Полужизни Ханна Софи
Поворот налево, поворот направо, целая миля без поворотов. Сообразив, что вечно кататься не получится, я решила: подожду еще минут тридцать и куда попаду, там и останусь. Главное, что это не Линкольн и не Комбингем.
В итоге «фольксваген» я остановила на спиллингской Хай-стрит в нескольких шагах от галереи и багетной мастерской Сола Хансарда. Заметила я галерею не сразу и не могу сказать, что именно было в витрине, та самая картина или другая. В общем, когда я брела по улице, разглядывая город, в котором собиралась поселиться, на Галерею Спиллинга внимания совершенно не обратила. В ту пору о картинах и живописи я вообще не думала, ну, может, секунд двадцать за всю жизнь, да и то случайно, когда включала не тот канал по телевизору.
Я увидела магазин «Спиллингская пряжа», дорогие бутики, торгующие мужской, женской и детской одеждой. На магазин «Буду мамой» с фисташково-зеленым фасадом я едва взглянула: ребенка-то я вряд ли заведу. Разве я заслуживаю такого счастья? По дороге попались три или четыре типично английских бара, владельцы которых явно состязались друг с другом в витиеватости фраз на вывеске: «Эдем для гурмана» и тому подобное. Заметив книжную лавку, я решила заглянуть туда, как только определюсь с жильем. Друзей заводить я не планировала и собиралась по вечерам читать. В моей сумке лежали четыре книги – надолго ли их хватит?
Пока не улетучился первый восторг, я осмотрела ярмарочную площадь, с одной стороны которой стояла церковь, с другой – салон «Мир музыки», где продавали дрянные диски и музыкальные инструменты, сырная лавка и магазин подарков «Секреты и сюрпризы». Церковь мне понравилась, я была готова жить неподалеку и любоваться ее архитектурными красотами, никогда не переступая порог. Даже в состоянии эйфории я подумала: «Много ли горожан ходят на службу добровольно?»
Я вошла в «Золотого бычка», первый попавшийся на глаза паб, потому что на окне заметила объявление «Комнаты внаем». Владелец принял меня с распростертыми объятиями и спросил, на какой срок нужна комната. Я растерялась: четкого плана просто-напросто не было.
– На две недели, – робко сказала я и приготовилась услышать отказ.
Лицо владельца озарила радость.
– Отлично! Захотите остаться дольше, дайте знать, буду счастлив!
Глаза заволокло слезами, и я отвернулась. Какой любезный человек! Ему невдомек, что я его любезности не заслуживаю. Я решила жить в Спиллинге, пока не кончатся деньги, а потом утопиться. Ни одна из книг, прочитанных за четыре года – ровно столько минуло после случившегося с Ним и Ней, – не убедила меня, что этот вариант не самый разумный. За дом в Линкольне удалось выручить хорошие деньги – сумму вполне достаточную, чтобы продержаться пару лет. Мне казалось, что проверить, как сильно мне хочется жить, будет небезынтересно. Если деньги кончатся раньше, чем жажда жизни, придется что-то делать. Наверное, черту подводить. После тех событий минует уже пять или шесть лет, и никто не скажет, что я поспешила. Половины десятилетия вполне достаточно, чтобы обдумать свои поступки.
Первые одиннадцать дней прошли скучно. Я много спала, изредка выбиралась на прогулки и непременно навещала «Слово улицы», книжную лавку. «Название совершенно неуместное», – подумала я после первого же визита туда. Ничего «уличного» и современного – магазин «Слово улицы», или попросту «Слово», как говорили местные, напоминал старомодную лавку букиниста: низкие потолки, скрипучие полы, абсолютно разные по стилю этажи, кривые коридоры, ведущие от детской литературы к поэзии и от триллеров к военной истории, – новыми были только книги.
За неделю я скупила весь ассортимент секции «Популярная психология», и продавец обещал его пополнить. Чуть не приобрела книгу под названием «Стыд», если судить по тексту на обложке, мемуары женщины, которая воспротивилась родительской воле и не вышла за выбранного ими мужчину. Я взяла книгу с полки, но глаза уцепились за слово «Биография». Почему-то вспомнился отец, и я, вопреки желанию прочесть, вернула книгу на место.
Когда на одиннадцатое утро в новом городе я зашла в магазин «Спиллингские сыры» (название города мелькало в половине названий), хозяйка, вместо того чтобы предложить сыр, завязала «светский» разговор. «Каждый день вижу вас на главной улице, по сторонам смотрите, в магазины заглядываете, – начала она. – Гулять любите, да? Я давно вас ждала!»
После такого вступления захотелось бежать без оглядки – какой уж тут сыр! – но это было бы грубо. Люди, не допускавшие серьезных промахов, вряд ли поймут, но для тех, кто совершил ошибку и поплатился за нее, хорошее поведение очень важно. Я решила вести себя так, чтобы никто не мог предъявить мне претензии. Есть ведь на свете люди, про которых слова худого не скажешь, такой я и мечтала стать.
– Если любите гулять, глупо мерить шагами шумную загазованную улицу, – продолжала хозяйка «Спиллингских сыров». – Пять минут на машине – и попадете в чудесное тихое место, вокруг ни души. Если хотите, покажу.
– Спасибо, в другой раз! – с улыбкой поблагодарила я и быстренько ретировалась.
Туда, где «вокруг ни души», совершенно не тянуло. Наоборот, чем больше вокруг душ, тем лучше я себя чувствовала. Общаться и обрастать знакомствами я не стремилась, но понимала: так будет не всегда, значит, нужно держаться поблизости. «Возможно, я попала не туда, – крутилось в голове. – Возможно, следовало отправиться в Манчестер, Бирмингем или Лондон». Я быстро шагала по улице, уговаривая себя не оглядываться на сырную лавку. Перед глазами потемнело, я поняла, что вот-вот упаду, и прислонилась к ближайшей витрине.
«Только бы никто не видел!» – подумала я, через минуту почувствовав себя лучше. За затуманившимся от моего дыхания стеклом висела картина – полотно, написанное в красной гамме. Рама была черная. Сперва я увидела лишь красные пятна, а потом из-под них проступили золотые линии. Да и разве это пятна?! Нет, скорее, неровные круги и овалы, похожие на гигантские отпечатки пальцев. У каждого свой оттенок: один ближе к алому, другой – к пурпурному.
Иными словами, оттенков на картине было множество, но открывались они постепенно. Вскоре я поняла, что в зависимости от угла обзора меняется сама композиция: вблизи основным кажется «смазанный» оранжевый круг, а если отступить на шаг – вытянутый овал.
В душе что-то шевельнулось, отодвигая вину и страх, стыд и гнев, которые заслонили воспоминания о прошлом счастье и лишили надежды на счастье будущее. Ведь если разучишься радоваться, то заново учиться ой как непросто. Картина была прекрасна. Глядя на нее, я словно сама прикасалась к прекрасному. А еще... еще я чувствовала внутреннюю связь с другим человеком, с художником. «Мы никогда не виделись и вряд ли увидимся, значит, его можно не стесняться», – думала я.
Картина должна была стать моей! Я распахнула дверь Галереи Спиллинга и объявила владельцу, Солу Хансарду, что хочу приобрести картину в красной гамме и готова заплатить любую сумму.
– Неужели? – усмехнулся Сол. – А если я запрошу семьдесят пять тысяч фунтов?
– Таких денег у меня нет. Сколько она стоит на самом деле?
– Вам крупно повезло, на самом деле она стоит двести пятьдесят фунтов.
Я улыбнулась. Повезло! Впервые за целых четыре года я чувствовала, что мне действительно повезло.
– Кто написал эту картину? – спросила я. – Что на ней изображено? Пожалуйста, расскажите!
– Художницу зовут Джейн Филдер, она из Йоркшира. Других ее работ у меня нет, а то бы обязательно предложил. Эта картина называется «Что-то злое», – объяснил Хансард, доставая картину из витрины. – Видите золотые письмена за отпечатками пальцев?
– Отпечатки пальцев, – пробормотала я. Значит, не ошиблась!
– Да, именно их обозначают красные пятна. Золотые письмена под ними видите? Это строчки из шекспировского «Макбета»: «Палец у меня зудит, что-то злое к нам спешит»{У. Шекспир, «Макбет», акт I V, сцена 1. Перевод С. Соловьева.}.
Владелец галереи расплылся в улыбке и назвал свое имя. Я тоже представилась. Почему бы и нет, ведь Хансард казался совершенно безобидным. На вид я дала ему лет шестьдесят пять, невысокий, худощавый, с разлетающимися рыжеватыми волосами. Сложением Сол Хансард напоминал не пожилого мужчину, а десятилетнего мальчика, хотя бифокальные очки и брюки на красных подтяжках решительно не соответствовали детскому образу. Тогда я не знала, что красные подтяжки он носит не снимая.
«Что-то злое» я отнесла в свою комнату в «Золотом бычке», поставила у стены и взяла за правило ежедневно разглядывать. Каждое утро теперь начиналось с похода в Галерею Спиллинга. Поначалу Сол извинялся за отсутствие новинок, но я лишь отмахивалась: мне вполне хватало имеющихся картин. Я смотрела на них снова и снова, хотя покупать не собиралась. Мне нравились почти все, но, в отличие от чудесной картины Джейн Филдер, душевного трепета ни одна не вызывала. Хансард не только продавал картины, но и делал рамы. Узнав об этом, я стала просиживать вечера в галерее, потому что таким образом могла увидеть больше картин. Сол вечно не укладывался в график, и, пока он резал багет и склеивал профиль под музыку радиостанции «Классик-FM», я рассматривала полотна, выискивая то, что взбудоражит меня так же, как и «Что-то злое».
Примерно через месяц Хансард сказал:
– Извините, если лезу не в свои дела, но... вы ведь явно не работаете.
Я кивнула. На том этапе моя работа состояла в наслаждении искусством, а то, что за нее не платили, роли не играло.
– Не хотите поработать у меня? – предложил Сол. – А то ведь я один и наверняка теряю клиентов, когда рамами занимаюсь. Люди заглядывают и, не застав никого, уходят. Вот я и подумал: приятное женское лицо в приемной было бы очень кстати. Вы бы с документацией разобрались...
– Согласна! – перебила я. – С удовольствием.
– Мне повезло! – просиял Хансард. Он часто говорил о везении, что мне очень импонировало. – Вы и так почти целыми днями здесь, теперь хоть деньги будете за это получать. И разумеется, все новинки первой увидите!
После этого моя жизнь быстро изменилась. Я поняла, что не останусь в «Золотом бычке»: следовало найти жилье попросторнее, чтобы вмещало все картины, которые я со временем приобрету. В итоге я сняла Блантир-Лодж, забрала вещи из камеры хранения и скупила в «Слове улицы» все книги по искусству, чтобы познакомиться с великими художниками и их творениями. Вскоре мне открылись основные стили живописи: символизм, абстракционизм, сюрреализм и так далее.
В выходные я ездила в Силсфорд, где есть галерея, специализирующаяся на современном искусстве. Там я увидела вторую картину, в которую влюбилась мгновенно, – «Древо жизни» художницы Линды Томас. На ней дерево, но не обычное, а стилизованное: тянущиеся вверх ветви переплетаются, словно кудри. Мне в нем чудилось нечто волшебное. Основной цвет – сине-стальной, но стоит отойти на пару шагов, и между листьями мелькают красный, золотой и серебряный. Благодаря черному фону дерево излучает магическую силу, но в нем нет ничего угрожающего или опасного. При этом картина начисто лишена сентиментальности, которая наверняка присутствовала бы, окажись художница менее талантливой.
Обо всем этом я без тени смущения рассказала Солу. Много лет искусство для меня ничего не значило, но неожиданная страсть придала уверенности. Я знала, что права, потому что так чувствовала, а мнением критиков совершенно не интересовалась.
Постепенно я собрала коллекцию, причем не только картин, но и скульптур. Кроме того, я смягчила правила, решив покупать не только то, что волновало не меньше, чем «Что-то злое» и «Древо жизни». «Не каждый предмет коллекции должен вызывать душевный переполох», – рассудила я. Кроме того, некоторыми картинами проникаешься постепенно. Я сообщила Солу об изменении правил, пояснив, что помимо близких друзей человеку нужны приятели. Он согласился.
