Жена декабриста Аромштам Марина
Много-много пластилиновых оленей. Олени вскинули головки и поскакали в самое сердце тундры — на помощь названым братцам».
В классе тихо. По бескрайней тундре скачут олени.
Это Сережина тундра — вот такая, как здесь, на экране.
Это тундра ранней весной, перерезанная вздувшимися венами северных речек, где сквозь лед уже проступает вода.
И ненцы торопятся забрать из интерната детей и откочевать на летние пастбища, пока река еще держит.
А от Сережи уже две недели нет писем. В этом нет ничего необычного. Это значит, группа в походе. И я прекрасно знаю: чтобы отправить письмо, он должен вернуться в стационарный лагерь. Оттуда забирают почту.
Но скажите, пожалуйста, пожалуйста, мне скажите, зачем здесь этот вертолет?
Что-то невнятное выстреливает в сердце, сдавливает его тисками и вспухает тупой болью внизу живота. Дыхание перехватывает. Экран гаснет. Кто-то начинает хлопать в ладоши.
— Спасибо, Ася!
В дверях стоит директор. Давно?
— Ася Борисовна! Вы не могли бы ко мне зайти?
Да, сейчас. Только сложу пленки. Все, успокойся.
Вертолет уже улетел.
— Ася Борисовна! Вам помочь? — Это хорошие девочки. Они с уважением относятся к моему животу.
— Уложите сами, ладно? А то меня вызывают.
— Уложим, уложим.
— Ася, ты так рассказала — прямо песню спела.
— А ты, случаем, не заснул?
— Ладно, иди, мы тут все будем ждать, что тебе скажут.
— А можно на «вы»?
— Да, ладно тебе.
Ну конечно, какое «вы», если ты с усами? Мы это уже проходили. Ой, не могу препираться. Что ж такое? Опять волна этой боли.
Пройти по коридору оказывается проблемой.
— Ася Борисовна! Я хочу показать вам одну бумагу.
— Что это?
— Коллективное письмо учеников девятого класса. Просят назначить вас их классным руководителем. Они не совсем реально оценивают ваши возможности, — он кивает на мой живот. — Но со своей стороны, Ася Борисовна, я должен констатировать: с вашим появлением посещаемость в школе заметно повысилась. Вы знаете: для вечерней школы это серьезная проблема. Поэтому мы с коллегами посоветовались и решили сделать вам предложение: как вы смотрите на организацию школьного театрального кружка? Конечно, когда выйдете из декретного отпуска?
«Кажется, мне предлагают вернуться в школу. Что скажешь, Сережка? Нет, помолчи. Очень больно. Просто невыносимо больно».
— Ася Борисовна, у вас все в порядке?..
Глава 5
«Маленький, ты слишком поторопился. Он не успеет приехать. Конечно, я виновата. Я пустила в себя очень много страха, и тебе стало плохо — там, у меня внутри.
А теперь ты, кажется, передумал? Прошло уже пятнадцать часов. Это слишком много. Знаешь, нельзя принимать опрометчивые решения, когда ты решаешь уйти из дома…»
Студенты — целая группа, в белых халатах и шапочках. Выстроились в рядок, как на параде. Второй или третий курс?
— Доктора, кто может прокомментировать ситуацию? Что мы наблюдаем?
— Можно, я!
Тянет руку, как первоклашка. Наверное, отличница.
— Мы наблюдаем нарушение родового процесса.
— Перечислите признаки.
— Слабость родовой деятельности при частичном раскрытии шейки матки.
— Хорошо. Сердцебиение плода?
Первоклашка наклоняется, чтобы послушать:
— Отсутствует.
— Оксана, — та, что руководит практикой хмурится. — Это не шутки. Слушайте, пожалуйста, внимательней.
— Татьяна Ивановна, отсутствует, — и бросает на меня испуганный взгляд.
— Всем освободить помещение! Быстро! Приготовить наркоз! Щипцы!
Глава 6
«Здесь нет никаких условий писать, поэтому я расскажу просто так. Маленького мне не приносят. Считают, что он пока очень слаб. И настаивать на своем было бы глупо. Так же глупо, как все, что я делала в последнее время. Я не могу оторвать головы от подушки, и у меня сорок два.
Это как в тундре на исходе зимы — только с обратным знаком, и внутри, а не снаружи. Врачи опасаются сепсиса.
Но в моем положении есть одно преимущество: я лежу в отдельном боксе, и, кроме капельницы, мне ничто не мешает думать. Кроме капельницы и горячей волны, омывающей мозг.
Я пытаюсь понять, почему все так получилось. Ведь я честно хотела заплатить по счетам. Но, кажется, наверху так не считают и ничего не зачтут. Может, им просто мало, а может — я не так заполняла квитанции.
Только вот ведь какое дело: я не должна умереть — теперь, когда есть олешка.
Капельница не поможет.
Нужно заветное слово.
Можешь сказать совсем тихо — я услышу».
«Я люблю тебя, Ася!»
Часть шестая
Глава 1
— Девочки, таблетки! Берем, принимаем, принимаем.
— А эти — от чего?
— От лактации.
— Не надо. Я хочу кормить.
Медсестра смотрит с насмешливым удивлением:
— Посмотри на себя: три осложнения! Хочешь мастит заработать? Допрыгаешься: будут резать.
— Я расцежусь.
— Имей в виду: намучаешься, а молоко все равно сгорит. После такой-то температуры.
— Я расцежусь.
— Ну, мать, как знаешь.
Ты, наверное, думал, что я буду сидеть в богатом платье, у окошка замка, с прильнувшим к груди ребенком — как на картине какого-нибудь Леонардо, а ты будешь на нас любоваться.
Но это почти невыполнимая задача. Почти невыполнимая.
Теперь моя основная забота — мучить свою грудь: давить и мять — до синяков, до крика. Это можно назвать полным торжеством физиологии. Полной победой материи в поединке с духом — когда жизнь превращается в сплошное сцеживание. Молоко действительно сгорело. Я могу нацедить от силы граммов двадцать. Все другие в нашей палате давно перевязались.
— Ну, сколько у тебя там получается?
— Пятьдесят и сорок, если цедить с обеих сторон. Это больше, чем вчера, — почти в два раза.
— Настырная. Ладно. Принесу. Будешь давать две груди в каждое кормление. Получится примерно норма. Немножко докормим. Теперь надо еще, чтобы он захотел сосать. Это, знаешь ли, тоже будет удачей.
Олешка захотел. Я думаю, за это ему вполне можно положить под подушку ножик. И мы уже довольно сильно продвинулись к тому, чтобы позировать для картины. Платье не обещаю. Это не очень удобно. Но форма — не главное. Главное — содержание: я кормлю олешку.
Мне сняли швы.
Хирург зубоскалит:
— С мужа бутылка. Внутри все почти как было. Когда решит заглянуть, ничего не заметит.
Все, все, все. Завтра на свободу.
За окном с веселой непристойностью шевелится весна — балуется птицами, кошками, облаками и теплым воздухом, ласково задувающим в открытое окно. И все — крылатые, мохнатые, чешуйчатые и другие — поддаются ее соблазняющим уговорам. Я тоже.
Остался месяц. Всего один месяц до возвращения Сережи.
Глава 2
Из роддома нас забирал Влад. Он был выбрит до синевы и — матерь Божья! — в костюме, с букетом размером в месячную зарплату.
Это меня насмешило ужасно:
— Тебя уже пригласили на роль первого любовника?
Вместо ответа он целомудренно чмокнул в губы, коротко сказал: «Давай!» — и взял на руки сверток.
В окнах пускали слюни. Сережка был бы доволен.
Но мне не понравилось, как Влад смотрел на ребенка: слишком внимательно разглядывал личико, едва обозначившиеся черточки, словно искал в них скрытый, дополнительный смысл.
— Влад?
— Поехали. Отвезу тебя к твоей маме. А через неделю — посмотрим. Есть одна идея.
Вечером пришел Геннадий Петрович. Он похудел еще больше, но снова был собран, с целеустремленным блеском в глазах.
— Ася! Я пришел объясниться. Вы в состоянии меня выслушать?
Он долго думал и пришел к выводу, что нам не стоит начинать все заново. За прошедшее время действительно многое изменилось. И, наверное, правильно, если я буду строить свою жизнь самостоятельно, в естественном соответствии со своими взглядами и устремлениями. Процедуру развода он берет на себя. И еще он хочет сказать мне спасибо за дни, проведенные вместе.
Я подумала: он всегда был честным и благородным. Всегда.
Геннадий Петрович чуть задержался у кроватки, рассматривая малыша, и на его лице проступила жалостливая брезгливость, смешанная с удивлением:
— И все — из-за этого крошечного червячка?
И я опять подумала: он всегда был честным и благородным, но есть вещи, которые я не сумею ему объяснить.
На прощание он чуть поклонился и пошел к двери. А потом вдруг вернулся:
— Влад настаивал, чтобы вам не говорили. Но, я думаю, вы имеете право знать: в тундре из-за сложных метеоусловий группа геологов сбилась с маршрута. Сергей объявлен пропавшим без вести.
Олешек мой, олешек, золотые рожки!..
Эпилог
— Олег, кто это звонил?
— Лена. У Дяди-влади через три дня выставка в ЦДХ.
