Спаси меня, мой талисман! Шатрова Наталья
Женщина не боялась Тенгизы, поскольку была моложе и сильнее, а в складках одежды скрывала нож. Но она не знала, что Тенгиза намного расторопнее и ловчее, и не ожидала, что удар по голове лишит ее сознания.
Тенгиза заранее продумала смерть глупой степнячки, решив представить дело так, будто она погибла от когтей зверя. Она поднесла страшную волчью пасть к лицу женщины и чуть не отшатнулась, когда та открыла глаза. Исход дела решил страх перед разоблачением, придав рукам невероятную ловкость и силу. Бедная женщина ничего не успела сделать. Острые клыки в одно мгновение распороли кожу и жилы и сжали горло, а волчья лапа с острыми когтями доделала остальное, придав смерти естественный вид.
Возвращаясь после убийства в стан, оглядываясь по сторонам, Тенгиза мучительно раздумывала, как извести Недвигу. Та теперь знает о ней слишком много. Тенгиза дошла уже до женской вежи, когда в голову ударила простая мысль: «А почему бы не подбросить Недвиге пасть и лапу? Хуже мести не придумать! Чем Недвига докажет, что эти вещи не ее?»
Мысль пришла мгновенно, показалась очень удачной и своевременной, и продумать ее до конца женщина не удосужилась. Тем более, на везенье, в веже, где всегда толпилось полно народу, в это время никого не было. Это показалось Тенгизе добрым знаком, и она тут же спрятала страшные орудия смерти в Недвигиных вещах…
– Пить, – застонала Тенгиза, – пить…
Недвига вздохнула, взяла кувшин и подошла к женщине. Приподняла ее голову, приложила кувшин к губам. Та жадно ухватилась за край и принялась глотать воду, пока не захлебнулась.
Недвига отобрала кувшин, поставила на пол и собиралась уже отправиться на свое место, но Тенгиза застонала и зашептала что-то на чужом языке. Сначала Недвига думала, что это заклинание, и испугалась, но затем поняла, что звуки кажутся ей почему-то удивительно знакомыми, и вдруг сообразила, что без малейших усилий каждое произнесенное слово доходило до ее сознания и отпечатывалось там без всякого перевода. Тенгиза в беспамятстве говорила на родном Недвигином языке, забытом ею давным-давно, в далеком детстве.
Тенгиза шептала о ладье, о разбойниках, о бедной больной сестренке, сгинувшей в пучине времени. Недвига невольно опустилась на шкуры в изголовье постели и просидела так до рассвета, слушая прерывистую речь больной женщины.
– Кто ты? – спросила Недвига, когда Тенгиза открыла глаза и посмотрела на нее осмысленным взглядом.
Женщина молчала, и Недвига уточнила:
– Откуда ты родом? Ты говоришь на языке, который я знаю с детства. Я с годами забыла многое, но сейчас, слушая тебя, вспомнила. Я не знаю, откуда я родом, помню только сестру, с которой плыли на ладье, когда нас схватили разбойники. Потом нас разлучили.
Тенгиза слушала с интересом.
– А сестра была старше или младше? – спросила она.
– Старше. Она всю дорогу за мною ухаживала. Я болела, и она боялась, что меня выкинут с ладьи.
– А потом мы волоком тащили ладью с одной реки до другой, – продолжила Тенгиза, – и нас здорово исполосовали плетьми. Сначала была жара, и мы изнывали от зноя…
– А затем полили дожди, и все стали болеть, – закончила Недвига. – А маму ты помнишь?
– Да… У нее было много детей. Жалкая неуютная лачуга. Я еду носила в поле.
– А я в тот день с тобой напросилась идти…
Обе замолчали, рассматривая друг друга как бы заново, будто только что встретились.
– Как ты жила? Расскажи, – Недвига первой нарушила молчание.
– Да что рассказывать? Хорошо жила. Меня тогда купец один купил, привез в Итиль. У него семья была огромная и жена злющая презлющая. Все извести меня хотела, да я не больно-то давалась. А купец влюбился в меня без памяти, подарками забрасывал. Я уже собиралась замуж за него выйти, но он из-за религии своей пострадал. В Хазарии война была между мусульманами и иудеями, а он уж больно за ислам свой горой стоял, вот и лишился головы, а мы, его домочадцы, в рабство попали. Мне-то что, я уж к неволе была привычная, а на жену-то его холеную без смеха смотреть не могла. Уж она плакала, убивалась, свободу свою жалела, будто жизнь теряла. А мне опять повезло, в царский дворец я попала, а там меня каган увидел. Ох, какой это мужчина, ты бы знала! Он меня в шелка одел, любил без памяти, я в холе и неге жила много лет, пока не подарили меня печенегам.
– Зачем же ты вредить им стала?
– Ведаешь ли ты, Недвига, что такое любовь? Я ведь тоже кагана полюбила, жить без него не могла. Дочка наша в Итиле живет в царском дворце. Большая уж, замуж скоро выдавать. Меня каган обещал вызволить отсюда, если несколько поручений выполню. Та старуха, с которой ты меня видела, родная его сестра, со мной она связь все время держала. В последний раз она сказала: «Если сможешь отвратить печенегов от союза, то вернешься в Итиль богатой женщиной». А я так дочь увидеть хочу.
Недвига слушала, удивляясь: вроде сильная и умная женщина, не терпящая над собой власти, а так безропотно предана человеку, который, видимо, ее ни во что не ставил. Почему женщины так легко подчиняются мужчинам?
– Я рада, что мы встретились с тобою, – Недвига решительно перевела разговор. – Я о тебе много раз думала. Сначала часто тебя вспоминала, затем с годами забывать стала, а нет-нет да и придет на память наше путешествие. Как мы могли сразу друг друга не узнать? А ведь многие отмечали, что мы похожи. Сколько времени даром потеряно… Теперь все по-другому будет.
– Наивная ты, Недвига, – покачала головой Тенгиза. – Между нами пропасть, неужели ты не понимаешь? Сколько лет мы с тобой не виделись? Я давно привыкла обходиться одна, решать все своими силами, и никто мне не нужен.
– И ты совсем не рада? Вот ни капельки, нисколечко?
Слова Тенгизы поразили ее в самое сердце. Недвига не могла поверить, что сестра настолько стала равнодушной.
– Радости я действительно не испытываю, – усмехнулась Тенгиза, – хотя чувство какое-то в душе есть. Вроде ненавидеть тебя я перестала.
– Как ты можешь так говорить? – совсем расстроилась Недвига. – Ведь мы же сестры!
– Ну и что? Я теперь прыгать должна от счастья? Через тебя мне попало.
– Ты сама в этом виновата. Жила бы себе спокойно, как большинство тех рабынь, что тоже в стан были отправлены, никого не трогала, ничего бы не было…
– Ты не понимаешь, я в Итиль хочу, я дочь увидеть хочу. Раньше я думала: вернусь, каган в жены меня возьмет, подарками осыплет. А теперь кому я такая нужна? Как ты думаешь, я долго буду болеть?
– Не знаю…
Недвига не хотела расстраивать женщину. Тенгиза была изуродована до неузнаваемости, и шаман сказал, что после таких пыток она не выживет.
Тенгиза поняла.
– Ты думаешь, я умру? – спросила сурово. – Нет, не дождетесь. Я долго проживу и попытаюсь еще поквитаться с обидчиками. У меня они поплачут, умоются еще слезами…
Тенгиза попыталась встать, но тут же со стоном опустилась на ложе.
– Все тело болит, – пожаловалась она.
– Сейчас я тебе примочки сделаю, на раны положу, будет облегчение, – засуетилась Недвига.
Проснувшиеся домочадцы с удивлением увидели, как Недвига заботливо ухаживает за Тенгизой.
– Чего ты с нею носишься? – спросила старшая жена. – Тенгиза все равно уже не жилица на этом свете, а тебе бы самой силы надо поберечь.
– Она же страдает, мучается. А я почти поправилась.
– Сама виновата. Пусть спасибо скажет, что в вежу разрешили ее принести, а то за такое в степи могли оставить.
– Тенгиза сполна уже расплатилась, зачем же сейчас ее мучить, – поддержала Недвигу Рута, приподнимаясь со своей постели.
– Ишь, какие добрые рабыни у нашего вождя, – усмехнулась старшая жена, но больше ничего не сказала, махнув рукой.
Рабыни притихли. Тенгиза тоже молчала: не стонала, не жаловалась. Днем пришел шаман, смазал всем женщинам раны какой-то мазью, покряхтел, читая заклинания.
Вечером Недвига впервые после наказания уснула: располосованная спина больше не беспокоила.
Проснулась она от тихого шепота, зовущего ее:
– Недвига, Недвига, подойди ко мне.
Женщина нехотя поднялась: хотелось спать, глаза сами закрывались, – прошла к Тенгизе:
– Пить подать?
– Нет, – больная покачала головой, – мне ничего не надо. Я умираю.
– Ну что ты, – попыталась Недвига успокоить женщину, – с чего ты взяла? Все хорошо, ты поправишься. Завтра шаман придет…
– Нет, я чувствую, смерть рядом. Я ощущаю ее дыхание. Смерть холодная, неприятная, липкая… Если бы ты знала, как не хочется умирать весной. Кругом трава зеленеет, птицы поют, жизнь обновляется – и все это уже не для меня.
Недвига невольно поежилась. Тенгиза замолчала, закрыла глаза, переводя дыхание, затем, набравшись достаточных для продолжения разговора сил, прошептала:
– Подойди к моим вещам, Недвига.
Рабыня повиновалась, прошла в угол, где были сложены вещи сестры.
– Там ларец маленький, видишь?
– Да, – среди вороха роскошного тряпья Недвига действительно разглядела небольшой деревянный ларчик.
– Открой. Видишь крестик? Возьми.
Недвига бережно взяла маленький золотой крестик с изображением распятого человека.
Недвига подошла к больной, протянула крестик, но та покачала головой.
– Это тебе. Он – магический. Смотри, на нем какие-то непонятные слова написаны. Говорят, он счастье приносит. Только его постоянно носить надо, а я прятала.
Недвига поднесла крестик к сальному светильнику, вгляделась в слова, начертанные на нем.
– Тенгиза, это христианский крест. Все христиане такие носят. Ну не совсем такие, конечно, этот крест дорогой, не каждый себе позволить может. Я даже знаю, что здесь написано. Сейчас вспомню… Эти слова часто мой хозяин-грек повторял, когда я в Херсонесе жила. Да, точно: «Спаси и сохрани» – вот что написано.
– Ну, я же говорю, магический, – Тенгиза нашла в себе силы улыбнуться, но улыбка получилась жалкой, обреченной. – Я тебе его дарю…
– Я же не христианка, – Недвига попыталась отказаться от подарка, но, увидев, как болезненно сморщилось лицо сестры, поспешно согласилась: – Спасибо. Ты всегда была добра ко мне.
Тенгиза хмуро усмехнулась, помолчала, набираясь сил для дальнейшего разговора, затем поднесла к своим глазам руку, стала разглядывать на ней украшения.
Многие в стане завидовали ей: пальцы обеих рук Тенгизы были унизаны кольцами и перстнями, – все мужчины, которым она принадлежала, баловали ее, одаривая различными каменьями.
– Вот он, – Тенгиза сняла с пальца перстень, протянула Недвиге. – Смотри, какой красивый перстень. Камушек у него особенный: если будешь в него долго смотреть, увидишь свое будущее. Это изумруд. Он и счастье приносит, но только тем, кто душой и помыслами чист. А я стервой родилась, видимо, потому и умираю сейчас.
Недвига повертела перстень перед глазами. Холодно-зеленый камень в золотом обрамлении действительно казался таинственным.
– Перстень с секретом, – продолжала между тем Тенгиза. – Нажми тихонько на камушек, открывается углубление, в него можно что-нибудь прятать. Там яд был. Я его извела уже…
Недвига при этих словах содрогнулась, ей даже показалось, что перстень обжигает ладонь. Появилось желание отшвырнуть его, но, боясь обидеть сестру, Недвига, превозмогая себя, продолжала держать его.
– Недвига, я знаю, глупо думать, что ты когда-нибудь встретишь мою дочь, но все же, вдруг судьба смилостивится и случится чудо, ты увидишь мою девочку… Отдай перстень ей… Он дорогой, много рабов стоит. Это подарок кагана. Храни его.
– Хорошо, – на глаза Недвиги навернулись слезы.
– А теперь иди, я хочу побыть одна.
Рабыня отошла, прилегла на свою постель. Не заметила, как уснула.
Утром ее разбудил вскрик Руты. Недвига испуганно вскочила.
– Что кричишь, как ненормальная, – укорила старшая жена рабыню. – Мертвых не видела?
Недвига невольно повернулась в сторону сестры. Та лежала спокойно на спине, глаза закрыты, руки вытянуты вдоль тела. Поза до того безмятежна, что не верилось в ее смерть.
Недвига подошла к постели покойной. Постояла молча мгновение и не выдержала, слезы заструились по щекам. Чтобы скрыть их, она закрыла лицо рукавом рубахи.
Глава девятая
Недвига сидела на берегу маленькой речушки и смотрела на быстро несущиеся воды. Удивительно: маленькие речки всегда шумные, пенистые, стремительно несутся в большую реку, а та степенно принимает их в себя, вбирает в могучую семью и катит размеренно и тихо.
Вот так и жизнь человеческая: в отдельности кипучая и суетливая, а в общей семье, в племени обыденная, незаметная. Обидно, что мало кого в стане обеспокоила смерть Тенгизы, наоборот, многие даже радовались втихую. Кровушки-то она попила вдоволь у бедных женщин, и дня не проходило без ругани и рукоприкладства. Но Недвига забыла обиды, нанесенные когда-то Тенгизой, и все в себя прийти не могла, все спрашивала у судьбы: почему же так получилось?
Тенгизу похоронили тихо, незаметно, и с ее уходом в мир иной в семье воцарился лад и покой. Кутай больше не дулся на Недвигу и снова стал требовать от нее ночных утех. Теперь он подобрел, чем очень обрадовал рабов, да и детей, внуков и их близких, и конечно старшую жену, на которой возмещал всю злобу последних месяцев. О Тенгизе он никогда не вспоминал: была жена, и нету.
Недвига с горечью думала, что и ее жизнь промелькнет незаметно, не оставив ни следа, ни памяти. Но, в общем, жизнь налаживалась – и это радовало ее, хотя о пережитом она не забывала. Вот вроде солнышко светит, и улыбнется Недвига теплому дню, но набежит тучка, и тень печали ляжет на красивое лицо.
Чаще стала задумываться о жизни своей. То ли возраст такой пришел – все вспоминается, переосмысливается. То ли встреча с сестрой душу перевернула, а только раньше-то и не думалось ни о чем, а теперь спать спокойно не может, все ворочается с боку на бок.
Не было дня, чтобы Недвига о дочери не грустила. Как там Ярина? Хорошо ли ей живется? Замуж, наверное, вышла, пора – семнадцать лет скоро. О Даре иногда вспоминала. Хоть и рос на глазах, а все же не кровный сынок, – и печали меньше. О муже-северянине вообще давно не думала. Сейчас даже сомневаться стала: а любила ли когда его? Уважала – да. Благодарна была, что купил, женой назвал, жизнь добротную подарил, хоть на время, но спокойную и безмятежную, можно сказать, счастливую. Но пора та миновала безвозвратно, и время новое наступило, совсем другое, непохожее на то.
В стане Недвига ходила печальная, потерянная – вроде и выполняла домашнюю работу, и придраться не к чему, но так, будто руки работали, а мысли далеко-далеко. Рута как-то не выдержала:
– Недвига, тебя подменили, что ли?
– Вот еще, с чего ты взяла?
– А с того, что после смерти Тенгизы ты совсем другая стала.
– Зачем ты покойную тревожишь? – возмутилась Недвига.
– Слышала я ваш разговор в ту ночь, когда она умерла. Наврала она с три короба, а ты уши развесила, поверила. Не хмурься. Я знаю, что говорю. Никогда каган ее не любил, у него таких, как она, пруд пруди. Да и сомневаюсь я, что вы сестры. Могла она и подыграть тебе, чтобы ты каменья ее берегла. А в каменьях тех, может, злая сила какая сокрыта, изводит тебя теперь.
– Да ну, – отмахнулась Недвига, – чушь городишь тут, а я слушаю.
– Я о тебе забочусь. Другая ты стала, сердитее, злее. Не понимаю, почему не веришь мне? Я часто видела, как Тенгиза над кольцом этим колдовала. Все вертела его, слова какие-то шептала. Не к добру тебе его вручила, чую я…
– Да вовсе не колдовала она, а любимого своего вспоминала. Каган ей этот перстень подарил. И отстань от меня. Не понимаю, чего ты везде суешься? Смотри, когда-нибудь прищемят нос твой любопытный, – перебила сердито Недвига, а Рута насупилась и ушла к себе, обидевшись.
И все же слова Руты посеяли в душе сомнения, и, вспомнив тот разговор, Недвига нащупала вшитый в пояс штанов потайной карманчик, в котором хранились перстень и крестик. Перстень действительно не давал ей покоя, но не потому, что был заколдованным, а оттого, что клятву дала передать его племяннице, и не знала теперь, как ее выполнить.
Недвига постаралась отогнать невеселые мысли, но на смену им пришли другие – о Баяне. Всего год прошел, как она впервые увидела его здесь, у реки, а кажется, давным-давно это было, и целая вечность разделяет тот день от нынешнего.
Все чаще стала Недвига ходить к реке, просиживать на берегу целыми днями, забывая о делах. Она пыталась представить, что здесь делала Тенгиза, и не могла вызвать в памяти ее образ. Был он каким-то расплывчатым, мутным, колеблющимся, будто знойный воздух в жаркий день.
Недвига встала, сладко потянулась: «Искупаться, что ли?» Солнце жарко припекает, но вода еще по-весеннему холодна. И все же не выдержала, стянула платье, медленно вошла в реку. Вода действительно пробрала холодом до костей. Вспомнила, что волхвы северянам до Купалы запрещали купаться, но пошла дальше, чувствуя, как темная холодная муть поднимается все выше и сердце останавливается, замирает в груди.
Вода добралась до груди: нет, дальше не стоит ходить. Ноги сведет судорогой, и водяная навеки утащит на дно. Недвига быстро окунулась по шею и опрометью выскочила на берег, тут же оказавшись лицом к лицу с Баяном. Караулил он ее, что ли?
Баян оглядел ее. Недвига смутилась, жаркая волна прокатилась по полуобнаженному телу: купалась она лишь до пояса раздетой, но мокрые штаны так плотно облегали ноги и бедра, что не скрывали ни одной выемки, ни одной выпуклости. Недвига просто таяла под горячим взглядом мужчины, ощупывающим ее фигуру.
Баян протянул руки, женщина покорно вошла в них, отдавшись сладкому чувству какой-то истомы, будто, не держи он ее, упала бы без сил ему в объятия.
И случилось бы неизбежное, но вдруг до чуткого слуха Недвиги долетел говор: кто-то бродил по берегу.
Недвига невольно отшатнулась от мужчины.
– Недвига, ты чего? – зашептал он, пытаясь ухватить ее цепкими руками.
Но женщина уже метнулась к платью, схватила его. Баян подошел, хотел отобрать одежду. Недвига не далась, увернулась и быстро натянула ее на мокрое тело. Баян потоптался возле: унизительно просить женщину, – но, вздохнув, произнес:
– Недвига, я знаю, что ты хочешь этого так же, как и я. Чего ты сопротивляешься? Хочешь, чтобы силой взял? – И неожиданно прижал ее к своему телу.
Недвига настороженно огляделась: никого не видно, но как знать, может, сидит кто в кустах да наблюдает за ними, усмехаясь. Нет уж, любовь любовью, а она еще жить хочет. Не стоит судьбу пытать на прочность. Да ведь и Баяну, кроме похоти, ничего не надо. Стоит ли страдать из-за него?
Она решительно оттолкнула мужчину:
– Отстань от меня, Баян. С чего решил, что ты мне по нраву? Я терпеть тебя не могу, не приставай ко мне больше.
Сказала, будто ушатом холодной воды облила, мужчина замер на миг, затем осклабился в кривой улыбке, хотел сказать что-то, но не успел, из кустов вышел Кутай.
Вождь хмуро оглядел обоих, вынул из голенища плеть. Недвиге тут же стало плохо, едва зажившие после пытки раны заныли в предчувствии новой боли. На этот раз, похоже, Кутай не простит ее. Ну что ж, сама виновата. Любви захотелось. Весна кровь разогрела, увлекла в пучину страсти.
А Баян-то стоит спокойно, будто ничего не случилось, будто не домогался ее только что без зазрения совести. Ему что, он сын родной, а расхлебывать все рабыне придется.
Недвига бухнула хозяину в ноги.
– Не гневайся, господин. С жалобой к тебе обращаюсь на сына твоего. Житья мне нет от Баяна, господин. Всюду он ко мне пристает, прохода не дает. Я ведь твоя рабыня, не его! Защити!
Щеки Кутая налились красным гневом, казалось, вот-вот лопнут от прилива крови. Он замахнулся плетью и ударил сына наотмашь.
Недвига вскрикнула. Тонкая кожаная змейка не задела лицо, пройдясь по груди и плечу мужчины, из распоротой раны заструилась кровь. Баян и глазом не моргнул при этом, схватил плеть и резко дернул ее на себя. Вождь от рывка подался вперед, но устоял на ногах.
– Отец, опомнись! – воскликнул Баян. – Зачем из-за рабыни на сына бросаешься? Не позорь себя, отец.
Ой, ой, тут уж делать нечего, как бы в этой перепалке и рабыне не досталось.
Недвига попятилась. Мужчины не обратили на нее внимания. Она повернулась и побежала прочь. Никто не окликнул ее. Уже у стана женщина опомнилась, остановилась, отдышалась и пошла спокойнее, обдумывая случившееся.
Да, заварилась каша. Теперь Баян не простит ее. Мыслимое ли дело мужчину под плеть подвести! Он будет ненавидеть ее до конца жизни.
