Домашняя готика Ханна Софи

7.08.07

Детектив Колин Селлерс понюхал рукав своего пиджака, удостоверившись предварительно, что на него никто не смотрит. Вроде ничего. Чертовы благотворительные магазины. Он решил никогда больше не поучать Стейси, что одежду надо покупать в «Оксфам», а не в «Нэкст». В благотворительных магазинах он не бывал много лет и уже забыл, что пахнут они, как протухшее рагу, что здесь перемешиваются затхлые запахи ушедших десятилетий – десятилетий жизни прошлых владельцев этой одежды.

Обычно Селлерс не был склонен к сентиментальным рассуждениям, но эти магазины почему-то настраивали на чувствительный лад. Сперва он разобрался со всеми химчистками – царивший там химический запах тоже был достаточно мерзким, – но теперь жалел, что не поступил наоборот, не оставил напоследок то, что приятнее. Потому что нет ничего противнее благотворительных магазинов.

Сейчас он находился в отделении «Эйдж Косерн» на Хилдред-стрит в Спиллинге, и эта лавка, слава богу, последняя. Сегодня он точно попросит Стейси постирать одежду, а то и прокипятить. Или просто выбросить. Единственное, чего он точно не сделает, – не отдаст ее в какой-нибудь грязный магазинчик, чтобы другому бедному парню не пришлось ее покупать. Отныне Селлерс – ярый противник поношенной одежды. Пусть люди дают благотворительным организациям деньги, этого вполне хватит. Хороший, чистый чек, без запаха жира, смерти и неудачи.

Селлерс вдруг понял, что ни разу в жизни не жертвовал на благотворительность. Потому что не мог себе этого позволить, потому что ему надо обеспечивать Стейси и детей да еще следить, чтобы Сьюки не заскучала с ним. А теперь вот и уроки французского для Стейси, которые раздражали сильней, чем он мог описать. S’il vous plait. Если он когда-нибудь еще это услышит, то запихнет французский словарик ей в глотку.

Старуха в фиолетовой нейлоновой водолазке и с ожерельем из огромных фальшивых жемчужин появилась из-за плетеной занавески, держа в руках две цветные распечатки, которые Селлерс передал ее молодой и заметно более привлекательной ассистентке несколько минут назад. На первой была изображена Джеральдин Бретерик, на второй – коричневый костюм от Освальда Боатенга, похожий на тот, который, по словам Марка Бретерика, пропал из его дома.

– Вы полицейский. – Старуха изо всех сил старалась взирать на Селлерса сверху вниз, хотя и была на несколько дюймов ниже. Около семидесяти, жидкие седые волосы, несколько обязательных бородавок, как комки коричневой смолы, разбросаны по лицу, нос-клюв и кожи на веках раз в десять больше, чем нужно человеку. – Вы хотите знать, не приносил ли кто-нибудь такой костюм?

– Именно так.

– Нет. Я бы запомнила. Здесь странные лацканы. – Она уставилась на Селлерса, словно ожидая, что тот начнет спорить. – Не думаю, что такой костюм понравился бы нашим покупателям.

– А эта женщина? Вы не видели ее в последние несколько недель?

– Видела.

– Правда? – Селлерс воспрянул духом. До сих пор ему отвечали твердым «нет». Он побывал во всех химчистках и благотворительных магазинах в Калвер-Вэлли, хотя с тем же успехом мог этого и не делать. – Она что-нибудь принесла?

– Ничего. Вы спросили, видела ли я ее. Да, видела. Она часто посещала багетную мастерскую напротив. Вечно парковалась на двойной сплошной линии, прямо у вас под носом. Обычно она приносила какую-нибудь ужасную картинку – пятна и закорючки, очевидно, детский рисунок. Я много раз говорила Мэнди: «Ей надо бы голову проверить». В смысле, одно дело прикрепить их магнитиками к холодильнику, но в рамах… и почему она не могла подождать и принести все разом? Делать больше нечего было?

– Мэнди? Это ваша помощница? – Селлерс глянул в сторону занавески, но никаких признаков присутствия молодой красотки не заметил. «У меня уже есть юная красотка, – напомнил он себе. – Сьюки – моя юная красотка».

– Если у нее есть время таскать к багетчику все эти каракули по одной картинке за раз, могла бы найти время и правильно припарковаться, – продолжала старуха. – Она, конечно, думала, что просто заскочит на минутку, но нет оправдания парковке на двойной сплошной линии. Все должны соблюдать законы, не так ли? Нельзя делать для себя исключения когда вздумается.

– Верно.

– Она мертва, да? – Складки кожи вокруг глаз перегруппировались, когда она в упор посмотрела на Селлерса. – Я видела в новостях.

– Верно.

«И ты все равно переживаешь, что она неправильно парковалась? Старая карга».

– Который час?

– Почти семь.

– Лучше поторопитесь. Скоро начнется наше вечернее мероприятие.

– Да я уже закончил. – Селлерс покосился на три аккуратных полукруга серых пластиковых стульев в центре магазина. Не похоже, что люди собираются здесь отрываться от души.

– Вам следовало прийти днем.

– Я приходил. Вы были закрыты.

– Мэнди была здесь весь день, – возразила старуха. – Мы открыты по будням с девяти тридцати до пяти тридцати. И, кроме того, проводим вечерние мероприятия.

Селлерс кивнул. Интересно, в сегодняшнем мероприятии эта Мэнди будет участвовать? Он уже собрался было спросить, что конкретно они могут предложить ему сегодня вечером. Впрочем, рассудок вовремя опомнился, Селлерс поблагодарил старуху и ушел.

До паба «Бурая корова», где он должен был встретиться с Гиббсом полчаса назад, идти было пять минут. Плетясь по Хай-стрит и улыбаясь каждой женщине с длинными ногами и большой грудью, Селлерс признался себе, что в последнее время частенько подумывает о других женщинах. Наверное, это значит, что он жадный засранец: у него уже есть две, разве этого недостаточно? И сколько еще он сможет ограничиваться одними только мыслями? Сколько сможет сопротивляться растущему внутри желанию?

У Селлерса плохо получалось отказывать себе в том, чего он хотел. Он поддавался искушениям постоянно и с радостью. Гораздо лучше жить мгновением и наслаждаться им по полной, чем быть пуританином вроде Саймона Уотерхауса и избегать всего, что может обернуться удовольствием. Проблема состояла в том, что Селлерс вовсе не желал, чтобы ему на шею села третья женщина и принялась изводить его своими требованиями, как это уже делали Стейси и Сьюки. Его третья женщина – и на составление этого портрета времени у него ушло совсем немного – должна быть послушной, тихой и не должна хотеть от него ничего, кроме секса. Вряд ли Мэнди из благотворительного подошла бы под все требования. В своем стремлении найти новую подружку Селлерс все-таки не планировал опускаться до вечеров в благотворительном магазине, где, сидя на сером пластиковом стуле, надо выслушать лекцию какого-нибудь чокнутого вегана о бедствующей Африке.

С Гиббсом он столкнулся в дверях паба.

– Думал, ты меня кинул.

– Прости. Задержался немного.

– С тебя пиво.

Селлерс заказал две пинты. Хорошо хоть вкусы Гиббса по этой части не изменились после его свадьбы. Зато изменилось все остальное, пусть даже сам Гиббс, то ли по невнимательности, то ли намеренно, этих перемен не замечал. Селлерс приготовил деньги и глянул на маленький столик в углу, к которому ретировался Гиббс, никогда не составлявший товарищу компанию у стойки. Перед ним стояли два пустых пинтовых стакана, а сам он возил указательным пальцем в лужице пролитого пива. В общем, поведение его было обычным, но выглядел он… блин, это как сидеть в пабе с восковой фигурой Кристофера Гиббса. Что Дэбби с ним делает, в стиральную машину сует?

Паб тоже изменился. Раньше тут был отдельный зал для некурящих, теперь дыма нет нигде. Кроме того, хозяин попался на треп какого-то идиота насчет полезности сандаловых поленьев, и заведение воняло парфюмом не хуже шевелюры Гиббса.

– Все для вас, – сказал Селлерс, ставя кружки на стол.

– Видел сегодня Нормана, – сообщил Гиббс.

– Нормана Бэйтса?[8] Как его мама? – весело спросил Селлерс.

– Нормана-компьютерщика. Насчет ноутбука Джеральдин Бретерик.

– Ух ты.

– Если она заказала таблетки через Интернет, то не со своего компьютера.

– Возможно, пошла в интернет-кафе или воспользовалась чужим компом. Хотя интернет-кафе в Спиллинге нет, ближайшее в Роундесли.