– Рут, а у вас есть друзья? – с беспокойством спросил Хансард. Вообще-то, нужно отдать ему должное, личными вопросами он никогда меня не донимал.
– У меня есть вы, – буркнула я, не отрывая глаз от журнала по искусству.
– Да, но кроме меня вы... с кем-нибудь встречаетесь?
– Я встречаюсь с вами, – медленно и четко проговорила я, чувствуя себя не в своей тарелке. – Вы же не бросите меня? Не закроете галерею и не сбежите, не предупредив заранее?
– Нет, господи, нет, – пробормотал Сол. – Если ничего не случится, мой бизнес еще долго на плаву продержится!
«Странный ответ», – подумала я и подняла голову, но лицо Хансарда было бесстрастно. На тот момент я работала у него уже два года. Неужели Сол думал о смерти и тревожился за меня? Разумеется, нет. Сколько ему лет, я не знала, но седьмой десяток он разменял наверняка. Размышлять о смерти Сола не хотелось, и я снова заговорила об искусстве: другие темы меня не интересовали. Хансард с удовольствием мне подыграл.
Но вышло так, что это я бросила Сола, хотя совершенно непреднамеренно. Он был моим единственным другом.
Восемнадцатого июня 2007 года – в моем сознании намертво отпечатались несколько дат, в том числе и эта, – я сидела за конторкой и читала книгу «Натюрморт с удилами» Збигнева Херберта, когда в галерею вошла женщина с длинными черными волосами, в которых мелькала проседь. Пару раз я ее уже видела, хотя имени не знала. Женщина была из постоянных клиентов Сола. Я называла их Грубберами – меня они демонстративно не замечали и общались исключительно с Солом.
Как всегда, я приветливо улыбнулась, но, не получив ответа, снова погрузилась в чтение. Женщина в цыганской юбке с бахромой и белых теннисках несла картину. Что это, портрет, пейзаж или натюрморт, рассмотреть не удалось, а незнакомка прошла мимо, не поздоровавшись.
Я покачала головой: Груббер есть Груббер, что тут поделаешь. Через полминуты женщина вернулась, все с той же картиной под мышкой.
– Где Сол? – надменно поинтересовалась она. – Мне нужна рама для этой картины, в идеале – сегодня же.
– Разве он не у себя?
– Если только невидимкой стал!
– Не знаю, наверное, отлучился.
– Так вы видели, как он отлучался? – раздраженно поинтересовалась брюнетка.
– Нет, но я...
– Долго он будет отсутствовать?
– Не думаю, – улыбнулась я, – наверное, через черный ход на почту выскользнул. Могу я чем-нибудь помочь?
Женщина взглянула на меня, как на мусор, загрязняющий окружающую среду.
– Пока ничего похожего на помощь я не ощутила! – заявила она. – Подожду ровно пять минут. Если Сол не вернется, уйду. Полдня здесь сидеть не стану, времени и так в обрез, работа поджимает. – Брюнетка оставила картину у моей конторки и прошлась по залу, осматривая полотна, которые мы с Солом развесили пару дней назад. – Убого, – сказала она о первой и двинулась дальше, снабжая односложным комментарием каждую. – Мрачно. Примитивно. Ужасно. Бездарно. Да, вижу, здесь все по-старому!
Картина незнакомки загораживала мне обзор, – наверное, она специально у конторки ее поставила. Но по крайней мере, размер впечатляющий! «Аббертон», – было написано на тыльной стороне печатными буквами. Может, это фамилия клиентки?
Откровенное пренебрежение к работам других художников разбудило любопытство: что же принесла Солу грубиянка? Кто бы ни написал эту картину, женщина явно считала ее достойной и ценной, иначе раму бы не заказывала! Я вышла из-за конторки, чтобы взглянуть на шедевр. Женщина, как будто почувствовав, что я поднялась, резко обернулась, и бахрома на цыганской юбке взметнулась. А юбка-то дырявая!
– Что вы делаете? – подозрительно спросила женщина.
Она, видимо, думает, меня к стулу приклеили. Разве я не имею права свободно передвигаться по галерее? В конце концов, я здесь работаю!
Едва я взглянула на картину, душа встрепенулась, пожалуй, даже сильнее, чем от «Чего-то злого». Она гипнотизировала, притягивала как магнит, а ведь я толком не понимала, что на ней. Фон из зеленых, бурых, серых и бордовых мазков словно погрузился в тень, из которой проступала улица с домами по одну сторону. Больше всего улица напоминала веревку с петлей. Разумеется, я смотрела на тупик Мегсон-Кресент, хотя в ту пору еще этого не знала.
Брюнетка, конечно же, заметила мою реакцию.
– Можете не говорить, что картина хороша. Я сама знаю.
Я попала во власть картины настолько, что не смогла бы ничего сказать, даже если бы захотела. Посреди дороги-веревки стоял человек, мужчина или женщина – не определишь. Впрочем, человеческим был только тонкий черный контур, а внутри то ли перья, то ли марля клочьями, где белая, где цветная. «Искореженный ангел», – подумала я. Образ наверняка задумывался гротескным, но я в жизни не видела ничего прекраснее!
– Это вы написали?
Незнакомка кивнула.
– Картина великолепна!
Как правило, лесть действует даже на грубейших Грубберов, но эта особа ее не воспринимала. Она мрачно взглянула на дверь, словно мысленно приказывала Солу наконец вернуться в галерею.
– Меня зовут Рут Басси. – Я протянула руку. – Мы с вами не знакомы, хотя уже виделись.
– Нет, не знакомы.
– Ваша фамилия Аббертон? Я заметила...
– Нет, Аббертон на картине, – перебила незнакомка, но так и не представилась. Я завороженно на нее смотрела, и она изогнула брови, словно говоря: «Ну, что тебе еще?»
– А она... – повернувшись к картине, начала я.
– Нет, не продается.
– Эх! – разочарованно выдохнула я, понимая, что ничего не поделаешь: картина принадлежит этой женщине. Но так хотелось ее купить и отнести домой!
– Мне пора! – объявила художница. – Передайте Солу, что ему срочно нужно пересмотреть свой график и в рабочие часы работать не формально, а по-настоящему.
Я хотела спросить, как ее зовут, но женщина уже потянулась за картиной. Сейчас... сейчас она ее заберет!
– Подождите! – Я едва не сорвалась на крик. – Раз не продаете картину, хотя бы расскажите о ней. Почему вы ее написали? Кто такой Аббертон?
– Совершенно непримечательная личность, – раздраженно вздохнула художница. – Он никто.
Он. Значит, Аббертон – мужчина.
– А вы случайно репродукции своих картин не делаете? Порой художники...
– Только не я! Эта картина не для вас, Рут Басси, – быстро ответила женщина. Ее лицо напоминало лист бумаги, который смяли в комок, потом расправили, но он так и остался мятым. Мне не понравилось, что она назвала меня по имени, сама ведь так и не представилась. – Забудьте о ней, купите другую.
Неужели мне дают надежду?
– У вас есть картины на продажу? Могу я на них взглянуть?
В раздражении художница оскалилась, обнажив неровные белые зубы.
– Я не имела в виду свои картины! – отчеканила она.
Тут мне следовало отступиться, но это казалось бессмысленным. «Интерес к твоей работе и к твоей персоне не может злить никого, тем более художника, – рассуждала я. – Наверное, я просто выбрала не тот тон и задаю не те вопросы. Нужно доказать, что я не бестолковый администратор, а настроена серьезно...»
Женщина схватила картину и снова ушла в мастерскую. «Последняя попытка!» – решила я, направилась следом, но, увидев, чем она занята, чуть не онемела от возмущения. На столе Сола лежала чья-то акварель, пейзаж, над которым работали неделями, если не месяцами, а эта нахалка писала на нем записку! Шариковой ручкой, с нажимом, точно от этого текст получался доходчивее...
– Прекратите немедленно! – потрясенно ахнула я.
– Что, простите?
– Вы же портите рисунок!
– Это убогая мазня! Сейчас, когда на ней отпечаталось мое вполне уместное послание, она в тысячу раз интереснее.
Так она еще и нарочно это сделала! «Уместное послание» почти целиком состояло из непристойностей. Если Сол прочтет записку и не перестанет обслуживать эту женщину, значит, с ним что-то не так. Подписи не было – видимо, художница просто не успела ее поставить.
Покупать «Аббертон» расхотелось. Я не смогла бы наслаждаться картиной, помня, что ее создатель надругался над чужой работой.
Пожалуй, я отреагировала слишком бурно, но мне впрямь казалось, что полюбившуюся с первого взгляда картину осквернили. Более того, осквернили само искусство, которое только начало лечить мои сердечные раны. Его волшебная сила мне больше не поможет...
– Как вы смеете портить чужую работу? – не сдержавшись, закричала я. – Думаете, лишь у вас одной талант?
Расстроенная, я вернулась за конторку, но буквально через минуту взвыла от боли: кто-то схватил меня за волосы. Это была художница! Она стащила меня со стула и швырнула к стене. Висевшая рядом картина упала, стекло вылетело из рамы и разбилось. «Сейчас разнесет галерею! – запаниковала я. – Все картины изуродует, а виновата буду я. Как всегда! Что я скажу Солу?!»
Левой рукой дамочка пригвоздила меня к стене, а правую держала за спиной. Вот тут мне стало по-настоящему страшно. Что она прячет? В мастерской у Сола хранятся и ножи, и пилы...
– Пожалуйста! – взмолилась я. – Не трогайте меня, пожалуйста!
– Кто вы? – закричала она. – Что вам от меня нужно?
– Ничего! Извините меня, извините, только, пожалуйста, не трогайте! Отпустите!
Мысли переплетались, словно бешеные змеи. Те же слова я без конца повторяла Ей, когда она сдирала с моих губ клейкую ленту: «Пожалуйста, не трогайте, отпустите!» Брюнетка в цыганской юбке, галерея, прошлое, настоящее и будущее расплывались и смешивались. Передо мной возникли Он и Она, то нападение повторялось снова и снова, каждый раз по-иному.
Женщина в цыганской юбке вытащила правую руку из-за спины, и я увидела баллончик с краской. С красной! Тело стало пластилиновым – еще немного, и расплавится. Она поднесла баллончик к моему лицу и брызнула. Я закричала от ужаса. Краска попала в рот и в глаза, я зажмурилась, но женщина без устали поливала меня краской. Лицо и шея покрылись жгучей липкой влагой, которая ссыхалась, образуя корку. Я даже шевельнуться не могла. Ту т раздался голос Сола:
– Что за черт...
Плеск, грохот – что-то тяжелое упало на пол и покатилось. Я попробовала разлепить веки, но увидела лишь красные ниточки – ресницы склеились. Зато меня отпустили! «Извините, извините!» – бормотала я. Сол и художница безобразно орали друг на друга, но я их слушать не хотела. Только бы уйти отсюда, скорее, скорее! Про жакет и сумку я даже не вспомнила.
Раз свободна, нужно бежать, и я бежала без оглядки до самого дома. Ключи остались в сумке, поэтому я села на траву у Блантир-Лодж и мокла под дождем, наверное, несколько часов. Могла и на крыльце сесть, но мне хотелось промокнуть, чтобы сошла краска. Потом Сол привез мои вещи. Он что-то начал говорить, но я закрыла уши ладонями. Застывшая краска стягивала кожу, дождь ее даже не размочил. Густая, жирная, такой красят стены, легко ее не смыть! Люди, которым ненастье испортило прогулку, спешили к воротам, окидывали меня удивленным взглядом и сразу отворачивались. Маленький мальчик показал на меня пальцем и засмеялся, но мать тут же его утихомирила. А мне было на это наплевать, главное, в общественном парке меня не могли тронуть ни Она, ни Он, ни безумная художница.
В конце концов Сол уехал. С тех пор я с ним не разговаривала, хотя несколько недель после того ужасного происшествия он регулярно звонил и оставлял сообщения на автоответчике. Сол уверял, что понимает, почему я не хочу возвращаться в галерею, видеть его или обсуждать случившееся, а звонит лишь потому, что очень беспокоится обо мне.
Последнее сообщение Сол оставил в начале августа. Оно сильно отличалось от предыдущих: на смену грусти пришла уверенность. Сол сообщил, что некоему Эйдену Сиду требуется помощник в багетную мастерскую, и назвал его адрес. «Пусть то ужасное происшествие хоть кому-то принесет пользу! Пожалуйста, Рут, ради нас обоих, загляните к Сиду. Не знаю, что случилось у вас в прошлом, но ведь что-то случилось – это и слепому видно! Наверное, следовало вас расспросить... В любом случае, заниматься саморазрушением я вам не позволю. Пожалуйста, загляните к Эйдену! Он о вас позаботится».
Помню, как слушала это сообщение в темноте, курила очередную сигарету, а потом смеялась. Эйден Сид обо мне позаботится? А как же многочисленные мучители – Он, Она, безумная художница с баллончиком красной краски?.. Ясно ведь, обо мне заботиться не стоит, я полное ничтожество, раз не способна позаботиться о себе сама. Я не сомневалась, что и Эйден Сид махнет на меня рукой.
6
3/03/08
Саймон разговаривал по телефону с Сэмом Комботекрой, когда с Димейн-авеню на Роундесли-роуд свернула машина Эйдена Сида. Эйден сидел за рулем и, похоже, ехал один. «Все, до связи», – коротко объявил Саймон и швырнул сотовый на пассажирское сиденье. Он не знал, как Эйден отправится «по делам» – пешком или на черном «вольво-универсал», который стоял у мастерской.
– Ждать не намерен, да? – хмыкнула Чарли. – Никуда Сиду не нужно, он соврал, только чтобы от нас отделаться.
– Не думаю, – покачал головой Саймон. – Сейчас увидим.
– Это ты увидишь, – уточнила Чарли. – Меня ждет увлекательный вопросник. Если что случится, позвони!
«Хорошо, что Сид не пешком “по делам” отправился, – подумал Саймон. – За водителями следить куда проще, чем за пешеходами. В машине люди ослабляют бдительность и больше смотрят на дорогу».
Следуя за черным «вольво» по Роундесли-роуд, Саймон с гордостью вспоминал байку, которую сочинил для Комботекры. Байка сложилась из всего того, что хотел услышать сержант, – двухсот семидесяти шести адресов, разделенных по регионам, подробного плана будущей поездки и новенького атласа автомобильных дорог, который якобы подарил Снеговик. Вышло гладко и без единого слова правды. Прустовскую десятку Саймон выкинул в урну. Вероятно, вместе с ней он выкинул и перспективы карьерного роста, но сейчас это совершенно не волновало.
Предельно допустимая скорость на Хай-стрит – тридцать миль в час, но Сид ехал на пятидесяти, а потому, чтобы не отстать, Саймону пришлось также превысить скорость чуть ли не вдвое. Куда так спешит Эйден? Неужели «дела» появились из-за их с Чарли неожиданного визита в мастерскую? Направлялся он не к Мегсон-Кресент, а в противоположную сторону, вероятно, в Роундесли.
В отсутствие Пруста веры в свою интуицию у Саймона явно поубавилось. Откуда вообще взялась убежденность, что, если не принять срочных мер, совершится ужасное преступление? Почему он решил, будто Сид, Басси и Мэри Трелиз стоят на краю бездны и спасти их может только он? Чарли наверняка назвала бы его самовлюбленным параноиком.
На перекрестке Сид поехал не прямо, к Роундесли, а свернул направо. Саймон пропустил вперед машину и пристроился в хвост. Куда Сид направляется? К шоссе А1? На север или на юг? Наверное, на север.
Эйден отправился на юг. Вот тебе и интуиция! Вслед за ним Саймон пропускал один поворот за другим и, сообразив, что они едут в Лондон, беззвучно выругался. Он очень уверенно чувствовал себя за рулем везде, кроме столицы. Казалось, у лондонских водителей собственные правила дорожного движения или правила для них вообще не писаны. Получив права в семнадцать, Саймон попадал в аварию лишь дважды, и именно в Центральном Лондоне. Оба раза он гнался за подозреваемыми, оба раза бил машину и терял след. Неизвестно почему, но в Лондоне его обычное хладнокровие исчезало. «Сида я ни за что не потеряю!» – пообещал себе Саймон.
Часа через полтора за окном замелькали указатели «Хайгейтский лес», «Уэст-Энд». Часы показывали пять, начинало темнеть. «Самый час пик, а меня в центр Лондона занесло... Чудесно!» От досады Саймон не заметил, что Эйден свернул, и проехал мимо. Пришлось возвращаться. Саймон запомнил, что название переулка, где скрылся Сид, на букву «р», миновал вход в Хайгейтский лес и наткнулся на Раскингтон-роуд. Ага, а вон и Сид идет. В узком переулке не разминуться, и Саймон приготовился к встрече, но Эйден прошагал мимо, низко наклонив голову, и в конце переулка повернул налево.
Интересно, что ему здесь нужно? Оливия, младшая сестра Чарли, одно время жила на Раскингтон-роуд, но переехала после того, как соседку с первого этажа, а заодно и дом показали в жутком дневном телешоу «Сам себе риелтор». Черный «вольво» стоял чуть впереди, напротив дома номер двадцать три, четырехэтажного, наверняка разделенного на квартиры.
Сид знает кого-то из жильцов этого дома? Или соседнего?
Саймон выбрался из машины. «Только бы не упустить!» – думал он, но, к счастью, впереди мелькнула широкая спина Сида. Нагнать его труда не составляло, только приближаться вплотную Саймон не хотел. Черные погончики на пиджаке Сида блестели в свете фонарей. Саймон похлопал себя по карманам. Черт, сотовый остался на пассажирском сиденье, а в ближайшие полчаса наверняка позвонит Чарли. Саймон теперь все чаще угадывал, когда она позвонит, и не без удовольствия: здорово предугадывать ее действия!
Сид свернул на узкую дорожку, змеившуюся вниз по холму; таким же образом к ближайшей станции метро спускались еще человек двадцать.
Эйден встал в очередь за билетами, а Саймон притаился за лотком, где продавали кофе, молочные коктейли и фруктовые соки. Едва Сид прошел через турникет, Саймон показал жетон дежурной и прошипел: «Уголовная полиция!» Насмерть перепуганная женщина безропотно его пропустила. «Небось про теракт подумала», – решил Саймон, но успокаивать дежурную не было времени.
В Хайгейте лишь одна линия метро, Северная, и, соответственно, две платформы, северная и южная. Сиду нужен южный поезд, рассуждал Саймон, иначе зачем ему метро? В Ист-Финчли или Хай-Барнете места для стоянки не меньше, чем в Хайгейте. Эйден растворился в толпе, и Саймону осталось уповать на свою интуицию. Вместо того чтобы спуститься на южную платформу, Саймон затаился и, лишь услышав шум поезда, сбежал по ступеням.
А вот и Сид, вместе с другими пассажирами в вагон забирается! Саймон понимал, что сильно рискует: если Эйден обернется, сразу его увидит. Хотя разве находиться в Лондоне запрещено законом? Сид имеет полное право не сообщать ему цель поездки, но такое же право есть и у него, Саймона.
Перед каждой станцией Саймон проверял, не выходит ли Эйден. Они проехали уже три, в толпе пробивающихся к дверям Сид не мелькал, но из-за большого числа пассажиров полной уверенности у Саймона не было. «Ему нужно на Лестер-сквер! – догадался Саймон. – Вечерами много людей туда едет». Кем его считает Пруст – деревенщиной, у которого за указателем «Добро пожаловать в Спиллинг!» колени трясутся? Параноик самовлюбленный!
На «Юстоне» Саймон выглянул в окно и заметил, как Сид спешит по платформе к указателям «Выход в город». Нельзя его терять, скорее из поезда, скорее! «Что нужно Сиду в Юстоне?» – недоумевал Саймон, раздраженный, что интуиция в который раз его подвела.
Вслед за Сидом Саймон поднялся на эскалаторе к вокзалу. «Вот что значит яблоку негде упасть!» – подумал он, пробираясь через забитый людьми вестибюль и не сводя глаз со спины Сида.
Тот подошел к киоску и что-то купил. Газету, определил Саймон со своей наблюдательной позиции, но какую именно? А дальше куда? Сид быстро пересекал главный вестибюль Юстона. Не прогуливался, не бродил от магазина к магазину, не убивал время, как многие вокруг, – он явно имел четкий план. В чем заключался этот план, Саймон пока не знал, но маршрут у него был отработанный.
В ресторанном дворике Сид зашел в экспресс-кафе, перекинувшись парой слов с девушкой, одетой в красную форму, заплатил за что-то, сел за ближайший столик спиной к Саймону и развернул газету. «Индепендент» – беззвучно приблизившись, разобрал Саймон. Минут через пять девушка в красной форме поставила перед Эйденом поднос с едой.
Саймон в очередной раз пожалел, что не захватил сотовый: сейчас бы мог Чарли позвонить! И что бы сказал? Эйден Сид прибыл в Юстон выпить чаю? Да она описается от смеха!
Сид наверняка собирался ехать дальше. Ради ужина в экспресс-кафе такой путь не проделывают. Впрочем, Чарли возразила бы, что и в убийстве здравствующего поныне человека, как правило, не признаются.
Саймон замерз – куртка осталась в машине – и умирал от голода. Эйден снова подошел к стойке, и Саймон чуть не застонал. Пончики и кофе! Вот обжора! Сид вернулся за столик. Похоже, он никуда не спешил.
В двадцать пять минут седьмого Сид поднялся и, оставив «Индепендент» на столе, зашагал к выходу с вокзала. Саймон проследовал за ним по Юстон-роуд до перекрестка, сохраняя разумную дистанцию, хотя особой необходимости не было: в плотной толпе заметить его было трудно.
Не сводя глаз с подопечного, Саймон перебежал проезжую часть и столкнулся с женщиной, которая спешила навстречу. «Извините!» – буркнул он, женщина не ответила, хотя виновата была именно она. «Все-таки лондонцы – конченые хамы», – мысленно посетовал Саймон, но тут же одернул себя: нечего отвлекаться!
Черный пиджак исчез. Каких-то полминуты – и Эйден Сид будто сквозь землю провалился. Толпа на перекрестке была плотной, и тем не менее...
Тут мужчина и женщина, двигавшиеся перед ним, свернули направо и зашагали вдоль длинного здания с большими симметрично расположенными окнами. А ведь другого варианта и нет, понял Саймон. Ни впереди, ни позади этого фокусника не видно.
Ага, вон он, на бетонном пандусе, заходит в здание через боковую дверь! Вслед за ним туда же вошла и пара.
Дверь оставили приоткрытой. За ней было просторное фойе с конторкой и кассовым аппаратом. «Странно, никого, – удивленно отметил Саймон. – Куда все подевались?» Из фойе короткий коридор выводил к еще одной двери, закрытой, на ней висел плакат, но текст Саймон со своего места разглядеть не смог. Слева – стол, на нем какие-то листки, буклеты, книги.
Мимо прошли три старика с длинными клочковатыми бородами, источая характерный запах застарелого пота, грязного тела и алкоголя, – явные бродяги. Старики скрылись за второй дверью, и Саймон понял, что медлить нельзя. «Квакерский квест», – гласил плакат на закрытой двери. Тут же вспомнился клуб «Лазер квест», куда его дважды заносило в начале девяностых, – две идиотские вечеринки, от которых не удалось отвертеться, и придурковатые университетские дружки. Неужели эти старики станут бегать по темному залу с лазерными винтовками в руках?
«Духовный путь современного человека, – было написано на плакате более мелким шрифтом. – Ждем вас в юстонском Доме друзей каждый понедельник с 18.30. Добро пожаловать!» В самом низу значился адрес веб-сайта: www.quakerquest.org. Саймон взял со стола листовку.
Ищете духовный путь? Хотите сделать его простым, всеобъемлющим и современным? Всегда рады вас видеть! Для всех интересующихся мы проводим шесть ознакомительных вечеров. Мы расскажем о мире, Боге и равенстве, нашей вере, духовном поиске и озарениях. Мы поможем понять, что ценим, что делаем и как поддерживаем друг друга в жизни.
Саймон взглянул на книги – «Свет, который сияет», «Навстречу Святому Духу», «Бог есть Молчание», – потом на закрытую дверь. Судя по ропоту, за ней находилось человек двадцать – тридцать. Пахло едой. Там что, раздают бутерброды? За ними и пришли бездомные?
Одна из брошюр была озаглавлена «Советы и вопросы. Годовое собрание религиозного общества Друзей (квакеров) в Великобритании». Сорок два совета помогали достичь духовной мудрости, а в конце было назидание некоего Джорджа Фокса, данное еще в 1656 году: мол, нужно всегда показывать пример другим, тогда пойдешь по жизни радостно, свидетельствуя, что Бог в каждом. Саймон пробежал глазами коротенькие абзацы – совет номер одиннадцать откровенно разозлил: «Будьте честны с собой. От какой неприятной правды вы пытаетесь убежать? Когда узнаете свои недостатки, не отчаивайтесь. В совместной молитве мы найдем подтверждение Божественной любви и силу идти дальше».
Не отчаиваться, узнав свои недостатки? Почему этот Фокс не советует избавляться от них и воспитывать в себе достоинства? Пожалуй, впервые за всю сознательную жизнь Саймон почувствовал тоску по католической вере, под знаком которой прошли его детство и юность.
Ропот в зале стих, заговорила женщина. Саймон обратился в слух. Поприветствовав всех собравшихся, она огласила повестку дня. Женщина говорила громко и четко, но когда упомянула Фрэнка Заппу{Американский рок-музыкант, джазовый авангардист, один из символов движения хиппи.}, Саймон решил, что ослышался. Нет, речь действительно шла о Фрэнке Заппе. Женщина спросила, всем ли знакомо это имя. «Да, да», – отозвалась публика, но женщина все равно о нем рассказала. «Мистеру Заппе приписывают такие слова: “Хочешь к Богу – встань и иди”», – под конец сообщила она. Кто-то засмеялся.
Раздался мужской голос: «Мы, друзья, согласны с мистером Заппой. Богу не нужны посредники в шелковых мантиях, которые собирают пожертвования. Основа квакерства – собственный опыт: мы верим лишь в то, что испытали сами. Мы общаемся с Богом напрямую, иными словами, встаем и идем к нему. У нас нет священных книг, храмов, священников, нет даже официального кредо. Каждый говорит о вере по-своему – высшую силу называют и Богом, и Духом, и Светом...»
– Можете войти, если хотите. – Обернувшись, Саймон увидел охранника, старика с впалой грудью. – Опоздавшие здесь не редкость.
– Нет, лучше тут послушаю.
– Как угодно. Не бойтесь, они не кусаются. – Старик зашагал обратно по коридору.
– Какие-то особенные мероприятия здесь сегодня проводятся? – обратился к его спине Саймон. – Я имею в виду это здание.
– Нет, только квакерский квест.
– Спасибо!
Отпали последние сомнения: Эйден Сид, твердивший, что верит лишь в материальный мир, приехал на собрание квакеров.
Убедившись, что охранник за ним не следит, Саймон осторожно повернул дверную ручку. В щелку просматривался весь зал – составленные полукругом стулья и спины пришедших, у кого прямая, у кого сутулая. Эйден Сид сидел в первом ряду, хотя лица его Саймон не видел. Зато он видел женщину, которая упомянула Фрэнка Заппу. Сейчас она рассказывала о «молитвенном служении друг другу». Надо же, молодая и прехорошенькая, личико как у куклы. Хотя кто говорил, что все квакеры – жуткие уроды? Блестящие темно-каштановые волосы квакерша разделила прямым пробором и убрала в хвост – вылитая Олив Ойл из «Попая», только миловиднее. «Олив Ойл» была в синем свитере, а на груди носила синий же пластиковый бейдж с большой буквой Q.
Второй ведущий – тучный, пожилой, сильно потеющий мужчина тоже был в синем. Вслед за женщиной он рассказал, что квакерская вера означает для него. «Она как мать-земля, как стартовая площадка, с которой я тянусь к миру». Толстяк отступил на шаг и улыбнулся.
– Когда Друзья в молчании просят и принимают поддержку друг друга, мы называем это молитвенными собраниями, – продолжала «Олив Ойл». – На каждом мы познаем друг друга через вечные ценности. Знаете... – Квакерша хихикнула, точно вспомнив похабную шутку, и Саймон представил, что сказал бы сейчас Колин Селлерс. «Милочка, познай меня, пожалуйста!» – Так вот, что касается молитвенного служения друг другу... Расскажу одну историю, хотя мне немного неловко. Иногда в тишине и покое слышишь послания. Порой ими нужно поделиться с Друзьями, порой – сохранить в тайне, разницу чувствуешь с опытом. Послания даже провокационными бывают!
По залу прокатился смешок: собравшиеся явно слышали провокационные послания этой... как ее назвал потный толстяк?.. Высшей силы? «Самовлюбленные параноики!» – беззвучно выругался Саймон и тут же поклялся стать мягче и терпимее, едва выберется из Дома Друзей.
– Однажды я пришла на собрание нервной и раздраженной, потому что утром по-глупому поругалась с приятелем, – начала «Олив Ойл». – Он мыл ножи и вилки и складывал в ящик мокрыми, вытирать ему не хотелось, сами, мол, высохнут. Я буквально взбесилась, накричала на него, назвала идиотом, а на собрании услышала голос. «Ножи и вилки – это тлен», – повторял он. – Квакерша засмеялась, и все присутствующие тоже. – Наверняка это послание, провокационное в чистом виде, предназначалось только мне. Я за него очень, очень благодарна!
От лучезарной улыбки и натужной откровенности квакерши Саймона чуть не стошнило. Он уже сделал шаг назад, но тут Эйден Сид обернулся. В отличие от остальных собравшихся, Сид не хлопал и не улыбался. Какое там, на его лице читалось самое настоящее отвращение, такое сильное, что даже Саймон в щелку разглядел. «Ты не квакер и членство принимать не собирался! – мысленно пробормотал Саймон. – Что же ты тут делаешь?» Высшая сила молчала, и никакого послания, разумеется, он не услышал.
Быстро выбравшись на улицу, Саймон остановил первое же такси и велел водителю ехать на Раскингтон-роуд.
Дверь мастерской Сида медленно открылась, и секундой позже из темноты прихожей пулей вылетела Рут Басси. «Те же летние туфли, что в пятницу, – отметила Чарли. – И ни колготок, ни носков». Рут до сих пор прихрамывала. Интересно, зачем она все-таки про растянутую лодыжку соврала?
Чарли хотела перехватить Рут по пути к машине, поэтому кинулась за ней со всех ног. Просто так за растущими у реки деревьями не прячутся, значит, Басси догадается, что она за ней следила. И плевать!
– Рут! – крикнула Чарли.
Перепуганная Рут вскрикнула и, обхватив себя руками, прижалась спиной к «пассату».
– Я с половины шестого в дверь стучу! Уже замучилась... Впрочем, вы прекрасно все знаете. Вы же слышали стук, даром что сидели в темноте за запертой дверью!
– Я думала... – Голос Рут заглушил порыв ветра, нещадно трепавший ее длинные волосы. – Решала, что делать дальше.
– И как, решили?
– Да. – Опухшие глаза и красный нос наглядно свидетельствовали, что мыслительный процесс сопровождался обильными слезами. – Тогда, в управлении, я была с вами не совсем откровенна и теперь об этом сожалею. Я боялась, что вы станете смеяться.
– Где Эйден? – резко спросила Чарли. Чего ждет эта корова? Подарка за то, что больше не врет?
– Я не знаю, где он. Не знаю, когда вернется, я вообще знаю очень немного, но поделюсь с вами, если пообещаете помочь. Вы должны мне помочь! – Рут схватила Чарли за руку. – Он сказал, что убьет ее.
– Что? – Такие заявления игнорировать нельзя, даже если их делает самый ненадежный свидетель на свете, а именно такой Чарли считала Рут Басси. – Кто кого убьет?
– Эйден убьет Мэри! Он назвал ее сукой! И отправился не в Манчестер. Я звонила Джинетт из Манчестерской художественной галереи, он и на прошлой неделе там не был.
– Стоп! Все это звучит как бред!
Одетая в мятую белую блузку Рут тряслась от холода. Ее куртка лежала в багажнике «ауди» Чарли.
– Оставьте машину здесь! – велела Чарли Рут. – Я отвезу вас домой, там и поговорим. Она обязательно проникнет в эту чертову сторожку! А то надо же, позволила козлоподобному Малькольму Фентону себя прогнать!
– Меня преследует какой-то мужчина, – сообщила Рут, когда они с Чарли спускались по Димейн-авеню к «ауди». – Нет, не совсем так, он не по пятам за мной ходит, а прогуливается мимо моего дома с собакой, черным лабрадором. – Внутри Рут словно открылся невидимый шлюз – слова текли сплошным монотонным потоком, который она не могла или просто не хотела остановить. – Впервые я заметила его в июне прошлого года. Он появлялся каждый день, а потом исчез на несколько месяцев. Я думала, что все закончилось, но в воскресенье, то есть вчера, заметила его снова. Могу показать, его камера зафиксировала. Сегодняшнее утро он тоже не пропустил. Эйден твердит, что человек просто выгуливает собаку, злится, когда я об этом заговариваю, параноиком меня называет... Только он не видел, как тот мужчина смотрит на дом.
Чарли остановилась. Спешить нельзя, иначе упустишь что-нибудь важное. Рут словно к месту приросла, зато больше не дрожала. Казалось, она вообще больше не замечает холода.
– Тот мужчина вам угрожал? Приближался к вам или к дому?
– Нет.
– Разве странно, что человек, гуляющий в парке, смотрит на ваш дом? Он ведь довольно необычный. Раньше я тоже подолгу его разглядывала и гадала, кто в нем живет.
– Вы рассуждаете, как Эйден. По его словам, на дом смотрит каждый посетитель парка. Он прав. Но этот мужчина смотрит иначе.
«Устами Эйдена Сида глаголет истина, – ехидно подумала Чарли. – Если бы он еще в убийстве ныне живых женщин не признавался!»
– Этот человек всегда в красной шерстяной шапочке с помпоном. Всегда, даже летом! Разве это нормально?
– Вообще-то понятие «нормально» весьма условно, – покачала головой Чарли и мысленно добавила: «Уж кому-кому, а не тебе о нормальном судить!»
Рут невидяще смотрела перед собой.
– Он носит шапочку, потому что выглядит в ней глупо, даже комично. Хочет внушить мне, что человек в такой дурацкой шапочке не может быть опасным.
– Рут, сегодня прохладно, а вы без колготок и даже без носков. А туфли... Это же скорее бахилы, чем туфли! Вот вам наглядный пример того, что неподобающе одетый человек не представляет опасности для окружающих! – довольно резко заметила Чарли.
Если честно, на Рут она не злилась, но сколько можно пороть чушь?! Может, Рут просто ненормальная? А Эйден Сид? Утвердительный ответ на оба вопроса все расставил бы по местам.
Все, кроме поведения Мэри Трелиз. «Не меня!» – вырвалось у Мэри, когда Чарли рассказала ей о признании Эйдена Сида. Разумеется, Чарли попыталась уточнить, что имеет в виду художница. Что Сид убил кого-то другого? Мэри лишь головой покачала: «Только то, что я, очевидно, жива». Однако у Чарли возникло дурное предчувствие: слишком уж странный у Мэри был взгляд...
«Но этот мужчина смотрит иначе...»
Чарли покривила бы душой, если бы заявила Рут Басси, что необычный взгляд еще не повод для подозрений. Хотя из-за мужчины в красной шапочке с помпоном переживать вряд ли стоило.
Читать бесплатно другие книги:
