Бульон терзаний Лукас Ольга
– Ладно, идем. Нина, пошли тоже. Мальчик справится сам.
И они удалились.
– Мальчик справится, – передразнил ее Федя. – Куда он денется!
Сверившись со своими записями, Нина набрала на домофоне код квартиры. Послышалось противное пиликанье. Потом Владимир тихо спросил:
– Кто там?
– Это мы, артисты! – весело крикнула Елена. – Приползли на коленях просить прощения!
На домофоне вспыхнула надпись: «Открыто».
Поднявшись на второй этаж, девушки обнаружили, что дверь в квартиру Владимира не заперта. Тихо, на цыпочках, вошли внутрь.
– Я в ванной! – крикнул режиссер. – Я скоро выйду. Проходите пока в комнату. Сколько вас?
– Много! – отвечала Елена. – Почти вся труппа.
Когда Владимир – чисто выбритый, одетый по-домашнему, но опрятно и чисто, – вышел из ванной комнаты, почти все были в сборе, не хватало только Таира с княжнами и Феди-регулировщика.
Гости толпились у стены, кто-то присел за стол, кто-то принес с кухни табуретки.
– Присаживайтесь сюда тоже, – хозяин указал рукой на кровать, прикрытую клетчатым покрывалом.
– А вам разве не надо соблюдать постельный режим? – удивилась Ульяна.
– Врач был? – тут же спросила Елена. – Что сказал?
– Врач не поможет. Это… – Владимир неопределенно покрутил рукой в области виска и осел на кровать. Все неловко замолчали.
– Мы ненадолго, – заговорил Эдуард Петрович. – То есть это я за себя, конечно, говорю. Не знаю, как другие. На самом деле мы все очень переживаем за вас.
– Переживаем! – хором подтвердили гости.
– И хотим извиниться за свое поведение.
– Да! Это было так отвратительно, так несправедливо! – воскликнула Ульяна.
– Если вы нас прощаете, – возвысил голос Эдуард Петрович, – то моя миссия на этом завершается. Мы отбываем, чтобы уступить место остальным.
– Остальным? – тихо повторил Владимир. – Будут какие-то «остальные»?
– Сейчас еще княжны подгребут, – доложила Лариса, как будто сама она была, как минимум, принцессой, – куда деваться от княжон!
– Как же они… Там же целый кордебалет, – опешил Владимир.
– Таир их в «газель» загрузил и везет, – пояснила Елена и мельком глянула в окно – не покинул ли Федя свой пост? Федя стоял там, где его поставили, и уже размахивал руками, указывая, где лучше припарковать складской фургончик. – Вот, привез. Сейчас выгружать будет.
За окном послышались смех и визг: видимо, разгрузка началась.
– Ну так что – достойны мы прощения? – напомнил Эдуард Петрович.
– Да, конечно, о чем разговор, – ответил Владимир, – вы меня простите… Сесть некуда, к чаю ничего нет. Я больной и не особенно гостеприимный хозяин.
– Сядем мы и на пол, – сказала Елена, восседавшая в ногах у больного, – а за «к чаю» Федька сгоняет. Он у нас парень толковый.
– А я пока пойду вскипячу чайник? – вызвалась Ульяна. И отправилась на кухню. Как у себя дома.
Ввалились княжны, Таир и замерзший Федя. Оказалось, что к чаю ничего покупать не надо – опоздавшие опоздали не просто так, а потому, что заехали в магазин за печеньем трех сортов и шоколадными конфетами.
– А у нас уже чай почти готов! – крикнула из кухни Ульяна. – Владимир, а куда вы дели ту синюю кружку со слоном? Что-то я не могу найти.
Евлампия Феликсовна метнула в ее сторону удивленный взгляд. Остальные, кажется, ничего не заметили.
– Ну мы пойдем. Приятного аппетита. Поправляйтесь. До скорой встречи, – раскланялся Эдуард. Вместе с ним, тоже кланяясь и бормоча какие-то вежливые фразы, отступала к выходу Лариса.
– Спасибо вам еще раз за спасение от «Иэс»! – щебетали тем временем княжны. – Сегодня официально объявили, что он отменяется!
– Не стоит благодарности, – картинно откинулся на подушки Владимир, – я просто проходил мимо и что-то ляпнул. Видимо, попал в болевую точку.
– Это у нас у всех была болевая точка, – сказала Елена, – даже Эдуардику доставалось. Вот он и рванул доносить вашу мысль до папы.
– А у папы наш спектакль – любимая игрушка, – добавила Сапелкина-жена. – Видимо, Павел Петрович об этой игрушке непочтительно отозвался. А Эдуард встал на сторону искусства.
– А я еще так полагаю, – задумчиво произнесла Евлампия Феликсовна, – что ПэЭс сам давно искал повод отменить этот идиотский индекс. Я несколько раз доносила до него мысль, что люди работают хуже, когда находятся в постоянном страхе. Боятся экспериментировать и упускают возможности в ущерб всему делу. Но он хотел услышать еще какие-нибудь доводы, а от кого? Все его боятся, кроме Павла, Бориса и Эдуарда. Павел эту кашу заварил, Борис привык выполнять приказы, не рассуждая. Спасибо, надоумили вы Эдуарда, а Павел полез на рожон – вот и настал конец этому безобразию.
Таир и Сапелкин-муж аккуратно перенесли в комнату кухонный стол. Все уместились вокруг; на кровати стало несколько тесно, но это же не беда. Не хватило места только Ульяне, но галантный Таир уступил ей тумбочку, на которой примостился, а сам достал из-за шкафа стремянку и устроился со своей чашкой под самым потолком. Нина обещала передавать ему со стола все самое вкусное.
– Ну, говорите, что с вами, – снова насела на Владимира Елена, – какие симптомы?
– Голова. И температура, – ответил тот и рухнул на подушки. Только что он был почти здоров – и вдруг болезнь снова напомнила о себе.
Евлампия Феликсовна с укором взглянула на Елену, потом два раза постучала себя указательным пальцем по лбу, кивнула в сторону режиссера и провела перед лицом сложенными в щепотку пальцами, как бы закрывая рот на «молнию». Это, вероятно, означало: «Молчите про болезнь, у него это от головы».
Все послушно замолчали. Повисла пауза. Владимир лежал на подушках, смотрел в потолок, выискивал тему для разговора. Но температура еще не вполне спала, и мысли двигались медленно, вяло, складывались в причудливые композиции. Например, такую: останется ли что-нибудь после чаепития? И сколько дней можно питаться печеньем и конфетами?
Наконец обстановку разрядила Сапелкина-жена.
– Я хочу воспользоваться случаем и решительно заявить! – решительно заявила она. – Мне категорически не нравится один момент в нашем спектакле!
– Повезло вам, – поднимаясь с подушек, улыбнулся Владимир, – мне пока что очень многое не нравится.
– Давайте начнем с моего. Смотрите, там Чацкий мне говорит – то есть моей Наталье Дмитриевне: «Полнее прежнего, похорошели страх». В одной фразе – два оскорбления! Растолстела и страшная стала! Можно я его веером по голове за это?
– А потом выйду я – и под зад коленом? Можно? – добавил Сапелкин-муж.
– Без рукоприкладства на сцене! – возвысил голос Владимир. – Во времена Грибоедова были иные представления о женской красоте. Он восхищается вами – ведь дальнейшие его слова говорят об этом.
– Я не хочу, чтобы при всех мне говорили, что я располнела! – гнула свое Сапелкина-жена. – Не знаю, как во времена Грибоедова. Может, у них продукты были другие. А в наши времена попробуй родить двоих и не располнеть! Давайте заменим каким-нибудь другим словом?
– Может быть – «стройнее прежнего»? – подсказал Таир.
– Если я сейчас стройнее прежнего, то раньше вообще была корова? – совсем рассвирепела Сапелкина.
– Давайте так, – примирительно сказал Владимир, – Чацкий скажет: «Красивей прежнего, похорошели, ах!» Устраивает вас такая формулировка?
– Ой, да, так гораздо лучше!
– Прекрасно. А вы в свою очередь окажите любезность – не показывайте ему в ответ третий палец. Ну откажитесь от этого жеста с демонстрацией обручального кольца.
– Ладно. Если он меня жирной не будет называть – откажусь! – смилостивилась Сапелкина.
– Вот как славно все складывается. На следующей репетиции только напомните мне наш разговор, чтоб я Чацкому сделал внушение. Ну что, у кого еще какие сомнения?
– Раз уж зашла об этом речь, – взял слово Сапелкин-муж, – то мне тоже кое-что не нравится. Вот смотрите, действие третье, явление пятое. Жена моя говорит: «Мой муж – прелестный муж». И тут же очень скоро Молчалин: «Ваш шпиц – прелестный шпиц». Это двенадцатое явление. Так нельзя ли обо мне как-то… Другими словами? Не как о собаке?
– Да ведь так и задумано! – воскликнул Владимир. – У Натальи Дмитриевны муж – навроде шпица. Поглядите, как она им помыкает.
– Не хочу быть вроде шпица! Давайте заменим фразу! Например – «Мой муж – красивый муж». Чем плохо? Жена красивей прежнего и муж у нее красивый.
– Давайте я скажу: «Мой муж – любимый муж», – и он будет доволен? – предложила Сапелкина.
– Ваш муж – капризный муж! – рассердился Владимир. – Говорите ему о любви дома, на работе, на прогулке в парке. Где угодно. А на сцене он будет прелестный – и точка!
– Предлагаю за это выпить! Чаю! – миролюбиво подытожил Федя.
Княжны дважды бегали на кухню ставить чайник. Таир заприметил на шкафу корзиночку, привязал к ней веревку, указывал сверху, какого ему хочется печенья, и подтягивал лакомство к себе. Евлампия Феликсовна расслабилась и вдруг начала рассказывать о преимуществах и недостатках разных типов садовых газонокосилок, да с таким жаром, что остальные и слова вставить не могли.
– Владимир Игоревич! – по-ученически подняла руку Ульяна, улучив момент, когда завкадрами отвлечется, чтобы глотнуть чаю. – А где «Чайка»? Помните, картина, которую вы мне показывали? Давайте спросим у всех, хорошая она или плохая?
– Она там, за шкафом, – оживился Владимир, – пусть достанет кто ближе сидит.
Доставать «Чайку» кинулись чуть не все гости – газонокосилки порядком их утомили, но спорить с грозной Эфой никто не решался. Когда картина была извлечена из целлофанового пакета, предохранявшего ее от пыли, голоса разделились: кому-то изображение показалась безобразной мазней, кому-то – веселой шуткой, кому-то оригинальной мыслью, кому-то…
В обсуждении не принимала участия только Елена.
Как-то вдруг одно с другим сложилось, совпало: Ульяна указала нужный поворот во двор и тот самый подъезд, хотя адрес был у Нины. Она что-то насчет «той кружки со слоном» вякнула. А теперь еще картина эта. «Карету мне, карету!»
Елена вышла в прихожую. Из комнаты доносились крики – решили устроить шуточный аукцион, каждый называл цену, за которую лично он готов купить несчастную «Чайку». «Она бесценна, бесценна!» – твердила Ульяна.
Он же артист. Он же со всеми играет, для каждого – отдельная роль. С кем-то индивидуально репетирует, расточая комплименты. Кому-то показывает картины с чайкой. Ядвига еще очень странно себя вела, как будто знает что-то, вдобавок с ним она почему-то на «ты». А он – с ней. У Нины нашелся адрес – тоже подозрительно. Нина хитрая, могла придумать историю про договор для отвода глаз.
Но они же так хорошо, искренне поговорили тогда, после фильма. Они поговорили? Это она поговорила! Слишком много о себе рассказала, пойди теперь узнай, что было лишним.
– Если вы хотите услышать мое мнение о «Чайке», то я бы прежде выяснил, сколько стоит холст и краски, – объявил Владимир, – то есть материал, израсходованный на картину. Столько бы и заплатил. И ни копейки за работу.
Едва слышно хлопнула входная дверь, но этого никто не заметил.
– А что это у вас за карта на стене? – набравшись храбрости, спросила одна из княжон, указывая на схему будущей гениальной пьесы.
– Это не карта. Это рабочий материал. Мы в театре разбирали одну пьесу, это не очень интересно, – быстро соврал Владимир. Никому нельзя знать про «Мир пустой» – не то сглазят! Как же он не догадался снять или хотя бы завесить схему? Сейчас пойдут смотреть, пальцами тыкать, выискивать и вынюхивать.
Владимир поспешно поднялся на ноги, откашлялся, привлекая к себе внимание – а вернее будет сказать, отвлекая его от схемы на стене. Все взоры обратились к нему. Он огляделся по сторонам и спросил первое, что пришло в голову, – но очень серьезным тоном, так, чтобы гости задумались и забыли про несчастный «Мир пустой».
– Господа, а где же у нас Елена Жукова?
Никто не знал ответа на этот вопрос. А в самом деле, где? Владимир вышел на кухню. Никого. В прихожей обувь стояла штабелями, одежда висела как попало, кто ушел, кто остался – не поймешь. Дверь уборной была приоткрыта, свет выключен. Хозяин подошел к входной двери – не заперто. Вышел на лестницу, но и там Елены не было.
Она уже далеко успела уехать, хотя на этот раз светофоры были не на ее стороне: только разгонишься – и уже снова красный. И стоишь, и стоишь, и думаешь, и думаешь. Пожалуй, следовало спокойно разобраться на месте, а не убегать, как укушенный Чацкий. В конце концов, Ульяна наверняка была давно, еще до того, как Владимир с Еленой сходили в кино. И потом – что такое один поход в кино? Да, они хорошо провели время и решили, что надо повторить. Елена уже мысленно распланировала свидания на полгода вперед, ведь не просто же так она приняла решение тратить на этого человека свое бесценное время. Но человек-то пока не в курсе! Надо ему объяснить! Вот прямо сейчас, зачем откладывать?
Елена набрала номер Владимира. Он в этот момент как раз вышел на улицу – чтобы проверить, на месте ли красный «ягуар». Мало ли, вдруг Елене понадобилось срочно достать из багажника какой-нибудь ящик шампанского? А тут джентльмен такой подходит и помогает этот ящик нести. Красиво? Не то слово! Элегантно? До жути!
Его телефон лежал на кухне, и Ульяна, которая снова вызвалась поставить чайник, машинально взяла трубку. У них в отделе было так заведено: чтобы не упустить заказ, отвечать на звонки, если коллега оставил телефон на столе и ушел. «Извините, я не туда попала» – сказала Елена, услышав на том конце женский голос. Но злополучная Ульяна узнала начальство и решила выслужиться: «Елена Борисовна, это я, Ульяна. Владимир занят. Что-то ему передать?» «Передай, что я срочно уехала по важному делу!» – ответила Елена и нажала отбой.
Она уже и телефоном его завладела! «Елена Борисовна, Владимир занят!» – подумать только. Хорошо хоть не «Вовусик в душике!».
Ни о чем не подозревающий режиссер вернулся с улицы и озабоченно спросил у гостей, не знает ли кто, почему Елена уехала, никого не предупредив. «А она только что вам звонила! – сообщила Ульяна. – Сказала, что уехала по важному делу!» Какой нужной она чувствовала себя в этот момент! Владимир успокоился: в самом деле, Елена Жукова – очень занятой человек, спасибо ей за то, что она вообще нашла время посетить его скромное обиталище.
Последних гостей он выпроводил уже около одиннадцати вечера. Отнес на кухню стол, табуретки, посуду. Чашки мыть – завтра! Нашел на подоконнике телефон, решил все-таки позвонить Елене, не соображая, что уже поздно.
Она ответила сразу:
– Хорошо провели время?
– Очень хорошо. Это ведь твоя… ваша идея – привезти их ко мне? Правда?
– Это общая идея.
– Да? Ну все равно приятно было. Я уже совершенно поправился.
Звякнула в мойке чашка, устраиваясь поудобнее.
– Еще не все ушли? – живо спросила Елена.
– Все, по счастью.
«Ну да, конечно. А посуду моет робот».
– Было интересно, но под конец – несколько утомительно для недавнего больного, – продолжал Владимир. – А я навожу порядок. Нашел телефон, решил лично сказать, как мне жаль, что вы так рано уехали. Ничего ведь не случилось?
– У меня? Абсолютно ничего. Я просто вспомнила, что не смогу пойти на ваш спектакль в следующую среду.
– Ну… ну мы придумаем что-то еще, правда?
– Спокойной ночи.
Глава двадцать вторая
Встреча с Капитаном
Утро началось так, что Владимиру захотелось лечь спать и перепроснуться заново или хотя бы проспать до завтра. В холодильнике кончилась вся съедобная еда – гости съели не только принесенное с собой печенье, но и все, что удалось наскрести по сусекам. И хозяин побрел в ближайший магазин. Зарекался уже много раз от этого сомнительного заведения, но тащиться в супермаркет за десятком яиц было лень. Да к тому же – время поджимало. В очереди толкнули, обхамили, в кассе обсчитали, на выходе из магазина облаял клокастый бобик, злой невыспавшийся студент метнул под ноги пустую пивную банку.
Владимир направился к дому, размышляя о воспитании. О том, что хорошие родители учат ребенка разным бытовым добродетелям: быть вежливым и предупредительным, думать о ближнем, а не только о самом себе и так далее. И полагают, что поступают правильно. Он сам пытался так Аню воспитывать, но педагогическое вдохновение настигало его нечасто, и из дочки выросло то, что выросло. Плохие же родители не учат ребенка ничему, только бьют его и ругают почем зря. И ребенок идет учиться на улицу. А там ему объясняют, что либо он всех, либо все – его. И кто побеждает в итоге? Тот, чьих родителей нельзя назвать хорошими. Разве справедливо это?
Еще по пути в магазин Владимир заметил, что с гаражом его опять что-то не так. Подошел поближе: ну точно.
Очередная творческая личность самовыразилась черным маркером по зеленой краске: «Извените, я на вашем гараже написал». Это бы еще ладно. Но какой-то борец за грамотность ключом или какой-то другой острой штуковиной исправил ошибку. Зачеркнул «е» в слове «извените», сверху нацарапал «и». Вот молодец-то, а! Так бы можно было оттереть надпись каким-нибудь домашним средством, а теперь снова придется доставать краски, кисточку. Спасибо тебе, культурный незнакомец! Интересно, родители тебя как воспитывали?
Позавтракав и приведя себя в порядок, Владимир снова спустился вниз. За сорок минут какая-то прыткая гнида успела приклеить к гаражу объявление: «Сниму квартиру в этом районе, дорого». Владимир рванул бумажку за край, потянул на себя – ничего не вышло: хороший клей у квартирных агентов.
Ладно, все вечером, потом все. Сейчас – встреча с Капитаном. Еще в понедельник позвонили из театра, предупредили: «Владимир Игоревич, вас желает видеть главный режиссер».
Чего же он хочет? Может быть, сделать артиста Виленина заслуженным артистом Вилениным? Или дать ему новую роль, хорошую, интересную, большую роль? Или он каким-то образом прознал о спектакле у мебельщиков и хочет поставить что-нибудь на пару с талантливым учеником?
Владимир еще потому был такой храбрый – и с Павлом Петровичем, когда требовал отстать от его артистов, и позже, когда сам решил установить систему штрафов за незнание роли, – что надеялся вскоре заняться настоящим хорошим делом в родном театре. Рисковал, зная, что у него вот-вот появится запасной аэродром. И все же по дороге в Средний Камерный, предвкушая заманчивое предложение от Капитана, Владимир порадовался тому, что ему не придется отказываться от мебельного спектакля ради сохранения чувства собственного достоинства. Эдуард официально принес извинения от имени всех высокопоставленных лиц. Значит, можно пока не думать, у кого перезанять, чтобы расплатиться с долгами. Ведь неизвестно, когда начнется новый грандиозный проект, к которому его хочет привлечь Капитан, и будет ли он достаточно прибыльным?
Он свернул во двор, оставил машину на условно-театральной парковке, рядом с капитанской иномаркой, обошел здание Среднего Камерного. Около служебного входа курили рабочие сцены. Поздоровались, посторонились. Вахтер пропустил не проверяя документы – знает всех, кого надо, в лицо. А кого не знает – не пропустит, будь у того хоть трижды выправленные бумаги.
На лестнице пахло сыростью, хотя подвал давно уже был осушен и освоен экспериментальной студенческой труппой «Трюм». Владимир поднялся на второй этаж, взглянул на часы – да, он вовремя – и постучал в кабинет главного.
– Можно, – крикнул Капитан. Он всегда говорил либо «можно» либо «потом». Не выясняя, кто к нему просится и зачем.
Поздоровались, обменялись дежурными фразами. Владимир сел на стул у окна. Огляделся.
За окном уже шелестел дождь. В открытую форточку врывался прохладный свежий ветер. Морской ветер.
Капитан перебирал на столе бумажки, как бы собираясь с мыслями. Наконец коротко объявил, что в спектакле «Зойкина квартира» уже в ближайшую среду вый дут на сцену два новых артиста. Курильщик опиума, ну эту роль всегда дают молодежи, на пробу, и Обольянинов.
– А я? – глупо переспросил Владимир.
– Тебя переводим пока во второй состав. Извини, что так внезапно, – но так уж. Мы с середины августа репетируем, и вот – парень полностью готов, нельзя его больше держать, пора выпускать.
– Какой парень?
– Наш парень. Хороший. Бурцев.
– Бурцев? Но он же… У него типаж… – Владимир насупил брови, выдвинул вперед нижнюю челюсть. «Не графский типаж», – хотел он сказать, но Капитан его перебил:
– Бурцев много снимается. На него идет публика.
– Я тоже снимаюсь! – попробовал бороться Владимир. – Я снимался в этом сезоне уже дважды: в роли обезображенного трупа и в роли офисного работника. Последнюю роль оценили даже настоящие офисные работники. Меня узнавали в магазине! Мне уступили последнюю курицу…
– Ну видишь, у тебя сериалы теперь есть, курятину кушаешь. Не пропадешь. Не могу же я заменять Гуся, у него, кроме театра, вообще ничего нет!
Он такой мудрый и справедливый, наш Капитан. Только почему-то от этого не легче.
– Да ты не расстраивайся. Я веду переговоры с одним молодым дарованием. Попробуем сделать что-то с ним вместе. Несколько, может быть, постановок. Дадим тебе новую роль. Ты мелькай в сериалах, мелькай, лишним это не будет.