Гиббс выглядел обеспокоенным.

– Что случилось? – спросил Селлерс.

– Файл с дневником был создан 11 июля этого года, в среду. Говнюк Уотерхаус моментально просек, что 11 июля – десятилетняя годовщина свадьбы Бретериков.

– И почему он говнюк? – не понял Селлерс.

– Потому что выпендрился перед Снеговиком.

– Я бы не заметил связи. У Уотерхауса хорошая память на даты.

– У него просто нет жизни.

– Выходит, – задумчиво сказал Селлерс, – Джеральдин поставила фальшивые даты. Или так – или в указанные дни написала от руки, а год спустя напечатала.

– Зачем бы? И где рукописный вариант? В доме его не было.

– Могла выкинуть, сохранив все в компьютере. Боялась, что найдут.

Гиббс фыркнул в кружку.

– Ты видел их дом. Там футбольную команду можно спрятать.

– Ладно, предположим, она написала все это в среду 11 июля и поставила даты прошлого года. Зачем? – Селлерс начал отвечать на свой вопрос: – Может, это способ донести до мужа «я так себя чувствовала годами, а ты даже не заметил». Но почему даты именно прошлого года? Первая 18 апреля 2006 и последняя 18 мая 2006. Не слишком большой промежуток. Почему она не раскидала фальшивые даты по нескольким годам вместо месяца?

– А мне откуда знать? – Разламывая подставку для стакана, Гиббс отправлял кусочки картона в плавание по озеру разлитого пива на столе. – Может, дневник написал кто-то другой.

– Тот, кто убил Джеральдин и Люси? Кто?

– Уотерхаус бы сказал – Уильям Маркс.

– Слушай, ради…

– Стэпфордский муженек тоже колеблется. По-моему, у него есть сомнения.

– Просто он еще нервничает, потому что новенький. Эта фигня с неправильными датами не значит, что дневник фальшивый. Подумай: если бы ты убил двух человек и хотел подделать дневник одного из них, подставить его, ты не стал бы привлекать внимание, выбрав столь давние даты. Ты бы выбрал даты посвежее. В конце концов, если ты несчастная в браке женщина, которую бесит муж, логично преподнести ему подарочек на вашу десятилетнюю годовщину, не так ли? Десять лет этого дерьма, подумаешь ты, – пора открыть дневник и спустить немного яда… – Селлерс остановился, заметив, как покраснел Гиббс.

– Ждешь вашей с Дэбби годовщины?

Гиббс рассмеялся:

– Вряд ли Дэбби будет так себя чувствовать через десять лет со мной. Она совершенно изменилась после того, как мы поженились. Она просто не может мной насытиться.

Селлерсу совершенно не хотелось слушать о повышенном спросе на Гиббса.

– Есть еще что по поводу ноутбука?

– Норман пока работает.

Дверь паба открылась, вошли две девчонки в топиках и мини-юбках. У одной в пупке поблескивал камешек. Селлерс ощутил, как локоть Гиббса вонзился ему в бок.

– Достаточно молодые для тебя?

– Отвали.

– Давай, попускай на них слюнки. Колин Селлерс, король обольщения, стильные бакенбарды. «Ладно, детка, вот твое такси. Четыре утра уже, заплатишь за себя сама, лады?»

Попытка изобразить донкастерский акцент позорно провалилась. С каких пор Гиббс заделался комиком?

– Ну ты козел! – Селлерс думал о Мэнди и вечернем мероприятии в благотворительном магазинчике. Да он хоть до утра высидел бы на сером пластиковом стуле, если бы Гиббса рядом не было.

Чарли открыла дверь, увидела Саймона, и сердце ее мгновенно провалилось через дыру в груди и приземлилось в самом низу живота. Потом с такой же скоростью и так же неожиданно оно начало подниматься, как будто кто-то наполнил его гелием. Саймон здесь. Он сделал над собой усилие и пришел повидаться с ней. Вовремя.

– Привет, – сказала она. Он держал что-то за спиной. Цветы? Вряд ли, если он не брал частные уроки по ухаживанию, пока они не виделись.

– Что здесь творится? – спросил он, разглядывая ее пустую прихожую.

– Я делаю ремонт.

– А, понятно.

– Не прямо сейчас, не в данный момент. А прямо сейчас я как раз собиралась взять ложку и поужинать чили из банки. Хочешь?

– Почему не разогреть? – Саймон выглядел озадаченным. – У тебя же есть микроволновка.

– Думаю, ты бы предпочел домашнего изготовления и с соевой говядиной.

Да замолчи! Ты отпугнешь его прежде, чем он войдет в дверь.

– Почему ты не отдала письмо мне? – На ее агрессию Саймон ответил своей. – Насчет того, что Марк Бретерик не тот, за кого себя выдает? Почему отнесла Прусту?

Они смотрели друг на друга, как в старые времена. Удивительно, как быстро им удалось вернуться в прошлое.

– Ты знаешь почему.

– Нет, не знаю. Я вообще ничего не знаю. Я не знаю, почему ты перестала разговаривать со мной, почему ушла с работы. Ты винишь меня за то, что случилось в прошлом году, все из-за этого?

– Я не хочу об этом говорить. Серьезно! – Чарли схватилась за дверь, готовая захлопнуть ее. Конечно, было уже поздно – неловкость уже заполнила дом. Она возникла еще до того, как Саймон произнес «в прошлом году». Ведь Чарли знала, что он знает, и этого было достаточно.

Саймон уставился на свои ботинки.

– Ладно. То есть ты меня наказываешь, и я должен догадаться – за что?

Как Чарли могла сказать, что уважает его даже сильней с тех пор, как исчезла из его жизни?

– То есть ты просрала свою карьеру, просто чтобы позлить меня, – злобно констатировал он. – Я польщен.

Чарли рассмеялась:

– Мир не ограничивается полицейским управлением, знаешь ли. А что насчет твоей карьеры? Не думаешь, что уже пора сдавать на сержанта?

– В один прекрасный день до них дойдет, насколько глупо держать меня в констеблях. Не буду я напрашиваться.

– Что за хрень ты несешь?! – Чарли не смогла сдержаться. И как Саймон этого добивается? Каким образом он умудряется каждый раз выводить ее из равновесия? – Ты не можешь стать сержантом, не сдав экзаменов, и ты, черт возьми, прекрасно это знаешь.

– Я знаю, сколько народу мечтает дать мне по зубам. Не буду я выпрашивать повышение. Лучше навсегда останусь констеблем и буду стыдить всех тем, что я лучше них. Денег мне хватает.

Только Саймон мог бы добровольно выбрать такую линию поведения и упорно держаться ее. Он действительно так думал. Чарли хотелось расплакаться.

– Что мы разговариваем в дверях? Заходи. Но я серьезно: некоторые темы закрыты. – Она повернулась и пошла по узкому коридору в кухню. – Что ты там прячешь? Если вино, давай сюда.

Она достала из буфета банку чили. Другой еды в доме не было, кроме яиц с рисом, купленных на вынос два дня назад.

Послышался шорох бумаги. Чарли обернулась и увидела на кухонном столе две уродливые открытки. Обе мятые и потертые.

– Что это? – спросила она, подходя ближе.

– Поздравления с годовщиной.

Странно, но она рассмеялась.

– Дорогой, только не говори, что я забыла про нашу годовщину.

– Прочти, – мрачно буркнул Саймон.

Чарли открыла открытки, внимательно посмотрела, нахмурилась.

– Не волнуйся. Я не крал их с места преступления. Настоящие у Бретериков дома. Но написано в них то же самое, слово в слово.

– Сэм заставил тебя купить еще две открытки и скопировать послания? Почему просто не отксерить?

Саймон слегка покраснел.

– Не хотел приносить копии. Я хотел, чтобы ты увидела их как открытки. Как я их увидел на каминной полке в том доме.

Для большей точности Саймон даже специально выбрал открытки для десятилетней годовщины. На обеих красовались массивные десятки.

– Где ты их купил?

– На заправке, дальше по улице.

– Убийственная романтика.

– Не смейся надо мной, ладно?

Предостережение в его глазах было даже более серьезным, чем его тон. Он напоминает, что она больше не в том положении, чтобы чувствовать себя выше его? Выше вообще кого-нибудь? Неважно, имел он это в виду или нет. Она просто напоминала себе.

Чарли взяла банку с чили, открутила крышку и выложила содержимое в маленькую оранжевую сковородку. Добро пожаловать на самый жалкий обед в мире. У нее даже пива не было.

– Я хочу поговорить с тобой об этом. О Джеральдин и Люси Бретерик. Только с тобой я и хочу об этом говорить. Без тебя все не так. В смысле, работа. Дерьмово все.

– Сэм держит меня в курсе.

– Сэм? Комботекра?

– Да. И нечего корчить такую рожу.

– Ты виделась с ним? Где? Когда? – Саймон даже не пытался скрыть недовольство.

– Они с женой иногда приглашают меня поужинать.

– Зачем?

– Спасибо, Саймон.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Зачем?

Чарли пожала плечами:

– Они недавно сюда переехали. Не думаю, что у них много друзей.

– Меня они никогда не приглашали.

– Ну так позвони мамочке и поплачься. Ты жалок, Саймон.

– Почему ты ходишь к ним?

– Бесплатная еда, бесплатная выпивка. И они не ждут, что я приглашу их в ответ, потому что я одинока, несчастна и нуждаюсь в присмотре. Кейт Комботекра думает, что все одинокие женщины старше тридцати живут в борделях без кухонь.

Саймон вытянул из-под стола табуретку, царапая ножками новенький паркет. Сел и склонился вперед, положив большие руки на колени. Судя по его виду, он был готов взорваться в любой момент.

– Ты не разговариваешь со мной целый год, но захаживаешь на обед к Комботекрам.

Чарли прекратила размешивать чили, вздохнула.

– Ты самый близкий мне человек. Был. Мне сейчас проще с людьми, которые…

– Что? – Губы Саймона сжались. Еще миг – и он ударит ее. Он часто бил людей. Мужчин. Чарли надеялась, что он помнит, что она женщина, но с Саймоном никогда нельзя быть до конца уверенной.

– С людьми, которых я не слишком хорошо знаю. С людьми, с которыми я могу не волноваться, что они понимают мои чувства.

Лицо Саймона разгладилось.

– Понятия не имею, что ты чувствуешь, – пробурчал он, следя глазами, как она беспокойно перемещается по кухне.

– Херня! Каким тоном ты прямо с порога произнес «в прошлом году»…

– Чарли, не понимаю, о чем ты. Я просто хочу, чтобы все было как раньше.

– Как раньше? Это все, чего ты хочешь? Я несчастна с того самого момента, как тебя встретила, ты это знаешь? Из-за тебя я слишком много чувствую! И прошлый год тут ни при чем! – Чарли выругалась. – Ты заставляешь меня превращаться в робота! – Она закрыла лицо руками, ногти корябнули лоб. – Прости. Забудь все, что я сказала.

– Это соус горит? – Саймон не глядел на нее. Возможно, мечтал убраться отсюда. Назад в «Бурую корову», где сможет рассказать Селлерсу и Гиббсу, насколько она свихнулась. Прежняя Чарли никогда не высказала бы столько правды за раз.

Баночный чили получил то, чего заслуживал. Чарли сняла сковородку с огня, бросила в раковину, полную воды, и смотрела, как комковатое мясо и томатный соус исчезают под слоем пены.

– Так Комботекра рассказал тебе, что он думает? Про Джеральдин и Люси Бретерик?

– А есть сомнения? Мать убила девочку и покончила с собой, разве не так?

– Пруст так не считает. И я так не считаю.

– Почему? Из-за письма, которое я нашла на почте? Наверняка какой-нибудь придурок развлекается.

– Не только из-за письма. Комботекра рассказал тебе про Уильяма Маркса?

– Нет. А, да. Имя из дневника. Саймон, это может быть кто угодно. Не знаю… она могла случайно встретить на улице кого-нибудь, кто вывел ее из себя.

– А открытки? – Саймон кивнул на стол.

Чарли села напротив, посмотрела на него.

– Сэм не упоминал открытки.

– Сэм не детектив. Он не заметил в них ничего странного, а я ему своих соображений не высказывал. Никому не высказывал.

Глаза их наконец встретились. Чарли поняла: Саймон берег свои соображения для нее.

Она взяла первую открытку. Странно было видеть надпись – послание от Джеральдин Бретерик ее мужу, – сделанную мелким аккуратным почерком Саймона.

Моему дорогому Марку, спасибо за десять чудесных лет брака. Я уверена, что следующие десять будут еще лучше. Ты лучший муж в мире. Твоя любящая жена Джеральдин.

И три сердечка. Другая открытка – снова почерком Саймона – гласила:

Моей любимой Джеральдин. Счастливой десятилетней годовщины. Я был так счастлив с тобой первые десять лет нашего брака. С нетерпением жду нашего совместного будущего, которое, я точно знаю, будет таким же восхитительным, как и прошедшие годы. Люблю тебя, Марк.

Четыре сердечка. Марк Бретерик перещеголял свою жену.

– Люди странные, правда? – спросила Чарли. – Конечно, твой почерк тоже не особо помогает. Представь, как ты пишешь нечто подобное. – Она хихикнула.

– А что я написал бы?

– В смысле?

– Если бы был десять лет женат. Что бы я тогда написал?

– Ты, скорее всего, начал бы с «всем, кого это касается», а закончил чем-нибудь вроде «с наилучшими пожеланиями, Саймон». Или просто «Саймон». Или вообще не посылал бы открытки. Решил бы, что это глупо.

– А ты бы что написала?

– Саймон, к чему ты ведешь?

– Ну давай, скажи.

– «Кому-то там, счастливой годовщины, не могу поверить, что не развелась с тобой, несмотря на твои азартные игры/лень/омерзительные сексуальные предпочтения, сильно люблю, Чарли». – Она поежилась. – Ну прямо как урок актерского мастерства. К чему ты ведешь?

Саймон встал, отошел к окну. Он всегда нервничал, когда она упоминала секс. Всегда.

– Счастливой годовщины, – повторил он. – Не «счастливой десятой годовщины»?

– Могла бы, наверное, и так написать.

– Марк и Джеральдин будто одержимы числом десять. На обеих открытках нарисовано число десять, и они оба упоминают его по два раза.

– По-моему, это потому, что десять лет – первый значимый рубеж, – возразила Чарли. – Может, они гордились столь впечатляющим достижением.

– Перечитай, – предложил Саймон. – Что за пара будет писать друг другу такое? Так формально, так заученно. Так по-викториански. Как будто они едва знали друг друга. В своей открытке – воображаемой открытке! – ты, например, пошутила насчет азартных игр…

– И сексуальные предпочтения не забудь.

– Пошутила! – Саймон не дал сбить себя с толку. – Если ты близок с кем-то, ты шутишь, вставляешь маленькие комментарии, которые другим могут быть непонятны. А это… как те фальшивые высокопарные письма с благодарностями, которые меня в детстве заставляли писать дядюшкам и тетушкам. Стараешься вставить все нужные слова, стараешься растянуть, чтобы не вышло слишком коротко…

– Нельзя подозревать их во всех смертных грехах только из-за отсутствия шуток! Может, у Бретериков не было чувства юмора.

– Да эти открытки так написаны, как будто у них вообще никаких чувств не было! Эти открытки – показуха. Я уверен. Ставишь на каминную полку, чтобы одурачить гостей. Комботекру, к примеру…

– Считаешь, весь их брак был фальшивкой?

Чарли проголодалась. Не будь рядом Саймона, она достала бы сковородку из раковины, стряхнула бы пену, разогрела заново и съела, постаравшись проигнорировать горело-мыльный привкус.

– Я собираюсь заказать индийской еды. Хочешь чего-нибудь?

– Карри и пиво. Думаешь, я не прав?

Она подумала.

– Я бы никогда не написала такой открытки. Ты прав, здесь больше обычной вежливости, и я бы не смогла жить с тем, кто так выражает чувства, но… все люди разные. Какую газету они читают?

Саймон нахмурился.

– «Телеграф».

– Приносят каждый день?

– Ага.

– Ну вот. Они наверняка крестили Люси, хотя никогда не ходят в церковь, и Марк наверняка просил руки Джеральдин у ее отца и наслаждался своей старомодной романтичностью. Многие до смешного крепко держатся за глупые формальности, особенно представители обеспеченной части английского среднего класса.

– Ты – представитель обеспеченной части английского среднего класса, – Саймон однажды встречался с родителями Чарли.

Чарли отрицательно помахала рукой.

– Мои мама с папой – бывшие хиппи, они читают «Гардиан» и таскаются в выходные на марши протеста против ядерного оружия. Совершенно другой тип. – Она выдвинула ящик в поисках листовки индийской кулинарии, доставляющей еду на дом. – А что до числа десять… там было много домашнего видео? Люси задувает свечи на торте в день рождения, Люси ни фига не делает в стульчике и так далее?