Я не могу решить, что сделать раньше: подпрыгнуть до потока или высказаться по поводу этого ужасного «Дядя-владя». Один дурак придумал, другой с удовольствием подхватил. И так постоянно — на протяжении пятнадцати лет.
Когда Олегу было полтора года, Влад заявился в гости, долго носил его на руках и что-то шептал. После чего я обнаружила: словарный запас малыша сильно расширился, и мне придется краснеть, если он решит воспользоваться новыми знаниями в песочнице. Зато у Влада в тот вечер было прекрасное настроение.
— Лена сказала, ты обязательно должна быть на открытии — иначе Дядя-владя описается от страха. — Высказался и с привычным удовольствием наблюдает за выражением моего лица.
— Это Лена так сказала?
— Процитировала. Близко к тексту.
Значит, исходник был еще хуже.
— И что я должна, по-твоему, сделать? Запасти для него подгузники? Совместить с открытием выставки операцию «Чистая попа»?
Смеется:
— Ма, ты же знаешь: он страшно волнуется.
Я, между прочим, волнуюсь не меньше.
— Но если ты придешь, все будет нормально. Я уверен. И еще он спрашивал, можно ли включить в каталог «Царицу Тамару». Он после выставки сразу вернет. Ты разрешаешь?
— Он же всегда утверждал, что это полный провал художественного замысла!
— А теперь говорит, это лучшее, что он когда-либо написал…
2008, год Крысы
Послесловие автора
Эта книжка не написалась — спелась.
На одном дыхании: а-а-а…
Не знаю, случится ли еще когда-нибудь этот сладкий писательский ужас: когда реальность вдруг искривляется и ты живешь с ощущением, что граница между здешним и «тем» невероятно тонка. Ты слышишь, как «они» «там» ходят, как говорят, как обнимают друг друга. Это чужая жизнь завораживает, подчиняет себе, заставляет чувствовать слишком сильно…
Тогда у меня была и одна вполне «трезвая» мысль: пусть бы женщины полетели, когда будут это читать! Пусть бы они полетели!
Мне казалось, я почти решила задачу. Но мало кто из женщин, прочитавших рукопись, простил мне ее конец.
А я ничего не могла изменить: любовь порой слишком многого хочет.
Среди первых читателей рукописи были мужчины. Одни читали жадно, другие — с отвращением. И почти никто не скрывал свою ненависть к героине.
Я тогда поймала себя на мысли: «Так вам!»
То есть это, конечно, была не мысль. Даже не мыслишка, а еле слышный писк: «так вам!»
И если кто-то решит упрекнуть меня в феминизме, то феминизм здесь такой же, как этот писк, — сильно ослабленный привычным женским конформизмом. А женский конформизм, он — как желудочный сок, подчиненный условным рефлексам: вырабатывается при виде мужчины.
Хотя я могу сказать по-другому: любовь порою невыносима.
Но если бы я была не совсем я, а кто-то другой, рациональный, и меня бы спросили: зачем ты все это сделала? Это что, вообще? К чему?
Тогда бы я ответила так: я написала антисталинскую, антитоталитарную книжку.
Я хотела показать, как насилие, учиненное над родителями наших родителей, его сокрушительные последствия настигают нас через три поколения. Как последствия эти вторгаются в святая святых, прямо вглубь человека, искажая то, что, казалось бы, совсем не имеет к нему отношения, — нашу способность любить, а вместе с нею — всю жизнь.
Такая художественная иллюстрация к основам психоанализа.
В свое время меня поразил один факт: Фрейд, легендарный Фрейд, имя которого часто вызывает усмешку и которое принято упоминать чуть ли не как эвфемизм, чье учение в нашем сознании связано с началом XX века, — Фрейд (тогда еще в общем-то не очень старый) оказался свидетелем прихода нацистов к власти. Он пережил — наряду с другими ужасами — сожжение собственных книг.
Почему его книги жгли? Не только потому, что Фрейд был евреем, а психоанализ оскорблял бюргерскую мораль. Психоанализ пытался сказать: тоталитарное не только подминает под себя целые страны и сводит народы с ума. Оно обладает ужасной способностью проникать в человека наподобие радиации. Оно лишает нас не только каких-то там «прав человека», но и уродует то, что, казалось бы, ничему не подвластно, — наш «основной инстинкт», нашу сексуальность.
Вот это я хотела сказать громко, четко и доходчиво тем, кому сейчас чуть больше шестнадцати. Кто уже знает об «основном инстинкте», а ни о чем другом не то чтобы знать не хочет, но не сильно задумывается. Вроде бы нет оснований.
- А вообще-то это для женщин. Для всех.
- И для некоторых мужчин.
М.А.
Читать бесплатно другие книги:
