Спаси меня, мой талисман! Шатрова Наталья
Баян достал из-за пояса полотняный мешочек, высыпал себе на ладонь несколько монет, показал их бдительному стражу. Тот скрылся. Вскоре открылась массивная дверь в воротах. Баян переговорил о чем-то со стражем, и тот пропустил путников в крепость, спрятав полученные монетки за пазуху.
– Откуда ты знаешь хазарский язык? – удивилась Недвига.
– Выучить его не стоило труда, – усмехнулся Баян, – ведь я часто бываю в Саркеле. К тому же он напоминает печенежский.
Недвига невольно сжалась. Единственное дело Баяна в крепости – это продажа рабов на рынке. Местная речь необходима ему как воздух.
Через широкий, вымощенный кирпичом проход в башне путники въехали в спящий город. По бокам улицы тянулись жилища: от жалких ветхих построек до больших усадеб; в восточной части крепости стояли печенежские войлочные вежи. Хазарский каган часто нанимал отряды кочевников охранять крепость. Степняки были известны особой свирепостью и охотно шли на службу за звонкую монету.
Не доезжая до рынка, Баян спешился перед высоким забором, обмазанным желтой глиной. Пока его спутница слезала с коня, он постучал в низенькую дубовую дверь с небольшим смотровым окошком на уровне глаз. К косяку двери была прикреплена продолговатая мезуза[39].
За дверью послышались неторопливые шаги, открылось окошко, и пара глаз внимательно осмотрела ранних гостей, после чего дверь распахнулась настежь. Прибывших встретил высокий мужчина богатырского телосложения. Его длинные темные волосы едва прикрывались на затылке маленькой еврейской шапочкой – кипой. Глаза смотрели открыто, но настороженно. Весь его облик свидетельствовал о недюжинной силе, вызывая невольное уважение.
Мужчина хорошо знал Баяна. Он поприветствовал его, беспрепятственно пропустил ранних гостей, а сам куда-то исчез.
Недвига вступила в дивный сад, открывшийся ее изумленному взору по другую сторону невзрачного забора. Благоухание цветов наполняло воздух. Небольшой водоем сверкал под первыми утренними лучами солнца. Вокруг него располагались отполированные деревянные скамейки. Дорожки, покрытые гладкими камешками, вели через сад на открытую террасу, окружавшую дом, который полностью утопал во вьющейся зелени. Все это напомнило Недвиге об отроческих годах, которые она провела на берегу моря.
– Чей это дом? – спросила она Баяна, стоявшего с отсутствующим видом, будто его, выросшего в голой степи, вся эта красота не волновала.
– Мытника[40].
– Это тот мужчина, что встретил нас?
– Нет, нас встретил Заккай, управляющий мытника. – Баян замолчал: на террасе показался маленький жирный человек в кипе, неизвестно как державшейся на его лысой голове.
Коротышка проворно спустился в сад. Небрежно запахнутый халат открывал при ходьбе толстые босые ноги в кожаных шлепанцах.
Гости и хозяин сели на скамейку у водоема. Между Баяном и мытником завязался разговор на языке, действительно напоминавшем печенежскую речь, но, сколько Недвига ни вслушивалась, стараясь вникнуть в смысл разговора, не поняла ни слова и оставила попытки узнать, о чем они говорили. Впрочем, она вовсе не скучала, наблюдая за необычными рыбками, плавающими в водоеме, и ползающими улитками, чистящими зеленоватые камни, выступавшие из воды.
Недвига не замечала быстрых взглядов мужчин, изредка бросаемых на нее, иначе поняла бы, что является единственной темой разговора. Все же она насторожилась, когда хозяин резко поднялся и, запахнув разошедшиеся полы халата, проследовал в дом, – и с беспокойством посмотрела на Баяна, казавшегося чем-то недовольным.
Он же, заметив взгляд, ласково обнял ее за плечи, притянул к себе. Горячие губы обхватили ее рот. Женщина притихла, обмякла, прижалась к его твердой груди, ощущая на спине блуждающие теплые руки. Но едва Недвига со страстью отдалась во власть жаркого поцелуя, на террасе появились мытник и Заккай. Баян тут же оттолкнул ее от себя и поднялся со скамьи.
Приняв от мытника мешочек с позванивающими монетами, Баян засунул его за кожаный пояс и стремительно вышел на улицу, захлопнув за собой дверь.
«Да он продал меня!» – догадалась Недвига. Слезы бессилия навернулись на глаза. Она ведь уверовала в бескорыстную защиту, забыв о коварстве печенегов. Она поверила в добрые помыслы мужчины! А он с удовольствием получил ранее недоступное и избавился от нее, извлекши при этом немалую для себя выгоду.
Из-за горечи и жгучей обиды Недвига уже запамятовала, что совсем недавно благодаря Баяну избежала смерти. Она готова была рвать и метать и яростно топать ногами, но сдержалась, боясь навлечь на себя гнев нового хозяина.
Глава четвертая
Стан кочевников пришел в движение ближе к вечеру. Мужчины и женщины, очнувшиеся после ночи безумств, хмуро посматривали друг на друга, в полусонном и от этого в дурном настроении принимаясь за обычные ежедневные дела.
Белава очнулась от шума, настойчиво проникающего снаружи. Она понимала, что надо вылезти из повозки и узнать о Недвиге, но не торопилась, оттягивая момент ужасной вести. За время плена она успела привязаться к мачехе и даже иногда удивлялась, почему раньше не любила ее. А сейчас даже представить себе не могла, что Недвиги уже, может быть, нет в живых.
Вдруг полог отдернулся. В повозку заглянул незнакомый печенег. Взгляд его недобрых глаз смутил женщину. Она отшатнулась в самый дальний угол и замерла, сжавшись. Печенег хмуро осмотрел повозку, лениво переворошил шкуры, толстым слоем лежавшие на досках, и, что-то проворчав, ушел.
Белаву охватили стыд и отчаянье. Может, Недвига нуждается в ней, в ее сочувствии, а она трусливо спряталась в своем убежище, которое ей, кстати, тоже предоставила мачеха.
Женщина спустилась с повозки и не узнала стана. Всюду сновали злые воины; женщины пугливо озирались и прятали глаза; дети плакали; рабыни сгрудились в кучи, посматривая в страхе на хозяев.
– Сбежала Недвига, – раздался позади голос Руты.
Белава вздрогнула от неожиданности.
– Как? – прошептала, обернувшись.
Славянка держала в руках подойник, отправляясь на вечернюю дойку.
– Да кто ее знает? Похоже, без нечистой силы тут не обошлось. А иначе как бы она сквозь охрану прошла?
Белава молчала, ошарашенная новостью, и не заметила, как женщина удалилась. Переполох в стане улегся быстро. Пересмотрели вежи, повозки и кусты. Не найдя беглянки, снарядили погоню, которая тоже вернулась ни с чем. Ночь прошла довольно тихо, если не считать за беспокойство постоянные проверки стражей, заглядывавших в повозки с рабами и пленными.
За ночь Белаву потревожили раз пять. Впрочем, она все равно ворочалась без сна, впервые всерьез задумавшись о своем положении. Пока неволя не принесла ей ощутимого неудобства – разлука с близкими и Веселином не в счет. Надо сказать, раньше о рабстве у Белавы были совсем иные представления. Думалось, что рабов постоянно избивают, держат в цепях, морят голодом и заставляют непосильно трудиться. Здесь же Белаву кормили и поили. Никто ее не трогал, не заставлял работать, никто не бил и никто не издевался над ней. Баян вообще ее не замечал, занятый какими-то своими делами.
Бегство Недвиги и радовало Белаву – все же удалось ей избежать смерти, – и огорчало, потому что та бросила ее одну среди чужих людей. Но был ли у мачехи другой выход? Даже если бы она взяла ее с собой, сколько Белава смогла бы пройти с таким животом? Она – лишняя обуза и сама понимала это. Но попрощаться Недвига все же могла?!
С мачехи мысли Белавы переметнулись на дитя. Как же она будет рожать его? Дома помогла бы Ярина – она уже не раз принимала роды и кое-что умела. А кто поможет здесь? Судя по сетованию рабыни-славянки, печенеги не очень-то заботятся о роженицах и новорожденных, если они здесь мрут как мухи. Неужели Недвига спасла ее только на время, лишь отсрочив неминуемую гибель?
«Такие думы ни к чему хорошему не приведут», – решила Белава и отбросила мрачные мысли прочь, полностью сосредоточившись на благоприятных мыслях о ребенке. Если бы все было так плохо, откуда бы вокруг крутилось столько ребятни?
С утра воины потянулись к центру стана. Покойный вождь, пролежав накануне весь день на солнцепеке, издавал тошнотворный запах, но печенеги, казалось, не замечали этого, расположившись рядом с телом, вокруг шести древних стариков и шамана. Женщин на совет не допускали. Они хлопотали у костров, старательно делая вид, что им нет до мужей никакого дела.
Воины для начала решили избрать нового вождя. Разгорелся спор, который чуть не дошел до кровопролития: все кричали, грозно потрясали оружием, рвались в драку. Потасовку кое-как удалось предотвратить старейшинам, поубавившим воинственный пыл разгоряченных сородичей мудрым словом: достойнее Баяна в стане печенега не найти.
Баян ловок, силен и смел. Он достиг немалых успехов в военном деле: равных ему нет ни в бою, ни в состязаниях на выносливость, ни в гонках на лошадях, ни в стрельбе из лука. Баян здоров и полон жизни. У него трезвый ум и огромный опыт набегов, засад и прочих разбойничьих премудростей.
К тому же его можно женить на дочери вождя соседнего племени и объединить силы для изгнания угров с Подонья – то, о чем мечтали все последние вожди рода.
Началось голосование. Большинством криков Баян был избран вождем. Если кто и был против, то благоразумно помалкивал, оставшись в меньшинстве.
Так Баян, и без того наживший на грабежах и продаже рабов немалое состояние, получил в наследство от отца скот, табун лошадей, рабов и титул вождя.
После совета настало время погребения покойного. Мужчины и женщины, дети и рабы направились в степь, где была вырыта могила. Проследовала за всеми и Белава.
Люди остановились возле широкой, но не очень глубокой ямы. Все сосредоточенно молчали, терпеливо дожидаясь начала обряда. Солнце в вышине нещадно палило. Не ощущалось даже призрачного дуновения ветерка. Белава почувствовала, что теряет силы: живот давил вниз, ноги подкашивались. Она обливалась потом и проклинала себя за излишнюю женскую любознательность, заставившую ее прийти сюда.
Неожиданно, когда напряжение сделалось почти невыносимым, со стороны стана ударили в бубен. Послышался надрывный женский плач. Показалась печальная процессия. Белава вмиг позабыла о себе и своих болях.
Впереди, еле передвигая старческие ноги, брели старейшины и шаман. Воины несли носилки с телом вождя. За ними женщины вели под руки старшую жену и молодую рабыню, принадлежавшую ей. Несколько нарядных девушек, следуя друг за другом цепочкой, несли узелки с одеждой и различную утварь. За ними шли плакальщицы, воя и заламывая руки. Позади них плелись взрослые дети и маленькие внуки Кутая, в скорби размазывая слезы по лицу. Замыкал шествие воин, ведущий в поводу боевого коня вождя.
Толпа расступилась, пропуская процессию. Воины опустили носилки в могилу. Четверо здоровых мужчин связали коня и одним сильным толчком повалили его наземь, одновременно растягивая его ноги в разные стороны. Конь силился подняться, но мужчины, напрягая руки, крепко сдерживали его порыв веревками. Шеи их налились бурой кровью, глаза выкатились от напряжения.
Подошел Баян, точным взмахом руки полоснул длинным ножом по горлу животного. В глазах коня мелькнула мука. На людей брызнула темная теплая кровь, но никто не пошевелился, не загородился от брызг.
Конь задергал ногами, пытаясь встать. Во взоре застыл немой укор: он старался преданно служить, стойко перенося трудные переходы, жестокие битвы и преследования, не раз спасая хозяина от смерти. И за это ему уготован чудовищный конец?!
Опытные воины неимоверным усилием сдерживали напор коня, дрыгающего всеми конечностями: агонизирующее животное может вырваться и затоптать людей, стоящих вокруг. Но вот из горла его вылетел утробный последний выдох: он зародился где-то в животе, прошел через горло и выплеснулся наружу – дух коня покинул тело. Живот опал, голова откинулась на землю.
Воины ослабили веревку, утерлись рукавами рубах: пот потоком струился по лицам. Конь больше не шевелился – сдох. Его подняли и положили рядом с хозяином, который любил, холил и берег его при жизни и то же самое будет делать в царстве мертвых.
Все это время над степью висел, ни на миг не умолкая, плач – плакальщицы добросовестно исполняли свои обязанности.
Старшая жена стояла спокойно, опустив руки вдоль тела, направив взор в землю. Происходящее вокруг не волновало ее. Рабыня же блуждала полубезумным взглядом по лицам суровых воинов. В ней еще теплилась надежда на спасение, но неподвижные лица окружавших ее людей предрекали чудовищную смерть.
Старшая жена позволила мужчинам поднять себя и положить в могилу около мужа. Подошел шаман, протянул ей чашу с ядом. Женщина приподнялась, трясущимися руками приняла чашу, выпила содержимое до дна. Чаша выпала из ее безвольных рук, голова откинулась. Шаман, кряхтя, наклонился, дотянулся до неподвижных глаз женщины, закрыл веки, выпрямился. Посмотрел на рабыню.
Девушка попятилась, но спиной наткнулась на воина, который тут же обхватил ее сзади, не давая возможности вырваться. Шаман приблизился, ловко накинул ей на шею веревочную петлю, стянул. Рабыня закричала, но крик сразу превратился в хрипение. Лицо побагровело, глаза неимоверно расширились, зрачки закатились.
Мертвую рабыню посадили в ногах госпожи, привалив спиной к земляной стене. Век ей не закрыли, и она смотрела на хозяйку стеклянным взором белых глаз.
Около покойного оставалось еще свободное место, предназначенное для его любимой рабыни. Печенеги оживились, заговорили разом, поглядывая на пустующее место.
Старейшины, шаман и Баян отошли в сторону на совещание. Шаман начал что-то доказывать, а старейшины согласно закивали головами. Баян повернулся к сгрудившимся вместе рабыням. Взгляд его уперся прямо в Белаву. Она похолодела. Уж не собираются ли степняки заменить Недвигу ее падчерицей?
Первым неосознанным движением Белавы было бежать без оглядки. Она рванула, но сзади ее сдержала плотная толпа рабынь. Кровь застыла в жилах, когда Белава увидела направлявшихся к ней воинов. Она в ужасе закричала и удивленно тут же замерла, услышав, как крик ее подхватился многоголосым хором, далеко разнесшимся по степи, – верещали все рабыни. Они, нещадно толкая друг друга, бросились врассыпную, падали и увлекали за собой наземь других.
Но воины быстро нашли среди беспорядочно мечущихся женщин ту, которая была нужна: Руту, бывшую любимую рабыню вождя, – и паника пошла на убыль. Все с сочувствием и явным облегчением смотрели на неистово вопящую молодую женщину. Двое здоровых мужчин еле сдерживали ее. Она брыкалась, царапалась и кусалась, отбиваясь от цепких рук, но ее неумолимо волокли к могиле.
К Руте подошел шаман, протянул чашу с ядом. Женщина замотала головой; из глаз брызнули слезы, потекли по щекам. Старец в гневе свел брови. Один из воинов со всего размаха ударил беловолосую красавицу по лицу. Она сразу перестала плакать, стиснула зубы и плотно сомкнула рот. Воин принялся разжимать ее зубы, расцарапывая в кровь подбородок. Рабыня мучительно застонала, закрыла глаза, не выдержав боли, чуть приоткрыла рот. Расторопный шаман тут же влил в него яд. Женщина поперхнулась, хотела выплюнуть отраву, но предусмотрительный воин зажал ее рот широкой ладонью.
Славянка дернулась, затрепетала и обмякла, безжизненно повиснув на руках воина. Он легко поднял ее и бережно опустил рядом с покойным вождем.
Шаман подхватил бубен, застучал по нему. Под звуки бубна и дикого надрывного плача женщин девушки положили в могилу утварь и узлы, после чего мужчины принялись заваливать ее землей.
Белава, с трудом уже державшаяся на ногах, побрела к стану, раздумывая о насильственной смерти двух рабынь. Немного стоила жизнь в этом мире, а жизнь женщины не стоила ничего. Даже защитить себя она не в состоянии – все равно подавят силой и оружием.
Дойдя до повозки, Белава кое-как влезла в нее, прилегла на мягкие шкуры и стала смотреть на занявшийся над степью большой костер, на скачущие в пляске фигуры людей вокруг него. От доносившихся диких криков вскоре нестерпимо заболела голова. От ярких всполохов пламени перед глазами поплыли радужные круги. Белава заткнула уши ладонями, спряталась лицом в шкуры и постаралась забыться.
Печенежские безумства продолжались несколько дней подряд, но сколько точно, Белава не знала, потому что давно потеряла счет времени. Наутро после погребения Баян вспомнил о ней и связал с остальными пленными, чтобы не сбежала.
Дни тянулись однообразно: просыпаясь от дурманного сна к вечеру, степнячки и рабыни разжигали костры, варили еду, кормили мужчин и пленных, ели сами, а к ночи начинались шумные веселые пляски, длившиеся до утра. Каждый раз, просыпаясь среди ночи, Белава видела одно и то же: пламя костра, снопы искр, взметавшиеся в звездное небо, беснующихся людей, отчетливо выделявшихся на свету среди кромешной тьмы.
Белава чувствовала себя все хуже и хуже. Болела голова, ныла поясница, живот давил вниз. Тело, слабое и вялое, не слушалось. В довершение всего Белаву связали с двумя сельчанками из мужниной веси, и те, считая, что это она каким-то колдовским способом призвала печенегов на селение себе во спасение, с ней не разговаривали. Но плен уравнивал всех, да и болезненное состояние беременной женщины не позволяло открыто издеваться над нею, поэтому сельчанки лишь изредка испепеляли ее злобными взглядами.
Наконец в один из вечеров, покормив пленных и дав им прогуляться, печенеги не отправились к могиле вождя, а разбрелись по своим вежам. В эту ночь Белава, впервые после побега Недвиги, уснула спокойно. Но безмятежный сон длился недолго: еще до рассвета пленных растолкали, пинками и окриками подняли, посадили в повозки и куда-то повезли.
Солнце взошло полностью, когда Белава заметила зубчатые стены крепости, с квадратными башнями по углам и вдоль каждой из четырех стен. Повозки с пленными и сопровождающий их отряд на конях въехали в башенные ворота. Колеса запрыгали по кирпичной дороге. При каждом толчке женщины валились друг на друга, давили на Белаву, и она еле сдерживала напор, предохраняя свой живот выставленными вперед руками.
Озабоченная тем, как бы ее не раздавили, Белава совсем не смотрела по сторонам и успокоилась, только когда повозка свернула с дороги и колеса зашуршали по накатанной земле мимо многочисленных рядов с лавками и навесами. Замелькали лица торговцев – представителей разных племен и народностей, с множеством оттенков кожи и волос, в чудных одеждах. Рынок в Саркеле считался одним из крупнейших в Хазарии. Сюда стекались торговцы с товарами из многих стран.
Повозка остановилась на невольничьей площади. Печенеги выставили своих рабов лицом к проходу, по которому уже прохаживались первые посетители.
Ряды пленных быстро стали редеть. Утренняя прохлада сменилась полуденной жарой. Мимо Белавы нескончаемой чередой двигались люди, внимательно всматривались в нее, но сама она никого не замечала. Нестерпимый зной давил тяжким бременем. Липкий пот стекал по лбу, попадал в глаза, обжигая их, в нос, рот, струился по шее вниз, в ложбинку между грудями, скользил по спине, увлажняя рубаху, катился по ногам. Падкие на пахучую влагу мухи мельтешили у лица, кусали руки и, забираясь под подол, ноги.
Белаве казалось, что последние живительные соки уходят из нее. Если бы она знала здешнюю речь, то давно завыла бы и просила первого же покупателя купить ее. К несчастью, из-за беременности она не входила в число прибыльного товара. Перекупщики опасались, что она не выдержит изнурительного пути на невольничьей ладье.
Баян заметно начал нервничать. Белава увидела его недобрый взгляд, невольно сжалась и вдруг почувствовала невыносимую боль внизу живота.
Женщина побледнела и медленно осела на землю, от боли и зноя теряя сознание. Баян бросился к ней, затряс за плечи, мучительно соображая, что надо делать в таких случаях, но ничего путного в голову не приходило – с таким вывертом он столкнулся впервые. И немудрено: степнячки здоровые и выносливые женщины. Кочевая жизнь приучает их к невзгодам с раннего детства. Беременная печенежка может лихо скакать на коне, уверенная, что будущий ребенок привыкнет к седлу еще в утробе матери.
Вскоре Белава пришла в себя. Баяна рядом не было. Вокруг собрались люди, с любопытством ее разглядывая. Рабыни смотрели с сочувствием, но не спешили оказать помощь. Белава попыталась подняться на ноги, но новая тупая боль охватила живот. Женщина вновь опрокинулась на спину, беспомощно глядя на толпу, окружившую ее. Она с ужасом поняла, что, если даже умрет сейчас, никто из них и пальцем не пошевельнет, чтобы облегчить ее страдания.
Но толпа расступилась, и появился Баян в сопровождении пузатого коротышки и огромного детины. Показывая на Белаву, печенежский вождь стал что-то с жаром доказывать коротышке, но тот с сомнением покачивал головой. Детина стоял позади них со скучающим видом, не вмешиваясь в спор.
Наконец толстяк достал мешочек, отсчитал несколько монет, вручил их Баяну, который удрученно махнул рукой, соглашаясь на малую плату. Не везти же роженицу обратно, вдруг помрет по дороге? Вообще ни с чем останешься.
Богатырь встрепенулся, как бы сбрасывая с себя сон, подошел к Белаве, легко поднял ее с земли и понес с рынка следом за коротышкой. Она поняла, что ее купили, но ей было уже все равно. В голове билось одно желание: умереть, чтобы больше никогда не чувствовать этой боли.
Глава пятая
В доме мытника Недвига впервые в жизни наслаждалась покоем. Купив, хозяин, казалось, забыл о ней. Занимая на рынке почетную и ответственную должность, он с утра до вечера пропадал на торгу, взимая с купцов мыто за торговлю, распределяя места и зорко следя за порядком.
Жена хозяина – полная маленькая иудейка – постоянно болела и редко выходила из дома, проводя время в обществе старой рабыни-няни. Детьми за двадцать лет совместной жизни они так и не разжились.
С такими равнодушными хозяевами рабы и слуги могли бы разболтаться вконец, не будь бдительного Заккая, следившего за порядком в усадьбе. Его слушались и боялись. Его плеть, чаще свернутая и всунутая в сапог, иногда все же прохаживалась по непокорным спинам, но не это пугало слуг. Все знали, что в любое время могут оказаться на невольничьем рынке, и старались всеми силами не допустить потери благодатной и спокойной жизни в мытниковской усадьбе.
Недвиге никакой работы не поручали: берегли для продажи, выжидая момент, когда печенеги забудут про нее. Она целыми днями слонялась по двору и саду, от безделья не зная, куда себя деть. Старалась поддерживать дружеские отношения с другими рабами и потихоньку училась калякать по-хазарски, но большую часть времени проводила одна, много думая и вспоминая, подолгу просиживая возле водоема, наслаждаясь безмятежной тишиной, царящей в этом уютном уголке света.
Сегодня был такой же бездеятельный день. Беспощадное солнце прогнало всех со двора. Тенистые деревья не спасали от полуденного зноя. Недвига прошла в летнюю постройку для рабынь, где было сумрачно и довольно прохладно. Подстилка на полу и мягкие подушки, разбросанные на ней, манили прилечь отдохнуть, и женщина не устояла.
Разбудили ее еле слышные стоны и причитания. Недвига приподнялась, прислушалась. Кособокая постройка, в которой она спала, была разделена на две части с разными входами. Обычно вторая половина пустовала, но сейчас из-за толстой стены доносился успокаивающий говор. Гремели лохани.
Рядом проснулась повариха Буда – болгарка. С ней Недвига подружилась больше, чем с другими слугами. Буда охотнее других общалась с нею и учила ее хазарскому языку.
– Уже ночь? – удивленно прошептала Недвига.
Повариха не ответила, поворачиваясь на другой бок.
– А что за шум? – не унималась Недвига.
Буда чуть привстала, прислушалась.
– Ах, это… хозяин купил новую рабыню, а та рожать собралась, – равнодушно произнесла она, зевнула, снова укладываясь спать.
– Что за рабыня? – легкое волнение охватило Недвигу. – Как зовут?
– Не знаю. Дай поспать, Недвига, – недовольно пробурчала повариха, – ты-то выспалась, а мне рано вставать.
Недвига вышла во двор. Ночной воздух был свеж и приятен. Крепость мирно спала. Издалека доносилось постукивание колотушки сторожа, вселявшее в жителей спокойствие.
Недвига прошла к двери, ведущей в другую часть постройки, прислушалась, ясно различив стоны, говор, плач ребенка. Недвига толкнула дверь, заглянула внутрь. На нее тут же налетела повивальная бабка, единственная на всю городскую и сельскую округу. Она же занималась знахарством, ведовством и другими такими же непонятными для простых людей делами.
– Сюда нельзя, – бабка грозно замахала руками.
Недвига невольно попятилась. Дверь с треском захлопнулась.
Утром Недвига вновь вернулась к запретной двери, приоткрыла ее. На полу, на тюфяке полулежала Белава, держа на руках ребенка, закутанного в тряпье. Грозная старуха исчезла.
– Я так и знала, что это ты мне всю ночь спать не давала, – Недвига смело переступила порог.
– А я думала, что больше никогда не увижу тебя, – изумилась Белава.
– Бывают на свете чудеса. Я вот нисколько не удивилась нашей встрече. Кто у тебя: дочь, сын?
– Людмила, – улыбнулась Белава, укладывая ребенка рядом с собой на тюфяк, но тут же нахмурилась. – Как ты оказалась здесь? Бросила меня у степняков, а сама сбежала! Совесть у тебя есть? Хоть бы попрощалась…
– Думаешь, я тебя нарочно бросила? – в свою очередь возмутилась Недвига. – Да я вообще о спасении и не мечтала даже. А сюда меня привез Баян и продал мытнику.
– Баян?! Не может этого быть!
– Почему не может? – кисло усмехнулась мачеха. – Может, еще как может. В могиле я кому доход принесу? А тут он на мне подзаработал…
– Да ведь вместо тебя другую рабыню на смерть отправили. Красавицу молодую. Уж она, наверное, подороже тебя стоит!
– Ну да? – поразилась Недвига. – А кого?
– Руту. Она так жутко кричала и сопротивлялась. Я думала, боги не вынесут, земля разверзнется и поглотит мучителей.
– Бедная Рута, – на глаза Недвиги навернулись слезы. – Мы были с нею подругами, хотя иногда и поругивались, но так, не зло, чисто по-женски. Она была прекрасной женщиной. Жаль, что судьба ее оказалась такой несчастливой…
– Да при чем тут судьба?! – в сердцах воскликнула Белава.
Благополучно разрешившись от бремени и избавившись от напряжения последних дней, она поспешила выговорить всю боль, что накипела за время плена:
– Мы всецело во власти мужчин! Сначала я подчинялась отцу, потом – мужу, потом – печенегу, а теперь должна слушаться какого-то там хазарского мытника! Мужчины решают, жить нам или не жить! Как это все… отвратительно! Мы будто в крепости сидим, на волю не пускают. Да есть ли на свете женщина, не закрепощенная мужчиной?!
Белава перевела дыхание и собралась поносить мужчин и дальше, но в это время малютка задрыгала ножками и запищала.
– Не горячись, Белава. – Недвига проворно подхватила ребенка на руки и принялась укачивать его. – Я прекрасно понимаю, каково тебе, но ведь так и с ума сойти можно. Ты все принимаешь близко к сердцу. Не забывай, ты – рабыня. Рассуждать рабам нельзя. Только слушать и подчиняться. Вернее, ты, конечно, можешь думать, все, что хочешь, но не высказывай мысли вслух. Не всякий хозяин потерпит твои разглагольствования. А про вольную жизнь забудь. Сейчас у тебя одна забота: дитя вырастить.
– Да я об этом только и думаю! Знаешь ли ты, каково рожать рабов? Мучительно сознавать, что моя девочка с момента своего рождения принадлежит не мне, матери, а чужому человеку.
– Ты переволновалась, Белава, – тихо произнесла Недвига. – У тебя может подняться жар, начнется послеродовая лихорадка. Лучше поспи.
Белава действительно почувствовала усталость. Разговор отнял у нее последние силы. Она прикрыла глаза, задремала.
Недвига присела на краешек тюфяка. Крохотное тельце невесомо лежало на ее руках. Девочка перестала плакать и спокойно посапывала, а Недвига ощущала блаженную умиротворенность, будто это был ее ребенок и лишь она одна ответственна за его жизнь. Как давно она не держала в руках детей! Какое это счастье прижимать к себе маленькое теплое тельце, вдыхать его молочный аромат.
Недвига вздохнула и принялась укачивать девочку, напевая какую-то полузабытую песенку.
Лето в Саркеле стояло невыносимо жаркое. От раскаленного добела солнца и духоты не было спасения ни на улице, ни в помещениях, ни в тени деревьев. Лишь близость Дона давала плодовым и фруктовым садам зеленеть и зреть, защищала от сухих степных ветров, помогала горожанам сносно переносить жару.
В усадьбе мытника движение наблюдалось только рано утром и перед заходом солнца. В остальное время рабы редко вылезали из своих клетей. Заккай, если не был занят на рынке, тормошил их, заставлял работать, но они все равно пребывали в полусонном состоянии, изнывая от духоты, и дело свое выполняли вполсилы.
Белава и Недвига полностью отдали себя во власть растущей малышке. Впрочем, в усадьбе все привязались к светловолосому пухленькому ребенку, на удивление спокойному и некрикливому. Ребенок внес некоторое разнообразие в размеренную жизнь слуг. Даже Заккай иногда подходил к малышке и любовался ею. А повариха Буда часто подсовывала Белаве особо лакомые кусочки мяса, заставляла ее пить молоко, есть сметану и яйца.
Только три человека, казалось, не заметили появления маленького существа: мытник, его жена и ее старая рабыня-няня, – но их равнодушие вовсе не трогало счастливую маму и ее мачеху.
Все вроде хорошо было у них. Жизнь размеренная: никто не трогает, не обижает. Девочка растет здоровенькая. Кормят вовремя, спать дают вволю. Рабы не злые. Сплетничают, конечно, друг про друга, но все без злого умысла, без наговоров. Омрачало женщин только одно: обе знали, что живут здесь временно. Но все же они надеялись, что мытник не станет их продавать, а оставит в усадьбе, где спокойная жизнь казалась тихим раем.
Дальнейшая судьба очень беспокоила Недвигу, и она решила разузнать о планах мытника у Буды, которая больше всех знала об усадьбе и его обитателях.
Первые же слова поварихи лишили женщин всякой надежды:
– Хозяин давно бы продал вас, да покупателя найти не может.
– Что же мешает ему? – усмехнулась Недвига.
– Вас нельзя выставить на рынке, – охотно поделилась Буда чужими опасениями. – Белава, сама знаешь, после родов еще не оправилась, слаба, еле на ногах держится. А тебя, Недвига, вообще опасно в крепости показывать: печенеги так и снуют везде.
– А может, мытник у себя оставить нас хочет?
– Еще чего?! – хмыкнула Буда. – Заккай и так ругается. Рабов полна усадьба, а две женщины без дела – лишние рты.
– Ну, так мы и работать умеем.
– Мытник в рабах не нуждается. А на вас, холеных, можно хорошо заработать, поэтому он Заккаю велел вас работой не обременять.
Мысль о возможном скором расставании опечалила женщин. Белава изумлялась тому, что могла когда-то не любить Недвигу, доброту и отзывчивость которой мог не заметить только слепой. Она помогала Белаве преодолеть тоску, не зачахнуть, да, наконец, просто выжить в неволе.
Недвига переживала, думая о том, что падчерице придется разрываться между хозяйскими делами и заботой о ребенке. Неизвестно еще, какой хозяин попадется. Бывают и такие изверги, что детей с матерями разлучают. Уж Недвига за время рабства всякого насмотрелась, знает об этом не понаслышке.
Но как бы ни хотели оттянуть женщины расставание, время неумолимо двигалось вперед, и вскоре появился первый покупатель – худенький мужичонка с гладкой седой бороденкой, в белой одежде и чалме.
Покупатель довольно бойко лопотал на хазарском языке и оказался придирчивым и вредным. Он много лет поставлял женщин в гарем великому и богатому вельможе. Вельможа с годами становился разборчивее и капризнее, а поставщик наложниц – старее и мудрее, привозя рабынь из всех известных ему концов света. Он очень дорожил возложенными на него обязанностями, страшась промашки в столь тонком деле. Любой недочет мог стоить ему доходного ремесла и обречь на нищую старость.
Мужчина долго ходил вокруг двух рабынь. Белава сначала держала на руках ребенка, глядя прямо в глаза покупателя, решительным своим видом внушая ему, что без дитя не сдвинется с места. Но Заккай отобрал дитя, и, оставшись без него, Белава сникла, будто лишилась уверенности и опоры.
Покупатель переходил от одной рабыни к другой, попеременно заглядывая им в рот, осматривая их уши, волосы, пальцы на руках и ногах, щупая плечи, груди, живот.
Белава старалась сдержать рыдания, но дрожь в теле выдавала ее состояние. Осмотр казался ей унизительным. Мужчина мял груди, бедра и ягодицы, и даже сквозь плотное полотно рубахи она ощущала шершавость ладоней, ползающих по ее телу. После родов тело Белавы не потеряло прежней формы, и только полные налитые груди выдавали в ней кормящую мать. Прикосновение к ним грубых рук отзывалось нестерпимой болью.
Недвига внешне сохраняла спокойствие, давно научившись, когда надо, не проявлять своих чувств. И на том спасибо, что догола раздеться не заставили, хотя и так ей было омерзительно и неприятно.
Наконец поставщик наложниц обернулся к наблюдавшему за ним хозяину.
– Женщины привлекательны. Тела их еще молоды и упруги. Приобрести таких наложниц было бы заманчиво, но возраст старшей настораживает. Красота вскоре поблекнет, и мой господин быстро пресытится ею. Покупать же наложницу на одну ночь – бросать монеты на ветер.
– А вторая?
– Беловолосая – кормящая мать. Боюсь, в гареме ребенку не место. Я не живодер, чтобы разлучать их.
– Я ведь не говорил тебе, что продаю именно для гарема, – обиделся мытник. – Они – простые рабыни и будут делать все, что прикажут, работать там, где надо.
– Покупать слуг не входит в мои обязанности. Если ты так незаслуженно дешево их ценишь, к чему такая скрытность? Выставь их на рынке или продай в женский притон. Я слышал, там нуждаются в любых девицах.
Покупатель откланялся и удалился.
Заккай, вернув Белаве ребенка, подтолкнул рабынь к двери.
Недвига давно уже хотела поговорить с хозяином о Белаве. Сейчас ей показалось, что такая возможность представилась. Она уже неплохо знала хазарский язык и могла сносно общаться на нем.
– Господин, не продавай Белаву. Она знаменитая целительница, лечит многие болезни. Полон уравнял ее с другими рабынями, но мастерство свое она не потеряла. Тебе, господин, Белава не помешает в доме. Она могла бы лечить слуг и соседей, принося немалый доход, больший, чем ты выручишь за ее продажу.
Никому не смогла бы объяснить Недвига, что заставляло ее беспокоиться о падчерице, всегда казавшейся ей неким неземным существом, далеким от повседневной жизни, ушедшим в себя и в свои травы. Даже сейчас, после ухода покупателя, вздохнув свободно, Белава торопилась покинуть хозяйские комнаты, чтобы в тишине и покое насладиться общением с дочерью, вовсе не думая о том, что завтра придет другой человек, купит ее и эта мирная жизнь может быть нарушена. А если хозяин надумает продать их в женский притон? Да Белава, возможно, и не подозревает о существовании таких злачных мест.
Недвига не задумывалась о том, что ее это тоже касается, что ей тоже придется несладко, почему-то подсознательно чувствуя, что может прижиться где угодно, в любом месте. Ощущая свое старшинство и опытность, она взяла ответственность заботиться о непрактичной падчерице, так и не сумевшей усвоить, что рабыня не имеет права на личную жизнь.
Недвига никогда не желала падчерице зла, что бы та о ней раньше ни думала, и даже отстаивала ее девичью свободу перед упрямым мужем-северянином, уговаривая его не выдавать дочь замуж за старика. Но муж был непреклонен, оправдывая свои действия тем, что вторая дочь на выданье, а женихи от их дома шарахаются как от чумного. Разумеется, он по северянским обычаям был прав: женщине в любом случае лучше быть замужем, пусть и за стариком, чем оставаться в старых девах.
Мытник выслушал, не перебивая. Он не все понял из страстной речи с неправильным подбором хазарских слов, но суть уловил и с нескрываемым интересом воззрился на Белаву, по-новому оценивая ее.
Белава же вообще плохо понимала происходящее, но чувствовала, что речь идет о ней. Недвига заставляла ее учить хазарский язык, и она уже знала несколько слов, позволяющих примитивно общаться с другими рабами, но до совершенства ей было далеко.
– Ты правда умеешь лечить людей? – услышала она вопрос мытника, заданный по-славянски.
Рабыни открыли от изумления рот. Заккай усмехнулся: его хозяин не раз удивлял людей знанием многих языков. Крепость Саркел была построена как надежный оплот против грозных соседей: угров и славян. В последнее время появились еще и печенеги, упорно теснившие угров на Доне и хазар на Итиле.
Мытник освоил языки всех ближайших народов. Ему, занимавшему ответственный пост на рынке, языки были необходимы для общения с торговцами. Но Заккай никогда не догадался бы, что мытнику просто нравилось учиться, познавать неизведанное, с таким же упорством он изучал религиозные книги, с удовольствием слушал торговцев, рассказывающих о странах, где они бывали, и занимался подсчетом доходов, идущих в казну или остающихся у него на руках. Мытник никогда не останавливался на достигнутом, добывая свои знания с героизмом первопроходца.
Белава, быстро оправившись от удивления, гордо выпрямилась и с достоинством ответила:
– Да, господин, я знаю многие травы и умею применять их для лечения недугов и хворей.
Мытник в упор смотрел на светловолосую славянку маленькими черными глазками, утонувшими в жирных складках щек. На первый взгляд она ничем особым не выделялась. Раньше он ее не замечал, как не замечал всех других рабов, потому что видел в них низших существ, ходящих на двух ногах и призванных служить ему. Мытник не задумывался, что каждый раб когда-то, возможно, был свободным и что он может чувствовать, радоваться и печалиться, переживать и мучиться так же, как и он сам.
Теперь, наблюдая за Белавой, он вдруг заметил в ней что-то особенное, свойственное только людям. Совсем недавно она чуть ли не падала в обморок от рук покупателя, а тут, гляди-ка, твердо отвечает на вопрос, бесстрашно глядит ему в глаза.
Но больше всего мытника смутило какое-то небывалое притяжение, ею излучаемое. Перед ним стоял не просто человек, а женщина – прекрасная, необычная и соблазнительная. А ведь его никогда не волновали рабыни. Даже моясь в бане, он не обращал внимания на прелести банщиц-невольниц, усердно растирающих его жирное тело. Самая красивая из банщиц воспринималась мытником как мочалка с руками, не более.
Мытник, рожденный в хазарской семье, принявшей иудаизм, неуклонно следовал религиозным предписаниям. Он относился к женщинам как к матерям и источникам деторождения. Его жена детей не имела, но он ни разу не усомнился в ее святости. Иудаизм разрешал развод, но мытник даже не помышлял о нем, уважая древний род жены, возможно, берущий начало еще с Моисеева исхода из Египта. Ее родные были теми первыми мудрецами, которые пришли по зову Обадия объяснять хазарскому народу Священное Писание – Тору.
Впервые за сорок лет праведной жизни многовековые устои пошатнулись в душе мужчины. Он не мог отвести взгляда от женских глаз, втягивающих его в темный омут зрачков. Тревожное предчувствие обволакивало его, как холодная мрачная вода, сковывая движение и мысли. Здравый рассудок требовал продать знахарку – за нее можно выручить большие деньги, – но душа противилась.
– Хорошо, я подумаю, что делать с тобою. – Мытник с ужасом понял, что полностью запутался в своих ощущениях, желаниях и помыслах и разговаривает с Белавой как с равной себе.
Он еще больше смутился и поспешил отправить рабынь в их клети.
Заккай с недоумением наблюдал за хозяином. Он привык видеть его деловым и расчетливым, а тут какая-то рабыня выбила его из колеи.
Но Заккай понимал мытника. Лично он, с тех пор как принес Белаву с рынка, покоя не знал. Она возбуждала страсть, которую Заккай еле сдерживал. А явный интерес хозяина лишь подтверждал, что Белава необычная женщина. И это еще больше подогревало его интерес к ней.
Глава шестая
На следующий день после разговора с мытником Недвига была продана перекупщику рабов и вместе с другими невольниками, верховой охраной и верблюдами, груженными товаром, отправилась в путешествие под знойными палящими лучами солнца.
Изнуряющая жара не давала передвигаться днем, поэтому, едва солнце переваливало к высшей своей отметке, караван останавливался в любом месте, будь то постоялый двор или просто небольшой ручеек, дыхание которого благотворно действовало на пыльную степь, напоминающую пустыню.
Путь продолжали вечером до самого захода солнца, на привал укладывались в полной темени, а утром, едва серел восток, вставали и двигались дальше.
Недвига шла в паре с молоденькой женщиной. В пути волей-неволей они подружились и легко переносили переход, скрашивая трудности разговором или песнями.
Через несколько дней вышли к большой реке.
– Итиль! – восторженно воскликнули всадники, с упоением вдыхая свежий воздух.
Дальнейший путь продолжался по берегу, и идти было намного легче, поскольку близость воды приглушала жар от палящих лучей солнца. К тому же вечером невольникам разрешалось пойти к реке и смыть с себя дневную пыль, поднятую ногами коней и верблюдов и осевшую на разгоряченные потные лица.
Наконец перед взорами уставших людей показался город Итиль, расположенный на обоих берегах реки. На западном берегу находился собственно Итиль, на восточном – Хамлих. Между ними, посередине реки, на острове, стоял огромный прекрасный царский дворец из редкого в Хазарии красного обожженного кирпича. Сам город был полностью окружен стеной из кирпича-сырца.
Итиль очень отличался от своего восточного брата Хамлиха богатством построек, поскольку в нем жили приближенные царя и сановники. Купцы, ремесленники и прочее население обитало в Хамлихе.
И внутри городов, и за могучей стеной находилось множество юрт и глиняных построек. Люди бежали в столицу из разных мест, в надежде, что могущественная держава спасет их от любого разорения. И на это были основания: не раз Хазария выходила победительницей в войнах, в том числе и с Арабским халифатом. Ей подчинялись многие земли от Днестра до Аральского моря и от Кавказского хребта до Вятки. С хазарским каганом искали дружбы византийские императоры, поскольку им был нужен союзник в борьбе против арабов.
Разные народы и племена собрала Хазария под свое покровительство. В городе можно было встретить и христианские храмы, и мечети, и синагоги. Сами хазары, язычники, кочевавшие когда-то по степям, остепенились и стали приобщаться к достижениям стран Запада и Востока, охотно разрешая своим подчиненным народам исповедовать любую религию. Предпочтение же отдавалось иудаизму, к которому хазар приобщила многочисленная богатейшая еврейская община, бежавшая из Армении.
Перекупщик пригнал своих рабов в Хамлих. Семья его жила в небольшом домике из двух комнат. В одной обитали мужчины, в другой – женщины. Рабы и стража жили в ветхих постройках во дворе, рядом с верблюдами и другой живностью.
По приезде купец сразу стал сортировать свой товар, деля невольников на группы: красивых женщин и мальчиков – для гаремов и для работы в богатых домах; отдельно мужчин; остальных женщин – попроще и постарше – в третью кучу. Недвига, сама того не ожидая, оказалась в первой группе.
Вечером невольников сытно накормили, принесли воды, велели помыться. Такой чести удостоилась только группа, в которую попала Недвига. «Значит, завтра нас поведут на рынок», – догадались рабы. Все уже устали от неизвестности, и хотелось скорее узнать свою судьбу, пусть рабскую, но с хорошим хозяином.
Действительно, рано утром их привели на рынок. Купец был хорошо осведомлен. Именно в этот день, раз в месяц, царский служащий приходил покупать невольников для работы во дворце.
Служащий, не изменяя заведенному порядку, вскоре появился в сопровождении охраны.
Потом Недвига не раз думала: как могло так случиться, что именно ее выбрал царский сановник среди более привлекательных и молодых женщин? Неужели перстень Тенгизы и вправду имеет какую-то магическую силу? Вот ведь нежданно-негаданно, а привел в то место, где должен обитать его законный владелец, которому он был предназначен. Или это судьба вмешалась, подталкивая Недвигу навстречу родной племяннице?
Сановник посадил купленных рабов в лодки, переправил их к царскому дворцу. Здесь их встретила толстая тетка по имени Жоха, критически всех осмотрела и осталась довольна покупкой. Недвигу сразу определили в уборщицы и провели в грязную ветхую душную лачугу, где обитали такие же, как она, женщины, убиравшие многочисленные комнаты дворца.
Привычная к любому труду, Недвига быстро освоилась на новом месте, и, если бы не надсмотрщица Жоха, жизнь была бы вполне сносной. Жоха придиралась к рабам по любому поводу, носила в руках плеть и лупила ею за малейшее нарушение. Поскольку рабыни боялись ее и старались делать все так, как надо, она выдумывала новые приказы и ограничения на ходу, ругая женщин непотребными словами.
Недвига впервые видела женщину, которой доставляло удовольствие издеваться над подневольными людьми, видимо отыгрывая на них свою неудавшуюся личную жизнь. Ходили слухи, что когда-то давно ее изнасиловали наемники-мусульмане из Хорезма, и с тех пор она не ходит без плети, отпугивая ею всех мужчин. Правда это или нет, Недвига не знала, но, глядя на эту толстую безобразную женщину, трудно было поверить в то, что на нее мог позариться хоть один воин.
Но Жоха была лишь половиной несчастья. Рабыни мучились от голода, потому что кормили их один раз в день, и пищи не хватало. Так получилось, что в тот самый день, когда Недвига очутилась во дворце, одна из рабынь стащила из поварни птичью ножку, и это заметила одна из посудомоек.
Весть о воровстве сразу же дошла до Жохи, и та, в назидание новым рабам, вечером устроила расправу над бедняжкой. Ее выставили посреди двора, раздели догола, вскипятили тут же на костре воду и облили кипятком. Бедная женщина захлебнулась в диком крике, затем упала без сознания. Потом вновь прибывшие рабы узнали, что такие наказания случаются очень часто, и Жоха всегда придумывает новую пытку.
Увиденное произвело на Недвигу неизгладимое впечатление, надолго поселив в душе страх, и она старалась выполнять свою каждодневную работу очень тщательно и добросовестно.
Но из-за постоянного недоедания работать с каждым новым днем становилось все труднее и труднее. Иногда Недвига думала, что готова сама пойти в поварню и отхватить там кусок пожирнее, и пусть с нею делают потом все, что хотят, – и лишь неимоверным усилием воли заставляла себя отказаться от этой затеи. Если бы она не знала, что чувство голода со временем станет постоянным и к нему можно будет привыкнуть, то навряд ли терпела бы.
Недвига постоянно помнила, что где-то здесь, во дворце, живет дочь Тенгизы, и первое время даже пыталась расспрашивать о ней рабынь. Но бедные женщины ничем не могли помочь, а к Жохе Недвига подойти страшилась.
Помог случай. Как-то, убирая в одной из комнат дворца при открытом пологе, Недвига заметила проходящую мимо женщину, показавшуюся ей смутно знакомой. Уж не ее ли она видела рядом с Тенгизой в тот злополучный поход, когда убили вождя?
Недвига выскочила из комнаты, забыв о своих обязанностях, и бросилась догонять женщину, удалявшуюся по коридору.