генерал. – Обещаю так же поступать с твоими…

– Что еще?

– Все.

Наступила тишина, только чуть тренькала наборная уздечка на шее коня атамана, и вороной генерала, положив свою голову на длинную шею нового друга, казалось, что-то нашептывал ему в степной ночи.

Махно протянул руку, генерал, чуть помедлив, снял перчатку и пожал ладонь атамана.

– Прощай, – сказал Махно, – и спасибо… Да, вот еще, – добавил он, уже разворачивая коня. – Ты счастливее меня, генерал! – чуть улыбаясь, он кивнул на едва различимую фигурку Нины поодаль. – Тебя любят, а меня только боятся…

Он тронул коня. Генерал недвижно сидел в седле, глядя в спину удаляющемуся атаману. Он вобрал голову в плечи и был похож на какую-то диковинную, невиданную в степи птицу, тоскливую, зябкую, потерявшую свою стаю. Да и была ли стая?

Шелест крыльев как будто разбудил генерала. Какая-то крупная птица пролетела поодаль, угадываемая во мгле, и опустилась на ветку одинокого дуба.

Слащов сжал колени и потянул недоуздок, разворачивая коня, он знал, что это за птица. Мистическим образом всю жизнь, с юности, его выделяли совы, дарили вниманием, не боялись, и часто вестовые замечали, что одна-две птицы охраняют его сон, мостясь либо на ветках, либо на штакете палисада, либо над крыльцом. Иногда, когда генерал прогуливался верхом один или с Ниной, птицы сопровождали его, залетая вперед в полумгле и о чем-то предупреждая своим наводящим тоску безысходным плачем.

Когда-то давно Слащов спросил об этом знаменитую петербургскую гадалку, мадам Фроже. Та долго смотрела ему в лицо своими пронзительными темными глазами, а потом уронила:

– Если человек находит общий язык с совами, значит, он царского рода. Значит, он настоящий вождь своего народа, – добавила она, глядя на замершего Слащова.

12 декабря 1920 года, Чилингир(85 км к югу от Константинополя), Турция

Северо-восточный ветер дул, не переставая, вторую неделю, дождь то моросил, то принимался всерьез. Население деревушки Чилингир – турки, цыгане и греки – традиционно овцеводы. И потому на одной из окраин деревни было сосредоточено около десятка громадных овчарен – сараев с глинобитными стенами, земляным полом и высокой черепичной крышей.

Овчарни с худыми крышами, полуразвалившимися стенами, имевшие до 50 сажен в длину и 15–20 в ширину, были сильно загажены навозом. Ветер сквозь выбитые рамы и двери свободно проникал внутрь, унося тепло от людей и лошадей.

Почти девять тысяч человек, практически все донцы, уцелевшие в Гражданской войне, были помещены в Чилингире.

В бараках так тесно, что трудно вытянуть ноги, – их можно только протянуть – от голода, тоски и унижений. В бараке Донской учебной бригады люди помещались вместе с лошадьми, и все-таки сотни и сотни оставались под открытым небом, замерзая насмерть.

– Русские! Вы честно выполнили свой долг, вы были союзниками Франции в минувшую войну, и Франция вас не забудет каждый из вас получит кров и пищу!

Юркий офицерик, гнусавивший с французским прононсом, далее перешел к предложениям записываться для отправки в Россию. Это действо проводилось постоянно, и многие, многие, доведенные до предела, записывались у него…

– Што уж там, Степан, – хмуро говорил чернобородый, со сломанным носом казак лет сорока своему товарищу, – весь хутор едет, а ты што, а, Степан?

И Степан, до той минуты не помышлявший о возвращении, бледнел при словах «весь хутор».

…После полудня выглянуло солнце, и началась, как всегда, когда позволяла природа, великая охота на вшей. Искать их в бараке было темно, вне бараков – холодно. И только когда пригревало солнышко, тысячи людей выходили за ручей, на горку, где был разбит тутовый сад, раздевались и начинали искаться, как собаки.

Розовели, голубели, синели, краснели, пестрели в ярких лучах зимнего солнца развешанные по деревьям тысячи казачьих рубашек, белели исподники. Голые люди сидели под деревьями и искали вшей. В такие дни в сад не ходили коренные жители деревни и ни одной женщины нельзя было увидеть на улицах.

…Дымят, дымят костерки под ведрами с нехитрой снедью, полевых кухонь не хватает. Казаки питаются группами по семь человек. Ведро, по казачьим традициям, вмещает варево как раз на семерых.

Хлеба же выдавали буханку на пять человек. И самый справедливый в группе резал хлеб на куски, подрезывал, отнимал от одного куска и добавлял к другому несколько крошек.

– Кому? – спрашивал он отвернувшегося казака, указывая на кусок.

– Кому? Кому? Кому? – неслось со всех сторон, от тысяч и тысяч людей.

– Мине, табе, Митрию, Ягору, взводному, ахвицерьям, – слышалось в ответ.

Знаменитым на весь Чилингир был «соус», приготовляемый в Гундоровском и седьмом казачьих полках. В кипящую воду высыпали кофе, который казаки не любили, потом туда клали консервы и сдабривали жиром. В некоторых взводах особо тонкие кулинары клали в «соус» еще и подболтку из щуки.

«Соус» был популярен, так как с ним казалась милее жизнь и вкуснее всегдашняя похлебка из чечевицы…

Рапорт дивизионного врача 3-й Донской дивизии от 10 декабря 1920 года за № 145/е:

«Доношу, что по сие время в лагере Чилингир было 18 случаев заболеваний, подозрительных по холере, из них 7 смертных. Для заразных больных отведен отдельный сарай, который приспособляется, и туда сегодня будут переведены все подозрительные. Ввиду скученности населения лагеря, нет возможности правильно вести надзор за заболевающими и вовремя их выделять. Нет дезинфекционных средств. Кухонь в лагере недостаточно и совершенно нет кипятильников. Нет дров и угля, посему запретить пользование сырой водой невозможно. Нет печей, посему люди при настоящей сырой погоде не высыхают, что предрасполагает к заболеваниям. Недостаточно материала, чтобы заделать дыры в окнах и крышах. Если все это останется в прежнем виде, эпидемия примет массовый характер Донврач, статский советник А. СТЕПАНКОВСКИЙ».[7]

15 января 1920 года, ставка командира III армейского корпуса, Крым, Россия

…Метель, занявшись в ночи, не утихла и к утру. Термометр, повешенный на штабном салон-вагоне генерала Слащова, упорно показывал минус 22. Сотник Фрост, пятый раз за утро выбегая из жарко натопленного вагона и кутаясь в бекешу, озабоченно постучал по градуснику, как будто это могло поднять температуру в степях… К одиннадцати утра юнкера Константиновского училища, батальоном стоявшие у Армянска, отбили уже три атаки красных, каждый раз контратакуя и бросаясь в штыки. Но силы были слишком неравны, и под ударами конницы юнкера возвращались в окопы.

– Ваше Превосходительство! – вырос перед Слащовым сотник Фрост. – Адъютант капитан Калачев, посланный к константиновцам, убит вместе с ординарцем…

Слащов не пошевелился. С Нового года это был уже третий его адъютант, погибший в бою.

– Разрешите, господин генерал-майор? – Нина, тихо сидевшая в дальнем углу вагона, встала перед мужем. – Разрешите мне, господин генерал-майор?

Тишина в вагоне, смешанная с клубами дыма, стала плотной, как вата. Офицеры штаба молчали, не двигался Фрост. Первой мыслью Слащова было отправить жену под деликатным предлогом куда-нибудь в безопасное место, но Нина официально числилась в белой армии под именем мичмана Нечволодова, и генерал понял, что больше никогда не сможет смотреть в глаза посылаемым им на смерть людям, если сейчас прикроет, спасет, спрячет под крыло единственного человека на Земле, ради которого он еще был жив.

Брат Нины капитан Трубецкой сделал движение и осел, сдал назад, пригвожденный к месту обжигающе ледяным взглядом огромных серо-голубых глаз сестры.

Нина повернулась к мужу. Она смотрела ему прямо в глаза, вся ее ладная фигурка в аккуратно пригнанной форме выражала спокойствие, и только лицо покрылось алыми пятнами, выдавая напряжение.

– Приказ полковнику Сребницкому, – встав, отчетливо заговорил Слащов. – В 13 ноль-ноль атаковать противника всеми силами, восстановить положение на вверенном ему участке Перекопск. К 15 часам об исполнении доложить. Помогу артиллерией. Все.

Нина козырнула и, повернувшись на каблуке через левое плечо, вышла. Метель швырнула ей в лицо полные пригоршни колкого мелкого снега, ветер рванул крючки полушубка, леденя грудь, и вогнал обратно в горло пар дыхания.

– Нина! – вылетел за ней брат. – Возьми вестовым моего ординарца, Иванова, он не подведет…

Через несколько минут двое верховых, с закинутыми за спину карабинами, на золотистой масти донских лошадях пропали в вихре снега. До слез, до предательской рези в глазах все всматривался им вслед капитан Трубецкой, не замечая, что иней уже не тает в его коротко остриженных волосах.

15 января 1920 года, штаб батальона Константиновского училища, близ Армянска, Крым, Россия, 12 часов дня

– Сами видите, Нина Николаевна, что творится. – Полковник Сребницкий, кланяясь разрывам, черно-бело-оранжевыми фонтанами земли встававшими перед бруствером, старался перекричать канонаду. – Контратаковать буду, но потери сильны, сильны, голубушка, так и передайте Якову Александровичу – без резервов положим мальчишек зря…

– Ну нет, нет у Ставки резервов! – Нина почти взмолилась, как будто в силах полковника было удесятерить цепи юнкеров, раз уж нет подкреплений…

Сребницкий только махнул рукой и стал кричать в поданную ему телефонную трубку:

– Держаться! Держаться! Перегруппировку закончить через полчаса! Да, да, под огнем, под ним, черт бы вас побрал с вашими вопросами!!!

Заросший бородой ординарец брата, Степан, держал лошадей под уздцы в маленькой балочке. Скользнув с края овражка к ним, Нина почему-то заметила, как гнется, стелется, ложится по ветру сухой ковыль, но держится, держится, цепляясь за землю под снегом, в глубине и тишине, где заснули в эту стужу даже черви, где не разбудит канонада в катакомбах норок мышей, где время меряется на день-ночь летом, и на ночь и ночь – зимой, где молится, молится своему слепому богу в трансе полубытия старый крот, ничего не понимая, не вникая, не думая, просто зная – зачем-то нужно жить, цепляется там ниточками корней, переплетаясь с корнями других, степная трава…

И сразу наступило безмолвие. Фонтан земли и железа ударил сзади – недолет, недолет, но все же покрыл град осколков и мерзлых комьев и Нину, и вестового, и лошадей. Степан выпустил поводья, крутясь и падая, донские скакуны рванулись вперед и вверх, Нинина кобыла тут же рухнула обратно, хрипя и биясь окровавленной мордой, а жеребец Степана исчез за краем, унося за собой волочащиеся лентой кишки.

Нина была в сознании, но ничего не чувствовала и не понимала, что беззвучно кричит Степан, почему у него так страшно перепачкано землей и кровью лицо и почему, почему ей удается только выдохнуть, но никак не получается вдохнуть.

– Ведь это же неправильно, да, Яков? Ведь так же скоро ничего не останется выдыхать…

15 января 1920 года, позиции батальона Константиновского училища, близ Армянска, Крым, Россия,13 часов 15 минут

– Вот последний резерв. – Слащов смотрел в глаза полковнику Сребницкому не мигая. – Мой конвой, я сам и оркестр…

Красные не стреляли. Они чувствовали, что белые, истекая кровью, готовят последнюю смертную атаку, и выжидали. С позиций красных тянуло дымком с примесью аромата каши с тушенкой, было самое время обедать.

Негромкие команды офицеров натягивали сверх меры нервы юнкеров 65-го и 67-го выпусков, еще остававшихся в строю. Они уже видели больше, чем может вместить человеческая жизнь, они перешагнули ее рубежи, формально оставаясь живыми, и редко кому из них было больше восемнадцати лет. Ротные командиры – полковник де Лобель, капитан Мыльников, подполковник Рейс и полковник Худяков – собирали юнкеров в кулак.

Никаких слов, кроме команд. Никаких надежд, кроме одной. Никаких желаний, кроме последнего – чтобы все это закончилось побыстрее.

– Слу-у-у-шай… На караул! – понеслось над цепями, и батальон встал. Генерал Слащов и полковник Мезерницкий спешились. Конвой стал в строй.

Слащов стоял перед батальоном. Было тихо, и четыреста мальчишек смотрели ему в глаза. На правом фланге развернули знамя, и тяжелое полотнище с черно-бело-золотыми полосами нехотя стлалось над головами. Капельмейстер замер, превратившись в ноту, и была эта нота хотя и пафосна, но не смешна.

Со стороны красных не доносилось ни звука. Тысячи людей высыпали за брустверы, замерла прислуга у орудий – так непонятно и страшно было происходившее у белых, вставших строем на насквозь простреливаемой территории.

– За мной, – уронил Слащов и, повернувшись, шагнул к красным. Оркестр расплескал густую и холодную, как колодезная вода, тишину, грянув «Прощание славянки». Офицеры не дублировали команд, батальон, ощетинившись штыками, шагнул за генералом.

Гром разразился через несколько секунд. Жаром и железом дохнула в лицо артиллерия, огонь пулеметов был настолько плотен, что пули рвали тела юнкеров в клочья. Упал и больше не встал полковник Сребницкий, рухнули еще два офицера, юнкера, скошенные сталью, валились десятками, как молодая, полная сил трава под хорошо правленной сталью в руках опытного косца…

Слащов и Мезерницкий перешли на бег. Слащов задыхался, нелепая в пехоте длиннополая кавалерийская шинель била по голенищам сапог. Ни мыслей, ни чувств, ни молитвы не было в голове генерала. Он не думал сейчас даже о Нине. Просто и без того его сердце, все в узлах и рубцах потерь, рвалось на куски и кусочки с каждым разрывом, криком и падением позади.

Говорят, что генералами становятся только те, кто ни во что не ставит солдатские жизни. Ну, а может ли быть безучастным отец, видя, как пули и осколки в куски рвут его детей? Потому что никакой другой семьи у генерала Слащова, по сути, никогда и не было. Струйку крови вышибла из горла горниста винтовочная прицельная пуля, насквозь прошила виски полковника графа де Бризоля еще одна.

– Убит, полковник убит! – закричали над ним. Кто-то, встав на колени, отрывал от земли ставшую непомерно тяжелой его голову.

– Санитара, санитара! – кричали рядом, а полковник граф де Бризоль, не чувствуя боли, думал своими обожженными пулей мозгами: «Ну, и где же он, этот ваш тот свет? И кто же это мне так палкой по кумполу съездил, а, господа? И откуда, откуда в цепях палка?!»

Вскочив на бруствер передовой линии окопов красных, генерал Слащов всадил пулю прямо в чей-то раззявленный в крике-хрипе рот и расстрелял весь барабан нагана в спины и лбы людей в сером и без погон. В следующую секунду какая-то сумасшедшая зимняя оса куснула его в ногу под коленом, что-то обожгло его возле сердца и ударило по затылку – это, уже падая, генерал стукнулся о перевернутый пулемет. Небо закрыли прыгавшие через окоп юнкера, и только полковник Мезерницкий, кинув кому-то тут же подхваченное знамя, принятое им уже от четвертого убитого знаменосца, рухнул на ко-лени возле своего командира.

До самой своей смерти в подвале Лубянки в 1929 году полковник Мезерницкий, аристократ и батрак, бретёр и солдат, шляхтич и русский патриот, будет помнить, как по узкой белой ладони генерала стекала алая струйка из широкого рукава простой солдатской шинели. И запачканный землей обшлаг. И обкусанные до крови ногти, окруженные заусенцами, на когда-то холеных руках генерала…

№ 53 Приложение к инструкции

О порядке проведения амнистии солдат белогвардейских армий

Анкета № (Проставляется Комиссией)

Писать разборчиво

Для бывших рядовых солдат белых армий, изъявивших желание возвратиться на родину в силу постановления об Амнистии, изданного ВЦИК от 3-го ноября 1921 г

Вопросы Ответы

1. Фамилия, имя и отчество

2. Год, месяц, число рождения и какой местности уроженец

3. Сословная принадлежность до революции

4. Национальность

5. Подданство

6. Какое получил образование (перечислить все учебные заведения, в которых учился)

7. Семейное положение

8. Из кого состоит Ваша семья в данное время (жена, дети), указать их имена, точный адрес и род их занятий

9. Есть ли у Вас отец, мать, братья, сестры, указать их имена, где в данное время проживают, чем занимались до революции и последнее время

10. Какие и когда Вы занимали должности в гражданских и полицейских учреждениях до военной службы и чем занимались до поступления на военную службу

11. Состояние здоровья

12. Каким языком владеете, кроме русского

13. Когда поступили вообще на военную службу и в качестве кого

14. Были ли при объявлении войны в 1914 г. призваны по мобилизации, пошли ли добровольцем

15. Последний чин и должность в старой армии до Февральской революции

16. Служили ли в Красной Армии, в каких частях и должностях, с какого и по какое время

17. Причины перехода в белую армию, и при каких обстоятельствах

18. Были ли арестованы или привлечены к ответственности, каким органом Советской власти, за что и какие наказания понесли

19. Где находились, какие занимали должности и в каких частях с Октябрьской революции до поступления в белую армию

20. Когда и где поступили на службу и в какую белую армию и каким образом (добровольно или по мобилизации)

21. Когда, где и в каких боях принимали участие в белой армии и в какой должности тогда находились

22. Имеете ли знаки отличия, когда где и за что полученные

23. Какое принимали участие в революции 1905 года и где в это время находились

24. Какое принимали участие в Февральской и Октябрьской революции 1917 года, где находились

25. Если относились не сочувственно к Октябрьской революции, то почему (Ваши убеждения в этот период)

26. Укажите, к каким политическим партиям принадлежали в течение всей Вашей жизни, принадлежите ли к какой-нибудь в настоящее время или какой сочувствуете

27. Подвергались ли репрессиям за революционную деятельность, когда и за что именно

28. Кто Вас знает из видных советских или партийных работников (их адреса). Указать двух товарищей

29. Есть ли родственники в Красной Армии, кто они и где находятся

30. Есть ли родственники в белых армиях, оперирующих против Красной Армии, кто они, где именно и в каких должностях

31. Какие должности занимали в белой армии и Ваш последний чин

32. Укажите Ваше политическое настроение на данный момент

33. К какому роду деятельности Вы более склонны

34. Почему желаете ехать в Советскую Россию

35. Какое место жительства желаете избрать в Советской России

Примечание.

Анкеты заполняются в трех экземплярах.

Собственноручная подпись:

Число, месяц и год

АВП РФ Ф 0123 Оп 5 Д 115 Л 163–164.

Типографский экземпляр

№ 54 Приложение к 4 Секретного циркуляра[8]

24 января 1919 года, Москва

Из циркулярной инструкции Оргбюро ЦК:

«Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно, провести беспощадный массовый террор ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью. К среднему казачеству необходимо применить все те меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против Советской власти».

Подписано: Свердлов.

29 января 1919 года, станица Вешенская, Область Всевеликого Войска Донского, Россия

Комиссар Ласло Диц сидел в удобном господском кресле в доме священника. Перед ним на коленях стояла голая поповская дочь из соседней станицы и, свесив по сторонам волосы от позора, удовлетворяла комиссарскую страсть. Ласло был в оранжевых бриджах и тупоносых сапогах. Стоя сзади, массировала его плечи под шелковой русской черной рубахой голая же ростовская певичка, обладательница чудного контральто и самых больших в Области Войска Донского грудей. Она, напротив, лица не прятала и улыбалась.

Старики станичники, стоявшие перед комиссаром, молчали. Наконец Ласло прерывисто вздохнул и оттолкнул ногой поповну. Та отлетела в угол и скорчилась, пытаясь прикрыть наготу волосами.

Ласло застегнулся и рыгнул.

– Осторожнее, ты, корова! – бросил он певичке, чуть повернув голову. Та спохватилась и начала массировать шею нежнее.

– Што ж ты, солдатик, серчаешь так? – не выдержал паузы 80-летний урядник Пахом. – Сильничаешь… Ты бы предупредил, мы б тебе срамных девок с Ростова хоть вагон бы подогнали, да сами бы и заплатили…

Старики зашевелились. Комиссар побагровел и вскочил с кресла.

– Жандарм?! – зашипел он, схватив Пахома за бороду. – Революционеров шашками рубил, паскуда?!

Через пять минут к толпе баб и казаков, стоявших на площади, выволокли полуживого Пахома. Его отрезанный язык был прибит к подбородку гвоздем. Кровь ручьем заливала бороду, грудь и рубаху урядника. Его держали под мышки два «червонных» воронежских казака.

Толпа ахнула. В полной тишине старика потащили, как сквозь строй, к церкви.

…Избитого, еле живого старика-священника, ровесника Пахома, тащили под руки вокруг аналоя. Рядом с ним вели молодую кобылу золотистой донской масти. Под одобрительное ржание скопившихся в церкви красноармейцев огромный поп-расстрига, ныне политкомиссар 8-й армии Якира, читал венчальные молитвы.

Царские венцы над головами священника и лошади держали два идиотски улыбавшихся китайца. Святые угодники смотрели на все происходящее с темных досок икон алтаря отрешенно. Золотой луч, просеянный сквозь пыль, падал на раку с мощами. Пел избитый, исхлестанный плетями хор. И лишь только еле-еле слышно плакал на руках у матери младенец. И было жутко и непонятно – то ли он на руках простой казачки в молчавшей толпе, то ли на руках Богородицы.

30 января 1919 года, Новочеркасск, Область Всевеликого Войска Донского

Из приказа П. Троцкого войскам, осуществляющим красный террор на Дону:

«Казаки – это своего рода зоологическая среда, и не более того. Стомиллионный русский пролетариат даже с точки зрения нравственности не имеет здесь права на какое-то великодушие.

Очистительное пламя должно пройти по всему Дону и на всех навести страх и почти религиозный ужас. Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции. Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море. Устройте им Карфаген 1».

19 ноября 1921 года, Истанбул, Турция

Море, словно пытаясь что-то объяснить двум людям в долгополых кавалерийских шинелях, стоявшим на берегу, и сердясь оттого, что его не понимали, бросалось грудью на камни волна за волной.

Темнело. Чайки кричали не жалостливо, не выпрашивая обычную свою дань, не плача, не тоскуя, а как-то обреченно, словно устав быть непонятыми, незамеченными, не принятыми в расчет. Они словно знали и видели все наперед, через море в сером мареве, сквозь стеклянные взвеси водяной пыли, сквозь время и расстояния, и ничего не могли ни поделать, ни изменить.

– Яков Александрович, нельзя вам ехать! – в очередной раз попросил-взмолился полковник Тихий. – Они не люди… У них кровь зеленая, Яков Александрович, вы их не перехитрите!

– Что ж, зато буду русским воздухом дышать, Афанасий Степанович, – ответил Слащов. И, помедлив, полуотвернувшись, глядя сквозь решето дождя и брызг, уронил: – Я ведь на самом деле давно уже мертв…

Они долго шли вдоль линии прибоя, и уже перед самым поворотом к дому Слащов сказал:

– И вот что еще, господин полковник. Пароля не будет. Никакого. Если придут от меня, то значит – от меня. Наоборот. Если назовут пароль – значит, управляются без моего участия и ведома.

– Какой?

Слащов остановился и, глядя прямо в глаза полковнику Тихому, произнес, чуть усмехнувшись:

– Тот, кто придет не от меня, пусть скажет: «Обнимаю и целую».

7 апреля 1921 года, Симферополь, Крым, Россия

Туго стянутый в талии офицерским кожаным ремнем в новой защитного цвета гимнастерке секретарь, чуть склонившись, произнес: – Пожалуйста, вас ждут, товарищ…

Роза Землячка, секретарь Крымского комитета партии, вошла в кабинет председателя Крымского военно-революционного комитета товарища Бела Куна.

Небольшого роста грузный человек, хозяин комитета, полусидел-полулежал в кресле за огромным столом. Его ноги в щегольских сияющих сапогах покоились на сиденье подставленного стула. Над лениво протянутой пухлой белой рукой трудилась маникюрша.

– Ну что, Роза, – обратился он к вошедшей, – ты хочешь сказать, что за все время белого террора в Симферополе казнили только десять подпольщиков?!

Роза стыдливо наклонила свою головку.

– Ну, нет больше, товарищ Кун! – плачущим голосом подвыла она. – Рожу я их, что ли?

Роза имела большой опыт массовых казней – как-никак во время расправ на Дону она была членом Реввоенсовета 8-й армии. Но политиком – никаким.

Товарищ Бела Кун поморщился и дернулся в кресле. Маникюрша испуганно склонила голову ниже, но виновата была не она. Так товарищ Бела Кун всегда выражал свое неудовольствие.

– Короче, Роза! Выкопай где-нибудь человек сорок – пятьдесят врангелевцев, пусть сойдут за жертвы геноцида белых против революционного русского народа. И назавтра – пышные похороны, процессии и митинги.

И товарищ Бела Кун устало откинулся на спинку кресла. Baszom az istent! (грязное венгерское ругательство). Все, буквально все приходится делать самому, подумать только…

Роза Землячка, направляясь к свой кабинет, думала: «Совсем мозги жиром заросли у борова… На кой черт будем мы копать?! Шлепнем сегодня очередных, вот и мученики-герои… Гробы открывать уж наверное не будут!»

Ночь с 7 на 8 апреля 1921 года, Симферополь, Крым, Россия

…Моторы двух мощных грузовиков работали уже вовсю. Во внутреннем дворике тюрьмы шла сортировка. Человек двести мужчин и женщин, раздеваясь донага и бросая вещи в грузовики, строились в колонну. Они дрожали и от холода, и от осознания того, что им предстояло.

Эту группу поведут сквозь оцепеневший, притаившийся город во рвы. Их расстреляют регулярные части. Сегодня в расстрельную команду были назначены курсанты Кавшколы. Они были довольны – все равно после занятий часто бегали во рвы, вышибая булыжниками золотые зубы у казненных. А сегодня и бегать не придется.

Другая группа, человек в сорок, ждала своей очереди в подвале. Этих вести было опасно, все – боевые офицеры, могли попытаться разбежаться и голышом. Расстрельная команда дородных латышек, бывших молочниц, прачек и птичниц, проверяла маузеры. Они только что прибыли на подмогу из Риги – местный гарнизон не справлялся с обилием работы. Латышки были одеты кто во что, кому что приглянулось, некоторые в костюмах для верховой езды, некоторые в вечерних платьях.

– Марта, что ты так на него смотришь, хочешь попользоваться? – смеясь спросила блондинку-великаншу ее подруга помельче. Та не сводила глаз с высокого красавца капитана.

Марта осклабилась и, подойдя к офицеру, спросила, плотоядно глядя:

– Хочешь… побаловаться напоследок?

Тот ответил, спокойно глядя на великаншу:

– Извини, дорогая, но от тебя пахнет кухней.

Марта ударила его по-мужски кулаком и, нагнувшись, сорвала с шеи золотой образок. Нажав на еле приметную кнопочку, она раскрыла его. На столпившихся латышек глянула из медальона женщина с двумя маленькими детьми. Марта, засопев, обгрызенными ногтями вылупила фотографию и, разорвав, кинула в лицо поднявшемуся офицеру.

Здесь, в подвале, раздетых догола казнимых укладывали на кафельный пол по десять человек и стреляли в затылок. Одежду последние из казнимых выносили в обезлюдевший двор и также кидали в грузовики для отправки в «актив» ЧК.

3 мая 1921 года, Москва, Россия

Счет В. И. Ленину от хозотдела Московской ЧК

«За проданный и отпущенный вам товар всего на 1 (одну) тысячу 417 рублей 75 копеек. Просьба подписать.

Всего предоставлено:

сапоги – одна пара,

костюм пиджачный – один,

подтяжки – одни,

пояс – один».

3 (16) апреля 1918 года, близ ст. Медведовская, Кубань, Россия

Четыре часа пятнадцать минут. Войска уже прошли, остался только арьергард, а пока переезд в аварийном порядке преодолевают обозы. Командует переправой через железнодорожное полото генерал Марков. В двух верстах станция, там – красный бронепоезд, огня которого вполне хватило бы на то, чтобы уничтожить всю Белую гвардию и прекратить Гражданскую войну… Но пока на станции тихо. Морды у лошадей перевязаны, копыта обмотаны тряпками, иногда бинтами, которые снимали с себя легкораненые. Ни огонька цигарки, ни кашля, ни лишнего звука – вязкая предрассветная тишина дышала смертью.

– …А, чтоб тебя… прроклятая! – вполголоса ругался возница застрявшей на рельсах повозки, дергая повод. Лошадь испуганно косила глазом, дергала мордой, хрипела, но не могла сдвинуть повозку.

Марков приблизился к застрявшим и не поверил своим глазам. Группа живописно одетых штатских – кто в визитке, кто в пиджачной паре поверх украинской рубахи и в сапогах, кто во фраке и в шубе, они угрюмо глянули на подскакавшего.

– Вы… кто? – спросил опешивший Сергей Леонидович.

– Мы – члены Рады! – с достоинством ответил один из них, бритый наголо и с оселедцем. Это были члены самопровозглашенного кубанского правительства, ушедшие из Екатеринодара с повстанцами.

– Ну, что члены, вижу, – сквозь зубы проговорил Марков, – но чему вы рады?!

В этот момент подоспевшие солдаты, взяв лошадь под уздцы, перевели повозку на ту сторону. Члены самостийного правительства, с достоинством отвернувшись от Маркова, поджали губы.

Рядом с Марковым остановился генерал Покровский, командир кубанцев.

– Что же вы, генерал, не могли всю эту сволочь развесить на первой же осине? На кой черт вы их за собой таскаете? – обратился к нему Сергей Леонидович.

– Дайте время, развесим, – процедил сквозь зубы Покровский. – Мне эти болтуны, губящие Россию, самому поперек горла…

Тут на станции грохнули выстрелы, началась суета, послышались команды, и бронепоезд, отвалив от платформы, двинулся к переезду. Тысячи глаз с мольбой, с ужасом, с ненавистью, с обреченностью следили за приближавшимся чудовищем, ощетинившимся жерлами орудий.

– Генерал… Быстрее… Скажите Миончинскому – пусть выкатывает пушки на прямую наводку, – бросил Марков и спешился.

– Эй… Кто тут, отвечай! – раздалось с приблизившегося паровоза. – Отвечай, мать твою, а не то сейчас жахну!

– …би свою! – неожиданно для всех гаркнул генерал-лейтанант Марков. – Тебе что, окаянному, повылазило? Своих подавишь!

– А вы это… кто ж такие? – более миролюбиво, но все еще с сомнением в голосе вопрошал с паровоза невидимый ругатель. – Какие такие свои? Кажи мандат!

– Вот тебе мой мандат! – ответил Марков и, сорвав чеку, закинул в будку одну за другой две гранаты. Скатившись под насыпь и зажав голову руками, он не услышал, а скорее почувствовал, как ахнуло в кабине, как ворохнулась земля, и как через секунду она вздрогнула, когда батарея полковника Миончинского влепила в паровоз и в башни бронепоезда четыре снарда.

…Бой разгорелся через секунду – полковник Биркин с оставшимися в строю десятью офицерами четвертой роты Офицерского полка и Инженерная рота двинулись в атаку на бронепоезд, остатки Офицерского полка и кубанцы пошли на станцию.

Страницы: «« ... 1112131415161718 »»

Читать бесплатно другие книги:

Мертвые не уходят от нас навсегда – их можно оживить. Правда, надо знать как, а это сокровенное знан...
Здесь нет метро. Нет аномальных зон и фантастических лесов, населённых мутантами. Здесь вообще ничег...
Вниманию читателей предлагается уникальное издание – книга, вместе с которой в ваш дом войдет Ангел-...
«… надо учесть, математические операции с числом тоже не совсем те, что обычно мы применяем, но там ...
Простая миллионерша-фермерша Липочка вышла замуж за гениального инженера. Этот человек имеет смелост...