Утверждение правды Попова Надежда
— Ничего удивительного, — пожала плечами Адельхайда. — Этим в большинстве нечего терять, зато есть что приобрести.
— Да? — с сомнением уточнил рыцарь. — И что же можно приобрести в такой ситуации?
— Благосклонность Императора, который оценит любого, не бросившего его в беде. Ну и приключение, в конце концов. Среди тех обитателей палаток немало молодых отчаянных рыцарей, мечтающих о подвигах, о которых некогда слышали от сказителей.
— Ну, приключений они теперь хлебнули сполна, — мрачно заметил фон Люфтенхаймер. — Уж простите меня за столь сумрачный юмор… Этим утром в город явилось несколько человек из этой компании — пара слуг, совершенно невменяемая женщина из числа…
— Я поняла, — кивнула Адельхайда, когда тот замялся. — Там что-то случилось этим утром?
— Этой ночью. Вот вам рассказ тех людей, госпожа фон Рихтхофен. Была ночь, уже глубокая, но многие не спали; после событий прошедшего дня все были на взводе. Многие по той же причине нетрезвы, но я не склонен считать все изложенное бредом… Среди ночи внезапно на землю опустился туман. По словам слуги, туман действительно опустился — то есть словно бы «спустился с неба». Плотное облако то ли дымки, то ли тумана посреди палаточного поселения. Туман сгущался все больше, и кое-кто даже говорил, что замечал свечение внутри него. А потом он стал перемещаться между палатками и шатрами, и «внутри тумана», как говорили свидетели, было… нечто.
— Что они говорили? — уловив в этом мгновенном замешательстве тень недоверия, уточнила Адельхайда, и рыцарь, помедлив, неохотно произнес:
— Они говорили, что видели Дикую Охоту.
— О, — заметила она, совладав с первой растерянностью; фон Люфтенхаймер покривился:
— Да, понимаю, звучит безумно. Однако это, видимо, есть факт. Описания всех свидетелей, опрошенных мною раздельно, сходятся в мелочах. Разглядеть подробности было невозможно, но урывками, изредка, им удавалось видеть кое-что. Всадники, много. Во главе — высокий, худой, в короне старинного образца — в венце. Окружены «огромными и ужасными на вид» псами. Всадники… не на конях. Не знаю, что там было, но по описанию это более похоже на каких-то неведомых человеку чудищ. Однако видимость была скверная, туман и ночь укрывали почти все, к тому же испуг… Впрочем, — чуть нервозно усмехнулся фон Люфтенхаймер, — кто из нас с убежденностью может сказать, как на самом деле выглядит Дикая Охота?.. В любом случае, это было что-то потустороннее.
— Потрясенным вы не выглядите, Рупрехт, — заметила Адельхайда, и тот усмехнулся:
— Да и вы тоже.
— Меня похищали стриги, — напомнила она, изобразивши непринужденную улыбку. — И я сутки провела в роли бурдюка с кровью. Рассказ о проскакавшей мимо Дикой Охоте вряд ли напугает меня сильней.
— О, если бы, — возразил фон Люфтенхаймер с недовольством. — Если б мимо… Тот туман, как я уже сказал, стал перемещаться по палаточному поселению, а если точнее — всадники Дикой Охоты скакали в тумане над людскими головами. И те люди, что попадались им на пути, погибали. Их поднимало в воздух, сотрясали судороги, кровь лилась из глаз, носа, ушей, после чего они падали наземь уже замертво.
— Много жертв?
— Никто точно не подсчитывал, но навскидку — не менее полутора сотен… Гибли все, — продолжил фон Люфтенхаймер спустя мгновение безмолвия. — Без различия пола, возраста или рода занятий. Просто те, кто оказывался на пути. И последнее: некоторые говорили, будто могут поклясться, что в тумане видели лица погибших во время взрыва. Их влекла за собой Охота, и «их лица были преисполнены адского страдания». Кто-то говорил, что слышал просьбы о помощи… Но в последнем я не убежден.
— Сдается мне, этому можно верить, Рупрехт, — вздохнула Адельхайда и, помедлив, договорила: — Эта часть, видимо, ясна.
— В самом деле?
— Это был не просто actus устрашения или попытка устранить лучших людей Императора. Точнее сказать, сам actus не ограничился только этим. Он продолжается. Тот, кто устроил взрыв, произвел в довесок некие магические манипуляции, в результате которых в раю мы с вами, Рупрехт, никого из погибших, видимо, не встретим. Их души были жертвой. Кто-то призвал существ, известных нам под именованием Дикая Охота, придал им сил, и теперь они собирают жатву сами… Чем все закончилось и как? Свидетели смогли это сказать?
— «Ужасные всадники скрылись во тьме ночного неба», — повторил чьи-то слова фон Люфтенхаймер и качнул головой: — Не понимаю. Зачем? Почему так? Почему они дождались, пока Его Величество покинет трибуны, почему вас отозвали с места будущего actus’а? Для чего призывать неконтролируемую силу?
— Подумайте о другом, Рупрехт: а вдруг контролируемую? Это куда страшней: значит, мы имеем дело со знатоками в этой области… Что же до первого вашего вопроса — не знаю. Для чего-то им было важно не убить Императора, а ослабить его. Зато одно мы знаем доподлинно: это не просто богемские заговорщики (признаюсь, была такая мысль), это зашевелились иные силы, желающие развала Империи.
— Еще вчерашним вечером я понял, что это верней всего, — вздохнул фон Люфтенхаймер. — Когда опросил выживших.
— Люди видели что-то у себя под ногами. Я слышала, как вскрикивали не только женщины, но и мужчины, и видела, как несколько человек вскочили со своих мест… Вы узнали, что там было?
— Саламандры, — тихо проговорил фон Люфтенхаймер и, встретив ее удивленный взгляд, кивнул, повторив: — Саламандры, госпожа фон Рихтхофен. Я, разумеется, не ученый монах и не алхимик, но прочел и услышал в свои годы довольно для того, чтобы понять, о чем шла речь. В нескольких местах на трибунах появились сгустки пламени, в которых сквозь языки огня проступало подобие ящерицы. Кто-то говорил, что ничего похожего на ящериц в огне они не видели, а лишь само пламя было в форме вытянутого тела с четырьмя конечностями и хвостом, но, полагаю, сути дела это не меняет. Это были истинные, не навеянные мороком саламандры, и, надо думать, они и связаны со взрывом.
— Никогда нигде не слышала о способности саламандр взрываться, — медленно произнесла Адельхайда, в задумчивости царапнув смятый лист записки, что все еще держала в руках. — Не всегда они даже воспламеняют то, чего касаются; правду сказать, все известные мне сведения — лишь легенды… Но использован для actus’а был не порох, это совершенно бесспорно… Ведь вы занимались обеспечением безопасности важных персон на турнире, Рупрехт?
— Да, — кивнул тот хмуро. — И, разумеется, мною было проверено все. Само собою, мне не приходило в голову, что… Ведь вы понимаете — невозможно было даже предположить подобное развитие событий!
— Я не пытаюсь обвинить вас, Рупрехт, — улыбнулась она, тут же посерьезнев, — но, поскольку именно на ваших плечах лежала обязанность следить за всем, что касалось безопасности Императора и его гостей, стало быть, именно вы видели вблизи и в подробностях сами трибуны и все, что под ними.
— Под ними ничего не могло быть, — возразил рыцарь уверенно. — Под ними ничего и не было. От пола до земли оставалось места в полторы ладони — туда не всякая собака пролезла бы!
— И уж точно не вместилось бы столько взрывчатого вещества, чтобы так разнесло свежие тяжелые доски… или же мы имеем дело с неизвестным взрывчатым веществом. Тогда появление саламандр объясняется до невероятного просто: на глазах у зрителей нельзя запалить фитиль, а те твари — они сработали как поднесенный к этому веществу факел.
— К какому, госпожа фон Рихтхофен? Что это могло быть?
— Вы меня переоцениваете, — печально улыбнулась Адельхайда. — Есть множество вещей на этом свете, которых я не знаю. Здесь же, видимо, есть нечто, о чем не знает никто. Что-то новое. И первый вывод из всего увиденного и услышанного весьма неприятен, Рупрехт. Мы столкнулись с кем-то очень и очень сильным, неглупым, расчетливым и — безжалостным.
— А кроме того, его план, по всему судя, еще не воплощен всецело, и что будет впереди, мы не можем пока даже предположить…
— Император знает обо всем этом? — уточнила она, и фон Люфтенхаймер качнул головой:
— Нет. Прежде, нежели идти к нему, я желал переговорить с вами. Я надеялся на то, что не ошибусь, что вы согласитесь открыться мне, и хотел открыться вам. Надеялся, что это событие мы сможем расследовать вместе. И перед тем, как предстать перед Его Величеством с этим отчетом, я хотел знать, могу ли сказать ему, что теперь он может не таиться от меня и что мы с вами в сотрудничестве будем более полезны ему. И теперь я понимаю — вы и сами заинтересованы в том, чтобы провести свое следствие, без участия конгрегатов?
— Конгрегатов? — переспросила Адельхайда, удивленно вскинув брови, ощутив, как где-то за лопатками толкнулся в спину внезапный холод; неужели и это?.. Но откуда, как?.. Неужто старик фон Люфтенхаймер не стерпел и проболтался сыну? Не мог. Он — просто не мог… да и не виделись они с сыном с тех пор, как ульмскому ландсфогту стала известна тайна приближенной дамы Императора…
— Да, ведь я не сказал вам, — спохватился тот. — Еще вчерашним вечером от пражского обер-инквизитора являлся следователь и, мне кажется, успел узнать о саламандрах от одного из раненых. Наверняка отчет их руководству повез уже самый быстрый гонец, а то и понес голубь. И уж можно не сомневаться в том, что после событий этой ночи Конгрегация всецело возьмет в свои руки расследование.
— В самом деле, такое они пропустить не могут, это по их части, — удержав облегченный вздох, согласилась она. — И, разумеется, мне бы не хотелось раскрывать им тайну своего спасения, иначе их непременно заинтересует, отчего это приличная женщина оказалась готовой сорваться с места, лишь получив сомнительную записку…
«А поскольку пражскому оберу не известна личность особо уполномоченного следователя Адельхайды фон Рихтхофен, — дополнила она мысленно, — придется как можно быстрее сочинить правдоподобную историю для оправдания своего отсутствия на трибунах. Разумеется, случайность. Захотелось отойти к палаткам торговцев… горничная шла следом, поэтому ей досталось больше… Бред; сама бы не поверила: и это после того, как был объявлен поединок самого Императора? Даже распоследняя бессовестная стерва не отправилась бы в такое время закупаться ленточками…»
Ну, над этим можно подумать после, чуть позже…
— Я надеюсь, поставив в известность Его Величество, — продолжал меж тем фон Люфтенхаймер, — успеть съездить к месту происшествия и осмотреть все лично. Надеюсь, конгрегаты еще не успели всех разогнать и всё оцепить.
— Да и столько людей у них сейчас не отыщется.
— Все равно, — покривился рыцарь неприязненно. — Не люблю пререканий с церковниками. Мне хотелось бы успеть побывать там, вообще не столкнувшись с ними.
— Скажите Его Величеству, что я готова работать над расследованием вместе с вами, — подытожила Адельхайда, вставая, и фон Люфтенхаймер поднялся следом. — А когда побываете на месте, навестите меня снова и опишите, что увидите и услышите. Если вам удастся выяснить что-то особенно важное, на будущее имейте в виду, Рупрехт: меня можно беспокоить в любое время суток.
— Очень хотелось бы надеяться на то, что более этого делать мне не придется, — вздохнул тот и, коротко склонив голову, отступил к двери. — Мое почтение, госпожа фон Рихтхофен.
— Поспешите, — одобрительно кивнула Адельхайда и, когда рыцарь вышел, обессиленно опустилась на скамью, где только что сидел охранитель монаршего благополучия.
Итак, все усложняется больше и больше с каждым новым днем. Теперь придется следить за собственными помыслами и словами вдвое строже; и даже втрое, если учесть еще и своих, которые начали уже расследование малефического actus’а доселе небывалого размаха. Проболтаться ненароком в такой ситуации проще простого. И все это не отменяет уже начатого расследования по выявлению предателя в королевском окружении…
— Адельхайда?..
На слабый голос Лотты, донесшийся из-за створки двери в комнатку напарницы, она обернулась с облегчением, рывком поднявшись, и снова поморщилась от боли в груди. Видимо, фон Люфтенхаймер-младший все же будет к месту. С дальними перемещениями и вообще активными физическими действиями явно придется подождать.
Глава 12
Сентябрь 1397 года, Германия
В комнату, где остались в ожидании допрошенные бойцы зондергруппы, Курт в сопровождении все того же Хауэра и барона возвратился ненадолго: велев всем пятерым сдать оружие, нагрузил им королевского телохранителя и инструктора, точно вьючных ослов, и те оттащили разнокалиберные клинки в оружейную под замок.
По утверждению Хауэра, с корпящими в тайной кузне говорить просто не имело смысла: мастерская находилась в отдельной пристройке, огороженной с трех сторон отдельной высокой каменной оградой и отделенной от главного корпуса глухой стеной. Чтобы попасть в мастерскую, надо было миновать задний двор, подойдя к калитке. Но даже если кому-то и удалось бы пройти через эти запертые двери, выйти за эту стену, никто из мастеров не смог бы пробраться на крышу и обратно, не попавшись никому на глаза. Эти люди отличались иными талантами…
— Хорошо, — кивнул Курт, указав вперед. — Веди.
— Куда? — нахмурился Хауэр; Курт передернул плечами:
— В мастерскую. Ты бываешь там ежедневно? — уточнил Курт, когда инструктор непонимающе нахмурился. — Не думаю. Знаешь, чем там занимаются? Какой была последняя разработка? Не из тех, что уже попали на вооружение зондеров или испытывались твоими парнями, а из тех, что они еще не представили к рассмотрению? Не знаешь, можешь не отвечать… И, думаю, многого еще не знаешь. Веди, Альфред.
— Гессе, — замявшись, выговорил тот, покосившись на фон Редера с недовольством, — мы условились, что сейчас верховодишь ты. И я это понимаю и — принимаю. Сейчас ты при исполнении. И как действующему следователю тебе, может статься, видней, что необходимо сделать и с кем говорить… Но я как старший инструктор и…
— Альфред. Не начинай.
— Я не хочу, чтобы он туда входил, — подавив злость, но не став сдерживать неприязни, коротко бросил Хауэр. — Это тайная мастерская, а сие означает, что туда закрыт доступ всяким…
— Только попытайтесь закончить то, что начали говорить, майстер инструктор, — угрожающе предупредил барон. — И, когда все закончится, я…
— Наябедничаете Императору? — предположил Курт самым благожелательным тоном и продолжил, когда оба спорщика застыли, глядя на майстера инквизитора почти растерянно: — Мне надо попасть в ту кузню. И переговорить с мастерами. Поскольку же господин фон Редер прицепился ко мне намертво, как… гончий пес, то иного выхода я не вижу, кроме как войти туда вместе. Твоего успокоения ради, Альфред, могу сказать с почти полной убежденностью, что никаких страшных тайн он там не увидит, ибо сомневаюсь, что стены мастерской увешаны чертежами потайных механизмов, а с потолков свисают образцы последних разработок. Мне надо задать этим людям пару вопросов, после чего я хотел бы хотя бы присесть. Дело движется к вечеру, позволь напомнить, а я ввергся во всю эту кутерьму прямиком с дороги. Мне нужен, наконец, покой и возможность все обдумать, посему — не тяни время. Веди.
Хауэр мгновение стоял неподвижно, молча пронзая взглядом императорского охранителя, и наконец коротко кивнул, двинувшись вперед по коридору:
— Идем. Но ответишь, Гессе, ежели что, за всё ты.
— В этом можешь не сомневаться, — подтвердил Курт с усмешкой, зашагав следом. — Это как всегда.
Фон Редер покосился на него с подозрением, однако промолчал, лишь ускорив шаг.
На двор уже спустились ранние сумерки, и в воздухе чуялся осенний вечерний холодок: первый из отведенных майстеру инквизитору дней стремительно близился к завершению. Никаких четких идей в голове пока не оформилось, но Курт был далек от того, чтобы впасть в уныние, — многолетняя практика уже показала, что для начала расследования это обычное дело, исключая редчайшие случаи со слишком самоочевидными уликами. Прежде при начале любого расследования Курт злился на себя и на весь мир вокруг, подсчитывая убегающие минуты и часы и не видя просвета, тщетно пытаясь связать воедино все добытые сведения и известные факты. И духовник, и Бруно были правы: он отличался невероятной наблюдательностью, по каковой причине кое-кто из его неприятелей даже был склонен полагать это его природным даром, чем-то сверхъестественным. Ему зачастую удавалось увидеть то, чего не могли уловить окружающие, однако соединить в крепкую цепь рассуждений разрозненные звенья удавалось не всегда. С опытом таковое положение дел, разумеется, все же стало изменяться в лучшую сторону, однако порой это по-прежнему не удавалось — по различным причинам…
Сейчас Курту требовался отдых. Ночь накануне была бессонной, посвященной чтению многообразной документации, которую вывалил на него Сфорца, полдня с самого раннего утра он провел в седле, после недолгого отдыха наворачивал круги вместе с наследником, скакал через полосу препятствий Хауэра, поэтому хороший ужин и хотя бы краткий сон теперь были просто необходимы. Сейчас, проходя через калитку, ведущую в узкий двор потайной кузни, заваленный металлическими обрезками, стружкой, осколками досок и бог знает какой еще рухлядью, Курт ощущал уже легкое неприятное головокружение. Разумеется, случалось в работе и такое — приходилось просчитывать, продумывать и действовать спустя и не одни бессонные сутки, но все-таки злоупотребление такой практикой к добру обыкновенно не приводило…
Сама кузня стояла чуть поодаль, пустая, темная и безгласная, и Хауэр повел их в приземистый маленький домик у дальней стены, из окошка которого пробивался во все более сгущавшиеся сумерки неровный отсвет огня.
— И все-таки, — чуть замедлив шаг у самой двери, тихо произнес инструктор, — я попросил бы господина барона не слишком активно шарить глазами вокруг.
— Я плевать хотел на ваши тайные изобретения, — фыркнул тот пренебрежительно, и Хауэр, скорчив недовольную мину, толкнул створку, переступив порог первым.
Короткий предбанник, отделенный от нутра домика второй дверью, сейчас был освещен — дверь была раскрыта, и в проеме виделся длинный стол, похожий на пройденный только что двор — так же закиданный разнообразным хламом. Посередине, на освобожденном от обрывков, обломков и веревочных мотков месте, стоял светильник, заколебавшийся от впущенного гостями сквозняка. Разговор нескольких голосов внутри смолк, и на вошедших уставились четыре пары явно удивленных вторжением глаз. Несколько мгновений вокруг висела тишина, нарушаемая только потрескиванием поленьев в очаге позади собравшихся в комнате людей, и наконец Курт выговорил, кивнув одному из мастеров:
— Давно не виделись, Фридрих. Так вот где ты нынче обретаешься.
— Гессе… — растерянно произнес тот, поднимаясь со скамьи у второго стола, где сидел, зажав в посеревших от металлической пыли пальцах кусок мяса, спрятанный меж двух ломтей хлеба, и, ничтоже сумняшеся шлепнув его прямо на стол, шагнул вперед, отирая ладонь о штанину. — Гессе, едри твою в корень, вот так люди! А я думал, тебя прихлопнули давно или со службы погнали!
— Спасибо, я тоже очень рад тебя видеть, — хмыкнул Курт, пожав протянутую руку и краем глаза оценив состояние перчатки после этого ритуала.
— Повзрослел, — заметил Фридрих одобрительно и, остановив взгляд на его лице, покривился: — А это тебя кто так разукрасил?
— Ликантроп, — улыбнулся Курт, коснувшись пальцем двух коротких рубцов, пересекающих правую бровь и лоб. — Это ж я добыл рецепт противоядия от их укусов. Тогда на себе и испытал.
— Вы не хотели бы вспомянуть еще детство и юность? — осведомился фон Редер желчно. — Мы не спешим и с удовольствием насладимся историями из вашего бытия.
— А это что за… — начал мастер, и Хауэр поспешно шагнул вперед, не позволив ему договорить.
— У нас неприятности, Кох, — сообщил он, и Фридрих умолк, нахмурившись, переводя взгляд с Курта на королевского телохранителя.
— Дай-ка я, — отстранив с пути инструктора, вздохнул Курт; оглядевшись в поисках свободной горизонтальной поверхности, прошел к столу со светильником, сгреб в сторону возвышающиеся горкой обрезки кожи и водрузил на столешницу завернутый арбалет. — Взгляни на это. Не знакомо ли?
Трое молчаливых соработников Фридриха, до этой минуты сидевшие недвижимо и не влезая в разговор, поднялись с мест, подошли и во все глаза уставились на оружие, лежащее перед ними.
— А че, неплохо, — проговорил один из них спустя два мгновения молчаливого разглядывания. — Мы что-то такое делали года полтора назад…
— Хеклер, — зло осадил его мастер, мельком обернувшись на барона, и фон Редер бросил нетерпеливо:
— Так это ваших рук дело?
Фридрих вновь метнул на него раздраженный взгляд через плечо, однако, встретившись с Куртом глазами, лишь вздохнул, ответив:
— Нет. Это не наше изделие. Я придумал похожую штуку тому пару лет, сделал чертеж, но руководство…
Мастер осекся, и Курт кивнул ему:
— Ничего, можно, говори. При нем можно… но осторожно.
— Руководство идею в целом одобрило, — продолжил Фридрих, — мы даже сделали три штуки и дали для испытания зондергруппе. Через полгода нам сказали, что заниматься совершенствованием мне никто не запрещает, но не для зондеров.
— Что так? — с явной издевкой осведомился фон Редер, и мастер уныло дернул плечом:
— Не злободневно. Удобство в переноске, конечно, есть, но для зондергруппы в этом мало полезного. Там… другое ценится. Следователям тоже такое особенно ни к чему. Агентам вот зато… — мастер помялся, снова переглянувшись с Куртом, и договорил: — Словом, механизм весьма узкого применения. Сейчас мы время от времени возвращаемся к этой разработке, пытаемся уменьшить размеры при сохранении убойной силы, но именно вот это — не из моей мастерской.
— Исполнение похоже на то, что было в твоих испытательных образцах? — уточнил Курт. — Можно сказать, что есть нечто общее?
— Этот грубей, — не задумавшись, ответил Фридрих; помедлив, взял арбалет в руки, повернув разными сторонами. — Можно?
— Давай, — кивнул Курт, отступив в сторону.
Мастер еще раз оглядел оружие, приподняв на уровень глаз, и, снова отложив на стол, легко, словно каждое утро это делал, разобрал его на три части.
— Метод изготовления, я так скажу, особо сильно воображению разгуляться не дает, — продолжил Фридрих, столь же неспешно, но без запинки собрав арбалет снова. — Чтоб вышло как надо, вариантов немного. Но мой был лучше. Хотя и этот ничего… Где взял?
— Обрел, — отозвался Курт, снова заворачивая оружие в плед. — Дай-ка я подведу итог, Фридрих. Это не твой образец, не взятый из мастерской и не выполненный по твоим чертежам. Так?
— Совершенно точно.
— А можно сказать, что он сделан по пересказанному описанию твоего образца?
— Ну, Гессе, — развел руками тот, — ты много от меня ждешь. Я ведь мыслей видеть не умею, тем паче на расстоянии. Оно, знаешь, ведь бывает и так, что идея приходит не к одному, а осеняет многих, причем независимо. Уж наверняка я не один такой…
— А вот на последней фразе я слышу сомнение в голосе, — усмехнулся Курт, и мастер передернул плечами, распрямившись:
— Ну а для чего принижать собственные совершенства?..
— Так не принижай. Что думаешь на самом деле?
— Тут, — посерьезнев, пояснил Фридрих, — такая идея — она, Гессе, на поверхности. Надо лишь ухватить. Я ухватил; ну, может и еще кто оказался не дурней меня. Я не знаю, что тебе сказать. Да, я такое придумал, да, были испытательные образцы, но — нет, я не стану ручаться за то, что никто более этого придумать не мог. Больше тебе не скажу, чтоб не соврать ненароком.
— Ну что ж, уже что-то, — кивнул Курт, забирая арбалет со стола, и мастер ухватил его за локоть, с явным и даже подчеркнутым пренебрежением кивнув на арбалет на его поясе:
— А ты все еще ходишь с этой гвоздилкой?
— Не слишком-то почтительно о собственной работе, — усмехнулся Курт; тот отмахнулся, поморщившись:
— Я сделал то, что ты просил, посему — нечего мне тут. Когда мастерил, оно, может, было к месту и ко времени, но согласись, что с хорошим оружием эту хрень не сравнить.
— Зато арбалет всегда при мне, но я не таскаю с собой тяжеленного monstrum’а.
Фридрих поджал губы, снова кинув взгляд через его плечо на сумрачного фон Редера, и шагнул поближе, сбавив голос:
— Как разберешься с тем, что ты тут сейчас делаешь, что б это ни было, загляни. Покажу кое-что. Тебе будет в самый раз; не вечно ж во вчерашнем дне обитать.
— Эти люди находятся здесь безвыходно? — спросил фон Редер, когда домик-мастерская остался позади, и Хауэр недовольно отозвался:
— И что ж?
— Они подневольны?
— А других поводов отдавать себя своему делу вы не видите? — осведомился инструктор. — Эти люди делают то, что умеют и что любят.
— Сидя за каменной стеной, не видя мира, жизни… женщин?
— Фридрих монах, — вмешался Курт, не позволив Хауэру дать ответа, каковой явно должен был прозвучать отнюдь не в благостных тонах. — И сомневаюсь, что найдется на свете женщина, которая могла бы для него сравниться по привлекательности с какой-нибудь его новой игрушкой. Полагаю, что и его помощники того же склада персоны. Других бы не взяли — чревато.
Фон Редер бросил в его сторону сомневающийся взгляд, однако промолчал, отвернувшись и ускорив шаг.
— Что теперь? — оставив этот краткий диалог без внимания, спросил Хауэр; Курт пожал плечами:
— Ужин. И отдых. Расходимся по комнатам и в постель, это всем не помешает.
— Никаких расхождений, — не оборачиваясь, решительно возразил фон Редер. — Мы возвращаемся в комнату Его Высочества, и вас я из виду не выпущу. Никого.
— Вот как? — усмехнулся Курт. — И долго? Вы намерены устроить казарму из обиталища наследника на все те дни, что я буду вести расследование?
— В ваших же интересах сделать так, чтобы это не протянулось долго, майстер инквизитор.
— А вы полагаете, что ваш подопечный будет рад подобному явлению?
— Он не девица, и присутствие посторонних в его комнате вряд ли его стеснит. Кроме того, он лишь обрадуется возможности общения со своим кумиром.
Последнее слово фон Редер выговорил с явственной насмешкой, и Курт уточнил, глядя в широкую спину перед собой:
— А вам сей факт, видимо, неприятен.
Спина распрямилась.
— Я ему не отец, — коротко отозвался барон. — И не мне решать, кто должен служить образцом и вдохновителем будущему Императору. Если Его Величество полагает по какой-либо причине, что ваш пример научит Его Высочество чему-то стоящему, не мне об этом судить.
Курт не ответил, и до самого возвращения в занимаемую наследником комнату вокруг них висела тишина, нарушаемая лишь звуком шагов.
Фон Редер оказался прав: Фридрих, услышав о его решении, приобрел неприлично довольный вид и спохватился, лишь когда Бруно спросил, кивнув на дверь:
— Каковы выводы?
— Зондеры, — ответил Курт просто; оглядевшись, прошел к скамье у стены, аккуратно положил на нее завернутый арбалет и уселся, вытянув ноги и откинувшись к стене затылком. — Больше некому.
— Уверен? — уточнил помощник, скосив сострадающий взгляд на Хауэра, и инструктор отмахнулся, не дав Курту ответить:
— Он уверен, Хоффмайер. А самое дерьмовое заключается в том, что уверен и я.
— И… каковы планы?
— Поужинать, — прикрыв глаза, выговорил Курт. — И поспать. А также убедить господина барона в том, что Альфреда вполне можно отпустить с глаз долой и не делать из этой комнаты бочку с сельдью… Я понимаю, для чего вам хочется иметь на глазах меня, — продолжил он, с усилием разомкнув веки и переведя взгляд на фон Редера. — Вы опасаетесь, что я продолжу расследование без вас и скрою какие-то узнанные мною сведения. Но Альфред здесь ни к чему. Вы уже это поняли. Как и я, вы видите, что круг подозреваемых очертился четко и недвусмысленно: вне подозрений стража, ваши люди, мастера, лекарь, священник и — Альфред. Кроме того, вы должны достаточно хорошо смыслить в людях, чтобы понять: ни пытаться что-то делать за моей спиною, ни выгораживать кого-либо, ни предпринимать вообще хоть какие-то действия он не станет… Хорошо, — кивнул Курт, когда барон, не ответив, лишь сжал губы, глядя на инструктора с неприязнью. — В таком случае, дайте ему своего человека, и пусть отправляются на кухню.
— Как-то все слишком просто, — с сомнением произнес Бруно, когда все так же молча барон вышел в смежную комнату, где ждали молчаливые телохранители принца. — Вот так, сразу, выяснилось всё?
— Потому что это Курт Гессе, — предположил наследник и запнулся, поняв, что его слова невольно прозвучали чересчур пафосно; Курт усмехнулся:
— Благодарю вас. Но это вы напрасно, — посерьезнев, продолжил он, положив арбалет на пол, и, ногой задвинув его под скамью, улегся, подсунувши руки под голову и закрыв глаза. — На самом деле ничего еще не выяснено, ничего нельзя с убежденностью утверждать и тем паче ничего невозможно доказать. Это лишь мои выкладки, а на самом деле может быть все, что угодно.
— И что, к примеру? — уточнил угрюмый голос фон Редера, и Курт отозвался, не открывая глаз:
— Поразмыслите над тем, что на стороне наших противников имеются неизвестные нам силы с неведомыми нам возможностями. И вполне вероятно, что сейчас, пока мы косимся друг на друга и пытаемся отыскать предателя в рядах самых верных людей Конгрегации, какой-нибудь ушлый шпионишка, для коего эти стены и обрывы не преграда, уже уходит от лагеря прочь, дабы доложить о срыве операции «Убить наследника»… Не будить, — распорядился он во внезапно наступившем безмолвии. — Просто оставьте мой ужин на столе; а мне нужны три часа сна. Я вам не помешаю — если верить Бруно, привычки храпеть за мною не водится.
— Вряд ли к этому можно привыкнуть.
Говорил наследник почти шепотом, однако голос его слышался четко и внятно: пробуждался Курт быстро.
Вокруг была тишина, сквозь веки пробивался лишь отсвет очага, ничто больше не нарушало неспешно текущего разговора за столом в трех шагах от скамьи, где он спал; итак, наступила ночь. Телохранители, видимо, уже удалились в смежную комнату, и лишь фон Редер, судя по медвежьему дыханию чуть поодаль, остался сидеть здесь, да еще наследник отчего-то бодрствовал и сейчас тихо беседовал с Бруно. Курт осторожно перевел дыхание, оставшись лежать с закрытыми глазами и не шевелясь.
— De facto подле меня находятся люди, которые однажды могут из-за меня погибнуть. Привыкнуть к такому невозможно.
— Не «из-за», — поправил Бруно настоятельно, — а «за».
— Вы видите различие, святой отец? Я — не очень.
— Они сами избрали такую службу, — заметил Бруно, — и это их выбор.
— Нет, — невесело усмехнулся Фридрих. — В том, что касается моих охранителей и Ульбрехта, этот аргумент не годится. У него и его людей не было иного выбора: служба моему отцу или смерть.
— Выбор несложный, позвольте заметить, — тихо вклинился фон Редер. — То, за что другие ломают копья, мне и моим людям просто дали в руки. Прошу прощения, Ваше Высочество, но вынужден заметить, что вы слишком много внимания уделяете окружающим. А должны бы себе.
— Почему? — спросил Фридрих, ни мгновения не подумав, так быстро, что стало ясно — мысль эта в нем варилась давно. — Почему я должен думать о себе? Потому что меня хотят поставить следующим Императором? А кто-нибудь спрашивал, желаю ли я вообще им быть?
— А вы не желаете? — осведомился Бруно осторожно, и тот, судя по резкому короткому шуршанию куртки, передернул плечами:
— Я не знаю. Трудно размышлять об этом, когда все решено за меня.
— Вы полагаете?
— А вы — нет, святой отец? Я, безусловно, еще не вошел в совершеннолетний возраст, но уже не ребенок, каковым меня считают, и все вижу. Ваши вышестоящие, мой отец — они вместе делают все для того, чтобы обеспечить мне восхождение на трон. Конгрегация делает ставку на меня как продолжателя ее идей, как следующего правителя, строящего Империю по ее плану.
— Вы этим недовольны? Тем, что выходит по этому плану?
— Доволен, — отозвался наследник, однако тон его мало соответствовал произнесенным словам. — И если бы я не был основным пунктом в этом плане, был бы доволен еще больше.
— Почему?
— По многим причинам. Наверное, вы ждете — я скажу что-то в духе «мне не нравится, когда меня используют»?.. Не скажу. Все используют друг друга, даже супруги и родители с детьми, лучшие друзья… Все. А король, император… герцог или даже барон из глуши — объективно говоря, они и существуют для того, чтобы их использовали: для содержания в должном порядке, развития и возвеличивания вверенного ему надела, живущих там людей… Император нужен для возвеличивания государства. Но кто сказал, что… — Фридрих замялся на миг и договорил словно через силу: — Кто сказал, что я справлюсь?
— Поправьте, если я ошибаюсь, Ваше Высочество, — усмехнулся Бруно, — однако что-то мне подсказывает, что сына Императора должны были бы готовить к такому будущему с детства.
— Отца тоже готовили с детства, — произнес принц недовольно, — однако сам себя он полагает никудышным правителем… Не смотрите на меня так, святой отец, наверняка вы с вашим положением в Конгрегации об этом прекрасно осведомлены. У отца немало талантов, но политическая хватка явно не из их числа. Почти ни одного важного решения он не принимает без того, чтобы не снестись с советчиками от вашего руководства.
— Это он вам сказал?
— И он тоже. И я знаю, что капеллан в Карлштейне — приставлен ко двору Конгрегацией.
— Откуда?
— Знаю, — просто ответил Фридрих. — В том числе потому, что это знает отец. Хотите правду? Я давно заводил с капелланом разговор об этом лагере, о том, что не прочь оказаться здесь. Я был уверен, что о таком моем желании сразу станет известно руководству Конгрегации… и, видимо, не ошибся. А из того, что было решено все-таки направить меня сюда, я делаю выводы о том, что ваше руководство, святой отец, намерено взяться за Империю всерьез. Здесь оказался не сын правителя ради потакания тщеславию; судя по тому, как меня гоняет майстер Хауэр, я здесь в качестве будущего бойца-на-троне. Иными словами, не позднее чем через десяток лет Конгрегация намерена повести Империю в наступление.
— На кого?
— На кого в тот момент окажется нужным.
— Кому?
— Империи.
— Вы уверены?
— Без сомнений, — все так же ни на мгновение не замявшись, ответил Фридрих. — До сих пор все, что делалось Конгрегацией, делалось на благо Империи. Если в будущем ваше руководство усмотрит необходимость в активных действиях, уверен — это будет необходимо.
— Эти мысли внушил вам капеллан?
— В вашем голосе слышится почти упрек, — заметил Фридрих. — Это странно.
— Что же странного, — возразил Бруно со вздохом. — Вы верно заметили, Ваше Высочество: в вас хотят видеть будущего правителя. И если такие мысли пришли в вашу голову в результате чьей-то направленной работы…
— А вы откровенны, — улыбнулся голос наследника. — Вам хотелось бы, чтобы будущий Император думал так, как нужно вам, но сам и искренне?.. Могу вас утешить, святой отец. Мне вообще все более кажется в последнее время, что капеллан приставлен к отцу исключительно ради того, чтобы блюсти лишь его духовное здравие. Всем известно, что его порой… несколько заносит с отеческими традициями… Нет, к этим моим мыслям капеллан не имеет касательства. Вы удивитесь и, верней всего, не поверите, если я скажу вам, с чьей подачи во мне укрепился такой пиетет перед Конгрегацией.
— А вы попытайтесь, Ваше Высочество. Вы меня заинтриговали.
— В Карлштейне у меня есть два приятеля, — помедлив, ответил Фридрих. — Оба старше меня годами пятью, но мы в дружеском общении уж не первый год; мы вместе на охоте, на рыцарских упражнениях… в увеселениях…
— Ага, — отметил Бруно, и тот с явным смущением в голосе отозвался:
— Не то, что вы подумали, святой отец. Да, я бы не назвал их образцом добродетели, однако оба вполне достойные люди, и, верите ли, в обоих почтения к вере, Церкви, заповедям, законам Божеским и человеческим больше, чем во многих монахах, которых мне довелось знавать, и уж тем паче больше, чем в высокородных господах рыцарях, выставляющих свое показное благочестие. Отец считает обоих повесами… Не знаю; возможно, он и прав в какой-то части. Но они нелицемерны. Не подражают героям легенд в попытках казаться лучше, чем они есть; они и есть лучше — лучше, чем многие.
— Жалеете, что ваших друзей нет сейчас рядом?
— Нет, — возразил Фридрих тихо, — не особенно. Разница в летах все же сказывается, и мне порой кажется, что подле меня сразу двое радетельных папаш. С Ульбрехтом проще: он меня поучает, не особенно церемонясь и не скрывая своего снисхождения.
— Ваше Высочество… — начал фон Редер, и наследник перебил его:
— Бросьте, Ульбрехт. Я вас не порицаю. Это ваша работа… И вот эти двое, святой отец, для меня и есть образцы верного католика и настоящего рыцаря. Не слишком высокие образчики, верно?
— Почему же, — возразил Бруно, — вполне. Хотите, я вам скажу, Ваше Высочество, кто меня привел к истине? Тоже можете не поверить.
— А я знаю, — с заметным самодовольством отозвался Фридрих. — Вы были выкуплены когда-то Конгрегацией и находились при майстере Гессе как подневольный, но когда получили свободу, решили остаться на службе.
— Вкратце — да, — согласился помощник с усмешкой. — А детали таковы: когда-то я увидел этого человека, тогда еще мальчишку, как и я сам, готового идти на всё, вплоть до потери собственной жизни, за то, чему служил. За веру, за справедливость… да, и за милосердие. Мне тогда показалось, что если даже такой неприятный typus способен на жертвы, значит, это, наверное, дело стоящее.
— Видимо, не показалось.
— Видимо, да. И я нашел себе место в жизни.
— Вы его выбрали, свое место, — вздохнул наследник. — А я выбора не имею. Я просто должен буду стать тем, кем должен. Но смогу ли?
— Что выбито над воротами этого лагеря, Ваше Высочество? Наверняка майстер Хауэр не единожды задавал вам этот вопрос.
— «Debes, ergo potes»[88].
— Вот и всё. Необходимость лучший учитель.
— Как у вас все просто, святой отец… Я почти уже привык к этому, — продолжил Фридрих спустя мгновение безмолвия. — К тому, что от меня вскоре будет что-то зависеть. Но мне, как видно, придется привыкать и к тому, что за мной будет ходить смерть; ходить будет за мною, но касаться других.
— «Cadent a latere tuo mille et decem milia a dextris tuis ad te autem non adpropinquabit»[89], — проговорил Бруно размеренно. — Такова ваша судьба.
— Неприятная судьба.
— Империя требует жертв, Ваше Высочество. Она требует жертвы от вас: вы должны строить свою жизнь исходя из ее блага. Она требует жертв от других: одни должны будут страдать, другие смиряться, третьи — погибать.
— А что-то менее мрачное хоть кому-нибудь полагается?
— Скорее всего — тем, кто будет после нас. Остерегу вас, Ваше Высочество, от надежд увидеть плоды своих усилий на вашем веку. Если кто-то скажет вам, что это непременно свершится — берегитесь его: он желает вам зла. Но если кто-то скажет, что этого не будет точно, — бойтесь его не меньше: он уже творит зло.
— И кому же верить?
— Лучше всего, кроме Бога — никому, — ответил Бруно и усмехнулся: — Вы ведь этого ответа от меня ожидали?.. А я и не стану изыскивать других. Верьте Ему и отчасти себе. И тогда люди будут верить вам.