А ведь еще месяц назад распекал кого-то – да того же Бурцева – за то, что тот отпросился, сказавшись больным, а сам побежал сниматься. Распекать распекал, но в это же самое время за спиной у Владимира репетировал с ним Обольянинова!
Он взглянул в окно. Никакого дождя – просто ветер перебирает ленты вертикальных жалюзи, они соприкасаются друг с другом и издают шорох, похожий на стук дождевых капель по подоконнику. Все не то, чем кажется. Все – спецэффекты.
Зазвонил на столе телефон. Капитан и Владимир попрощались, улыбаясь друг другу, как два борца, один из которых только что здорово приложил другого об пол.
Владимир прошел по коридору, свернул в боковое ответвление и оказался за кулисами. В темноте споткнулся о какую-то деревянную подпорку. Бесшумно выругался и похромал вперед. На сцене репетировали «Зойкину» – помреж прогоняла самое первое появление Обольянинова. Должно быть, оно никак не давалось новоявленному графу.
Видно, не далось опять. Помреж подошла к Бурцеву, что-то прошептала. Тот взорвался:
– Закат, да, закат! Голый закат! Над всей этой вашей Садовой! Гнусен он! Что я еще забыл?
– Вы – граф.
– А что, у графьёв ломка какая-то особенная? Помреж снова что-то прошептала.
– Ладно, понял, понял. Поехали сначала. Владимиру было странно и страшно смотреть на нового исполнителя роли, которую он создавал сам. Как будто ты умер, а никто не заметил: на твоем месте тут же появился другой, которого принимают за тебя. Он запомнил все твои манеры и жесты, он старается, он играет тебя, но он – не ты! А этим, окружающим, словно и дела нет. И ты, мертвый, бессильный, ничего не можешь сделать. Не можешь подбежать к ним, живым, дернуть за руки, закричать: «Смотрите, вот же я, а он – самозванец!»
А может, и правда – им все равно? Лишь бы человек исполнял свои функции, произносил свои реплики, вел себя так, как написано в сценарии, а что у него внутри, что он чувствует, кто он – всем до лампочки.
Проскочили «закат над Садовой» – Бурцев вроде как понял, что от него требуется. Не останавливаясь, двинулись дальше.
Владимир вернулся в коридор, спустился на первый этаж, выбежал на улицу, добрался до угла, остановился. Тут можно отдышаться, постоять, осознать случившееся – без помех. Никого видеть не хочется – коллег в особенности. Предатели! Какие же все предатели! Репетировали с новеньким, и хоть бы одна сволочь позвонила, предупредила. Он бы не выглядел так глупо во время разговора с Капитаном. А, впрочем, видал его Капитан и в более глупых ситуациях.
Но, батюшки, как роль-то жалко! «Зойкина» – главный спектакль Среднего Камерного, на который толпами продолжают идти зрители. И вот именно из него Владимира и вышибли! Ну не вышибли еще, а пока только перевели во второй состав: и то утешение. Когда у Бурцева будут неотложные съемки, вспомнят Виленина, позвонят ему – и он прибежит. Прибежит ведь? Без сомнения. Одно хорошо: Елена не сможет быть на спектакле в среду. Невозможно сказать ей правду, пришлось бы выкручиваться, врать, приукрашивать действительность.
Все, хватит себя жалеть. Пора идти отсюда. Шаг за шагом – к машине. Домой – на тихой скорости. Там – привести в порядок гараж.
Вот шаг, вот еще шаг, и еще. Поворот за угол. А за углом ржавая дверь, обычно закрытая, – отдельный вход в «Трюм». На этот раз она распахнута: заходите, гости. Владимир, сам не зная зачем, решил зайти. Спустился вниз на пять ступенек. Ни вахтера, никого. Вверх, в темноту, уходит шаткая винтовая лестница. Туда идти не надо, лучше – вперед, на свет. Вот тут, видно, будет гардероб. Пока же стоят ничем не огороженные вешалки, на них висит одежда, какие-то сумки, шапки.
Под потолком гудела одинокая лампа дневного света, остальные были потушены. Владимир двигался вперед, как разведчик. Останавливался, прислушивался. Где-то совсем рядом шла репетиция: голоса, обрывки музыки, снова голоса. Надо же, какой огромный подвал под зданием театра – и сколько лет простаивал! Прислушиваясь к голосам и музыке, Владимир прошел еще немного вперед почти в полной темноте, до поворота, освещенного голой электрической лампочкой, торчащей из стены. Поднялся на три ступени вверх, миновал узкий тамбур – и без подготовки очутился в зрительном зале. Два, четыре, шесть… всего шестнадцать рядов. Внизу, прямо на полу – сцена. Не сцена даже – открытое пространство. Репетируют сразу три группы молодых актеров: слева, справа и в центре. Эти уже твердо знают, что играть, те переписывают на ходу, спорят, а тут кто-то засмеялся вдруг, уперев ладони в колени, созвал остальных в кружок, что-то говорит, захлебываясь смехом, те добавляют от себя, слышен высокий девичий голос: «Записывай, записывай давай!» Такая знакомая обстановка. И эти вот, молодые, они тоже думают, что до них театра толком не было. То есть был, конечно, – что-то там лектор в институте бухтел о великих артистах прошлого, но те старики давно умерли, отыграли свои главные роли, превратились в портреты, в мемуары. Пыльные, скучные старцы. Они играли, а надо было – жить на сцене. И вот эти, новые, воображают, что первыми совершили грандиозное открытие.
Все пока еще вместе, нет разделения на гениев и середняков, каждый, даже если роль его состоит только в том, чтобы сказать пару слов или просто пройти через сцену, каждый – прима.
Никто еще не застыл в одном каком-нибудь амплуа, никто не пытается соответствовать ожиданиям, они играют – играючи.
В первом ряду Владимир заприметил Варвару из основной труппы. Она не задействована в «Зойкиной», ее вообще давно не было видно в театре, значит, лично она Владимира не предавала.
Он хотел тихонько спуститься к ней, но она обернулась, почувствовав его взгляд, заулыбалась, легко поднялась с места и сама к нему подошла.
«Выйдем», – одними губами сказала Варвара и уверенно повела его за собой. Вверх, к выходу из зрительного зала, сквозь узенький тамбур, вниз по ступенькам, под свет одинокой электрической лампы, в темноту, все вперед – и так до гардероба.
– Вот, тут хоть можно нормально говорить. Ненавижу шептать! – сказала Варвара, и эхо вторило ее словам. – Рада тебя видеть, Виленчик. Без бороды лучше выглядишь.
– Я тоже тебе рад. Что, помогаешь молодым ставить спектакль? – поинтересовался Владимир.
– Сами ставят. У них одних режиссеров три штуки: одна девчонка делает «Вия», парнишка – «Утопленницу», а самый главный, тот, который постарше немного, – «Сорочинскую ярмарку».
Владимир припомнил три группы репетирующих.
– Значит, ставят – тоже студенты? Я думал, кто-то из старших за ними приглядывает. А ты, выходит, советы даешь?
– Мои советы! Очень им нужны мои советы! Я у них Хиврю играю в «Сорочинской ярмарке». Они так придумали, что это – главный сюжет, к нему остальные прилепляются.
– А кто из наших еще задействован? – ревниво поинтересовался Владимир.
– Да никто больше.
– Тебя одну выбрали?
– Не выбирал никто. Я сама навязалась. В конце сезона наш дорогой Капитан – да продлят небеса его дни и часы – призвал меня на ковер и говорит: так и так, Варвара, я тебя очень люблю, ты мой верный и преданный друг, ты так много раз нас всех выручала – ну это правда, ты же знаешь, мне больше всех всегда надо, – заслуги твои, говорит, перед театром невозможно переоценить… Когда начинается такое словоблудие – жди, что вот-вот тебя кинут. И точно. Внезапно вечер сладких воспоминаний прерывается, и Капиташа вываливает: ты, Варвара, уже не так молода, как тридцать лет назад, былую свою грацию посеяла у кого-то из любовников, публика возмущается, требует заменить бабушку молодкой. Потом – когда-нибудь, когда рак на горе свистнет, – придет второй режиссер в помощь Капитану, и они вместе поставят новые спектакли, и старая кочерга Варвара будет в них блистать… Ты знаешь, обещать проще, чем делать. Я когда от него вышла – думала, сдохну. Нет, ничего. Неделю прорыдала, а потом решила еще до начала сезона поискать себе место под солнцем. Тут и ребята подвернулись. Я к ним пришла и говорю: «Дети, примите бездомную бабушку в дружную семью народов!» Они пошушукались – и приняли.
Владимир слушал ее монолог, примериваясь, как бы попросить старого товарища похлопотать и о нем тоже. Но тут в гардероб выбежал разгоряченный юноша с огромным накладным носом; нос был бледно-розовым, а лицо юноши – почти пунцовым, и градом пот катился по вискам.
– Ну вот же вы где! – воскликнул он, увидев Варвару, и протянул ей навстречу руки, словно для объятий, но обнимать не стал. – А там они Хиврю потеряли! Такое придумали – вы упадете!
– Я с воза уже два раза падала. Третий, боюсь, не переживу, – ответила Варвара и, повернувшись к Владимиру, резюмировала: – Вот, дорогой, под старость лет акробаткой заделалась. Так что держись там за свои роли, зубами за них цепляйся. А мне пора, надо дальше кувыркаться.
Чмокнула его на прощание в щеку и пошла обратно в зал.
«Я бы держался. Да не поможет. С зубами вырвут», – подумал Владимир.
– У вас между тем не будет сигаретки? – спросил юноша с накладным носом. – Чисто случайно?
– Нет, дружок. Чисто случайно – не будет, – в тон ему ответил Владимир.
– Жаль, жаль. А вы ведь Виленин, из старшей труппы, – сказал ложноносый, доставая откуда-то из-за пазухи измятую пачку с последней сигаретой. – Ну как вам тут у нас?
– Молодцы. Все правильно делаете. На роль Вия подобрали уже кого?
– А то! Вий трудоустроен с самого начала, это еще наш старый этюд. Его пять человек играют. Трое – тело и по одному на каждое веко.
– Если вдруг третий глаз ему открывать надумаете, я согласен быть тоже веком, – сказал Владимир.
Юноша хихикнул, решив, что это такая шутка мэтра.
Вышли на улицу. Обладатель накладного носа и не подумал накинуть куртку или там пальто – так и остывал на холоде, холода словно не замечая.
– Я лично вас уважаю! – вдруг сказал он Владимиру. – Знаете, если я буду ставить «Затворника и Шестипалого» – это по Пелевину, короче, у меня вот такие идеи, только нет выходов на автора и никаких спонсоров – я вас позову на роль Затворника? Вы читали эту вещь?
– Да. Когда-то давно. Зовите. Телефон оставить?
– Да мы ж в одном театре работаем. Это еще неизвестно как сложится. Но я все равно поставлю и вас позову. Когда времена изменятся – я пришлю вам моих сценаристов.
Он, наверное, этой слегка видоизмененной цитатой из «Зойкиной» хотел подбодрить Владимира, показать ему, как хорошо разбирается в его творчестве. Но вместо этого напомнил о замене, измене, предательстве труппы, о Бурцеве. Одна Варвара – человек. Потому что товарищ по несчастью.
Интересно, а где он был, когда Варвару снимали с ролей? Знал же он об этом, не мог не знать? Видно, пропустил мимо. Не меня – и ладно. Вот и другие живут по тому же принципу. А все равно – шайка предателей!
Молодой человек вспомнил про свой нос, снял его, положил в карман.
– Привык уже, – пояснил он, – иногда в метро с ним спускаюсь.
– А можно серьезный вопрос? – спросил Владимир и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Почему вы именно за Гоголя взялись в самом начале? Разве не знаете, что это мистический автор? Что бы ни ставили по Гоголю – обязательно чертовщина какая-то происходит.
– Да знаем, конечно. Потому и выбрали. Понимаете, Владимир Викторович…
– Игоревич. Просто Владимир.
– Понимаете, Владимир. Всякие вот эти слухи, да, приметы эти – они как бы дают право на ошибку. Если что – это не наша вина, это – тень Гоголя.
– С таким подходом сделать что-то всерьез…
– Да вот как раз надеемся всерьез. Понимаете, если есть право на ошибку – то можно делать все. Все что хочешь, без границ. И по сторонам не оглядываться. Такая свобода, вот здесь где-то, – он приложил руку к груди, – или нет, здесь, – переместил на голову, – или тут… – прикоснулся к желудку. Потом засмеялся: – Я не знаю, короче, как объяснить, но, когда лично я понял, что ошибаться можно, стал ошибаться значительно меньше. Дзен познал практически.
Владимир как раз собрался с духом, чтобы напрямую спросить, не найдется ли в постановке места для него, старика, желающего познать дзен вместе с молодыми. Но тут из «Трюма» выбежали две девушки в венках, сплетенных из перевитых бечевкой старых газет, и отобрали у Владимира собеседника, восклицая то по очереди, то хором: «Николай Васильевич, ты бы еще в „Макдоналдс“ усвистал, да? Ты где быть должен? Всем перекурить охота, все терпят, давай шевели ластами! А нос где? Надевай быстро!»
«Гоголь мечтает поставить Пелевина. Полный Кафка!» – подумал Владимир и направился к машине.
Глава двадцать третья
Тема штрафов ушла в прошлое
Значит, Капитан считает, что Бурцев – популярная личность, а Виленин – так себе. А вот юный талант из «Трюма» его уважает. Может, таких в Москве немало, нужны только доказательства, и роль Обольянинова снова вернется к законному владельцу. Владелец роли – можно так сказать? Роль – это ведь не гараж какой-нибудь (не забыть отреставрировать гараж!), и все же у Владимира было ощущение почти материальной утраты. Как будто с самого детства, ну хорошо, с юности, стоял в его комнате шкаф или письменный стол. И вдруг, в один ненастный день, пришли какие-то темные личности и умыкнули стол или шкаф вместе с содержимым. И не столько даже с содержимым, сколько с бесценными воспоминаниями. Как сидел рядом с этим шкафом (за этим столом) и сочинял первую настоящую песню. Как ночь напролет готовился к экзамену… Но к делу, товарищ, к делу. Сами по себе доказательства популярности артиста Виленина с неба не свалятся – их надо искать. И где же еще, как не в Интернете?
Давно Владимир не забивал в поисковик свою фамилию, но теперь он не из праздного любопытства это делает, а ради торжества священной справедливости. Итак, посмотрим. Первым, как всегда, вылез малолетний тезка, баскетболист из подмосковной молодежной сборной. Владимир нашел его несколько лет назад, даже пытался выяснить, не в родстве ли они. Оказалось – не в родстве. Предки Владимира всегда были Вилениными, а прапрадедушка баскетболиста при рождении получил фамилию Вишнин, а Вилениным стал при выдаче паспорта – писец лишнюю петельку нарисовал на последнем коленце буквы «ш», так и повелось.
Потом невод принес ссылки на сайты, публиковавшие свежие театральные афиши. Там фамилия Владимира все еще значилась в списке исполнителей «Зойкиной», а вот Бурцева пока не было. Не подсуетились в Среднем Камерном. Как же простой народ, увлеченный сериалами, узнает о том, что их героя теперь еще чаще можно будет лицезреть на сцене, живьем?
А вот как – ответила следующая ссылка. В своем личном блоге Бурцев сообщал, что будет теперь играть Обольянинова «по очереди с прославленным коллегой Владимиром Егоровичем Вилениным, у которого я многое, признаться, позаимствовал, хотя кое-что добавил от себя, из дня, так сказать, сегодняшнего». О да – дня сегодняшнего там хоть отбавляй.
А вот и мнение зрителя! Владимир нажал на ссылку и переместился в чей-то очень личный дневник, к отзыву на последнюю «Чайку». Не ту, знаменитую, в которой Арка-дина ослепила Тригорина на один глаз, а другую, прошедшую без эксцессов подобного рода. Зрительница, судя по всему, не была в театре очень давно, может быть, с самого детства, а в Средний Камерный пришла впервые. «Потому что меня пригласили, а в таких случаях отказываться нельзя, иначе больше никуда не пригласят!» – бесхитростно поясняла она. «Конечно, было бы лучше сходить в кино или, блин, в какую-нибудь оперу, на мюзикл. Я люблю, когда красивые люди в красивых костюмах красиво поют. Но решила, что театр ненамного хуже. Как ошибалась я! Театр – это вообще жуть фиолетовая, в крапинку. Короче, само здание. Я так испугалась, что даже его сфотографировала, но получилось еще хуже, чем в жизни, поэтому я опишу. Смесь ДК и дома творчества инвалидов войны с Наполеоном. Припарковаться – фиг там. Весь спектакль молилась, чтоб Димкину тачку не увезли эвакуаторы (кстати – не увезли, я – патентованная ведьма, бойтесь меня!). Внутри все бедно и убого. Никаких сувениров с символикой, футболочек, фигурок, ну или, не знаю, чего-то, что можно купить на память. Купили программу. Кресла в зале жесткие. Все какое-то нищебродское. Ни позолоты, ни бархата. Публика тоже – старые бабки с халами на голове и молодые девки в хипстерских очках. Еще очень много беременных. Куда, блин, вы приперлись – хотелось спросить у них! Сидите дома, раз беременные. Когда я забеременею, то уеду в деревню и никому не покажусь на глаза в таком виде!
Больше всего мне понравился антракт – мы пошли в буфет и выпили коньяка, очень недорого. Рекомендую всем идти в театр и сразу в буфет: бюджетно забухаете. Сам спектакль какой-то нудный. Тетка там все надрывалась, что она чайка. А мужик ее бросил и потом пошел на озеро и чайку застрелил. Дурак какой-то, чаек же не едят, и вообще птичку жалко. Димка говорит, это не птичка, а символ. Ну и что. Символы тем более не едят. На весь спектакль была одна красивая женщина – мать главного героя. У нее такой макияж был, как у Анджелины Джоли в последнем фильме. И укладочка очень стильная. Сынок у нее мямля и неудачник, его девушка годится ему в бабушки и вообще коровища. Еще была одна, которая пила водку: вот интересно, настоящую или нет? На рожу ниче, но сиськи маленькие. Под конец спектакля ее конкретно так развезло. Доктор был прикольный: глумился там над всеми ходил, единственный нормальный среди психов. Главный герой-любовник вообще отпад: из этого алкоголика песок сыпется! Неужели никого помоложе не нашлось? Ладно бы знаменитость, а то – непонятно кто, Виленин какой-то. Вы когда-нибудь слышали про такого артиста?
Я – нет. И Димка тоже, а он у меня образованный, „Покровские ворота“ наизусть шпарит. Вообще ни одного известного лица. И костюмы такие убогие, и декораций толком не было. Если это на улице – выносили зеркало, клали на пол. Типа озеро. Если в доме – уносили зеркало, на его место ставили стол со скатертью. Что, денег на нормальную обстановку не хватило? И неудивительно! Я бы за свои деньги никогда не пошла в этот театр! И вам не советую!»
И комментарии от подруг: «Правильно! Так все и есть! Театров приличных давно не осталось!» Пожалуй, не стоит отправлять Капитана за отзывами в Интернет. А то и роль Тригорина отберет.
Владимир выключил ноутбук и поехал на репетицию к мебельщикам, мысленно разрубая в мелкую лапшу «ценительниц театра» из Интернета. Таким вот самурайским мечом, которым орудовал Леха в фильме «Реальные игры со смертью». Все-таки надо позвонить Лехе, а еще – показать Елене настоящее искусство, сводить в какой-нибудь хороший театр, на проверенный спектакль. Странно, почему она не ответила на пять последних звонков и даже не перезвонила? Может быть, в совершенстве владеет собой и полностью разделалась с телефонной зависимостью?
Владимир надеялся выяснить это на месте, но Елены в репетиционной не оказалось – впрочем, ее и не приглашали. Повторяли третье действие, с того момента, на котором режиссер в прошлый раз ушел, хлопнув дверью. До начала репетиции оставалось еще минут десять, но на месте были все, кроме Петра Светозаровича и Горюнина.
Подошла Ядвига, вполголоса напомнила, что третье действие оканчивается общим танцем, и если этот танец нужен, то пора бы уже о нем подумать… Учитывая контингент – давно пора.
– Кстати, конец третьего действия, – возвысил голос Владимир так, чтобы привлечь всеобщее внимание. – Я сперва наметил танец – чтоб поменьше отступать от оригинальной пьесы. Но, поглядев, как танцуют наши княжны, понял: мужчинам с ними не сравняться. А в третьем действии кружатся пары. Заставить вас всех кружиться в парах можно, конечно. Только какой кавардак из этого получится? Так что мы поступим по-иному. Нам важно показать, что самый главный, самый выстраданный монолог Чацкий произносит в пустоту. Он начинает говорить – но его не слышат. Я предлагаю всем сейчас разбиться на группы по два, по три человека – как хотите, в любом порядке. Молчалин ведет под руку Хлестову, остальные по желанию. Чуть только Чацкий начнет свой монолог, только он произнесет фразу «В той комнате незначащая встреча» – гости начинают медленно расходиться. Мы несколько раз прогоним этот момент, чтобы было так: он досказал свою мысль, а в зале – никого. И потом сразу же разъезд, четвертое действие, мы близимся к развязке. Репетилова я сильно сократил… Поэтому не удивляйтесь, что у вас в сценарии за третьим явлением сразу идет шестое. Есть вопросы?
– У меня вопрос! – сказал Эдуард Петрович. – Там, при разъезде, каждого встречает и ведет до кареты лакей. А кто этих лакеев играет?
– Лакеи будут условные, – сказал Владимир. – Всех необходимых по сценарию лакеев, на разные голоса, из-за кулис озвучиваю я. Чацкий поговорил со своим лакеем и скрылся во тьме: когда будем репетировать на сцене, найдем такой уголок, куда он спрячется и сможет услышать, что о нем говорят. Чацкий еще не скрылся, но тут же, чтобы не пустовала сцена, из одной кулисы выходят Загорецкий и Репетилов. Репетилов не верит, что Чацкий сошел с ума; им навстречу, из другой кулисы, движется княжеское семейство… Ну и дальше по тексту. Понятно?.. И хорошо бы, кто-то передал это мсье Репетилову, я не намерен повторять одно и то же несколько раз.