На душе стало тоскливо и как-то пусто. По щекам заструились слезы: было ужасно себя жалко. Неожиданно поднялся ветер, и Недвига с удивлением увидела серо-синие тучи, повисшие над головой. Вот даже природа сочувствует ей. Первые капли дождя смыли слезы, и женщина опрометью кинулась к стану, чтобы скрыться в своей веже от проливного дождя, а заодно – и от всех невзгод.
Глава десятая
Весна пришла в северянские края поздно, но талые воды сошли небывало быстро, не успев как следует пропитать землю. Жито пришлось сеять в полусухую землю, а после голодной зимы каждое зернышко – на вес золота. Ждали сельчане, как и в прошлое лето, дождя, простирали к небесам натруженные руки, но в ответ на страстную мольбу ни капли не пролилось.
Люди предвещали второе засушливое лето, но беда нагрянула с другой стороны – неизвестный мор пришел на округу. Больные умирали в страшных муках, корчась и держась за раздутые животы.
Каждый день Белаву звали то в один дом, то в другой. Она разрывалась, никому не отказывая, но и не ведая, как помочь умирающим. Перепробовала все известные средства: и чрево промывала, и рвоту вызывала, и жар пыталась снять, и судороги остановить – все напрасно, хворь не отступала и приводила к мучительной смерти.
И сегодня с обеда Белава сидела в избе Лютого. Второй пасынок Белавы, брат Веселина, отошел в мир иной накануне, оставив все свое имущество Лютому. Но не рад был Лютый нежданному богатству – между жизнью и смертью находился его единственный оставшийся в живых сын. За одну седмицу Лютый потерял всех детей и младшую жену. Белава и рада бы помочь, но не знала, что еще сделать, чтобы облегчить страдания юноши.
Старшая жена Лютого, мать умирающего, стояла у его изголовья, смахивала слезы ладонью и украдкой неласково поглядывала на Белаву.
В избу вошел Лютый, хмуро посмотрел на умирающего сына, повернулся к сидящей у постели мачехе.
– Извела ты, ведьма проклятая, весь наш род!
– Чем же я виновата? – выдохнула Белава.
– Я еще зимой догадался, что не для добрых дел петух тебе понадобился. Наколдовала мор на селение!
– Что ты, Лютый? Я петуха в жертву Роду принесла.
– А кто с полей воду отгоняет? Кто тучам мешает дождь пролить?
– Зачем мне это? – удивилась Белава, пожимая плечами.
– Думаешь, никто не знает, что ты мстишь тому, кто тебя обрюхатил, а плат свадебный на голову тебе накинуть не пожелал.
Весной беременность уже невозможно стало скрыть от вездесущих сельчан. Но Белава и не таилась: ходила с гордо поднятой головой, невольно подмечая косые любопытные взгляды и слыша перешептывания баб за спиной. Белава усмехалась про себя, зная, чего боится каждая женщина: не ее ли муженек шастает к вдовушке? Какая женщина захочет, чтобы муж привел в дом младшей женой колдунью?
– Бред ты несешь, Лютый, – возмутилась Белава, но тут же попыталась смягчить гнев пасынка: – Ты расстроен смертью родных, я понимаю. Успокойся. Пойди отдохни.
Она встала, прикоснулась рукой к плечу мужчины, намереваясь отвести его к лавке, но он резким движением сбросил ее руку и безумно рассмеялся ей в лицо.
– Почему ты не взошла на краду вместе со своим мужем? Испугалась, потому что сама его и извела! А теперь творишь злодеяния, людей моришь!
Белава отшатнулась к двери. Дикий блеск в глазах пасынка пугал ее. Она хорошо знала дурной нрав Лютого, из-за которого он и приобрел свое прозвище, но все же решилась возразить ему:
– Ты знаешь обычай, Лютый: женщина сама решает, идти ей за мужем в сад мертвых или нет.
– Ведьмам не место среди людей. Вас надо жечь, – прошипел мужчина, и столько ненависти было в его голосе, что жена его тихо охнула, испуганно прикрыв ладонью рот.
Белава выскочила за дверь. Еще долго в ушах звучали слова, наполненные лютой злобой.
Под вечер Белава вернулась домой, устало опустилась на лавку. Сестренка подала ей питье из листьев земляники.
– Ну, как там?
Выпив, Белава печально вздохнула:
– Плохо. Умерли еще двое. И сын Лютого не выживет. Не знаю, что мне делать? Думаю, что люди с голодухи едят какую-то ядовитую траву, но не знаю какую. Сельчане будто с ума сошли: во всех бедах обвиняют меня. С Лютым поругалась. Он жалеет, что меня не сожгли вместе с его отцом по старинному обычаю. Вообще он давно обвиняет меня в смерти отца. Будто голову я ему заморочила, вот он и заблудился около веси.
Она обвела взглядом полутемную лачугу. Сумеречный свет едва просачивался через узкое оконце.
– Ох, на сердце у меня неспокойно. А где Дар?
– К Пселу пошел ловушку на ночь ставить.
Ярина подбросила в печь сушняка. Дни на дворе стояли теплые, но ночи по-весеннему были холодны, и Белава замерзала, поэтому под вечер жилище протапливали. Заодно подогревали еду, сваренную днем на костре.
Ярина приподняла глиняную крышку стоящего на печи горшка, пробуя похлебку, – и в это время дверь распахнулась. Влетел бледный Дар.
– Сельчане идут сюда… с вилами. Страшно кричат, угрожают. Называют нас ведьмаками.
Ярина выронила крышку из рук, и та, ударившись об угол печи, раскололась на черепки.
– Я так и знала, – простонала Белава. – Сердце не зря чуяло беду. Скорее полезайте в окно, бегите в лес и не выходите, что бы ни случилось.
– Да ты что?! – Ярина замахала на сестру руками. – Никуда мы без тебя не пойдем!
– Ярина, будь умницей, послушай меня: мне не убежать с таким животом. Я и в окно-то не пролезу, а в дверь выйду, увидят, ринутся в погоню, тогда все пропадем. Бегите одни! А за меня не волнуйтесь. Все обойдется…
Никто не тронулся с места.
– Ну же, бегите! Кому говорят! – Белава потеряла самообладание. – Быстрее!
Повинуясь грозному окрику сестры, ребята бросились к узкому проему оконца. Первой пролезла, обдирая в кровь руки, Ярина. Следом потянулся к оконцу юноша.
– Дар, подожди!
Белава подскочила к нему, сунула в руки маленький мешочек с монетами, которые копила всю жизнь. Парень растерялся, глядя на женщину жалобными глазами.
– Иди! Иди!
Она настойчиво подталкивала его, и позднее Дар не мог вспомнить, как он оставил ее и вывалился из окна.
– Идите в Киев, – донеслось из лачуги. – В торговом посаде спросите Веселина… Бегите! Скорее…
Голос Белавы резко сорвался, и она закашлялась. Брат и сестра побежали к темнеющим впереди деревьям. За спиной нарастал жуткий гул толпы.
Ребята скрылись в густом лесу. Белава облегченно вздохнула, но тут же подумала о собственной участи. Она прислушалась и различила грозные крики, раздававшиеся все громче. Схватив деревянную заслонку, женщина заложила окно, как бы отгораживаясь от дикого шума, но в душу уже вцепился мертвой хваткой страх.
Бабушка часто рассказывала, как расправляются недовольные чем-нибудь миряне с ведьмами: топят, зарывают живыми в землю, сжигают. Рассказы были ужасными, но Белава никогда не задумывалась о том, что ими бабушка предостерегала именно ее, будто недвусмысленно давала понять: такое может случиться и с тобой, будь осторожна.
Белава сама себя колдуньей не считала, умея только заговаривать боли и ведая свойства трав. До сего дня никто дурного слова ей не говорил. Она наивно полагала, что сельчане ее уважают и чуточку боятся, ведь она обладает способностями, которые другим не подвластны.
Теперь Белава растерялась: что же надо мирянам? Неужели они настолько кровожадны, что хотят ее смерти? Но за что? Может, выйти, поговорить с ними?
Едва Белава открыла дверь и переступила порог, в нее полетели камни и сухие комья глины. Раздались злобные крики: «Ведьма! Сгинь! В огонь ее! В огонь!»
Она испуганно бросилась обратно в лачугу и захлопнула за собой дверь. Жилище оставалось единственным убежищем от разъяренной толпы.
Защита оказалась призрачной. Сквозь ветхие бревенчатые стены было слышно, как бегают вокруг поселяне. Дверь снаружи подперли. Зашуршал хворост.
Белава, осознав вдруг, что попала в собственную ловушку, кинулась к двери, неистово заколотила в нее кулаками, истошно завопила: «Выпустите меня!»
В ответ – зловещая тишина, и сквозь нее прорвалось потрескивание. Волосы на голове встали дыбом. Белава догадалась, что это: так бывает, когда разгорается хворост.
Женщина зажала уши руками, чтобы не слышать этот душераздирающий звук. Потом, вспомнив, подбежала к оконцу, отшвырнула заслонку, – но окно снаружи тоже чем-то уже закрыли.
Белава заметалась по жилищу, тщетно ища спасения. На глаза попался мешочек с семенами конопли – обманчивое средство забыть действительность. А вдруг поможет принять смерть достойно – в беспамятстве?
Женщина схватила мешочек и стала швырять в горящую печь семена горсть за горстью, пока они не кончились. Закинув в пламя и мешочек, она доплелась до лавки, села и тупо обвела избу глазами, не соображая: то ли потрескивание семян в печи ей слышится, то ли – хвороста снаружи; то ли сладкий дурман плывет от конопли, то ли дым стелется от огня за стеной, проникая сквозь многочисленные щели в срубе.
Голова тяжело склонилась на лавку. Дым резал глаза, набивался в нос, рот и, казалось, проникал в уши. Белава зажала нос и рот ладонью и закрыла глаза, но это не помогло от боли удушья. Женщина откинулась на спину. Сознание покинуло ее.
Часть вторая
Крепость – неволя
Глава первая
После происшествия у реки жизнь Недвиги снова изменилась. Кутай теперь, как говорится, души в ней не чаял, считая самой преданной женщиной на свете. Надо ли говорить, что его благосклонность сразу отразилась и на положении Недвиги среди других женщин. Хотя вождь не вернул принародно звание жены, все стали считать ее таковой, слушались и без ее согласия ничего не предпринимали.
Все бы ничего, но на сердце кошки скребли. Баян теперь при встрече одаривал ее презрительным взглядом, и Недвига невольно поеживалась, чувствуя свою вину. Правда, она себя старалась уговорить, что Баян получил по заслугам. Кто его заставлял приставать к ней и искать любые пути, чтобы удовлетворить свою похоть? Недвига понимала, что плеть больно ударила по мужскому самолюбию, но она-то отстаивала себя, как могла.
О происшествии на речке вскоре в стане узнали, и многие неодобрительно отнеслись к ее поступку, считая, что она встала между отцом и сыном. Негоже женщине, тем более рабыне, так себя вести. Но в семье Кутая все женщины ее поддержали. Особенно сильно возмущалась Рута:
– Каков нахал, а? Думает, раз рабыня, значит, можно все, что хочешь, с нею делать? А рабыня и пожаловаться не смей!
Но сплетни и разговоры, они тем и хороши, что быстро забываются, и вскоре жизнь в стане пошла своим чередом. Весна в самом разгаре, земля подсохла, и настала пора отправляться на очередной разбой. К тому же оружие давно подготовлено, и застоявшиеся печенежские кони рвались в поход.
И снова Кутай взял с собой Недвигу. Но сборы в поход неожиданно были омрачены резким приступом боли у вождя. Недвига и раньше подозревала, что со здоровьем у Кутая не все в порядке, теперь же ее опасения подтвердились. В этот раз мужчина не стал скрывать своего плохого самочувствия и даже открылся старшему сыну, впервые после ссоры у реки вызвав его к себе в вежу:
– Давно уже меня мучают боли в животе, но сейчас особо нестерпимо болит.
Баян выслушал отца с сочувствием и предложил отменить предприятие, но Кутай, подумав, не согласился.
– Если я из-за болезни откажусь вести людей, то какой же я после этого вождь?! Я долго скрывал боль, может, и в этот раз судьба будет милостива ко мне и я стойко перенесу поход. Ты знаешь, умереть не в бою недостойно мужчины.
На другой день отряд печенегов отправился в поход, пополнять израсходованные за зиму запасы. Ехали долго, старательно объезжая небольшие деревеньки, не прельщавшие ненасытных разбойников, желавших пограбить более богатые селения.
Печенеги удивительно хорошо разбираются в местности, никогда не плутают, всегда находят обратную дорогу к стану. Недвига очень удивлялась этому. Для нее вся степь казалась одинаковой: пожухлая трава, невысокие холмы, неширокие реки, балки, овраги.
Кругом одно и то же, не будь провожатых, Недвига потерялась бы, но, когда отряд выехал к Пселу, сердце болезненно сжалось, она узнала северянский край.
Недвига уже издалека увидела разоренную весь. Здесь так никто и не поселился за два прошедших лета. Сожженные дома окружала густая поросль молодых деревьев, высокая трава, дикая конопля. Никто не решился поселиться на пепелище. Поля же вокруг были ухожены и засеяны. Что ж, жизнь продолжалась, и легче занять пустующую обработанную землю, чем расчищать от леса новую.
Кутай посмотрел на опечаленную Недвигу:
Читать бесплатно другие книги:
